Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Предыстория 20
Польский вопрос. - В Новогрудке и в Царском Селе. - Польский мундир Александра I. - Карамзин. - В Вильне и в Петербурге. Дорога в Россию. - Русские литераторы. - На Юге. - Каролина Собанъская. - Граф Густав Олтар. - Поэзия и история.
Глава II. Знакомство. Первые встречи. 9.ІХ.1826 - 1.ХІ.1826 47
Обед у Хомякова. - Письмо Малевского. - Мицкевич о тайной аудиенции. - «Борис Годунов». - Рекомендации Норова. -Вяземский. - Салон княгини Волконской. - Моавитяне и Чечот. - Записка Соболевского и ответ Мицкевича: дядя или племянник? -11 октября 1826 г. -Импровизации .
Глава III. В кругу московских литераторов. 20.ХП.1826 19.V.1827 73
Письмо Мицкевича к Одынцу. - «Бахчисарайский фонтан» в переводе Адама Рогальского. - У ужа нет груди. - 19 февраля 1827 г. - «Конрад Валленрод»: воспоминания Скальковского. -Проводы Пушкина. - Пушкин, Мицкевич и Москва. - Статья Вяземского о «Сонетах». - Мицкевич о байронизме Пушкина. -Вяземский о байронизме Мицкевича.
Глава IV. Пушкин и «Сонеты» 96
Пилигрим и тайна. - «Пушкинский подтекст» «Крымских сонетов». - «В прохладе сладостной фонтанов...» - «Отрывки из путешествия Онегина». - «Осень (отрывок)». -«Капитанская дочка»
Глава V. В Петербурге: 4.ХП.1827-27.1.1828 167
Жуковский. - Воспоминания Скальковского. - Скальковский, Шевырев и Пушкин. - 13 декабря 182 7 г.- Письмо Мицкевича Одынцу. - Булгарин и фон Фок. - Воспоминания Пржецлавского: Пушкин, Мицкевич и Собанъская. - Пржецлавский, Моравский и Полевой о невежестве Пушкина. - Когда состоялась встреча у Собаньской? - Портреты Ваньковича
Глава VI. В Петербурге: 22.IV. - 19.Х.1828 199
Отъезд Мицкевича в Петербург. - Воспоминания Кс.Полевого. -Импровизация в гостинице Демута: воспоминания Вяземского и др. - Обед у Перовского. - Пушкин, Мицкевич, Крылов, Вяземский. - Слепушкин. - «Борис Годунов» у Лавалей. - К Олениным. - Поездка в Кронштадт: с Мицкевичем или без? -«Некоторые возражения о нравственном характере...»
Глава VII. Пушкин и «Конрад Валленрод» 214
«Байронизм». - Новосильцев и Вяземский. - «Конрад Валленрод» и «Полтава». - Пушкинский перевод. - Три поэмы в одной. — «Ситуация Валленрода»: «Тазит», «Моцарт и Сальери», «Дубровский», «Ты просвещением свой разум осветил...», «Полководец». -Гринев иШвабрин
Глава VIII. В Петербурге и Москве: последние встречи 242
У Дельвига: воспоминания Керн и Подолинского. — «Борис Годунов»: воспоминания барона Розена. - «Графу Олизару», «Борис Годунов», III часть «Дзядов». - «Полтава» и «История Малороссии». - Покидая Россию
Глава IX. «Он меяеду нами жил...» 258
Восстание в Варшаве. - Заметки Вяземского. - «Клеветникам России». - «К русским друзьям». - «Он между нами жил...»: история текста и литературный подтекст
Глава X. «Медный Всадник» и «Отрывок» III части «Дзядов» 338
«Медный Всадник», «Памятник Петра Великого», «Олешкевич»: наблюдения Третьяка. - Третье примечание и граф Хвостов. - Хвостов и Рубан. - Самсон и ветхозаветные пророки. - Иов и Олешкевич. - Параллели и переклички. -Монолог русского поэта. - Пушкин, Мицкевич, Вяземский. Испанский плащ Мицкевича. -17 декабря 1827 г. - Биография и литература
Глава XI. «Дорогие враги»: подведение итогов 385
Баллады. - «Пиковая Дама», «Медный Всадник», «Отрывок» третьей части «Дзядов»: Наполеон и Мефистофель, Олешкевич и Сен-Мартен. - «Пиковая Дама» и «Воевода». -«Пиковая Дама» и «Будрыс и его сыновья». - Пушкин, Мицкевич и Петр I. - «Пушкин и литературное движение в России». -Перевод Вяземского. - Вяземский, Бартенев, Пржецлавский. -Пушкин, Мицкевич, Байрон. - Посмертное ходатайство Пушкина. - «Голос с того света»
Заключение 403
Примечания 416
Приложение I. Материалы к истории отношений Пушкина и Мицкевича 430
Приложение II. Пушкин и Мицкевич: культурный миф 481
«Утраченный рай» и деградация. - Юбилейный оптимизм. Литературное единомыслие. - Свободолюбие и сервилизм. «Единая семья» народов и «песня ненависти». - Культурный миф и историческая катастрофа. - Становление мифа: современники. - Развитие мифа: историко-литературные сочинения и апокрифические мемуары. - «Игра» и «серьез»
Литература 509
- Обед у Хомякова. - Письмо Малевского. - Мицкевич о тайной аудиенции. - «Борис Годунов». - Рекомендации Норова. -Вяземский. - Салон княгини Волконской. - Моавитяне и Чечот. - Записка Соболевского и ответ Мицкевича: дядя или племянник? -11 октября 1826 г. -Импровизации
- Жуковский. - Воспоминания Скальковского. - Скальковский, Шевырев и Пушкин. - 13 декабря 182 7 г.- Письмо Мицкевича Одынцу. - Булгарин и фон Фок. - Воспоминания Пржецлавского: Пушкин, Мицкевич и Собанъская. - Пржецлавский, Моравский и Полевой о невежестве Пушкина. - Когда состоялась встреча у Собаньской? - Портреты Ваньковича
- У Дельвига: воспоминания Керн и Подолинского. — «Борис Годунов»: воспоминания барона Розена. - «Графу Олизару», «Борис Годунов», III часть «Дзядов». - «Полтава» и «История Малороссии». - Покидая Россию
- Баллады. - «Пиковая Дама», «Медный Всадник», «Отрывок» третьей части «Дзядов»: Наполеон и Мефистофель, Олешкевич и Сен-Мартен. - «Пиковая Дама» и «Воевода». -«Пиковая Дама» и «Будрыс и его сыновья». - Пушкин, Мицкевич и Петр I. - «Пушкин и литературное движение в России». -Перевод Вяземского. - Вяземский, Бартенев, Пржецлавский. -Пушкин, Мицкевич, Байрон. - Посмертное ходатайство Пушкина. - «Голос с того света»
Обед у Хомякова. - Письмо Малевского. - Мицкевич о тайной аудиенции. - «Борис Годунов». - Рекомендации Норова. -Вяземский. - Салон княгини Волконской. - Моавитяне и Чечот. - Записка Соболевского и ответ Мицкевича: дядя или племянник? -11 октября 1826 г. -Импровизации
Когда и при каких обстоятельствах и при чьем именно посредничестве произошло знакомство Пушкина с Мицкевичем, мы точно не знаем. Первая - и единственная засвидетельствованная источниками встреча поэтов до отъезда Пушкина в Михайловское в первых числах ноября - произошла 24 октября 1826 г. на обеде у А.С.Хомякова по случаю основания журнала «Московский вестник». Как следует из дневниковой записи М.П.Погодина, сделанной в тот же день, кроме Пушкина и Мицкевича и, разумеется, Хомякова на обеде присутствовали также Е.А.Баратынский, С.А.Соболевский, С.П.Шевырев, брат А.С.Хомякова Федор Степанович, А.В. и Д.В.Веневитиновы, В.И.Оболенский, С.Е.Раич, В.П.Титов и М.П.Розберг. В позднейших своих записках Погодин называет еще И.В. и П.В.Киреевских, И.С.Мальцева, Н.М.Рожалина и А.В.Рихтера. Погодин счел нужным упомянуть о «Представлении Оболенского Пушкину .. . », но ни словом не обмолвился о том, что на этом обеде произошло знакомство Пушкина и Мицкевича. Поэтому у нас есть определенные основания предполагать, что первая встреча поэтов произошла до 24 октября 1826 г. (и, разумеется, эта встреча не могла произойти ранее 9 сентября, т.к. накануне Пушкин вернулся в Москву). Попытки установить дату этой первой встречи поэтов предпринимались неоднократно. Так, например, «сентябрем» датировал эту встречу Б.Л.Модзалевский (Письма, II, 494; ср. в популярном издании: Кунин 1985, 2, 282).
Некоторый материал для предположений дает давно известное специалистам письмо Франтишка Малевского к сестрам от 27 сентября 1826 г.4, в котором читаем: «Musz? tez warn napisac о tym, со Moskw? teraz niemalo zajmuJQ, a zwlaszcza damy moskiewskie. Puszkin, rnlody, glosny poeta, tu si? znajduje, w jakim ruchu sztambuchy, lometki. Byl on wprzody za swoje wiersze confine a sa campagne. Cesarz pozwolil mu teraz przyjechac do Moskwy, powiadaj% ze mial z nim dluzszq. rozmow?, przyrzekl, ze sam b?dzie cenzorem jego poezji і па sali nazwal go pierwszym rosyjskim poeta . Publicznjsc nie moze si? dose nachwalic tej laski cesarza. Dwie tragedje Puszkina mialy uzyskac najwyzsze pochwaly і wkrotce maja sie pokazac swiatu» (Mickiewicz 1929-1931, 1, 135; перевод «Я должен также написать вам о том, что теперь немало занимает Москву, а в особенности московских дам. Пушкин, молодой известный поэт, находится здесь; в каком движении альбомы, лорнетки. Был он раньше за свои стихи сослан в свою деревню. Царь позволил ему сейчас приехать в Москву; говорят, что имел с ним продолжительный разговор, пообещал, что сам будет цензором его стихов и в зале т.е. публично назвал его первым русским поэтом. Публика не может достаточно нахвалить эту царскую милость. Две трагедии Пушкина получили высочайшее одобрение и скоро должны увидеть свет»). Обычно в этом письме видят свидетельство того, что ко времени его отправки Мицкевич и Малевский (жившие тогда вместе) с Пушкиным знакомы не были (см. напр.: Lednicki 1935, 24; Цявловский 1962, 161). Действительно, о факте этого знакомства Малевский не упоминает; о встрече Пушкина с Николаем I говорит с чужих слов; замечание же о «двух трагедиях» Пушкина заставляет предположить, что сколько-нибудь точных сведений о трагедии Пушкина «Борис Годунов» до 27 сентября 1826 г. у Малевского и, видимо, у Мицкевича не было. Вместе с тем слова Малевского об «альбомах, лорнетках», приходящих в движение в присутствии Пушкина, производят впечатление наблюдений очевидца. Поэтому, на наш взгляд, все же слишком рискованно было бы рассматривать письмо Малевского как аргумент в дискуссии о времени знакомства Пушкина и Мицкевича.
Письмо Малевского с очевидностью свидетельствует о том, что кружок Мицкевича разделял общий интерес к обстоятельствам освобождения Пушкина из ссылки и к его беседе с Николаем I, состоявшейся 8 сентября. Об этом событии Мицкевич подробно рассуждал в статье «Пушкин и литературное движение в России» (1837):
«Cependant le successeur d Alexandre, Nicolas, sembla s adoucir et changer de systeme, du moins a l egard de Puszkin. II le manda en sa presence, lui une donna une audience particuliere, eut avec lui une longue conversation. Ce fut un evenement immense; car on n avait jamais vu aucun tzar converser avec un homme quel on appellerait en France un proletaire, mais qui vaut en Russie beacoup moins qu un proletaire chez nous. Car, bien que Puszkin fut noble de naissance, il n avait aucun rang dans la hierarchie administrative. Or, un homme sans rang n a en Russie aucune valeur sociale: on l appelle homme honor aire, creature sur numeraire.
Dans cette audience memorable, l empereur parla de la poesie avec interet. C etait la premiere fois qu un empereur russe parlait litterature avec un de ses sujets! II encouragea le poete a continuer ses travaux, il lui permit merae de publier ce qu il voudrait sans consulter la censure. Puszkin obtint ainsi un precedent en faveur de la liberte de la presse; et I histoire ne doit pas oublier qu il fut le premier qui en joui en Russie. L empereur Nicolas montra dans cette occasion une sagacite rare: il sut apprecier le poete; il devina que Puszkin avait trop d esprit pour abuser d un privilege exceptionel, et trop d ame pour ne pas conserver un souvenir de reconnaissance d une si haute faveur. Cependant les liberaux voyaient de mauvais ceil ce rapprochement entre les deux potentats. On commencait a accuser Puszkin de trahir la cause des patriotes; et, comme Page et l experience commencaient a lui faire un devoir d etre plus mesure dans ses paroles et plus prudent dans ses actions, on ne tarda pas a attribuer ce changement de conduite a un calcul d ambition» (Mickiewicz 1872, 301; перевод [с учетом перевода М.С.Живова, см.: Мицкевич, 4, 93-94]: «Тем не менее преемник Александра, Николай, казалось, смягчал и изменял систему, по крайней мере по отношению к Пушкину. Он вызвал его к себе, дал ему личную аудиенцию и долго говорил с ним. Это было событие огромного значения, так как до того никогда не видели, чтобы царь разговаривал с человеком, которого во Франции называли бы пролетарием, но который в России значит много меньше, чем пролетарий у нас. Ибо несмотря на то, что Пушкин был благородного происхождения, он не имел никакого ранга в административной иерархии. А человек без ранга в России не имеет никакого общественного значения; его называют homme honoraire, существом сверхштатным. Во время этой достопамятной аудиенции император говорил о поэзии с интересом. Это был первый случай, когда русский император обсуждал литературу с одним из своих подданных! Он поощрял поэта к продолжению его трудов, он ему даже позволил печатать все, что он захочет, без обращения в цензуру. Пушкин получил, таким образом, беспрецендентное право на свободу печати, и история должна забыть, что он был первым, кто пользовался ею в России. Император Николай обнаружил в этом случае редкую проницательность: он умел оценить поэта; он догадался, что Пушкин слишком умен, чтобы злоупотреблять этой исключительной привилегией, и обладает слишком большой душой, чтобы мог не сохранить благодарной памяти о столь необычайной милости. Однако либералы с недоверием смотрели на это сближение двух властителей т.е. Пушкина и Николая 1 . Начали обвинять Пушкина в измене делу патриотов; и, поскольку возраст и жизненный опыт его начали накладывать на него обязанность большей сдержанности в словах и большей расторопности в делах, не замедлили приписать эту перемену поведения расчетам честолюбия»).
Второй раз Мицкевич обратился к вопросу об аудиенции 8 сентября и об отношении Пушкина к Николаю I в 1842 г. в двадцать восьмой лекции второго курса лекций о славянских литературах: «La chute des conspirateurs reagit sur Puchkin. Des ce moment, il perdit le courage et Tenthousiasme politique, il commenca a decheoir: on put s en apercevoir a ses poesies. II ne s avone pas encore a lui-meme qu il s est jusqu alors trompe; mais dans son intimitie il parle quelquefois de ses anciens amis, de leurs idees, avec amertume et legerete. Sur ces entrefaites, l empereur l appela aupres de lui. Pour la premiere fois depuis que la Russie existe, 1 empereur parla a un homme n yant aucun titre pour se presenter devant la souverain. L empereur lui confie ses sentiments; il croit que la Russie le deteste pour avoir supplante le grand-due Constantin, il s excuse presque devant Puchkin de s etre empare du trone, il l engage a ecrire, se plaint de ce qu il est devenu silencieux. "Si vous craignez la censure, lui dit-il, je serai moi-meme votre censeur".
Puchkin fut touche, et se retira tout emu. II disait a ses amis etrangers qu en entendant parler l empereur il avait senti qu il ne pouvait que lui obeir. "Que je voudrais le hair! disait-il. Mais pourquoi le hai rai-je?" Puchkin n osait pas dire sa pensee a ses compatriotes, qui commencaient a le soupconner. Comme il etait devenu plus prosai que dans ses sentiments, qu il commencait a se moquer de l enthousiasme exagere, du philosophisme et du liberalisme, ou le crut vendu au gouvernement. Cette opinion remplit son ame de tristesse; se croyant abandonne du public, trahi par tout le monde, il prit en haine le public, lanca des epigrammes feroces contre ses anciens amis» (Mickiewicz 1849, 3, 293; перевод: «Поражение заговорщиков отразилось на Пушкине. Отныне он утратил смелость и политический энтузиазм, он начал терять себя: это проявляется и в его стихотворениях.
Жуковский. - Воспоминания Скальковского. - Скальковский, Шевырев и Пушкин. - 13 декабря 182 7 г.- Письмо Мицкевича Одынцу. - Булгарин и фон Фок. - Воспоминания Пржецлавского: Пушкин, Мицкевич и Собанъская. - Пржецлавский, Моравский и Полевой о невежестве Пушкина. - Когда состоялась встреча у Собаньской? - Портреты Ваньковича
Пушкин приехал в Петербург 24 мая; Мицкевич оставался в Москве вплоть до 1 декабря 1827 г., когда в три часа утра в свите московского генерал-губернатора Д.В.Голицына отправился в северную столицу с надеждой напечатать там «Конрада Валленрода» и получить разрешение на издание журнала. 4 декабря Мицкевич появляется в Петербурге и остается там до 27 января нового 1828 г.
Отправляясь в Петербург, Мицкевич захватил с собой рекомендательные письма к Жуковскому от Вяземского и А.П.Елагиной. В первом из этих писем о Мицкевиче говорилось так: «Рекомендую тебе Мицкевича, польского поэта, которого знаешь по крайней мере по слуху; узнай его лично и, верно, полюбишь. Он с первого приема не очень податлив и развертлив, но раскусишь, так будет сладок. Он - прекрасная поэзия, товарищ его, Малевский - прекрасная проза. Приласкай их: они жертвы чванства и подлости Новосильцова. Мицкевич хочет издавать польский журнал. Пособи ему в этом, в чем можешь, замолвив доброе слово Блудову. Ты должен быть журнальное и литературное провидение для сирот» (Мицкевич, 5, 615). Это писалось 30 ноября; через несколько дней Вяземский вновь напоминает Жуковскому о Мицкевиче: «Я на днях писал тебе с Мицкевичем. Сделай милость, полюби его и попроси прочесть тебе и перевести буквально что-нибудь из своей новой поэмы» (Мицкевич, 5, 615). Письма Вяземского дают представление о степени близости Мицкевича к Пушкину, которому ничего не стоило представить Мицкевича Жуковскому; вероятно, польский поэт рассчитывал встретиться с Пушкиным в Петербурге, но предпочел заручиться рекомендациями Вяземского.
Жуковский вскоре уже слушал отрывки из «Конрада Валленрода» и 17 декабря писал о том к Елагиной: «Ваш Мицкевич был у меня. Мне он очень по сердцу. Он должен быть великий поэт. Я ничего из творений его не знаю; но то, что он прочитал мне в плохой французской прозе из своего вступления поэмы, им конченной, превосходно. Если бы я теперь писал или имел время писать, я бы тотчас кинулся переводить эту поэму. Дышит жизнью Вальтер Скотта» (РА, 1898. №1. Ст. 83).
Комплименты Жуковского несколько двусмысленны (плохая французская проза - превосходное вступление), а его сожаление о невозможности переводить поэму Мицкевича (с плохой французской прозы?) может быть прочитано как дежурная любезность; показательно, что о каком-то особом интересе Жуковского к поэзии Мицкевича нам ничего не известно. Но так или иначе, Жуковский присоединился к общему мнению («он должен быть великий поэт»).
Письмо Жуковского интересно и в другом отношении: оно дает некоторый материал для размышлений о времени работы Пушкина над переводом фрагмента вступления к «Конраду Валленроду» («Сто лет минуло, как тевтон») (Пушкин, 3, 93-94).
Напомним прежде всего то немногое, что нам об этом известно. Как следует из воспоминаний А.А.Скальковского, Пушкин познакомился с фрагментами поэмы Мицкевича весной 1827 г. (см.: Приложение I, 1827, середина февраля - апрель [первая половина]), т.е. задолго до ее выхода в свет (см.: Приложение I, 1828, февраль, 21) и уже в конце марта - апреле 1827 г. мог начать работу над своим переводом, воспользовавшись подстрочником Скальковского (см.: Приложение I, 1827, середина февраля - апрель [первая половина]). Высказанное Я.Л.Левкович мнение о том, что « ... в апреле 1827 г. о намерении
Пушкина сделать перевод из Мицкевича не знали еще его ближайшие друзья» (Левкович 1983, 121) нам представляется не то чтобы заведомо неверным, но недостаточно обоснованным. Исследовательница подкрепила это свое мнение ссылкой на Вяземского: «Около 30 апреля вышел номер "Московского телеграфа" с сонетами Мицкевича в прозаическом переводе Вяземского и с предисловием, в котором переводчик призывал Пушкина и Баратынского "освятить своими именами желаемую дружбу между русскими и польскими музами"» (Левкович 1983, 121). Но заметка Вяземского, как справедливо указывает сама Я.Л.Левкович, была посвящена именно «Сонетам», и именно переводить «Сонеты» призывал Вяземский Пушкина и Баратынского: «Надеемся, что сей пример т.е. пример Вяземского - переводчика "Сонетов" побудит соревнование и в молодых первоклассных поэтах наших и что Пушкин, Баратынский освятят своими именами желаемую дружбу между русскими и польскими музами. Пускай оденут они волшебными красками своими голое мое начертание и таким образом выразят языком живым и пламенным то, что я передал на языке мертвом и бесцветном» (МТ, 1827, № 7, 222; см. также: 1827, апрель, около 30). Итак, Вяземский призывал Пушкина и Баратынского переводить «Сонеты», и совершенно ясно, что призыв этот не мог быть связан с какими-либо сведениями о намерении Пушкина переводить из «Конрада Валленрода».
Все, что нам известно о ходе работы Пушкина над переводом из «Конрада Валленрода», сводится к нескольким строкам письма Н.М.Языкова к брату из Дерпта от 18 января 1828 г.: «Илличевский, кажется, не знает по-польски, Пушкин - тоже; как же они пускаются в переводы с польского? Чудны дела твои, господи» (Исторический вестник, 1883. Декабрь. С. 526; см. также: Приложение I, 1828, январь, 18). Я. Л .Левкович полагает, что если Языков в Дерпте получил какие-то сведения о пушкинском переводе в начале января 1828 г., то сам этот перевод, очевидно, должен был быть завершен не позднее второй половины декабря 1827 г. (Левкович 1983, 121; здесь же высказано весьма правдоподобное, хотя и не подкрепленное документами, предположение о том, что о пушкинском переводе Языкову мог сообщить Е.Аладьин). Но на самом деле у нас нет никаких оснований полагать, что в этом письме идет речь об уже законченном переводе: вполне вероятно, что в Дерпт могли сообщить всего лишь о начале работы Пушкина или даже просто о декларированном им намерении приступить к ней; сама же работа в принципе могла продолжаться и во второй половине декабря (и даже [хотя тут мы уже вступаем в область догадок, не подтверждаемых источниками] в январе 1828 г.).
О хронологии работы Мицкевича над поэмой вообще ничего достоверно не известно, а потому исследователи вынуждены ограничиваться более или менее остроумными догадками на этот счет. С.С.Ланда считал, что первая редакция «Конрада Валленрода» возникла в конце июля - ноябре 1825 г., вторая и последняя была завершена в июне 1827 г. (Chwin 1998, VI). Но воспоминания Скальковского, о которых шла уже речь в третьей главе настоящего сочинения, позволяют, кажется, утверждать, что по крайней мере основная работа над текстом поэмы была закончена еще весной, возможно, даже в марте 1827 г. Тогда же было завершено и вступление к поэме: по крайней мере к такому выводу подводят нас воспоминания Скальковского. Скальковский, в частности, отмечал: «Шевырев, разумеется, исправлял мою грубую литературу - но все-таки Пушкин был доволен и сам после из этой работы сделал прекрасный перевод отдельной части "Валленрода"» (ПВС, 2, 70-71).
Однако текст пушкинского перевода, в целом довольно точного, не обнаруживает, конечно, зависимости от работы Скальковского (или Скальковского - Шевырева). Напомним эти тексты.
Мицкевич:
Sto lat mijalo, jak Zakon krzyzowy We krwi poganstwa polnocnego brodzil;
Juz Prusak szyj uchylil w okowy Lub ziemi? oddak a z dusza uchodzil; Niemiec za zbiegiem rozpuscil gonitwy, Wi zik mordowal, az do granic Litwy.
Niemen rozdziela Litwinow od wrogow: Po jednej srtonie blyszczq. swiatyn szczyty I szumiq. lasy, pomieszkania bogow; Po drugiej stronie, na pagorku wbity Krzyz, godto Niemcow, czolo kryje w niebie, Grozne ku Litwie wycia ga ramiona, Jak gdyby wszystkie ziemie Palemona Chcial z gory objac і garnac pod siebie.
Z tej strony, tlumy litewskiej mlodziezy, W koipakach rysich, w niedzwiedziej odziezy, Z lukiem na plecach, z dloniq. pelnq. grotow, Snujq. si, sledz c niemieckich obrotow. Po drugiej stronie, w szyszaku і zbroi, Niemiec na koniu nierachomy stoi; Oczy utkwiwszy w nieprzyjaciol szaniec, Nabija strzelb? і Iiczy rozaniec.
У Дельвига: воспоминания Керн и Подолинского. — «Борис Годунов»: воспоминания барона Розена. - «Графу Олизару», «Борис Годунов», III часть «Дзядов». - «Полтава» и «История Малороссии». - Покидая Россию
Новый 1829 год Пушкин встретил в Малинниках. 16 января вместе с А.Н.Вульфом он уезжает в Петербург, где останется вплоть до 9 марта.
О встречах его с Мицкевичем в этот период почти ничего не известно. Не боясь ошибиться, можем думать, что встречи эти происходили у Дельвига. В воспоминаниях А.П.Керн читаем: «На вечера к Дельвигу являлся и Мицкевич. Вот кто был постоянно любезен и приятен. Какое бесподобное существо! Нам было всегда весело, когда он приезжал. Не помню, встречался ли он часто с Пушкиным, но знаю, что Пушкин и Дельвиг его уважали и любили. Да что мудреного? Он был так мягок, благодушен, так ласково приноровлялся ко всякому, что все от него были в восторге. Часто он усаживался подле нас, рассказывал нам сказки, которые он тут же сочинял, и был занимателен для всех и каждого. Сказки в нашем кружке были в моде, потому что многие из нас верили в чудесное, в привидения и любили все сверхъестественное. Среди таких бесед многие из тогдашних писателей читали нам свои произведения. Так, например, Щастный читал нам "Фариса", переведенного им тогда, и заслужил всеобщее одобрение. За этот перевод Дельвиг очень благоволил к нему, хотя вообще Щастный, как поэт, был гораздо ниже других второстепенных писателей» (ПВС, 1, 394-395). Итак, с точки зрения Керн, отношения Пушкина, Мицкевича и Дельвига могут быть охарактеризованы как идиллические; при этом Мицкевич воспринимается ею как занимательный светский рассказчик, импровизирующий сказки о привидениях.
Существенно иначе характеризует отношения русского и польского поэтов другой участник дельвиговских вечеров, А.И.Подолинский:
«Небольшое собиравшееся у барона общество мне вообще нравилось, и в особенности в нем приятны были нередкие встречи с Пушкиным и Мицкевичем ... .
На этих же вечерах мне неоднократно случалось слышать продолжительные и упорные прения Пушкина с Мицкевичем, то на русском, то на французском языке. Первый говорил с жаром, часто остроумно, но с запинками, второй тихо, плавно и всегда очень логично» (ПВС, 2, 135-136). К сожалению, мы можем только гадать, о каких «прениях» говорит здесь Подолинский, имели ли они литературный или политический характер. Не исключено, что прения эти велись и в связи с той интерпретацией характера Мазепы, которую предложил Пушкин в «Полтаве» (см. выше замечания Кс.Полевого), и в связи с трагедией «Борис Годунов», работа над которой именно в это время вступила в завершающую стадию.
Развернутую характеристику пушкинской трагедии находим в статье Мицкевича «Пушкин и литературное движение в России» («Pouchkine et mouvement litteraire en Russie»):
«Puszkin composa aussi un drame que les Russes estiment beaucoup et qu ils placent a cote de ceux de Shakespeare. Je ne suis pas de leur avis; mais il serait long de motiver ici mon opinion. II suffit de dire que Puszkin etait encore trop jeune pour creer des personnages historiques. II ne fit qu un essai de drame, essai qui montre suffisamment ce dont il aurait ete capable un jour: Et tu Shakespeare eris, si fata sinant!
Le drame de Boris Godunow offre des details et meme des scenes admirables. Le prologue surtout me parait si original et si grandiose, que je n hesite pas a le regarder comme unique dans ce genre, et je ne puis m empecher d un dire quelques mots.
Apres la mort du tzar Iwan le Cruel ou le Terible, Boris Godunow usurpa le trone de Moscovie, ayant fait disparaitre le fils de son predecesseur. Bientot un pretendant, qui se donnait pour l heritier legitime de la couronne, arriva avec une armee polonaise, occupa Moscou et у regna quelque temps sous le nom de Demetrius. Tel est le sujet du drame. L action se passe au temps du regne de Godunow. Le prologue s ouvre dans une cellule de couvent. Un vieux moine acheve d ecrire la chronique du regne precedent. II se rend compte a lui-meme de son travail avec l enthousiasme d un auteur et la gravite d un religieux. Dans ce moment, un jeune novice, endormi aux pieds du chroniqueur, s agite sous le poids d un reve affreux. II prononce en songe des noms etranges, il fait des allusions aux evenements qu il devrait ignorer. Reveille enfin, il raconte une vision de batailles, d emeutes, de revolutions. Son recit, dont il ne comprend pas lui-meme le sens, sert de complement a la chronique du moine; il fait prevoir l avenir et devient le symbole prophetique du drame entier. On devine que ce novice sera le pretendant, le faux Demetrius.
Le drame, comme tout ce que Puszkin avait publie jusqu alors, ne donne pas la mesure de son talent. A l epoque dont nous parlons, il n a encore parcouru qu une partie de la carriere qu il etait capable de fournir; il etait dans sa trentieme annee» (Mickiewicz 1872, 302-303; перевод: «Пушкин написал также драму, которую русские оценивают очень высоко и ставят рядом с шекспировскими. Я не разделяю их мнение; но мне потребовалось бы слишком много времени, чтобы здесь обосновать мою точку зрения. Достаточно будет сказать, что Пушкин был тогда слишком молод для того, чтобы создавать исторические характеры. Он дал только опыт драмы, опыт, который убедительно свидетельствует о том, чего бы он мог когда-нибудь достичь: И ты Шекспиром будешь, если судьба позволит. В драме Борис Годунов содержатся детали и даже сцены, достойные восхищения. В особенности пролог представляется мне настолько оригинальным и настолько величественным, что я без колебаний признаю его единственным в своем роде и не могу удержаться от того, чтобы посвятить ему несколько слов. После смерти царя Ивана Жестокого или Грозного Борис Годунов узурпировал трон Московии, устранив сына своего предшественника. Вскоре после этого претендент, который выдавал себя за законного наследника престола, явился вместе с польской армией, занял Москву и правил в ней некоторое время под именем Димитрия. Это сюжет драмы. Действие происходит во времена правления Годунова. Пролог начинается в монастырской келье. Старый монах заканчивает хронику прешествующего царствования. Значительность своего труда он сознает с энтузиазмом автора и с религиозной серьезностью. В этот момент молодой послушник, спящий у ног хроникера, начинает двигаться под гнетом срашного сновидения. Он произносит во сне странные имена, он говорит о событиях, о которых не мог знать. Пробудившись наконец, он рассказывает о видениях сражений, мятежей, переворотов. Его рассказ, смысл которого неясен ему самому, является дополнением хроники монаха; он позволяет заглянуть в будущее и становится профетическим символом всей драмы. Мы догадываемся, что этот послушник - будущий претендент на престол, Лжедмитрий. Эта драма, как и все, что Пушкин до того опубликовал, не дает представления о мере его таланта. В то время, о котором мы говорим, он проделал только того пути, который пройти был способен; ему шел тогда тридцатый год.»).
Этот фрагмент статьи Мицкевича содержит, как кажется, весьма существенный материал, позволяющий прояснить вопрос о времени и характере знакомства польского поэта с трагедией Пушкина. Наиболее интересно в этом отношении замечание Мицкевича о возрасте Пушкина -автора «Бориса Годунова»: « ... ему шел тогда тридцатый год». Комментаторы советского издания Мицкевича интерпретировали это его замечание как неточность: «Пушкину, как известно, во время создания «Бориса Годунова» было 26 лет» (Мицкевич, 4, 462, примеч. 6).
На самом деле, конечно, никакой неточности у Мицкевича нет: он говорит о времени завершения работы Пушкина над текстом трагедии. Напомним, что первая редакция «Бориса Годунова» была завершена 7 ноября 1825 г. (Винокур 1935, 399; Цявловский 1991, 572), однако в силу целого ряда причин Пушкин дорабатывал ее текст в 1826 г. в Москве (Винокур 1935, 407-408) и позднее, «в период от запрещения печатать Б.Г. (январь 1827) до новой попытки провести трагедию через цензуру III отделения, относящейся к июлю 1829 г.» (Винокур 1935, 423). Итак, Мицкевич не ошибался; на основании его датировки «Бориса Годунова» можно предположить, что именно в первую половину 1829 г., когда Пушкину «шел тридцатый год», польский поэт и познакомился с полным текстом трагедии, дорабатывавшейся автором.
И к этой доработке Мицкевич имел самое непосредственное отношение. В 1833 г. Е.Ф.Розен так объяснял отсутствие в печатном издании «Бориса Годунова» (Пушкин 1831) сцены «Ограда монастырская»: «В заключение мы хотим упомянуть об одной сцене, которую автор исключил по совету польского поэта Мицкевича и нашего покойного Дельвига, так как по их мнению эта сцена ослабляла впечатление от рассказа Пимена» (Dorpater Jahrbucher Litteratur, Statistik und Kunst, besonders Russlands. Riga und Dorpat, 1833. B. I. № 1. S. 66; цит. по изд.: Винокур 1935, 433; ср.: Lednicki 1926, 178; Fiszman 1956, 64-65). Если советы эти даны были Пушкину в присутствии Розена (последний, в принципе, мог узнать о них и позднее, например, от Пушкина), то представляется возможным довольно точно датировать переданный Розеном эпизод.
Баллады. - «Пиковая Дама», «Медный Всадник», «Отрывок» третьей части «Дзядов»: Наполеон и Мефистофель, Олешкевич и Сен-Мартен. - «Пиковая Дама» и «Воевода». -«Пиковая Дама» и «Будрыс и его сыновья». - Пушкин, Мицкевич и Петр I. - «Пушкин и литературное движение в России». -Перевод Вяземского. - Вяземский, Бартенев, Пржецлавский. -Пушкин, Мицкевич, Байрон. - Посмертное ходатайство Пушкина. - «Голос с того света»
После окончания «Медного Всадника» Пушкин не раз еще мысленно обращался к Мицкевичу.
Март 1834 г. В «Библиотеке для чтения» появляются переведенные в болдинскую осень 1833 г. баллады Мицкевича- «Будрыс и его сыновья» и «Воевода». Эти переводы многократно привлекали внимание исследователей и хорошо изучены (Gorlin 1939; Туе 1939; Lednicki 1956, 43-45; Хорев 1956; Grosbart 1964; Grosbart 1965; Grosbart 1968; Grosbart 1968a; Grosbart 1973; Левкович 1974; Венцлова 1980; Новикова 1995, 100-128; Хорев 2000). Однако до сих пор остается неразрешенным вопрос о том, как соотносятся эти переводы с тем напряженным, острополемическим диалогом с Мицкевичем, который отразился в созданных примерно в одно время с ними «Медном Всаднике» и первой редакции стихотворения «Он между нами жил...».
В том же номере журнала Сенковского Пушкин напечатал повесть «Пиковая Дама». Повесть эта, таким образом, оказывалась соотнесенной с переводами баллад Мицкевича. На это «странное сближение» обратил внимание С.Шварцбанд, высказавший мнение о том, что «Пиковая Дама», наряду с «Медным Всадником» должна рассматриваться как «ответ» Пушкина на «Отрывок» третьей части «Дзядов»: «"Медный Всадник" и "Пиковая Дама" имели сходство не только по месту действия (Петербург), но и по своему полемическому пафосу, который был вызван одним и тем же литературным явлением - "Отрывком" Мицкевича. И хотя эта реалистическая позиция Пушкина еще не стала гласной в 1833-1834 годах, его решительное неприятие "мистического романтизма" Мицкевича так или иначе проявилось в творческих поисках» (Шварцбанд 1988, 196). Свою точку зрения Шварцбан мотивировал указанием на ряд очевидных перекличек между текстами «Медного Всадника» и «Пиковой дамы» (Шварцбанд 1988, 151-153; см. также: Петрунина 1987, 211-212). Смысл полемики с Мицкевичем в «Капитанской дочке» Шварцбанд охарактеризовал следующим образом: Пушкин « ... решил фаталистической концепции Мицкевича противопоставить свою, психологическую, концепцию: Германн был жертвой не столько "потусторонних сил" (тайна трех карт), сколько собственного "огненного воображения" и "тайной недоброжелательности", но не игральной (или гадальной) карты, а конкретного человека (Томского)» (Шварцбанд 1988, 154). При этом исследователь определенным образом сближает Евгения и Германна: «Несмотря на различие характеров героев ... , сами они однотипны: Евгений не вынес "ужасных потрясений" и, сойдя с ума, возложил вину "игры случая" на памятник; Германн же "доверился" анекдоту, внушил себе тайну трех карт и в безумии возложил вину за проигрыш на "старуху". Главное отличие "Медного Всадника" и "Пиковой дамы" не в ... типе героя ... , а в роде повествования: стихи и проза. Зато в основе сходства произведений лежала по-прежнему важная для Пушкина полемика с Мицкевичем. Опровергнув в поэме связь стихии и истории (Божью кару за действия Петра и самодержавия), Пушкин в повести опроверг фатум. Соотношение основных посылок "Медного Всадника" и "Пиковой дамы" стало зеркальным - случай как Рок (в поэме) и Рок как случай (в повести), - и это соотношение было условием моделирования однотипных характеров Евгения и Германна. Но при этом для Пушкина обе посылки в одинаковой степени были ложными: случай (наводнение) не стал Роком для всех ("Медный Всадник") и Рок ("тайна трех карт") распорядился судьбой ("эта минута решила его... участь") одного» (Шварцбанд 1988, 151).
Мы выписали из книги Шварцбанда все или почти все, что так или иначе он говорит в подкрепление своей догадки о полемической связи «Пиковой дамы» и «Отрывка». Вряд ли эта догадка (если угодно, гипотеза) может считаться в достаточной мере обоснованной. Даже если оставить в стороне своеобразие слога исследователя, остается слишком много вопросов: считал ли Пушкин, что Мицкевич был создателем и главным сторонником идеи исторического фатализма? В самом ли деле в «Медном Всаднике» отсутствует связь «стихии и истории»? Бывает ли романтизм без «мистики»? Наконец, главное: есть ли в тексте «Пиковой даме» какие-то следы знакомства Пушкина с «Отрывком» именно, какие-то конкретные фрагменты, которые могут быть прочитаны как полемические отсылки к текстам Мицкевича? Но этот последний вопрос в работе С.Шварцбанд а даже не ставится.
Между тем даже очевидный недостаток аргументации сам по себе не означает еще несостоятельности догадки.
Не претендуя на окончательное разрешение вопроса, мы все же укажем на некоторые факты, позволяющие несколько конкретизировать предположения о существовании полемической связи «Пиковой дамы» и «Отрывка».
Во-первых, одна из указанных Н.Н.Петруниной перекличек между текстами «Медного Всадника» и «Пиковой дамы» находит очевидные соответствия в «Отрывке».
В «Медном Всаднике» читаем:
Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений ...
(Пушкин 1934, 3, 289).
В «Пиковой Даме» этому соответствует следующий фрагмент: « ... он сидел на окошке, сложив руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона» (Пушкин, 8, 245).
«Петербург» Мицкевича:
.. . zostat z jedynastu Pielgrzym sam jeden; zasmial щ ziosliwie, WzniosI rek?, scisnaj і uderzyi msciwie W glaz, jakby grozil temu giazow miastu. Potent napiersiach zalozyl ramiona Istal dumajqc, і w cesarskin dworze Utkwil zrenice dwie jako dwa noze; I byl podobny wtenczas do Samsona, Gdy zdrada wziery і skuty wiezami Pod Filistynow dumal kolumnami.
(Mickiewicz, III, 279; перевод [выделено нами]: « ... из одиннадцати // Остался лишь пилигрим; он злобно засмеялся, // Поднял руку, сжал ее в кулак и мстительно ударил // По камню, как бы угрожая этому городу камней. // Потом скрестил на груди руки // И замер, размышляя, и на царский дворец // Обратил две глазницы, как два ножа; // И был похож в это время на Самсона, // Когда тот, предательством захвачен и скован цепями, // Думал под колоннами Филистимлян»).
Во-вторых, параллель Германн - Наполеон, безусловно, может быть интерпретирована в контексте свойственного Мицкевичу культа Наполеона. Культ этот очевидным образом отразился и в тексте III части «Дзядов» (см. напр.: Mickiewicz, III, 143 [Наполеон]; 149 [воспоминания о наполеоновских войнах]). В «Отрывке» имя Наполеона дважды упоминается в стихотворении «Смотр войска» (Mickiewicz, III, 287, 294).
Кроме того, как известно, в 1827-1828 гг., т.е. именно в период общения с Пушкиным, Мицкевич обращался к теме Наполеона в своих устных разговорах (Mickiewicz 1899, 266). В это же время польский поэт пишет статью «Гете и Байрон», в которой едва ли не впервые с такой ясностью и отчетливостью формулирует идею сильного человека, гения, способного повернуть ход истории (о значении этой идеи для историософии Мицкевича см. напр.: Weintraub 1998, 25); Мицкевич говорит о « ... rodzie ludzkim і о potedze, jakq. nad nim wywiera jeden smialy і poteznego geniuszu czlowiek. A to jest wlasnie glowna idea epicznych poematow Bajrona. Shisznie powtarzano, ze niektore rysy Korsarza byly kopiowane z portretu Napoleona» (Mickiewicz, V, 177; « ... роде человеческом и о силе, которую простирает над ним один смелый и могучий гений. Это и есть главная идея эпических поэм Байрона. Верно повторяли, что некоторые черты Корсара были скопированы с портрета Наполеона»). Итак, Пушкин иронически «остраняет» именно того романтического героя, которого так ценил Мицкевич, историософская концепция которого во многом базировалась на наполеоновском мифе144. При этом имя Наполеона ассоциируется у Пушкина с именем Мефистофеля; Томский, как бы обыгрывая сказанное Мицкевичем о Корсаре, говорит о Германне следующее: « ... у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля» (Пушкин, 8, 244). Упоминание о Мефистофеле в наполеоновско-байроновском контексте (о «байроническом подтексте» «Пиковой Дамы» см.: Эйхенбаум 1961, 200; Мейлах 1958, 634; Дебрецени 1995, 200) чрезвычайно симптоматично именно в связи с Мицкевичем: если Байрон, подчеркивая демонизм своих героев, ориентировался на мильтоновского Сатану (см. об этом хотя бы: Praz 1991), то Мицкевич (как, впрочем, и Пушкин) - на Мефистофеля Гете. Причем именно в III части «Дзядов» тема Мефистофеля (и Фауста) приобрела особое значение; не говорим уже о сходстве жанровых структур этих произведений (см.: Weintraub 1998, 65).
