Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Уголовно-правовая характеристика преступлений против семьи
1. Ретроспективный анализ отечественного уголовного законодательства об охране семьи 12
2. Сравнительно-правовой анализ международных правовых документов и отечественных нормативно-правовых актов об охране семьи 44
3. Анализ уголовного законодательства некоторых зарубежных стран об ответственности за преступления против семьи 52
4. Понятие, виды и уголовно-правовая характеристика преступлений против семьи по действующему отечественному законодательству 65
Глава 2. Криминологическая характеристика преступлений против семьи
1. Состояние, структура и современные тенденции преступлений против семьи 117
2. Криминологическая характеристика лиц, совершивших преступления против семьи 129
3. Детерминантный комплекс факторов, способствующих совершению преступлений против семьи, и совершенствование мер по их предупреждению
Заключение 176
Приложения 181
Список использованной литературы 196
- Ретроспективный анализ отечественного уголовного законодательства об охране семьи
- Сравнительно-правовой анализ международных правовых документов и отечественных нормативно-правовых актов об охране семьи
- Состояние, структура и современные тенденции преступлений против семьи
- Криминологическая характеристика лиц, совершивших преступления против семьи
Введение к работе
О методологии изучения путей развития философской прозы ч конца XIX века в жанрово-повествовательном аспекте
Острая актуальность темы видится в том, что русская философская проза конца XIX века и пути ее развития никогда не изучались как самостоятельный феномен. Препятствием к такому изучению несомненно служила в прошлом глубинная коренная связь философской прозы с традициями христианской культуры, обусловливающая особый v тип целостной творческой индивидуальности писателя.
В работе впервые предпринята попытка наметить границы такого явления как русская философская проза модерна, проследить основные тенденции его развития, трансформацию жанровых и повествовательных форм. Все это позволило бы обрести ключ к новой интерпретации ряда малоизученных или незаслуженно забытых итоговых произведений русской литературы («Дневник писателя» Ф.М. Достоевского, «Стихотворения в прозе» И.С. Тургенева, «Остров Сахалин» и цикл «Из Сибири» А.П. Чехова, а также рождественские, святочные и пасхальные рассказы других писателей). Актуализация русской философской прозы в последние два десятилетия XIX века обусловлена более широкими общекультурными тенденциями стиля модерн, когда активное взаимодействие пограничных сфер культуры, философии, литературы, этики, религии, быта привело к динамичному и гибкому взаимообмену, создавая все более неожиданные и многообразные гибриды. Рассматривая культуру как многомерную, многоаспектную целостность, сложная структура которой определяется ее основными функциями, хотелось бы подчеркнуть, что ее нельзя отождествлять с обществом и видеть в ней, как часто бывало раньше,
главным образом проводника социальных задач и тенденций. Культура - это всепроникающее свойство творческой деятельности, в котором реализуется духовно - целостная активность самоизменения и саморазвития человека, как носителя всеобщего. Поскольку именно философская проза вырабатывает новый способ сознания, целостного мышления будущего века, необходимо прояснить общеэстетическую и культурологическую основу нашего методологического подхода, на которую опирается методика анализа произведений.
Предмет данного исследования - выявление главных черт поэтики философской прозы русского модерна, ближайшего генезиса этого явления, ее жанрово-повествовательного своеобразия.
Методологически актуальным в этой работе является осуществленный последовательно культурологический подход к такому малоизученному феномену как философская проза русского модерна.
Способом описания этого явления станет наблюдение за переключением от одного культурного синтаксиса к другому (перехода от искусства к философии, философии к быту, поведению, религии, науке, игре и т.д.).
Философская проза не изучается в данной работе только как эмпирическая данность, но рассматривается как возможность, то есть, анализируются не только остановленные изолированные тексты, но способы их создания и функционирования. Поэтому истоки философской прозы модерна видятся в поисках И.С. Тургенева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, именно находки и обретения последнего в этой области позволяют выявить магистральное направление смещения художественной прозы к философичности нового типа, наиболее полно реализовавшейся в XX веке и основанной на целостном личном опыте самоизменения в процессе поиска истины.
Автор работы старается всеми силами избежать неплодотворного
замыкания на исходном понятии (философская проза), ведь она
существует лишь на границе взаимодействующих культурных феноменов
(философичности дидактико-аллегорического плана, лирического,
условно-биографического, марг инального, потенциирующего,
остраняющего, гипотетического, парадоксального, мнимоапологе-
тического, пародийного, символического, экспериментирующего,
фантастического и т.д.) в их диалоге. Философская проза русского
модерна рассматривается становящейся, а не готовой. Пути ее развития
только намечены, они прорисуются четче, осуществятся более полно
ВЕСЕЛИШЬ в ХХ-м/а это тема иной будущей работы. Особенностью данной
диссертации является то, что автору приходится постоянно
возвращаться к исходной ситуации, обретенной Достоевским в
«Дневнике писателя», часто начинать объяснение с начала. Замысел
осуществившей себя философской прозы недоговорен, недовоплощен в
эпохе, его может достроить только историческая перспектива, ведь мы
имеем дело с переходной эпохой, когда все тенденции культурного
развития активизировались, динамизировались, ускорялись. Задача
заключалась в том, чтобы выявить направленность поиска, его
внутреннюю логику, динамизм, попытаться объяснить в анализе
многозначность, внутреннюю противоречивость, амбивалентность,
диалогичность, синтетичность новых философских форм (жанров,
способов повествования, уникальность авторской позиции в каждом
конкретном случае).
Так философская проза русских романтиков 1820-х - 1830-х годов
стала своеобразным синтезом находок и обретений XVIII и начала XIX
века, ее итоговый характер основывался на обобщении опыта поэзии
перед рождением прозы. Философичность модерна проективна и
футуристична, она родилась из напряжения перед рывком в новый XX век, она нащупывает пути в неведомое будущее. Философская проза модерна - пролог религиозного ренессанса серебряного века.
Любая философская проза в отличие от чисто художественной строится на таком соотношении изобразительного и семантического планов, которое характеризуется очень высокой степенью условности. Однако, при всей динамичности этого соотношения семантическое, смысловое доминирует.
Законом философской прозы является использование конкретного для выражения всеобщего. Степень философичности (обобщенности) в разные эпохи менялась. Природа философской прозы синтетична. Если в 1820 - 1830-е годы синтезировались начала собственно литературные (проза и поэзия, письменное и устное, ритм и сюжетно-фабульное единство), то философская проза модерна осуществляет общекультурный синтез.
Главным проводником, каналом философичности, средством обобщения служит в философской прозе романтизма жанр, стилевая манера, категории, так сказать, безличностные, характеризующие направление, метод.
В философской прозе модерна акцент сместился на личностное - на авторскую позицию философствующего субъекта, то есть, на категорию повествования. Личностное стало формой философского обобщения.
Попытаемся кратко перечислить общекультурные черты современного философствования, материализовавшиеся в философской прозе:
1. Кризис разума на рубеже ХІХ-ХХ веков обнаружил зазор между пониманием и познанием. (Философская проза тяготеет к пониманию, носящему обостренно личностный характер).
2. Мышление прошлых эпох и культур не отменяется в
философствовании, но участвует в нем во всей своей самобытности:
Философская проза модерна актуализирует «истины всех времен»,
осуществляет их диалог.
Философская проза модерна всегда создает ситуацию «изначального мышления» о мире, когда ищущий истину субъект ставит под сомнение все вчерашние догмы и правила и мыслит как бы впервые. Поэтому часто субъектом философствования становится целостный человек в экстраординарной ситуации - ребенок или человек, видящий все как ребенок, старец, простак, узник, путешественник, чужой всем, творец, личность в миг прозрения, чуда и т. д. Это всегда автор^ полностью ответственный за все бытие, обретающий в процессе философствования истинную свободу духа.
Главное в философской прозе то, что размышляя о началах бытия, человек преображается в цельное существо, процесс этот происходит сосредоточенно, замедленно, целеосознанно и материализуется в структуре произведения.
5. Настоящее состоявшееся произведение философской прозы - это
всегда акт уникального культурного творчества, в котором
напряженное усилие духа в тяге к целостности сливает мысль, слово,
поведение, музыку и магию в бытие, в котором важен не результат,
вывод, а путь, процесс искания истины.
6. Философская проза конца XIX века по-новому ощутила в себе живое
присутствие всех предшествовавших культурных тенденций, реалий и
их бесконечно разнообразное и непредсказуемое взаимодействие.
Оживление «истин всех времен» - один из универсальных принципов
поэтики философской прозы.
7. Так как в России конца XIX века была преувеличена социальная роль
культуры, (искусства), то противоядием стало обоснование всеобщего
бытия, когда акцент в философствований ставился на внелогические,
иррациональные формы искания истины. Можно даже сказать, что
философская проза демонстративно делала ставку на непопулярные,
забытые, архаичные, иррациональные формы и приемы (обращение к
мистике, ересям, нетрадиционным религиям, фантастике и т.д.).
8. Универсальный характер личностной авторской позиции
философствующего субъекта на весь XX век определил направление
философских поисков разных искусств. Именно всеобщее, всеединое
(цельное) «Я», выработанное русской культурой упорно и трагически V'
сопротивлялось анонимно всеобщему коллективизму советского
«новояза».
9. И, наконец, безграничная смелость, дерзость и честность личностного
поиска истины в философской прозе модерна обеспечивалась
фундаментальностью сомнения, которое часто осуществлялось
разными формами игры с внелогичным, иррациональным,
невыразимым, косноязычным и т.д. Это внелогическое ядро очень
сильно в русской философской прозе рубежа веков.
10. Для интерпретации философской прозы необычайно важна
множественность и даже своеобразная иерархия разных культурных
контекстов.
Автора данной работы в первую очередь всегда интересовало произведение, а не текст, путь от слов, имен, философем и символов к всегда неповторимому и уникальному рождению смысла.
Автор диссертации понимает, что сознательный отказ от четкого определения спорного термина «философская проза» обрекает его усилия на риск известной смутности, неотчетливости. Но именно потому
в работе не дается определение философской прозы, что весь ход рассуждения призван приблизиться к этому понятию. Такое определение, на мой взгляд, сегодня литературоведу и культурологу дать пока еще не представляется возможным. Это - преждевременно. Понятно, что при подобном подходе ряд терминов (философская проза, философствующее сознание, его субъект и т.д.) берется порой как бы в условно-символическом значении.
Автор работы осознанно использует известный ракурс культурологической неопределенности, когда некоторые понятия служат не эмпирической материальной данностью, а как бы смысловым полем. Общекультурный контекст нужен, чтобы подсказать, какой вариант «философичности» имеется в виду в данном случае.
Выбор материала, ряда философских произведений диктуется тем принципом, который в отечественном литературоведении был назван импрессионистическим. Когда-то один из самых ярких литературоведов русского модерна Ю. Айхенвальд заметил: «Писатель - это не словесный текст, а ДУХ»1, видя в индивидуальности писателя особую сущностную силу, позволяющую ему участвовать в «строительстве мира». Мы сегодня по-новому возвращаемся к айхенвальдовскому постулату о том, что «писатель в своем существе связан не с малой, а с большой средой, т.е. мировой сутью»2 (разрядка моя. - Е.А.). Вдвойне актуально это именно для русской философской прозы модерна. Ведь выбор авторов и произведений в данной работе диктуется не внешними литературными признаками, чертами, проблематикой, а особым качеством авторского философствующего сознания - цельностью духа, наличием состоявшегося в авторской позиции синтеза культуры и натуры,
1 Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М. 1994. С. 5.
2 Там же. С. 30.
всеобщего и личного. С этой точки зрения, оправдано включение в этот философский ряд И.С. Тургенева и М.Е. Салтыкова-Щедрина, v чувствующих и передающих пусть несовершенно^духовную космическую основу искания истины в литературе, которая культурно автономна в их итоговых книгах. Почему не вошли в этот ряд ни «Исповедь», ни «Путь жизни», ни «народные рассказы» Л.Н. Толстого? Несомненно эти произведения великого этика обладают огромным философским потенциалом, но не являются произведениями философской прозы в ракурсе рассмотрения этой проблемы в данной работе. В них нет даже зерна, зародыша того общекультурного синтеза, который в художественном философствовании всех рассмотренных в этой диссертации авторов осуществляет интеграцию разных сфер, форм, манер, жанров, установок, знаков на литературной основе.
Формой подобного синтеза в философствовании русских писателей от Достоевского до Чехова становится целостное самосознание духовно свободной личности.
ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ можно свести к двум моментам:
Изучение определяющих черт развития поэтики философской прозы модерна, ведущих тенденций, смены жанровых форм, путем анализа повествовательно-композиционного целого ряда произведений.
Анализ движения философской прозы и русской мысли рубежа XIX - XX веков как единого общекультурного процесса, частью которого, причем частью в огромной степени синтезирующей, устремленной к «центру» культуры было творчество Достоевского и Чехова. Метод исследования определяется нашим представлением о национальной культуре, как о едином творческом потоке, как о у соборном труде многих участников. Философская проза модерна в свою очередь подготавливает религиозный ренессанс начала XX века,
формирует новый синтетический тип образности, свойственный искусству XX века ..
НАУЧНАЯ НОВИЗНА ИССЛЕДОВАНИЯ заключаегся,как в теме, v впервые исследующей русскую философскую прозу конца XIX века как цельное явление и основные тенденции ее развития, так и в методологии, последовательно и органично соединяющей литературоведческий анализ малоизученных произведений с широким культурологическим подходом, что позволило во многом расширить пересмотреть, уточнить главные закономерности литературного и культурного развития России рубежа XIX - XX веков.
Кроме того ? результаты работы позволили выдвинуть принципиально новую концепцию творчества В.М. Гаршина как мастера философской прозы по преимуществу, увидеть в философской прозе «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского пролог модерна, когда были предугаданы и намечены новые плодотворные способы художественно-философского синтеза, а также впервые проанализирован генезис философской прозы А.П. Чехова, изучены формы философизации в его итоговой книге «Остров Сахалин» и в цикле «Из Сибири».
Сделан вывод о том, что новая форма художественно-философской образности модерна подготовила религиозный ренессанс серебряного века.
НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ состоит прежде всего в том, что полученные результаты дают основание для пересмотра методологических подходов к истории русской культуры и литературы конца XIX века. Основные положения диссертации могут быть использованы как в построении вузовского учебного курса, так и в современном литературоведении при анализе творчества указанных авторов.
Основные положения диссертации апробированы в докладах на научных конференциях «Достоевский и мировая культура» (Старая Русса 1986-1996 гг.) «Достоевские чтения» (Омск 1992, 1996), «Славянские чтения. Духовная культура и история русского народа» (Омск 1995-1998), «Народная культура» (Омск 1997) и т. д.
СТРУКТУРА РАБОТЫ. Диссертация состоит из вступления, семи глав и заключения. Библиография построена по проблемно-тематическому принципу состоит из шести разделов и содержит 515 наименований.
Во введении определяются основные принципы методологии исследования как в культурологическом, так и в собственно литературоведческом аспектах, рассматривающие своеобразие поэтики философской прозы конца XIX века в плане жанрово-повествовательном.
В первой главе «Философская проза в культуре русского модерна» намечаются границы минимально необходимого контекста, освещается понятие культуры модерна, выявляются стимулы философизации художественного сознания этой эпохи.
Во второй главе «Философская проза позднего Достоевского» основным объектом анализа становится художественно-философское целое «Дневника писателя», природа философского синтеза, генезис жанровых форм, эстетика философской прозы писателя.
В третьей главе «Философская проза И.С. Тургенева» анализируется итоговая книга писателя «Стихотворения в прозе. Senilia.», ее потери и обретения.
Вторая и третья глава диссертации рассматривают предысторию философской прозы модерна, устанавливают ее генезис, актуализацию наследия Ф.М. Достоевского для культуры философствования рубежа веков.
В четвертой главе «На пути к новой философичности» прослеживаются разные этапы развития философской прозыч модерна. Первый раздел посвящен рассмотрению новых средств выразительности через усиление философичности в «Сказках» М.Е. Салтыкова-Щедрина; второй раздел содержит концептуально новое осмысление основного комплекса произведений В.М. Гаршина как произведений философской прозы, рассматривает эстетику философствования этого автора; третий раздел анализирует философские жанры В.Г. Короленко.
Название пятой главы достаточно точно обозначает основную рассматриваемую проблему - «Актуализация жанров рождественского и пасхального рассказов как источник потенциального роста философичности в русской прозе 1880- 1890-х годов».
В шестой главе рассматривается «Философская проза А.П. Чехова» как вершинное достижение русского модерна. Изучается жанровый генезис философских рассказов писателя, рассматриваются жанровые способы философского обобщения в цикле «Из Сибири», анализируется итоговая книга писателя «Остров Сахалин».
В седьмой главе «Поэтика философской прозы конца XIX века» содержатся необходимые историко-литературные и теоретические обобщения.
В заключении представлены выводы о жанрово-повествовательных тенденциях развития философской прозы рубежа веков.
* * *
Философское начало существует в русской литературе XIX века в разных предельно подвижных формах, порой взаимоисключающих друг друга в разных культурных сферах и жанрах. Рассмотрение философичности как черты русской культуры последней четверти XIX века, позже сгущающейся в самостоятельную область философской прозы представляет ряд серьезных методологических трудностей и
противоречий. Проблемы философского характера русской литературы XIX века изучалась давно и разнонаправлено от конкретных эмпирических описаний1, до обощенно-теоретических работ2, рассматривающих тенденции и закономерности предельно широкого круга культурных явлений.
В разные эпохи менялся характер этой философичности, ее эстетическая направленность, ее основные источники, когда импульсом собственной философизации служила какая-либо тенденция европейской культуры или же внутреннее противоречие саморазвития.
Универсальность и живой органический характер философизации в 1820- 1830-е годы в момент рождения, как собственно художественной, так и философской русской прозы, полно и убедительно рассмотрен в книге А.Э. Еремеева «Русская философская проза (1820-1830-е годы)», многие положения этого исследования являются исходным пунктом данной работы, изучающей дальнейшие пути развития этого интереснейшего явления в последней четверти XIX века.
В отличие от формирования русской философской прозы 1820-х-1830-х годов в диалоге с романтической культурой Европы, 1850-е -1860-е годы знаменуются резким демонстративным отталкиванием от опыта романтизма (как европейского, так и отечественного). Однако внутри
1 Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М. 1994.; Бялый Г.А. Чехов и русский
реализм. Л.1981.; Еремеев А.В. Русская философская проза (1820-1830-е годы). -
Томск. 1989.; Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX
века. Л. 1982.
2 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.,Л. 1963.; Бахтин М.М. Эстетика
словесного творчества. М. 1979.; Гачев Г.Д. Образ в русской художественной
культуре. М. 1981.; Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. Литературные размышления
философа. М. 1990.; Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М. 1992.;
Полтавцева Н.Г. Целостный анализ произведений художественной философской
прозы // Целостность художественного произведения и проблемы его анализа в
школьном и вузовском изучении литературы. Тезисы докладов. Донецк 1977. С. 43-
44.; Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XX веков.
М. 1988.
русской литературы идет незримое подспудное переплавление и дальнейшее усложнение принципов саморазвития художественно-философской образности. Меняется характер философичности русской литературы конца 1870-х - 1880-х годов, вырастая из опыта реалистической романной прозы середины века. Процесс этот, хоть и недостаточно изученный с точки зрения формирования новой философичности конца века, в отдельных своих чертах и частных проявлениях описан во многих историко-литературных исследованиях1.
Нас будет интересовать изучение не просто качественно нового сгущения философичности в русской прозе конца 1870-х - 1880-х годов самого по себе, реализовавшегося в философской прозе конца XIX века, наиболее плодотворной методологической позицией представляется здесь взгляд на 1870-е - 1880-е годы с точки зрения опыта XX века.
В сущности интересующее нас явление русской философской прозы 1870-х - 1880-х годов лежит между XIX и ХХ-ми веками. В свете этого оправданной и многообещающей видится точка зрения М.Н. Эпштейна: «<...> XIX век сейчас тоже в известной мере получает второе свое завершение, превращаясь в век «позапрошлый», образуя в рамках раскрывшейся исторической ретроспективы более тесное единство с «уходящим» XX веком, чем это казалось раньше, в пору бурных дискуссий и резкого эстетического размежевания»2. Рассматривая «открытый характер противоречий, вторгающихся в индивидуальное творчество художника» и разрушающих цельность образа традиционного реализма, на обломках которого идет «создание новых,
1 Виноградов И. По живому следу: Духовные искания русской классики. М. 1987.;
Жук А.А. Русская проза второй половины Х1Х-го века. М. 1981; Чехов и Лев
Толстой. М. 1980.; Чичерин А.В. Сила поэтического слова. М. 1985.; Штерн М.С.
Философско-художественное своеобразие русской прозы ХІХ-го века. Омск. 1987.
2 Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XX веков. М.,
1988. С. 7.
творчески обогащенных форм культурной целостности»1, М.Н. Эпштейн всесторонне исследует «синтез разнообразных форм культуры на основе> самосознания личности», и называет это явление эссеизмом2.
Спроецированное, в основном, на художественный опыт XX столетия, хотя и открытое путем историко-теоретической ретроспективы, явление это будет рассмотрено в данной работе под иным терминологическим названием «философской прозы», более привычным и традиционным для XIX века.
Необходимо указать, что философская проза - это художественная проза, то есть, она объединяет, синтезирует все, входящие в состав произведения культурные начала и стихии на художественной основе, создавая новый тип художественно-образной связи этих начал.
В зависимости от потребностей эпохи и личностных интенций субъекта философствование актуализирует тот или иной аспект в целостности бытия. Все категории, характеризующие философскую прозу конца XIX века, подвижны, изменчивы, находятся в постоянном развитии. Философствование в прозе - это искание истины и одновременно рождение в процессе ее искания духовно цельной, всеединой личности, обретение личностью духовной свободы и духовной «тотальности», когда целокупность инстинкта, души и духа, разрозненных влечений и главного бытийного потока сливается воедино. Высшей точкой, кульминацией философствования становится духовное прозрение (откровение), когда истина предстает зримо в своей духовной нравственной очевидности. Часто истина открывается философствующему субъекту в поворотные кризисные мгновения
1 Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XX веков. М,
1988. С. 8.
2 Там же. С. 375.
духовного бытия, когда совершается перерождение или, так называемое, «второе» (духовное) рождение личности.
Итак, в конце Х1Х-го века философская проза предстает как попытка воссоздать в художественном слове поиск истины, путем запечатления этапов становления духовно цельной личности. Совершается это искание истины путем самообоснования духовной целостности философствующим «я», на основе придания личному опыту измерения универсальности, всеобщности (происходит это обретение универсальности погружением в глубины личности). Философствование есть состояние живого сознания, его способность порождать вопросы о смысле целостного бытия на основе собственного личного опыта. Живое сознание целостно в своей двуполярности, полюса эти можно обозначить как «дух» и «бытие». Европейская культура XX века заблудилась в односторонних тенденциях абсолютизации либо стихийности без духовной природы, неоязычества, либо отвлеченного мышления в процессе непрекращающегося экспериментирования надо всем в мире (эстетизм). При каких условиях может состояться философствование, а значит^ и осуществиться философская проза? v Вечный путь к философствованию идет через собственные испытания личности, благодаря которым она обретает незаменимый уникальный опыт. Осмыслить этот опыт можно только сопровождая переживание его отрешенным взглядом на мир (ситуация «неделания»). Философствующий субъект необходимо должен застыть в радости или страдании, «остановить мгновение», продлить его, и только тогда обрести смысл. Личный состоявшийся опыт носит экспериментальный характер, ибо-если осуществлено прозрение, то в нем совершается \ оцельнение мира, духа, самого субъекта философствования.
Философская проза часто запечатлевает символическую запись странствия души. Однако прозрение не гарантировано, оно не может быть получено преднамеренно, рационально, оно всегда рождается из бескорыстного напряжения духа и духовной честности и смелости. Никогда нельзя предугадать состоится ли акт философствования, произойдет ли эта внезапная вспышка осознания при оцельнении духа.
Поэтому так редки и непредсказуемы обретения на этом пути, так уникальна и неповторима состоявшаяся философская проза. У М.К. Мамардашвили об этом справедливо замечено: «Если ты не готов расстаться с самим собой, самым большим для тебя возлюбленным, то ничего не произойдет. Неслучаен в этой связи евангельский символ: тот кто отдает свою душу, ее обретет, кто боится потерять, тот теряет»1. К моменту прозрения Я должно стать иным, чем было до акта философствования и тогда в трансформированном состоянии духа и сознания философствующего субъекта может возникнуть нечто новое, некое качество открытости миру.
В чем уникальность состояния философствующего субъекта? Еще до обретения результата философствования найти равновесие «я» и «не-я», впустить в себя мир, бытие и, вместе с тем, не раствориться в нем, не потерять себя. Ситуация свободы и открытости, этого «я» бытию при сохранении своего духовного центра, ядра самобытной древности обеспечивается доверием философствующего Божьему промыслу.
«На свете только Бог свободен и потому лишь свет стоит» (3. Миркина)2. «Истинная свобода - это воля любви, вырвавшаяся на
1 Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию: 2-е изд. М., 1992. С. 19.
2 См. об этом: Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М., 1990. С. 332.
простор. Это воля, творящая иерархию, создающая из хаоса космос. Святыня жизни, недоступная анализу, реальна только как целое»1.
Следовательно, исходным условием состоявшегося
философствования является интуитивно верно выбранная мера всех вещей, истинная иерархия ценностей, этическая центрированность бытия в субъекте философствования. Не столь важно, в каком формально-содержательном обличий выступит философствующий субъект (мудреца, старика, ребенка, странника, писателя, плачущего, смеющегося, «смешного», пророка, мистика, поэта, провидца, писателя, отчаявшегося, беседующего со своей душой), значительно важнее наличие творчески приемлющей интенции, «воли любви». Недаром И.Ильиным справедливо сказано: «Философия - есть чувство собственного существования. Сначала - быть, потом - действовать, и лишь затем из осуществленного бытия - философствовать»2.
Таким образом, акт философствования дискретен, и философствование, как и культура, является как бы бесцельным движением, которое лишь в движении себя узнает и познает, к чему шло3. Философская проза - это опредмеченный результат попытки воссоздать, запечатлеть в художественном слове динамику, неповторимый путь личного философствования. Наиболее общей формой философской прозы является становящаяся реальность личного опыта, постигаемое как нечто целостное. Таким образом, субъект философской прозы - это всегда независимо от роли, маски, позы человек, пробующий себя во всем, человек в аспекте своей духовной универсальности и всеобщности, и, конечно же, человек, ищущий истину в письменной форме, пишущий о
1 См. об этом: Померанц Г. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М., 1990. С. 333.
2 Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 368.
3 Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1993. С. 26.
своем поиске истины. Он запечатлевает личный уникальный путь к истине в мгновении или мгновениях бытия.
Если критерий философичности слова связан с выявленностью в нем объекта и цели философской прозы, то естественно видеть художественную состоятельность философского слова в его неспецифической ориентации на объект и цель подобного познания.
Философская проза ориентирована на выявление незримой сущности личностного бытия, цель ее состоит в том, чтобы придать измерение вечности, сущностности, общечеловеческой и экзистенциальной значимости личностному бытию частного человека рубежа веков.
Философское слово непредметно, невещественно, обобщенно, экспериментально, более условно, чем эпическое или лирическое.
Философское слово ближе по своей природе к эпическому и легче контаминируется с ним, так как познавательная и этическая установка эпоса лучше соотносится с его природой и задачей обнаружения невидимого смысла бытия. Изображение вещного и предметного мира не является самоцельным в философской прозе и всегда осуществляться под обобщающим углом зрения, обнажающим условность и относительность всякого стабильного быта с точки зрения конечных целей личностного существования.
Итак, в философской прозе сущность дается не через изображение быта, а через динамику личностного поиска вечной истины. Причем важнее всего не итог, не обретенная идея, а путь поиска и его осмысление в контексте других подобных попыток.
Для философской прозы любого типа характерна экспериментальность ситуации испытания, проверки, поиска истины в
необычных обстоятельствах (алогизм, фантастика, гротеск, архаика, внутренняя антиномичность изображения событий и т.д.)
«В философской прозе определяющей является именно «установочная» позиция автора на проверку той или иной философской проблемы, которая ведет к усилению аналитичности художественного произведения, его повышенной «идеологизации» и заостренной тенденциозности», - справедливо считает Н.Г. Полтавцева1. Заметим только, что подобная авторская «заданность» («установка») приобретает самые разнообразные формы, и в прозе русского модерна чаще всего теряет свой идеологизированный привкус.
Современный исследователь философской прозы Н.Н. Полтавцева, рассматривая произведения А. Платонова, вполне убедительно и плодотворно разграничивает понятия «философская проза» и «философичность прозы», что совершенно необходимо в чисто теоретическом аспекте.
Итак, «философская проза» и «философичность прозы» - разные понятия. «Философичность» определяет скорее тенденцию писателя к философско-поэтическому синтезу и относится к области художественной манеры, а «художественная философская проза» -понятие жанровое»2.
В данной работе, где дается историко-литературный анализ путей развития философской прозы русского модерна, разумеется, эти две ипостаси философичности строго не разграничиваются. Собственно философской прозой в этом смысле является «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского, большая часть рассмотренных произведений В.М.
1 Полтавцева Н.Г. Целостный анализ произведений художественной прозы - В кн.:
Целостность художественного произведения и проблемы его анализа в школьном и
вузовском изучении литературы. Донецк., 1977, С. 43-44.
2 Там же. С. 44.
Гаршина, отдельные рассказы В.Г. Короленко и А.П. Чехова, «Остров Сахалин» и очерки «Из Сибири» А.П. Чехова.
Тогда как «Стихотворения в прозе. Senilia.» И.С. Тургенева и «Сказки» М.Е. Салтыкова-Щедрина стоит отнести к произведениям чисто художественным или сатирическим с более высоким, чем обычно уровнем философичности (это же касается и многих праздничных рассказов русских писателей). Однако все названные произведения неопровержимо свидетельствуют о наличии философской доминанты в культуре русского модерна.
Нашей исследовательской задачей стало выявление путем целостного анализа произведений основных приемов организации художественно-философского целого, главным образом, в жанрово-повествовательном аспекте.
Нас интересовала мощная философизирующая тенденция в литературе конца века, до сих пор не изученная в своем единстве и закономерностях ее проявления, а не классификация разных типов философствования. Это задача иной работы.
Нам нужно было установить наиболее плодотворный с точки зрения традиции путь осуществления философичности в прозе конца века. Для этого используются быть может не вполне строгие названия истинной и мнимой философичности. Подлинность философичности обусловлена состоявшимся актом полноценного философствования как органического процесса живого сознания. Псевдофилософичность - это имитация несостоявшегося акта, стилистических особенностей философской прозы вчерашнего дня, чаще всего выражающееся в ненужной рассудочности, рационалистичности мнимой. Разные эпохи воспроизводят разные штампы псевдофилософичности. В псевдофилософской прозе фальшивая речевая стилистика подменяет поиски
духа, зримо переживающего истину. Иначе говоря, в названии мнимая философичность (псевдофилософичность) вовсе нет негативно-оценочного оттенка. В истори ко-литературном плане здесь речь идет об интуитивном стремлении писателя осуществить важную культурную тенденцию эпохи и трагической невозможности это сделать, так как те или иные особенности его духовного развития препятствуют. Согласно формуле Б.Л. Пастернака, назвавшего художника «вечности заложникам у времени в плену», именно «плен времени» (современность, сиюминутность, идеологизированность или чистый эстетизм) катастрофически не дают тому или иному автору ощутить и передать законы вечности, оценить свой духовный опыт с точки зрения абсолюта. Может быть, излишняя резкость и определенность автора данной работы в прочерчивании этой закономерности развития философической прозы кому-то из читателей-оппонентов покажется неуместной и преувеличенной. Однако стоит напомнить, что явление это (философская проза) долгие годы замалчивалось, не изучалось именно потому, что отношение писателей к отнологическим проблемам бытия -Богу, смыслу истории, смыслу личностного духовного развития, являлось категорией конститутивной для авторской позиции этой прозы. В работе сделана попытка соединить анализ композиции конкретных произведений философской прозы конца века под углом жанрово-повествовательным, то есть, изучение способов синтеза разнородных жанровых тенденций внутри, как одного, так и ряда произведений писателей мастеров философской прозы, с прослеживанием ведущих тенденций жанрово-повествовательного развития философской прозы модерна и их перспективности для искусства XX века. Ближайший необходимый историко-литературный и культурный контекст этого феномена оказался очень широк.
Философская проза позднего Достоевского впервые увидена и понята
как предыстория и исток философской прозы модерна, и шире -
русского религиозного возрождения. Стилистическая философичность
прозы И.С. Тургенева, М.Е. Салтыкова-Щедрина, русских авторов
рождественских и пасхальных рассказов является ближайшим
контекстом-источником при рождении философской прозы А.П. Чехова.
Итак, в последующих главах данной работы основным предметом
нашего внимания будут пути развития философской прозы русского
модерна, открывающиеся при жанрово-повествовательном
рассмотрении этого явления культуры.
Теория вопроса
Наиболее плодотворным, современным и перспективным, на мой взгляд; является то направление исследований в литературоведении, задачи которого определил еще М.М. Бахтин: «Литературоведение должно установить более тесную связь с историей культуры. Литература - неотрывная часть культуры, ее нельзя понять вне целостного контекста всей культуры данной эпохи»1.
Особенно актуален подобный подход при рассмотрении такого синтетического переходного культурного явления как философская проза конца XIX века.
Не ставя перед собой невыполнимой задачи определить сущность философской прозы, автор исследования использует характеристику философствующего сознания и его целостной ценностной направленности, данные в работах М.К. Мамардашвили, B.C. Библера, И.Ильина и ряда других ученых.
1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М. 1979, С. 329.
Философичность понимается как одно из определяющих качеств культуры русского модерна, наиболее полно реализовавшееся в философской прозе.
В теоретико-литературном плане особенно важны и актуальны для моей работы оказались исследования Аверинцева С.С, Бахтина М.М., Вайнштейн О. Гальцевой Р.А., Лосева А.Ф., Эпштейна М.Н.
Так, жанрово-повествовательный аспект изучения философской прозы во многом опирается на глубокое исследование С.С. Аверинцевым риторики как подхода к обобщению действительности. Риторический тип художественно-философской образности, увиденный через проблему авторской позиции и авторского сознания, системно рассматривается в работах М.М. Бахтина, особенно во впервые опубликованных в пятом томе его собрания сочинений («Риторика в меру своей лживости», «Человек у зеркала», «К вопросам сознания и самооценки», 1967 г., «Заметки», «Заметки 1962-1963 гг.»).
Стилистическому анализу философской прозы немецких романтиков посвящена книга О. Вайнштейн, нами были использованы некоторые положения этого автора при рассмотрении стилистики русского модерна. Универсально и многогранно осмыслен личностный характер русского философствования рубежа XIX-XX веков в работах А.Ф. Лосева.
Утопический пафос подспудно присутствовал во многих произведениях русской философской прозы конца XIX века, чтобы в веке XX ярко и самобытно осуществиться в философии русского религиозного ренессанса, процесс этот прослежен в книге Гальцевой Р.А. «Очерки русской утопической мысли XX века», М., 1992 г.
И наконец, во многом спорное откровенно полемичное исследование судьбы эссеизма в культуре нового времени в книге М.Н.
Эпштейна, позволило автору данной работы выстроить свою концепцию философичности через отталкивание, диалог и уточнение исторической тенденции к философизации.
Огромна роль сочинений русских религиозных философов начала XX века для данной диссертации, как в плане методологическом, так и историко-культурологическом.
Кроме того, смысловое и историческое русло моей работы было во многом подсказано исследованиями двух омских литературоведов А.Э. Еремеева и М.С. Штерн.
В культурологическом плане необычайно актуальны и созвучны пафосу этой диссертации многие положения работы В.А. Викторовича «Творчество Ф.М. Достоевского и русская литература XIX века (проблема генезиса)».
На выбор исследовательской методологии русской философской прозы конца века в данной работе несомненно оказал влияние подход импрессионистической критики Ю. Айхенвальда в его книге «Силуэты русских писателей». Самое импонирующее в этом подходе опора на интуицию, а также изучение личностного характера художественно-философского синтеза у разных писателей («Чтобы прийти к общему надо отправляться от личного»1).
Огромное значение имеет то, что в научный обиход с этой книгой возвращается необычайно плодотворный и актуальный по своей синтетичности метод духовно-философской интерпретации русской литературы XIX века. Освещение в этом контексте сложного феномена философской прозы - задача, к решению которой едва приступает отечественное литературоведение.
1 Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М.1994. С. 30.
История вопроса
Формирование нового типа условности на основе личного опыта, заложенное в фундамент философичности русской прозы конца XIX века, успешно изучалось по отдельности, в частных аспектах (жанровом, проблемном, стилевом, повествовательном, сюжетном, диалогическом, композиционном и т.д.) и чертах многими отечественными литературоведами - достаточно назвать труды Альми И.Л., Ауэр А.П., Бушмина А.С, Бялого Г.А., Волгина И.Л., Викторовича В.А., Жиляковой Э.М., Жук А.А., Захаровой Т.В., Купреяновой Е.Н., Лакшина В.Я., Лихачева Д.С, Лосиевского И.Я., Михайлова А.В., Покусаева Е.И., Родянской И.Б., Тарасова Б.Н., Чичерина А.В., Щенникова Г.К., Эпштейна М.Н., Яковлевой М.В. Без их глубоких и точных наблюдений, блестящих образцов содержательной интерпретации отдельных особенностей и черт философичности русских писателей-классиков не могла быть осуществлена данная работа. Особенна велика здесь роль универсального и вместе с тем академичного в лучшем смысле методологического подхода Г.А. Бялого, блестяще продемонстрированного им в многочисленных работах о писателях конца XIX века (И.С. Тургеневе, В.М. Гаршине, В.Г. Короленко, А.П. Чехове). Думается, что характер научного вклада этого литературоведа до сих пор, увы, недооценен в полной мере: его работы кроме концепций, выводов, фактов содержат огромное богатство гипотез, проблем и идей, лишь намечающих темы и пути будущих исследований. Работы Г.А. Бялого содержат уникальный проблемный и методологический потенциал для системного и многогранного изучения культуры русского модерна, увы, пока невостребованной отечественным литературоведением и культурологией.
Хотелось бы отметить огромную значимость и актуальность для данной работы диалектического историко-литературного подхода, реализованного в интереснейшей книге А.А. Жук «Русская проза второй половины XIX века», фактически проблематика заключения в ней намечает многие направления этого исследования. Невозможно упомянуть все источники историко-литературного плана прямо или косвенно способствующие выводам данной работы, большинство из них отражены в библиографии, они связаны с теми или иными чертами поэтики русской философской прозы.
Однако есть проблема - конститутивная для современного понимания философичности в культуре. Это вопрос о связи нравственно-философских исканий писателей и религии, проблема эта только начинает робко осваиваться литературоведением.
Автору данной диссертации несомненно близок и представляется наиболее плодотворным сегодня подход к проблеме религии в культуре, заявленный в работах томской литературоведческой традиции1.
Думается, многие закономерности, рассмотренные томскими учеными применительно к позднему романтизму В.А. Жуковского, являются универсальными общекультурными тенденциями для всего XIX столетия. Стоит перечислить эти тенденции.
1. Обращение к религии актуализируется в сложные переходные эпохи, когда подготавливается синтез разных стилистических манер, традиций, жанровых форм, чаще всего это связано с преодолением односторонней, общественно-политической тенденциозности (поздние декабристы, разочарованные в народничестве и либерализме) в России XIX века.
1 Канунова Ф.З. Нравственно-философские искания русского романтизма 1830-х -1840-х годов и религия (к постановке проблемы). В сб.: Проблемы литературных жанров. Материалы VII-й научн. межвуз. конференции 4-7 мая 1992г. Томск. 1992, С. 38-40.
«Приход к религии был выходом из кризиса потому, что во-первых, это означало поворот к реальному (добавим от себя, применительно к рубежу ХІХ-ХХ веков целостному - Е.А.) бытию, органически связанному с корнями народной культуры и мифологии. С другой стороны, - это новый источник духовного воздействия на человека, его «строения» себя и, наконец, чуть ли не самое главное, - это грандиозный синтез духа и бытия»1.
2. Для литературы важно не следование официальной религиозной
доктрине, а цельное живое христианское постижение человека с
приматом интуиции над рациональными методами, неизбежно
приводящее к жизнестроительству.
3. Русская философичность от декабристов, Чаадаева, Гоголя,
Жуковского, Гаршина, Чехова, Короленко всегда была связана с
исканиями цельности духа через религию и тем самым явилась
предшественницей религиозной философии серебряного века (В. Соловьев,
Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Флоренский, С. Трубецкой, И. Ильин).
4. Томские исследователи, придя к выводу, что романтизм по своему
пониманию целостности «генетически близок религии», наметили
необычайно плодотворные пути исследования философской прозы
русского модерна, именно в этом аспекте для него значимость
неоромантических традиций общеизвестна, что поможет точнее выявить
генезис философской прозы модерна в России рубежа веков.
Кроме общеметодологического значения указанных работ Ф.З. Кануновой, необычайно перспективным и плодотворным для нас стало исследование Э.М. Жиляковой синтеза различных культурных
1 Канунова Ф.З. Нравственно-философские искания русского романтизма 1830-х-1840-х годов и религия (К постановке проблемы) - В сб. : Проблемы литературных жанров. Томск, 1992, С. 39.
тенденций, предшествующих формированию философской прозы, в творчестве раннего Ф.М. Достоевского («Петербургская летопись» и «Белые ночи»)1, как предшественника и своеобразного резонатора философичности в культуре модерна.
Огромное значение для данного исследования имели и отдельные положения работ Е.Н. Купреяновой и Г.Д. Гачева о религиозной форме утопизма русских классиков, о христианском православном измерении их художественного сознания, об антиномии «христианское, национальное» - «атеистическое, буржуазное», в составе русского культурного обихода.
Нельзя не упомянуть в этом аспекте исследования М. Эпштейна, однако его историко-литературный взгляд на искусство русского авангарда начала XX века, более полно реализующего религиозное сознание через протест, а не через утверждение в противовес искусству XIX века, имел для нашего исследования, так сказать, эвристический смысл, когда собственная точка зрения формируется в отталкивании от чужой концепции.
Так, ряд положений статьи М. Эпштейна «Искусство авангарда и религиозное сознание», с которыми невозможно согласиться (например, о том, что прямое обращение к священным предметам, темам, библейским мотивам в русском модерне несерьезно, официозно и конъюнктурно в творчестве В. Васнецова и М. Нестерова), тем не менее стимулировал мысль, побуждая уточнять и аргументировать собственную концепцию.
Жилякова Э.М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского (1844-1849). Томск, 1989.
Ретроспективный анализ отечественного уголовного законодательства об охране семьи
Трудно найти проблему, которая бы так занимала умы людей на протяжении человеческой истории. Аристотель и Платон, Монтель и Гельвеций, Гегель и Шопенгауэр писали о семье и браке. Не прошли мимо брачно-семейных проблем социалисты-утописты и марксисты. В частности, Ф.Энгельс создал фундаментальный труд "Происхождение семьи, частной собственности и государства", а одно из первых произведений молодого К.Маркса - это статья, посвященная проекту закона о разводе1.
Семья - древнейший институт общества, прошедший сложный путь развития. От родоплеменных форм общежития, когда человек "без роду, без племени" вообще не мог существовать, через "большую семью", вмещавшую под одной крышей несколько поколений, живших в тесном контакте с "родней", включавшей братьев - сватьев и других многочисленных родственников, к нуклеарной, "ядерной" семье, состоящей только из родителей и детей.
Интерес к проблемам семьи не случаен. Вот уже не одно тысячелетие семья, являясь основной структурной ячейкой человеческого общества, как в зеркале отражает общественные процессы, испытывает их влияние и, в свою очередь, воздействует на общество. В этой связи Н.А. Иванова справедливо заметила, что "семья - форма общественных отношений, свойственная любому обществу" . Поэтому не случайно, что с возникновением классового общества, с образованием государства и права, философы, социологи, представители различных религий, ученые-юристы пытались сформулировать понятие "семья".
Первые попытки определения норм брака и семьи обнаружены в посланиях Св.Павла. Он ссылается на различные стороны отношений супругов. Например, на такие, как взаимное уважение и верность, постоянство брачного союза.
Семья и брак, с точки зрения учений церкви о них, представляют собой божественное установление, юридическое определение которого представляет немалые трудности.
Первые классические определения этого понятия восходят к римскому праву и принадлежат Модестину и Юстиниану.
Согласно Модестину "брак является пожизненным союзом мужчины и женщины единением в божественном и человеческом праве".
Для Юстиниана "супружество или брак являются союзом мужчины и женщины, предполагающим нераздельную общность жизни".
Семья является исторической категорией, именно поэтому понятие "семья" далеко не одинаково у разных народов в разные времена. Было время, когда семьей назывались все родственники вкупе, скажем, объединялись сватья, братья, тетки, бабушки, внучатые племянники и так далее. В Древнем Риме, например, семья состояла не только из отца, матери, незамужних дочерей и сыновей, но и из детей, давно покинувших родителей и живущих отдельно. Кроме того, в состав семьи входили рабы, вольноотпущенники и все домашнее хозяйство. В эпоху Нестора слово "родъ" означало союз родителей и детей, союз родственный и вообще союз людей, живущих на общей земле, под общей властью. Юридических границ между союзами из родителей и детей и союзами родственников вообще, живущих в одном доме, не было.
Известный историк второй половины XIX века И.Забелин, повествуя о первых летописных свидетельствах семейно-родовой жизни славянских племен, подчеркивал, что "семья составляет лишь первоначальную основу..., корень каждого рода..."1. Семья же, как сейчас, так и в древнейшем быту, всегда представляла частный, собственно личный, домашний круг жизни, она была не более как частица рода и служила только зачатком, семенем рода и сама зачиналась в его среде.
В словаре русского языка СИ Ожегова сказано, что "семья - это группа живущих вместе близких родственников" . Философский словарь определяет понятие семьи как вид социальной общности, важнейшую форму организации личного быта, основанную на супружеском союзе и родственных связях, т.е. на многосторонних отношениях между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и сестрами и другими родственниками, живущими вместе и ведущими общее хозяйство.
В настоящее время в России охрана семьи и ее прав провозглашена на конституционном уровне как одна из важнейших задач общества и государства. Государство всегда признавало ценность института семьи, считая ее основой материальной, психологической, воспитательной, репродуктивной и других сторон жизни человека. Конституция РФ исходит из того, что права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения (ст. 17 Конституции), материнство и детство, семья находятся под защитой государства (ст. 38 Конституции).
Сравнительно-правовой анализ международных правовых документов и отечественных нормативно-правовых актов об охране семьи
Современное государство не может существовать вне мирового сообщества, не может игнорировать его идеи относительно нашего общего будущего. Законодательство большинства государств строится на основе приоритета норм международного права и в соответствии с ними. Это в равной степени относится и к России. Так, в ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации указывается, что общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора.
Мировое сообщество уже давно определило в качестве своей первостепенной задачи повышенную защиту прав семьи и детства от различных негативных явлений современной жизни. Впервые такая необходимость на международном уровне была признана в Женевской декларации прав ребенка 1924 г. В дальнейшем, пожалуй, ни один международный документ о правах человека не обходил вниманием эту проблему.
Ст. 16 Всеобщей Декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года — прямое тому доказательство. В ней четко зафиксировано: "Семья имеет право на защиту со стороны общества и государства. Мужчина и женщина, достигшие совершеннолетия, имеют право без всяких ограничений по признаку расы, национальности или религии вступать в брак и основывать семью... брак может быть заключен только при свободном и полном согласии обеих вступающих в брак сторон"1. Данный документ закрепляет ряд важных положений, одним из которых является принцип равноправия мужчин и женщин при вступлении в брак, проживании в браке и во время его расторжения. Материнство и младенчество дают право на особое попечение и помощь. В соответствии со ст. 25 Декларации все дети, родившиеся в браке или вне браке, должны пользоваться одинаковой социальной защитой.
Аналогичные принципы закреплены и в Международном пакте о гражданских и политических правах 1966 г. Так, ст. 23 настоящего документа гласит: "ни один брак не может быть заключен без свободного и полного согласия вступающих в брак". Пакт как и Всеобщая Декларация прав человека обязал участвующие в нем государства принять надлежащие меры для обеспечения равенства прав и обязанностей супругов в отношении вступления в брак, во время состояния в браке и при его расторжении. В случае расторжения брака должна предусматриваться необходимая защита всех детей. Пакт уделил особое внимание детям, закрепив в ст. 24 следующие положения: - каждый ребенок без всякой дискриминации по признаку расы, цвета кожи, пола, языка, религии, национального или социального происхождения, имущественного положения или рождения имеет право на такие меры защиты, которые требуются в его положении как малолетнего со стороны его семьи, общества и государства; - каждый ребенок должен быть зарегистрирован немедленно после его рождения и должен иметь имя; - каждый ребенок имеет право на приобретение гражданства.
Международный Пакт об экономических, социальных и культурных правах 1966 г., ратифицированный СССР 18 ноября 1976 года, содержит не менее важные положения о том, что "семье, являющейся естественной и основной ячейкой общества, должна предоставляться, по возможности, самая широкая охрана и помощь, в особенности, при ее образовании и пока на ее ответственности лежит забота о несамостоятельных детях и их воспитании". Данный документ также определил, что особая охрана должна предоставляться матерям в течение разумного периода до и после родов. В течение этого периода работающим матерям должен предоставляться оплачиваемый отпуск или отпуск с достаточными пособиями по социальному обеспечению. Особые меры охраны и помощи должны приниматься в отношении всех детей и подростков без какой бы то ни было дискриминации по признаку семейного происхождения или по иному признаку. Дети и подростки должны быть защищены от экономической и социальной эксплуатации. Применение их труда в области, вредной для их нравственности и здоровья или опасной для жизни или могущей повредить их нормальному развитию, должно быть наказуемо по закону. Кроме того, Пакт установил, что государства должны установить возрастные пределы, ниже которых пользование платным детским трудом запрещается и карается законом.
В развитии указанных положений мировое сообщество приняло несколько специальных документов, гарантирующих права и интересы семьи и детей, среди которых следует отметить, в первую очередь, Конвенцию о согласии на вступление в брак, брачном возрасте и регистрации брака 1962 г., Конвенцию ООН о правах ребенка 1989 г. и Всемирную Декларацию об обеспечении выживания, защиты и развития детей 1990 г.
Состояние, структура и современные тенденции преступлений против семьи
Преступность - собирательное понятие. Она представляет собой социальное явление, включающее в себя совокупность различных актов индивидуального преступного поведения. Для преступности свойственно наличие общих для всех преступных деяний признаков, совокупность которых и определяет это понятие.
Под преступностью в криминологии понимается социально-правовое, исторически изменчивое, массовое, уголовно-правовое, системное явление общества, проявляющееся в совокупности общественно-опасных уголовно-правовых деяний и лиц, их совершивших, на определенной территории за определенный период времени1. Причем преступность включает в себя не просто множество преступлений. Их совокупность представляет собой сложное специфическое системно-структурное образование с многообразными взаимосвязями преступлений и преступников.
Сложившаяся в настоящее время социальная напряженность в нашем обществе, кризисные явления в экономике, политике, социальной сфере, снижение авторитета органов власти и управления не замедлили сказаться на росте преступности, повышении степени общественной опасности отдельных видов преступлений. Все это свидетельствует о том, что преступность и ее параметры тесно взаимосвязаны со всеми сторонами социальной жизни общества, и в первую очередь, с теми экономическими трудностями и социальными коллизиями, которые противостоят общественному прогрессу.
Важной характеристикой преступности является ее уголовно-правовой характер, объединение в ней индивидуальных актов нарушения запретов, сформулированных в уголовном законе. Это позволяет отграничить преступность от иных правонарушений и аморальных поступков.
Криминологическая сущность преступности не может быть понята без уяснения соотношения понятий "преступление" и "преступность". При этом следует заметить, что если понятие преступности является криминологическим понятием, то понятие преступления - уголовно-правовым, т.е. образно выражаясь, теми кирпичиками, из которых складывается все здание, именуемое преступностью.
Криминологический анализ преступлений позволяет в определенной мере проследить их социальную и генетическую природу, распознать движущие начала. Оценивая преступления в целом, необходимо иметь в виду его социально-правовую природу, взаимосвязь юридического и социального. Указанные обстоятельства предопределяют особый криминологический подход к изучению преступления. При этом следует обратить внимание на два момента. Во-первых, с юридической точки зрения такой подход исключает необходимость выработки специального понятия преступления. Понятие преступления, данное в уголовном праве, включает все его правовые признаки, которые являются определяющими и для науки криминологии. Во-вторых, с социальной точки зрения криминологический подход определяет преступления как реальные негативные общественно опасные явления. Понятие преступления при этом выносится за рамки, очерченные уголовным правом. Поэтому в качестве существенного и обязательного условия выступает исследование социального содержания преступления и его взаимосвязи с тем, что его породило и что явилось его результатом.
Преступления против семьи являются составной частью преступности в целом. Эффективность работы правоохранительных органов во многом определяется знанием особенностей изучаемой сферы преступности, ее состояния, уровня и динамики. Такие сведения в обобщенном виде содержатся в различных статистических отчетах, в том числе анализах оперативной обстановки и состояния правопорядка на территории России и в ее отдельных регионах, в частности в Республике Башкортостан.
Материалы проведенного автором исследования преступлений, направленных против интересов семьи, позволили выявить криминологические тенденции и региональные особенности совершения таких преступлений, как: подмена ребенка (ст. 153 УК РФ), незаконное усыновление (удочерение) (ст. 154 УК РФ), разглашение тайны усыновления (удочерения) (ст. 155 УК РФ), неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего (ст. 156 УК РФ), злостное уклонение от уплаты средств на содержание детей или нетрудоспособных родителей (ст. 157 УК РФ).
В целом по Российской Федерации за период с 2000 по 2005 г.г. было зарегистрировано: по ст. 153 УК РФ - 19 случаев, по ст. 154 УК РФ - 15 случаев, по ст. 155 УК РФ - 156 случаев, по ст. 156 УК РФ - 17254 случаев, по ст. 157 УК РФ - 246324 случаев. По Республике Башкортостан за указанный период зарегистрировано: по ст. 155 УК РФ - 4 случая, по ст. 156 УК РФ - 944 случая, по ст. 157 УК РФ - 5973 случая, по ст. ст. 153, 154 УК РФ не было зарегистрировано ни одного случая (см. табл. 3.1, табл. 3.2).
Криминологическая характеристика лиц, совершивших преступления против семьи
Одним из основных вопросов криминологии является учение о личности преступника. В.Н. Кудрявцев подчеркивает, что "личность правонарушителя с его сознанием и волей - то центральное звено, которое связывает причину и следствие. Здесь созревает решение совершить преступление, которое потом осуществляется"1.
Значимость исследования личности преступника состоит прежде всего в том, что преступление как акт человеческого поступка и волеизъявления конкретного лица в значительной степени производно от его сущностной характеристики и особенностей. Образно говоря, преступление и преступник являются теми клеточками своеобразного организма преступности, изучение и познание которых способны дать криминологический материал для последующей организации и осуществления предупреждения преступлений.
Личность преступника, с одной стороны, понятие общесоциологическое, с другой - юридическое. Это означает, что личность преступника нельзя рассматривать в отрыве от социальной сущности человека, вне связи со всей системой общественных отношений, участником которых он является. Под их воздействием формируется не только его социальный облик как целостное единство конкретного лица, но и образующие его нравственно-психологические черты и свойства (взгляды, убеждения, ценностные ориентации, жизненные ожидания, интеллектуальные и волевые свойства). Это происходит независимо от того, воспринимает или осознает индивид данный процесс. Поэтому личность преступника следует воспринимать как продукт реальной действительности (хотя и нежелательный, и даже враждебный по отношению к обществу), имеющий свою социальную природу.
Криминологическая характеристика личности преступника - это система черт, которые в своей совокупности характеризуют лицо, совершившее то или иное преступление, различные стороны и проявления его общественного существования и жизненной практики, и которые прямо или косвенно связаны с подобным антиобщественным поведением человека, обусловливают или облегчают совершение преступления либо помогают понять причины его совершения. Обрисованная система черт представляет собой криминологическую структуру личности преступника, подразделяемую на подструктуры. В криминологической литературе выделяются различные подструктуры, в которые включаются неодинаковые признаки личности.
Наиболее значимой, по мнению автора, является классификация, предусматривающая отнесение к основным подструктурам личности преступника: 1) социально-демографической характеристики (социальное происхождение и положение, должностное положение, уровень материальной обеспеченности, национальную принадлежность, пол, возраст и т.д.); 2) культурно-образовательной характеристики (знания, умения, уровень образования, профессиональные навыки и т.д.); 3) нравственной характеристики (взгляды, интересы, потребности, ориентация и т.д.); 4) психологической характеристики (эмоции, воля, и т.д.); 5) уголовно-правовой характеристики (наличие или отсутствие судимости, виды и количество совершенных ранее преступлений и т.д.).
Указанные признаки сами по себе не имеют криминогенного значения, так как характерны для всякой личности, а не только для личности преступника. Но в зависимости от конкретного содержания соответствующих признаков личности, от их положительного или отрицательного социального значения существующие между ними связи могут "сработать" в желательном или нежелательном направлении: усилить или активизировать социально отрицательный признак или, напротив, нейтрализовать, погасить его .
При исследовании личности преступника, совершившего преступления против семьи, отмечен высокий процент лиц мужского пола (94,6%). Удельный вес женщин сравнительно невысок. По данным, полученным в ходе выборочного изучения уголовных дел, он составляет 5,4%. Пол по своей природе относится к биологическим свойствам человека, который приобретает значение социального фактора, определяющего специфику участия лиц в совершении преступления. Тот факт, что женщинам практически не свойственны эти преступления, говорит об их женском предназначении. По своей природе женщины отличаются большей терпимостью, мягкостью, и испытав муки родов, они менее способны на агрессивное поведение тем более по отношению к ребенку.
Однако, следует отметить, что в Республике Башкортостан за исследуемый автором период, из четырех преступлений, предусмотренных ст. 155 УК РФ "Разглашение тайны усыновления" совершили женщины, что составило 50%.
Важной социально-демографической характеристикой личности являются сведения о возрасте лиц, совершивших преступления против семьи (см. табл. 3.5). По словам А.С. Михлина "возраст определяет поведение человека, его интересы, потребности, жизненные планы, состояние здоровья, возможности и перспективы по созданию семьи, получению специальности, образования". Возрастные особенности лиц определяются их социальным содержанием. Психологи рассматривают возраст как качественно определенный этап становления и развития личности, как период с присущими ему особенностями восприятия человеком окружающего мира.
