Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Местоимение МЫ в составе личных местоимений современного русского языка: лингвистическая традиция и современное состояние вопроса 13
1.1 Личные местоимения в грамматической системе русского языка 13
1.1.1. Вопрос о статусе личных местоимений в лингвистической
традиции и в современных лингвистических исследованиях 14
1.1.2. Коммуникативно-прагматический подход в описании личных местоимений 22
1.2. Возможность многоаспектного описания местоимения МЫ 30
1.2.1. Местоимение МЫ в историко-лингвистическом и в типологическом аспектах 31
1.2.2. Местоимение МЫ в современных словарях и грамматиках 36
1.2.3. Местоимение МЫ в рамках коммуникативно-прагматического описания 46
1.2.4. Местоимение МЫ с точки зрения психолингвистического, лингвокогнитивного и лингвокультурологического подходов 51
1.2.5. Местоимение МЫ в аспекте «порождающей семантики»: к постановке проблемы 59
1.3. Обоснование концепции работы 64
1.3.1. Понятие «лексикографического портретирования» и принципы интегрального описания языка 65
1.3.2. Принципы комплексного подхода к описанию семантики и функционирования местоимения МЫ в разных коммуникативных условиях 68
ГЛАВА II. Значение и употребление местоимения МЫ в разных коммуникативных условиях 77
2.1. Значение и основные типы употребления местоимения МЫ 77
2.1.1. Первичные референтные употребления 77
2.1.2. Вторичные референтные употребления 90
2.1.3. Нереферентные употребления 104
2.2. Семантические преобразования местоимения МЫ в разных типах речевых ситуаций 115
2.2.2. Субстантивация и лексикализация местоимения МЫ: основные признаки и условия 116
2.2.3. Местоимение МЫ в аспекте «автореферентного употребления» 121
2.3. Семантическая структураместоимения МЫ в современном русском языке 125
ГЛАВА III. Местоимение МЫ: лингвокогнитивный, лингвокультурологический и эстетический аспекты 129
3.1. Местоимение МЫ как способ языковой концептуализации мира 129
з
3.1.1. Местоимение МЫ как объект лингвокультурологического и этнолингвистического изучения 129
3.1.2. Местоимение МЫ как средство оценочной интерпретации действительности в культуре и языке 132
3.2. Местоимение МЫ в художественном использовании языка 140
3.2.1. Местоимение МЫ как средство художественной выразительности 141
3.2.2. Текстообразующая функция местоимения МЫ 145
3.3. Местоимение МЫ и проблема языкового манипулирования 156
3.3.1. «Манипулятивная коммуникация» и «языковая демагогия» как теоретические понятия 157
3.3.2. Местоимение МЫ как средство «языковой демагогии» в манипулятивной коммуникации 161
3.4. Основные выводы 167
Заключение 169
Библиографический список 174
Источники 191
Словари 194
Список принятых сокращений
- Коммуникативно-прагматический подход в описании личных местоимений
- Семантические преобразования местоимения МЫ в разных типах речевых ситуаций
- Местоимение МЫ как объект лингвокультурологического и этнолингвистического изучения
- Местоимение МЫ и проблема языкового манипулирования
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено интегральному описанию личного местоимения 1-го л мн ч МЫ в современном русском языке с точки зрения коммуникативно-прагматического подхода
Местоимение МЫ в русском языке входит в состав базовой для любого естественного языка сферы личных местоимений Оно выступает, как и другие местоимения, особенно 1-го и П-го лица, в качестве отправной точки человеческой коммуникации, потому что, наряду с Я, задает основную точку отсчета любого коммуникативного акта, очерчивая позицию говорящего по отношению к адресатам В целом особое положение местоимения МЫ, как и всех личных местоимений, в языке и в культуре связано с антропоцентричностью самого устройства языка и с той ролью, которую играют личные местоимения в структурировании «я» говорящего в коммуникативном акте Поэтому описание системно-языковых особенностей этого местоимения необходимо дополнить исследованием экстралингвистических факторов его употребления (прагматических, когнитивных, психологических, социокультурных)
Актуальность данного исследования определяется тем, что избранный в исследовании коммуникативно-прагматический подход к описанию личного местоимения МЫ находится в русле одного из наиболее перспективных на сегодняшний день направлений изучения языковых явлений, а именно - антропоцентрического подхода к анализу языка, который в данной работе представлен в рамках ведущих идей теории референции, коммуникативной теории языка и лингвистической прагматики
Кроме этого, самое прямое отношение данное исследование имеет и к таким важным для парадигмы современного гуманитарного знания проблемам, как проблемы языковой концептуализации мира (языковой картины мира) и языкового менталитета, а также проблемы эстетического, креативного использования языка и языкового манипулирования сознанием, которые разрабатываются на стыке когнитивной лингвистики, лингвокультурологии и психолингвистики
Объектом исследования является местоимение множественного числа I-го лица в современном русском языке, рассматриваемое в плане особенностей его референции, реализации дейктических функций и определенного номинативного потенциала, а также коммуникативно-прагматических свойств
Непосредственным предметом исследования являются значения и типы употребления личного местоимения МЫ в разных коммуникативных условиях в синхроническом аспекте описания
Цель исследования - дать комплексное («интегральное», в концепции Ю Д Апресяна) описание значений и типов употребления местоимения МЫ в рамках обоснованного в работе коммуникативно-прагматического подхода
Поставленная цель позволяет сформулировать исходную рабочую гипотезу комплексное исследование того, что реально значит и как реально функционирует местоимение МЫ в речевой практике общества, возможно лишь при обращении к анализу референциальных возможностей этого местоимения, разных коммуникативных и прагматических условий его употребления в текстах разного типа, т е в рамках подхода, который именуется в данной работе «коммуникативно-прагматическим описанием» В этом случае существенному пересмотру подвергается описание значений и «оттенков смысла» данного местоимения в существующих словарях и грамматиках современного русского языка
В связи с этим можно определить конкретные задачи исследования
-
Определить роль и место личного местоимения МЫ в системе современного русского языка на основе анализа традиций и истории научного изучения, а также современного состояния вопроса в науке о языке
-
На широком текстовом материале проанализировать значение и употребление местоимения МЫ в разных коммуникативных условиях, а также особенности его «семантической деривации» как источника его возможных окказиональных типов употребления
-
Построить и схематически отобразить полную семантическую структуру местоимения МЫ в современном русском языке в рамках коммуникативно-прагматического описания
4 Охарактеризовать роль и место местоимения МЫ в языковой концептуализации мира в качестве средства оценочной интерпретации действительности
5. Охарактеризовать экспрессивные возможности местоимения МЫ в эстетическом, креативном использовании языка
6 Охарактеризовать особенности употребления МЫ в особом типе некооперативного речевого поведения - в манипулятивной коммуникации
Материалом исследования являются контексты употребления местоимения МЫ в дискурсах разного типа, полученные путем сплошной выборки из разных источников
Источники материала
1 Толковые словари современного русского языка, исторические и эти
мологические словари, издания энциклопедического и справочного характера,
академические грамматики и учебные пособия
2 Художественные и публицистические тексты классических и совре
менных отечественных авторов (произведения А С Пушкина, М Ю Лермонто
ва, Л Н Толстого, И С Тургенева, А П Чехова, Е Замятина, О Мандельштама,
Н Заболоцкого, М Барщевского, Вл Соловьева и др )
-
Тексты СМИ и рекламы (журналы «Деньги» и «Эксперт», газеты «Аргументы и факты», «Известия», «Комсомольская правда», «Российская газета», издания коммерческого и рекламного характера)
-
Интернет-источники Национальный корпус русского языка (НКРЯ), различные сайты, форумы, блоги, «живые дневники», опіше-конференции, серверы современной поэзии и прозы и т д, представленные в русскоязычном Интернете
Объем обследованного материала. Всего проанализировано 1508 словоупотреблений МЫ с учетом форм словоизменения {нас, нам, нами, (о/в) нас) Учет произведен по 27 источникам текстового материала и по 21 Интернет-источнику (включая НКРЯ) В пределах «Национального корпуса русского языка» выбрано 386 расширенных контекстов (текстов или фрагментов текста, где встречается искомая форма)
Методологической основой данного исследования являются теоретические идеи референциального подхода к анализу местоимений, изложенные в работах ЕВ Падучевой (1985) и С А Крылова (1989), коммуникативного подхода к дейктическим единицам языка Б А Успенского (2007), идеи и принципы интегрального описания языка и «лексикографического портретирования» Ю Д Апресяна (1995) и Московской семантической школы, положения «порождающей семантики» в аспекте «семантической деривации» Е В Падучевой (2000) и ГИ Кустовой (2004], теории языковой концептуализации мира Ю Д Апресяна (1995) и языковой картины мира Анны А Зализняк, И Б Лево-нтиной и А Д Шмелева (2005), теории «языковой демагогии» Т М Николаевой (1998) и Т В Булыгиной и А Д Шмелева (1997), исследований в области ((креативного потенциала русской грамматики» Е Н Ремчуковой (2001)
Методы исследования определяются общими методологическими принципами, согласно которым в анализе семантики и функций единиц деистического типа, к которым относится и местоимение МЫ, необходимо привлекать коммуникативно-прагматический подход В числе методов, использованных в данной работе, следует назвать метод традиционного лингвистического описания, метод лексикографического анализа, метод логического анализа языка (референциальный анализ), метод концептуального анализа, метод функционального анализа текста
Научная новизна исследования состоит в том, что в работе осуществлено комплексное описание семантической структуры местоимения МЫ в рамках коммуникативно-прагматического подхода на основе анализа референции, коммуникативных и прагматических условий употребления, представлена иерархия связей и отношений типов употребления в аспекте «семантической деривации», т е выявлена их иерархическая структура Кроме этого, описан лин-гвокогнитивный и эстетический потенциал употребления местоимения МЫ, рассмотрен механизм его функционирования в манипулятивной коммуникации Выявлено 32 лексико-семантических варианта употребления МЫ, что существенно превосходит количество значений в существующих словарях и грамматиках
Теоретическая значимость исследования состоит в теоретическом обосновании принципов коммуникативно-прагматического описания отдельно взятой единицы языка, в обосновании правомерности применения методов «интегрального описания языка» и «лексикографического портретирования» к лексеме деиктического характера, в применении идей «порождающей семантики» для интерпретации окказиональных употреблений МЫ, в обосновании включения в описание лингвокультурологического, лингвокогнитивного и эстетического аспектов исследования
Практическая значимость исследования заключается в том, что оно представляет собой подробную разработанную основу для возможной словарной статьи («лексикографический портрет» местоимения МЫ) и может быть использовано в теории и в практике составления словарей нового типа, а также в теории и в практике преподавания русского языка как родного языка и как иностранного в вузе и школе Кроме того, лингвокультурологический и эстетический аспекты исследования могут быть использованы в текстологических изысканиях, в редакторской практике и в деятельности по лингвистической экспертизе
Положения, выносимые на защиту
-
Описання местоимения МЫ, существующие в современных словарях и грамматиках, в научной и учебно-методической литературе, не дают адекватной картины реального многообразия значений и функций этого местоимения в разных коммуникативных условиях, в силу чего необходимо осуществить описание этого местоимения в рамках коммуникативно-прагматического подхода
-
Предлагаемое коммуникативно-прагматическое описание строится на основе типов референции данного местоимения, с учетом прагматических и коммуникативных условий его употребления, типов и характера речевой ситуации и видов речи, в результате чего выделяются первичные референтные, вторичные референтные и нереферентные типы употребления, а также окказиональные употребления, которые образуют иерархически организованную семантическую структуру
-
Выделение и схематическое отображение комплексной семантической структуры местоимения МЫ позволяет дать его своеобразный «лексикографический портрет» местоимения МЫ в рамках комплексного («интегрального») описания языка
-
Комплексное описание местоимения МЫ предполагает, что коммуникативно-прагматический подход к его характеристике должен быть дополнен анализом данного местоимения в лингвокогнитивном и лингвокультурологиче-ском аспектах с целью экспликации языковой концептуализации мира и ее ценностного компонента
Апробация общей концепции работы, а также отдельных ее аспектов осуществлена на Международной конференции «XIX Оломоуцкие дни русистов» / «Olomoucke Dny Rusistu» под эгидой МАПРЯЛ и ЧАР (Чехия, Оломоуц Университет им Палацкого, 2007), на Международной научной конференции РОПРЯЛ «Русская словесность в контексте мировой культуры» (Нижний Новгород ННГУ им Н И Лобачевского, 2007), на Всероссийской научной конференции молодых ученых «Проблемы языковой картины мира на современном этапе» (Нижний Новгород НГПУ, 2007) и на Международной научной конференции «Языковая семантика и образ мира» (Казань КГУ, 2008) Работа обсуждалась на заседании кафедры современного русского языка и общего языкознания ННГУ им Н И Лобачевского (2009)
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения Библиографический список включает 162 наименования, список источников текстового материала- 51 наименование, список словарей - 32 наименования Представлен также список принятых в диссертации сокращений Общий объем диссертации составляет 197 листов машинописного текста
Коммуникативно-прагматический подход в описании личных местоимений
Такой подход связан прежде всего с грамматическими воззрениями академика В.В. Виноградова. В.В. Виноградов отказывает местоимениям в «грамматической определенности», признавая что «объединение местоимений возможно лишь на основе лексико-семантических признаков» [Виноградов 1972: 258]. Не случайно в книге «Русский язык (грамматическое учение о слове)» главу, посвященную местоимениям, он называет «Грамматические пережитки местоимений как особой части речи в современном русском языке» [Виноградов 1972: 255]. Местоимение, с этой точки зрения, не может быть выделено в особую часть речи по причине отсутствия общих грамматических и семантических свойств у слов, традиционно квалифицируемых как местоимения. Однако признаки грамматического своеобразия и изолированности сохранила небольшая группа слов (я, ты, он, мы, вы, себя, кто, что, кто-то, что-то, кто-нибудь, что-нибудь, некто, нечто, никто, ничто, кое-кто, кое-что). Именно эти слова обнаруживают общность грамматической семантики (указание на лицо или неодушевленный предмет), общность морфологической парадигматики (изменение по падежам при отсутствии изменения по числам у всех перечисленных слов, кроме он); сходство синтаксических функций. Эта общность слов позволяет считать их морфологической категорией, сопоставимой с существительными. Исходя из этого В.В. Виноградов называет местоимения, указывающие на предмет, предметно-личными.
В целях нашего исследования важно, что, по мнению ученого, все же есть особая группа слов с местоименным значением, которая обладает определенными грамматическими категориями (лицо), спецификой в сфере словоизменения. Их он называет «предметно-личными местоимениями». Другие же разряды местоимений «грамматически не обособлены от других частей речи, а распределились по разным грамматическим категориям» [Виноградов 1972:319].
Отметим, что даже те лингвисты, которые не склонны видеть в местоимениях самостоятельную часть речи, все же делают исключения для личных местоимений, чья «местоименная» специфика, видимо, наиболее очевидна и чье сближение с существительными наиболее проблематично.
В целом отметим, что вопрос о частеречном статусе местоимений и местоименных слов по-разному решается в зависимости от того, какой признак заложен в определение самого понятия «часть речи». И если на протяжении почти всего XX века в лингвистике доминирует системно-структурная парадигма, собственно категориальное описание частей речи, то и исключение местоимений из числа основных частей речи или оттеснение их на «периферию» морфологии языка оказывается вполне оправданным.
Однако в последнее время в лингвистике набирает ход антропоцентрическая парадигма [Апресян 1995 и др.], при которой единицы и категории языка рассматриваются с точки зрения их когнитивных, прагматических и коммуникативных возможностей, т.е. в широком смысле — с точки зрения их назначения в мире человека. И тогда отсутствие формально-грамматической специфики является менее значимым, второстепенным фактором на фоне фундаментальной общности единиц, традиционно считающимися местоимениями, в плане их особой роли в познании и в коммуникации.
Именно на этих соображениях строится оригинальная теория местоимений в обобщающем исследовании Н.Ю. Шведовой «Местоимение и смысл» (1998). Здесь основанием для объединения слов в группы и классы, даже превышающие по объему традиционные части речи, является своеобразие основной функции слов: «С точки зрения собственно функциональной в русском языке существует четыре класса слов: слова означающие (местоимения), слова именующие (имена, глаголы, наречия и предикативы), слова связующие (предлоги, союзы) и слова собственно квалифицирующие (частицы, модальные слова, междометия)...» [Шведова 1998: 7].
При этом автор указывает, что роль местоимений в языке выходит далеко за границы каких-либо грамматических классов. Местоимения ничего не называют (не именуют): они означают смыслы, восходящие к глобальным понятиям материального и духовного мира [Шведова 1998: 7].
Согласно Н.Ю. Шведовой, традиционно называемые «личными» местоимения попадают в сегмент «определенные местоимения», наряду с рядом других местоимений и местоименных слов: я, ты, он, мы, вы, они, сам, себя, мой, твой, его, ее, наш, ваш, их, это, то, такой, этакий, таков, тогда, тут, там, сюда,-туда, отсюда, оттуда, отселе, оттоле, досюда, дотуда, доселе, дотоле, досюда, дотоле, столько, столь, настолько, этот, сей, оный, тот, каждый, так, этак, затем, поэтому, посему, потому, оттого, таково.: «В центре всего этого ряда стоит я, означающее лицо, к которому так или иначе обращено всё другое...» [Шведова 1998: 64—65].
Именно соображения фундаментальной функционально-семантической общности слов-с местоименным значением позволяют нам в данном исследовании придерживаться точки зрения, согласно которой, местоимения являются особой частью речи, внутри которой в качестве особого семантического разряда выделяется группа личных местоимений. При этом мы разделяем традиционную, более узкую точку зрения, согласно которой «местоименные наречия» не включаются в состав местоимений.
Семантические преобразования местоимения МЫ в разных типах речевых ситуаций
В лингвистике последних лет этот подход реализуется, например, в работе Г.Р. Добровой под характерным названием «Семантика местоимения 1-го лица множественного числа на ранних этапах речевого онтогенеза». Г.Д. Доброва полагает, что «при усвоении местоимений 1-го и 2-го лица единственного числа основные трудности для детей заключаются в усвоении дейк-сиса», а освоение местоимения мы требует от ребенка осознать различие «единичности-совокупности» [Доброва 1998: 7], т.е. подняться на еще одну ступеньку в развитии понятийного мышления.
Автор вводит термин «псевдоплюральное, или сингулярное, мы» и с позиций психолингвистики обосновывает важность соответствующего явления для становления речи ребенка. Ребенок постоянно начинает дифференцировать мы адресата («мы» в значении «я») и мы адресанта («мы» в значении «ты» при обращении взрослого к ребенку), таким образом он осознает полисемию слов родного языка.
Вместе с тем, не встречаются случаи, когда псевдоплюральное мы означало бы в речи ребенка ты : оно устойчиво означает только я , что отличает его от подобного мы в обращенной к ребенку речи взрослых.
Г.Р. Доброва считает, что малышу в какой-то степени даже легче усвоить местоимение мы , нежели я и ты, поскольку используя «мы», он повторяет то, что слышит от взрослых, в первую очередь от матери, соответственно «ему не надо менять что-то в выборе знака по сравнению с тем, какой знак употребила бы мать» [Доброва 1998: 7—8]. Следует принять во внимание асимметрию эксклюзивного и инклюзивного мы: 1) с прагматической точки зрения мы инклюзивное и мы эксклюзивное выступают как разные местоимения: только эксклюзивное мы подчеркивает «единство референта в противоположность актуализации его многосо-ставности» [Доброва 1998: 8]; 2) в психолингвистическом аспекте мы инклюзивное представляется первичным по отношению к эксклюзивному и более значимым в плане онтогенеза речи: «Итак, эксклюзивное мы появляется в детской речи обычно позднее, чем инклюзивное. Ему нередко предшествует стадия, когда ребенок уже ощущает потребность обозначить комплексный концепт, включающий я и не-я, где это не-я при этом не является собеседником» [Доброва 1998: 8].
Психолингвистическая характеристика местоимения МЫ может быть связана с его значительной ролью в коммуникации, что делает специфику использования этого местоимения объектом социальной психологии. Примером подобного подхода является исследование известного психолога И.С. Кона «В поисках себя: Личность и ее самосознание» (1984). Прежде всего автор указывает на тесную связь лингвистических, логических и психологических явлений: «На первый взгляд грамматика личных местоимений не имеет прямого отношения к философской проблеме "Я". Но философские и любые другие тексты неизбежно отражают логику языка, на котором они написаны. История понятий тесно связана с историей слов и грамматических конструкций» [Кон 1984: 6].
В этой связи он рассматривает генезис самих понятий Я и МЫ: «Но ведь кроме индивидуального "Я" существует коллективное, групповое "Мы". Желая подчеркнуть вторичность, производность индивидуального сознания от коллективного, иногда говорят, что "Я" исторически производно и возникает на основе "Мы"... Но применительно к местоимению "я" данное суждение ошибочно. И в развитии детской речи, и в историческом развитии языка "я" появляется раньше, чем "мы". При всей спорности проблемы происхождения личных местоимений оппозиция "Я" — "не-Я" логически и исторически предшествует формированию местоимения "мы"» [Кон 1984: 5].
Также он дает убедительную психологическую интерпретацию некоторым разновидностям МЫ: «Авторское "мы" научной литературы, распространившееся в новое время, имеет, по-видимому, двоякие истоки. С одной стороны, оно как бы подчеркивает безличность, объективность излагаемых фактов. С другой стороны, будучи продолжением традиций проповеднической речи, оно служит средством установления психологического контакта с аудиторией, привлечения ее на свою сторону. К примеру, выражение "итак, мы убедились" означает либо, что это не только личное мнение автора, а так считают многие ученые ("мы" = "я" + "они"), либо, что это общее мнение автора и читателей ("мы"="я"+"вы")» [Кон 1984: 5].
Важным в социально-психологическом плане представляется вывод о том, что личные местоимения выражают не только наше собственное положение и отношение к другим участникам беседы, но являются еще как бы крохотным зеркалом, в котором отражается система общественных отношений [Леонтьев 1963: 107]. Это положение связывает психолингвистический аспект проблемы МЫ с лингвокогнитивным и лингвокультурологическим аспектами.
Лингвокогнитивный подход к описанию местоимения МЫ опирается на определенную эволюцию, которую испытала трактовка личных местоимений при переходе от системно-структурной к антропоориентированной направленности описания. Если ранее нередко местоимения рассматривались как слова семантически опустошенные, то в последнее время все больше внимания уделяется, напротив, своеобразию местоименного значения, определяемого, например, как его несамодостаточность и подразделяемого «на два основных слоя: а) задается способ представления актанта ситуации; б) вводится отсылочная информация» [Селиверстова 1988: 3].
Местоимение МЫ как объект лингвокультурологического и этнолингвистического изучения
Наличие семы определенности обусловливает возможность такого МЫ метонимически обозначать коллектив, учреждение (магазин, школа, фирма и пр.), представленный как совокупность лиц, объединенных по организационному признаку — так называемое «собирательное» МЫ.
1) Например, в рекламном обращении одного Интернет-магазина (OWG.ru — «Совершенный магазин») говорится: Мы уже открылись! Здесь имеется в виду (наш) совершенный магазин открылся , т.к. действие, обозначаемое глаголом открываться в этом значении, не может быть приписано реальному одушевленному лицу или лицам. Аналогичное явление возможно и в устной речи, например, в реплике продавца вошедшему покупателю: Давайте быстрее! Мы закрываемся на обед! [= Наш магазин закрывается на обед]. Поскольку такое употребление имеет явный семантически производный характер (по модели метонимии), такому «собирательному» МЫ приписывается индекс НРУР (нереферентное употребление родовое, производное (метонимическое)). Это стало стандартным объявлением для всех магазинов — можно теперь рассматривать это языковое выражение как речевое клише.
Наконец, третий тип нереферентного употребления МЫ характеризуется как универсальное нереферентное употребление: оно соответствует квантору всеобщности: все S..., для всех S...) и предполагает указание на множество всех лиц, включая говорящего. См. следующие примеры: 113 1) — Все это вздор! — сказал кто-то, -— где эти верные люди, видев шие список, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны да вать отчет в наших поступках? [М.Ю. Лермонтов, Герой нашего времени] - Здесь имеется в виду Зачем всем людям (каждому человеку) дана воля, рассудок? . По аналогии с условными наименованиями предыдущих типов («неопределенно-личное» и «определенно-личное») его можно условно име новать «обобщенно-личным» МЫ. Такому МЫ приписывается обозначение НРУу (нереферентное употребление универсальное). Для его реализации нет особых контекстных показателей, кроме того, что оно, как правило, возникает в гениритивном коммуникативном регистре [Золотова, Онипенко, Сидорова 1998], т.е. в обобщающем суждении о структуре всего мироздания в целом или какого-либо его фрагмента: 2) ... чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приблиэюаясь к природе, мы невольно становимся детьми [М.Ю. Лермонтов, Герой нашего времени], — т.е. все невольно становятся детьми . Поэтому оно часто встречается в пословицах, в афоризмах или в выражениях, построенных по модели афористических выражений: 3) ... мы почти всегда извиняем то, что понимаем [М.Ю. Лермонтов, Герой нашего времени]. — Такое МЫ (мы = все люди) как бы прямо апелли рует ко всем людям вообще, тем самым придавая суждению, где оно упот реблено, статус всеобщей значимости, аксиоматической истины, которая, бу дучи изложена предельно генерализованным высказыванием, даже и не нуж дается в верификации. Не случайно оно часто употребляется в публицистических текстах, в силу своего огромного экспрессивного потенциала: 4) Но если нас стесняют стены собственного дома, что, надо рушить дом? [«Известия», 2001.07.27 — НКРЯ]. — Здесь также очевидно, что НАС подразумевает всех нас , т.е. всех живущих на Земле. 114 Присущее философски-обобщающим формам суждения о мире, такое МЫ в основном реализуется в философских, художественных и публицистических видах письменной речи. Однако иногда оно возможно и в устно-разговорных высказываниях бытового диалога в момент некой «генерализации» суждения говорящим (функциональный тип речи — рассуждение), с целью придать своим словам дополнительный вес, изобразить излагаемое личное мнение как всеобщую закономерность: 5) [Рассказчик — Жене] — Конечно. Мы высшие существа, и если бы в самом деле мы сознали всю силу человеческого гения и жили бы только для высших целей, то в конце концов мы стали бы как боги... [А.П. Чехов, Дом с мезонином]. — Здесь имеется в виду МЫ = все люди, человечество в целом .
Такое МЫ четко отличается от МЫ «экзистенциального» тем, что «экзистенциальное» МЫ направлено на поляризацию семантического пространства на два антагонистических полюса (МЫ и ВЫ, МЫ и ОНИ), тогда как «универсальное» МЫ, напротив, объединяет всех членов данного множества (МЫ + ВЫ + ОНИ и т.п.), обобщает весь потенциальный объем семантического пространства. Оно метафорически выражает идею приобщения говорящего к всему человечеству, к кругу общечеловеческих идеалов и ценностей.
В специфических коммуникативных условиях художественной речи «универсальное» МЫ выступает в роли так называемого МЫ «лирического героя» или, проще говоря, «лирического» МЫ. МЫ «лирическое» употребляется, как правило, в стихотворных произведениях для обозначения коллективного героя стихотворения или песни, когда автор хочет выразить идею, что указанные действия или состояния осуществляет и испытывает не он один, а вместе с неким не заданным четко, необозначенным кругом лиц. Ср., например, в рок-композиции А. Макаревича из группы «Машина времени»: Мы в такие шагали дали, / Что не очень-то и дойдешь. /Мы годами в засаде
Местоимение МЫ и проблема языкового манипулирования
Сама возможность языкового манипулирования вытекает из фундаментальных свойств человеческого языка вообще как средства общения, т.к. «в принципе некоторая доля «манипулятивности» присуща практически любому высказыванию из-за объективных свойств языка как средства общения: При этом основной лингвистической предпосылкой воздействия языка на сознание является принципиальное несоответствие между бесконечным множеством фактов действительности и широкими, но не безграничными возможностями языка, то есть конечным количеством языковых единиц, используемых для описания окружающего мира. Интерпретация реальных фактов адресантом речи, — с одной стороны, и его выбор языковых средств из конечного числа возможных для оформления сообщения, — с другой, неизбежно приводят к искажениям при передаче / восприятии желаемых смыслов.
Е.В. Медведева пишет: «Выделение в любом сообщении двух аспектов -— собственно информации и «надстроечной», образной информации (статус коммуниканта, его роль в коммуникативном акте, его отношение к сообщению и т.д.) — обусловливает возможность возникновения семиотических предпосылок языкового манипулирования. ... Имплицитно выраженное отношение адресанта к собственно информации, заложенной в сообщении, создает в сознании адресата образ события, который подсознательно влияет на восприятие и, соответственно, на отношение адресата к факту описываемой объективной реальности» [Медведева 2003: 94].
Само по себе наличие возможности языкового манипулирования, заложенное в естественном языке, обусловлено вполне нейтральными его свойст 158 вами, которые вовсе не обязательно осознанно и целенаправленно эксплуатируются говорящим. Однако есть виды дискурса, в которых данные средства применяются вполне сознательно, для достижения говорящими определенных целей. Таким образом, в рамках проблематики «язык и власть», «язык и манипулирование сознанием» в лингвистике возникает понятие «ма-нипулятивной коммуникации», разновидностями которой являются реклама, массовая информация, деловое общение и пропаганда.
Ее суть сводится к манипуляции аудиторией для получения выгоды (денег или власти). Особо следует отметить «обязательное применение речевых приемов скрытого воздействия. Последнее требование обусловлено пафосом манипулятивной коммуникации: самое существенное отличие манипуляции от убеждения заключается в том, что получатель целенаправленно лишается возможности объективно оценить содержание сообщения» [Медведева 2003: 93—94].
В манипулятивной коммуникации все эти предпосылки получают развитие и воплощаются в виде различных сознательно используемых приемов манипуляции адресатом речи. Лингвистический аспект этой коммуникации находит свое воплощение в проблеме «лингвистической демагогии» («языковой демагогии»), которая в отечественном языкознании была в такой формулировке впервые затронута в одноименной работе Т.М. Николаевой [Николаева 1988]. «Лингвистическая демагогия» выражается в особом наборе приемов, которые используются говорящим для создания у адресата «особой псевдообъективной действительности» [Медведева 2003], для навязывания ему определенной системы ценностей и, в конечном счете, для влияния на его поведение в нужном для говорящего направлении. Эти приемы затрагивают все уровни и все сферы языка — референциальный, логический (концептуальный), собственно семантический, оценочный и др.
Подробно приемы языковой демагогии были рассмотрены в книге Т.В. Булыгиной и А.Д. Шмелева «Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики)» (1997). В частности, авторы называют такие приемы: (1) ассерция, маскирующаяся под пресуппозицию (или «навязывание пресуппозиции»): данный прием эксплуатирует свойство большинства высказываний на естественном языке, состоящее в том, что наряду с ассер-тивным они включают так называемый презумптивный компонент, или пресуппозицию, т. е. суждение, которое должно признаваться истинным как автором высказывания, так и его адресатом, для того чтобы высказывание вообще имело смысл; (2) воздействие при помощи речевых импликатур: под речевыми импликатурами понимаются идеи, непосредственно не высказываемые в тексте, но выводимые из него на основе общих законов речевого общения, и прием состоит в том, что внушаемое утверждение прямо не содержится в тексте, но вытекает из содержащихся в нем утверждений как речевая импли-катура; (3) возражение под видом согласия: речь идет о манере спорить, когда говорящий как будто соглашается с мыслью, высказанной оппонентом, но тут же приводит соображение, сводящее на нет возможные выводы из этой мысли (используя группу модальных операторов типа действительно, на самом деле, но с оговоркой, дезавуирующей позитивную суть пропозиции); (4) противопоставление «видимой» и «подлинной» реальности: состоит в том, что говорящий противопоставляет «видимости», «кажущейся реальности» (т. е. непосредственно наблюдаемым фактам) — реальность «подлинную»;
