Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Роман Лажечникова «Последний Новик» в генетическом и историко-функциональном изучении
1. «Последний Новик» на фоне русской и западноевропейской прозы начала XIX века 11
2. «Последний Новик»: варианты прочтения 28
Глава II «Ледяной дом»: возникновение и становление исторической мифологии
1. Литературные предшественники романа 46
2. «Ледяной дом»: литературно-критические интерпретации 57
3. Онтологическая активность текста 67
Глава III Роман И. Лажечникова «Басурман»: генезис и ренепция
1. «Басурман»: традиции и новаторство 82
2. Оценки и восприятие романа 95
Заключение 113
Библиография 116
- «Последний Новик» на фоне русской и западноевропейской прозы начала XIX века
- Литературные предшественники романа
- Онтологическая активность текста
- «Басурман»: традиции и новаторство
Введение к работе
Постановка и обоснование темы. Изучение русской литературы первых десятилетий XIX века не может быть оторвано от исследования вопросов, связанных с русским историческим романом (возникнув в конце 1820-х, начале 1830-х годов, исторический роман сразу становится одним из ведущих прозаических жанров), а, следовательно, и творчества И.И. Лажечникова как яркого представителя этого жанра. Автор трех исторических романов, по сей день издающихся и читаемых, - «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман» - писатель, пользовавшийся у современников славой «отечественного Вальтера Скотта», Лажечников сыграл значительную роль в формировании русской исторической прозы того периода.
Высокую оценку творчество Лажечникова получило у А.С. Пушкина и В.Г. Белинского, а с другой стороны, еще при жизни писателя возникло мнение о «пустоте», «развлекательности» его романов (О. Сенковскии), отсутствии в них оригинальности (Ф. Булгарин). Этот двоякий подход к творчеству Лажечникова проявился и в позднейшем литературоведении. Если М. Лонгинов, Л. Нелюбов, С. Венгеров отмечали выдающуюся роль Лажечникова в развитии исторической прозы своего времени, то А. Афанасьев, А. Скабичевский, А. Пиичук оценивали его творчество более сдержанно. Наибольшую ценность из дореволюционных исследований представляет критико-биографический очерк С. Венгерова, посвященный Лажечникову.
В советское время вопрос о Лажечникове привлекал внимание исследователей в связи с общими проблемами жанра русского исторического романа первой половины XIX века. Такие исследователи как С. Машинский, В. Нечаева, Ю.С. Сорокин, Н.Л. Степанов, СМ. Петров,
В.В. Сиповский, и др. ставят многие важные проблемы исторического жанра первых десятилетий прошлого века. Однако вопрос о Лажечникове, так же как и вообще о романтической школе е историческом романе затрагивался в этих трудах лишь попутно - в связи с общими проблемами становления русского исторического романа. Отчасти эта тенденция сохраняется и в работах современных исследователей: М.Г. Альтшуллера, Н.Д. Тамарченко, А.Ю. Сорочана, В.Я Малкиной 2.
Одной из первых плодотворных попыток анализа романа «Ледяной дом» считается статья М.В. Нечкиной3. Непосредственно Лажечникову посвящены работы B.C. Нечаевой4, А.И. Опульского5 и более современные биографические и литературоведческие исследования В.А. Викторовича6 . Следует также отметить диссертацию Г.С. Литвиновой', в которой рассматривается многообразная полувековая деятельность писателя, диссертацию Н.Г Ильинской и диссертационную работу СМ. Исуповой , целью которой являлось исследование эволюции прозы И.И. Лажечникова. Рассмотрение же романов И. Лажечникова в историко-культурном контексте не входило в задачи авторов названных работ, а, между тем такая постановка
Машинский С. Историческая іювесіь Гоголя. М_, 1940; Нечаева В. Лажечников И. И. - Пенза, 1945: Сорокин Ю. С, Исторический жанр в прозе 30-х годов XIX века//Доклады н сообщения филологического факультета МГУ. В.2. - М„ 1947; Степанов Н.Л. Проза 20-30 гг. //История русской литературы. Т.б.- М;Л.: АН СССР. 1953; Петров СМ. Исторический роман// История русского романа. Т.І.- М.;Л.. 1962; Сиповский В.В. Русским исторический ромам первой половины XIX века //Статьи по славянской и руссюй илологии.Т. 101. -№3.- Л., 1928.
2 Альтшуллер М. Эпоха Вальтера Скотта в России: Исторический роман 1930-х годов. - СПб., 1996; Тамарченко Н.Д. Капитанская дочка и судьбы исторического романа в России /7 Известия Академии наук. Сер. Лит, и яз. 1999. - Т. 58. -№ 2.- С. 44-53. Сорочам А.Ю, Мотивировка в русском историческом романе 1830-1840-х голов: Учеб. Пособие. -Тверь: Твер. ум-т, 2002;Малкипа В.Я Поз-гика исторического романа. Проблема инварианта и типология жанра. - Тверь: Твер. гос. ун-т., 2002. ? НечкинаМ. «Ледяной дом» И.И. Лажечникова//Лажечников И.И. Ледяной дом.- М., 1963. J Нечаева В. С. Лажечников И. И. - Пенза, 1945;
5 Опудьский А.И. И жизнь, и перо на благо Отечества. - М., 1968.
6 Викторович В-А. Утраченный юбилей // Независимая газета. 1992. 25 сен; Викторович В.Л. Лажечников
И.И. // Русские писатели. XIX век. Библиографический словарь. Ч. 3. - М., 1994. - С. 273-277; Викторович
В,А. Сердечно Вас уважающий Пушкин // Коломенский альманах. Литературно-художественное издание.
Вып. 2. - М., 1998. - С. 189-200; Викторович В.А. Лажечников беленький, черненький, серенький //
Коломенский альманах. Литературно-художественное издание. Вып. 4. - М., 2000. - С. 123-137; Викторович
В.А. Щедрин до Щедрина, или «Уездный временник» Ивана Лажечникова // Коломенский альманах.
Литературно-художественное издание. Вып. 5.- М„ 2001. -С. 297-306.
7 Литвинова Г.С. Творческий путь И. И. Лажечникова: Автореф. дисс. канд. фплол наук,- М„ 1960.
Ильинская Н.Г. Творчество И.И. Лажечникова и проблема русского исторического романа 1830-х годов,
Автореф. дисс. канд. филол наук. - Л., 1969.
Исупова СМ. Эволюция прозы И.И. Лажечникова (Проблема метода и жанра). Автореф. дисс. канд. филол наук. -Тверь, 2000.
темы позволяет определить значение творчества И. Лажечникова для формирования русского исторического романа, а так же выявить причины неугасающего интереса к его произведениям на протяжении более чем полутора веков. В этом заключается новизна данного исследования.
Кроме того, в исследованиях, посвященных творчеству Лажечникова, практически не затрагивается проблема бытования произведений за пределами породившей их культурно-исторической эпохи. Вместе с тем, на протяжении последних лет все более настойчиво обсуждаются теоретические вопросы функционирования литературы в большом историческом времени -этим обосновывается актуальность данного исследования.
Знаменателен возросший в западноевропейском, а отчасти и
отечественном литературоведении интерес к работе Т.-С. Элиота «Традиция
и индивидуальный талант» (1917), где была предпринята оригинальная
попытка осознать непреходящую значимость давно созданных произведений
и обозначить реальную связь культур. В отечественном литературоведении
пристальное внимание привлекли к себе работы А.И. Белецкого, еще в 1922
году говорившего о необходимости изучать бытование произведений в
читательском сознании , и труды М. Бахтина 30-ых и 40-ых годов, где
жизнь классических творений в веках («в большом времени») рассмотрена
как «непрерывный процесс их социально-идеологической
переакцентуации» . В немецком литературоведении формируется новое направление - рецептивная эстетика, основным предметом изучения которой является рецепция, т.е восприятие литературного произведения. Рецептивная эстетика исходит из идеи, что произведение «возникает», «реализуется» только в процессе «встречи» контакта литературного текста с читателем, который, благодаря «обратной связи», в свою очередь, воздействует на произведение, определяя тем самым конкретно-исторический характер его восприятия и бытования.
Белецкий А.И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки // Белецкий избранные 'іруды по теории литературы. - M.: Просвещение, 1964.-С. 25-40. 1' Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - M., 1975. - С. 232.
Действительно, литературный текст входит во взаимодействие с окружающей социальной средой, поскольку выступает в качестве объекта рецепции представителей этой среды. Текст начинает осваиваться воспринимающим его социумом, выполнять в нем различные функции, подвергаясь при этом различным воздействием со стороны последнего (он анализируется, оценивается, с ним ведется полемика...)
Рассматривая «жизнь литературного текста в веках» и проблему восприятия этого текста представителями различных культурно-исторических эпох, исследователю важно уяснить и неповторимое культурное своеобразие художественного произведения: «важна, прежде всего, позитивно значимая связь произведений со временем их создания и появления в печати»". Текст выступает как носитель и передатчик определенной культурной традиции и призван донести до своих реципиентов идею и смысл какой-то высшей реальности, а также вызвать у них переживание встречи с этой реальностью.
Таким образом, историко-функциональное и историко-теиетическое изучение логически дополняют друг друга. Как отмечал А.П. Скафтымов, «В пределах генетических построений история литературы утилизирует исторические приемы изучения во всей полноте, поскольку они окажутся нужными для причинной психологической интерпретации художественного произведения»1 .
Предмет исследования данной работы - исторические романы «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман», связь этих произведений с русской и западноевропейской исторической прозой первой половины XIX века, а так же основные варианты прочтения романов Лажечникова и влияние этих произведений на читателей различных эпох. По меткому замечанию Скафтымова, «изменчивость интерпретаций свидетельствует о
12 Халщеи В. Жвднь в веках (литература я историко-функциональном аспекте) // Вопросы литературы. -1980.-№]. С. 176.
[3 Скафтымов А. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы // Литературная критика. Сборник статей под ред. В.В. Прозорова. Саратов: Изд. Саратовского Ун-та., 1958.-С.152.
различной степени совершенства постижения» . Кроме того, движение литературы в историческом времени знаменует смысловое обогащение произведений - преодоление ограниченности первоначального их истолкования. Культурная эпоха часто не сознает значимости и ценности ею созданного.
Цель исследования - Рассмотрение романов И. Лажечникова в историко-культурном контексте. При этом ставятся следующие исследовательские задачи:
- Рассмотреть романы Лажечникова в контексте исторической прозы
первой половины XIX века, выявить степень влияния различных традиций на
поэтику исследуемых произведений, определить значение творчества
Лажечникова для формирования русской исторической прозы.
Выявить влияние романов Лажечникова на последующую историческую прозу.
Рассмотреть и проанализировать различные интерпретации исторических романов Лажечникова. Выявить причину приобретения литературным текстом новых значений и актуальности художественного произведения за пределами его собственного времени.
- Проанализировать «обратное» влияние текста на сформировавшую
его культуру.
Материалом для исследования послужили исторические романы И. Лажечникова «Последний Новик», «Ледяной дом» и «Басурман». Кроме того, в работе рассматриваются произведения А. Бестужева-Марли некого, А. Корниловича, К. Масальского, М. Загоскина, Н. Полевого, А. Вельтмана, Ф. Булгарина; исторические романы В. Скотта, Ф. Купера, В. Гюго, А. Вииьи, драматические произведения Н. Писемского, Ап. Григорьева, Н. Полевого, а также историческая проза конца XIX и XX века: произведения Н. Кукольника, Вс. Иванова, В. Язвицкого, В. Пикуля.
Скафтымов А. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы//Л итераіурпая критика. Сборник статей под ред. В.В. Прозорова. - Саратов: Изд. Саратовского Ун-та., .
Методические аспекты выполненной работы.
Данное исследование опирается на богатый опыт исследования текста представителями герменевтического направления в философии (Гадамер, Рикер), а также феноменологии Гуссерля. Важной представляется идея о творческой роли личности в познании, которую восприняла рецептивная эстетика, поставившая в центр внимания проблему бытия произведения как результата коммуникации между автором и читателем, как выстраивания читателем «смысла произведения». Учитвгвается в исследовании и концепции Р. Ингардена, в частности, обозначенные в работе «О познании литературно-художественного произведения» понятия «конкретизация» и «реконструкция», составляющие две стороны восприятия произведения адресатом. Причем, последняя в трактовке Ингардена «имела своей целью «извлечение» из текста неких вневременных метафизических качеств» .
В этой связи более объективной представляется концепция Ф. Водички, представленная в работе «История литературы, ее проблемы и задачи», где был поставлен вопрос о критериях релевантности исторически обоснованной конкретизации, отныне возлагаемой на читателя. По мнению Водички, не все конкретизации, возможные с точки зрения индивидуальных читательских намерений, могут быть целью исследования, а лишь те, которые показывают, как происходит «встреча» структуры произведения и структуры обусловленных конкретной исторической эпохой литературных норм, представителем которых выступает реципиент. Таким реципиентом, в понимании ученого, гарантом существующей литературной нормы является литературный критик, получающий статус «попечителя литературной нормы»16.
Учитываются в работе и концепции представителей «констанцекой школы», возникшей в 60-ые годы в ФРГ Х.Р. Яусса, В. Изера, Р. Варнинга, в работах которых принципы рецептивной эстетики получили наиболее законченное на сегодняшний день выражение.
15 Ильин И.П. Современное западное литературоведение. - M., 1998.-С. 130.
Там же.
В исследовании принимается во внимание концепция целостного изучения литературного произведения А.П. Скафтымова17, а также изучение рецепции в отечественном литературоведении. Еще в конце 60-х годов мысль о «сложном взаимодействии ... поэтического содержания с запросами
разнообразной читательской аудитории» как важнейшем предмете
изучения, которое и было впервые названо историко-функциональным, обосновал М. Храпченко.
В 1979-1981 годах увидела свет трехтомная коллективная монография, подготовленная сотрудниками ИМЛИ. Н. Осьмаков, автор вступительной статьи трехтомника, четко выделяет предмет историко-функционального изучения, отмежевывая функциональное рассмотрение от изучения художественного восприятия, которым занимаются преимущественно психологи. Одно дело, резонно замечает он, «сам процесс читательского восприятия», «его механизм и психологические особенности». И нечто совсем другое - «его конечные результаты, т.е уже готовые читательские оценки и суждения» Именно этот второй аспект освоения литературы и составляет предметную сферу историко-функционального изучения.
Практическая значимость исследования. Материалы исследования можно использовать в курсе истории литературы и культуры первой половины XIX века, а также в спецкурсах по русскому историческому роману и творчеству Лажечникова.
Апробация диссертации. Основные положения исследования излагались на межвузовских конференциях молодых ученых «Поэтика и компаративистика», проходивших в городе Коломне, а также на ежегодных научно-практических конференциях молодых ученых в Московском государственном технологическом университете «Станкин».
17 Скафі ымов А. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения а истории
литературы// Литературная критика. Сборник статей под ред. В.В. Прозорова. -Саратов: Изд. Саратовского
Ун-та., -159.
18 Храпченко (VI.Б. Время и жизнь литературных произведений // Храпченко МБ. Творческая
индивидуальность писателя и развитие литературы. - M., 1972.- С.22І.
" Русская литература в историго-фушатональном освящении. - М.: Наука, 1979; Литературные произведения в движении >пох. М: Наука, 1979; Время и судьбы русских писателен. - М.: Наука. 1981. 20 Русская литература в историко-функциоиальном освящении. - М: Наука, 1979. - С.14.
Основные выводы диссертации отражены в пяти научных публикациях.
Структура работы. Работа состоит из трех глав, Заключения и Библиографии. Каждая глава представляет собой исследование одного из исторических романов Лажечникова.
Первая глава, посвященная роману «Последний Новик», состоит из двух параграфов. Первый параграф посвящен исследованию генезиса этого произведения: «Последний Новик» сопоставляется с исторической прозой писателей декабристов, романом М. Загоскина «Юрий Милославский», а также произведениями В. Скотта и Ф. Купера. Во втором параграфе рассматриваются различные варианты прочтения «Последнего Новика».
Вторая глава работы, посвященная вершинному произведению Лажечникова «Ледяной дом», включает в себя три параграфа. В первом параграфе проводится сопоставление романа Лажечникова с Думами К. Рылеева и повестью К. Масальского «Регентство Бирона», анализируется влияние на «Ледяной дом» различных традиций исторического романа. Литературно-критические интерпретации «Ледяного дома» рассматриваются во втором параграфе. В третьем параграфе прослеживается влияние «Ледяного дома» на восприятие описываемой в нем эпохи, а также дальнейшее развитие сюжета романа Лажечникова в других видах искусства.
В третьей главе исследуется роман Лажечникова «Басурман». Сопоставление этого романа с другими произведениями, посвященными эпохе объединения Руси, а также выявление художественных приемов, типичных для романов В. Скотта, проводится в первом параграфе. Во втором параграфе рассматриваются восприятие «Басурмана» современниками и последующими поколениями. Здесь же прослеживается влияние Лажечникова на изображение эпохи Ивана Ш писателями конца KIX и XX века.
В Заключении формулируются основные выводы исследования. Работа заканчивается Библиографией, включающей 230 позиций.
«Последний Новик» на фоне русской и западноевропейской прозы начала XIX века
Историческая эпоха, выбранная Лажечниковым для романа «Последний Новик», уже неоднократно привлекала внимание писателей. Первые попытки описания эпохи Петра I и изображения средневековой Прибалтики появляются еще в 20-ые годы XIX века в исторической прозе декабристов.
Своеобразными литературными предшественниками «Последнего Новика» можно считать «ливонские» повести А. Бестужева-Марлинского «Замок Эйзен» и «Ревельский турнир», в которых открылась свежесть и экзотичность темы, аналогичной по характеру «кавказской». Еще в статье «Ливония» Марлинский заметил, что «соседство рыцарей меча и беспрестанное сношение одних с другими дадут писателю романов сделать рассказ свой занимательным, не обижая истории и не удаляясь от вероятия»" . Однако «ливонские» повести Марлинского можно лишь условно назвать историческими. Так, в «Замке Эйзен» отчетливо выделяется традиция готического романа, а также «романов ужасов и тайн», широко распространенных в начале XIX века. Влияние готического романа сказалось в элементах фантастики, нагромождении ужасов, мелодраматизме сюжетной ситуации и обязательной бутафории средневекового замка. В «Замке Эйзен», как, впрочем, и в других ранних произведениях, Бестужев-Марлинский близок к повестям Карамзина (в частности, «Остров Борнгольм») и выступает как подражатель его стилистическим принципам.
В более поздней «ливонской» повести «Ревельский турнир» писатель отказывается от принципов готического романа, впервые стремясь дать бытовую, «домашнюю» картину эпохи. В этом, безусловно, сказалось влияние Вальтера Скотта, романы которого (судя по дневниковым записям 1823-1825 г.) усиленно читает в это время Бестужев-Марлинский. В эпиграфе к «Ревельскому турниру», имеющему программное значение, Марлииский так определил этот переход на новые позиции исторического повествования: «Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветные стекла их замков, сквозь туманы старины и поэзии. Теперь я открою вам дверь их жилища, я покажу их вблизи и по правде»" . В этом стремлении к «правдивому» изображению «без тумана старины» Бестужев-Марлинский отказывается от принципов «готического романа», всецело обращаясь к Вальтеру Скотту. Стоит вспомнить, что Пушкин видел «главную прелесть» романов В. Скотта именно в том, что он знакомил с «прошедшим временем не с чопорностью чувствительных романов, а «домашним образом».
К «домашней» стороне истории обращается и Марлииский, сменяющий прежнюю мелодраматическую патетику на иронию. Это приближение к Вальтеру Скотту отмстил Пушкин, весьма одобрительно отозвавшийся о повестях Бестужева в 1825 г.: «Твой «Турнир» напоминает турниры В. Скотта. Брось этих немцев и обратись к нам православным, да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами - это хорошо для поэмы байронической. Твой Владимир говорит языком немецкой драмы, смотрит на солнце в полночь etc, но описание стана ливонского, разговор плотника с часовым - прелесть, конец тоже. Впрочем, везде твоя необыкновенная живость»23.
И тем не менее «историзм» повестей Марлинского очень условен. История основана у него на «воображении», исключающем воспроизведение фактических и археологических подробностей. Хваля роман Н. Полевого «Клятва при гробе господнем», Марлииский писал ему: «Пусть другие роются в летописях, пытая их, было ли так, могло ли быть так во времена Шемяки? Я уверен, я убежден, что оно так было... в этом порукою мое русское сердце, мое воображение, в котором старина наша давно жила такою, как ожила у Вас. К чему же послужила бы поэзия, если б она не воссоздавала минувшего, не угадывала будущего, если б она не творила, но всегда по образу и подобию истины!» Для Марлинского «истина» как в истории, так и в современной ему жизни субъективна, подсказана «сердцем» и «воображением». Поэтому для него важна не сама история, а историческая декорация - одежда, отдельные бытовые штрихи, названия, имена. В романе же Лажечникова историческое прошлое Прибалтики превращается из условной декорации в предмет изучения.
Описание быта и нравов, а также природы средневековой Лифляндии помогало воссозданию в романе местного колорита и «духа времени», одновременно сообщая повествованию романтическую направленность. Последнему способствовали прежде всего «пейзажи настроения» и картины замков, пронизанные ощущением давних времен. Они исполнены конкретных историко-географических примет и тем самым создают более точный исторический колорит, чем ливонские повести А. Бестужева-Марлинского.
Таково, например, описание замка Гельмет. «На замки Лифляндии, - пишет Лажечников, - смотришь еще как на представителей феодального быта ее, дикого и романтического... они имели также свое великое время. Разбудите их, вопросите с терпением и уважением, должным их сединам и заслугам, - и они в красноречивом лепете младенческой старости расскажут вам чудеса о давно былом. И гигантские тени их полководцев, прислушавшись из праха к словам чести и красоты, встанут перед вами грозные, залитые с ног до головы железом, готовые при малейшем сомнении о величии их бросить вам гремящую рукавицу, на коей видны еще брызги запекшейся крови их врагов».25
Литературные предшественники романа
В современном литературоведении, впрочем, как и в критических статьях XIX века, неоднократно отмечалось влияние иа апологетическое изображение главного героя «Ледяного дома» двух Дум («Волынский» и «Видение Анны Иоанновны») поэта-декабриста К. Рылеева, который впервые сделал Волынского героем русской литературы.
Кроме того, за год до выхода отдельным изданием «Ледяного дома» Лажечникова появляется повесть К. Масальского «Регентство Бирона», близкая, по мнению Сенковского, к «идеалу рода, созданного В.Скоттом, который чувствовал художество и почитал историю» . Главный герой повести Масальского - простой поручик гвардии является лишь зрителем, свидетелем и в какой-то момент жертвой истории. Романтическая история молодого поручика в произведении Масальского становится центром повествования, оставляя на периферии важные исторические события и реальных исторических деятелей, что чрезвычайно восхищало Сенковского, провозгласившего своим идеалом «исторический роман без исторических лиц» и откликнувшегося на появление повести одобрительной статьей в «Библиотеке для чтения».
Важнейшим достоинством произведения Масальского критик считает то, что в нем «теория исторической повести не искажена преувеличениями и не изуродована смешными притязаниями на какую-то критическую и ученую важность...Масальский прекрасно поступил, что не последовал отчаянному учению энтузиастов, которые утверждали, что исторический роман может быть истинее самой истории, или берутся нам представить «верные картины» времен и происшествий с помощью прикрепляемых к тексту летописи выдумок и натяжек своего воображения» . Однако положительная оценка Сенковского не была поддержана другими критиками, в частности, Белинский в своей рецензии на повесть К. Масальского «Регентство Бирона» указывает на многие художественные недостатки данного произведения. Действительно, романтическая повесть на историческую тему сохранила двойственный характер: документальность и вымысел, исторический фон и образы, бытовые реалии и занимательность не стали убедительным художественным сплавом.
Исследователь XX века Н.Г. Ильинская рассматривает произведение К. Масальского как «обычную светскую повесть, помещенную для колорита в рамки XVIII века»95, и, сопоставляя «Регентство Бирона» с «Ледяным домом», показывает, что в последнем соединение истории и вымысла превращается в единое художественное целое. В. И. Коровин отмечает, что «не в последнюю очередь недостатки исторической повести Масальского объясняются поверхностным усвоением принципов историзма. Человек еще не объяснялся историей, его действия не были с ней органически сопряжены»96. Поэтому на фоне прошлого изображался, как и в повести Масальского, лишь условный, книжный, сотворенный по известным литературным образцам характер. Впрочем, «условные» и «бесхарактерные» главные герои нередко встречались и в произведениях В. Скотта («Айвенго», «Роб Рой»), огромное влияние художественной манеры которого на рассматриваемую повесть очевидно.
Говоря же о влиянии В. Скотта на «Ледяной дом», М. Альтшуллер особенно отмечает роман «Кенильворд», в котором развивается схожая сюжетная ситуация - борьба двух политических партий. Этот роман несколько отличается от других произведений Вальтера Скотта. Здесь нет молодого протагониста, который волею судеб или своей собственной оказывается между враждующими группами. Лицо историческое, граф Лестер, выдвинут, как и Волынский у Лажечникова, на авансцену романа, что у Скотта случается довольно редко. Причем, как отмечает Альтшуллер «Автор обращается с фактами его биографии не менее свободно, чем Лажечников со своим Волынским. Граф Лестер в 1575 г. (в действительности - в 1550) женился тайно (на самом деле этот брак Лестера не был тайным) на провинциальной красавице Эмми Робсарт» . Лестер стремится преуспеть при дворе (поначалу ему кажется, что только до времени) скрыть от ревнивой императрицы свой брак. И, наконец, главное сходство обоих романов - это их кульминация, празднество, устроенное двумя фаворитами, -празднество, во время которого развязываются сюжетные узлы, определяются судьбы героев. Оба праздника действительно имели место в истории. Кроме того, «Кенильворд» не имеет обычного для произведений Вальтера Скотта счастливого финала.
Однако и политическая борьба, и ведущие герои изображаются в «Кенильворде» и в «Ледяном доме» по-разному. У Скотта, в отличие от Лажечникова, нет противостояния. Добрый и порядочный граф Сассекс мало действует и является лицом эпизодическим, а Лестер отнюдь не обозначен у Скотта одной черной краской, как Бирон у Лажечникова. Лестер молод, красив, пылок, искренне любит в начале романа свою молодую жену. В то же время он крупный политический деятель и блестящий придворный. Снедаемый честолюбием, мечтая жениться на королеве, он соглашается на убийство жены, но тут же раскаивается и пытается остановить преступление.
Таким образом, следует заметить, что при работе над романом «Ледяной дом» Лажечников еще больше отходит от вальтер-скоттовской традиции исторического романа. Это отмечает в своей статье Н.Н. Петрунина: «Лажечников-романист типологически ближе к французским романтикам, нежели к Вальтеру Скотту» . Н.Г. Ильинская в статье «Роман И.И. Лажечникова «Ледяной дом» также затрагивает проблему литературной традиции, исследователь проводит параллель между символическим осмыслением эпохи в романах «Собор Парижской Богоматери» и «Ледяной дом». Проанализировав же подробнее произведение Лажечникова и сопоставив его с романом Гюго «Собор Парижской Богоматери», можно заметить, что, несмотря на всю самобытность, «Ледяной дом» ближе к французской традиции исторического романа.
Характерная черта романов Гюго и Лажечникова, которая существенно отличает их от романов Вальтера Скотта, творчество которого, по мнению СМ. Петрова, «положило начало развитию реализма в историческом жанре мировой литературы»99, и пушкинской «Капитанской дочке» - это тип главных героев. Несмотря на то, что герои Гюго - вымышленные, а в романе Лажечникова Волынский - историческая личность, главные персонажи обоих произведений - прежде всего романтические герои, наделенные исключительной судьбой, сложным нравственно-психологическим обликом. Именно при изображении главного героя, несоответствие которого историческому Волынскому не раз отмечали исследователи, в максимальной степени проявился романтизм исторической прозы Лажечникова. Герой «Ледяного дома» идеализируется автором согласно романтической поэтике и вопреки историческим фактам. Романтическим героям Гюго и Лажечникова, в отличие от типичного для Скотта среднего человека, вовлекающегося в круговорот исторических событий, по мнению Петруниной, свойственна «символическая масштабность и глубокая поэтическая выразительность»100.
Онтологическая активность текста
Как уже упоминалось ранее, «Ледяной дом» имел у читателей потрясающий успех. Лажечников живописно описал этот успех в письме к Белинскому. Судя по этому письму, успех «Ледяного дома» не уступал «Бедной Лизе», когда восторженные читатели совершали литературные паломничества к пруду Симонова монастыря, месту самоубийства сентиментальной героини: «Скажу Вам, как человеку, который меня любит... в Петербурге мой «Ледяной дом имел успех, которого не имел на Руси ни один роман: у Самсоньевского кладбища, где похоронен Волынский, был постоянный съезд карет; памятник над могилой Волынского весь исписан стихами - к счастью, как пишут, не пошлыми, и молодые люди, разбив мраморную вазу (из этого памятника), уносят кусочки, как святыню. Вообразите изумление кладбищенского сторожа, с тех пор как существует кладбище, не бывало на нем такой тревоги!... Письмами, исполненными похвал, я завален».
Действительно, по своим художественным достоинствам, обрисовке характеров, занимательно и искусно построенному напряженному сюжету этот роман до сих пор остается одним из лучших русских исторических романов. Кроме того, «Ледяной дом» обладает достаточным потенциалом для проявления в «большом времени» (М. Бахтин) «онтологической» (бытийственнои) активности текста, В данном случае речь идет об «обратном влиянии» этого исторического романа на восприятие событий Отечественной истории. Подтверждая этот факт, следует отметить, что некоторые позднейшие исследователи считали Лажечникова, впрочем, не без основания, родоначальником традиционного мифа о «бироновщине», Так, Е.П. Карнович в своей статье «Значение бироновщины в русской истории» пишет: «Нам не удалось доискаться, с которой поры царствование Бирона начало называться этим именем, в смысле выражения ненависти и ужаса к тому времени, когда над Россией господствовала злая воля Бирона. По всей, однако, вероятности название это не слишком давнего происхождения, и едва ли мы ошибемся, если скажем, что оно стало употребляться только со времени появления романа Лажечникова...С замечательным для той поры искусством / автор / выставил грозную и жестокую личность немца -проходимца, властвующего над Россией именем сердобольной, но слабохарактерной государыни. Под влиянием этого романа, который в прежнюю пору прочитывался каждым грамотным русским, и составилось у нас главным образом представления о Бироне».,4:
Подчеркивая субъективное начало художественных произведений: «в произведениях этого рода / исторических романах / исторические факты и народные предания делаются полным достоянием автора, он раскрашивает, освещает и оттеняет их по своему собственному произволу: от воображения или симпатий романиста зависит - выставить одних исторических деятелей образцами всех добродетелей, а других извергами человеческого рода» , Карнович заключает, что всеобщую ненависть к Бирону породил главным образом «Ледяной дом», а идеализация в романе Волынского, личности, которая, по мнению Карновича, меньше всего ее заслуживает, также твердо отложилась в массовом сознании. Ряд позднейших исследователей творчества Лажечникова объясняют столь категоричные и однозначные трактовки политических деятелей слабым развитием исторической литературы того времени. Однако более справедливым представляется предположение, что подобная категоричность или контраст соответствовали общему художественному замыслу писателя.
В связи с этим обращает на себя внимание следующий факт; задолго до романа Лажечникова, а также еще до произведений Рылеева известный в то время драматург Озеров, как видно из его писем к Дмитриеву, напечатанных в «Русском Архиве», собирался написать трагедию, в которой Бирон бы выступал неумолимым притеснителем России, а Волынский отважным борцом за благоденствие. Особый восторг зрителей Озеров предвкушал после эмоционального заявления Волынского «Я росс, сего довольно!». Вполне возможно, что утверждение Карновича: «Главным образом ожесточенные нападки на Бирона направляются потому, что он был немцем. Так-сказать национально-инстинктивное чувство»,- развивающее, кстати, отчасти и мысль Пушкина (письмо к Лажечникову 1835 года), несет в себе известную долю истины. Тем не менее замысел Озерова не был осуществлен. О существенном влиянии на восприятие потомками эпохи Анны Иоанновны говорит и современный писатель, автор ряда исторических романов Валентин Пикуль-. «Не одно поколение судило (и продолжает судить) об эпохе Анны Иоанновны именно по Лажечникову ... Именно, когда вышел роман Лажечникова «Ледяной дом», и начались удивительные демонстрации читателей к забытой могиле. Ограда храма Самсония-странноприимца сделалась местом любознательного паломничества. Обоего пола жители столицы начали посещать до той поры почти никому не ведомую могилу Волынского. Тысячи петербуржцев с детьми шагали на далекую Выборгскую сторону, чтобы поклониться праху патриота, вспоминая строки декабриста Рылеева:
«Басурман»: традиции и новаторство
Период истории, выбранный Лажечниковым для своего нового романа, - один из важнейших для России. Деятельностью Иоанна III были заложены основы того, что продолжили и развили впоследствии великие преобразователи Руси - Иван IV и Петр I. Недаром СМ. Соловьев, сравнивая Ивана III с Петром Первым, утверждал, что «деятельность первого так относится к деятельности второго как начало к концу»173.
Так же, как в «Ледяном доме», в «Басурмане» выдвинуты на первый план фигуры крупных деятелей прошлого и значительные исторические события. Не случайно некоторые исследователи, в частности Белинский, считали «монолитный образ» Ивана III главным в романе. И хотя со столь категоричным утверждением едва ли можно согласиться, нельзя в то же время не признать, что образ Московского князя не только важен для романа, но и является новацией по сравнению с изображением исторических деятелей в предыдущих произведениях Лажечникова. И если в «Последнем Новике» Петр был изображен абсолютно апологетически, а в «Ледяном доме» характер Анны Иоаиновиы в значительной мере «закрыт», то характер Ивана III Лажечников пытается сделать живым, многогранным и противоречивым. И здесь можно усмотреть скрытую полемику с трактовкой деятельности и личности Московского князя в «Истории государства Российского». Иван III был изображен Карамзиным как сравнимый с Петром 1 и даже, может быть, превосходящий его образец государственного деятеля: «Иоанн Ш принадлежит к числу весьма не многих Государей, избираемых провидением решить на долго судьбу народов: он есть герой не только Российской, но и Всемирной истории» .
Впрочем, не только карамзинская история, но и остальная историография того времени, по меткому замечанию Венгерова, «на старину смотрела исключительно сквозь призму розового оптимизма»175. Старая жизнь рисовалась тогдашнему воображению непременно в величественных очертаниях; казалось святотатством представлять себе предков наших людьми, обуреваемыми теми же страстями и имеющими те же грехи и грешки, что и «дети девятнадцатого века». Что же касается таких выдающихся лиц как Иоанн Ш, то о них «вменялось в обязанность говорить молитвенными словами и коленопреклоненно» .
Карамзинскую точку зрения разделял Пушкин в «Борисе Годунове»: «... Иоанн, Смиритель бурь, разумный самодержец...»177. Отношение Лажечникова к Ивану Ш далеко не столь апологетическое. Писатель показывает его жестокость и коварство, холодную расчетливость и вероломство. Так, в романе изображен арест брата Великого князя - Андрея, сопровождаемый следующим ироническим пояснением автора: «Зарезать, удушить, отравить - таких мер никогда не брал он со своими пленниками: он считал это грехом ужасным. Обыкновенно морил он их медленную смертью в цепях, представляя срок жизни их Богу, тут еще нет греха» . Это саркастическое замечание Лажечников, несомненно, по цензурным соображениям, вынужден был выбросить в издании 1858 года.
Бесспорной заслугой автора «Басурмана» является и то, что он пытается вывести характер Ивана ПТ из условий времени и среды, породившей его, то есть следует главному принципу реалистической типизации образа. Об этом свидетельствует спор князя с архитектором Фиоравенти на страницах романа. Иван III отвергает проект храма, созданный итальянским зодчим, так как грандиозность замысла вступает в противоречие с убогими материальными возможностями «Московии». В этом споре князя с художником, который перерастает рамки частного конфликта и превращается под пером Лажечникова в спор рационалиста и романтика, автор вопреки своим личным симпатиям на стороне Ивана ТП.
Подобное же превосходство реалистического подхода к действительности подчеркнуто в идейном столкновении князя с Марфой Посадницей. Хотя описание разговора Ивана Ш и Марфы порой вызывало нарекания критиков. Так, Булгарин утверждал, что вся сцена между Иоанном и Борецкой «ненатуральна и отвратительна; не таков был Иоанн, не такова была и Борецкая! Они не хвастали и не болтали попусту, а делали свое дело геройски». И больше всего возмущал Булгарина ответ Борецкой князю: «Спроси об этом, собачий сын, у моего детища»17 . Однако столь обращающая на себя внимание фраза «собачий сын», вложенная в уста Марфы, которая в 30-ых годах говорила исключительно александрийскими стихами, показывает, прежде всего, как просто и вместе с тем вполне правдиво относится автор к изображаемой им эпохе. Так Венгеров, анализируя эту сцену «Басурмана», предлагает обратиться к полемическим сочинениям духовных лиц не только XV, но и конца XVII века, которые изобилуют отборнейшими ругательствами «при обсуждении самых высоких о божественных сюжетов» .
Критически отнесся к изображению Лажечниковым Марфы Посадницы и рецензент журнала «Современник»: «Марфа Борецкая представлена в романе если не юродивой, то очень странно. Она отвечает Иоанну ругательствами, а он отсмеивается. Иоанн, изображенный в романе, никогда бы не решился на пустословие с бессильной женщиной, которая и без того унижена судьбой» .
Тем не менее (хотя сюжет романа на это нигде не толкает) Лажечников изображает драматичную встречу двух деятелей эпохи, при этом писателю было важно показать их как выразителей двух глубоких государственных тенденций - тесного слияния областей под единой властью и свободы отдельных земель, хранящих свой уклад государственности. Отказавшись от романтической идеализации новгородской вольницы, Лажечников реалистически трезво оценивает фигуру Марфы Борецкой, показывая, что в трагической борьбе Новгорода с Москвой историческая правда была на стороне Москвы. Скрытую полемичность образа Марфы, изображенного Лажечниковым, с известной повестью Карамзина заменили еще современники. Так, рецензент «Отечественных записок» в статье, посвященной новому роману Лажечникова, отмечает: «Та ли это Марфа, что на шумном вече вещала, а не говорила своим согражданам? ....У Карамзина те же лица изображены иначе)) . Кроме того, в статье подчеркивается, что характер Марфы, разработанный Лажечниковым, более естественен и возможен.
Рассматривая третий роман Лажечникова и связь этого произведения с литературными направлениями и традициями начала ХТХ века, нельзя обойти вниманием романы Вальтера Скотта. По мнению М. Ал тшуллера, «Проблема связи с вальтер-скоттовским наследием решается в «Басурмане» несколько иначе, чем в двух первых романах» . Особенное внимание исследователь уделяет роману Скотта «Талисман». В этом произведении шотландский романист строит излюбленную им пограничную ситуацию: действие происходит на стыке двух культур, двух цивилизаций, западной и восточной. То же проделывает и Лажечников в «Басурмане», как бы возвращаясь здесь к своему первому опыту: в романе «Последний Новик» изображалось столкновение русских и шведов. Однако, как отмечает Альтшуллер, «... то, что сделал Лажечников в «Басурмане», гораздо сложнее, интереснее и глубже» .
