Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Дни недели 10
I. 1. Понедельник 14
1.2. Пятница-судьба 19
I. 3. Дни недели, втянутые в смысловое поле пятницы (четверг, воскресенье) 31
I. 4. Суббота 44
Глава II. Времена года 60
II. 1. «Ох, лето красное! любил бы я тебя...» 60
II. 2. «Уж небо осенью дышало...» 88
П. 3. «И рады мы проказам матушки зимы...» 128
II. 4. «Так в землю падшее зерно весны огнем оживлено...» 174
Заключение 212
Список использованной литературы 220
Введение к работе
Время и пространство образуют структуру мироздания. Такая же фундаментальная роль принадлежит им в художественном мире, более того, они во многом раскрывают и индивидуальный облик писателей - творцов этого мира. Поэтому ученых-филологов в последние полстолетия особенно занимают вопросы о формах и способах конструирования пространства и времени творческим сознанием («хронотоп» М.М. Бахтина, понимание текста как пространства у В.Н. Топорова и др.). Однако отношения между этими составляющими неравноправны изначально. Пространство находится в «подчинении» у времени: с действием времени связаны метаморфозы пространства, через идею времени может быть объяснено и сюжетное движение. И если говорить о художественном моделировании времени, то в этой перспективе особенно интересно творчество А.С. Пушкина.
Литературоведы описывали «пушкинское» время в двух основных аспектах.
Во-первых, это работы, посвященные художественной онтологии и поэтике времени в пушкинском творчестве. Среди них можно назвать, к примеру, наблюдения В.А. Грехнева1 над трансформацией у Пушкина элегического времени или размышления Е.М. Таборисской" над сложным соотношением в пушкинской лирике истории, биографии поколения и воображаемой автобиографии поэта. Среди зарубежных исследований отметим работу С. Евдокимовой, построенную на принципе комплементарности исторического факта и мифа (вымысла)3.
Во-вторых, это работы, напрямую связанные с изучением пушкинского календаря. Поводом для подобных разысканий стало знаменитое 17-е примечание к роману «Евгений Онегин» о том, что в нем «время расчислено по календарю». И целый ряд пушкинистов (от Г.А. Гуковского до С. Шварцбанда) и,
' См.: Грехнёв В.А. Мир пушкинской лирики. - Нижний Новгород, 1994.
2 См.: Таборисская Е.М. Феномен «самостоянье человека» в лирике Пушкина: Автореф. дис. ... д-ра филол.
наук.- Воронеж, 1997.
особенно, комментаторов «Онегина» (таких, как В.В. Набоков, Ю.М. Лотман, А.Е. Тархов) занимался уяснением внутренней хронологии романа и ее соотнесением с историческим временем, предлагая при этом различные, иногда взаимоисключающие версии понимания «календаря».
Наличие такого рода несоответствий и противоречий заставило некоторых пушкинистов усомниться в самой постановке проблемы, что категорически было резюмировано B.C. Баевским: «Время романа - не столько историческое, сколько культурно-историческое, вопросы же хронологии оказываются на периферии художественного зрения поэта»4. И за последние два десятилетия было предложено несколько таких альтернативных - «антихронологических» (или, вернее, «метахронологических») - подходов к пониманию календаря и «Онегина», и некоторых других пушкинских произведений. Сошлемся, к примеру, на работу В.А. Кошелева, в которой организация времени в романе рассматривается в проекции на канву православного календаря , на заметку Д.Н. Медриша, в которой показывается отражение в пушкинском творчестве фольклорных примет временного цикла6, или - на статью Н. Кондратьевой-Мейксон, в которой анализируются несовпадения между пейзажами и датировками в «Капитанской дочке» и выявляется смысловая логика таких несовпадений.7
В русле этого иного подхода отдельно нужно упомянуть об исследовании А.И. Иваницким историософских и инициационных смыслов зимы в цикле пушкинских произведений8 и о работе А.А. Фаустова, в которой были раскры-
' См. Evdokimova S. Pushkin's Historical Imagination I Svetlana Evdokimova. - New Haven; London: Yale Univ.
Press, 1999.
4 См.: Баевский В. «Сквозь магический кристалл»: Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А. Пушкина. -
М.: Прометей, 1990. С. 116.
3 См.: Кошелев В.А. Евангельский «календарь» пушкинского «Онегина» (к проблеме внутренней хронологии
романа в стихах) // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков: Цитата, реминисценция, мотив,
сюжет, жанр: Сб. науч. тр. - Петрозаводск, 1994. - С. 131-150.
6 См.: Медриш Д.Н. Язык поверий и примет: Пушкин и народный месяцеслов // Русская речь. - 1993. - № 5. -
С. 92-96.
7 См.: Кондратьева-Мейксон H. По какому календарю?.. (Время и пейзаж в «Капитанской дочке») // Вопросы
литературы. - 1987. - № 2. - С. 168-176.
s См.: Иваницкий А.И. Исторические смыслы потустороннего у Пушкина: К проблеме онтологии петербургской цивилизации. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т , 1998.
ты пятничные смыслы поэмы «Домик в Коломне» на фоне пушкинского творчества в целом.9
Наконец, нужно сослаться на целую серию изысканий, посвященных исследованию в различных пушкинских произведениях святочных мотивов -прежде всего в «Онегине» (в связи с анализом сна Татьяны), а также в «Повестях Белкина» и в «Домике в Коломне» (работы Е.С. Хаева, И.Л. Поповой и др.).
В заключение краткого обзора литературы подчеркнем, что в настоящем исследовании обращаемся к ценным наблюдениям из ученых трудов, в которых время не является предметом изучения.
Настоящее диссертационное исследование, отталкиваясь от подобного -«метахронологического» - взгляда на календарь, в качестве главной своей цели выдвигает определение семантического статуса дней недели и времен года в художественном мире Пушкина. Соответственно, из поля внимания исключаются временные пометы, носящие сугубо «историко-биографический» характер. Для нас будут важны только те из них, чье значение реализуется в сюжетном строе, в сети постоянных мотивов и символов, в системе лексико-тематических комплексов, из которых в сумме и складывается авторская «мифология» дней недели и времен года. (В толковании ее следуем за классической работой P.O. Якобсона о статуе в пушкинской «поэтической мифологии», характеризуемой так: «В многообразной символике поэтического произведения мы обнаруживаем постоянные, организующие, цементирующие элементы, являющиеся носителями единства в многочисленных произведениях поэта, элементы, накладывающие на эти произведения печать поэтической личности...».'0) Разумеется, таким образом реконструируемый календарь - не всегда исключительно собственное достояние Пушкина. Мы сможем наблюдать наложение на пушкинские смыслы фольклорной и христианской «концептосфер», общеевропейских литературных и культурных моделей.
' См.: Фаустов А.А. Из ономастикона пушкинского «Домика в Коломне» (Параша и Фекла) // Кормановские чтения. - Ижевск, 2002. - Вып. 4. - С. 19-33.
10 См.: Якобсон Р. Работы по поэтике / Переводы / Сост. и общ. ред. М.Л. Гаспарова - М.: Прогресс, 1987. - С. 145, и далее.
6 Достижение указанной цели предполагает решение следующих основных задач:
составить возможно более полный каталог эксплицитных и имплицитных указаний на дни недели и времена года в художественных произведениях Пушкина;
выявить семантику дней недели и обнаружить закономерности в их упоминаниях Пушкиным;
вскрыть семантику времен года в пушкинском творчестве;
определить индивидуальные границы пушкинских времен года и соотнести их семантические модели с соответствующими календарными праздниками;
проследить биографическую динамику образно-смысловых ореолов пушкинских дней недели и времен года;
опосредованно через исследование времен года по-новому установить хронологию повестей «Дубровский», «Капитанская дочка», отчасти - романа «Евгений Онегин».
Актуальность диссертации обусловлена все возрастающим интересом к механизмам художественного конструирования времени, а также - к «авторскому поведению» художника (термин А.А. Фаустова).
Научная новизна исследования заключается в том, что изучение календаря осуществляется в нем с новых позиций и на материале всего художественного творчества Пушкина. Более того, в предлагаемой диссертации принцип синтетизма распространяется отчасти и на биографические аспекты «авторского поведения» Пушкина.
Объектом и материалом работы являются прежде всего художественные произведения Пушкина; по мере необходимости в ходе анализа мы обращаемся и к «нетворческому» наследию поэта (письма, исторические и литературно-публицистические сочинения и др.). Предметом исследования выступает семантика дней недели и времен года в художественном мире Пушкина.
Методологической базой работы послужили философские, литературоведческие, фольклорно-этнографические и др. разыскания таких ученых, как Д.К. Зеленин, А.Ф. Лосев, М.М. Бахтин, P.O. Якобсон, В.Н. Топоров, Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, Т.М. Николаева, В. Шмид, Н.И. Толстой, СМ. Толстая и др.
Теоретическая значимость диссертации заключается в анализе на материале пушкинского творчества таких ключевых категорий, как художественное время и художественный кадендарь.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть применены в разработке вузовского курса истории русской литературы XIX века и в чтении спецкурсов по творчеству А.С. Пушкина. Наблюдения и выводы диссертации могут быть использованы в дальнейших исследованиях семантики пушкинского календаря и авторского календаря в творчестве других писателей.
Апробация работы. Диссертация обсуждена на кафедре русской литературы Воронежского государственного университета. Ее основные положения докладывались на региональной научных конференциях «Художественная антропология и авторское начало в русской и мировой литературе» (Воронеж, 2005), «Современность русской и мировой классики» (Воронеж, 2006), на ежегодных научных сессий филологического факультета ВГУ в 2004 - 2006 гг. По теме диссертации опубликовано 6 работ.
Основные положения, выносимые на защиту:
Семантическое наполнение времени в художественном мире Пушкина выстраивается по двум осям - творчества и судьбы, сходящимся в точке смерти.
Поворотный этап творческой эволюции Пушкина - обращение в художественных текстах к фиксации мелких временных единиц (дни недели, даты) - связан, в первую очередь, с раздумьями поэта над отношениями человека и судьбы в 1827 - 1830 гг. и особенно - накануне перемены семейного статуса.
Ключевыми днями недели у Пушкина являются суббота и пятница, биографически находящиеся в отношении дополнительного распределения: водоразделом между их эксплицитными упоминаниями выступает 1830 г.
Идея судьбы у Пушкина, календарно реализуясь в семантических моделях лета, зимы, пятницы (и подчиненных ей дней недели - четверга и воскресенья), опирается на фольклорное основание, а в позднем творчестве вырастает до смыслового регистра Промысла.
Лето и зима в пушкинских текстах задают противоположные векторы развития любовных сюжетов: разрешение летних коллизий гибельно и предстает ловушкой судьбы, динамическое развертывание коллизий зимних ведет к обретению суженых по воле Провидения.
Идея творчества у Пушкина имеет религиозно-онтологические коннотации, ветхозаветный план которых - покой - проявляется в семантике субботы, отчасти - зимы и осени (поэтические сны), а новозаветный план -уединение и вдохновение - в семантике осени.
Весна и осень ассоциируются в пушкинском мире с преодолением смерти. При этом с осенью - пространством памяти и культуры - пересекается весна в том ее «античном» изводе, который воплощен в ранней лирике Пушкина. В период же зрелого творчества весеннее смертное томленье ищет утешения в ценностях христианских.
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения, списка использованной литературы. Библиография насчитывает 247 наименований. Общий объем диссертации составляет ZAZ , страницы.
Добавим, что обе главы имеют несколько разделов, посвященных определенным отрезкам времени: глава I включает четыре раздела (о понедельнике, пятнице-судьбе, четверге и воскресенье, субботе); глава II - четыре раздела об отдельных временах года (о лете, осени, зиме, весне). Поскольку дни недели у Пушкина обладают невысокой частотностью, все их контексты приводятся в
начале главы I. Напротив, упоминания времен года в пушкинских текстах многочисленны, поэтому соответствующие им контексты даются в начале каждого из разделов.
Времена года как более крупные части годового цикла вбирают в себя мелкие единицы: «универсальные» дни недели и «неуниверсальные» месяцы, в свою очередь, поглощающие даты. «Неуниверсальный» характер месяцев у Пушкина кроется, по всей видимости, в психологии восприятия человеком календарного времени. Хотя месяцы и образуют годовой круг, но - в его рамках -не повторяются; в силу этого им присуща большая дискретность и ориентированность на конкретику линейного - исторического - времени.
Что касается взаимодействия семантики времен года и месяцев, заметим, что в каждом случае необходимо иметь в виду пушкинские акценты: месяц или время года, или их смысловое совмещение (например, Рождество / Святки - это зима, а не декабрь, но Покров - это и октябрь, и осень). О влиянии церковных праздников на мифологию пушкинского календаря можно с уверенностью сказать, что чаще всего (как это свойственно и фольклорной модели мира) семантика праздника является доминантной для времени года и тем самым как бы стирает семантику месяца.
При изучении пушкинского творчества особую трудность представляют произведения, в которых встречаются разноуровневые календарные маркировки. Как правило, однако, в подобных произведениях доминирует все же тот или иной календарный элемент (время года, месяц, день недели и т.д.), и потому «крупным планом» рассматриваются они в соответствующей этому элементу главе диссертации. К примеру, «Барышня-крестьянка», где господствуют пятница и осень, - в главе о днях недели.
И последняя оговорка. Поскольку нас интересует авторская мифология календаря, мы не включаем в каталоги все пушкинские пометы дней недели, времен года, месяцев. Однако при обнаружении семантических сближений считаем возможным и даже необходимым приводить примеры из нехудожественных текстов Пушкина (писем, дневников и т. д.).
Понедельник
Эксплицитные называния событий понедельником у Пушкина достаточно редкое явление. В раннем творчестве понедельник встречается дважды: в сказке «Царь Никита и сорок его дочерей» (1822) и в стихотворении из письма к В.П. Горчакову 1823 года. Второй из двух понедельников в стихотворении биографического характера явно не знаковый: «Зима мне рыхлою стеною К воротам заградила путь .. . Сижу я дома как бездельник, Но ты, душа души моей, Узнай, что будет в понедельник, Что скажет нам Варфоломей» [II; 249]12. Пушкин пишет о насущном, о том, что его интересовало и волновало в то время. А в круг его интересов и волнений входила тогда Пульхерия Варфоломей (отмеченная Пушкиным в 1-ом столбце его знаменитого «донжуанского списка») и, соответственно, «пестрый дом» отца Пульхерии, где поэт встречался с красавицей \ Однако историческое (и даже бытовое) комментирование произведений, связанных с биографией Пушкина, не всегда проясняет его собственную авторскую мифологию дня недели.
Несомненно знаковым является понедельник пушкинской сказки «Царь Никита». Вот как он задан в тексте: «Будь не царь я, а бездельник, Если в чистый понедельник Сжечь колдунью не велю: И тем небо умолю» [II; 222]. «Чистый понедельник », как известно, - понедельник первой недели Великого поста. По свидетельству Балова, в Малороссии этот праздник назывался «полоскозу-бом»: в этот день крестьяне полоскали зубы водкой, он был ознаменован множеством бесчинств (пьяные драки, суды и расправы над колдунами, ведьмами)1 . Потому угроза царя «сжечь колдунью» в чистый понедельник в пушкинском тексте весьма логична. Более того: царь собирается этим актом «умолить небо». Это прочитывается, с одной стороны, как возможное очищение его собственных грехов, а следовательно, и избавление сорока дочерей от порока, а с другой стороны, эта мольба - вызывание дождя царём-тружеником: «Не творил добра ни зла И земля его цвела. Царь трудился понемногу...» [II, 222]. Согласно традиции «метеорологических объяснений» фольклора в XIX веке, А. Н. Афанасьев считал, что «полоскозуб» в чистый понедельник связан с ведьмами и силами, которые управляют тучами и дождями 3. Не вдаваясь в подробности сюжета сказки, скажем, что нечистая сила ведёт гонца к избушке ведьмы («Видно вёл его сам бес»), и эта же сила, вызванная ворожбой ведьмы, приносит искомое («Трое суток ворожила, Так что беса приманила ... Сам принёс он ей ларец, Полный грешными вещами ...» [II, 225]).
(На все проведённые выше рассуждения можно возразить общеизвестным фактом: до нас дошли только начальные стихи сказки, записанные рукою Пушкина (следующие листы тетради были уничтожены). Представленный в академическом издании текст напечатан по сказке, вышедшей в заграничном сборнике 1861 года. Исследователи считают, что он «не вполне достоверен», но приблизительно соответствует тому, что написал Пушкин16. Дошедшие до нас наиболее достоверные списки содержат 76 стихов сказки, а всего их - 234, и, возможно, остальные испорчены переписками. Процитированные стихи находятся за границами определённой достоверности: 111 - 114. Однако, думается, чистый понедельник - собственная пушкинская датировка.)
Сюжет сказки, дополненный заимствованиями из народных песен, сказок, лишний раз иллюстрирует прекрасную осведомлённость Пушкина в области фольклора. Упоминания в его произведениях о каких-либо народных обычаях, обрядах, суевериях всегда правильны, всегда впопад. Таковой является и женская божба пятницей в устах Лизы («Барышня-крестьянка») , таково и описание патриархального уклада жизни в семействе Лариных во 2-ой главе «Евгения Онегина»: «У них на масленице жирной Водились русские блины; Два раза в год они говели: Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод; В день троицын, когда народ Зевая слушает молебен, Умильно на пучок зари Они роняли слезки три ...» [VI; 47]. В последней фразе засвидетельствован старинный русский обычай плакать на цветы в день Троицы: существовало поверье, что слёзы, пролитые на цветы, смывают грехи18.
Исследователями не раз отмечалась фольклорная и этнографическая достоверность в пушкинских описаниях гадания. Смысл этого действа - в контакте с умершими предками или нечистой силой, через посредничество которых и возможно узнать будущее19. Знаменательно, что ведьма из сказки «Царь Никита» не колдует, чтобы разрешить проблему, а ворожит - гадает: «Трое суток ворожила, Так что беса приманила». Фактическим исполнителем царского желания явилась не искомая ведьма, а вызванный ею нечистый. В славянской мифологии нечистые духи отождествлялись с душами умерших. А. Балов в упомянутой статье делает вывод о том, что «понедельник посвящался нашими предками язычниками .. . ведьмам, русалкам, душам умерших...».
И в связи с этим замечанием нам не кажется случайным совпадением ещё одно упоминание Пушкиным понедельника как дня, действительно связанного с умершими предками, - в «Послании Дельвигу» (1827). Это как раз случай имплицитного называния дня недели в истории похищения высокородных останков студентом и «преступным кистером»: «Вот он студент однажды в воскресение Сошёлся с кистером градским ... За кружкой пива мой мечтатель Открылся кистеру душой .. . Смутился кистер изумленный. .. . Ну, так и быть! Дает он слово, Что к ночи будет все готово И другу назначает час. Они расстались. День угас; Настала ночь. Плащом покрытый, Стоит герой наш знаменитый У галереи гробовой» [III; 70-71]. Встреча и сговор новоиспеченных приятелей состоялись в воскресенье, а в ночь с воскресенья на понедельник -«покушение» на скелет.
Пятница-судьба
В начале главы мы уже обратили внимание на исключительность пятницы среди пушкинских упоминаний дней недели и на то, что с 1830 года она становится самым частотным и семантически нагруженным днём.
Однако и в личной жизни Пушкина решающим (определяющим его дальнейшую судьбу) годом является 1830-й. Как известно, 6 мая 1830 года состоялась помолвка Александра Сергеевича и Натали Гончаровой. Именно болдинскую осень 1830 года (накануне обретения иного социально-семейного статуса) Пушкин в письме А.А. Дельвигу называет особенно «детородной». А в письме П.А. Плетнёву Пушкин открывает «тайну», что он « в Болдине писал, как давно уже не писал» и предоставляет список «детищ», рождённых в бол-динскую осень. Среди них и «уморительно смешные» (по отзыву Плетнёва) «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», над которыми «ржал и бился» Баратынский.
Смешные и несколько сентиментальные, на первый взгляд, простые, без затей (в духе святочного рассказа) повести соединены темой слепого случая и судьбы, от которой не уйдёшь. На родство «Повестей Белкина» с классическим святочным рассказом, столь популярным уже в начале XIX века, обращали внимание многие исследователи. Ряжение (переодевание) и маскарадность как непременные атрибуты святок (времени пограничного состояния мира) проявляются и в том, что истинный автор скрывается за маской «горюхинского сочинителя» - покойного Ивана Петровича, который «был росту среднего, глаза имел серые, волосы русые, нос прямой, лицом был бел и худощав» [VIII, 61], в противоположность Пушкину, не раз упоминавшему своё чёрное «арапское без-образие». Не оставим без внимания и такую существенную деталь, как тридцатилетний возраст, который для «горюхинского сочинителя» стал переходом в инобытие, а для настоящего автора - жениховством, переходом в иное семейное положение. (О генетической связи свадьбы со смертью написано множество работ.) Ряжение, по словам А.К. Байбурина, «отчётливо указывает на способность к оборотничеству и, соответственно, к переходу из одного мира в другой ... связано с культом предков». И далее: «Ряжение происходило в основном на святках и масленице, то есть было приурочено к переломным моментам годового цикла ... Своё и чужое перемешивалось, что невозможно представить в обыденной жизни. Возникала ситуация временного хаоса» .
Лицедейство (как, например, «белая белкинская маска» «покойника» -жениха) не только художественная особенность повестей. По свидетельствам современников, в ссылке, то есть в ситуации достаточно напряжённой (если не в состоянии «хаоса», то в состоянии душевного кризиса) Пушкин появляется в людных местах в разных до крайности обличьях: в Кишинёве, в городском саду, он гуляет «то одетый турком, то молдаванином, то евреем, то он в шинели, надетой «по-генеральски»: одна пола на плече, а другая тянется по земле»23. Что это? Игра, юродство, попытка обмануть судьбу?
В болдинских творениях Пушкина (шуточных и маскарадных, на первый взгляд) звучит извечная тема жизни и смерти, вечности и бессмертия, смысла жизни. Присущая и раннему творчеству, в 1830-м она становится явной. (Известны «условия» болдинского затвора Пушкина в период его жениховства: вокруг бушует холера, сама смерть заградила путь, по выражению Пушкина, «проклятому» счастью - браку). Близость смерти, или память смертная, делает гений поэта необъяснимо прозорливым, мудрым, прозревающим тайны судьбы. Нам остается только раскрыть и осмыслить знаки судьбы в пушкинской пятнице, занявшей царственное положение в авторской мифологии дней недели именно с 1830-го, «печального года для всех нас!», по словам поэта.
Итак, пушкинская пятница - день судьбы и суда, и эту точку зрения мы постараемся доказать. Впрочем, и для фольклорного сознания характерно особое сакральное отношение к пятнице, к которой были привязаны «всякие символические отношения, приметы, поверья, всякое вещее» (А.Н. Веселовский) . А потому проанализируем взаимодействие и соотношение пушкинских и фольклорных смыслов пятницы.
В первой «белкинской» повести «Выстрел» (1830) пятница упоминается как почтовый день: «... во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет ...» [VIII, 67]. Определение пятницы как почтового дня вводит в сферу её смыслов «ожидание (пока) неведомого известия (судьбы)». Автор не сообщает, в какой конкретно день недели, вторник или пятницу, Сильвио получает заветный пакет, давший герою возможность возвратить выстрел и отомстить. До этого момента время Сильвио текло вхолостую, как будто остановилось. Но почтовый день стал переломным, инициирующим, судьбоносным.
Писъмовный мотив соединён с семантикой судьбы и в эпизоде поэмы «Медный всадник» (1833), в котором рассказывается о «бедном» Евгении, разыскивающем домик Параши:
Евгений Стремглав не помня ничего, Изнемогая от мучений, Бежит туда, где ждёт его Судьба с неведомым известьем, Как с запечатанным письмом. На этот раз ожидает не человек, а судьба. Она и вручает роковое письмо, ставшее ударом для героя: «Он оглушен был шумом внутренней тревоги» [V, 144]. Именно после «неведомого известия» Евгений впадает в помешательство. Знаменательно и то, что реальное наводнение, послужившее основой для пушкинского текста, произошло 7 ноября 1824 года, в пятницу э. Для пушкинского Евгения это событие стало роковым. Так, в сферу смыслов пятницы прочно входят и соединяются судьба (рок, удар, неожиданное) и письмо (как нечто неведомое и ожидаемое).
«Уж небо осенью дышало...»
Осень в художественном сознании Пушкина традиционно связывают со временем поэтического творчества. Однако полный список произведений Пушкина с эксплицитно упомянутой осенью позволяет увидеть и другие ее стороны. Несомненно, частотность эксплицитной осени значительно выше лета. Да и по сравнению со всеми месяцами, названными в пушкинских текстах, сентябрь, октябрь, ноябрь встречаются чаще всего, так что в разделе редстоит решить и вопрос о тождественности семантики месяцев и времени года.
Самый поверхностный взгляд на приведенные контексты дает понять, что традиционное представление об осени как о времени поэтического творчества соотносимо, по большей части, со зрелыми произведениями Пушкина. Ранняя лирика, хотя и обнаруживает и мотивы поэзии, но представляет (не без явного элегического влияния) иной смысл осени - память, которой иногда созвучна тема неизбывной вины. В целом ряде произведений просматривается один сюжетный рисунок: разлука героев -» иногда смерть одного из них - оставшийся помнит о прошлом и не может избавиться от чувства вины. Эта схема существенно отличается от летних расставаний, поскольку в летних историях герой испытывает сожаление о потерянном счастье, а не чувство вины, и память возвращает его на места прошлого лишь для того, чтобы вновь испытать любовное упоение.
Первое упоминание осени встречается в стихотворении 1814 года «Ос-гар». Рассказ старого барда о неверности и любви даже до смерти завершается картиной, предопределяющей осень как особое время памяти: «И тихо все вокруг могильного холма! Лишь в осень хладную, безмесячной порою, Когда вершины гор тягчит сырая тьма, В багровом облаке, одеянна туманом, Над камнем гробовым уныла тень сидит» [I, 30]. Появление (вероятно) Мальвины на месте битвы, где Осгар погиб из-за любви и измены, которые он не смог забыть, неслучайно приурочено к осени - в память о счастливой поре до измены. Эта попытка получить прощение и искупить вину не остается без ответа: «И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном, И клен, зашевелясь, таинственно шумит» [Там же]. Однако автор сохраняет право памяти за певцом веков минувших - поэтом, призывающим проходящего мимо путника почтить «геройства чад, могилы сном уснувших» [I, 29]. Уже в раннем стихотворении Пушкина поэт предстает фактически в обстановке поэтического побега: у воды под деревом («Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы»). Особой силой и мощью исполнен образ водопада, представляющегося материализованным временем перед взором барда - свидетеля целой эпохи: «Склонясь седым челом над воющим потоком В безмолвии, времен он созерцал полет» [Там же]. Экспрессивное противостояние состоит в том, что поэт хранит память о минувшем над водой, отождествляющей силу времени - забвение (взять, к примеру, невероятно частотный в пушкинских текстах образ Леты).1СЬ Уже в стихотворении 1814 года отчетливо просматривается семантика пушкинской осени - память и поэзия. Остается проследить, в какой период творчества «сверкает» та или иная грань осени и когда они сливаются. (Так, в «Романсе» (1814) («Под вечер осенью ненастной...») осень созвучна памяти: расставанию навсегда предшествует прощание, в котором чувство вины за судьбу дитяти («Повсюду странник одинокой») предрекает забвение несчастной матери: «Меня навеки ты забудешь; Тебя не позабуду я» [I, 64]. Страдания девы усугубляются памятью о прощенном и до сих пор любимом: «Увы! где он, предатель милый, Мой незабвенный до конца?» [I, 65].)
В ранней поэме Пушкина «Братья-разбойники» (1821 - 1822) смерть младшего брата, случившаяся осенью, разбудит в старшем муки совести и навсегда отравит его память: «Влачусь угрюмый, одинокой, Окаменел мой дух жестокой, И в сердце жалость умерла Но иногда щажу морщины: Мне страшно резать старика; На беззащитные седины Не подымается рука. Я помню, как в тюрьме жестокой Больной, в цепях, лишенный сил, Без памяти, в тоске глубокой За старца брат меня молил» [IV, 151]. Однако состояние больного, которое старший брат счел беспамятством, представляется, наоборот, сверхпамятью, когда горькие воспоминания не давали больному покоя («То снова разгорались в нем Докучной совести мученья: Пред ним толпились привиденья, Грозя перстом издалека» [IV, 148]) и когда долгожданная воля не принесла радость («Опять недуг его сломил, И злые грезы посетили» [IV, 150]). Оковы памяти обесценили жизнь старшего брата («Могила брата всё взяла») и умертвили душу («Окаменел мой дух жестокой»).
«И рады мы проказам матушки зимы...»
В сравнении с другими временами года зима отмечена Пушкиным в заглавиях произведений: «Зимний вечер» (1825), «Зимняя дорога» (1826), «Зима. Что делать нам в деревне?» (1829), «Зимнее утро» (1829). «Присутствие» зимы имеется и в названии «белкинской» повести - «Мятель» (1830). Даже столь любимая Пушкиным осень знаменует лишь два стихотворения: «Осеннее утро» (1816) и «Осень» (1833). Весна и лето вообще отсутствуют в названиях произведений (а первые строфы не были изначально назначены автором на эту роль, например в стихотворении «Весна, весна, пора любви»). Этот факт говорит об особом статусе зимы в творческом сознании Пушкина, который не менее значим, чем семантический статус осени. Выделяются несколько смыслов зимы, которые можно дифференцировать на две группы. Достаточно большую часть представляют упоминания зимы, связанные с еремяпровождением в уединении или публично (в сущности, это разные стороны скуки - эмоционального строя этого времени у Пушкина). Вторую часть составляют разнообразные контексты зимы {зимний путь, матримониальная интрига, зимние праздники в фольклорной традиции), которые объединяет общее семантическое основание - судьба.
В программном стихотворении «Осень» зима менее всего противопоставлена осени: автор ею «более доволен», чем весной, а летом ей «творит поминки». В предыдущей главе отмечались тематическая близость и семантическая перетекаемость осени и зимы: и на этот раз обнаружим, что поэтические мотивы «подхватывает» зима, а осень зачастую является смысловым мостиком, перекинутым в зимнюю интригу. И если семантика осени в большей степени представляет вектор поэтических смыслов в пушкинском творчестве, то семантика зимы - вектор судьбы. Эту точку зрения постараемся доказать.
В строфах пятой главы «Евгения Онегина» (1826) и лирического шедевра «Зимнее утро» (1829) наступление зимы предстает во всем своем великолепии: картины природы сменяют бытовые зарисовки, исполненные радостного ликованья. И тем не менее у Пушкина зіша продолжает присущую осени тему скуки: «Короче дни, а ночи доле, [Настала скучная] пора» [II, 392] (« Из Воль-тера »(1817 - 1825)). Зима может приневолить «киснуть у печей за стеклами двойными» [111,319] («Осень» (1833)) или поставить героя в условия вынуэ/с-денного затвора: «Зима мне рыхлою стеною К воротам заградила путь» [II, 249] (« Из письма к В.П. Горчакову » (1823)). Уединение /затвор зимой так же тягостны, как и осенью: «Пленный танцмейстер ... услаждал скуку зимнего вечера» (« Арап Петра Великого » (1827)) [VIII, 33]; «Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении» [VIII, 70] («Выстрел» (1830)). В том же смысле о зиме в деревне выразится героиня «Романа в письмах» (1829): «Старинный дом на горе, сад, озеро, рощи сосновые, все это осенью и зимо ю немного печально» [VIII, 46]. О скуке деревенской зимы достаточно сказано и в «Евгении Онегине»: «Сердись иль пей, и вечер длинный Кой-как пройдет, и завтра тож, И славно зиму проведешь» [VI, 91]. Как видим, проза лишь информирует об эмоциональном настрое зимнего уединения (в основном - вечером), а «болтливость» романа в стихах в предыдущем примере выполняет ту же функцию.
Скуку зимних вечеров, переходящую в сердечную тоску, Пушкин во всей полноте выразил в лирике. Стихотворения «Зимний вечер» (1825), «Зимняя дорога» (1826) и «Зима. Что делать нам в деревне?» (1829) посвящены темному времени суток и проникнуты чувством тоски или скуки, граничащей с печалыо1Ъ: «Наша ветхая лачужка И печальна, и темна» [II, 387]; «По дороге зимней, скучной» [III, 42]; «Свеча темно горит; стесняясь, сердце ноет; По капле, медленно глотаю скуки яд» [III, 181]. (Конечно, сердечная тоска и ночь в «Зимней дороге» иного порядка, нежели в двух других стихотворениях, а «зимний цикл» в пушкинской лирике шире, чем приведенные здесь, и об этом чуть позже.)
Вопрос «Что делать в зъиини вечера1?» формулирует в семантике зимы мотив времяпровождения, с которым связана значительная часть упоминаний этого времени года в пушкинских текстах. Например, в «Романе на Кавказских водах» (1829) героини строят планы на предстоящую зиму задолго до ее наступления (напомним, что этот разговор состоялся в первых числах апреля во время дорожных сборов на Кавказ, а возвращение предполагалось в октябре). Напротив, жизнь в деревне зимой заметно отличается от городской. В «Романе в письмах» деревенскому уединению противопоставлена шумная светская жизнь в Петербурге - балы, на которых Лиза и Саша делились невинными наблюдениями. Героиня-рассказчица незаконченной повести «Рославлев» (1831) начала светскую жизнь зимой. Строго говоря, упоминания дня недели или времени года, не связанные с коллизиями главных героев и характеризующие образ жизни определенных слоев общества, традиции, знаковыми в творческом сознании Пушкина считать нельзя. Времяпровождение (будь то светские увеселения города или деревенские забавы, свидания или уединение) определяет семантику только в том случае, когда оно изменяет жизнь героя или его внутренний облик. И все же в первой главе романа в стихах картины светской жизни Онегина (а это: театральная и бальная жизнь, в основном помеченная зимними признаками, и «наука страсти нежной») демонстрируют оборотную сторону зьшней скуки. Неслучайно и авторское резюме этого блестящего и, казалось бы, разнообразного времяпровождения: «Вот как убил он восемь лет, Утратя жизни лучший цвет» [VI, 76]. В сущности, рассеянная публичная жизнь на виду - своеобразное антиуединение, оборачивающееся одиночеством в судьбе героя. Онегин, проявив верность условностям света, потеряет и друга, и любовь...
Как всегда это бывает у Пушкина, одиночество зимой способен пережить поэт, противопоставленный обыкновенным людям, поскольку силой воображенья создает иную реальность. Между тем и в упомянутых стихотворениях « Из Вольтера » (1817 - 1825) и «Зима. Что делать нам в деревне?» (1829), в которых автор задавался вопросом «Что делать в зимни вечера?», предлагался именно творческий способ преодолеть скуку. Только в первом стихотворении имеется ввиду уже существующее предание («Хотите ли теперь послушать, Мои почтенные друзья, Рассказ про доброго Роберта» [II, 392]), а во втором -сочинение стихов: «Беру перо, сижу; насильно вырываю
Похожие диссертации на Семантика календаря в художественном мире Пушкина
