Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Историко-публицистический контекст и эстетическая модель семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина 10
Глава 2. Литературные перспективы семейно-родовой концепции М. Е. Салтыкова-Щедрина в русской прозе конца XIX-XX века 110
2.1. Чехов и Салтыков-Щедрин 112
2.2. Андреев и Салтыков-Щедрин 130
2.3. Булгаков и Салтыков-Щедрин 154
2.4. Солженицын и Салтыков-Щедрин 178
Заключение 191
Библиографический список 195
- Историко-публицистический контекст и эстетическая модель семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина
- Чехов и Салтыков-Щедрин
- Андреев и Салтыков-Щедрин
- Булгаков и Салтыков-Щедрин
Введение к работе
В последние годы литературоведение, не расставаясь с русской словесностью XIX века как с важным и принципиально неисчерпаемым объектом гуманитарного исследования, смело экспериментирует с кодами научного восприятия, меняя ракурсы изучения национальной классики. Утверждение антропоцентрической парадигмы в филологии [10] стало альтернативой постмодернистским методикам работы с художественным текстом, цель которых заключается в сведении жизни к тексту, автора- повествователя и героев к «бумажным личностям» (Р. Барт) - участникам риторического процесса, самодовлеющего в своей бесконечной протяженности.
В русле литературоведческого антропоцентризма, отстаивающего интересы словесности как бытийной, полноценно жизненной реальности, наука о художественном слове осваивает религиозные контексты. И, несмотря на очевидные издержки (например, книги М. М. Дунаева [44], осуждающего многих русских писателей с позиции формально понятого православия), большинство исследований в области «литература и религия» показывают гуманитарную продуктивность невозможного в советском литературоведении метода исследования. Монографии А. Эткинда [124], И. А. Есаулова [45], коллективные сборники [94], вскрывая теологические подтексты художественных произведений, сохраняют в сюжетном центре проблему человека, получающую новое освещение.
Наше исследование не ставит перед собой задач изучения творческого наследия М. Е. Салтыкова-Щедрина в религиозном контексте, но антропологический фактор для нас безусловно важен. Не забывая о сатирическом мастерстве классика русской литературы, о его социальной ангажированности и несомненной вовлеченности в философско-политические споры своего времени (об этом будет сказано в соответствующих разделах диссертации), мы делаем акцент на концепции семейно-родового мира в ее разных проявлениях: в субъективно-биографическом, публицистическом, художественном вариантах. Целостное восприятие ключевого произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина (роман
«Господа Головлевы») в пространстве личной жизни и публицистической деятельности автора, в перспективе взаимодействия с художественными текстами конца XIX-XX века позволяет проследить становление идейно-эстетической концепции семейно-родового мира от середины XIX до середины XX века, охватив единым научным взглядом основополагающее для русской словесности столетие.
Объектом диссертационного исследования стали: 1) роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»; 2) публицистическое и художественное наследие писателя в его обращенности к семейно-родовой проблеме; 3) личная жизнь М. Е. Салтыкова-Щедрина, отраженная в автобиографических и мемуарных материалах; 4) рассказы А. П. Чехова «Попрыгунья», «Супруга», «Анна на шее»; 5) рассказы Л. Н. Андреева «Молчание», «Жизнь Василия Фивейского», его драмы «Екатерина Ивановна» и «Профессор Сторицын»; 6) романы М. А. Булгакова «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»; 7) рассказ А. И. Солженицына «Матренин двор». Следует подчеркнуть, что указанные произведения Чехова, Андреева, Булгакова и Солженицына рассматриваются не изолированно, а в единстве с художественной прозой М. Е. Салтыкова-Щедрина, с которой они образуют единый научный объект.
Предметом диссертационного исследования стала концепция семейно-родовой жизни как одна из идейно-художественных доминант поэтики Салтыкова-Щедрина, вступающая в контакт (прежде всего, в типологический) с соответствующими эстетическими концепциями четырех русских писателей, чье творчество охватывает основные тенденции развития отечественной литературы в XX веке.
Цель диссертационного исследования - многоаспектное (биография -публицистика - художественное творчество) изучение концептуального образа семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина с акцентированным описанием сюжетной модели романа «Господа Головлевы» и установлением его типологических связей с произведениями А. П. Чехова, Л. Н. Андреева, М. А. Булгакова и А. И. Солженицына.
Поставленная цель предполагает решение следующих научных задач:
обзор взглядов М. Е. Салтыкова-Щедрина на семейно-родовую проблему и проблему любви с привлечением разножанровых (биографических, публицистических и литературных) материалов;
изучение структуры семейно-родовой проблемы в творчестве Щедрина, определение ее уровней (духовного, социального, сексуального) на основе личных высказываний автора;
анализ системы взглядов М. Е. Салтыкова-Щедрина на современный ему роман как на жанр, наиболее активно и полноценно ставящий перед читателем семейно-родовую проблему;
представление основных героев, входящих в круг семьи Головлевых, на уровнях биографии, поступка, клички {балбес - щенок - черт - Иудушка и т. д.);
изучение христианского подтекста романа, который определяет основные уровни присутствия религиозного кода, такие, как фарисейство, история блудного сына, апокалиптика и т. д.;
рассмотрение пространственных образов «Господ Головлевых», определяющих антиномическую идею безграничного русского поля и внутренней, духовной замкнутости и одиночества, приводящих к гибели;
решение проблемы сатирической ориентации Чехова, Андреева, Булгакова (публицистический и художественный материал) во взаимодействии с сатирическими принципами Салтыкова-Щедрина;
анализ основных мотивов семейно-родовой концепции Чехова («Попрыгунья», «Супруга», «Анна на шее»), Андреева («Молчание», «Жизнь Василия Фи-вейского», «Екатерина Ивановна», «Профессор Сторицын»), Булгакова («Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»), Солженицына («Матренин двор») в контакте с мотивной структурой романа «Господа Головлевы».
изучение художественной модели семейно-родового мира романа «Господа Головлевы» в «большом времени» литературы, в сюжетном становлении и разнообразных инверсиях в творчестве Чехова, Андреева, Булгакова и Солженицына.
Актуальность диссертационного исследования. Она определяется совмещением двух подходов к художественному тексту, в частности, и к истории литературы в целом. Во-первых, в противовес нарастающей постмодернистской дегуманизации словесности в центр научного труда поставлена проблема, не позволяющая искусству оторваться от жизни, замкнуться в пространстве элитарной риторической игры. Во-вторых, опыт постмодернистского анализа не только преодолевается, но и используется: семейно-родовой мир М. Е. Салтыкова-Щедрина рассматривается в множественных интертекстуальных контактах.
Новизна диссертационного исследования. В этом разделе мы также выделяем два основных пункта. Во-первых, ракурс обзора и систематизации творческого наследия М. Е. Салтыкова-Щедрина нельзя назвать традиционным: проблема семейно-родового мира (как проблема отдельного объемного исследования) на материале его прозы еще не ставилась. Во-вторых, впервые роман «Господа Головлевы» становится образной основой научного пространства, где происходит «встреча» Салтыкова-Щедрина с Чеховым, Андреевым, Булгаковым и Солженицыным.
Методы диссертационного исследования. Классический филологический анализ художественных и публицистических текстов, позволяющий выявить и оценить эстетическую модель семейно-родового союза в творчестве Салтыкова-Щедрина, Чехова, Андреева, Булгакова, Солженицына, сочетается с методом интертекстуальной реконструкции, воссоздающей общее сюжетное пространство произведений изучаемых авторов.
Основные положения, выносимые на защиту.
- отношение писателя к семейно-родовой проблеме, а также к проблеме любовных отношений продиктовано интересами классической морали, кризис которой - постоянная тема Салтыкова-Щедрина. Как иерархические формы семейного союза (сын (Салтыков-Щедрин) - мать; отец (Салтыков-Щедрин) - дети), так и его «горизонтальные» формы (отношения с братом и с женой) свидетельствует о неблагополучии личной жизни автора, пережившего все рецидивы (жесткость и отсутствие любви, требование покорности и финансовые скандалы,
несовпадение супругов в интересах, в главном векторе родового существования) семейно-родовой истории. Задача Салтыкова-Щедрина - максимально объемное (литературный, публицистический и даже биографический уровни) отображение семейного кризиса без упрощения путей возможного выхода из него;
исследование сюжетной структуры романа позволяет оценить семейно-родовой мир как центральную проблему «Господ Головлевых»: в тексте два персонифицированных центра (Арина Петровна и Порфирий Владимирыч), взаимодействие и смена которых позволяет художественно представить судьбу трех поколений одной семьи. Быстрая смена поколений (каждое уступает предыдущему в жизнеспособности) утверждает идею кризиса семейно-родовой идеи, которая в лице основных носителей стремится выдать себя за идею классическую, традиционно-русскую. Концепция отсутствующей любви определяет стиль романа, не чуждый мрачной иронии и безысходного драматизма;
семейная драма «Господ Головлевых» разворачивается в религиозном контексте (сюжетная ситуация Страшного суда охватывает всех героев и переносится на читателей; евангельская притча о блудном сыне предстает как история о прощении и спасении, которая никогда не осуществится в мире, где живут Головлевы; новозаветная фигура фарисея, как и понятие фарисейства в целом, помогают прояснить характеры главных героев; религиозная риторика Иудушки - способ саморазоблачения героя, полностью отделившего священные слова от подлых дел). В процессе становления сюжета значительные позиции завоевывает художественная концепция пустоты, предстающая в судьбах многих героев (Степана, Павла, Анниньки, Иудушки и других). В основу повествования «Господ Головлевых» положен сюжет гибели, семейно-родовой апокалипсис, опустошающий романный мир и ставящий перед читателем вопрос о причинах смерти отдельных лиц и смерти рода в целом. Главной причиной исчезновения Головлевых как семейно-родового мира оказывается отсутствие жизненного стержня, так или иначе связанного с работой души;
анализ публицистического наследия, прямых авторских высказываний Чехова, Андреева, Булгакова показывает, что в творчестве русских писателей
присутствует сознательный, иногда тщательно продуманный контакт с сатирическим миром Салтыкова-Щедрина, который рассматривается как сюжетное пространство для реализации гротескных фабул и система художественных приемов для утверждения личного сатирического мастерства;
в творчестве Чехова катастрофа семейно-родового мира («Господа Го-ловлевы») утрачивает черты апокалипсиса традиционалистского общества и предстает трагикомическим сюжетом в пределах нового социума кризисной интеллигенции: с фабульной «вертикали» (отцы - дети) акцент переносится на фабульную «горизонталь» (муж - жена). Отсутствие детей, отсутствие самого вопроса об их появлении, как и выявление в образе женщины-жены деструктивного начала обостряет семейную проблему;
в произведениях Андреева семейно-родовой кризис рассмотрен в пространстве традиционалистского (семья священнослужителей) и нового (семья интеллигентов) обществ. С концепции религиозного лицемерия (Салтыков-Щедрин) акцент переносится на концепцию агрессивных действий мистических начал жизни, приводящих к семейному распаду в «Молчании» и «Жизни Василия Фивейского». В панпсихических драмах очевиден семейный кризис, приводящий к духовной и физической гибели, но также очевиден сложный, иррациональный характер причин, приводящих к гибели;
в романах Булгакова по сравнению с ключевым романом Салтыкова-Щедрина усилен исторический контекст, что продиктовано самим временем. И в «Белой гвардии», и в «Мастере и Маргарите» внутри семейного союза нет внутреннего конфликта, родственность душ рассматривается как главная альтернатива внешнему бездушию официоза, но мир наступательной политики, как и мир советского «фарисейства» ставит традиционные ценности под сомнение, заставляя героев («Мастер и Маргарита») рисковать в решении нравственных вопросов;
в рассказах Солженицына, как и в романе Салтыкова-Щедрина, причиной гибели оказывается собственность и предельная зависимость от самой мысли о ней. Характерно, что главная героиня, чье «житие» составляет основ-
нои сюжет «Матренина двора», несчастна в семейной жизни, которая представлена как цепь утрат. Если в «Господах Головлевых» негативные образы родового кризиса лишают повествования героев, которым симпатизирует аналитически настроенный автор, то в рассказе Солженицына отдана дань положительной эстетике, и на фоне семейной катастрофы изображена жизнь праведной души, которую отличает внешняя незаметность.
Апробация научных результатов исследования проходила в процессе преподавания гуманитарных дисциплин в Краснодарском социально-экономическом институте, социально-педагогическом институте, а также в ходе выступлений на региональных научных конференциях, посвященных проблеме актуальных явлений современной общественно-социальной и культурной жизни.
Историко-публицистический контекст и эстетическая модель семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина
Логика решения проблемы, заявленной в заглавии диссертационного исследования, требует специального рассмотрения семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина как целостной эстетической модели (художественная реализация), которая проясняется в контексте становления российской общественной жизни середины XIX века (философская и публицистическая реализация) и в контексте личной жизни писателя (биографическая реализация), помогающей прояснить те или иные аспекты авторского отношения к проблемам любви, семьи и к проблеме сохранения перспектив родовой жизни в целом. Построение эстетической модели семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина в контексте историко-публицистической мысли и семейной жизни писателя мы считаем основной целью, которая определяет сюжетное развитие первой главы.
Структура этой части диссертационной работы представляет собой единство двух неравнозначных по объему разделов. Первый раздел посвящен представлению семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина как обширного художественно-публицистического текста, изучение которого предполагает обращение к русской общественной мысли, к литературному творчеству современников Салтыкова-Щедрина и к биографии писателя, имеющей определяющее значение для перехода к системному анализу главного произведения изучаемого автора. Объект и материал исследования первого раздела первой главы определяют особый научный стиль. Отметим его основные составляющие: 1) объемное цитирование литературных и публицистических текстов Щедрина, художественных текстов современников автора, философских и публицистических сочинений, имеющих отношение к проблемам семейно-родовых отношений, с детализирующим комментарием, который приближает к познанию мировоззренческой и эстетической модели, заявленной в качестве основной проблемы диссертации; 2) отказ от субъективной интерпретации разноплановых материалов (литературного, философского, публицистического и биографического характера) ради максимально объективного представления семейно-родового мира М. Е. Салтыкова-Щедрина как единства художественного творчества, публицистической мысли и личной жизни автора. Здесь решаются следующие задачи: - представление российской общественной мысли пятидесятых-восьмидесятых годов XIX века (семейно-родовой ракурс) в традиционном (консервативном) и новаторском (нигилистическом) вариантах; - обзор взглядов М. Е. Салтыкова-Щедрина на семейно-родовую проблему и проблему любви с привлечением разножанровых (биографических, публицистических и литературных) материалов; - анализ семейно-родовой проблемы в творчестве Аксакова, Гончарова, Чернышевского, Толстого в контексте оценочных взглядов М. Е. Салтыкова-Щедрина на романы «Семейная хроника», «Обрыв», «Что делать?», «Анна Каренина»; - изучение структуры семейно-родовой проблемы в творчестве Щедрина, определение ее уровней (духовного, социального, сексуального) на основе личных высказываний автора; - представление системы взглядов М. Е. Салтыкова-Щедрина на современный ему роман как на жанр, наиболее активно и полноценно ставящий перед читателем семейно-родовую проблему; - систематизация биографического материала (автобиография и мемуары), позволяющего найти достаточные основания для тех или иных выводов о решении семейно-родовой проблемы в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Второй раздел выдержан в принципиально иной стилистике. Здесь рассматривается центральное произведение Салтыкова-Щедрина - «Господа Го-ловлевы», которое мы считаем наиболее репрезентативным для решения заявленной проблемы. Если в первом разделе цитирование было формой объективного представления семейно-родового мира, то во втором разделе акцент переносится на анализ и интерпретацию, которая позволяет предложить эстетическую модель романа «Господа Головлевы», существенную для всего творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина. Во втором разделе первой главы решаются следующие задачи: - представление основных героев, входящих в круг семьи Головлевых, на уровнях биографии, поступка, клички (балбес - щенок - черт - Иудушка и т. д.); - наблюдение за становлением концептуального образа смерти, который охватывает всех представителей семьи и помогает прояснению авторской позиции; - изучение христианского подтекста романа, который определяет основные уровни присутствия религиозного кода, такие, как фарисейство, история блудного сына, апокалиптика и т. д.; - рассмотрение пространственных образов «Господ Головлевых», определяющих антиномическую идею безграничного русского поля и внутренней, духовной замкнутости и одиночества, приводящих к гибели; - изучение семейно-родовой проблемы в контексте тех альтернатив, которые автор рассматривает в романе на примере судеб героев, стремящихся вырваться из родового гнезда.
В переломные шестидесятые годы XIX столетия институты России переживают острый кризис, чувствительно затронувший и семейный союз. Звучат настойчивые призывы к его реформированию, на первый план выдвигается экстремальная точка зрения, выражающаяся в отрицании этого союза. Пришедшие в этот период на историческую арену люди отличались особым умонастроением, которое предопределила сама удивительная эпоха. Суть их подхода к жизни точно охарактеризована Т. А. Богданович в книге «Любовь людей шестидесятых годов»: «Все нахлынувшие вдруг вопросы новое поколение желало решить по-своему и решить немедленно, сейчас же, не считаясь ни с исторической закономерностью, ни с навыками, взглядами и потребностями всех инакомыслящих. Не считаясь также с тем, как они сами, деятели нового поколения, будут поняты и восприняты другими, не только врагами, но даже временными союзниками - прогрессистами сороковых годов, т. е. поколением «отцов».
Чехов и Салтыков-Щедрин
Отношение Чехова к творчеству Салтыкова-Щедрина дает немалый материал для суждений о путях развития сатиры на рубеже веков и о щедринских и нещедринских ее формах. Обычно сатирические мотивы в юмористике Чехова возводят прямо к традициям Салтыкова-Щедрина. Действительно, щедринское творчество, в частности, его произведения восьмидесятых годов, оказывало и непосредственное влияние на молодого Чехова. Об этом говорят и восхищение Чехова щедринской сказкой «Праздный разговор» [120, п. 1, с. 198], и его итоговая оценка творчества Щедрина в письме к А. Н. Плещееву [120, п. 3, с. 212-213]; наконец, тот факт, что некоторые произведения Чехова в «Осколках» казались Лейкину, как, можно полагать, и другим современникам, «щедринскими» по сатирической заостренности.
В овладении щедринской манерой, известной стилизации «под Щедрина» молодой Чехов был не одинок: по этому же пути шли в 1883-1884 годах и другие сотрудники «Осколков». Поэтому неточно утверждение о том, что Чехов наследовал традиции большой русской литературы, в том числе традиция Салтыкова-Щедрина, вопреки «среде Лейкина и Билибина», независимо от нее [104, с. 40; 21, с. 18, 20]. В общем масштабе творчества Чехова «щедринские» стилизации приобретают особый смысл. Непродолжительность «щедринской полосы» в творчестве Чехова, с одной стороны, и Лейкина и Билибина, с другой, объясняется принципиально различными причинами; но следование за Щедриным не было привилегией одного Чехова: в этом как раз сказался дух избранной им литературной среды.
Оговорки исследователей о том, что сатирические миниатюры молодого Чехова не достигали подлинно щедринских глубины и размаха [41, с. 37; 112, с. 31], разумеется, справедливы. Но не следует упускать из виду закономерность творческого развития Чехова, которая и в разгар щедринских влияний позволяет видеть в нем писателя со своей главной темой, идущего своим путем. Щедринская манера письма была не «чужда» [21, с. 24] творчеству Чехова, а нашла в нем строго ограниченное применение. Здесь следует говорить не о подражании и не о соревновании, а о стилизации. Прибегая в отдельных произведениях к щедринской манере, создавая произведения и отдельные образы в духе Щедрина, Чехов творчески осваивал один из наиболее близких ему идейно вариантов отношения к действительности. Но исключительного следования по этому пути у Чехова никогда не будет; столь же блестяще он овладеет и иными традициями, представлявшимися Чехову иными «правдами» в искусстве и жизни. Это проявится уже вне юмористической сферы его творчества.
Не будем забывать, что вовсе не одна юмористика была колыбелью чеховского творчества. Оказавшись волею судеб в стане завсегдатаев юмористических журналов, Чехов одновременно пытался найти себя в далеких от юмористики областях. Уже до начала работы в «Осколках» он был автором серьезной драмы в четырех действиях; одновременно с юмористическими мелочишками он пробовал себя в рассказах типа «Живой товар», «Цветы запоздалые», а затем не только в детективно-пародийной, но и социально-психологической «Драме на охоте».
Это находит отражение в замечаниях, брошенных Чеховым в его письмах товарищам по юмористике. Причины литературных неудач брата Александра -Агафопода Единицына - он видит, между прочим, в том, что тот придерживается традиционных для «классической» сатиры конфликтов и распределения авторских симпатий: «Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту?» [120, п. 1, с. 176]. Литератору Н. А. Хлопову он пишет о необходимости иного, чем в юмористике, подхода к изображению человека: «Фигура писаря в пиджачке и с клочками сена в волосах шаблонна и к тому же сочинена юморист ическими журналами. Писаря умнее и несчастнее, чем принято думать о них» [120, п. 2, с. 200].
«Средний человек», который пытается «ориентироваться в жизни», - вот что все больше привлекает Чехова-художника. В уже упоминавшейся «Марье Ивановне» повествователь замечает: «Ничего не разберешь на этой земле!» [120, т. 2, с. 312] - вывод, к которому придет и повествователь философской повести «Огни»: «Ничего не разберешь на этом свете!» [120, т. 7, с. 140]. В чеховском анализе таких попыток «ориентироваться», «разобрать» что-то «на этой земле» выявились глубина и серьезность, которые юмористической сценке или мелочишке не снились.
Углубление Чехова «в область серьезного» также соотносимо с определенными тенденциями щедринского творчества. Подобно многим предшественникам в русской литературе, Щедрин в последние годы создал произведения, отличные от того направления, что привычно с ним связывалось и закрепилось за ним в сознании читателя. В последних сказках, в «Забытых словах» сатирик выступает с литературных и общественных позиций, бесконечно далеких от узкоутилитарного взгляда на сатиру, свойственного его подражателям и эпигонам, и лишь исходно связанных с реалиями «освободительного движения», конкретно-исторической ситуацией в России.
В них сатирик в полный голос говорил о тех человеческих, христианских идеалах, которыми также вдохновлялось его творчество. Вся его сатира, как становится ясным, была обличением забывших эти идеалы, средством напомнить о них людям. Но восьмидесятые годы принесли Щедрину и ощущение исчерпанности прежних художественных путей. Он понимал необходимость «переломить свою природу»: «Надо новую жилу найти, а не то совсем бросить» [97, т. 16,ч. 2, с. 328].
Таким новым путем стало для Щедрина углубление в проблему «среднего человека», «мелочей жизни» - то, к чему со своей стороны шел в те же годы Чехов. И здесь стоит уточнить некоторые устоявшиеся представления о соотношении произведений позднего Щедрина, обратившегося к «партикулярным сюжетам» и «бытовым вещам», и послеосколочного творчества Чехова. Тип щедринского «среднего человека» со всеми своими бедами, хмуростью, малыми делами и компромиссами перейдет в произведения А. П. Чехова. Но нельзя сводить литературную позицию Чехова лишь к продолжению традиций Щедрина на новом жизненном материале.
Андреев и Салтыков-Щедрин
Тема Леонида Андреева не является случайной или искусственной. К ней уже обращались в нашем литературоведении. Кроме того, в работах исследователей последнего времени достаточно хорошо изучены связи творчества Л. Н. Андреева с русским классическим реализмом XIX века; в этом смысле очень значительны и показательны работы В. И. Беззубова. В ряд такого рода связей и сопоставлений вполне органически вписывается имя М. Е. Салтыкова-Щедрина, творчество которого влияло на Л. Н. Андреева в самых различных аспектах.
По позднему свидетельству Л. Н. Андреева, произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина входили в круг его чтения еще с гимназических лет. Наряду с Л. Н. Толстым, Ф. М. Достоевским, Г. И. Успенским, В. М. Гарщиным, Щедрин был одним из наиболее почитаемых им авторов. Современники Л. Н. Андреева не раз отмечали его необыкновенную начитанность как в русской, так и в западноевропейской литературе. И художественные произведения, и публицистика, и фельетонные обозрения Л. Н. Андреева буквально пестрят многочисленными (иногда не совсем точными) цитатами и реминисценциями из огромного количества произведений русских и зарубежных классиков XIX века. Произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина не составили в этом смысле исключения. Поэтому естественно, что щедринские вкрапления в сочинениях Л. Н. Андреева явились плодом этой начитанности. Писатель свободно ими оперировал -иногда сознательно, почти текстуально их воспроизводя, иногда же (если можно так выразиться) они выступали подспудно. Но в любом случае они создавали тот неповторимый стилистический колорит, генезис которого, если говорить о литературных источниках творчества Л. Н. Андреева, восходит одной, из своих сторон к Салтыкову-Щедрину - сатирику.
В статье «Цензура» (1917) Л. Н. Андреев признавался в том, что он, как журналист и фельетонист, не пародировал Щедрина, а учился у него эзопову языку: «Писатель XX века, я в своем лице воскрешаю Эзопа» [54, с. 2]. И далее вполне в духе Салтыкова-Щедрина писал о тех «муках и скрежете зубовном» [54, с. 2], которые сопровождали его поприще журналиста и писателя (отметим еще и тот любопытный факт, что на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге Л. Н. Андреев - его прах был перевезен туда из Финляндии в 1956 году - похоронен рядом с М. Е. Салтыковым-Щедриным).
Свою литературную деятельность Л. Н. Андреев начал в 1897 году в качестве фельетониста, обозревателя и рецензента газеты «Московский вестник», а затем газеты «Курьер». До конца 1902 года на страницах «Курьера» почти ежедневно появлялись его фельетонные обозрения, а также отчеты о судебных делах. В ранней публицистике Л. Н. Андреева мы видим прямое и неоднократное обращение к имени М. Е. Салтыкова-Щедрина по самым различным, чаще всего газетно-полемическим поводам, особенно в тех случаях, когда Л. Н. Андреев-публицист вел полемику с охранительной печатью. Так, в фельетоне цикла «Впечатления» Л. Н. Андреев протестовал против публикации в «Новом времени» писем М. Е. Салтыкова-Щедрина и появления его имени на страницах этого печатного органа рядом с именем его заклятого врага В. П. Буренина. По мнению Л. Н. Андреева, такое соседство явилось кощунством и абсурдом. «Произошло чудо - одно из тех, которые называются чудесами в решете, - писал Л. Н. Андреев. - Покойный М. Е. Салтыков (Щедрин) был, как это памятно некоторым, сатириком, многое весьма сильно не любил и многое весьма ядовито порицал. Ставя печатное слово на недосягаемую высоту, он в то же время очень недолюбливал многих жрецов этого слова и в характеристике их проявлял гениальное остроумие, жгучее, бичующее, клеймящее. «Всероссийская Пенкоснимательница», «Краса Демидрона», «Пригорюнившись сидела», «Чего изволите» и другие органы российской прессы имели в лице его грозного и неутомимого врага, не останавливающегося перед твердыней медных лбов и неуязвимостью студня, и наносившего им меткие и сильные удары. Требовательность его по отношению к печати была безгранична. Известно, в какую печаль и затруднение специфически «щедринского» свойства повергло его прекращение издания, в котором он привык ежемесячно беседовать с читателями, - он никак не мог найти органа, в котором мог бы работать, до конца своей жизни не мог в этом отношении найти полного удовлетворения. Так прямолинейно и странно мыслил М. Е. Салтыков при жизни. По смерти, однако, воззрения его на этот счет несколько изменились - то ли потому, что до него дошли высокотерпимые (не смешивать с терпимостью в специальном смысле!) литературные словеса, то ли потому, что в теперешнем своем положении он окончательно созрел и пригоден для участия в наиболее почтенных органах - «Новом времени», например.
Сотрудником именно «Нового времени» и выступил на днях М. Е. Салтыков. ... Ему удалось поместить в указанной газете целых б своих писем, очень интересных в том смысле, что они вполне соответствуют его обычному, прижизненному взгляду на вещи. Помещены письма как раз на том «проклятом» месте, где печатаются обычно фельетоны г. Буренина и где не раз жестоко доставалось от последнего прижизненному другу Салтыкова Н. К. Михайловскому, и это обстоятельство еще раз подтверждает высказанную мной мысль о теперешнем состоянии терпимости покойного. ... Мне уже приходилось как-то говорить об этой литераторской загробной «терпимости». У простого смертного, ничем себя не проявившего, все его горести кончаются со смертью, - у литератора они со смертью только начинаются. Если при жизни литератор сам мог всякого обидеть, то по смерти всякий может обидеть его - было бы только желание. А за последним дело никогда не станет. И не в том обыкновенно за- ключается посмертная обида писателя, что его ругают — что ругань! Руганью и живого не всегда проймешь. Хвалить начинают, в друзья записываются, лобызаются — вот в чем горе. И тут уже ничто не спасает: ни давность, ни имя покойника. Давно умер Щедрин, а и поднесь появляются у него друзья. Щедрин -в «Новом времени»? Что еще можно к этому прибавить?» [3, № 301].
Булгаков и Салтыков-Щедрин
Современный прозаик Руслан Киреев пишет в «Литературной газете» о М. А. Булгакове: «Тут, однако, напрашивается сравнение с Салтыковым-Щедриным, учителем Булгакова (откройте «Губернские очерки», и на вас дохнет стилистикой «Мастера...»). Щедрин - и здесь принципиальное отличие русской классической литературы от литературы советской — завершил свой путь тем, с чего Булгаков начал. Отдав лучшие годы социально ориентированной, перегруженной «избытком содержания», баррикадной литературе, он написал под занавес книгу могучую и свободную. Свободную, как дыхание, свободную, как жизнь, которая отнюдь не сводится к борьбе. Я говорю о «Пошехонской старине» [57]. Правда, хотелось бы уточнить, что Щедрин завершил свой путь не только великолепной «Пошехонской стариной», но и суховатыми «Мелочами жизни». В отличие от «Мастера и Маргариты», это не роман, а характерные для Щедрина циклы очерков, портреты «типажей» (помещик, газетчик, адвокат, сельский священник и т. п.), свидетельствующие о возврате автора к бытописательным традициям «натуральной школы». Они так же «социально ориентированы», т. е. полны острого и злободневного политического содержания, как и другие книги великого сатирика. Но в булгаковских фразах действительно ощутимы ритм замечательного языка и уроки сатирической мысли Щедрина. Читая их, сразу понимаешь, почему автор «Багрового острова» называл автора «Истории одного города» своим учителем.
Да, есть сразу бросающееся в глаза сходство в языке, сюжетах, приемах, в самом взгляде обоих сатириков на мир. Но при дальнейших сопоставлениях возникают неизбежные трудности. Во-первых, ясно видны и очевидные различия. Во-вторых, глубокому и объективному сопоставлению Щедрина и Булгакова мешают штампы, наработанные в прежние годы щедриноведением, и недостаточная изученность наследия Булгакова-сатирика.
Начнем с того сложного пути, по которыму наследие Щедрина пришло к М. А. Булгакову. Будущий писатель родился в семье доцента Киевской духовной академии, учился в гимназии и на медицинском факультете тамошнего университета. Да и исторически писатели не так уж далеки друг от друга: Н. И. Лаппа, дед первой жены Булгакова, служил в Туле и Рязани под началом М. Е. Салтыкова. Будущий писатель принадлежал к той самой демократической русской интеллигенции, кумиром которой был на протяжении десятилетий автор «Истории одного города». И. А. Бунин в автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» показал, что среда эта не просто читала и боготворила великого сатирика, но и мысли свои часто выражала с помощью цитат из его произведений: «Я истинно страдал при этих вечных цитатах из Щедрина об Иудушках, о городе Глупове и градоначальниках, въезжающих в него на белом коне... » [30, т. 6, с. 171].
Самый тон бунинского высказывания говорит о том, что отношение русских читателей к Щедрину менялось, и Булгаков об этом знал. И все же не испытывал при чтении книг великого сатирика того раздражения, которое было у Бунина, уставшего от псевдолиберальных цитат и лубочных картинок с изображением гонимого реакцией Щедрина. Отвечая в 1933 году на анкету «Литературного наследства», Булгаков рассказал, что впервые познакомился с произведениями Щедрина, будучи примерно в тринадцатилетнем возрасте. Причем эти произведения ему чрезвычайно понравились. В дальнейшем он продолжал их читать и перечитывать и постоянно возвращался к ним. К тому же Булгаков считал, что степень его знакомства с творчеством Щедрина - довольно высока, а роль в формировании его мировоззрения - значительна...
Л. Е. Белозерская, вторая жена Булгакова, вспоминала, что собрание сочинений М. Е. Салтыкова-Щедрина стояло на книжной полке в кабинете писателя [20, с. 139]. Однако она же напомнила, что помещалось это издание рядом с собраниями сочинений других русских классиков: Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Гоголя, Л. Н. и А. К. Толстых, Достоевского, Тургенева, Лескова, Гончарова, Чехова. Здесь, конечно, существовала не только логика алфавита и каталога, но и своя иерархия. Булгаков воспринимал Щедрина в контексте всей русской классической литературы. Ведь и Гоголя он называл своим учителем и говорил о нем: «Из писателей предпочитаю Гоголя; с моей точки зрения никто не может с ним сравняться». Для писателя Салтыков-Щедрин - самобытный талант и в то же время ученик великого сатирика Гоголя.
Все вышесказанное отнюдь не означает, что Булгаков учился у Щедрина и его последователей только приемам сатирических описаний и языку. Для него важен главный смысл и назначение щедринской сатиры. Писатель так говорил об основных чертах своих произведений: «Черные и мистические краски (я - мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противопоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, самое главное - изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина» [26, с. 175].
