Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Малый эпос Варлама Шаламова
1. История и поэтика новеллистики 16-39
2. Этические пределы человеческого существования в судьбе и прозе 40 - 79
Глава 2. Поэзия Варлама Шаламова 80-103
Глава 3. Эстетические взгляды Варлама Шаламова 104-129
Заключение 130-139
Библиография 140 - 151
Приложение 152-153
- История и поэтика новеллистики
- Этические пределы человеческого существования в судьбе и прозе
- Поэзия Варлама Шаламова
- Эстетические взгляды Варлама Шаламова
Введение к работе
Творчеству В.Т.Шаламова выпала участь, определенная особенностями переходного времени: поверхностное прочтение, спешные выводы и зачисление в «лагерную тему», имеющую теперь, как многие считают, лишь историческую ценность. Для многих не только рядовых читателей, но и литературоведов Шаламов так и остался создателем «Колымских рассказов».
Между тем творческое наследие Варлама Шаламова значительно разнообразнее. Оно включает в себя «Колымские рассказы», написанные в 1954-1973 гг., состоящие из шести сборников: «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка или КР-2»; стихотворения, написанные в 1937-1956 гг., собранные в книгу «Колымские тетради», состоящую из шести тетрадей: «Синяя тетрадь», «Сумка почтальона», «Лично и доверительно», «Златые горы», «Кипрей», «Высокие широты»; стихотворения 1973-1982 гг., автобиографическую повесть «Четвертая Вологда» (1968-1971 гг.), «Вишера. Антироман» 1970 г.), многогранное эссеистическое наследие («Заметки о стихах» (конец 1950-х - начало 1960-х гг.), «Кое-что о моих стихах» (1969 г.), «О прозе» (1965г.), «О моей прозе» (1971 г.) и другие), пьесу «Анна Ивановна» (1965 г.), переписку с Б.Л.Пастернаком, А.И.Солженицыным, Ю.А.Шрейдером, Н.Я.Мандельштам и другими, книгу «Воспоминания», дневники. Все это в совокупности представляет собой богатый материал для исследовательской работы. Но в узком кругу специалистов, изучающих творчество Шаламова, в настоящее время практически отсутствует целостный подход к творчеству писателя как к своеобразной системе. На наш взгляд, это определяется рядом обстоятельств.
Шаламов начал печататься в 1934 году, но за период с 1934 по 1937 гг. на его публикации не последовало отклика критики. Арест Шаламова 1929 года прервал начальный этап творчества писателя и вычеркнул имя автора из поля зрения критиков. По злой иронии судьбы в журнале «Вокруг света» № 12 за 1936 год сразу после публикации рассказа Шаламова «Возвращение»
последовал рассказ Д.Дара «Магадан», в котором в романтическом стиле повествовалось о Колыме, о людях, чья судьба связана с освоением этого дикого края. «Здесь все может быть и здесь все будет, потому что хозяева этого края - большевики, для которых нет ничего невозможного», — патетически завершал свой рассказ Д.Дар (3). Для Шаламова этот край стал не только местом заключения, но и местом, где происходило формирование его как поэта и писателя.
Первые критические работы, посвященные поэтическим сборникам
Шаламова, появлялись только в начале 60-х годов. Попытки истолковать
произведения Шаламова, отметить своеобразие художественного мира поэта
предпринимали Б.Слуцкий, Г.Краснухин, О.Михайлов, Е.Калмановский. Их
суждения и выводы свидетельствовали о том, что произведения Шаламова
привлекли внимание литературной общественности. Не следует
приуменьшать, хотя необходимо отметить, что усилия критики в постижении природы таланта поэта в то время были незначительными. По словам самого В.Шаламова, это «были попытки угадать кое-что» в его стихах.
Официальное признание Варлама Шаламова началось во второй половине 1980-х годов, когда в Советском Союзе стала публиковаться -вначале в журналах, а затем и в отдельных сборниках - его проза. Появились рецензии, воспоминания о писателе. Стали известны и имена людей, хорошо знавших Шаламова, помогавших ему в жизни и в творчестве.
В первую очередь, это Ирина Павловна Сиротинская, старший научный сотрудник РГАЛИ, ответственный секретарь комиссии по литературному наследию В.Т.Шаламова. Сохранился уникальный документ: «Заявление. На случай моей внезапной смерти. Я не успел переделать, переписать мое завещание. Все мое наследство, в том числе и авторское право, я завещаю Сиротинской Ирине Павловне. Москва, 4 апреля 1969 г. Шаламов Варлам Тихонович» (РГАЛИ, ф.2596, оп.1 ед.хр.14, лист 2). Именно в руки Сиротинской В.Шаламов отдал рукописи и документы, с которых и начал собираться архив писателя, хранящийся ныне в РГАЛИ.
И.П.Сиротинская - составитель и автор комментариев и послесловий практически всех изданий произведений Варлама Шаламова. С отдельными статьями о нем и его творчестве выступает редко, в основном уделяя внимание в своей деятельности проблемам текстологии произведений писателя. Тем интереснее ее воспоминания, озаглавленные «О Варламе Шаламове» («Литературное обозрение», 1990, № 10).
Среди публикаций о Шаламове выделяются воспоминания Бориса Лесняка, друга Варлама Тихоновича с колымского времени. Эти воспоминания интересны не только приведением многочисленных фактов личностного характера, но и попыткой по-своему осмыслить и прокомментировать «Колымские рассказы». Сам Б.Лесняк тоже написал воспоминания, они опубликованы (94).
Как и И.П.Сиротинская, Б.Лесняк видит «особость» прозы Шаламова в слиянии мемуарности, автобиографизма и литературного вымысла. «Мне показалось, что я стал понимать слова: «... я сделал попытку реализовать те новые идеи в прозе - попытку выйти за пределы литературы». Я понял это как совмещение художественной прозы с документальностью мемуаров. Такая проза позволяет воспринимать себя мемуаристом, обретая одновременно право на домысел и вымысел, на произвольное толкование судеб своих героев, сохраняя их настоящие имена...» (12, 243). Лесняк свидетельствует, что большая часть рассказов В.Шаламова колымской эпопеи документальна, а их герои не вымышлены.
Характеризуя личностные качества В.Шаламова, Лесняк не во всем солидарен с И.П.Сиротинской. Так, в частности, отмечая сложность и противоречивость натуры Шаламова, Лесняк говорит о ее изменчивости: «Менялись его суждения, его принципы, менялись оценки, менялись и приверженности, если таковые были» (93, 174). И.П.Сиротинская же, признавая противоречивость суждений и высказываний писателя по некоторым вопросам, подчеркивает, что по принципиальным, нравственным вопросам его убеждения оставались неизменными в течение всей жизни. Необходимо
6 отметить, что к Сиротинской Шаламов всегда относился хорошо, доверял и надеялся на ее помощь. Взаимоотношения же с Лесняком в последние годы жизни писателя осложнились. В дневниковых записях Шаламов замечает: «Лесняк - человек, растленный Колымой» (25, 148).
Среди исследовательских работ особого внимания заслуживает небольшая, но насыщенная интересными наблюдениями и выводами книга Е.В.Волковой «Трагический парадокс Варлама Шаламова» (57). Работа посвящена выявлению эстетической новизны прозы писателя, характеристике его своеобразной поэтики. Автор исследования размышляет об искусной, мастерски выстроенной форме, акцентируя внимание на вопросах композиции, стиля, особой символики и ритмики шаламовских текстов.
По мнению Е.В.Волковой, одной из важнейших составляющих художественного мира Шаламова является «парадокс как способ преодоления трагического, ужаса и абсурда, в которые оказался погружен человек XX века» (57, 27). Исследователь утверждает, что «парадоксальность - отличительная черта названий многих новелл, их построения, «прологов» и «эпилогов» циклов» (57, 27). Это качество обнаруживается ею в трактовке тем взаимообратимости жизни и смерти, воскрешения и тления, памяти и забвения, телесности и души, человеческого и животного в человеке, виновности и невиновности.
Е.Волкова подробно прослеживает, как трансформируются и приобретают особое качество в прозе Варлама Шаламова такие традиционные для искусства понятия как «трагическое» и «катарсис». Автор обращает особое внимание на иронию как важнейшее составляющее стиля Варлама Шаламова. Ведь в лагерной теме, по мнению самого Шаламова, не может быть места истерике.
Вторая работа Е.Волковой — развернутая статья «Лиловый мед Варлама Шаламова» (поэтический дневник «Колымских тетрадей») (55) — посвящена поэзии Шаламова. В статье рассматриваются некоторые вопросы сходства и различия в мотивах поэзии и прозы, исследуются ключевые слова-символы
«Колымских тетрадей», поэтическая интонация и «инструментовка» стиха Варлама Шаламова, ставится вопрос о библейских мотивах и онтологических образах в поэзии Шаламова. Исследование Волковой посвящено вопросам поэтических традиций и эстетических взглядов поэта. На наш взгляд, эта работа является первой попыткой систематизации научных исследований поэзии Шаламова 1950-х годов.
Особое место среди работ о Варламе Шаламове занимает исследование Е.Шкловского «Варлам Шаламов» (150). Это одна из немногих работ монографического плана, в которой предпринята попытка обзора всего прозаического творчества художника. Автор строит свою работу по хронологическому принципу, идя по вехам личной биографии В.Шаламова, тем более, что практически все произведения писателя «привязаны» к фактам его жизни.
Е.Шкловский обращает внимание на нравственное воздействие прозы Варлама Шаламова на читателей. Критик справедливо указывает на то, что в свете шаламовского экстремального опыта всему человеческому сообществу необходимо «еще и еще раз задуматься о наших понятиях, пересмотреть их... от начала и до конца» (150,27), поскольку «в самой сердцевине, в самой сущности человеческого существования обнаружился смертоносный нарыв» (150,29).
Автор работы останавливается на противоречии: читатель видит в Шаламове носителя некой истины, пророка, в то время как сам писатель открещивался от назидательности, учительства, присущих русской классической литературе. Е.Шкловский точен в своем выводе, что «у русской классики была своя правда, основанная на духовном опыте ее творцов, от ее лица она и выступала, помогая человеку верить в свое высокое предназначение, в реальность победы добра над злом. Голос Шаламова должен был прозвучать как голос новой реальности» (150, 35).
Заслуживают внимания те страницы работы Евгения Шкловского, на которых идет речь о взаимоотношениях В.Шаламова и А.Солженицына, о реакции Шаламова на повесть об Иване Денисовиче.
Эта работа Е.Шкловского ценна, на наш взгляд, в первую очередь тем, что реализует попытку проникновения в существо мировоззрения Варлама Шаламова - человека и художника. Критик постоянно подчеркивает такие этические начала его личности, как голос совести, высота нравственных ориентиров, способность к самопожертвованию, подвижничество. Все это нашло отражение в произведениях В.Шаламова. Они, по мнению Е.Шкловского, заставляют читателя задуматься о вечных вопросах, о смысле и цене жизни, о своем месте в ней.
Выделим также работу Л.Тимофеева «Поэтика лагерной прозы. Первое чтение «Колымских рассказов» В.Шаламова» (143). Первый афористический вывод этой статьи состоит в том, что мотив смерти является композиционной основой рассказов Шаламова. Композиция же, как известно, — сквозная категория, пронизывающая и формальную, и содержательную стороны произведения. Знак смерти - отличительный в художественном мире Шаламова. Л.Тимофеев отмечает, что факт «... смерти предшествует началу сюжета. Грань между жизнью и смертью навсегда пройдена персонажами еще до того момента, как мы раскрыли книгу» (143, 188). Смерть как композиционная основа, по мнению критика, в основном и определяет художественную новизну «Колымских рассказов». Определяет критик и особенности хронотопа. Художественное время здесь, считает Л.Тимофеев, — время небытия. Замкнутое, застывшее в одной точке. Утрачивается временная перспектива. Глухо замкнуто, отгорожено от всего мира и художественное пространство в рассказах В.Шаламова. Л.Тимофеев противопоставляет его открытому в большой мир художественному пространству повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Время как категория присутствует в художественном мире шаламовских рассказов, но, по мнению Л.Тимофеева, оно не поддается определению «привычными словами: прошлое, настоящее, будущее...»(143, 185).
К вопросу о взаимоотношениях В.Шаламова и А.Солженицына обращались многие исследователи: М.Геллер, В.Есипов, И.Сухих, М.Никольсон. А.Микешин в работе «В.Шаламов и А.Солженицын» заявляет, что изучение этой темы «помогает выйти на важные силовые линии общественного сознания второй половины века и 60-х годов. Сходство Шаламова и Солженицына в том, что они оба пошли дальше «шестидесятников», дальше «Нового мира», дальше Твардовского и стали говорить то, что мы стали говорить только сейчас» (100). Различие во взглядах двух писателей, отмечает исследователь, во многом объясняется не только разным лагерным опытом, но и тем, что они по существу писатели разных поколений: Шаламов входил в жизнь и литературу в 20-е годы, когда сохранялся эстетический плюрализм, Солженицын - в 30-е годы, когда господствовал соцреализм. А.Микешин отмечает объективность и доброжелательность шаламовского разбора «Одного дня Ивана Денисовича» и предполагает, что последующее расхождение писателей имеет одной из главных причин художническое мировосприятие: трагическое у Шаламова и тяготеющее к эпическому спокойствию у Солженицына.
Значительный вклад в исследование творчества Варлама Шаламова вносят ежегодные Международные Шаламовские чтения, которые с 1990 года традиционно проводятся в день рождения писателя. Результатом чтений являются сборники, которые включают в себя тезисы докладов и сообщений. Из публикаций в этих сборниках необходимо выделить работы В.В.Есипова, Е.С.Громова, Е.А.Шкловского, Н.В.Некрасовой, посвященные разным аспектам творческой деятельности Варлама Шаламова.
Писательский феномен Варлама Шаламова стал объектом исследования и за рубежом. На сегодняшний день за границей сложился круг людей, почитателей и исследователей его творчества. Из работ, опубликованных в
последнее время за пределами России, особый интерес представляет исследование Францишека Апановича (Польша) «О семантических функциях интертекстуальных связей в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова» (46), работа Мирей Берютти (Франция) «Экзистенциалистские позиции в лагерной прозе Варлама Шаламова» (49), публикация Майкла Никольсона (Великобритания) «Шаламов в споре о лагерной поэзии» (темы и образы поэзии Варлама Шаламова) (104), работа Елены Михайлик (Австралия) «В контексте литературы и истории» (96).
Творчество Шаламова исследуют не только филологи. Его произведения стали объектом исследования философов, психологов, историков.
Период с начала 90-х годов — время наиболее интенсивного осмысления В.Шаламова - писателя, поэта, публициста. Пик интереса к Шаламову объяснялся в основном интересом к «лагерной» теме. Но многие исследователи увидели в произведениях данной темы не только и не столько свидетельства, сколько трагедию целого народа. По признанию ученых, в этой теме одну из ведущих позиций занял Варлам Шаламов, чьи произведения представляют собой богатый художественный материал, таящий ответ на многие вопросы литературного творчества эпохи.
Среди достаточно узкого круга работ, посвященных творчеству В.Шаламова, в настоящее время практически отсутствуют исследования, реализующие целостный взгляд на созданное писателем во всей его совокупности. На наш взгляд, это предопределено рядом обстоятельств, в том числе и объективного свойства.
Во-первых, значительная часть писем, дневниковых записей Шаламова до сих пор не опубликована, что не дает возможности объективного подхода к исследованию его творчества (в частности, не известны читателю часть писем Шаламова Ю.Шрейдеру, значительная часть дневниковых записей, стихотворения последнего десятилетия жизни поэта, пьеса «Вечерние беседы» и другое). Во-вторых, большинство работ, посвященных творчеству В.Т.Шаламова, имеет избирательный характер, посвящено отдельным вопросам
11 творчества или отдельным произведениям писателя. В-третьих, поэтическое наследие автора мало изучено и оттеснено на второй план лагерной тематикой прозы.
Всё это вольно или невольно создаёт представление о творчестве В.Шаламова как о некоем соединении в той или иной мере разнородных, а нередко и противоречивых по своей природе творческих созданий, а о самом художнике как о натуре, лишенной качества цельности.
Между тем, такой взгляд, по нашему мнению, несовместим с истинной сущностью творческого наследия писателя, он деформирует облик художника, каким он был в действительности.
Современный уровень исследованности творчества В.Шаламова позволяет анализировать его прозаические произведения, его лирику и эстетические воззрения с точки зрения их целостности, что даст возможность постигнуть внутренние, глубинные, а значит - сущностные связи, соединяющие лишь на первый взгляд несоединимые элементы художественного мира замечательного русского писателя.
В ходе исследования творческой индивидуальности художника слова, как и при изучении историко-литературного процесса, очень важно определить понятие об основной и наиболее широкой форме художественного развития, по отношению к которой все остальные художественные образования выступают как ее внутренние разновидности. В последние десятилетия за такой формой исторического развития литературы в нашем литературоведении все более закрепляется термин художественная система.
К настоящему времени понятие о художественной системе уже приобрело, как обычно происходит с искусствоведческими понятиями, несколько значений. Например, в книге И. Неупокоевой «История всемирной литературы» (174, 25) системой называются и мировая литература в целом («макросистема всемирной литературы»), и вся литература исторической эпохи, и национальная литература в целом, и литературное направление, жанр, стиль, творческая индивидуальность писателя, и отдельное произведение.
Понятие «художественная система» оказывается здесь настолько многозначным, что теряет всякую определенность и воспринимается как подмена множества литературоведческих терминов одним словом «система».
Такому предельно широкому толкованию противостоит очень узкое понимание художественной системы, характерное для современного формально-структурного подхода к искусству. С этой точки зрения художественная система — это «поэтический текст как особым образом организованная семиотическая структура» (171, 14), текст как замкнутая в себе система речевых знаков, значение которых самоценно, оно не выходит за рамки данного текста.
Для постижения самобытной целостности художественного мира отдельного писателя нам представляется плодотворным понимание художественной системы, предложенное в свое время М.Б.Храпченко. Как известно, он распространяет понятие «система» на отдельные произведения, на творчество писателя и литературное направление, но главное - дает достаточно четкое определение художественной системы как целостности, обладающей своими устойчивыми компонентами (имеются в виду компоненты и содержания, и формы) и устойчивыми связями между ними. «В настоящее время, — утверждает ученый, — на первый план следует выдвинуть раскрытие внутренних соотношений в тех или иных структурных образованиях, соотношений между их различными составными частями, компонентами. При этом речь идет не только о взаимодействии компонентов, но и об их соподчиненности, их месте и роли в той общей функции, которую выполняет литературное явление» (179, 92). Иначе говоря, исследователь призывает к тому, чтобы распространить системно-структурный принцип исследований на все стороны художественного творчества и на его связи с другими областями общественной жизни.
Такую постановку вопроса разделяют не все отечественные ученые. Так, существует точка зрения, согласно которой содержание художественного творчества, обладая системностью, не имеет вместе с тем своей структуры, оно
лишь воплощается в структурно организованной системе художественных средств. Г.Н.Поспелов утверждает, например, что «структурно организована только форма художественных произведений, но не их содержание само по себе. Содержание же, обладающее взаимоотношением своих сторон, всегда системно, но не структурно» (175, 181).
На первый взгляд эта позиция может показаться просто странной, так как она противоречит общетеоретическому пониманию системы, которое предполагает обязательное изучение ее структуры, то есть совокупности устойчивых связей между элементами, а также их функции, роли и места в функционировании и развитии данной целостности.
Однако позиция Г.Н.Поспелова вполне объясняется его пониманием художественного содержания, вернее, связи составляющих содержание сторон. Это понимание, которое разделяют многие исследователи, основано на том, что стороны художественного содержания - жизненная характерность, ее осмысление и идейно-эмоциональная оценка - присутствуют в произведении каждая самостоятельно, не образуя органической содержательной целостности, а лишь вступая друг с другом в определенную систему взаимосвязи. Их единство обнаруживается, с этой точки зрения, только в форме, каждый элемент которой служит одновременно и «средством выражения ее идеологического осмысления и эмоциональной оценки» (176, 269).
Не вдаваясь в полемику по поводу литературно-теоретических дефиниций, мы все же считаем целесообразным заметить, что жизненная реальность сливается в процессе творчества с авторским отношением к жизни, оплодотворяется им, в результате чего рождается новая художественная характерность определенного типа. Эта художественно претворенная характерность с её отношением к окружающему миру и составляет собственно художественное содержание, содержательную художественную целостность, имеющую свою вполне определённую структуру, основными компонентами которой являются тип характерности и тип связей ее с миром в целом. Такое понимание природы взаимосвязи художественного творчества и жизненного
опыта писателя представляется нам особенно актуальным при изучении такого типа художника, какой представлен судьбой и произведениями Варлама Тихоновича Шаламова. Вместе с тем это позволило нам определить и основной путь исследования его творческого наследия - через постижение сущности наиболее значимых граней художественного мира писателя в их органической - системной - слитности.
Деление настоящего исследования на главы произведено в соответствии с наиболее существенными аспектами представленной проблемы. Художественный мир писателя, его мировоззренческие и эстетические принципы своеобразно реализовались в его эпосе (отношение к действительности как факту, этические нормы поведения, сохранение человеческого облика в любых обстоятельствах), в лирике (творчество как спасение, сходство мира природы и мира человека, соотнесение логики и судьбы явлений природы с логикой и судьбой человека), в статьях, письмах, дневниковых записях (нравственная ответственность художника, искусство как бессмертие жизни, антидидактизм как основное требование времени к искусству). Взаимосвязь этих составляющих художественного мира Шаламова дает возможность говорить о его творчестве как своеобразной системе.
Научная новизна диссертации состоит в том, что творчество В.Т.Шаламова впервые в отечественном литературоведении исследуется во всей совокупности его основных составляющих; эпические произведения, лирика, литературно-критические и публицистические работы писателя анализируются как определенная целостность, своеобразная идейно-художественная система.
Цель исследования определяется темой диссертации: выявление природы идейно-художественных элементов творчества В.Шаламова, определяющих его единство и целостность и отражающих самобытность творческой индивидуальности писателя. Достижение этой цели предполагает решение следующих задач:
—исследовать пути становления и развития В.Шаламова как художника;
—проанализировать эволюцию его эстетических представлений;
—выявить самобытное преломление творческой индивидуальности писателя
в жанровых формах эпоса и лирики;
—изучить процесс становления жанровой формы рассказа в творчестве
Шаламова, представляющего собой образец «новой прозы».
Объект исследования: творческое наследие В.Шаламова в трех жанровых
ипостасях: эпос, лирика и литературно-критические работы, которые
представляют основные направления творческой деятельности писателя.
Предмет исследования: идейно-нравственные и эстетические связи, определяющие качество системности творчества В.Шаламова.
Методологическую основу диссертации определяют принципы научной объективности, историзма и системности, которые конкретизировались в ходе исследования в зависимости от изучаемого материала и частных задач. Достижение поставленной цели предполагает сочетание типологического и историко-генетического подходов к анализу литературного материала. При этом использовались библиографические разыскания, структурно-семантический анализ текста, историко-литературное комментирование, обобщение историко-литературных фактов и закономерностей литературного движения.
Практическая значимость диссертации. Результаты исследования могут быть использованы в вузовском и школьном преподавании русской литературы XX века, при разработке общих и специальных курсов по истории литературы.
Апробация работы. Результаты исследования были представлены в докладах на пятых Международных Шаламовских чтениях (Вологда, 2002), на четырех научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов СурГПИ.
Основные положения диссертации изложены в трех научных публикациях.
История и поэтика новеллистики
О Варламе Шаламове пишут ныне по-разному. Шаламов, весьма сложный, неоднозначный писатель-мыслитель, вызывает, естественно, разные к себе подходы, разные интерпретации, подчас едва ли не взаимоисключающие. Но сегодняшняя калейдоскопичность критических суждений о Шаламове, думается, отражает и состояние самой критики.
В свое время Василий Розанов говорил о необходимости «самозабывчивости критика» как о «редком и необыкновенно трудном качестве... Наши критики говорят не об авторе критикуемом, а все о себе, излагают свои мысли или навязывают свои чувства «по поводу критикуемого автора» (177, т.7, 447). Если это высказывание выразить в современных терминах, то надо вести речь о соотношении текста с интерпретацией. Как бы ни интересна, ни неожиданна была последняя, она не должна произвольно отрываться от первого. Основная цель научной интерпретации - глубокое постижение текста, в котором выражена творческая воля автора. Её не следует подменять нашей волей.
Мы далеки от желания упрекать всех авторов, пишущих о Шаламове, в такой подмене. Но и «самозабывчивости», интерпретационного самоограничения многим порой не хватает. При всей своей рельефно выраженной противоречивости Шаламов удивительно целен в мировосприятии и творчестве. Эта цельность улавливается не всегда, и порой утрачивается живое ощущение в разных подходах к шаламовскому тексту, к личности писателя, когда фиксируется внимание лишь на одних сторонах его духовного мира, его творчества в целом.
За шаламовским творчеством (в большей степени за прозой) устойчиво закрепилось определение «лагерной» литературы. Возникнув как результат социально-политического феномена, советская «лагерная» литература с момента своего рождения стала фактором политики. И те, кто публиковал ее на Западе и включал в передачи зарубежных радиостанций, и те, кто запрещал (удостоверяя этим запретом её подлинность), и те, кто тайно распространял её в Советском Союзе , воспринимали лагерную литературу именно так.
Новизна и эмоциональная нагруженность, наложившись на форму изложения - рассказ очевидца (здесь мы говорим только о тех произведениях лагерной литературы, которые были написаны людьми, непосредственно сидевшими), - породили феномен восприятия лагерной литературы как однородного целого. Позиция, автоматически занятая лагерной литературой по отношению к властям (и наоборот), включила её в контекст литературы сопротивления. Связь по ассоциации поставила «Архипелаг ГУЛАГ» А.Солженицына и «Крутой маршрут» Е.Гинзбург в один ряд с запретными книгами Джиласа и Авторханова, Амальрика и Померанца. За хранение «Колымских рассказов» и «Хроники текущих событий» полагался один и тот же срок заключения. Поэтому даже сегодня для большинства читателей лагерная литература - это документ, литература свидетельства, задача которой-рассказать о страшных событиях недавней истории.
В последние годы исследователям случалось переносить смысловое ударение в словосочетании «лагерная литература» с прилагательного на существительное. Но и в этом случае магия темы заставляла их относиться к лагерной литературе как к однородному явлению. Так, например, в статье «Рассказы с Колымы: чувство истории» Леона Токер рассматривает и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, и «Колымские рассказы» Варлама Шаламова как произведения художественной литературы, базовые различия между которыми коренятся только в мировосприятии авторов (144).
Вопрос о художественной принадлежности лагерной литературы в целом заслуживает отдельного исследования, однако нам кажется, что общность темы и личного опыта авторов не подразумевает жанровой однородности. Мы полагаем, что лагерную литературу следует рассматривать не как единое явление, а как объединение произведений, очень разных и по менталитету, и по жанру, и по художественным особенностям, и - как это ни странно - по тематике. При анализе литературного произведения на первый план естественно выдвигаются критерии эстетические. При этом необходимо учитывать, что авторы лагерной литературы не могли не предвидеть, что большинство читателей воспримет их книги как литературу свидетельства, как источник знаний, документ. Тем самым характер прочтения непосредственно воздействует на представление о художественных свойствах произведения.
Сегодня уже никто не оспаривает мнения о принадлежности шаламовских лагерных рассказов к художественной литературе. И тем не менее о Шаламове по-прежнему говорят в основном только как о писателе -лагернике.
Шаламов знал себе цену как поэту, но оценить масштаб его дарования смогли лишь некоторые его коллеги и уж вовсе немногие литературные критики. Для первых издателей Шаламов был, а для большинства читателей и до сих пор остается не столько поэтом, сколько реабилитантом. В еще большей степени это относится к шаламовской прозе. Стихи Шаламова всё же оставались поэзией - хотя бы в глазах профессионалов. Тематика, официальный запрет, подпольное самиздатовское существование и демонстративная, победная «перестроечная» публикация «Колымских рассказов» создали им - как и многим другим произведениям лагерной литературы - устойчивую репутацию литературы свидетельства.
В 1972 году Шаламов обратился в «Литературную газету» с открытым письмом-протестом против публикации «Колымских рассказов» русским зарубежным журналом «Посев». «Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью» (33, 7), - писал он. Безусловно, появление этого письма было вызвано давлением властей и «литературной общественности».
Этические пределы человеческого существования в судьбе и прозе
Читая В.Шаламова, с неизбежностью приходишь к выводу о том, что нет единого, во всех случаях универсального ответа на вопрос, может ли человек сохранить себя в бесчеловечных условиях лагеря. Подтверждением этому может быть различие позиций Шаламова-публициста и Шаламова-человека. Публицист и писатель провозгласил свое полное разочарование в людской породе. Человеческий, нравственный подвиг самого Шаламова убеждает в обратном. В рассказах о Колыме В.Шаламов предпринял попытку «поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале. Вопрос встречи человека и мира, борьба за себя, внутри себя - и вне себя. Возможно ли активное влияние на свою судьбу, переламываемую зубьями государственной машины, зубьями зла. Иллюзорность и тяжесть надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда» (105, 174).
Становление и проявление этической позиции В.Шаламова можно проследить в его произведениях. Считаем, что в данном случае правильнее идти не по хронологии их создания, а по биографии самого Варлама Тихоновича.
Вспомнить о былом, о своей жизни - естественная потребность человека. Некоторые, особенно люди творческие, зачастую оформляют воспоминания о времени и о себе в виде мемуаров, автобиографий. Сильным импульсом к созданию подобных произведений может стать историческое время, родившее и вырастившее определенную творческую личность. В реальности жизненные ситуации, коллизии, встречи могут оказаться гораздо более невероятными и удивительными по сравнению с тем, что могло быть создано человеческим воображением. Такое случается в переломные эпохи, в пору бурь, смут, революций и войн. Тогда факт как таковой - интересный, невероятный, беспощадный - начинает преобладать в художественном творчестве над вымыслом. Факта становится достаточно, чтобы взволновать читателя.
Человека формирует детство. В 1968 году у Шаламова появляется потребность вспомнить свои истоки, поведать о доме, семье, друзьях детства и юности. Побудительным мотивом к тому стало жизненное обстоятельство: в Вологде побывала И.П.Сиротинская. Она рассказала Шаламову о своих впечатлениях, привезла фотографии знакомых мест. Это явилось последним толчком к работе писателя над автобиографической повестью «Четвертая Вологда». Как же выстраивается в ней авторская концепция человеческого существования?
Безусловно, в центре повести - личность отца, Тихона Николаевича Шаламова. Разобраться в особенностях его характера очень важно: отец писателя был неординарным человеком, он главенствовал в семье абсолютно. Кроме того, Тихон Николаевич был первым, кому начал еще в детстве противостоять Варлам. Самый младший ребенок не захотел, вернее, не сумел плыть по тому руслу, которое проложил отец. И.Сиротинская вспоминает: «Я не любил своего отца», - говорил Варлам Тихонович. Вряд ли это отношение было однозначным. Скорее тут неизбежное столкновение двух одинаково твердых и страстных характеров» (121, 105). И в сюжетном, и в фабульном пространстве повести «Четвертая Вологда» образ отца явно превалирует. Писатель постоянно подчеркивает центральное пространственное положение отца в квартире, за столом, в заботах семьи. Отец любил домашний черный хлеб. И хоть все остальные предпочитали вкусный и дешевый магазинный, а мать не любила и не умела печь, она все же ежедневно выпекала хлеб. Отец не переносил штор - и их не было на окнах. Все это дает автору повести основание для констатации: «...авторитет отца был в нашей семье непререкаем». Отец прогнозировал, проектировал жизненные пути своих детей. Он рекомендовал им не только книги и спектакли, но и пытался выстроить их мировоззрение, личностные качества, их характеры. В.Шаламов пришел к выводу: «У отца был один педагогический принцип: принцип первотворения, первоначального толчка от бога, толчка от отца, и на этот толчок ребёнок должен был откликнуться всей своей натурой, умом. Те железные рамки нарочитой духовной свободы, в которые втискивал отец юные души своих сыновей, не имели ни единого исключения... Жизнь каждого была запрограммирована от рождения, и неудачи были лишь неполадками из-за внешних причин, нарушавших внутреннюю гармонию отцовского замысла» (18, 69). Тихона Николаевича очень заботила проблема воспитания, у него была своя педагогическая система, суть которой достаточно прогрессивна и интересна - подтолкнуть ребенка к реализации своих возможностей, способностей, раскрепостить его, не скрывать своих преимуществ, уметь извлекать из всех жизненных ситуаций полезные для себя уроки. В.Шаламов вспоминал: «Скромность отец не считал достоинством. В программу «паблисити», которую отец перенес как педагогический прием в воспитание своих детей, входило всегда публичное утверждение достоинства, преимуществ - всяческих соревнований, начиная от состязания умов, вроде диспута, и кончая гонкой лодок, плаваньем, стрельбой, охотничьей удачей. - Надо взять себе за правило - не скрывать своих преимуществ перед сверстниками, - учил отец. -... В состязаниях юности всякий ложный стыд вреден, а смирение паче гордости - чушь!» (18, 73). Подстегивание и контроль были постоянными. Дети в семье Шаламовых не имели своих комнат, были все время на виду, не могли уединиться. Не отсюда ли истоки позднейшего признания Шаламова, что оптимальное состояние человека - это состояние одиночества?!
Тихон Шаламов был священником, не удивительно, что христианские обычаи, молитвы, службы, посты свято соблюдались и чтились в семье. Но об особой религиозности родителей Шаламов не вспоминает, напротив, подчеркивает мирской, светский характер отца и всего семейного уклада: «Отец... выключал свою семью из разнообразного круга влияний специфического быта духовенства» (18, 81). Это же доказывает и история с семейной иконой - освященной репродукцией с картины Рубенса: «Бешенство, в которое приходила черная сотня Вологды при виде этого кощунства, было в городе хорошо известно. И в столицах тоже» (18, 43).
Поэзия Варлама Шаламова
Стихи Шаламов писал с детства, но показывать их кому-либо не решался. Позднее он вспоминал: «В 1914 году я показал написанное мною антивоенное стихотворение классному наставнику, преподавателю русской литературы - и удостоился первого в жизни публичного разгрома и уничтожения» (17, т.4, 339). Но публичная, несправедливая, по мнению Шаламова, критика вызвала только новый прилив поэтических сил. Детские стихи печатались в школьном рукописном журнале «Набат». Увлечение поэзией не было случайным. В студенческие годы Шаламов пишет стихи, а в 1927 году отправляет некоторые из них в журнал «Новый ЛЕФ», чья программа вызывала у него в то время симпатию. Стихи не были напечатаны, но Шаламов неожиданно получил большое личное письмо от Н.Н.Асеева, который первым всерьез оценил пробы пера будущего писателя. Дальнейшее становление Шаламова-поэта проходило в рядах лефовцев. Многое было неприемлемо для начинающего автора. Но были и иные влияния. « В это же время столкнулся я со стихами Пастернака» (17, т.4. 342) - как о чем-то чрезвычайно важном вспоминал Шаламов. Впечатление подлинной новизны, открытия нового мира, вызванные первыми сборниками Б.Пастернака, настолько увлекли Шаламова, что всё, написанное им в тридцатые годы, испытало сильное влияние Пастернака. Стихи не сохранились. Но на Дальний Север после ареста Шаламов уехал «... с любовью к...Пастернаку»(17, т.4, 344). Поэтому две тетради своих колымских стихов поэт впервые отправил в Москву именно Б.Л.Пастернаку. Произошло это 22 марта 1952 года. В то время Шаламов освободился из заключения, но жил в маленьком поселке Дебин в Якутии около Оймякона. Жена Шаламова, Г.И.Гудзь, передала Пастернаку тетради с сопроводительной запиской: «Борис Леонидович! Примите эти две книжки, которые никогда не будут напечатаны и изданы. Это лишь скромное свидетельство моего бесконечного уважения и любви к поэту, стихами которого я жил в течение двадцати лет. В.Шаламов» (36, 54).
Именно с этого времени, на наш взгляд, в русской литературе появляется имя нового поэта, сумевшего победить лагерный ад. Суровость его судьбы не смогла сломить в нем задатков, которые отметил Б.Пастернак в первом же письме на Колыму: острую наблюдательность, дар музыкальности, восприимчивость к осязательной, материальной стороне слова. Отмечая бесспорный талант Шаламова, Пастернак, тем не менее, не делал скидки на «неправоту времени»: «Его нравственная неправота не делает еще Вас правым, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком. Но его расправа с эстетическими прихотями распущенного поколения благодетельна, даже если она случайно является следствием нескольких, в отдельности ложно направленных толчков» (42, 116). Человек, чье творчество было для Шаламова образцом поэтического дарования, призывал своего нового знакомого «...не останавливаться на писании стихов (как нельзя не прийти к выводу, сделав ведущие к нему посылки), но от всех этих бесчисленных неудач и недомолвок, прощенных близкими и поддержанных дурным примером... рвануться вперед и шагнуть к какому-то миру, который служит объединяющей мыслью всем этим мелким попыткам» (42, 117). Шаламов стремился к этой цели всю свою жизнь. Это «чудесное летнее письмо» (36, 58), оказавшееся в его руках в конце 1952 года, за которым он проехал полторы тысячи километров в морозы ниже 50 , помогло поэту осознать свое поэтическое предназначение: «надо что-то сделать в жизни; надо написать повесть о жизни, заключающую какую-то новость о ней, действительную, как открытие и завоевание; надо построить дом, которому все эти плохо написанные стихи могли бы послужить плохо притесанными оконными рамами; надо после этих стихов, как после неисчислимо многих шагов пешком, оказаться на совсем другом конце жизни, чем до них» (36, 60). Критика Пастернака не обидела Шаламова, а подтолкнула его к внутреннему совершенствованию и сосредоточению сил. Отмечая очень тесную связь жизни с высокой художественной восприимчивостью, Пастернак предлагал поэту не замыкаться в суждения о собственных жизненных данных, ибо «наваждение безвыходности развеется и снято будет с общего склада современных судеб» (36, 61) и вот тогда, мол, Шаламову-поэту понадобится более вольный и менее стесненный взгляд.
Слишком свежи были раны и физические, и душевные, чтобы Шаламову «отказаться от собственной жизни» и перейти к «вечности». Шаламов пытался всем своим творчеством отказаться от собственной жизненной трагедии в поэзии, воплощая ее частично в прозе. Но проза и поэзия стоят слишком близко, чтобы не оказывать влияния друг на друга. Автор размышлял над этим: «Нужно ли поэту писать прозу? Обязательно. В стихе всего не скажешь, как бы ни высокоэмоциональным было то, что сказано в стихе. Поэт, пишущий прозу, обогащает и свою прозу и свою поэзию» (37, 6). И поэтому Шаламов стремился, по его собственному признанию, «служить людям, принести хоть какую-нибудь пользу, не даром прожить жизнь, сделать что-то, чтобы люди были лучше, чтобы жизнь была теплей и человечней. И если чувствуешь в себе силу сделать это стихами, в искусстве - тогда все другие пути теряются в тумане и все становится не важным, подчас и сама жизнь» (37, 6).
Переписка с Пастернаком, встречи и беседы с ним (не такие частые, как хотелось бы обоим), стали стимулом поэтического совершенствования.
Известно, что Шаламов считал себя более поэтом, чем прозаиком, хотя его стихи не получили резонанса, сравнимого с откликом на его прозу. Но проза в отрыве от поэзии не дает полного представления о художественном мире Варлама Шаламова, ибо в таком случае теряется цельность восприятия. Использовать биографию Шаламова, как это мы предприняли в главе о прозе, для описания художественного миросозерцания поэта представляется сложным, ибо нам известны только стихи, которые Шаламов начал записывать в 1949 году. Ранний же период поэтического творчества неизвестен. Ибо все, созданное поэтом до 1937 года, по свидетельству И.П.Сиротинской, было уничтожено его женой, Г.И.Гудзь, сразу после ареста мужа в январе 1937 года (121). По воспоминаниям самого поэта, над стихами он работал в большей мере именно в тот период, хотя и не издавал их (в отличие от ряда рассказов, напечатанных в 1934-1937 гг.).
Поэзия для Шаламова - это опыт, личный, «личнейший» опыт, -результат воплощения непреодолимой потребности высказать, зафиксировать что-то важное, пусть важное только для себя.
Он был твердо уверен в том, что « поэзия - это прежде всего судьба, итог длительного духовного сопротивления, итог и в то же время способ сопротивления - тот огонь, который высекается при встрече с самым глубинным» (31, 295). Желание приблизить эту встречу, «во всём дойти до самой сути» постоянно сдерживали Шаламова-поэта и от печатания, и от публичного чтения своих стихотворений.
Эстетические взгляды Варлама Шаламова
На протяжении всего своего творческого пути, более того, в течение всей своей сознательной жизни В.Шаламов глубоко и сосредоточенно размышлял о природе, назначении и современной судьбе литературы и искусства. Разумеется, эти размышления запечатлелись прежде всего в творческих исканиях писателя, отразились в меняющихся чертах создаваемых им художественных образов, запечатлелись в его творческой эволюции. Однако для понимания самобытности творческой индивидуальности В.Шаламова чрезвычайно важно проанализировать прямые его суждения о сущности эстетического.
Философско-эстетическое наследие В.Шаламова состоит из дневников, литературно-критических заметок, писем, эссе и очерков.
Суждения В. Шаламова о роли и возможностях искусства полярны: от признания его огромной силы до утверждения полного бессилия и неминуемой смерти. Причем говорить об эволюции взглядов писателя можно лишь условно, ибо в мире шаламовских текстов более весомы пространственные, чем временные координаты. Но, бесспорно, есть все-таки временной разрыв между романтической верой в силу искусства, запечатленной в начале 50-х в переписке с Б.Пастернаком, и тем ощущением бессилия искусства и литературы перед наступлением насилия и террора, которым пронизаны записи конца 60-х - начала 70-х годов, «Перчатка» из последнего прозаического цикла («КР-2»), а также «Воспоминания (о Колыме)». Не ставя задачи целостного анализа эстетики Шаламова, мы считаем целесообразным говорить лишь о доминантах его своеобразной философии искусства, которые характерны для периодов по преимуществу поэтического (40-е — первая половина 50-х годов) и прозаического (вторая половина 50-х годов, 60-е, 70-е годы). Так, в 1952-м В.Шаламов пишет Пастернаку: «... Я верю давно в страшную силу искусства, силу, не поддающуюся никаким измерениям и все же могучую, ни с чем не сравнимую силу. Вечность этих Джиоконд и Инфант, где каждый находит свое смутное...» (42, 542). Акцентируется в письмах содержательная потенция рифмы, которая не только «крепь и замок стиха», - она притягивает сравнения, метафоры, мысли, обороты речи, образы: «... мощный магнит, который высовывается в темноту и мимо него пролетает вся вселенная...» (42, 553). Здесь еще нет отчаяния от той бездны, что разделяет переживание и писательскую реакцию на нее, которая всегда «позже», которая написана другой рукой в ином состоянии, а не рукой и сознанием колымчанина и доходяги.
Однако записи конца 60-х - начала 70-х годов говорят уже о другом - о беспомощности искусства: «... не верю в возможность что-нибудь предупредить, избавить от повторения... И любой расстрел тридцать седьмого года может быть повторен» (13, 261). «Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия перед моими глазами» (13, 275). В письме 1972 года: «20-й век принес сотрясение, потрясение в литературу. Ей перестали верить, и писателю оставалось для того, чтобы оставаться писателем, притвориться не литературой, а жизнью -мемуаром, рассказом, [вжатым] в жизнь плотнее, чем это сделано у Достоевского в «Записках из Мертвого дома». Вот психологические корни моих «Колымских рассказов». В 1971 году в письме И.Сиротинской: «Бог умер. Почему же искусство должно жить?» Писатель старался осмыслить свое особое место в литературном процессе, высказывая подчас весьма противоречивые и двусмысленные суждения о роли литературной традиции, о специфике поэзии и прозы, о будущем литературы, о воплощении в ней этических, моральных, эстетических вопросов.
Нами уже было отмечено, что формирование и становление эстетической системы Шаламова происходило в 20-е годы прошлого столетия. Многих не только его личных качеств, но и особенностей творчества не понять, если не иметь в виду этого обстоятельства. Раннюю свою литературно-художественную ориентацию, определявшуюся в 20-е годы, Шаламов комментировал следующим образом: «На две части, на две стороны распадалась всегда моя жизнь, с самого далекого детства...
Первая - это искусство, литература. Я уверен был, что мне суждено было сказать свое слово... и именно в литературе, в художественной прозе, в поэзии.
Вторая была - участие в общественных сражениях, тогдашних, невозможность уйти от них...» (12, 12). Бурлящей атмосферой двадцатых годов воспитана была его нетерпимость, резкость оценок и суждений. В общественных и литературных сражениях тех лет сложилось его кредо -соответствие слова и дела, что и определило в конечном счете его судьбу. К любому человеку, а к писателю вдвойне, он тоже подходит с этой простой и высокой меркой - с требованием единства слова и поступка.
В 1924 году В.Т.Шаламов приезжает из Вологды в Москву и попадает в гущу общественных и литературных событий, став в 1926 году студентом 1-го МГУ (2-й МГУ был создан на базе Высших женских курсов, знаменитых Бестужевских).
Многочисленные литературные группировки того времени отстаивали свои взгляды на диспутах, в журналах, газетах. ВАШІ (Всероссийская ассоциация пролетарских писателей, 1920-1928), затем переименованная в РА1111 (Российская ассоциация пролетарских писателей, 1928-1932), «Кузница» выдвигали задачу строительства классовой пролетарской культуры, резко противопоставляя ее культуре буржуазной, а это приводило к недооценке культурного наследия прошлого. Одним из теоретиков ассоциации был Л.Л.Авербах. С группировками пролетарских писателей полемизировала группа «Перевал» (1923-1932), возглавляемая А.К.Воронским, которая состояла в основном из писателей-«попутчиков», отстаивавших преемственные связи советской литературы с традициями русской и мировой литературы. По-новому осмыслить место литературы в жизни страны, ее социальные функции пытаются группы Леф, конструктивисты.
И.П.Сиротинская, публикуя «Заметки студента МГУ», написанные Шаламовым в 1962 году, утверждает: «В поисках поэтических путей Шаламов отдал дать увлечения Лефу, а потом, правда, очень мимолетно -конструктивизму, явно заинтересованный сборниками «Мена всех» (1924), «Госплан литературы» (1925), «Бизнес» (1929)» (19, 37).
Его воспоминания «Двадцатые годы» написаны не пером литературоведа. Это пристрастный рассказ об увлечениях своей студенческой молодости, о поисках истины и своего пути в литературе и в жизни. Шаламов, по словам И.П.Сиротинской, часто говорил, что не может писать, не переживая заново того, о чем пишет, не вернувшись мыслью, чувством, взглядом в те времена. «И обаяние его воспоминаний «Двадцатые годы» - в тогдашней, воскрешенной его пером атмосфере молодой литературной и театральной Москвы» (19, 38).
