Содержание к диссертации
Введение
Пути развития авантюрной прозы
Глава первая. Начало века 49
Глава вторая. Авантюристы гражданской войны. - Великий провокатор (А. Ветлугин и И. Эренбург) 66
Глава третья. В поисках жанра 92
Глава четвертая. От Эренбурга к Эрендорфу. - Красный Пинкертон 122
Глава пятая. "Кино-роман". - Бульварный роман. - Детектив. Уголовный роман. - "Гиперболоид инженера Гарина" А.Н. Толстого 153
Глава шестая. Комедия масок 193
Русская фантастическая проза
Глава первая. Что такое фантастика? 226
Глава вторая. Рай на Земле 239
Глава третья. В ожидании мировой революции ., 286
Глава четвертая. Корень из минус единицы 337
Глава пятая. Романтика, мистика и экзотика 376
Глава шестая. Научная фантастика 401
Глава седьмая. Об изобретениях, изобретателях, снах и нечистой силе 454
Русская историческая проза
Глава первая. Что такое историческая проза? 475
Глава вторая. Диалог исторических истин 491
Глава третья. У истоков советской исторической прозы 534
Глава четвертая. От Степана Разина к Петру Великому 574
Глава пятая. Как сделана "Юность Маркса" 628
Глава шестая. Оценки и переоценки 648
Завтра - война (заключение)
- Авантюристы гражданской войны. - Великий провокатор (А. Ветлугин и И. Эренбург)
- От Эренбурга к Эрендорфу. - Красный Пинкертон
- В ожидании мировой революции
- Диалог исторических истин
Введение к работе
Актуальность темы исследования. На протяжении прошлого столетия не раз предпринимались попытки написания обзоров русской литературы 20 в., ограниченных, разумеется, естественными хронологическими рамками. Уже в 1914 г. начала издаваться такая до сих пор не утерявшая своего значения работа, как «Русская литература 20 в. (1890-1910)» под редакцией С.А.Венгерова. После революций 1917 г. изучение литературы 20 в. продолжается и в СССР, и в эмиграции. В 1922 г. в Праге выходят «Очерки истории русской литературы» В.А.Амфитеатрова-Кадашева, в Лондоне печатается «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год» Д.С.Мирского. Появляются и специальные исследования, посвященные литературе русского зарубежья. В СССР до войны издаются книги В.Л.Львова-Рогаческого, В.Е.Евгеньева-Максимова, А.М.Редько, Б.В.Михайловского и т.д. Во второй половине 20 в. наряду с трудами, посвященными литературе рубежа веков, создаются фундаментальные исследования советской литературы: четырехтомная «История русской советской литературы. 1917 - 1965», исследования, анализирующие развитие отдельных жанров и жанровых форм1.
Отметим, что в СССР, как и в эмиграции литература послереволюционного периода уже не воспринимается как единая русская литература. Начинается новый отсчет: «русской литературе в изгнании» противопоставляется «русская советская» или «многонациональная советская» литература. Тенденция отсекать часть русской литературы по географическому или идеологическому признаку и другие «вненаучные» факторы долгое время препятствовали полноценному комплексному изучению литературы 20 в. Но постепенно в литературоведении начинает восстанавливаться целостность русской литературы 20 в. В первой половине 1990-х гг. начинается новый этап: на смену разрозненным публикациям приходит системное издание сочинений русских писателей 20 в., приоритетной задачей становится научное изучение их творческого наследия. Результаты изучения поэтики конкретных произведений и творчества отдельных писателей позволяют в настоящий момент ставить задачу выявления общих тенденций развития русской литературы 20 в.
Научная новизна. В диссертации русская проза 1920-1930-х гг. изучается на материале двух потоков (советской литературы и
1 История русского советского романа (М.-Л., 1965), Русский советский рассказ: очерки истории жанра (Л., 1970), Современная русская советская повесть, 1941-1970 (Л., 1975), Русская советская повесть 20-30-х годов (Л., 1976), Андреев Ю.А. Русский советский исторический роман: 20-30-е годы (М.-Л., 1962), Бритиков А.Ф. Русский советский научно-фантастический роман (Л., 1970), Петров СМ. Русский советский исторический роман (М, 1980) и др.
литературы русского зарубежья). Впервые в одной работе рассматриваются основные виды дистанцированной прозы (авантюрная, фантастическая и историческая). Если раньше советская литература зачастую представлялась единым «монолитным» потоком, то в настоящее время схожий подход наблюдается в работах по эмигрантской литературе. Между тем писатели русского зарубежья придерживались разных, подчас противоположных взглядов. В то же время многие произведения, которые характеризовались критикой как «чуждые» советской литературе, на самом деле являлись определяющими с точки зрения тенденций развития тех или иных жанров или жанровых форм. В диссертации и советская литература, и литература эмигрантская изучаются как сложные явления, включающие в себя все многообразие идейных и художественных подходов к отражению действительности. Исследование трансформации достаточно жестких и устойчивых формальных структур, ориентированных на максимально широкий круг читателей, помогает определить общие тенденции развития русской литературы, подчас не столь заметно проявляющиеся в других типах произведений.
Предметом изучения в диссертации является историческая, авантюрная и фантастическая проза русских писателей — произведения, написанные в 1920-1930-х гг. как в СССР, так и в эмиграции, а также литературно-критические выступления. При этом в качестве материала для анализа берутся не отдельные тексты, а все созданные в данный период художественные произведения, относящиеся к предмету исследования, что позволяет выявить типологические сходства и различия. Подробно рассматриваются произведения, которые отражают общие тенденции, выявленные при анализе всего корпуса текстов, — критерием отбора, помимо художественной значимости, являлась показательность.
Целью диссертации является изучение поэтики русской исторической, авантюрной и фантастической прозы 1920-1930-х гг., выявление общих закономерностей развития русской прозы этого периода, а также различий, характеризующих множественность существовавших направлений. Типологические особенности русской прозы 1920-1930-х гг. рассматриваются на материале тех групп художественных произведений, которые по самой модели своей отличаются от господствовавшей во второй половине 19 в. линии, связанной с развитием и утверждением в качестве ведущего жанра в русской литературе социально-бытового романа. Выбор материала для анализа определяется тем, что для выбранных типов произведений характерен «дистанцированный» подход к действительности. Важнейшей задачей художественной литературы является отражение действительности на том или ином этапе бытия. В данном случае речь идет в первую очередь о российской действительности, и выделение
«двух направлений» — литературы советской и литературы русского зарубежья — есть отражение размежевания русского общества. Но размежевание происходит в рамках общего процесса развития: речь должна идти не о появлении двух самостоятельных русских литератур, а о принципиальном для многих писателей и критиков и в СССР, и за границей стремлении противопоставить советскую литературу и литературу эмиграции. Изменения, происходящие в «прозе о современности», в частности, в социально-бытовом романе, в гораздо большей степени отражают новизну воспринимаемого, нежели изменения в дистанцированной прозе. В прозе о современности перед писателем стоит задача отразить новизну изображаемого: кардинально меняется сам материал. В дистанцированной прозе на первый план выходит именно изменение системы восприятия. При анализе произведений о современности мы сталкиваемся с разорванностью современности па советскую и эмигрантскую. В авантюрной, фантастической и исторической прозе материал не связан с современностью непосредственно, и потому изменения отражают не столько изменение «мира внешнего», сколько изменение восприятия, «мира внутреннего».
Методология исследования определяется поставленными
задачами. В основе изучения исторической поэтики литературы лежат
труды А.Н.Веселовского, а принципы филологического исследования
обобщены в книге В.Н.Перетца «Из лекций по методологии истории
русской литературы». При анализе литературного процесса автор
опирался на опыт создателей фундаментальных академических историй
русской литературы, очерков истории классицизма, сентиментализма,
романтизма, реализма. Современная методология подхода к изучению
русской литературы 1920-1930-х гг. содержится в работах
Н.В.Корниенко, О.Н.Михайлова, А.Н.Николюкина, С.Г.Семеновой, А.Г.Соколова, Л.А.Спиридоновой, А.И.Чагина. Литература 1920-1930-х гг. рассматривается в диссертации как отражение закономерного этапа развития общественного сознания 20 в. "Литературное произведение —-это документ эпохи, но, как всякий документ, оно требует истолкования с точки зрения того, как объективная действительность отразилась в литературном произведении, и вместе с тем истолкования с точки зрения субъективной, т.е. понимания того, каково было то сознание, в котором отразилась объективная действительность, и как это сознание оформило, осмыслило эту отраженную в нем действительность, — писал В.М.Жирмунский. — Точно так же, когда мы говорим об историческом развитии литературы, изменение литературы определяется для нас с двух сторон: с одной стороны, это изменение самого общественного содержания, отраженного в сознании человека, с другой стороны, меняется и самое сознание, отражающее действительность"2. В диссертации нет сравнительно-оценочной характеристики литературы
2Жирмунский В.М. Введение в литературоведение: Курс лекций. - СПб., 1996. - С.185.
метрополии и литературы эмиграции. Ставится задача проследить пути развития русской литературы в тот исторический период, который, в частности, характеризуется становлением такого феномена, как литература русского зарубежья. Этот же период в истории русской литературы связан с формированием «советской» литературы. Но «два потока» рассматриваются в рамках единой русской литературы, где оценочные эстетические критерии не должны применяться в подходе к течениям, направлениям и т.п. Показательным является и сопоставление характеристик историко-литературного процесса, данных советскими и эмигрантскими критиками и литературоведами. Подобное сравнение позволяет выявить особенности различных идеологических подходов к изучению и восприятию литературы.
Теоретическая значимость и практическая ценность
исследования определяется тем, что русская авантюрная,
фантастическая и историческая проза 1920-1930-х гг. рассматривается в
контексте общей истории русской литературы. В диссертации
выявляются методологические подходы к построению целостной истории
русской прозы 1920-1930-х гг., которая должна стать важнейшей
составляющей «Истории русской литературы 20 века». Общая
характеристика историко-литературного процесса и типологические
выводы найдут отражение в соответствующих разделах «Истории
русской литературы». Анализ конкретных произведений будет
использован при дальнейшем изучении творчества М.А.Булгакова,
Г.Газданова, А.С.Грина, Е.И.Замятина, Д.С.Мережковского,
А.Н.Толстого, Ю.Н.Тынянова и других писателей. Историко-литературный анализ позволяет уточнить ряд теоретических положений, что должно найти отражение при подготовке учебных пособий и курсов по теории литературы. Выводы и положения диссертации могут быть использованы в преподавании и при подготовке учебных курсов по русской литературе 20 в.
Апробация работы. Содержание диссертации отражено в монографии «Русская проза 1920-1930-х годов: авантюрная, фантастическая и историческая проза», утвержденной к печати Ученым советом ИМЛИ РАН и опубликованной издательством «Наука». Основные положения диссертации нашли отражение в статьях, напечатанных в научной периодике, коллективных научных сборниках, материалах конференций, в комментариях к произведениям русских писателей 1920-1930-х гг., словарных статьях для «Энциклопедии литературы русского зарубежья», «Литературной энциклопедии терминов и понятий», энциклопедического словаря «Русские писатели 20 века» и в других изданиях. Результаты исследований сообщались на международном научном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте» (2004), международных научных конференциях, посвященных творчеству И.А.Бунина, Г.Газданова, Д.С.Мережковского,
А.Н.Толстого, Н.А.Тэффи, И.С.Щмелева, «Русский Берлин» (2002), «Духовно-эстетические основы литературы русской эмиграции» (2002), «Литературное зарубежье: Лица. Книги. Проблемы» (2003, 2004, 2005), «Русское зарубежье — духовный и культурный феномен» (2006), и др.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех частей и заключения.
Авантюристы гражданской войны. - Великий провокатор (А. Ветлугин и И. Эренбург)
Появляются новые направления, вырабатывается новая стилистика, исследуются новые темы, приходит новое поколение писателей. Перемены, характеризующие литературу и общественное сознание начала двадцатого века, во многом сродни тем, что наблюдались в европейской литературе и общественной мысли на рубеже восемнадцатого - девятнадцатого веков. Речь, естественно, идет прежде всего о сходстве типологическом, хотя можно говорить и о конкретных аналогиях.
В конце восемнадцатого века более чем полтора столетия утверждавшаяся гармония обернулась хаосом Великой французской революции - хаосом во имя утверждения новой гармонии; в начале двадцатого века рухнули три империи, пытавшиеся сохранить прежние принципы гармонии человека, церкви и государства. Революционные перемены сопровождались мировыми войнами - наполеоновскими походами и Первой мировой войной. И в конце восемнадцатого века, и в конце века девятнадцатого мы сталкиваемся с кризисными явлениями в общественном сознании. Разочарование в существовавшей ранее господствующей системе мировосприятия и принимающие крайние формы проявления этого кризиса в общественной жизни затрагивали жизнь каждого человека. Об этом говорят сами названия книг европейских философов - "Вырождение" Макса Нор дау, изданное в русском переводе впервые в 1894 г., "Закат Европы" О. Шпенглера. Крупнейшие русские философы и писатели характеризуют эпоху как "духовный кризис европейского человечества" (С.Н. Булгаков), "крушение гуманизма" (А.А. Блок), "творческий катастрофам" и "кризис искусства" (Н.А. Бердяев).
Кризис рубежа веков - прежде всего кризис сознания, столкнувшегося с такими явлениями действительности, которые не укладывались в рамки ранее выработанных моделей мироздания. Конец XIX - начало XX в. - эпоха тотальной "переоценки ценностей" в философии, время, когда сомнению подвергалось все, что еще недавно служило основой философского восприятия мира, вплоть до существования "внешнего мира" и существования "сознания" как таковых. Показательны в этом отношении названия сборников и отдельных статей, опубликованных в рамках серии "Новые идеи в философии", непереодического издания, выходившего под редакцией Н.О. Лос-ского и Э.Л. Радлова, - "Существует ли внешний мир?"10 и «Существует ли "сознание"?»11
Один из основоположников философии прагматизма Уильям Джемс в статье «Существует ли "сознание"?» утверждал, что настало время отказаться от понятия "сознание", заменив его "опытными реальностями". Философ называет целый ряд авторов (Болдви-на, Иорда, Бодена, Кинга, Александра), "почти готовых отбросить понятие сознания и заменить его абсолютным опытом, не обусловленным двумя различными факторами". Они остановились на пути, их отрицания были недостаточно смелы, но есть и те, кто "перешел через Рубикон" - например, д-р Пери. "Я утверждаю, что раз "сознание" уже так значительно испарилось, то это значит, что оно скоро совершенно исчезнет, - подчеркивает У. Джемс. - Вот уже двадцать лет, как я усомнился в существовании сущности (entity), именуемой "сознанием"; за последние семь-восемь лет я старался склонить к этому убеждению своих слушателей, предлагая им в качестве прагматической величины, равноценной сознанию, опытные реальности. Мне кажется, настало время всем открыто отречься от него"12. Джемс предлагает допустить существование одного только первоначального вещества или мировой материи, вещества, "объемлющего собою все". Именно это вещество он называет "чистым
Новые идеи в философии. Непериодическое издание, выходящее под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова. Сборник шестой. Существует ли внешний мир? - СПб.: Образование, 1913.
Название статьи У. Джемса в кн.: Новые идеи в философии. Непериодическое издание, выходящее под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова. Сборник четвертый. Что такое психология? - СПб.: Образование, 1913. Новые идеи в философии. Сборник четвертый. Что такое психология? -С. 103-104.
Введение опытом". "Познавание" же, по Джемсу, - особый вид взаимоотношения, в который входят различные элементы чистого опыта, так что само это отношение представляет собою часть чистого опыта: "один "член" его становится субъектом или носителем познания, познающим".
И. Ремке также пытается устранить дуализм души и тела, мира внешнего и мира внутреннего, но он, в отличие от Джемса, сомневается в реальности внешнего мира. «...Душа должна быть нигде, если она вообще существует, - утверждает И. Ремке в статье "О достоверности внешнего мира для нас". - Неправильно представлять себе это нематериальное, "душу", как нечто противоположное материальному, как иную, отдельно существующую реальность. Материальному можно противопоставить только материальное же»14. И. Ремке рассматривает мир внешний и мир внутренний как две абстрактные половины единого мира, данного душе. Их появление обусловлено тем, что душа человека, связанная с его телом, воспринимает эту связь иначе, нежели просто как "пространственную скованность": "Эта пространственная скованность души с "ее" телом бесспорно является источником, откуда мир вещей, эта часть мира, данного душе, получил название внешнего". Мир внешний и мир внутренний суть "два необходимых и непосредственно данных момента, без которых душа ничего не имеет", "без них она вообще не существует, ибо бытие души обусловлено тем, что она имеет целый мир". В достоверности собственного бытия для души заключается и достоверность внешнего мира: необходимым моментом собственного бытия души является обладание внешним миром: "А что это должен быть материальный внешний мир, мир вещей, становится понятным лишь в том случае, если душа подлинно имматериальна, т.е. если ее бытие не противоположно материальному миру; тогда ничто не мешает душе непосредственно обладать миром вещей, т.е. им самим, а не так называемым образом его, данным в восприятии".
От Эренбурга к Эрендорфу. - Красный Пинкертон
В "Дурной компании" использована обычная фабула авантюрного повествования. Попав в столицу, герой забывает прежние обязательства, влюбляется в таинственную графиню и становится невольным участником каких-то сложных махинаций; он чудом спасается от гибели и в поисках тихого пристанища женится на девушке из провинции - в пересказе вся эта история напоминает приключения ауслендеровского Луки Бедо. Однако Ю.И. Юркун не дает читать книгу легко, его не устраивает формальная стройность избранного жанра. Намеренно "разламывая" структуру произведения, он как бы пробует, что произойдет, если написать авантюрную повесть, нарушая законы ее построения. Психологическая немотивированность поступков героя заменяется "навязчивым" психологизмом, лаконичность и динамизм разрушаются за счет излишней описательности, нагромождения ненужных деталей; на смену красивым и содержательным диалогам приходит нечто, скорее напоминающее "поток сознания", а на смену логически последовательной композиции - композиционная разорванность. Если традиционно внимание, уделяемое тому или иному моменту, прямо пропорционально его важности в развитии сюжета, то здесь, наоборот, преувеличенно подробно выписываются наиболее статичные эпизоды, а собственно действие остается за кадром, либо упоминается мельком, подчеркнуто небрежно.
В "Дурной компании" есть многие характерные мотивы - от переодеваний и карточной игры до экзотических карлика и негра, но все они "низводятся" на бытовой уровень, загадки получают банальнейшие разрешения, а обещанные князь Федор и Копыткин так и не появляются, причем автор в эпилоге невозмутимо объясняет, что эти персонажи ему просто не понадобились. Книга, казалось бы, перенасыщена деталями и описаниями, - но до последней главы мы не имеем понятия, где и когда происходит действие. Быт, вместо того чтобы создавать иллюзию реальности, включать персонажей в конкретную историческую среду, мешает следить за развитием сюжета. В довершение всего, в повести безусловно присутствует элемент пародийный или иронический, что окончательно разрушает жанровое восприятие произведения. В результате возникает ощущение фанта-смагоричности, чертовщины, воссоздается сумбур, бессвязность и невразумительность жизни. Пути развития авантюрной прозы
В начале двадцатого века приключенческая литература в определенном отношении противостояла магистральному направлению так называемой "серьезной" литературы. Возрастающий интерес к произведениям "сюжетным" отражает те изменения, которые претерпевает в данный период качественный состав читательской массы. С распространением грамотности, с развитием книгоиздательской деятельности и средств массовой информации, поставленных на коммерческую основу, чтение входит в повседневную жизнь "простонародья", а в изменившейся социальной структуре общества все более заметную роль начинает играть "средний класс". Эти изменения приобретают характер кардинальных после революции, "ликвидировавшей", по сути дела, образованную "элиту" и поставившей уцелевших ее представителей на службу пролетариату. Как уже указывалось во Введении, события 1917 г. непосредственно сказались на структуре жанровой системы. Начиная с конца десятых годов пристальное внимание авторов к авантюрной структуре определялось и характером новой реальности. То, что казалось еще недавно проявлением безудержной фантазии писателя, чисто "литературным" сюжетом, после революции начинает обретать вполне зримые, реальные очертания. Даже претензии авантюристов на престол материализуются в 1920-е годы в попытке русских эмигрантов захватить высшую власть на Мальте - истории столь же достоверной, сколь и невероятной. Лев Успенский в книге "Записки старого петербуржца" вспоминает двух мальчиков, с которыми он был знаком в годы учебы: один - Фима Атлас - учился классом ниже в Выборгском коммерческом училище, Другой - Петя Васильев - классом выше в гимназии Мая на Васильевском острове. Никакими выдающимися качествами они не обладали: "так, все на троечку". Первый выделялся из общей массы лишь тем, что был абсолютно лысым, второй вел с младшеклассниками душеспасительные беседы. В середине тридцатых годов Л.В. Успенский увидел фотографию Васильева в журнале "National Geographic": "На фото географического ежемесячника была изображена площадь в каком-то индийском селении. Высились пальмы, ширилось могучее дерево - жужу-бовое или там панданус. Посреди тлели угли костра; вокруг с полдюжины людей в тропических шлемах целились объективами фотокамер, а в центре, на горячих угольях, в задумчивое позе не то сидел, не то даже полулежал тощий человек в одной набедренной повязке". Подпись под фотографией гласила: "Русский факир П. Васильев доказывает, что его удивительные способности не пустое измышление адептов". Еще удивительнее оказалась судьба второго мальчика: в 1922 г. он оказался в Бизерте, затем в Конго, где женился на дочке плантатора, у которого работал, и в 1939 г. был миллионером, крупнейшим гуртовщиком скота во Французском Конго. "Вот вам и
Авантюра, авантюристы, авантюризм - эти слова то и дело мелькают на страницах газет и журналов. А.М. Горький в "Новой Жизни" пишет о "власти авантюристов, которые правили нами" при старом режиме, и об отравившихся ядом власти новых "бессовестных авантюристах" - Ленине, Троцком и "сопутствующих им"26. В эмиграции авантюристом и искателем приключений именует Ленина В. Сольский, эсеровские газеты из номера в номер пишут об авантюре Бискупского, монархические издания называют авантюристами всех лидеров политических партий левее центра - Чернова, Керенского, Авксентьева и т.д., демократические - теми же словами характеризуют Врангеля, Деникина и Колчака. В Советской России говорят о белогвардейских авантюрах, о польской авантюре, об авантюре Савинкова и т.п. Среди генералов, политиков, общественных деятелей встречаются и подлинные авантюристы, похождениям которых мог бы позавидовать Рокамболь. Невероятные в прежнем мире сюжетные ходы вдруг начинают воплощаться в реальность. Литературные образы, казавшиеся выдуманными и даже надуманными, в новой жизни обретают реальных прототипов.
Очевидно, что то время, когда в литературе важную роль играл авантюрный роман, гораздо ближе революционному и послереволюционному периоду русской истории, чем прошедший под знаком господства социально-бытовой прозы девятнадцатый век. Крушение традиционного социально-бытового уклада поставило писателей перед выбором. Те, кто психологически противостоял изменениям, жил в рамках старого "уклада", обращались либо к "прошлому", либо к "будущему" (восстановленному прошлому); те, кого "захватил" (так или иначе) дух эпохи - писали о настоящем. Катастрофичность эпохи, личные трагедии, фантастические перемены - все заставляло задуматься над вопросом о смысле жизни, и авантюрная структура помогала писателям разобраться в себе и кратчайшим путем довести свою точку зрения до максимально широкой аудитории. Если раньше в поисках динамичной фабулы писатели обращались к прошлому, то теперь сама эпоха требовала авантюрного героя. На смену книжной, стилизованной французской революции пришла реальная, не позволившая никому остаться в стороне, революция русская, и авантюрная проза помогала точно передать "дыхание времени", хаос и сумятицу, стремительность и размах происходящего.
В ожидании мировой революции
Можно сказать, что сюжет романа держится на загадке и на "ненависти . Именно ненависть, жажда мести в большинстве случаев определяет поведение положительных героев у Н.А. Борисова: "В их взглядах можно было прочесть все - от ненависти до бессильной ярости"; "Всей душой ненавидели каждого офицера", "ненавидели той жуткой ненавистью, которая всегда вызывает мысль о расплате"; "Крепко сжались кулаки, а из глаз столько ненависти, столько желания скорей выступить, отомстить, ненависти, которую нельзя выразить словами"42. Н.А. Борисов оправдывает беспощадную жестокость к врагам и полностью разделяет то безграничное чувство ненависти, которое испытывают его герои.
Конфликт между "нашими" и "не-нашими" трактуется автором еще и как конфликт старого и нового - старое обречено на поражение, новое неизбежно должно победить: "Здесь, в затхлых стенах, проеденных ржавчиной и сыростью, отживал свои последние дни старый мир, а на улице, в крови, в нетерпении, захлебываясь темпом жизни, бился мир новый"; "А весь город трепетал, охваченный последними судорогами умирающего старого мира. Агония не будет слишком долгой"43. Автор не просто расставляет необходимые акценты в рассказе о гражданской войне: через оправдание образа оправдывается идея. Если герой привлекателен, значит и идея, которой он служит, привлекательна. Если эта идея одерживает верх -значит она правильна.
В романе "Четверги мистера Дройда" сохраняется та же расстановка сил, тот же конфликт, большинство персонажей "Укразии", опять используется мотив переодевания и т.д. Но если "Укразия" писалась на конкретном "историческом" материале, то второй роман переносит читателя в откровенно вымышленный город Капсостар -столицу "одной из республик, возникших в эпоху грандиозных социальных потрясений". Отталкиваясь от победы реальной (разгром белых), Н.А. Борисов предсказывает победу будущую (ликвидацию всемирного капитализма). Произведения не случайно объединены сквозными персонажами, прошлое вселяет уверенность в близком будущем, фантастика читателями воспринимается как реальность.
Создаваемые в СССР авантюрные произведения о гражданской войне отличаются от классических образцов. Прежде всего почти неизбежно меняется проблематика - выступавшие с марксистских позиций писатели не могли противопоставлять воле человека некие та инственные "высшие" силы. На смену Богу, судьбе, року, неведомому Хозяину приходит неумолимая историческая закономерность, понятная каждому, кто знаком с основами диалектического и исторического материализма. У истории нет больше никаких загадочных поворотов и ненужных метаний - человечество движется по прямой "торной" дороге к светлому будущему. Соответственно, разрабатываются два основных типовых конфликта - либо герой, не знакомый с основами исторического материализма, всеми силами сопротивляется "естественному" ходу истории, либо те, кто находится в авангарде истории, противостоят тем, кто "тянет ее назад". В первом случае герой или погибает, или приходит к пониманию правильности социалистического учения ("учение Маркса всесильно, потому что оно верно"), во втором - "хорошие" побеждают "плохих".
Приемы авантюрного повествования использовались в первой половине 1920-х годов и в произведениях о гражданской войне, созданных писателями русского зарубежья. Но здесь не могло быть той "легкости" и "условности", которая отличала книги победителей. В литературе метрополии "счастливый конец" определял специфику авторского "задания" и читательской установки, и поэтому, наряду с сочинениями, передающими весь трагизм гражданского противостояния, разрабатывалась и принципиально иная модель, где события мифологизировались, бытовые, психологические детали, исторические реалии уходили далеко на задний план, а сюжет и характеры приобретали скорее "опереточную" окраску. В эмиграции, наоборот, даже те, кто прежде отдавал предпочтение развлекательной литературе, идут по пути усложнения проблематики. Скажем, такой признанный мастер "бульварной прозы", как Н.Н. Брешко-Брешковской, в романе "На белом коне: Из жизни Добровольческой армии" (Берлин, 1922), сохраняет многие элементы авантюрного сюжета, но меняет тип конфликта. Писатель показывает конфликт различных политических сил; при этом традиционное для произведений о гражданской войне противостояние красных и белых уходит на второй план.
Н.Н. Брешко-Брешковский сталкивает между собой представителей русского офицерства: с одной стороны, бывшие генералы Га-товский и Балтийский, пресмыкающиеся перед Троцким, пьяница и бездарь Май-Маевский, его адъютант поручик Макаров, то ли агент большевиков, то ли просто предатель и негодяй44, продажный полковник барон фон Буммель, с другой - ротмистр Баранов, ротмистр 44 В 1927 г. в Ленинграде выйдет книга П.В. Макарова "Адъютант генерала Май-Маевского: Из воспоминаний начальника отряда красных партизан в Крыму", а впоследствии этот персонаж "воскрес" в литературе метрополии в романе "Адъютант его превосходительства". дагестанец Бей-Мурат, ротмистр Переяславцев, князь Маршания, отстаивающие идеалы Империи и Самодержавия. И среди них трагическая фигура - генерал Деникин: "Действительно, положение Деникина было трагическое. Он был честный человек, русский патриот, хороший боевой генерал. И только"; "Сам Деникин был в душе монархист. Но только в душе. А в действительности он страшно боялся, чтобы Добровольческую Армию никто не заподозрил армией монархистов"45.
При сопоставлении произведений о гражданской войне и, в частности о сражении за Крым, обнаруживается интересная закономерность. Независимо от того, где создается произведение и кто его создает, все видят причину крушения белых и торжества красных в одном - наличии у красных единой цели, "исторического оправдания", и отсутствия объединяющей идеи у белых. Именно об этом пишет в своем романе Н.Н. Брешко-Брешковский. Сюжетная канва носит второстепенный характер, она должна привлечь и увлечь читателя, а на первый план выходит идеология, что вообще-то совершенно несвойственно для Н.Н. Брешко-Брешковского, но является отличительной чертой его творческого почерка в начале двадцатых годов46 и роднит произведения писателя-монархиста с книгами подобного типа, созданными в метрополии писателями-коммунистами. Неслучайно в романе "На белом коне" важную роль играют диалоги персонажей, которые сами по себе никак не способствуют развитию сюжета:
Диалог исторических истин
В 1920-1930-е годы фантастическая проза впервые после эпохи романтизма занимает столь значительное место в русской литературе. Романтическая фантастика привлекает членов групп "Московский Парнас" и "Серапионовы братья", картины иных миров рисуют в своих произведениях футуристы Н.Н. Асеев и Г. Арельский, в сатире фантастику используют М.А. Булгаков, Б.А. Лавренев, А.В. Шишко, Е.Д. Зозуля. Образцом научно-фантастической прозы становятся книги В.А. Обручева, фантастические картины будущего создают Е.И. Замятин, Я.М. Окунев. Фантастические романы пишет А.Н. Толстой, существенную роль фантастика продолжает играть в творчестве А. С. Грина. А.Р. Беляева критики называют советским Жюль Верном. В прозе русского зарубежья к фантастике обращаются И.Ф. Наживин, A.M. Ренников, П.Н. Краснов, СР. Минцлов, В.Я. Ирецкий, И.Д. Сургучев, П.П. Тутковский и т.д. Мистические мотивы звучат в оккультных романах.
В русской литературе второй половины девятнадцатого и нача ла двадцатого века фантастике в основном отводилась служебна роль. Собственно фантастических произведений почти не создава лось: чаще всего фантастику использовали сатирики. Фантастичес кие образы появлялись в творчестве модернистов, но и там он обычно не выходили на первый план. Писателей-фантастов, пользу ющихся популярностью, издающихся большими тиражами, таких как Жюль Верн во Франции или - позже - Герберт Уэллс в Англии в России не было: потребность в фантастическом удовлетворялас в основном за счет переводных изданий, ориентированных прежд всего на юношество. Книги фантастов чаще относили к детско литературе или к литературе массовой, отказывали им в праве счи таться полноправными художественными произведениями.
Положение дел в корне меняется в первой половине 1920-х го до "Россия, последние годы ставшая фантастичнейшей из стран современ ной Европы, несомненно отразит этот период своей истории в фантас тике литературной"1, - предсказывал в начале 1920-х годов Е.И. Замя тин. В поисках художественных средств, способных передать происходящее в действительности, к фантастике обращаются писатели старшего поколения. Молодых писателей в фантастике привлекает возможность конструировать мир по своим собственным законам.
Фантастическая проза позволяла передать новое, принципиально отличающееся от дореволюционного, мироощущение. Это также было своеобразным разрушением старого мира и становлением нового: на смену традиционным литературным формам, господствовавшим в русской прозе на протяжении более чем полувека, пришел способ художественного освоения мира, ранее в отечественной литературе широко не применявшийся.
Об изменившемся отношении к фантастике свидетельствует прежде всего то, что к ней обратились многие писатели, до революции скорее тяготевшие к быту, причем к "уходящему быту" (А.Н. Толстой, Е.И. Замятин, СР. Минцлов). Фантастика помогала разорвать устойчивую связь человека и окружающего мира, установленную реализмом в девятнадцатом веке, и в этом смысле была чем-то сродни романтическому ниспровержению устоявшихся классицистических норм, также связанному с революционной катастрофой, разрушившей традиционную гармонию и повергшей европейское сознание в хаос.
С помощью фантастики писатели пытались выстроить новую схему взаимосвязей быта, бытия и события, подчиненную воле автора, а не условиям. Фантастика также могла служить средством упрощения реальности, адаптации сложной для понимания действительности к сказочным, фольклорным формулам, легко доступным самой малообразованной и плохо подготовленной части читательской аудитории. Фантастическая проза продолжает играть важную роль в русской литературе и в 1930-е годы, хотя отношение к ней, к ее задачам меняется. То, что происходит сейчас в нашей стране, те темпы, которыми все это осуществляется, говорят сами за себя. База для творчества поистине огромна, - утверждал в 1934 г. А.Н. Толстой. - Отсюда вывод, что есть все предпосылки, сама жизнь их дает, для развития научно-фантастического романа" "Мы должны умно мечтать. Широкое поле для этой мечты представляет утопический или научно-фантастический роман, - полагал Ф.В. Гладков. - Нам нужно (...) создать свой со-иальный научно-фантастический роман, который воспитывал бы в итателе смелые мысли, направлял бы эти мысли на изобретательст-о, искания и неустанные стремления вперед". А.Р. Палей писал, что [ервый съезд советских писателей "полностью реабилитировал аучную фантастику, к которой многие наши писатели, издатели и ритнки относились с незаслуженным пренебрежением", доказал, что аучная фантастика пользуется "горячими симпатиями читателей"2.
В русской литературе 1920-1930-х годов представлены различные типы фантастической прозы. Писатели ставили разные художественные задачи: фантастика предоставляла возможность создавать, конструировать действительность, но одни стремились таким образом уйти от реальности, другие - активно вторгаться в нее. Фантастика могла выступать как способ показать иной мир и как способ выявить (обострить) противоречия этого мира. Соответственно, мы можем выделить фантастику утверждающую, фантастику отрицающую, фантастику предупреждающую и фантастику преображающую, а поскольку в исследуемый период писатели метрополии и писатели эмиграции исходили чаще всего из противоположных установок, то одно и то же явление, один и тот же образ могли трактоваться двояко.
Русская фантастическая проза начала 1920-х годов показывает, сколь мучительны были поиски гармонии в эпоху торжествующего хаоса. В годы революции и гражданской войны писатели не просто столкнулись с невозможным, они сами жили по неведомым правилам в немыслимом мире, где самая безудержная фантазия на поверку не могла выйти за рамки невозможного. Осмыслить, прочувствовать, показать настоящее казалось нереальным.
Обращение к фантастике связано еще и с тем, что в фантастических произведениях возможна абсолютизация авторской воли, так что именно она становится основным законом мира. Фантаст преодолевает зависимость от любых надличностных сил, отождествляя себя с творцом, подчас даже бросая вызов богам, пытаясь создать новую внеэмпирическую систему мира взамен старой религиозной. После революции эта возможность фантастики приобретает особую актуальность, так как рушатся традиционные системы гармонии и проблема "хаос - гармония" выходит на первый план. Фанта етика помогает адаптироваться к новой реальности, служит инстру ментом гармонизации мира.
Несмотря на то что вопрос "Что такое фантастика?" уже не од но десятилетие занимает исследователей, до сих пор не существуе ни одной работы, предлагающей целостный и системный, лишен ный внутренних противоречий, теоретический анализ фантастичес кого в художественной литературе. "Не существует общепринятог теортико-литературного определения фантастики"3, - сетовал 1974 г. автор книги "Что такое фантастика?" Ю. Кагарлицкий, и, на до сказать, что за прошедшие тридцать лет ситуация почти не изме нилась. По-прежнему мы сталкиваемся с различными толкованиям фантастики и фантастического, ни одно из которых не способно удовлетворить всех. П.-Ж. Кастекс считает,-что фантастическое характеризуется "внезапным вторжением таинственного в реальную жизнь". Роже Кайуа полагает, что "всякое фантастическое - это нарушение признанного порядка, вторжение недопустимого в неизменную закономерность повседневности"4. Цветан Тодоров, предлагая различать "фантастическое, "необычное" и "чудесное", пишет: "Фантастическое существует, пока сохраняется эта неуверенность; как только мы выбираем тот или иной ответ, мы покидаем сферу фантастического и вступаем в пределы соседнего жанра - жанра необычного или жанра чудесного. Фантастическое - это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным"5. С точки зрения Цветана Тодорова, "фантастический жанр предполагает интеграцию читателя в мир персонажей, он определяется двойственным восприятием описываемых событий со стороны читателя", так что "колебания, испытываемые читателем, - первейшее условие фантастического жанра"6.
