Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Роман И.С. Тургенева «дым» в идеологическом контексте 50-х -70-х годов XIX века 24-46
Глава II. Литературно-художественный контекст как выражение экзистенциальной драмы человека в романе «дым» 47-101
Глава III. Своеобразие воплощений общекулътурного контекста в драме существования героев «дыма» 102-139
Глава IV. Традиции романа «дым» в творчестве И.А. Бунина и А.А.Блока 140-159
Заключение 160-164
Список использованной и цитированной
Литературы 165-190
- Роман И.С. Тургенева «дым» в идеологическом контексте 50-х -70-х годов XIX века
- Литературно-художественный контекст как выражение экзистенциальной драмы человека в романе «дым»
- Своеобразие воплощений общекулътурного контекста в драме существования героев «дыма»
- Традиции романа «дым» в творчестве И.А. Бунина и А.А.Блока
Введение к работе
Настоящая диссертация посвящена исследованию романа И.С. Тургенева «Дым» в историко-культурном контексте. Ее тема определяется не только тенденциями современного литературоведения, но и личностью самого писателя, энциклопедическую образованность которого подчеркивали многие его выдающиеся современники. В своем стремлении по-новому осветить известные образы и сюжеты тургеневедение последних лет расширяет границы изучения произведений писателя.
Актуальность темы обусловлена недостаточной изученностью историко-культурного контекста романа «Дым» в сопряжении с его любовной интригой. Привлечение широкого историко-литературного контекста, анализ существующих в нем разнообразных традиций позволяет глубже осмыслить художественные особенности романа «Дым» Тургенева, раскрыть его экзистенциальный потенциал.
Степень изученности проблемы.
В тургеневедении хорошо проанализирована идеологическая составляющая романа «Дым». О полемическом аспекте романа «Дым» писали такие ученые, как Ю.Г. Оксман, И.И. Векслер, С.М. Петров, В.П. Кузнецова, Г.Э. Винникова, В.М. Головко, И.В. Алексашина и др. Важным результатом их исследований является вывод о том, что идеологическая нагрузка романа предопределена историко-философскими и социально-политическими дискуссиями Тургенева с А.И. Герценом, Н.П. Огаревым и М.А. Бакуниным. С иной позиции полемический аспект «Дыма» рассмотрен в работах Г.А. Бялого, А.Б. Муратова, которые считали, что в романе идейно сближаются позиции баденских генералов со славянофильством губаревского кружка. Между тем в поле зрения ученых не попали факты, свидетельствующие о том, что Тургенев не только полемизировал со своими оппонентами, но и солидаризировался с ними, используя их удачные выражения и определения для создания идеологического фона в своем романе. Анализируя общественную линию романа, А. Мазон, Ю.Г. Оксман, П. Уоддингтон, Н.П. Генералова и др. обратили внимание на прототипы героев-идеологов. Так, прототипами Потугина считаются, в частности, И.Н. Павлов, Д.И. Писарев, В.С. Печерин, а прототипом Губарева – Н.П. Огарев. Вместе с тем круг возможных прототипов героев-идеологов «Дыма» может быть расширен на основе новых публицистических, биографических, литературных материалов. Важно также отметить, что по известным причинам анализ художественных особенностей «Дыма» подчинялся общественной проблематике произведения, что сужало диапазон интерпретаций произведения.
Менее изучены литературно-художественный и общекультурный контексты «Дыма». Значимой в этом ряду стала работа А.И. Батюто «Тургенев-романист», посвященная связям романистики писателя с философским наследием разных эпох. Особое место в осмыслении романа «Дым» занимает «онегинская» традиция, указанная впервые Н.Н. Страховым. Исследование отражений «Евгения Онегина» в «Дыме» в той иной мере осуществлялось в работах Л.В. Пумпянского, Г.А. Бялого, А.Б. Муратова, А.И. Батюто. Они стали предметом самостоятельного исследования в статьях А.М. Пескова, С.В. Гольцер и др. Литературный контекст «Дыма», связанный с творчеством Ф.М. Достоевского, плодотворно изучен Н.Ф. Будановой, Г.М. Ребель и др. На рубеже XX – XXI веков наметились новые подходы в изучении романистики Тургенева как культурного феномена в его связях с мифопоэтикой, с европейской, мировой литературой и культурой, с автотрадицией. Мифопоэтический подход применительно к «Дыму» реализовали Г.П. Козубовская и Е.Н. Фадеева.
В поле зрения тургеневедов оказались и литературные традиции, сопрягающие произведения писателя с историей всеобщей литературы. Так, П. Уоддингтон осмыслил роман «Дым», обратившись к широкому литературному фону, включающему произведения мировой литературы от Гомера, Лукиана, Вергилия до Шекспира, Б. Паскаля и Ф.И. Тютчева. Т.Б. Трофимова впервые обозначила проблему Тургенев и Данте на материале повестей «Фауст» и «Вешние воды». Романистика писателя в свете античного наследия рассмотрена О.Г. Егоровой, Т.А. Савоськиной, Н.Н. Халфиной. Тургеневеды не обошли вниманием и автотрадицию. Так, мотивика «Дыма» на фоне тургеневских повестей анализируется в статьях О.М. Барсуковой-Сергеевой. О влиянии «Отцов и детей» на любовную историю «Дыма» писала Н.В. Логутова. И.А. Беляева проанализировала «Дым» в его соотнесении с тургеневской повестью.
Обширные литературный, философский, общественный и иные контексты «Дыма» подвергнуты глубокому анализу в монографии Н.П. Генераловой «И.С. Тургенев: Россия и Европа». Связи «Дыма» с немецкой философской мыслью рассматривались в работах Л.В. Пумпянского, И.А. Винниковой, Г.А. Тиме, В.М. Головко, Н.Н. Постниковой и др.
Вместе с тем в указанных работах проанализированы далеко не все литературные, философские, религиозные традиции, отразившиеся в романе «Дым». Не изученными в нем оказались факты музыкальной культуры. Такой существенный пласт романа «Дым», сопряженный с литературно-художественным и общекультурным контекстами, как экзистенциальный, не затрагивался в тургеневедении.
Между тем на рубеже XX – начала XXI веков в работах В.В. Заманской отразилась возможность нового, экзистенциально ориентированного подхода к творчеству русских писателей. Связи жизни и творчества И.С. Тургенева с экзистенциальными проблемами нашли отражение в работах И. Кузнецовой (2004), Е.Г. Петраш (2008). Соглашаясь с тезисом И. Кузнецовой о необходимости такого подхода к прозе и поэзии писателя, мы не разделяем суждений автора о том, что экзистенциальная проблематика присуща, прежде всего, малой прозе писателя и не прослеживается в его романистике. На наш взгляд, суть «новой манеры» в «Дыме» (1867) заключалась в переходе писателя от общественной проблематики, типичной для его классических романов, к экзистенциально ориентированной.
Объект настоящего исследования – роман И.С. Тургенева «Дым».
Предметом диссертации является авторская система актуализации историко-культурного контекста в романе «Дым».
Цель работы – рассмотреть содержание романа «Дым» в многогранном историко-культурном контексте: идеологическом, литературно-художественном, общекультурном.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
– рассмотреть роман «Дым» в идеологическом контексте своего времени;
– исследовать тургеневский роман в системе его связей с литературной традицией и с автотрадицией;
– выявить концептуальное своеобразие воплощений общекультурного контекста в романе «Дым»;
– интерпретировать смыслы идеологических и экзистенциально ориентированных мотивов тургеневского романа, нашедших отражение в программных произведениях И.А. Бунина и А.А. Блока.
Методологической основой нашего исследования явились труды М.П. Алексеева, В.М. Жирмунского, А.С. Бушмина, Г.А. Гуковского, Ю. Кристевой, Р. Барта; в методике интертекстуального анализа мы ориентировались на работы К. Кроо.
Автор диссертации также опирался на фундаментальные работы по проблемам поэтики И.С. Тургенева и экзистенциальной традиции в русской литературе XIX в.: А.Г. Цейтлина, Г.Б. Курляндской, С.Е. Шаталова, П.Г. Пустовойта, Г.А. Бялого, А.Б. Муратова, А.И. Батюто, Н.Н. Мостовской, В.В. Заманской и др.
Для решения поставленных задач в нашей работе используются следующие методы: сравнительно-исторический, структурно-семантический, интертекстуальный.
Базовыми понятиями в нашей работе являются историко-культурный контекст, традиция, реминисценция, интертекстуальные связи, экзистенциальный.
Историко-культурный контекст – это внеэстетическая и эстетическая сферы реальности, помогающие постижению художественного мира произведения. Историко-культурный контекст как многоаспектное явление состоит из нескольких контекстов: идеологического, литературно-художественного и общекультурного.
Внеэстетическая сфера представлена идеологическим контекстом, под которым мы понимаем совокупность разнообразных общественных явлений русской жизни того времени. В центре общественной линии романа «Дым» находится не столько сама историческая ситуация, сложившаяся в России в пореформенный период, сколько ее оценка, идейные споры персонажей о прошлом, настоящем, будущем родины. В нашей работе идеологический контекст 50-х – 70-х годов XIX в. включает в себя публицистику, идейные споры о романе в художественной литературе, а также биографические и литературные данные, позволяющие по-иному взглянуть на проблему прототипов героев-идеологов произведения.
Идейно-художественное своеобразие романа Тургенева «Дым» определяется не только внеэстетической, но и эстетической сферой реальности. Произведение теснейшим образом связано с литературой как частью культуры, погружено в мир изящной словесности, начиная с античности. Самое важное влияние на роман Тургенева оказала именно художественная литература, поэтому в нашей работе в качестве самостоятельного контекста мы выделяем литературно-художественный контекст. Произведение также погружено и в общекультурный контекст.
Термины историко-культурный контекст и традиция соотносятся друг с другом. Традиция представляет собой составную часть литературно-художественного и общекультурного контекстов, передающуюся от поколения к поколению, от одного человека к другому. В литературно-художественном контексте романа «Дым» мы выделили два вида традиций: автотрадицию и внешнюю по отношению к Тургеневу традицию – «чужое слово» в его пятом романе. Из всего многообразия традиций общекультурного контекста в нашей работе анализируются только те традиции (музыкальные, религиозные, философские), которые важны для постижения идейно-художественного своеобразия романа «Дым».
Важнейшими элементами традиции являются реминисценции и интертекстуальные связи.
Анализ произведения в литературно-художественном контексте позволяет обнаружить в нем экзистенциальный компонент. Под термином экзистенциальный понимаем все то, что относится к существованию человека. В этой связи мы разграничиваем понятия экзистенциальный и экзистенциалистский, то есть относящийся к экзистенциализму как философскому течению ХХ века. Вслед за В.В. Заманской считаем, что экзистенциальный компонент человеческого сознания существовал до экзистенциализма, поэтому в нашей работе в круг источников, проливающих свет на экзистенциально ориентированную проблематику романа «Дым», входят литературно-художественные, философские, религиозные произведения, начиная с античности (например, Гесиод), а также Данте, Петрарка и др. В этой связи мы считаем возможным не заострять внимание на вопросах, связанных с тонкостями экзистенциалистской терминологии (онтика, онтический и т.п.) и различными вариантами этого философского течения.
Научная новизна диссертации заключается в интерпретации романа «Дым» с экзистенциальной точки зрения, впервые осуществленной в тургеневедении с опорой как на собственные идейно-художественные ресурсы произведения, так и на широкий историко-культурный контекст; в новом осмыслении логики идейно–художественных исканий Тургенева и эволюции его романного творчества от «Рудина» к «Дыму»; в выявлении особой, музыкальной логики развития от «Накануне» к «Дыму». Исследование идеологического контекста на основе впервые введенных в научный оборот публицистических и биографических материалов позволило пересмотреть темы: Тургенев и Герцен, Тургенев и славянофилы, проблема героев-идеологов; по-новому прокомментированы полемические связи между романами «Бесы» Достоевского и «Дым» Тургенева.
Теоретическая ценность работы состоит в том, что выявленные и описанные типы контекстов и их функции открывают дополнительные возможности для восполнения представлений о механизмах порождения художественных смыслов. Предлагаемый опыт интерпретации тургеневского «Дыма» может быть использован для постижения не только сущности отдельного произведения, но и творческой эволюции писателя в целом.
Практическая ценность работы заключается в возможности использования материалов и выводов исследования в чтении вузовского курса по истории русской литературы XIX – начала XX вв., в спецкурсах для студентов-филологов по проблемам творчества И.С. Тургенева, в практике школьного преподавания.
Положения, выносимые на защиту:
1. Идеологическое поле романа «Дым» сформировалось на основе диалога И.С. Тургенева с А.И. Герценом, И.С. и К.С. Аксаковыми: критические суждения оппонентов писателя оказались созвучными его оценкам русского мира и светской жизни в этом произведении. Привлечение новых публицистических, биографических, литературных материалов расширило круг возможных прототипов героев-идеологов: прототипом Потугина, наряду с существующими в науке версиями, является А.Н. Пыпин, а Губарева – Тарантьев. Идейные позиции и биографические черты Потугина и его прототипа А.Н. Пыпина стали объектом пародии в «Бесах» Ф.М. Достоевского, реализовавшись в образе «заезжего профессора», «маньяка».
2. Вопреки бытующему мнению о том, что экзистенциальная проблематика присуща только малой прозе писателя и не прослеживается в его романистике, экзистенциальная драма героев «Дыма» подготовлена лирикой и классическими романами Тургенева, размышлениями их героев о сути человеческого бытия. Дантовские, пушкинские, лермонтовские, тютчевские традиции в романе также актуализируют экзистенциально ориентированную проблематику произведения.
3. Устоявшуюся трактовку эволюции тургеневского романа от «Рудина» к «Дыму» следует дополнить представлениями о роли экзистенциальной составляющей в ее взаимодействии с общекультурным контекстом. Последняя представляет сложную систему, в которой наравне с религиозной и философской линией функционирует линия музыкальная. Особую роль здесь играют: типология героев «первого» и «второго номеров в жизни», восходящая к философским идеям книги Ф. Петрарки «De contemptu mundi», или «Secretum»; взаимодействие евангельской и коранической традиций, а также особая, музыкальная логика движения тургеневской романистики от «Накануне» к «Дыму», которая проявляется через актуализацию в текстах Тургенева мотивов «Травиаты» Дж. Верди. Евангельские реминисценции формируют экзистенциальную парадигму в образах главных героев.
4. Традиции романа «Дым» повлияли на творчество И.А. Бунина и А.А. Блока. Общая идея книги новелл о любви «Темные аллеи» И.А. Бунина сформировалась под влиянием экзистенциальной драмы главных героев «Дыма». Историософская концепция поэмы А.А. Блока «Возмездие» в своих ключевых моментах выступает логическим продолжением тургеневской оценки русской жизни в романе «Дым».
Результаты исследования прошли апробацию на заседаниях кафедры русской литературы и методологического семинара аспирантов Башкирского государственного университета им. М. Акмуллы, в докладах и выступлениях на конференциях различного ранга, в том числе международных: «Проблемы лингвистики, методики обучения иностранным языкам и литературоведения в свете межкультурной коммуникации» (17 апреля 2007 г., Уфа); «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (29 – 30 октября 2007 г., Чита); «Гуманистическое наследие просветителей в культуре и образовании» (13 декабря 2007 г., Уфа); «И.С.Тургенев: вчера, сегодня, завтра. Классическое наследие изменяющейся России» (17 – 26 сентября 2008, Орел); «Гуманистическое наследие просветителей в культуре и образовании» (12 декабря 2008 г., Уфа); «Язык и литература в условиях многоязычия» (5 – 6 мая 2008 г., Нефтекамск); «Язык и литература в условиях многоязычия» (5 – 6 мая 2009 г., Нефтекамск); «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. X Юбилейные Кирилло-Мефодиевские чтения» (12 – 14 мая 2009 г., Москва); «Восток и Запад в русской литературе XI – XXI вв.» (21 – 23 июня 2009 г., Стамбул); «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (30 – 31 октября 2009 г., Чита); «Гуманистическое наследие просветителей в культуре и образовании» (11 декабря 2009 г., Уфа); всероссийской: «Молодые тургеневеды о Тургеневе» (17 – 19 ноября 2006 г., Москва); региональных: «Язык и литература в поликультурном пространстве» (16 – 17 декабря 2005 г., Бирск), «Язык и литература в поликультурном пространстве» (15 – 16 декабря 2006 г., Бирск); «Система непрерывного образования: школа-педколледж-вуз» (апрель 2007 г., Уфа).
По теме диссертационного исследования опубликовано 22 статьи, из них три в изданиях, рекомендованных ВАК.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.
Роман И.С. Тургенева «дым» в идеологическом контексте 50-х -70-х годов XIX века
Романное творчество И.С. Тургенева, как отмечали современники писателя, «всегда было наполнено духом эпохи, выражало насущные потребности и чаяния общества» .
Роман «Дым» (1867) в ряду остальных произведений автора отличается особой злободневностью и тесной связью с наиболее серьезными проблемами пореформенного быта России. Недаром П.В. Анненков назвал свою статью, посвященную произведению, «Русская современная история в романе «Дым»» (1867).
Восприятие романа критикой и читателями, идеологическую позицию «Дыма» в бурных общественных спорах второй половины 1860-х годов подчеркнул сам писатель. В письме от 23 мая / 4 июня 1867 г. к А.И. Герцену он замечал по этому поводу: «Меня ругают все - и красные и- белые, и сверху, и снизу - и сбоку - особенно сбоку»55. О том же Тургенев ранее сообщал П.В. Анненкову в письме от 10 (22) мая того же года: «Судя по всем отзывам и письмам, меня пробирают за «Дым» не на живот, а на смерть во всех концах нашего пространного отечества»56. Анализ прижизненной критики романа «Дым» глубоко и обстоятельно изложен в комментариях к соответствующим томам Полного собрания сочинений И.С. Тургенева в 28 и 30 томах (тома IX и VII), а также в работе В.П. Кузнецовой «Критическая борьба вокруг романа И.С. Тургенева «Дым»» (1961)57.
Гораздо менее исследована связь полемической, общественной стороны тургеневского «Дыма» с русской публицистикой конца 1850-х начала 1860-х годов, то есть с отечественной периодикой до начала работы писателя над произведением. Изучение этих связей открывает тот факт, что Тургенев не только внимательно читал статьи своих идейных оппонентов, но и в ряде случаев с ними солидаризировался, используя их удачные выражения и определения в качестве материала для создания полемического, дискуссионного фона в своем романе. В этом плане показательна публицистика издателя «Колокола» А.И. Герцен и писателя-славянофила И.С. Аксакова.
Известно, что идейной основой романа «Дым» послужила полемика между И.С. Тургеневым и А.И. Герценом, представленная в цикле статей последнего «Концы и начала» (1862-1863), печатавшихся в «Колоколе»58.
Свое отношение к новым воззрениям автора «Колокола» Тургенев выразил в письме от 27 октября /8 ноября 1862 года, в котором заявлял А.И. Герцену: « .. . вы бьете по всему, что каждому европейцу, а потому и нам, должно быть дорого, по цивилизации, по законности, по самой революции, наконец — и, налив молодые головы вашей еще не перебродившей социально-славянофильской брагой, пускаете их хмельными и отуманенными в мир, где им предстоит споткнуться на первом шаге»59.
Позже, эта дискуссия была перенесена Тургеневым на страницы «Дыма», отразилась в речах Потугина, которые, в свою очередь, спровоцировали новые полемические выпады А.И. Герцена60.
Между тем влияние публицистики А.И. Герцена на «Дым» оказалось шире ее полемической заостренности: Тургенев-художник учел в «Дыме» блестящую, выразительную сатирическую зарисовку молодых генералов своего лондонского оппонента в его заметке «Киргиз-кайсатское местничество в науке и Оренбурге» (1858). Заметка вышла в отделе «Смесь» без подписи, однако в комментариях высказано мнение, что работа принадлежит перу самого А.И. Герцена61.
В ней сатирически обрисовываются военные чиновники николаевской эпохи: «Из военной рассадницы, взлелеянной императором Николаем, вышла целая лейб-ширинга молодых генералов, играющих важные роли...» (курсив наш — И.А)62. Описание генералов в «Колоколе», характеристика их деятельности соотносится с изображением молодых генералов в сцене пикника из романа «Дым».
В журнале генералам даны следующие характеристики: «Выращенные, выпрямленные, застегнутые и пущенные на свет Николаем, эти неогатчинские воины мира ... , эти люди консерватизма, строя, погончиков и петличек прикинулись реформаторами ... Кто во что горазд, тот то и улучшает ... пекутся о цивилизации, распространяют свет, строятся в уровень века, чувствуют силу новых идей. Эпоха Возрождения да и только! Вот вам и образчик»63.
В десятой главе Литвинов попадает на генеральский пикник. Данная сцена перекликается с вышеназванной статьей «Колокола».
Образ баденских генералов в известной мере созвучен приведенным характеристикам. Знакомя читателя с представителями военных верхов, Тургенев также обращает внимание прежде всего на внешность героев: « ... на кавалерах были сюртуки с иголочки, но в обтяжку и с перехватом ... Низенький черный галстук туго стягивал шею каждого из этих кавалеров, и во всей их осанке сквозило нечто воинственное ... Все эти воины были превосходно выбриты, продушены насквозь каким-то истинно дворянским и гвардейским запахом, смесью отличнейшего сигарного дыма и удивительной пачули.
Литературно-художественный контекст как выражение экзистенциальной драмы человека в романе «дым»
Привлечение литературно-художественного контекста, исследование существующих в нем литературных традиций (автотрадиции и семантики «чужого слова» в романе) позволяет глубже осмыслить художественные особенности романа Тургенева, вскрыть его экзистенциальный потенциал.
Думается, что экзистенциальные элементы, приведшие к образованию драмы жизни двух героев в романе «Дым», накапливались в предшествующем творчестве писателя, начиная с его лирических произведений. Проследим истоки экзистенциально ориентированной драмы героев «Дыма» в предшествующем творчестве Тургенева - в его лирике и романистике. Как нам известно, данные связи «Дыма» впервые устанавливаются в тургеневедении.
Так, мотив «непризнанных мучений» в образе Ирины Ратмировой, на наш взгляд, впервые обозначился в стихотворении молодого Тургенева «К А.С.» (1843). В нем изображены две встречи лирического героя с девушкой: до и после ее замужества.
Начало следующей пятой строфы «К А.С.» - «А случай вновь не сблизил нас.../И вдруг теперь я встретил вас» (1, 41) — обнажает характерную черту будущей тургеневской прозы. Эти стихи стоят у истоков образа случайного, типичного для романной поэтики писателя. Слово вдруг из стихотворения «К А.С.» является синонимом слова случай.
Так, в первом романе его главный герой Рудин лишь по стечению обстоятельств оказывается в салоне Ласунской, там его никто не ждал, о нем ничего не знали. Нелепой ошибкой, жестокой случайностью является извещение о смерти г-жи Лаврецкой в одной из парижских газет, приведшее к трагическому финалу любви Лаврецкого и Лизы. Роковой случайностью предстает внезапно набежавший ливень в «Накануне», приведший к смерти Инсарова и к исчезновению Елены. Смертоносной случайностью выглядит порез пальца Базаровым при вскрытии тифозного трупа в «Отцах и детях». Случайная встреча, приведшая к драме, лежит в основе баденского романа Литвинова и Ирины. Случайным стало самое рождение Нежданова в романе «Новь», незаконнорожденного сына князя: его появление на свет совсем не ожидалось вельможей. В «Нови» мы имеем дело с абсолютизацией случайного в творчестве писателя: случаен сам главный герой. Философское обоснование категории случайного (игра судьбы) в жизни человека писатель сформулировал в концовке «Фауста» (1856): «Я всё это время столько думал ... о тайной игре судьбы, которую, мы, слепые, величаем слепым случаем. ... Мы все должны смириться и преклонить головы перед Неведомым» (5, 128). Близка к этому суждению и более поздняя сентенция из «Довольно» (1865): «Строго и безучастно ведет каждого из нас судьба - и только на первых порах мы .. . не чувствуем ее черствой руки» (7, 226).
Если пятая строфа этого стихотворения уводит нас в мир «Отцов и детей», то шестая — продолжающая характеристику героини — проецируется в тургеневский «Дым», на образ Ирины Ратмировой. Стихи — «На ваших мраморных чертах, / На несмеющихся губах / Печать могучего сознанья ... » (1, 42) — отразятся в таком описании: « ... а образ Ирины так и воздвигался перед ним в своей черной, как бы траурной одежде, с лучезарной тишиной победы на беломраморном лице» (7, 342). Здесь Ирина в сознании Литвинова предстает великолепной скульптурной фигурой в духе античных богинь: воздвигался, лучезарная тишина победы, беломраморное лицо — все эти элементы ассоциируются со статуями олимпийских небожителей Древней Греции и Рима. Не случайно первое же баденское описание Ирины соотносится с миром античности: «Ее тонкий стан развился и расцвел, очертания некогда сжатых плеч напоминали теперь богинь, выступающих на потолках старинных итальянских дворцов» (7, 297) . Ирина дана здесь в восприятии Литвинова: позже это впечатление отразится в воображаемом им портрете героини, который «воздвигался» перед ним (конец XV главы). А стих «Печать могучего сознанья ... », лежащая «на мраморных чертах» и «несмеющихся губах» героини, соотносится со всё подавляющей красотой Ирины, которой покорился Литвинов еще до признания. Выражение «Печать могучего сознанья» станет определяющим в жизненном самочувствии Ирины в «Дыме»: она глубоко сознает свое трагическое положение в мире. Несмотря на природные качества (ум, красота), блестящее положение в обществе она помнит первую любовь, называя ее «светлой полосой» в своей жизни, в то же время беспощадно критикуя свет, его пороки, она не может, она не в силах покинуть это, по ее выражению, «болото» (7, 322). На ней лежит некая «роковая печать», роднящая ее образ с героями древнегреческих трагедий, которые, как, например, Эдип, полностью осознают свое положение, но изменить его не в силах. Так и Ирина: всё понимая, она не может вырваться из светского круга в другую жизнь, ей не дано уехать «в неведомую даль» вместе с любимым Литвиновым. Выражение «Печать могучего сознанья» из указанного стихотворения в «Дыме» превращается в такую финальную экзистенциально насыщенную характеристику всё понимающей героини, как «озлобленный ум».
«Сияя страшной красотой ...» , - читаем далее в стихах: такой же недоброй, демонической, несущей зло окажется для Литвинова и красота Ирины в романе «Дым». В конце этой строфы героиня характеризуется так: «Вы предстоите предо мной / Богиней гордого страданья» (1, 42). Именно такой - «богиней гордого страданья» - предстает в романе Ирина: женщина-красавица, созданная для счастья, но при всем внешнем благополучии обреченная на тягостное существование в мире большого света; отсюда ее „.глубокое - неутолимое, - неутихающее „страдание в - ненавистной—ей—среде, - -превращающееся после разрыва с Литвиновым в состояние «озлобленного ума». «Озлобленный» потому, что эта женщина, осознавая весь драматизм своего положения в этом мире, не в силах его изменить, и ничто не может помочь героине; ей остается одно: одинокое и глубокое, гордое страдание в великосветской среде. Внутри ее - «гордое страдание», снаружи — «озлобленный ум» человека, не нашедшего дороги к счастью, в судьбе которого виновата не только «сладкая среда» высшего света, но и он сам.
Вместе с тем начальные стихи следующей, заключительной строфы -«И я молю вас в тишине: / Всю вашу жизнь раскройте мне ... » (1, 42) — дважды отразятся в повествовании «Дыма»: в XII главе (рассказ Литвинова по просьбе Ирины о своей жизни) и особенно рельефно, акцентировано в XIII главе (исповедь Ирины перед Литвиновым на одной из дорожек Лихтенталевской аллеи).
Сравнительный анализ стихотворения «К А.С.» и романа «Дым» приводит к выводу о том, что в лирическом целом намечены: элементы сюжетной линии «Дыма» и образа его главной героини (скульптурный, исповедальный) и в первую очередь обозначен ключевой мотив ее образа — мотив глубокого страдания, или ее главная экзистенциальная позиция в этом мире. Вместе с тем в стихах проявились и такие общие особенности романной поэтики Тургенева, как случайность событийного ряда и «тайный психологизм».
Своеобразие воплощений общекулътурного контекста в драме существования героев «дыма»
В общекультурном контексте романа «Дым» важное местно занимают музыкальные традиции, так как известно, что музыка играла огромную роль и в жизни, и в творчестве И.С.Тургенева . В описании героев в романах писателя существенная роль отводится музыкальным произведениям. В этом плане роман «Дым» также не является исключением. В нем читатель знакомится с оперой Дж. Верди «Травиата», с опереттой Ж. Оффенбаха «Орфей в аду», с вальсом И. Штрауса, с романсом «Скажите ей...» на слова Е.П. Растопчиной «Когда б он знал...». Один из этих музыкальных элементов романа носит сквозной характер.
Изображая музыкальный мир Бадена, автор искусно соотносит его с личной драмой своей героини. Процитируем начало второго абзаца первой главы: «А впрочем, всё шло своим порядком. Оркестр в павильоне играл то попурри из «Травиаты», то вальс Штрауса, то «Скажите ей», российский романс, положенный на инструмент услужливым капельмейстером» (7, 249). Опера Верди «Травиата», упомянутая перед изображением пошлого людского мира, также выражает его авторскую оценку. В переводе с итальянского травиата означает падшая , заблудшая . В контексте главы слово травиата определяет нравственную сущность баденского мира, столпившегося вокруг «русского дерева» - это заблудшие, падшие люди.
Вместе с тем слово травиата характеризует и драматическую судьбу Ирины. Не случайно в концовке произведения актуализуется одно из значений этого слова: «Это заблудшая душа» - сказано там о героине (7, 407). Эти значения падшая , заблудшая характеризуют не только ее поведение в отношении Литвинова (завершившееся предательством и предложением стать «штатным любовником»), но и драматическую судьбу незаурядной женщины в целом, судьбу человека, заблудившегося в потоке жизни184. Несмотря на свои богатые природные и душевные качества, она оказалась не в силах порвать с великосветской средой и выйти на иную дорогу жизни.
Известно, что «Травиата» (1853) - это опера Дж. Верди, созданная на основе драмы Александра Дюма-сына «Дама с камелиями» (1852). В ней рассказана история куртизанки Виолетты Валери, умирающей в молодом возрасте от чахотки. В романистике Тургенева эта опера Верди занимает особое место: писатель дважды обращался к этому музыкально-сценическому произведению — в «Накануне» и в «Дыме». Если в первом из них судьба Виолетты осмысляется с позиций возвышенно-трагических, связана с жертвенным сюжетом Елены и Инсарова, то в «Дыме» перед нами представлено уже попурри из оперы, ее кусочки, акцент здесь сделан на ее развлекательности, популярности. В «Дыме» «Травиата» - лишь частичка баденского фона, только элемент из удовольствий курортной жизни. В этом свете отношения Ирины и Литвинова выглядит не более как мимолетный роман «на водах» (7, 317), как «история пошлая, обыкновенная». Такова одна из функций упоминания этой оперы Верди в начале тургеневского романа.
В отличие от Виолетты в «Травиате», пожертвовавшей собой ради любимого человека, Ирина не способна к такому поступку ни в первый раз в Москве, ни во второй раз в Бадене. Но если в московской истории немалая доли вины падает и на Литвинова, не сказавшего нужного «слова», то в баденской всё зависело только от Ирины. Вместе с тем попурри из «Травиаты» - это сама натура Ирины, сотканная из контрастных желаний, которые образуют неразрешимое противоречие в ее душе, сказавшееся в финальной сцене на баденском вокзале.
И только течение самой Жизни, ее естественное и вечное движение («Пока она колебалась, раздался громкий свист, и поезд двинулся») развязывает этот драматический узел.
Вместе с тем отдельные черты авторской характеристики этой оперы в «Накануне» актуализируются в романе «Дым». В «Накануне» читаем: «В театре давали оперу Верди, довольно пошлую, сказать по совести, но уже успевшую облететь все европейские сцены, оперу, хорошо известную нам, русским, - «Травиату»» (6, 287). Определение «довольно пошлую» соотносится с линией героев «Дыма», в частности, Ирина предлагает Литвинову поселиться рядом с ней в Петербурге, стать ее любовником, домашним другом и другом его превосходительства (7, 391). Характеристика этой ситуации Литвиновым созвучна вышеприведенной авторской оценке в «Накануне»: «Итак, опять, опять обман, или, хуже обмана - ложь и пошлость» (6, 289). Отразились в «Дыме» и другие авторские комментарии «Травиаты» в «Накануне». В последнем читаем: «Начался дуэт, лучший нумер оперы, в котором удалось композитору выразить все соэюаления безумно растраченной молодости, последнюю борьбу отчаянной и бессильной любви» (6, 289). Выражение «все сожаления безумно растраченной молодости» применимо к судьбе Ирины после отъезда из Москвы.
С точки зрения героини, ее жизнь в эти десять лет, проведенных в высшем свете, это и есть «безумно растраченная молодость» (Ирина уехала из Москвы, когда ей было всего семнадцать лет). Все свои сожаления; всю свою боль об этом она изливает Литвинову на дорожках Лихтенталевской аллеи в тринадцатой главе.
Между тем в сюжете «Дыма» реализуется и такая характеристика жизни «двух сердец» в «Накануне», как «последняя борьба отчаянной и бессильной любви». И в самом деле, в «Дыме» любовь Ирины к Литвинову знаменует собой именно борьбу со своим светским «я», со всем светским пошлым, которое вошло в нее в эти десять лет. И такая любовь-борьба в
«Дыме» действительно и отчаянная (потому что эта борьба, как чувствует сама героиня, ее последняя попытка вырваться из пошлого мира), и бессильная: Ирине, несмотря на все усилия, так и не удалось сбросить с себя иго света, сбросить его цепи.
Мы видим, что некоторые размышления автора над оперой «Травиата» актуализировались в его романе «Дым», в образе Ирины, в ее отношениях с Литвиновым. Перед нами еще один пример реализации автотрадиции в «Дыме», освещающей драму не просто любви, но драму самой жизни человека, потому что ее разрешение открывало перспективы совершенно другой жизни героев. Ирина, несмотря на все отличия от Елены, типологически близка к ней: она тоже накануне новой жизни с Литвиновым (как Елена с Инсаровым): но обе героини так остаются в этой позиции преддверия.
Традиции романа «дым» в творчестве И.А. Бунина и А.А.Блока
Традиции романа «Дым» повлияли на творчество таких русских писателей XX века, как И.А. Бунин и А.А. Блок. Тема «Тургеневские традиции в прозе И.А. Бунина» одна из традиционных в литературоведении. Известно, что тургеневская литературная линия одна из самых заметных в творчестве И.А. Бунина234. Сам поэт-прозаик подчеркнул своё родство с творческой манерой Тургенева в плане нахождения главной мелодии произведения, его основной тональности как принципа всей последующей постройки целого . Уже современная критика отметила созвучие бунинского изображения дворянских гнезд в «Антоновских яблоках», «На хуторе», «Золотом дне», «Суходоле» тургеневским описаниям усадеб из «Дворянского гнезда», «Фауста», «Затишья», «Трех портретов»" . Как правило, исследователи прослеживают тургеневскую линию в творчестве И.А. Бунина 1890-х - начала 1910-х годов, и в меньшей степени в его произведениях, написанных в эмиграции . Вопрос о влиянии романа «Дым» на замысел и общую концепцию бунинской книги «Темные аллеи», как нам известно, еще не ставился и не рассматривался в работах специалистов. Известно, что сам писатель в заметке «Как я пишу» указал, что первый рассказ, давший название всей книге, «Темные аллеи», возник в процессе чтения им стихотворения Н.П. Огарева «Обыкновенная повесть»238. «Настроение этого стихотворения, - замечает исследователь, — перешло в один из лучших рассказов и далее дало настроение всей книге «Темные аллеи»239. В другой работе читаем: « ... замысел книги И.А. Бунина «Темные аллеи» навеян стихотворением Огарева «Темные аллеи»240. Действительно, выражение «обыкновенная повесть» перейдет в повествование рассказа «Темные аллеи» в виде фразы «история пошлая, обыкновенная», которую произносит ее герой, Николай Алексеевич; многие рассказы книги «Темные аллеи» построены в виде воспоминаний о прошлом героя-рассказчика, и этим близки к стихотворению Н.П. Огарева. Вместе с тем стихотворение Н.П. Огарева можно считать только одним из источников общего колорита бунинской книги. Немаловажную роль для формирования ее концепции, на наш взгляд, сыграл тургеневский роман «Дым», а именно: любовная история Литвинова и Ирины, разыгравшаяся в Бадене. И.А. Бунин так определил основную мысль своей книги: «Все рассказы этой книги только о любви, о ее «темных» и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях»241 (письмо Бунина Н.А. Тэффи от 23.02. 1944; курсив наш). Писатель, называя книгу «Темные аллеи», подразумевал под этим страдания, мучения, боль, одним словом, жизненную драму, которую несло чувство любви его героям. Весьма затруднительно такой смысл вычитать из указанного стихотворения Н.П. Огарева, послужившего лишь толчком к написанию книги. Между тем как баденские отношения Ирины и Литвинова пронизаны именно таким идейно-эмоциональным смыслом, являясь предтечей «общей идеи» бунинской книги. К Лихтенталевской аллее Бадена, к этому важнейшему топосу романа «привязаны» страдания его героев - Ирины и Литвинова.
Эта аллея является главным топосом любви в романе. Здесь Ирина исповедуется перед Литвиновым, вспоминая их светлую полосу жизни; здесь он произносит красноречивые слова, говорящие о его чувствах к ней теперь («Вы сейчас сказали мне, Ирина Павловна, что я не хочу забыть прежних дней... Ну, а если я не могу забыть их?» (7, 322)); здесь же, в день приезда Татьяны, 18 августа, встречаются все главные герои романа: невеста Литвинова, он сам, Потугин, Ирина, а также Капитолина Марковна. По этой аллее 15 августа нервно ходит Литвинов, уже осознавший свою любовь к Ирине (глава XVI), отсюда же он «бегом пустился» к ней, чтобы признаться в любви.
На этой аллее ведущий пространные речи о России Потугин (глава, XIV) как бы предрекает Литвинову безрадостный финал его отношений с Ириной: «А тут красота и участие, тут теплота и свет, - где же противиться? И побежишь, как ребенок к няньке. Ну, а потом, конечно, холод, и мрак, и пустота... как следует. И кончится тем, что ото всего отвыкнешь, всё перестанешь понимать. Сперва не будешь понимать, как можно любить; а потом не будешь понимать, как жить можно» (7, 331—332). В XIX главе Потугин уже «доказывает» Литвинову такой финал своим опытом: «Разве вы не видите ... что перед вами человек разбитый, разрушенный окончательно уничтоженный тем самым чувством, от последствий которого он желал бы предохранить вас, и... и к той же самой женщине!» (7, 365). И все это говорится Потугиным на Лихтенталевской аллее, по которой идет Литвинов после очередного свидания с Ириной.
Но самое важное заключается в том, что именно на этой аллее, ставшей в романе аллеей любви, начнется внутренний разлад Литвинова, его моральное раздвоение, его страдания и терзания, которые породят ад в его душе, связанный с любовью к Ирине. Так возникает образ Лихтенталевской аллеи как символа мрачной и жестокой любви.
Вот как описано состояние героя после исповеди-разговора Ирины (XIII глава). Начало XIV главы акцентирует внимание на душевном строе героя: «Литвинов ... вышел на аллею. Чудаки эти светские женщины, — думал он, - никакой в них нет последовательности... И как извращает их среда, где они живут и безобразие которой они сами чувствуют!..» Собственно он совсем не то думал, а только машинально повторял эти избитые фразы, как бы эюелая тем самым отделаться от других, более жутких дум» (7, 323). «Жуткие думы», нахлынувшие на Литвинова после горячей исповеди Ирины, это и есть начало психологического ада, в который погрузится вскоре вся его душа без остатка.
О терзаниях героя (в день приезда Татьяны в Баден) на Лихтенталевской аллее во время встречи всех основных действующих лиц романа сказано: «Не успел он вступить в аллею, как увидел издали Ирину. Она шла к ним навстречу с своим мужем и Потугиным. Литвинов побледнел как полотно, однако не замедлил шагу и, поравнявшись с нею, отвесил безмолвный поклон. И она ему поклонилась любезно, но холодно и, быстро окинув глазами Татьяну, скользнула мимо...» (7, 355). Слово «издали» характеризует нравственную состояние Литвинова: он издалека заметил Ирину, ибо душа его тянется к ней, а рядом с ним по этой аллее идет невеста, Татьяна, всего пару часов назад приехавшая в Баден. Герой мучительно «раздваивается» в баденском пространстве любви, каким является Лихтенталевская аллея. « ... ему казалось, - замечает повествователь, - что он опять чувствует на лице своем вопрошающий взгляд Татьяны, но он ошибался: она глядела себе под ноги, на песок дорожки» (7, 356).
