Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Журнал «Числа» и периодика русского зарубежья .
1. Споры о молодой эмигрантской литературе . Стр. 12-29.
2. Журнал «молодых» - «Числа». Стр.29-53.
Глава 2. Проблематика и художественные особенности прозы «Чисел».
1. Индивидуальное своеобразие и типологические черты героев «численской» прозы . Стр.54-80.
2. Религиозные мотивы в прозе журнала. Особенности их художественного воплощения. Стр.80-110.
3. Стилистические особенности прозы «численцев». «Парижская нота». Стр. 110-124.
Заключение. Стр. 125-130.
Примечания. Стр. 131-140.
Библиография. Стр.141-155.
Приложение. Содержание журнала «Числа». Стр. 156-180
- Споры о молодой эмигрантской литературе
- Журнал «молодых» - «Числа».
- Индивидуальное своеобразие и типологические черты героев «численской» прозы
- Стилистические особенности прозы «численцев». «Парижская нота».
Введение к работе
«Хотите - читайте, хотите - не читайте, но мы пишем о своем, ни на кого не похожем, не русском и французском, а Парижском опыте, и он так же, как опыт всякого человека во всякой стране, так же совершенно ценен, неповторим и всему миру важен», - писал представитель младшего поколения русской эмиграции первой волны Б. Поплавский, обращаясь, по-видимому, не только к современникам и критикам, не удовлетворенным ходом развития литературы русского зарубежья, но и к будущим исследователям творческого наследия эмиграции. (Числа. - Париж, 1934. -№10.-С.208)*.
События 1917 года и последовавшая за ними гражданская война в России привели к тому, что значительное число её талантливых деятелей культуры оказалось за рубежом. В Россию большинство из них вернулось только в конце века своими произведениями. Драмы, подобной той, что была пережита русской интеллигенцией, до тех пор в истории никогда не было.
Современные исследователи1) считают явление русской эмиграции так называемой первой волны уникальным. Уникальность эта заключается прежде всего в том, что её представители поставили своей целью (и достигли ее) сохранение национальной культуры России в чужих странах. Интерес к судьбам наших соотечественников, оказавшихся по разным причинам в первой четверти XX века за рубежом, значительно возрос, и русское зарубежье сейчас оказалось в центре пристального внимания исследователей.
Ежегодно специалисты, изучающие культурное наследие русской эмиграции, находят новые, неизвестные материалы. Сбылась мечта Г.П.Струве: пришло время, когда зарубежная русская литература как
*. Далее в тексте диссертации к цитате, взятой из «Чисел», в скобках указаны только номер и страница журнала.
«временно отведенный в сторону поток общерусской литературы» влилась в её русло. «И воды этого отдельного, текущего за рубежами России потока» содействуют в настоящий момент «обогащению этого общего русла»2).
Первые попытки характеристики творческого наследия русских эмигрантов предприняли А.В.Амфитеатров (Литература в изгнании.-Белград, 1929), И.И.Тхоржевский (Русская литература: В 2-х томах.-Париж, 1946). Значимые критические обзоры зарубежной литературы первой волны принадлежат Г.П.Струве (Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. - Нью-Йорк, 1956), Г.В.Адамовичу (Одиночество и свобода. - Нью-Йорк, 1955).
Споры о молодой эмигрантской литературе
Оказавшись за пределами родины, русские эмигранты организовывали литературные центры, издательства, работали над выпуском многочисленных газет и журналов. Наиболее значимыми изданиями первой волны эмиграции стали газеты «Последние Новости», «Возрождение», «Общее Дело», «Дни», «Россия», «Россия и Славянство», а также журналы «Современные Записки», «Числа», «Грядущая Россия», «Русская Мысль». Многие из них осветили на своих страницах спор об эмигрантской литературе, начавшийся в конце 1920-х и продолжавшийся в течение 1930-х годов.
Мемуаристы первой волны эмиграции, анализируя события минувших лет, утверждали, что конец 1920-х - начало 1930-х годов были периодом несомненного расцвета литературы русского зарубежья. «В те довоенные года литературная жизнь кипела и бурлила в Париже»4), -констатировала И.Одоевцева. А «когда кипят литературные споры,-отмечал Ю.Терапиано,- когда представители различных литературных групп защищают свои взгляды на искусство и в литературных кафе, на собраниях, поэты, писатели и критики волнуются по поводу всяческих «да» и «нет» - литература живет»5).
Тем более странно воспринимается разгоревшаяся на страницах газет и журналов ожесточённая полемика по вопросу существования литературы русской эмиграции именно в период её творческого подъёма. Статьи этого содержания в 1993 году были перепечатаны на страницах второго номера «Российского литературоведческого журнала» (С. 152— 184): здесь с предисловием Т.Л.Ворониной представлены важнейшие выступления, освещающие основные точки зрения на развитие литературы русского зарубежья. Анализ этого спора содержится в диссертации С.Б.Дельвина «Становление и развитие культуры русского зарубежья». В настоящей работе автор использует необходимые ему для исследования молодой эмигрантской литературы высказывания критиков с тем, чтобы продемонстрировать, в каких условиях творило молодое поколение русских писателей, находясь в вынужденной эмиграции.
Участников этого затянувшегося на несколько лет и долго не прекращавшегося диспута, начавшегося примерно в 1926 году, можно разделить на два лагеря: тех, кто чувствовал, что эмигрантская литература переживала действительный расцвет (В.Ф.Ходасевич, М.А.Алданов, И.А.Бунин, В.В.Вейдле, П.М.Пильский, Г.П.Федотов), верил в возможность развития русской литературы за пределами исторической родины, и тех, кто заявлял, что если литература русского зарубежья и существует, то «лишь в силу инерции, что она не даст новых побегов и сама задохнется, потому что она оторвана от национальной почвы и быта, потому что принуждена питаться воспоминаниями, а в дальнейшем обречена пользоваться сюжетами, взятыми из иностранной жизни»6). Последние (Г.В.Адамович, К.Д.Бальмонт, А.Л.Бем, М.О.Цетлин, Г.Газданов) усматривали в возможности расцвета русской литературы в эмиграции иллюзию, обман. По прошествии семидесяти лет современными исследователями в области литературы русского зарубежья доказано, что русская литература за рубежом существовала, развивалась, обогатила русское искусство в целом и дала немало ценного для понимания явления русской эмиграции XX века. В.Ф.Ходасевич и его сторонники оказались правы в своих оценках творческого наследия русских эмигрантов. Но в 1920-1930-е годы критикам сложно было выработать единую программу развития литературы в условиях эмиграции: «литературный период» был не завершён, и потому было бы правильнее ставить вопрос о кризисе литературы, а не об её «упадке», если под упадком понимать, как выразился В.Вейдле, «органическое увядание, подобное старческому маразму» (№ 2/3. - С.318). Вопрос о кризисе искусства волновал многих, в частности Г.Раевского (статья «О «конце» искусства» // Возрождение.-Париж, 1930. - 1 мая), И.Лукаша (статья «Заметки на полях: О литературном движении» // Возрождение. - Париж, 1930. - 21 августа), В.Смоленского (статья «О кризисе в Поэзии» // Меч.- Варшава, 1934.-№ 1/2). Журнал «Числа» в 1930 году во 2/3 номере поместил анкету, среди вопросов которой был и такой: «Считаете ли вы, что русская литература переживает в настоящее время период упадка?». Среди отвечавших были И.А.Бунин, М.А.Алданов, В.В.Вейдле, П.М.Пильский, МЛ.Слоним, Г.П.Федотов, И.С.Лукаш. Все они утверждали, что русская литература в эмиграции переживала не упадок, а то движение, которое обычно знаменует развитие: были талантливые поэты, писатели, появлялись художественные произведения, достойные внимания читателей и критиков. Подобного рода вопросы задавала и газета «Слово» (под редакцией С.Ф.Штерна) ещё в 1922 году. Таким образом, всех критиков, несмотря на различие взглядов, волновала судьба русской литературы в иноземных условиях, поскольку катастрофа, пережитая и переживаемая русскими мастерами слова в 1920-1930-е годы, не могла не отразиться на развитии литературы и стремительного подъёма в ней вызвать тоже не могла.
Журнал «молодых» - «Числа».
В 1934 году варшавские газета «Молва» (№11, 17, 23 за январь) и журнал «Меч» (№3/4. - С. 18-19; №8/10. - С.29) провели опрос среди начинающих поэтов и писателей о результатах творческой работы в эмиграции. Все отвечавшие отметили факт выпуска отдельными изданиями одного или двух сборников стихотворений или книги прозаических текстов. Издатели, в основном, равнодушно относились к творчеству молодых эмигрантов, поэтому большую часть своих произведений «эмигрантские сыновья» публиковали на страницах периодических изданий. Однако многие «солидные» журналы (как «Современные записки») и газеты (как «Последние новости» и «Возрождение») ориентировались на творчество писателей старшего поколения и неохотно брали художественную прозу «молодых». Исключением в 20-е годы явился пражский журнал «Воля России» (1920-1932). Благодаря активному участию в жизни «молодежи» М.Л.Слонима, литературного редактора и главного литературного критика журнала, это издание стало первым, «более или менее широко открывшим свои страницы молодым писателям - как поэтам, так и прозаикам, как «столичным» (т.е. парижским), так и «провинциальным» (главным образом пражским. Но такие случаи были единичны.
Необходимость толкала молодых писателей, поэтов и критиков на выпуск собственных изданий и брошюр, но подобные начинания оказывались недолговечными из-за отсутствия финансовой поддержки. В разное время «молодыми» выпускались журналы «Новый дом» (1926-1927), «Новый корабль» (1927-1928), «Благонамеренный» (1926), «Встречи» (январь - июнь 1934). Самым жизнеспособным оказался журнал «Числа». С 1930 по 1934 год вышло десять номеров по 250-300 страниц каждый. Свою цель журнал, в отличие от других периодических изданий, не старавшихся «приложить любовные усилия к тому, чтобы сберечь это молодое поколение»39 , а в основном концентрировавших свое внимание на трагедии России («Русская мысль»), служении интересам русской культуры («Современные записки»), стремлении воссоединить лучшее в эмигрантской и советской литературе («Версты»), - видел в объединении на своих страницах творчества молодого эмигрантского поколения, в стремлении «дать возможность беллетристам, поэтам, литературным, художественным и музыкальным критикам, народившимся или развившимся в эмиграции, помещать свои произведения на страницах толстого журнала»40 .
Идея журнала зародилась в 1929 году в литературных кафе Монпарнаса, где раздавались справедливые жалобы молодых писателей и поэтов на невозможность проникнуть в «читательскую среду» через единственный толстый журнал «Современные записки», в первую очередь предоставлявший свои страницы «старикам». Поэтому у «молодых» созрела мысль создать свой чисто литературный орган, печатать не только известных авторов, но и открывать новые имена.
По утверждению Ю.Терапиано, идея возникновения журнала принадлежала Г.В.Иванову: «Журнал «Числа» был задуман в 1929 году Георгием Ивановым, который обдумал все направление журнала, состав сотрудников и т.д. и даже выработал обложку, которую сам нарисовал» .
В.Яновский, напротив, считал, что «Числа» были созданы по инициативе Н.Рейзини, молодого философа и литературного критика, но своим существованием журнал обязан прежде всего Н.А.Оцупу, редактору, издателю и администратору «Чисел»: ««Числа» возникли в результате стечения многих случайностей и объективных причин. Однако можно утверждать - без Н.Оцупа не было бы и «Чисел», то есть этих «Чисел»» \ Еще до отъезда за границу, в Петербурге, будущий редактор журнала «Числа» издавал поэтические альманахи, и это тяготение к издательской деятельности усилилось у него в эмиграции. Появление «Чисел» стало ответом тем, кто сомневался в дарованиях младшей ветви литературы русского зарубежья, - М.А.Осоргин оценил на страницах «Современных записок» новый журнал как «органически необходимый литературной эмиграции, особенно её молодой части»43).
Редакция литературного журнала «Числа» находилась в доме номер один по улице Жака Мава, в XV округе Парижа. По словам И.Одоевцевой, она в 1929 году вместе с Н.А.Оцупом, Г.В.Ивановым и другими поэтами пришла посмотреть на помещение, которое предполагалось снять для размещения редакции будущего журнала. Увидев номер дома, Георгий Иванов воскликнул: «Прекрасное местечко для единственного в своем роде журнала «Числа»! Вот вам и первое «число»!»44).
Название журнала связано, вероятно, с библейской Книгой Чисел: «И сказал Господь Моисею в пустыне Синайской, в скинии собрания, в первый день второго месяца, во второй год по исшествии их из земли Египетской, говоря: Сочтите все общество сынов Израилевых по родам их, по семействам их, по числу имен, всех мужеского пола поголовно. От двадцати лет и выше, всех годных для войны у Израиля, по ополчениям их перечислите их, ты и Аарон» (из 4 книги «Чисел» Моисея).
Со времени «исхода» из земли Российской прошёл определённый срок, и «Числа» явились той «величиной», при помощи которой можно было оценить, каковы силы молодой эмигрантской литературы («от двадцати лет и выше»), годные для дальнейшего развития словесного искусства, каков их состав, насколько они едины духовно. В подобном наименовании журнала отразились и беспристрастность, аполитичность, точность, ставшие главными принципами существования издания. Довольно занятно ответил некий К. тем, кто пытался выяснить причину подобного названия: ««Числа»? Что значит «Числа»? На каком основании - «Числа»? В каком смысле - «Числа»? Отчего не «Зарубежные записки», не «Светлые зори», не «Вдали от родины», например? Догадкам не было конца. Одни решили, что название навеяно Библией и усмотрели в программе журнала «библейские настроения». Другие вспомнили Пифагора... Третьи принялись искать, нет ли в журнале математического отдела.
Если наших рецензентов название журнала так интересует, мы им охотно дадим нужное объяснение когда-нибудь, приотворим, так сказать, дверь в область тайны. ... А пока вспомним двух русских поэтов. Во-первых, Блока:
Индивидуальное своеобразие и типологические черты героев «численской» прозы
«Числа» стали периодическим изданием, создавшим основу для творческой практики молодых литераторов: «общность литературных интересов», «искания», «столкновение различных взглядов на искусство»71 \ «Такие люди, как Шаршун, Фельзен, Бакунина, суть не обещания, а результат серьёзного отношения к делу», - писал Б.Поплавский (№10. - С.209). Справедливо указывая на возможность творческого развития в эмиграции, Д.С.Мережковский добавлял: «Явление «Чисел» остаётся чудесным, а то, что это явление настоящей новой русской литературы - несомненно. Новый сад. И не «ростки» какие-нибудь, а уже молодые, хотя ещё и не высокие деревья. ... . Все они почти сплошь талантливы это надо заметить и запомнить»72).
Обилие родов и жанров художественного раздела «Чисел» не исключало общности авторских позиций. Журнал стал печатным органом единомышленников. М.Агеев, А.Алфёров, Е.Бакунина, А.Буров, Г.Газданов, А.Гингер, С.Горный, И.Одоевцева, Б.Поплавский, Г.Раевский, Ю.Фельзен, С.Шаршун, В.Яновский и другие молодые мастера слова придерживались единой позиции, занимаемой редакцией, о которой говорилось в предыдущей главе.
Таким образом, «численцы» основной темой своего творчества избрали тему самоценности и значимости индивидуального уровня бытия человека и поставили перед собой задачу художественного исследования сущностной структуры человеческой души. Соответственно в центре внимания сложных художественно-эстетических исканий «эмигрантских сыновей» оказался человек, его субъективность, внутренний, духовный мир, его драматический жизненный путь, судьба. В прозе молодых писателей русского зарубежья человек предстаёт как явление весьма противоречивое, как единство противоположностей. Художественный мир молодых эмигрантских писателей отразил дробный, лишённый цельности внутренний мир человека XX века.
Человеком, «не ясным самому себе» (Г.В.Иванов), выглядит Долголиков из одноименного романа С.Шаршуна, который правильнее было бы назвать поэмой в прозе, продолжением традиций русской классики в оригинальной форме: жизнь русского интеллигента-эмигранта в Париже показана через выхваченные в разные моменты времени состояния его духа. Своего героя автор называет внуком Обломова, поскольку Долголиков способен глубоко переживать, но не действовать. Каждый штрих даже внешнего облика говорит о противоречивости натуры Долголикова. Обращает на себя внимание некая «дисгармония» лица, отсутствие классического портрета героя как художественного приёма, что указывает на внутренний разлад главного действующего лица романа. Только по форме рта (а это единственная деталь портрета) можно сказать, что он сластёна и постник одновременно, сладострастник и несчастный изгой. Долголиков нервен, самолюбив и безволен, упрям и прямолинеен, примитивен и наивен, искренен. Он не умеет скрывать факты, лгать и утаивать. И всё же он пропащий человек, ибо ни одно дело не может заинтересовать его настолько, чтобы на его выполнение он не пожалел своих сил. Долголиков потерял самого себя, свою душу и веру, утратил жизненную основу; он с ужасом чувствует, что у него нет настоящей жизни; социальная пустота сливается в его сознании с абстрактной, метафизической, духовной пустотой, и его носит ветром Времени по земле, как бродягу. В романе воссоздана на редкость неоднозначная личность, которая не вызывает симпатии, но всё-таки будит чувство жалости своей искажённостью. Г.В.Адамович назвал Долголикова человеком, не совсем предназначенным для данного мира, гостем, чудаковатым пришельцем, а сам роман - «судорожной фантазией на тему, которая могла бы оказаться предметом исповеди» \
Исповедь пятнадцатилетнего юноши Вадима Масленникова (вначале гимназиста, потом студента), прожигающего жизнь в предреволюционной Москве, предстаёт перед читателем и в «Повести с кокаином» М.Агеева (в настоящее время это произведение именуют «Роман с кокаином»). Она полна безысходного отчаяния и фатальной обречённости. Рассказчик, умный и наблюдательный человек, откровенно и даже цинично повествует о наркомании, с беспощадностью комментирует свои чувства и мотивы поведения. Вадим бросается из крайности в крайность, не осознавая порой омерзительности своих чувств и поступков. Он ненавидит мать за то, что она нищая, старая. Он лжёт своим товарищам, называя её обнищавшей гувернанткой, нанимающейся к нему на работу. Юноша понимает, что такие слова кощунственны, но в борьбе разноречивых чувств низменное начало побеждает доброту и благородство. Противоречиво отношение Вадима к человечеству: он спокойно представляет себе, как поворачивает рычаг, уничтожающий шестьдесят миллионов людей в Германии, однако может отказаться зарубить одного мальчика-немца, даже если ему самому будут грозить смертной казнью. Во всём этом Масленников руководствуется одним - желанием славы и собственной исключительности в глазах окружающих. Сам он испытывал радость весьма редко, кратко и странно: светлое ощущение исчезало сразу, как только появлялась уверенность в его быстротечности. Вадим поражён недугами века - цинизмом, пошлостью. Он калечит жизнь Зиночки, не только опорочив её, но и сознательно заразив венерической болезнью. Ответственность за содеянное преступление его не страшит. Тем не менее тайная мечта о счастье гложет эту изуродованную душу. Но обращенность внутрь себя в надежде найти самое лучшее оборачивается открытием в своей душе темного хаоса, навязчивых, бредовых идей.
Перед нами отнюдь не жестокий негодяй. Писатель раскрыл девиантную личность, её печальный и одновременно омерзительный опыт. Все потрясения, страшные деяния времени преломившись таким странным образом в человеке, доказали, что «принцип зла неуловим»74). Когда стало известно, что у церковного батюшки убили сына, Масленников захотел прижаться к несчастному отцу, нежно его поцеловать и расплакаться. Но по мере того как юноша удалялся по коридору от священника к своим друзьям, появлялось стремление распространить эту «радостную новость», погеройствовать в кругу одноклассников. Отношение героя к окружающим людям, по мнению автора, рождается катастрофической неустойчивостью мира. XX век изменил сознание людей, привычные ценности утратили свою «цену», стёрлись границы между значительным и ничтожным, вечным и преходящим.
Стилистические особенности прозы «численцев». «Парижская нота».
Стилистические особенности прозы молодых эмигрантских писателей во многом определены стилистикой «парижской ноты». Современные исследователи творчества писателей русского зарубежья первой волны по-разному определяют «парижскую ноту». Одни, например Г.Мосешвили114), считают вслед за Ю.Терапиано115 новое «совместное открытие» (слова Б.Поплавского - № 10. - С.205) молодых русских эмигрантских писателей литературным течением. Другие, например М.Васильева11б), О.Михайлов117), называют «ноту» вслед за Б.Поплавским (№ 2/3. - С.310-311) «парижской школой», хотя О.Михайлов делает существенную оговорку: формально не было никакой литературной группы, поэтому явление «парижской ноты» можно было бы назвать «товариществом»118). Е.Менегальдо в диссертации «Воображаемая вселенная Бориса Поплавского (1903-1935)» определила возникшую «школу» «эмигрантских сыновей» как литературное направление119). Однако молодые писатели и поэты, собиравшиеся в монпарнасских кафе «Ротонда», «Дом», «Купол», «Наполи», отнюдь не стремились к созданию некой литературной программы, которая бы выделила их в искусстве русского зарубежья. «Монпарнассцев» волновало другое: тревога о человеке и о сохранении духовности в усложнившемся, жестоком и корыстном мире, конфликт личности с обществом, мечта о братском отношении человека к человеку, о любви, о возможности «встречи с Богом», безысходность и одиночество человеческого существования, бессмысленность и призрачность мира, смерть - иными словами, разговор о самом важном, социальной декорацией для которого, согласно Б.Поплавскому, явилась эмиграция.
Следовательно, «парижская нота» не стала школой в обычном значении этого слова. Поэты и писатели нового течения не имели определённой зафиксированной программы и общих формальных методов; они не утверждали деклараций, провозглашающих возникновение нового мировоззрения, - их объединяло сходство эстетических позиций, нашедших выражение в их художественном творчестве, «некое единство настроения», по словам З.Н.Шаховской120). «Нота» сделалась внутренней музыкой в душе каждого из признававших её писателей, в произведениях которых единое мироощущение соединилось с индивидуальностью манеры изложения. Значительность «парижской ноты», соответствие её духу времени держится на этой общности, на согласии.
Думается, для понимания сущности нового литературного течения (будем придерживаться этого термина, хотя Б.Поплавский ясно указывал: «парижская школа» -это не «формальное течение» (№ 10. - С.205)) нужно исходить из его названия: «нота» была и осталась нотой, «торжественной, светлой, безнадёжной» (Б.Поплавский), прозвучавшей в русском зарубежье в 30-е годы XX столетия и умолкнувшей в годы Второй мировой войны. Это был звук, рождённый трагическим одиночеством, жалостью погибающего к себе подобным, ибо только «погибающий согласуется с духом музыки» (№2/3. - С.310). То, что около слёз. То, что около слов. То, что между любовью и страхом конца. То, что всеми - с таким равнодушьем - гонимо И что прячется в смутной правдивости снов, Исчезает в знакомом овале лица, И мелькает во взгляде - намеренно-мимо. Вот об этом (№ 9. - С.25), - говоря словами Л.Червинской, задумывались и писали молодые эмигрантские писатели. Суть нового течения молодых писателей русского зарубежья определили «петербургские поэты»: Г.В.Адамович, Г.В.Иванов, Н.А.Оцуп, - поэтому оно проявилось прежде всего в поэзии. По словам В.Варшавского, «молодых» привлекало в «петербургских поэтах» то, что они были свидетелями легендарного времени, когда совершался «великий и безумный полёт» отважных и гениальных людей121). «Для большинства «зарубежного поколения» Петербургский период был уже сказочной страной», - вспоминал Ю.Терапиано122), но для Г.В.Адамовича, Г.В.Иванова, Н.А.Оцупа литературный Петербург был их памятью, их родословной, парижским фоном, культурой и стилем.
Основоположником «парижской школы» считают Г.В.Адамовича. Как считал В.Яновский, Г.В.Адамовича нужно благодарить за возникновение и развитие особого климата зарубежной литературы: «Без него существовали бы те же писатели, поэты или даже ещё лучшие, быть может, но парижского «тона» литературы как особого и единого, всем понятного, хотя трудно определимого стиля, думаю, не было бы»12 \ Здесь можно сослаться на статью О.А.Коростелёва «Парижская нота», опубликованную в «Литературной энциклопедии русского зарубежья (1918-1940)»124), где автор анализирует влияние «петербургского поэта» на поэзию русского зарубежья первой волны. Следует сделать существенную оговорку: необходимо учитывать, что многие молодые поэты: Е.Бакунина, А.Гингер, С.Горный, АЛадинский, Б.Поплавский, Г.Раевский - писали рассказы, повести, романы. Таким образом, художественная проза молодых эмигрантских писателей «носила на себе следы благословенной парижской ноты»125\ В.Яновский полагал, что «особая парижская нота наблюдалась и в философии и теологии, в политической деятельности и в живописи, даже в шахматах. Весь дух был другой, и происходила на наших глазах чудесная метаморфоза, обернувшаяся творческой удачей»12б). Следовательно, «парижская нота» оказала несомненное влияние на содержание, форму, стилистические особенности прозы «эмигрантских сыновей».
