Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы изучения общенациональной и индивидуально-авторской языковой картины мира 14
1. Место лингвокультурологической проблематики в современном языкознании 14
2. Идиостиль, языковая картина мира, ментальность, концепт и концептосфера как понятия лингвистики антропоцентризма 19
2.1. Идиостиль 19
2.2. Общенациональная и индивидуально-авторская языковая картина мира 23
2.3. Менталитет, ментальность и концептосфера. Концепт как единица менталитета 29
3. Произведения Ф.М. Достоевского с точки зрения русской ментальности как объект лингвистического изучения 36
Выводы к первой главе 44
Глава 2. Лексические концепты, значимые для русской языковой картины мира и для творчества Ф.М. Достоевского 47
1 Концепт «тоска» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского 47
2. Концепт «судьба» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского 69
3. Концепт «свобода» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского 85
4. Концепты «совесть» и «воля» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского 106
5. Концепт «любовь» в русской языковой картине мира и в идиостиле Ф.М.
Достоевского 133
Выводы ко второй главе 153
Заключение 163
Списоклитературы 171
Источники исследования 187
Список иллюстративного материалаq
- Идиостиль, языковая картина мира, ментальность, концепт и концептосфера как понятия лингвистики антропоцентризма
- Менталитет, ментальность и концептосфера. Концепт как единица менталитета
- Концепт «судьба» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского
- Концепты «совесть» и «воля» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского
Идиостиль, языковая картина мира, ментальность, концепт и концептосфера как понятия лингвистики антропоцентризма
Современное языкознание характеризуется становлением новой научной парадигмы, отмеченной возрастанием роли антропоцентрического, культурологического и когнитивного подходов к изучению языка, в связи с чем языковые явления анализируются в контексте языкового сознания отдельного человека или целой нации. При таком подходе научные объекты изучаются прежде всего по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности, по их функциям для развития человеческой личности. Появление такой научной парадигмы было подготовлено эволюцией всей научной мысли и отражает «антропологический поворот» гуманитарных наук.
Представление о том, что человеческий язык является определяющим фактором в освоении человеком мира, пронизывает практически все основные мифологические и религиозные системы, возникшие еще на заре человеческой цивилизации. Однако целостный лингвофилософский подход к проблеме связи мира, языка и народа впервые в истории науки был заложен немецким ученым В. фон Гумбольдтом, который считал, что не язык зависит от мышления, а, напротив, мышление до известной степени обусловливается языком этноса: «Язык - орган, образующий мысль, следовательно, в становлении человеческой личности, в образовании у нее системы понятий, в присвоении ей накопленного поколениями опыта языку принадлежит ведущая роль» [Гумбольдт, 1985, 324]. «Большая часть обстоятельств, сопровождающих жизнь нации, - места обитания, климат, религия, государственное устройство, нравы и обычаи, - от самой нации могут быть в известной степени отделены, возможно, они могут быть обособлены. И только одно явление совсем иной природы - дыхание, сама душа нации - язык - возникает одновременно с ней. ... Всякое изучение национального своеобразия, не использующее язык как вспомогательное средство, было бы напрасным, поскольку только в языке запечатлен весь национальный характер, а также в нем как в средстве общения данного народа исчезают индивидуальности с тем, чтобы появилось всеобщее» [Гумбольдт, http://www. classes.ru/grammar/171.Gumboldt/source/worddocuments/_46.htm]. В отечественной лингвистике сходные идеи развивал А. А. Потебня, утверждавший, что «слово есть известная форма мысли, как бы застекленная рамка, определяющая круг наблюдений и известным образом окрашивающая круг наблюдаемого...» [Потебня, http://www.gumer.info/bibliotek_ Buks/Linguist/pote b/s ljnif.php].
В XX в. антропоцентрический подход развивается в европейском неогумбольдтианстве, а также в американской этнолингвистике и в трудах русских ученых - А.Ф. Лосева, М.М. Бахтина и др. К концу 80-х - началу 90-х гг. XX века концепция антропоцентризма получила признание в лингвистике и других смежных науках, заняв устойчивое положение в ряду основных направлений для изучения. В этот период стали выходить в свет работы, в которых язык изучался с позиций антропоцентризма (Ю.Н. Караулов [Караулов, 1987, 1989]; Е.С. Яковлева [Яковлева, 1994]; Ю.Д. Апресян [Апресян, 1995]; Н.Д. Арутюнова [Арутюнова, 1999в]; Е.А. Земская [Земская, 1992], Б.А. Серебренников [Серебренников, 1988]; Т.Г. Винокур [Винокур, 1993]; В.Н. Телия [Телия, 1996]; Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи [Человеческий..., 1991а]; Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности [Человеческий..., 19916]; Человеческий фактор в языке: Коммуникация. Модальность. Дейксис [Человеческий..., 1992]; Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект [Русский язык..., 1993]; Фразеология в контексте культуры [Фразеология, 1999]; язык и личность [Язык..., 1989]; Логический анализ языка: в культуре и языке [Логический..., 1999г] и др.). Периодом окончательного признания антропоцентризма в качестве главного принципа лингвистики можно считать 90-е гг. XX века в связи с укреплением его позиций через методологию, в рамках которой был разработан особый аппарат терминов.
Благодаря распространению антропоцентризма и когнитивизма сегодня в лингвистике язык рассматривается как культурный код нации, а не просто как орудие коммуникации и познания. Так, Д.С. Лихачев отмечает, что «национальный язык - это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции - как бы "заместитель" культуры» [Лихачев, 1993, 6], «язык является ... неким концентратом культуры, ... сжатым, если хотите, алгебраическим выражением всей культуры нации» [Лихачев, 1993, 9].
На тот факт, что язык нельзя рассматривать в отрыве от народа-носителя языка, его истории, культуры, ментальности, от человеческой личности как таковой, указывают многие лингвисты. Носители разных языков видят мир сквозь призму своих языков, потому что между человеком как представителем данного национального коллектива и миром стоит язык, который, как зеркало, отражает свойства мира, особенно важные для носителей этого языка. Получается, что язык способствует формированию людей как представителей данного языкового коллектива. И, как точно заметил В.В. Колесов, «нам только кажется, будто слово живет в нас, повторяя мельчайшие движения нашей души. Нет, это мы живем в слове, сохраняющем дух нации и присущие ей традиции» [Колесов, 1999, 86].
Итак, становится ясно, что проблема соотношения и взаимосвязи языка, культуры и этноса должна непременно учитываться при изучении языка. Данная триада («язык - культура - этнос») является объектом исследования нескольких наук. Важное место среди них принадлежит лингвокулътурологии, изучающей связь языка и культуры народа. Специфика, предмет и задачи этой науки определены в трудах В.И. Карасика [Карасик, 2002], В.В. Воробьева [Воробьев, 1997], В.А. Масловой [Маслова, 2001], А.Т. Хроленко [Хроленко, 2009], Г.В. Токарева [Токарев, 2009] и др. Лингвокультурология возникла на стыке таких дисциплин, как лингвистика и культурология. Но если культурология исследует самосознание человека по отношению к природе, обществу, истории, искусству и другим сферам его социального и культурного бытия, а лингвистика рассматривает мировоззрение, которое отображается и фиксируется в языке в виде ментальных моделей языковой картины мира, то лингвокультурология имеет своим предметом и язык, и культуру, находящиеся в диалоге. Лингвокультурология тесно связана со многими науками, направленными на изучение языка и культуры, однако она отличается от них, в первую очередь, своим предметом и задачами. Современные ученые характеризуют предмет лингвокультурологии как «изучение культурной семантики языковых знаков, которая формируется при взаимодействии двух разных кодов - языка и культуры, так как каждая языковая личность одновременно является и культурной личностью» [Маслова, 2004, 30].
Менталитет, ментальность и концептосфера. Концепт как единица менталитета
В русском языке существует небольшое количество фразеологизмов и пословиц со словом «тоска». Фразеологизм «тоска зеленая» является довольно распространенным, в ассоциативном словаре к слову «тоска» наиболее частотной ассоциацией является слово «зеленая». Предположительно, первоначально этот фразеологизм использовался по отношению к тюремным заключенным, так как тюремные камеры обычно красили в зеленый цвет. Есть и другое толкование этимологии данного фразеологизма. А.К. Панфилов считает, что слово «зеленый» в данном словосочетании произошло от «зельный», которое употреблялось в книжной речи прошлых столетий в значении «сильный, обильный, великий, крепкий». А выражение «зельная тоска» в то время употреблялось часто, было привычным и до известной степени фразеологизировалось. В речи малообразованных людей «зельная тоска» превратилась в «зеленую», так как прилагательное «зельный» было им непонятно [Панфилов, 1995, 82].
В словаре русской фразеологии А.К. Бирих, В.М. Мокиенко, Л.И. Степановой также выделяется фразеологизм «Вавилонская тоска» с пометой книжн. - «о глубокой тоске, сильных переживаниях» [Бирих..., 1999, 571].
В Толковом словаре живого великорусского языка В.И. Даля выделяются следующие пословицы со словом «тоска» и его производными: Хлеба ни куска -везде тоска, а хлеба край, и под елью рай. Такая припала тоска, что не выпустил бы из рук куска. Красиво, да животу тоскливо.
Репрезентация концепта предполагает обращение к разным типам словарей, в том числе, к Словарю эпитетов русского литературного языка К.С. Горбачевича и Е.П. Хабло. Словарная статья слова «тоска» в указанном словаре включает 136 эпитетов. Ряд сочетаний со словом «тоска» указывает на сходство этого чувства с сильной физической болью и даже болезнью, причем иногда очень тяжелой, неизлечимой: глухая, гнетущая, грызущая, давящая, дикая (разг.), жесткая, жгучая, жуткая, застарелая, лихорадочная, мучительная, назойливая, невероятная, невыносимая, невыразимая, неизлечимая, неодолимая, непереносимая, неотвязная, непрестанная, непроходящая, несказанная (разг.), нестерпимая, неукротимая, неутолимая, ноющая, острая, отчаянная, пронзительная, саднящая, сердечная, сильная, смертельная, сосущая, страшная, томительная, тупая, тягостная, тягучая, тяжелая, тяжкая, убийственная, щемящая, ядовитая.
Другие сочетания со словом «тоска» подчеркивают ее близость к отчаянию, отсутствие в ней внутреннего света: безвыходная, безнадежная, безысходная, бесконечная, беспросветная, горькая, горючая (разг.), злая, злобная, зловещая, мрачная, мутная, неутешная, роковая, серая, темная, угрюмая, унылая, холодная, цепенящая, черная,
Интенсивность, глубина, длительность чувства, называемого словом «тоска», подчеркивается следующими эпитетами: адская (разг.), безбрежная, безграничная, бездонная, безмерная, безумная, бешеная, вековая, великая, вечная, волчья, глубокая, звериная, лютая, свинцовая. [Горбачевич, Хабло, 1979, 456].
Такое большое количество эпитетов свидетельствует как о значимости концепта «тоска» для русского национального сознания, так и о неоднозначности, сложности этого концепта (ср. смертельная тоска - сладкая тоска), хотя большинство эпитетов относится к первой и второй группам сочетаний со словом «тоска», выделенным Ю.Д. Апресяном (обозначающие интенсивность и глубину чувства и обозначающие неприятность чувства).
Такая же сложность выявится при обращении к данным Русского ассоциативного словаря под редакцией Ю.Н. Караулова, которые показывают, что в сознании носителей русского языка наиболее актуальными оказываются такие аспекты, как интенсивность и глубина чувства {черная, смертная, ужасная) и объект тоски, ее причина (по дому, по родине, по правде, по любви) [Русский ассоциативный ..., 2002, 661 - 662].
Особенно важной для русских оказывается тоска по прошлому и тоска по Родине. Этот вопрос изучен в работах Е.А. Поповой. Исследователь отмечает, что «тоска по прошлому, или культ прошлого, - одна из доминант русской языковой личности, русского национального характера. Ни у одного народа, кроме русского, нет такого предпочтения прошлого перед настоящим» [Попова, 2011, 137]. Так об этом говорит Д.С. Лихачев: «А.П. Чехов в повести "Степь" обронил от себя лично такое замечание: "Русский человек любит вспоминать, но не любит жить"; т.е. он не живет настоящим, и действительно - только прошлым или будущим! Я считаю, что это самая важная русская национальная черта, далеко выходящая за пределы только литературы» [Лихачев, 2006, 200]. Что касается тоски по Родине, то это также одна из важнейших черт русского национального характера. В статье «Тоска по родине, как душевная болезнь» Е.А. Попова отмечает, что «тосковать можно не только по родине в "обширном значении", которая, по Далю, есть "земля, государство, где кто родился", но и по родине в "тесном значении" - "городу, деревне" [Попова, 2001, 57], причем анализ русских художественных произведений и пословиц русского народа показывает, что тоска по родине и любовь к ней - «святое для русского человека чувство, которое сравнимо только с любовью к матери» [Попова, 2001, 58].
Таким образом, проанализировав данные различных словарей, можно сделать вывод о том, что понятие «тоски» является значимым для русской языковой картины мира, что доказывается частотностью употребления, широкой сочетаемостью данного слова. В то же время этот концепт рассматривается как неприятное чувство, мешающее нормальной жизнедеятельности человека. Он постоянно стремится избавиться от тоски, заглушить ее. Тоска возникает при отсутствии таких значимых для человека объектов, как родина, дом, родные, любовь. С другой стороны, как уже отмечалось, «тоска» соответствует уникально русскому понятию, ярко отражающему специфику русской ментальности, а склонность русских к тоске неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя само это слово едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Более того, даже трудно объяснить человеку, незнакомому с тоской, что это такое, словарные статьи описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей. По-видимому, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства, на это указывали многие авторы.
Теперь рассмотрим функционирование концепта «тоска» в наиболее известных произведениях одного из самых «русских» писателей -Ф.М. Достоевского (романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы»), попытаемся найти то, что есть и в русской национальной картине мира и в его текстах, но и то, что находит в них специфическое преломление.
Концепт «тоска» является одним из наиболее значимых в художественном мире Достоевского, в пяти романах он употребляется около 119 раз (всего слова с корнем -тоск- - около 169 раз) - из них 27 раз в романе «Подросток», 22 раза в романе «Преступление и наказание», 17 раз в романе «Бесы», 26 раз в романе «Идиот» и 27 раз в романе «Братья Карамазовы». Всего же в художественных произведениях Достоевского, по данным Статистического словаря языка Достоевского А.Я. Шайкевич, В.М. Андрющенко, Н.А. Ребецкой, слово «тоска» используется 370 раз [Шайкевич, Андрющенко, Ребецкая, 2003, 409]. Интересно отметить, что этот индекс больше чем в 2 раза выше, чем в современном русском языке (в пересчете на сто тысяч употреблений 11 и 5,1 соответственно). Не даром Г. Сырица называет Достоевского наряду с И. Анненским, С. Есениным, Н. Рубцовым писателем, в идиостиле которого «тоска» занимает одно из значимых мест [Сырица, 2008, 122].
Концепт «судьба» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского
Некоторые исследователи считают, что «свобода» и «воля» различаются также эмоционально-экспрессивным компонентом в лексическом значении, в котором заключено существенное различие между концептами. Можно сказать, что в концепте «воля» присутствует одновременно идея свободы и идея больших пространств. Свобода, подобно любой нормальной ситуации, может восприниматься субъектом как нечто само собой разумеющееся и поэтому не замечаться им, не вызывать в нем эмоциональной реакции. Воля, напротив, всегда предполагает особое внутреннее состояние человека, его полную раскованность или окрыленность [Урысон, 2004, 699 - 700].
Воля для русских - это отсутствие забот о завтрашнем дне, как характеризует Д.С. Лихачев, это «беспечность, блаженная погруженность в настоящее». По мнению исследователя, концепт «воля» в сознании русского человека репрезентирует ряд ярких ассоциаций: это большие пространства, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек на большие расстояния, дышать вольным воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать небо над головою, иметь возможность двигаться в разные стороны - как вздумается [Лихачев, 1998, 472].
Представление о свободе, заключенное в русской языковой картине мира, сопровождается прежде всего ощущением безмерного счастья, простора. «В свободе ощутимым образом присутствуют... коннотации "простора", широкого, бескрайнего пространства, где можно полностью вытянуться» [Вежбицкая, 2001,236].
Роль русских пространств в формировании русского характера и русского видения мира отмечали многие историки, философы, писатели, лингвисты. Так, Н.А. Бердяев писал: «Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта. Можно было бы сказать, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, своей природной стихийности» [Бердяев, 1997, 247 - 248]. «Русские люди вообще широкие люди, - говорил герой Достоевского Свидригайлов, - широкие, как и их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному». В этих высказываниях зафиксирована в большей степени негативная оценка влияния обширных пространств на душу русского человека - это выражается в бесформенности, беспорядочности. Но при этом Д.С. Лихачев отмечает, что «Издавна русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим и этическим благом для человека» [Лихачев, 1998, 475].
В Этимологическом словаре русского языка М. Фасмера находим: Свобода ... // Праслав. sveboda, sveboda «свобода» связано с цслав. свобство, собство «persona», где svob от svoj (см. свой), т. е. «положение свободного, своего члена рода», далее сюда же др.-прусск. subs «сам, собственный» ... [Фасмер, 1971, 582]. Воля 1 ... // Связано чередованием гласных с «велеть», «довлеть». Родственно лит. valia «воля», лтш. vala «сила, власть», д.-в.-н. wala (ж. р.) «выбор», нов.-в.-н. wah/ то же, wollen «хотеть», др.-инд. varas «желание, выбор», авест. vara «воля, отбор» [Фасмер, 1964, 347].
Итак, в лексическом значении слова «воля» интегрированы семы «желание», «выбор», «власть». Что касается лексического значения слова «свобода», то здесь на первый план выходит сема «persona», «сам» («свой»), но в то же время указывается на «положение... своего члена рода», то есть наличие какой-либо общности или общества, среди которой (в котором) может реализоваться «независимость» или «состояние свободного человека».
Интересен анализ русских пословиц, включающих в себя концепт «воля». С одной стороны, они подтверждают данные исследователей о том, что воля очень ценна для русских людей (Хоть хвойку жую, да на воле живу. Воля птичке дороже золотой клетки. Какими заклепами не замыкай коня, он все рвется на волю. В поле своя воля. Воля - свой Бог. У коня овса без выгребу, а он рвется на волю. В чистом поле четыре воли: хоть туда, хоть сюда, хоть инаково), но, с другой стороны, есть пословицы, которые отвергают это (Неволя волю одолевает. Неволя учит и ума дает. Хотел, да хотей не велел. На хотенье есть терпенье. Воля велика, да тюрьма крепка. Находишься по воле, наплачешься вдоволь. Воля портит, а неволя учит. Своя воля во щах (да в бане, да в жене)) [Пословицы..., 1957, 842].
При анализе концептов «свобода» и «воля» в социальном пространстве Н.Д. Арутюнова, с одной стороны, говорит о «воле-свободе» как о едином этическом и социальном концепте, с другой стороны, проводит четкое разграничение этих концептов, что связано «с идеей модальности, понимаемой как отношение субъекта к действию» [Арутюнова, 2003, 74]. Н.Д. Арутюнова соотносит концепт «свобода» с модальностью необходимости, основанной на существовании ограничений, в то время как «воля» ассоциируется с модальностью желания, их снимающей. Семантический комплекс желания и выбора придает «воле-свободе» положительную оценку, которая поддерживается тем, что она составляет неизменную цель социальной борьбы и личных устремлений человека. Таким образом, в основном значении современного русского слова «свобода» представлена исконная характеристика: «свобода» - это наличие внешних условий для реализации воли человека, прежде всего в социальном пространстве.
Концепты «совесть» и «воля» в русской языковой картине мира и в художественном мире Ф.М. Достоевского
Такое понимание любви включает в себя все ее виды (к жизни, сексу, женщине или мужчине, к детям и родителям, к себе, к деньгам, славе, власти, искусству, науке, Родине, Богу и т.д.), объединяет все три значения слова в русском языке и шире, чем обыденное представление о любви как сильном влечении к лицу противоположного пола.
Известно, что специфические черты национального восприятия мира -этнический менталитет - то, что в русской традиции можно назвать «духовностью» - хранятся в паремиологическом фонде языка: пословицах, поговорках, различных формах народного творчества. Поэтому для изучения концепта «любовь» в русской языковой картине мира целесообразно обратиться к русским пословицам и поговоркам, содержащим этот концепт.
Анализ русских пословиц о любви показывает, что любовь расценивается русским языковым сознанием и как высшее благо (Нет ценности супротив любви. Мир и любовь - всему голова. Милее всего, кто любит кого. Пиво не диво, и мед не хвала; а всему голова, что любовь дорога. Ум истиною просветляется, сердце любовью согревается. Деньги прах, одежа тоже, а любовь всего дороже) и как средство или условие достижения этого блага (С милым век коротать - жить не горевать. С милым годок покажется за часок. С милым другом и горе пополам разгорюешъ. С милым живучи не стошнится. С милым мужем и зимой не стужа. С милым и рай в шалаше. С милым хоть на край света идти. Хоть сухарь с водой, лишь бы, милый, с тобой. Для тех, кто любит, и в декабре весна [здесь и далее пословицы цитируются по: Пословицы..., 1957, 150]).
Основным признаком этого чувства является «центральность предмета любви» (С.Г. Воркачев), передаваемая, с одной стороны, паремиологическими единицами, отправляющими к эмоциям, вызванным отсутствием «самого дорогого» (Не мил и свет, когда милого нет. Без тебя опустел белый свет. Без тебя заглох широкий двор. Много хороших, да милого (милой) нет. Не мил и вольный свет, кода милого друга нет); с другой - пословицами, отражающими интенсивность желания соединиться с любимым (Хоть топиться, а с милым сходиться. Хоть пловом плыть, да у милого быть. К милому другу круг (крюк) не околица. Не далеко к милому - девяносто в сторону).
Важными признаками являются «неподконтрольность» выбора объекта любви (Полюбится сова - не надо райской птички. Любовь зла - полюбишь и козла. Не по милу хорош, а по хорошему мил/не по хорошему мил, а по милому хорош. Приглянулся черт ягодкой. Любви, огня да кашля от людей не утаишь/спрячешь. Любовь закона не знает, годов не считает. Любовь не пожар, (а) загорится - не потушишь. Любовь на замок не закроешь. Сердцу не прикажешь. Из сердца не выкинешь, а в сердце не вложишь. Любовь рассудку не подвластна. Любовь за деньги не купишь. Насильно мил не будешь / Насилу не быть милу. Бояться себя заставишь, а любить не принудишь. Крестом любви не свяжешъ. Любовь не милостыня: ее каждому не подашь. Деревенщина Ермил, да посадским бабам мил) и «индивидуализированность» выбора объекта любви (В милом нет постылого, а в постылом нет милого. Миленек - и не умыт беленек /Кто кому миленек - и не умыт беленек. Хоть ряба, да мила. Милому мила - и без белил бела. Каждому своя милая - самая красивая).
С.Г. Воркачев считает, что одним из центральных признаков любви, отраженных в русских пословицах, является каритативность - «благожелание, нежность, забота, уважение к личности любимого, снисходительность к его слабостям и недостаткам, сострадание и жертвенность, преданность и готовность прощать» [Воркачев, 2003, http://kubstu. ru/docs/ lingvoco ncept/love.htm]. Этот признак зафиксирован в следующих пословицах: Любовь не знает мести, а дружба - лести. Ради/для милого дружка и сережка из ушка. Ради милого и себя не жаль. Любить - чужое горе носить, не любить - свое сокрушить. Куда мил дружок, туда и мой сапожок. Куда б ни идти, только с милым по пути. Оттого терплю, что больше всех люблю. Полюби-ка нас в черне, а в красне и всяк полюбит. Особенно выделяет русское паремиологическое сознание «миротворческие качества» любви: Где советно, там и любовно. Любовь да лад - не надобен и клад. Любовь да совет - на том стоит свет. Любовь да совет, так и горя (нуждочки) нет. Совет да любовь, на этом свет стоит.
Интересным является тот факт, что в русском языковом сознании любовь неизбежно сопряжена со страданием: Нельзя не любить, да нельзя не тужить. Где любовь, там и напасть. Полюбив / полюбишь, нагорюешься. Милый не злодей, а иссушит до костей. Любит (Люби), как душу, а трясет (тряси), как грушу. У горя море, у любви вдвое. Полюбить, что за перевозом сидеть. Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не видит его. Не видишь - душа мрет, увидишь - с души прет. Горе с тобою, беда без тебя. Любовь хоть и мука, а без нее скука.
Таким образом, русское языковое сознание оценивает любовь как высшее благо, отмечая невозможность жить без объекта любви, при этом человек не может сам контролировать выбор этого объекта. В то же время анализ русских пословиц свидетельствует о крайней противоречивости восприятия этого морального чувства паремиологическим сознанием, дающим ему самому и последствиям его воздействия на человека диаметрально противоположные оценки: любовь одновременно бескорыстна и меркантильна {Любовь за деньги не купишь - С деньгами мил - без денег постыл), она - высшая ценность и зло (Нет ценности супротив любви - В любви добра не живет), разлука ее укрепляет и губит {Разлука любовь бережет - С глаз долой - из сердца вон), она никогда не забывается и быстро приедается (Старая любовь не ржавеет -Приглядится милый - станет постылый), влюбляются во внешность и любят личность (Глазами влюбляются - С лица пряники не печатать), любовь ослепляет и все видит (У любви нет глаз - Любовь не глядит, а все видит), без нее плохо и с ней нехорошо (Не мил свет, когда милого нет - Где любовь, там и напасть).
