Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Познание и самопознание литературной критики: границы интерпретации 22
1.1. Метакритический дискурс XIX - начала XX веков 23
1.2. Теория и методология критики 1970 — 1990-х годов 42
Глава 2. Герменевтико-онтологическая интерпретация литературно-критической деятельности 69
2.1. Герменевтико-онтологические основания исследования критики 69
2.2. Структура литературно-критической деятельности 75
2.3. Метод литературной критики: сущность и типология 92
Глава 3. Литературная критика «толстых» журналов рубежа XX - XXI веков: обстоятельства функционирования 132
З.1. Социокультурная и эпистемологическая ситуация конца XX века 132.
3.2. Формы бытования литературной критики на рубеже XX XXI веков 144
Глава 4. Литературная критика «либеральных» журналов: объектное поле, интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры 160
4.1. Метакритика конца XX — начала XXI веков: поиск идентичности и стратегии самоинтерпретации 160
4.2. Общественное сознание как объект внимания литературной критики: интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры 174
4.3. Освоение литературной практики рубежа веков в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» 211
Глава 5. Стратегии и тактики присвоения литературного поля критикой «Нашего современника» и «Молодой гвардии» 235
Глава 6. Персональные коммуникативные и интерпретационные стратегии в критике «толстых» журналов рубежа XX — XXI веков 286
6.1. Н. Иванова — критик-семиотик 286
6.2. В. Бондаренко - критик-патриот 310
6.3. «М. Липовецкий-критик» как фантомная идентичность 338
6.4. В. Курицын - критик-постмодернист 368
6.5. Д. Быков - журналист в критике 394
Заключение 416
Литература 426
Приложение. Критика и профессиональный читатель (по материалам анкетирования) 461
- Метакритический дискурс XIX - начала XX веков
- Социокультурная и эпистемологическая ситуация конца XX века
- Освоение литературной практики рубежа веков в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь»
- «М. Липовецкий-критик» как фантомная идентичность
Введение к работе
Актуальность работы. Математические модели систем массового обслуживания широко применяются при исследовании процессов в системах управления и организаций промышленными и сельскохозяйственными предприятиями, в сфере обслуживания; в системах проектирования и анализа функционирования автоматизированных систем управления, в распределенных болыпемас-штабных вычислительных системах, кластерных и Grid-системах, в системах противовоздушной обороны и средствах радиолокации, в различных экономических системах, системах телекоммуникации и т.п.
Первые работы по теории массового обслуживания связаны с именем датского ученого А.К. Эрланга. Его труды, опубликованные в 1908-1922 гг., в области проектирования и анализа функционирования телефонных станций вызвали большой интерес к математическим задачам по организации работы телефонных сетей.
В 1924 г. Д. Юл опубликовал работу, в которой определил понятие процесса чистого размножения, а в 30-х годах В. Феллер ввел понятие процесса размножения и гибели. Одновременно были опубликованы фундаментальные работы по теории массового обслуживания А.Н. Колмогоровым, А.Я. Хинчи-ным и Ф. Поллачеком.
Основные работы в СССР по теории массового обслуживания с 60-х годов принадлежат школам Б.В. Гнеденко, А.А. Боровкова.
Развитие микроэлектроники в 80-е года привело к существенным изменениям в области вычислительной техники и средств связи. Системы массового обслуживания оказались наиболее лучшим математическим аппаратом для исследования и оптимизации процессов в телекоммуникационных сетях. Применение классических моделей систем массового обслуживания к исследованию процессов в телекоммуникационных сетях давало достаточно грубые результаты. В связи с этим появилась необходимость создания адекватных математических моделей систем массового обслуживания, применимых к реальным телекоммуникационным системам, и, прежде всего адекватных моделей телекоммуникационных потоков.
Одним из новых направлений исследований стало изучение процессов обслуживания в системах, входящие потоки которых отличны от классических потоков (пуассоновский и рекуррентный потоки). В книге Б.В. Гнеденко, И.Н. Коваленко, изданной в 2007 г., потоки этого класса названы специальными потоками однородных событий. В монографии А.Н. Дудина и В.И. Клименок специальные потоки названы коррелированными.
В 1955 г. Д. Кокс предложил рассматривать потоки, интенсивность которых зависит от состояний некоторого процесса, управляющего такими потоками. Эти потоки были названы процессами Кокса.
Потоки Кокса являются основой класса специальных или коррелированных потоков, наиболее популярным из которых является МАР-поток (Mark-ovian Arrival Process). Впервые понятие МАР-потока было введено М. Ньютсом в 1979 г., а затем уточнено Д. Лукантони. Описание этого потока однородных
событий можно найти в работах Б.В. Гнеденко, И.Н. Коваленко, А.Н. Дудина, А.А. Назарова. Данный поток широко применим при исследовании СМО.
В терминах различных математических школ МАР-потоки также называются дважды стохастическими потоками, которые были введены в 1964 г. Д. Кингменом. В таких потоках, во-первых, интервалы времени между наступлениями событий являются случайными, во-вторых, с течением времени интенсивность потока меняется случайным образом. Частными случаями дважды стохастических потоков являются альтернирующие, синхронные и полусинхронные потоки, рассматриваемые A.M. Торцевым и его учениками с целью оценки параметров этих потоков.
Наиболее общим ординарным потоком однородных событий является полумарковский или SM-поток (Semi-Markovian process). Идея введения такого потока была выдвинута Э. Леви (1954г.)иВ. Смитом (1955 г.). Системы массового обслуживания с таким входящим потоком интенсивно изучаются в настоящее время.
Исследователи, занимающиеся потоками, также занимались изучением СМО с неограниченным числом приборов, на вход которых поступают специальные потоки, применяя главным образом методы численного анализа. В работах Д. Баума, Л. Броера, были рассмотрены СМО BMAP|GI|o, COX|GI|o, получено асимптотическое распределение числа занятых приборов в условии растущего времени обслуживания.
Для изучения потоков однородных событий и систем массового обслуживания применяют методы аппроксимации, имитационного моделирования, численного анализа, а также диффузионной или гауссовской аппроксимации. Применение этих методов к анализу коррелированных потоков и систем массового обслуживания с такими потоками либо невозможно в связи с существенным увеличением размерности решаемых задач, либо дает недопустимо большую погрешность. Эти методы не учитывают существенной особенности коррелированных потоков, заключающейся в дискретности процессов, управляющих этими потоками.
Целью работы является разработка метода исследования коррелированных потоков и систем массового обслуживания с такими потоками.
В рамках указанной цели были поставлены следующие задачи:
Определение специальных предельных условий и классификация этих условий.
Модификация метода асимптотического анализа в специальных предельных условиях для исследования моделей коррелированных потоков, систем массового обслуживания с неограниченным числом приборов и такими входящими потоками.
Исследование допредельных моделей систем массового обслуживания с неограниченным числом приборов с коррелированными входящими потоками и детерминированным временем обслуживания.
Научная новизна результатов, выносимых на защиту, состоят в следующем:
Определены предельные условия, которые названы специальными, учитывающие специфику коррелированных потоков, управляемых случайными процессами с дискретным множеством состояний, выполнена их классификация.
Введено понятие квазиразложимых цепей Маркова, допускающее предельно редкие переходы между классами, которое позволяет существенно сократить размерность решаемых задач, в том числе при исследовании коррелированных потоков и систем массового обслуживания с такими потоками больших размерностей.
Разработана модификация метода асимптотического анализа моделей коррелированных потоков однородных событий и систем массового обслуживания с такими потоками, позволяющая в предельных условиях находить аналитические выражения для вероятностно-временных характеристик коррелированных потоков и систем массового обслуживания с такими потоками.
Применив интегральный подход к исследованию систем массового обслуживания с неограниченным числом приборов с входящим МАР-потоком и детерминированным обслуживанием с использованием методов просеянного потока, матричной экспоненты и формулы Сильвестра найдено допредельное распределение вероятностей числа занятых приборов в системе.
Методы исследования. Основная часть исследований носит теоретический характер и основана на рассмотрении различных математических моделей коррелированных потоков однородных событий и систем массового обслуживания с такими входящими потоками. В ходе исследования рассмотренных моделей потоков и систем массового обслуживания с такими потоками применялся аппарат теории вероятностей, теории случайных процессов, теории массового обслуживания, теории дифференциальных уравнений. Для определения области применимости асимптотических результатов применялись численные расчеты на основе полученных в допредельной ситуации формул, а также была реализована имитационная модель систем массового обслуживания с неограниченным числом приборов.
Теоретическая ценность работы заключается в разработке модификации метода асимптотического анализа для исследования коррелированных потоков и систем массового обслуживания с неограниченным числом приборов и коррелированными входящими потоками, в обосновании многомодальности распределения вероятностей состояний таких моделей. Предложенная модификация метода асимптотического анализа допускает его дальнейшее развитие для построения и исследования неординарных потоков (ВМАР-потоков) и систем массового обслуживания с такими потоками.
Практическая ценность работы заключается в применении метода асимптотического анализа в специальных предельных условиях и разработке комплекса программ, позволяющие находить вероятностно-временные характеристики исследуемых моделей, для исследования более адекватных математических моделей потоков и систем в различных предметных областях, в частности
для исследования телекоммуникационных потоков, компьютерных сетей связи, кредитно-депозитных организаций и страховых компаний.
Достоверность и обоснованность всех полученных в диссертации результатов подтверждается строгим математическим исследованием с использованием методов теории вероятностей и случайных процессов, теории массового обслуживания, дифференциального и интегрального исчислений.
Апробация работы. Основные положения работы и отдельные ее результаты докладывались и обсуждались на следующих научных конференциях:
IV Всероссийская научно-практическая конференция «Научное творчество молодежи», г. Анжеро-Судженск, 2007г.
VII Всероссийская конференция по финансово-актуарной математике и смежным вопросам, г. Красноярск, 2008г.
XII Всероссийская научно-практическая конференция «Научное творчество молодежи». Анжеро-Судженск, 2008г.
Международная научная конференция «Теория вероятностей и, случайные процессы, математическая статистика и приложения», г. Минск, 2008г.
Международная научная конференция «Математические методы повышения эффективности функционирования телекоммуникационных сетей». Минск, 2007г.
VII Международная научно-практическая конференция с международным участием «Информационные технологии и математическое моделирование». Анжеро-Судженск, 2008г.
Международная научная конференция "Современные математические методы анализа и оптимизации информационно - телекоммуникационных сетей". Минск, 2009г.
VIII Международная конференция по финансово-актуарной математике и смежным вопросам. Красноярск, 2009г.
XIII Всероссийская научно-практическая конференция «Научное творчество молодежи». Анжеро-Судженск, 2009г.
VIII Международная научно-практическая конференция с международным участием «Информационные технологии и математическое моделирование». Анжеро-Судженск, 2009г.
Международная конференция, посвященной 75-летию профессора, доктора физико-математических наук Г.А. Медведева. Минск, 2010г.
XIV Всероссийская научно-практическая конференция «Научное творчество молодежи». Анжеро-Судженск, 2010г.
The third international Conference «Problems of Cybernetics and Informatics» (РСГ2010). Baku, 2010.
14. International conference «Modern Stochastics: Theory and Applications II»,
Kiev, 2010.
Работа выполнена при поддержке АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 гг.)» Федерального агентства по образованию по проекту «Разработка методов исследования немарковских систем массового обслуживания и их применение к сложным экономическим системам и компьютерным сетям связи».
Публикации. По результатам выполненных исследований автором опубликовано 17 печатных работ, в том числе 5 статей, из них 3 в изданиях, рекомендованных списком ВАК.
Структура и объем диссертации. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы из 105 наименований. Общий объем работы составляет 156 страницу, в том числе основной текст 145 страниц.
Метакритический дискурс XIX - начала XX веков
Метакритические высказывания XIX века в ситуации зарождения литературоведения обретают статус теоретико-критических суждений и являются составными частями критического дискурса. Гносеологические инварианты (установки мышления) всего множества метакритических суждений могут быть вычленены в процессе «археологического» (М. Фуко) анализа метакритики ведущих представителей «реальной» и «эстетической» критики (В. Г. Белинско-го , Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского, А. В. Дружинина, П. В. Анненкова и др.), чья литературно-критическая саморефлексия позволяет выявить общие познавательные принципы и интерпретировать их тексты как следствие проявления выявляемых гносеологических установок. В. С. Библер формулировал сходную задачу так: «Увидеть формализм содержания (увидеть содержание как форму мышления, как форму деятельности субъекта)» .
Представители «реальной» критики понимают литературно-критическую деятельность как определенную систему, выделяя такие ее компоненты, как реальная действительность, художественный текст, автор, критик, читатель, однако анализ их в разной степени входит в познавательные установки критиков этого направления. Так, Автор оказывается «слепой зоной», он либо редуцируется1, либо не отделяется от компонента «художественное произведение» . В" метакритике «реалистов» осознанно редуцируется до нулевого значения компонент «пред-мнения»; Это фиксируется в: утверждении В- F. Белинского: «Всякое исследование непременно требует такого хладнокровия и беспристрастия,, которые возможны, только при; условии полного отрицания ; своей; личности на время?исследованияс ... в этот мир не должно вносить никаких требований ... , никаких страстей, а тем менее пристрастий, никаких убеждений, а тем менее предубеждений» . Аналогична установка Hi А. Добролюбова: «Мы заранее говорим, что не знаем, с какой целью, вследствие: каких предварительных соображений изобразил он [писатель - Юї Г.] историю; составляющую содержание повести»4. Компонент Читатель, априори осмысливается как важный (в связи с представлением о критике как «гувернере» общества)- но не мыслится определяющим акты интерпретации и текстопорождения; Доминирующим компонентом,.на который-направлена рефлексия В- F. Белинского, Н. А. Добролюбова, Н: Г. Чернышевскогоj является «жизнь» и ее художественная презентация. Актуализация этого компонента гносеологически обусловлена уста-новкойна анализ общества через призму художественной литературы.
Интерпретационные усилия критиков-«реалистов» ограничены сегментом «критик — художественное произведение - внетекстовая реальность («жизнь»), воплощенная в нем». Такая; гносеологическая позиция свидетельствует о том, что критическая рефлексия направлена на процесс познания и оценки художественного текста, а через него социальной жизни, в то время как акт текстопорождения не является для нее актуальным. Такойфакурс критического исследования (изучать произведение в контексте тех общественно-исторических явлений, которые «вызвали» его) утверждается как единственно правильный. Это, в свою очередь, определяет иерархичность критического мышления; которая проявляется в характере осмысления- процесса критической деятельности. По мнению «реальных» критиков, она должна.четко распадаться на два этапа: интерпретации; и последующей оценки. При этом субъективные, личностные начала критика должны быть подчинены бесстрастному осмыслению текста и жизни, а экстатическое увлечение текстом должно быть замещено его спокойным и строгим пониманием. В текстах «реальных» критиков велика доля логического и рационалистического. Обязательность этой установки утверждал В. Г. Белинский: «Мир возмужал: ему нужен не пестрый калейдоскоп воображения, а микроскоп и телескоп разума ... . Разум разрушает явление для того, чтоб оживить его для себя в новой красоте и новой жизни ... суд принадлежит разуму, а не лицам»1. Н. Г. Чернышевский в качестве основного требования к критическому суждению называл заботу о ясности, определенности и прямоте во избежание недомолвок, тонких намеков?.
«Реалисты» четко определяют цель критики. Н. А. Добролюбов писал: «Цель литературной критики - разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали известное художественное произведение»3; а В. Г. Белинский видел ее цель в «успехе образованности»4. Оба критика категоричны в утверждении единственного ракурса интерпретации художественного явления, в определении этапов критической деятельности, что проявляется во множестве императивов. Так В. Г. Белинский писал: «Критика должна быть одна, и разносторонность взглядов должна выходить у нее из одного общего источника, из одной системы, из одного созерцания искусства. Это и будет критикой нашего времени...»1. Все.это дает основание рассматривать императивность как еще одну установку мышления.
Другая установка познания, детерминирующая характер развертывания-критической мысли, и тип аргументации, — дихотомия явлений реальности и культуры, обнаруживающаяся в полярности привлекаемых мненщ практик и оценок. Задача реальной критики - преодоление дихотомии и формирование такого суждения, которое снимает полярность в единственно возможной интерпретации, приобретающей статус истинного суждения. Так, свою статью о Пушкине В. Г. Белинский начинает с поиска безопасного прохода, «между Сциллою бессистемности и Харибдою теории» , Н. А. Добролюбов в качестве противоположной «реальной» концепции формализует идеи эстетической критики, усиливая контрастность описанием негативных последствий! принятия иной методы?. Н. Г. Чернышевский, рисуя идеал русской критики, противопоставляет ее «уклончивой и пустой критике французских фельетонов»4.
Отношения «критика — теория/наука» осмысливаются- как тесно связанные. В. Г. Белинский неслучайно называет критику движущейся эстетикой и видит ее задачу в том; чтобы собирать для науки новые данные, материалы (предмет критики — приложение теории к практике. Ее цель — не столько успех науки, сколько успех образованности?). Н. А. Добролюбов пишет о единстве аналитического и синтетического принципов научного исследования в критике6. В гносеологически сильной позиции в «реальной» критикенаходится критик, который не вполне доверяет познавательной способности писателя и больше полагается на свою компетенцию.
Основной чертой дискурсивной- практики критиков-«реалистов» является прагматическая презентационность. Реальная-критика в большинстве своем декларативна. Авторы активно используют эмоциональную, прагматическую аргументацию: иронию в адрес «иной методы», показ негативных последствий ее применения, упрощение, схематизацию концепции оппонентов, апелляцию к читательскому и повседневному опыту реципиента. Коммуникативно-прагматическая стратегия была сформулирована еще В. Г. Белинским — «на простом языке говорить высокие истины» .
«Эстетическая» критика, как и «реальная», исходит из понимания литературно-критической деятельности как определенной системы, выделяя те же компоненты (реальная действительность, художественный текст, автор, критик, читатель), но с другими доминантными центрами и «слепыми зонами». Так, Автор выделяется как концептуально важный компонент интерпретационной деятельности, актуализируются коммуникативный контекст, момент пред-понимания художника. П. В. Анненков, в отличие от В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского, утверждает значимость не самой действительности, а ее пони-мания автором, «полного обладания материалом» . Читатель оказывается в позиции жизненно важного адресата критической деятельности , мыслится как один из факторов движения критики и индикатор истинности ее суждений. Так, А. В. Дружинин пишет о ментальных изменениях читательской аудитории как факторе (не)востребованности, (не)эффективности критики того или иного периода4. В то же время установка на читателя так же, как и у «реальных» критиков, мыслится не как актуальная, т.е. учитываемая и участвующая в процессе текстопорождения, а как потенциальная, реализующаяся в будущем. Исключение составляет «органическая критика» А. А. Григорьева, который объясняет особенности собственного словоупотребления (понятия «допотопный талант», «растительная поэзия» и др:) желанием воздействовать на восприятие читателя. «Єлепой зоной» для «эстетической» критики является социальная действительность, нашедшая.отражение в художественном произведении. Главные гносеологические усилия «эстетической» метакритики направлены. на осмысление сегментов «критик - художественное произведение» и «автор - художественное произведение».
Социокультурная и эпистемологическая ситуация конца XX века
Характеристика социокультурной ситуации конца XX века как совокупности обстоятельств-и условий функционирования общества1 — предмет исследований. экономики, социологии, культурологии, политологии, искусствоведения, философии. В связи с этим исчерпывающий анализ.социокультурной ситуации рубежа веков не представляется возможным. Ограничимся обозначением тех обстоятельств социокультурного характера, которые, на наш взгляд, наиболее значительно повлияли на литературную критику, обусловив ее структурные изменения- и ту стратегию-ответ, которую она вырабатывает по отношению ним2.
Хронологические рамки исследуемой нами литературно-критической практики - десятилетие с 1992-го по 2002 год. Начало периода обусловлено резким социокультурным сломом. 1992 год вошел в историю как год «шоковой терапии». На это время приходится конституционный кризис, реформа, приведшая к экономическому кризису. Негативные последствия «конфликтного варианта модернизации» (И. А. Шульгина ) выразились в этнических конфликтах, криминализации, демонстративном потреблении, полярности общества, утрате консолидирующих духовно-нравственных идей («духовного ядра»1), сосуществовании и противоречивом взаимодействии различных типов сознаний2. По мнению М. Рац, эти и другие последствия обусловлены разрывом между новыми политическими ориентирами и ценностями (западного образца), с одной стороны, и сохраняющейся»советской ментальностью, с другой?.
В- оценках периода рубежа XX - XXI веков превалируют характеристики «перелом», «взрыв», «кризис», используется концепция «культурного взрыва» Ю. Лотмана, в частности утверждение ученого о том, что во взрывные периоды выброшенные когда-то из семиотического пространства пласты культуры, вновь врываются в культуру, привнося взрывную динамику в постепенное линейное развитие истории4. Определение ситуации рубежа как культурного хаоса становится» общим местом в учебниках по истории отечественной литературы5. Исследуя процессы перераспределения власти в литературе второй половины XX века, М. Ю. Берг определяет 1990-е годыкак переломный период «бурного перераспределения ценностей, в том числе символических, а также власти, как в социальном пространстве, так и в поле литературы»6.
Одно из важнейших проявлений перелома, непосредственно повлиявшее на литературную критику, взлет и утрата литературоцентризма. Критика теряет читателя, былой статус авторитетной инстанции. Как следствие - активизация метакритики, осмысление проблемы выживания в социокультурных условиях конца XX века.как экзистенциальной, связанной с поиском идентичности, поиски успешной коммуникативной стратегии, переструктурирование модели критической деятельности.
Кризис литературоцентризма отразился на функционировании- «толстых» журналов, традиционном месте «прописки» профессиональной критики: По мнению М . Ю. Берга, публикуемые в 1990-е годы в «толстых» журналах тексты. не обладают культурным капиталом, притягательным для обмена «писатель — читатель» и преобразования-культурного капитала в символический и социальный1. Исследователь называет «толстый» журнал современным аналогом андеграунда, поля с групповыми функциями признания и посвящения. О смене парадигмы от литературоцентричной к деиерархизированной, в которой действует положение «литература осталась литературой»2, о тотальном изменении роли писателя, типа читателя3 пишет Н. Иванова.
Причины, утраты литературоцентризма, повлекшие перемещение толстожурнальной литературной критики на периферию литературного поля и читательского внимания, социокультурного характера: отмена цензуры, повышение статуса прежде (полу)запрещенных в советское время наук (социологии, социальной психологии, политологии и др.), увеличение сферы развлечений и средств информации, ликвидация железного занавеса.
Еще один социокультурный фактор, отразившийся на степени потенциальной полемичности литературной критики, — постепенная деполитизация литературной жизни. Уже в начале 1990-х годов «журнальная война» практически прекращается. Идеологическая оппозиция продолжает существовать, но постепенно на протяжении десятилетия все более теряет агрессивность. По версии Н. Лейдермана, М. Липовецкого, причиной стала неактуальность борьбы за влияние на партийное руководство после утраты однопартийное4. Вслед за идеологической критика утрачивает полемичность как таковую. Уже во второй половине 1990-х годов в ней практически не фиксируются острые полемики, дискуссии. Политический характер критических споров меняется на собственно литературный, а сами дискуссии приобретают формат «круглого стола», представления различных точек зрения на заданную проблему. Эти изменения свидетельствуют об уходе на периферию смыслового поля понятия «критики» значения- «спорить». Помимо социально-политических обстоятельств, детерминирующих данный факт, необходимо учитывать фактор гносеологической переориентации критики. Постмодерн приносит усомнение в авторитетности и окончательности суждения как такового, нейтрализует претензию критического суждения на общезначимость, утверждает идею множественности взглядов как норму, а следовательно, обессмысливает ситуацию спора.
Социокультурная ситуация 1990-х — начала 2000-х годов определяет проблемное поле литературной критики1.
Проблема жизнеспособности «толстого» журнала. Возникшая в период резкого падения тиражей литературно-критических журналов, эта проблема включала вопрос о статусе критики в структуре «толстого» журнала. С 1992-го по 1994-й годы-критическую рефлексию объединяет осмысление причин журнального обвала, констатация кризиса, постановка социальных диагнозов2. Во второй половине 1990-х годов оформляется новая тенденция — попытка конструирования обновленной модели «толстого» журнала3, построение прогнозов его дальнейшего существования1. Критика фиксирует отсутствие эстетического журнального ориентира (исключение — отношение к постмодернизму). Эстетическая «всеядность» журналов в первой половине-1990-х годов получает резко негативную оценку (как свидетельство кризиса «толстого» журнала), во второй половине 1990-х годов обнаруживается тенденция представить ее эстетической, политикой журнала2.
Проблема статуса критики и адекватности критического суждения. Данному аспекту посвящен раздел «Метакритика конца XX - начала XXI веков: поиск идентичности и стратегии- самоинтерпретации». Здесь перечислим наиболее значимые вопросы и эпизоды дискуссий. Предметом метакритики рубежа веков являются феномен газетной, критики, стратегии взаимодействия критика и писателя, функции критики в ситуации кризиса литературоцентриз-ма, проблема объективности критики, сближение критики и литературы .
Проблема жизнеспособности (кризиса) современной литературы и поиска объединяющих тенденций в ее потоке. В 1990-е в словаре критики пропадает понятие «литературный процесс», его заменяет «литературная ситуация», «пейзаж»4. Раздробленный литературный поток порождает проблему поиска объединяющего начала, тенденций: В публикации 1997-го года Є. Чупринин заявляет: «Уже прошло, либо пока не вернулось время творческих «школ», «направлений», «методов», чьи напряженные взаимоотношения обычно регулируют ход литературного процесса, вынося одни явления в мейнстрим, а другие сталкивая на обочину читательского и профессионально-критического внимания ... за политической беспартийностью последовала беспартийность эстетическая»1.
Два направления прогноза (эсхатологический и перспективный) и две тональности в осмыслении критикой 1990-х годов состояния литературы, задают статьи 1991-го года: М. Эпштейна «После будущего: о новом сознании в литературе» (Знамя. 1991. № 1) и И. Дедкова «Между прошлым и будущим» (Знамя. 1991. №1)
Освоение литературной практики рубежа веков в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь»
Третий выделяемый нами блок статей объединен общим объектом — художественной литературой. Самый многочисленный, он представлен статьями, посвященными одному произведению/автору, обнаруженной тенденции, литературной ситуации в целом. Этот момент позволяет определить преимущественное ракурсное предпочтение того или иного журнала. Критика «Знамени» подтверждает утверждение С. Чупринина и И. Роднянской о том, что литературная критика уходит от развернутых анализов отдельных художественных произведений1. Из рассматриваемой группы статей «Знамени» (55 статей) по-священы одному произведению - 0; группе произведений - 7 (четыре из семи написаны, в. первой-половине 1990-х годов); рассмотрению той или иной тенденции, сопровождающемуся обращением к художественным произведениям как иллюстрации- 21; статей обзорного типа, в которых, как правило, произведения лишь называются, объединяются в группы,— 19. В «Новом мире» из 48 рассмотренных статей посвящены одному произведению — 91; группе произведений - 7; тенденции — 26; статей обзорного типа - 6. В журнале «Октябрь» из 47 статей посвящены одному произведению - 21; группе произведений - 3; тенденции -11; статей обзорного типа— 12.
Таким образом, в 1990-е годы в критике «Знамени», «Нового мира» преобладает широкий ракурс видения литературной практики. Нельзя сказать, что от конкретики критика переходит к проблемносте, проблемная статья — редкость в 1990-е годы. Литературная практика в 1990-е годы представлена большим количеством текстов, более того, критика обращает свое внимание на мае-слит, а следовательно, не ощущает дефицита в материале для «внимательного прочтения». Причина укрупнения ракурса лежит в области гносеологии и в той коммуникативной ситуации, в которой функционирует критика. Развернутые интерпретации отдельного произведения, в, которых критик шел бы за текстом, сменяет (само) рефлексия. В статьях 1990-х годов-критик находится в изначально «свободной» от текста позиции. Самоутверждаясь в роли аналитика, становясь над конкретными текстами (что позволяет выходить к построению типологии), критик подчиняет своему «вопросу» литературный материал.
«Октябрь» более «внимателен» к отдельному тексту/автору. Одной из причин указанной выше количественной разницы по сравнению с другими журналами является, на наш взгляд, профессиональный статус, интересы критиков. Рефлексии на отдельные тексты пишут в большинстве своем либо писатели (О. Славникова, Б. Колымагин, Ю. Орлицкий, А. Найман, О. Павлов и др.), либо литературоведы, чьи профессиональные интересы не предполагают широ кий охват современной литературной действительности либо чей опыт литературно-критической деятельности невелик (например, Л. Баткин).
Литературно-критический материал данного блока позволил сделать вывод о происходящей в 1990-е годы переориентации функции-критики. Новая функция? не формулируется; в статьях прямо (отчетливо, констатируется утрата прежней), но может быть реконструирована. Кризисом самоидентификации объясняется активность саморефлексии критики, актуализация исследования-сознания современного человека, обращение к литературным произведениям как вариантам авторского (само)понимания, оценка их с точки зрения глубины/истинности/адекватности (само)интерпретации, с точки зрения наличия «ответов». В работах этой группы содержательный аспект критику интересует больше, чем художественный. Истолкование здесь принимает вид вычленения из художественной структуры «ответа» (в виде идеи, жизненного ориентира, судьбы героя- как возможного варианта осознанного, (не)истинного бытия). Обращение к художественному тексту как варианту «ответа» особенно характерно -для статей, написанных в рамках третьей стратегии и хронологически относящихся ко второй половине 1990-х. В них проявляется повышенное внимание критика к автору и его героям, их психологическому состоянию, мировосприятию и (само)пониманию. Значимо в этом контексте замечание, которое делает А. Немзер в той части статьи, которая посвящена интерпретации сюжетной линии героя романа А. Слаповского «Анкета»: «Так познание мира (а в нем всякого понамешано) сплетается с познанием себя. Так приспособление к миру вытягивает наружу неожиданные страсти, помыслы, душевные устремления»1. Из всего возможного содержательного континуума произведения критик вычленяет только тот пласт, который «реагирует»/соотносится с его вопросом. Неслучайна и реакция А. Немзера на финал «Прохождения тени» И. Полянской: «Мне кажется, что Предыстория столь мощного звучания настоятельно требует Истории, смыслового разрешения, ответа на ту открытость, что с мукой далась героине много лет назад»1. Иными словами, А. Немзеру не хватает «ответа». Своего рода процесс вживания в жизненную ситуацию кризиса идентификации наблюдается у Н. Ивановой в статье «После. Постсоветская литература в поисках новой идентичности» («Знамя». 1996. № 4): Вся статья представляет опыт вживания.в судьбу Искандера, Кима Айтматова, анализ тех попыток идентификации (иначе: вариантов ответа), которые предпринимают писатели.
Критик находится в сходной с множеством читателей гносеологической ситуации, когда необходимо без опоры на.идеологию, на «костыли» мифов познавать мир и себя. В этой ситуации критические тексты, ориентированные на вопрос «кто есть я?», представляющие ответы на этот вопрос, отражающие и осмысливающие (само)интерпретационные процессы в социуме (и в литературе), оказываются для непрофессионального читателя ориентирами, учащими не жить, а понимать/интерпретировать. В этом заключена, на наш взгляд, функциональная суть критики 1990-х годов.
«Вопрос» критика определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован. Для критики рубежа веков значи мым является следующий: «Каковы способы выжива ния/существования/присутствия литературы в ситуации кризиса/ перело ма/конца?» . Этот «вопрос», на наш взгляд, коррелирует с тем инвариантным, который определяет (само)интерпретационные усилия критики 1990-х — «Что есть Я?». Критику интересует момент (само)идентификации литературы, кото рая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах. Для критики опыт литературы — это, прежде всего, возможный вариант ответа на тот экзи стенциальный «вопрос», который актуален в 1990-е годы как никогда. Этот «вопрос» определяет угол литературно-критического зрения на литературную ситуацию. Ответы, которые дает литература (в соответствии с видением крити ки «Знамени»), могут быть сгруппированы по стратегиям выживания: адапта ция успешных стратегий (масслита, литературных течений, переживших кризисный культурный этап (период Серебряного века); уход от реальности, сопряженной с кризисом (мистицизм, гротеск, постмодернистский релятивизм); поиск новых форм самопрезентации, скрытых языковых резервов (в поэзии); осмысление обновившейся действительности, диалог с хаосом: Критика «Нового мира» представляет и другие варианты: поиск и утверждение духовных скреп, ценностных ориентиров; утверждение необходимости возвращения от социоцентризма к человеку; активное преодоление негативного/неперспективного опыта поколения; обращением опыту классической1 литературы, ее оптике.
В литературной критике «Октября» не наблюдается острой рефлексии ситуации кризиса, постановки экзистенциальных вопросов, ориентации на поиск успешных литературных и литературно-критических стратегий. В большей части публикуемых здесь работ вычленяется то или иное литературное явление из литературного ряда, обнаруживается его специфика (в то время как критика «Нового мира» и «Знамени» имеет установку на поиск тенденций, типологии). В то же время критика «Октября» (преимущественно 1995-1997 годов) ориентирована и на вычитывание в художественных текстах и осмысление экзистенциальных, онтологических проблем; позволяющих исследовать психологию, ментальные особенности современника.
В отличие от «Знамени», «Новый мир» и «Октябрь» более аналитичны, ориентированы на освоение литературного бытия как такового, для них в большей степени актуален помимо экзистенциально наполненного вопроса и другой - «Что есть...?». Специфика мужской/женской прозы, постмодернизма, срединной прозы, постреализма, дилетантской поэзии, исторического и филологического романа и др. становится предметом отдельных статей критиков.
«М. Липовецкий-критик» как фантомная идентичность
В определенном смысле процесс самоидентификации может быть понят как выбор/поиск субъектом своего языка. Если представить литературную критику как языковое множество (язык писательской, газетной, реальной, эстетической, академической критики, язык различных литературно-критических жанров), то критик находится в ситуации постоянного языкового выбора. Ситу-ация самоидентификации М. Липовецкого интересна в исследовательском плане тем, что представляет собой попытку «разговора на двух языках». В интервью, данном М. Эделыптейну, он говорит: «Речь, собственно, идет о двустороннем процессе: литературоведческий инструментарий способен раскрыть в текущей литературе не меньше, чем текущая, литература может привнести-в литературоведение. Надо сознаться, что этот подход не сильно любят коллеги-критики (скучно), и не сильно уважают коллеги-литературоведы (легковесно)»1. Последнее признание значимо, во-первых, как имплицитно выражающее пограничную языковую зону, в которой осуществляет себя Липовецкий в процессе текстопорождения-, во-вторых, как момент самоидентификации — видение себя в роли литературоведа в критике, роли, при которой проблематичной оказывается идентификация с группой при всей авторитетности Липовецкого как исследователя современной литературы. Приближения/отталкивания от критического и научного дискурса создают определенную логику развития литературно-критической деятельности Липовецкого. Ее выявление обусловило выбор исследуемого материала: фрагменты саморефлексии Липовецкого, дающие представление о самоопределении идентичности и включенные как в тексты статей, так и озвученные в интервью; фрагменты оценок (чаще в форме дистанцирования) других критиков, литературоведов; тексты Липовецкого, позиционируемые как критические и опубликованные в журналах «Урал», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь»; тексты Липовецкого, позиционируемые как научные (монографии, статьи) — всего 24 работы).
Первые опыты Липовецкого-критика приходятся на середину 1980-х -начало 1990-х годов. Статьи «Единоборство» (Урал, 1989), «...и о дедушке Ле нине» (Урал, 1989), «Постскриптум» (Урал, 1990); «Совок-блюз» (Знамя, 1991), «Между хаосом1 и космосом» (Новый-мир, 1991), «Апофеоз частиц или диалоги-с хаосом» (Знамя; 1992), «Современность тому назад» (Знамя, 1993) — это попытки автора-выпускника филологического факультета освоить, язык литературной критики, а следовательно, адаптироваться гносеологически (этого требует сегмент структуры критической деятельности «критик - литературное явление») и коммуникативно-прагматически (под влиянием адресата):
Гносеологически литературно-критическая деятельность требует от Ли-повецкого ухода от имманентного анализа текста к вниманию к актуальному затексту (этого требует и социологическая доминанта критического дискурса конца 1980-х — начала 1990-х годов!). Важно здесь отметить, что «своей» литературно-критической традицией М. Липовецкий считает творчество Ю. Тыня-нова, Б. Эйхенбаума; В: Шкловского — традицию имманентной интерпретации текста в теоретическом модусе. Актуальная -же для рубежа 1980 — 1990-х годовг традиция «реальной» критики вступает в противоречие со «своей».
В критических статьях Липовецкого этого периода актуальный затекст — ментальные изменения,, происходящие под воздействием событий (пост)перестроечного периода, которые стратегически осмысливаются в рамках тенденций «реставрации» и «коррекции» (типичных для «толстых» журналов этого времени). Социальная проблема, определяющая направление интерпретации Липовецким литературных явлений, - отказ от советского прошлого, который ведет к нарушению поколенческой преемственности, кризису идентичности и кризису понимания. Так, эволюция шестидесятничества в статье «Совок-блюз» исследуется в контексте осмысления явления моды на антишестидесят ничество. Критик пишет о-необходимости восстановления разорванной связи между шестидесятниками и младшими литературными поколениями, понимания, которого лишены те и другие1. Липовецкий включает в статью достаточно большой фрагмент полемического характера. Демонстрирует логику своих оппонентов, он типологизирует, но представляет результат этой типологии не научно, а в соответствии с распространенным в«критике прагматическим полемическим приемом схематизирования, доведения до логического конца в целях демонстрации читателю ложности суждения Другого. Оппоненты (В. Ерофеев, Н. Агишева, О. Седакова и др.), по мнениюЛиповецкого, сводят явление к поглощающей его характеристике: «образцовые "совки", верящие вхвятость фундаментальных мифов тоталитаризма», «внутренне порабощены несвободой», мыслят в категориях «черное-белое», художественное сознание «замкнуто на 1960 — 1970-х годах», «обнаружили нравственное уродство» . Если полемизирует Липовецкий на языке критики, то изложение собственной интерпретации «пути» шестидесятничества в этом дискурсе выдерживается не всегда: Критик демонстрирует иную, антимифологическую стратегию исследования сознания шестидесятников - обращается к духовной истории поколения («главным в шестидесятниках оказывается не то, что в них было стабильно (это в основном система либеральных идей и принципов), но то, что в них менялось. Не статика, но динамика» ), занимая исследовательскую позицию, не допускающую исто-рико-биографического, идеологического подхода к осмыслению шестидесятничества, но предполагающую исследование эволюции (само)сознания поколения. Проявление TaKofiv эволюции критик видит в области идеологии (уходе от утопического сознания к антитоталитаризму), аксиологии (от коллективизма к персональному самосознанию, ценности внутренней свободы личности), эстетики (от социальности к экзистенциальным вопросам), а главное — в трансформации образа мира: от насыщенного социальными и нравственными смыслами к онтологическому видению действительности. В интерпретации явления ше стидесятничества Липовецкий мыслит категориями, выходящими за рамки ставших стереотипными в антишестидесятническои критике характеристик (утопизм, социологизм, правдоискательство); осмысливает и само? явление, и тексты; в диапазоне «бытие — частный случай человеческой жизни», «онтология — история» - понятийфедкихч в литературно-критическом дискурсе; Онтологические категории критик использует и ВІ статье «Между хаосом; и космосом», обнаруживая преемственность новеллистики 1960 - 1970-х и рассказа 1980-х годов в поиске «скреп, стяжек, стержней, которые могут противостоять хаосу, восстановить смысл, наладить гармонию в мире»1..
Другой актуальный затекст связан» с осмыслением ситуации идеологического,, эстетического тупика, кризиса, проявившихся в деревенской, социальной литературе; шестидесятничестве, постмодернизме. Спасительным, по Липовец-кому, может оказаться обращение к прошлому литературному и историческому опыту. Восстановление преемственности как выход из тупика декларируется в статьях «Совок-блюз», «Между хаосом и космосом», «Апофеоз частиц или диалоги с хаосом»2, «Современность тому назад». Возвращение и осмысление открытий Ю. Трифонова (создание неиерархизированной картины мира, понимание в онтологических координатах); по мнению Липовецкого, также может дать, «направление выхода из сложившегося; цивилизацйонного тупика»3. Мысль о спасительной преемственности проявится ив статьях следующего периода. Так, продуктивным критик считает обращение современных поэтов (Е. Шварц,.И. Жданова) к уже апробированным путям выхода из кризиса, обращенным к культурному прошлому в статье «Конец века лирики» (1996). В статье «Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе» (1999) рассматривается закономерное возвращение «литературных атлетов» (В. Сорокина и В. Пелевина и весь русский постмодернизм) в «"страну невыученных уроков" - к опыту модернизма, недостаточно, как выясняется, освоенному, не завершенному до сих пор ... К модернизму — а значит, к ценностям интеллектуальной свободы, индивидуализму, экзистенциальному трагизму, напряженному спору-диалогу с памятью культуры, игрой с культурными архетипами всерьез и на равных, беспощадному самоанализу художника...»1.
Движение как гносеологическая, ценностная категория для Липовецкого предполагает как развитие литературного процесса вперед, так и необходимое возвращение к прошлому. С этой категорией связано еще одно проявление самоидентичности Липовецкого-критика. В своих статьях он не только фиксирует продуктивные для литературного процесса динамические процессы, но и, во-первых, обосновывает свои варианты перспективного развития для того или иного автора, направления, пришедшего к статике2, во-вторых, возвращает ли-тературному явлению, обретшему в ходе множества интерпретаций устойчивый, мифологический (по словам М. Липовецкого) образ, динамичность, обнаруживая ее на более глубоких структурных уровнях, рассматривая явление в широком культурном контексте. В этом смысле М. Липовецкий-критик творит литературный процесс именно как процесс, изучая, положительно оценивая развивающееся и преодолевая тем самым- свойственный критике ракурс «здесь и сейчас» в осмыслении литературного явления.
