Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. «Капитанская дочка» в современных исследованиях 8
1. История создания «Капитанской дочки» 8
2. Жанровая природа «Капитанской дочки» 10
3. Проблематика 17
4. Образы персонажей 20
5. Художественное пространство и время 24
6. Фольклорная традиция в «Капитанской дочке» 27
7. Язык и стиль «Капитанской дочки» 31
Выводы 33
ГЛАВА 2. «Матерьял и стиль»: «история Пугачёва» и «Капитанская дочка» 37
1. История замысла произведения о Пугачёве 37
2. Матерьял и стиль: методика исследования 39
3. Образ Пугачёва 42
4. Осада Белогорской крепости 53
5. Этатическое начало 59
Выводы 69
ГЛАВА 3. Карнавальная поэтика романа А. С. Пушкина «капитанская дочка» 73
1. Понятие карнавала и карнавализации 73
2. Карнавальная поэтика «Капитанской дочки» в исследованиях 77
3. Методика исследования 80
4. Карнавальная традиция в быту Пушкина 83
5. Вольный фамильярный контакт 93
6. Эксцентричность 101
7. Профанация 103
8. Карнавальная амбивалентность 113
9. Увенчание-развенчание карнавального короля 125
10. Пир 130
11. Игра 135
12. Приём qui pro quo 137
13. Особенности карнавального пространства 141
14. Специфика восприятия карнавальной традиции в романе «Капитанская дочка» 144
15. Функции карнавальной поэтики в «Капитанской дочке» 145
Заключение 153
Примечания 157
Источники текстов 178
Литература 179
- История создания «Капитанской дочки»
- Жанровая природа «Капитанской дочки»
- История замысла произведения о Пугачёве
- Понятие карнавала и карнавализации
Введение к работе
Ю. Н. Тынянов писал: «Общее достижение литературной науки XIX и XX вв. по отношению к прозе Пушкина - это утверждение, высказанное ещё Шевырёвым и затем подтверждённое позднейшими исследователями, что пушкинская проза стоит особняком по своим стилистическим особенностям в современной Пушкину литературе» [1]. «Точность и краткость», смысловая насыщенность каждого элемента текста, вызывающая многочисленные споры по поводу интерпретации того или иного эпизода, сочетание иронии и философской глубины - эти особенности пушкинской прозы делают её уникальным явлением в русской литературе.
«Капитанская дочка» занимает в творчестве Пушкина особое место. Это последнее завершённое и опубликованное при жизни прозаическое произведение поэта, «итог его идейных и творческих исканий» [2]. В романе отразились достижения пушкинской прозы, выработанные в предшествующие годы. «Капитанская дочка» воплотила в себе заветные мысли Пушкина о «судьбе человеческой, судьбе народной», о роли личности в истории, о диалектике случайного и закономерного в историческом процессе.
На протяжении двух веков «Капитанская дочка» привлекала внимание писателей, критиков и литературоведов [3]. По замечанию Г. П. Макогоненко, «каждая эпоха по-своему прочитывала последний роман Пушкина, выдвигала и решала проблемы, "подсказанные" временем» [4]. В настоящее время продолжается интенсивное изучение романа. Анализу «Капитанской дочки» посвящены монографии Макогоненко, Е. Н. Купреяновой, Е. Ю. Полтавец, отдельные главы в работах Л. С. Сидякова, Н. Н. Петруниной, Н. К. Гея, Н. Л. Степанова и других исследователей прозы Пушкина, множество статей. Первая глава диссертации содержит обзор достижений современного литературоведения в области изучения «Капитанской дочки». Мы выделяем основные проблемы, свя-
5 занные с исследованием романа, и кратко характеризуем их отражение в научной литературе.
Однако, как отмечают исследователи, «в изучении творчества Пушкина 1830-х гг. сложилась парадоксальная ситуация: с одной стороны, существует обширная литература, посвященная произведениям этого периода, интерес к нему является в пушкиноведении господствующим, и в то же время 30-е гг. всё ещё остаются наименее изученным отрезком творческого пути писателя» [5]. Ряд важных вопросов, связанных с изучением поэтики «Капитанской дочки», остаётся практически не затронутым. Исследователи ограничиваются указанием на отдельные аспекты проблемы. Необходимостью полного, всестороннего анализа проблем поэтики «Капитанской дочки», который может существенно дополнить представления о романе и художественной прозе Пушкина в целом, обусловлена актуальность и научная новизна диссертации.
По мнению Б. В. Томашевского, одной из основных черт пушкинского реализма, наряду с гуманистическими идеями и народностью, является историзм [6]. Неоднократно отмечалось, что Пушкин, одновременно создавая художественное и историческое произведения о пугачёвском восстании, по-разному использовал собранный в ходе работы документальный материал. Однако в литературе отсутствует систематический сопоставительный анализ «Истории Пугачёва» и «Капитанской дочки». Во второй главе диссертации мы проводим подобный анализ по трём тематическим направлениям, используя методику В. Б. Шкловского, разработанную им при изучении исторического романа Л. Н. Толстого. На основании полученных наблюдений сформулированы принципы, отражающие специфику трансформации исторического материала в художественной прозе Пушкина.
Некоторые особенности «Капитанской дочки», выявленные при сопоставлении исторического и художественного произведений, были отмечены рядом исследователей и интерпретированы как комические несообразности. Между тем, при ближайшем рассмотрении они представляют собой особую систему, возникшую в глубокой древности и получившую оформление в народных
карнавальных празднествах античности и средневековья. В диссертации мы исследуем поэтику «Капитанской дочки» с точки зрения теории народной смеховои культуры. В третьей главе рассматриваются элементы карнавального обряда, выделенные Бахтиным и оказавшие влияние на поэтику «Капитанской дочки». Особое внимание мы обращаем на функции данных элементов в романе, а также на особенности восприятия карнавальной традиции в творчестве Пушкина.
Теоретическую базу исследования образуют труды В. Б. Шкловского, М. М. Бахтина, А. 3. Лежнева, Ю. Г. Оксмана, В. С. Баевского, Ю. М. Лотмана, Н. Н. Петруниной, Л. И. Вольперт, Л. С. Сидякова, Р. В. Овчинникова и ряда других исследователей творчества Пушкина.
Основными методами исследования, примененными в работе, являются сопоставительный и культурно-исторический методы. Методика исследования подробно описана в начале второй и третьей глав диссертации.
Теоретическая значимость исследования состоит в углублении и уточнении представлений о поэтике итогового романа Пушкина «Капитанская дочка» и об особенностях художественной прозы Пушкина в целом. Полученные выводы вносят новый вклад в разработку теории карнавализации, т.е. отражения народной смеховои культуры в художественной литературе, и позволяют по-новому осознать место творчества Пушкина в историко-литературном процессе и его отношение к мировой литературной традиции.
Материалы исследования имеют практическую ценность и могут быть использованы при чтении лекций по истории русской литературы XIX века, при подготовке спецкурсов и спецсеминаров по изучению творчества Пушкина, жанровых особенностей русского исторического романа, карнавальной традиции в литературе Нового времени.
Диссертация состоит из трёх глав, введения и заключения. Содержание глав было охарактеризовано выше. Во введении ставится проблема исследования, обосновывается его актуальность и научная новизна, кратко характеризуется теоретическая база исследования, методологические основы и материал
7 исследования. Заключение подводит итог диссертации и обобщает выводы каждой главы.
Проведённое исследование позволяет выявить ряд важных структурных особенностей художественной и исторической прозы Пушкина, по-новому взглянуть на связь прозы Пушкина с древней литературной традицией, восходящей к народным карнавальным празднествам.
Материалом исследования являются роман «Капитанская дочка» и «История Пугачёва». Тексты приводятся по изданию: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17-ти т. М.-Л.: Издательство АН СССР, 1938-1959.
В настоящее время осуществляется новое издание полного академического собрания сочинений Пушкина в 20 томах. Оно ставит своей задачей собрать и обобщить сведения, накопленные пушкиноведением за годы, прошедшие со времени выхода академического издания 1937 - 1959 годов. Заново проверены и пересмотрены тексты, учтены вновь обнаруженные автографы и копии, в ряде случаев происходит уточнение датировок. За исключением первого тома, заново написан комментарий. Издание в основном сохраняет прежний план, сочетая жанровый (по томам) и хронологический (внутри каждого тома) принципы.
Первый том, вышедший в 1999 г., содержит лицейские стихотворения 1813-1817 годов; второй том (2004 г.) - стихотворения 1817-1820 годов. Художественной прозе Пушкина по плану отводится 9 - 10 тома; «История Пугачёва» будет включена в 14 том.
В данный момент наиболее достоверным и выверенным научно остаётся указанное издание. В дальнейшем при ссылках на него мы будем указывать в круглых скобках номер тома (римскими цифрами) и номер страницы (арабскими цифрами).
Основная часть диссертации изложена на 156 страницах. 21 страницу занимают примечания, 15 страниц - список источников и литературы (155 наименований).
История создания «Капитанской дочки»
История создания «Капитанской дочки» подробно изучена в пушкинистике. Ю. Г. Оксман в статье «Пушкин в работе над романом "Капитанская дочка"» исследует процесс возникновения и развития замысла романа о пугачёвском восстании. Он подробно рассматривает рукописные планы произведения и последовательную трансформацию первоначального замысла. На протяжении работы над текстом значительно изменились образы персонажей: образ дворянина, перешедшего на сторону Пугачёва, раздваивается на верного присяге Гринёва и изменника Швабрина. В романе появляется любовная интрига. Едва намеченный в третьем варианте плана образ «Марьи Ал.», сосватанной за нелюбимого человека, становится одним из центральных образов романа, что отражено в заглавии. Постепенно акценты смещаются с политической линии (участие дворянина в крестьянском восстании) на историко-бытовой материал; возникают образы семьи провинциальных дворян, чья идиллическая жизнь разрушена «бессмысленным и беспощадным» пугачёвским бунтом. Это, по мнению Оксмана, также связано с выбором названия романа: «Этим названием подчёркивался в "Капитанской дочке" и жанр семейной хроники как сюжетной основы ... исторического повествования нового типа» [1].
В книге Н. Н. Петруниной «Проза Пушкина (пути эволюции)» на основе анализа сохранившихся планов будущего романа подробно прослеживается движение пушкинского замысла, выделяются основные этапы создания произведения и факторы, участвовавшие в становлении замысла. «Капитанская дочка» исследуется на фоне художественных и документальных произведений Пушкина и его современников (в числе рассмотренных текстов - роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский», очерк С. Т. Аксакова «Буран», рассказ Н. И. Страхова «Благодарность», повесть А. П. Крюкова «Рассказ моей бабуш ки»). Петрунина отмечает внутреннюю связь «Истории Пугачёва» и «Путешествия из Москвы в Петербург» на основании хронологической близости и сходной проблематики. В «Истории Пугачёва» показано недавнее прошлое; «Путешествие из Москвы в Петербург» повёрнуто к настоящему. «Капитанская дочка», в которой «история и современность связаны в единый нерасторжимый узел» [2], представляет собой «звено, объединяющее оба эти замысла и образующее центральную часть своеобразного триптиха» [3].
В исследовании истории создания романа особое значение приобретает вопрос о «Пропущенной главе» и причинах, по которым она не вошла в окончательный текст романа. В советское время это объяснялось преимущественно цензурными соображениями, а также социальной проблематикой романа. Так, Л. С. Сидяков пишет: «Эта глава была изъята Пушкиным, возможно, потому, что взаимоотношения крестьян и помещиков изображены в ней слишком патриархальными, в описании же бунта подчёркивалась случайность его возникновения» [4]. Современные исследователи предлагают более широкий взгляд на проблему. Г. В. Краснов считает: «Как и в творческой истории "Евгения Онегина", в данном случае произошло сужение фабульного пространства во имя его цельности, художественного единства, без романтических излишеств» [5]. Исключение «Пропущенной главы» из окончательной редакции романа связано с тем, что в ней повторяется ряд тем и мотивов (пленение Маши, спасительная роль Савельича, образ виселицы и др.), которые «заявили о себе в полный голос» [6] в предшествующих главах «Капитанской дочки». Имеют значение также структурные особенности «Пропущенной главы»: фрагментарность, публицистическое обрамление (вступление и концовка) - и повышенная полемичность и дидактизм, благодаря которым глава превращается в отдельный текст, который мог бы разрушить строго гармоничную композицию «Капитанской дочки». М. Г. Альтшуллер сопоставляет «Пропущенную главу» с романами Вальтера Скотта и полагает, что отказаться от её включения в окончательный текст Пушкина заставила близость «Пропущенной главы» финалу «Роб Роя», тогда как следующая, финальная глава восходит к другому роману Скотта - «Эдинбургская темница». Читатели «держали в памяти сюжетные ходы его знаменитых романов и легко могли увидеть близость пушкинского сюжета к Вальтеру Скотту, когда эти ходы следовали один за другим, как получалось бы у Пушкина ... » [7]. Таким образом, в современной пушкинистике исключение «Пропущенной главы» из текста «Капитанской дочки» объясняют не столько цензурными соображениями, сколько художественными задачами.
Изучение «Пропущенной главы» позволяет дополнить представление о работе Пушкина над текстом. В. С. Листов на основе анализа «Пропущенной главы» предлагает ответ на вопрос, почему и в каком направлении роман был окончательно переделан летом 1836 года. «Пропущенная глава» предполагает иное развитие двух сюжетных линий: линии Савельича и линии отца Гринёва. По заключению исследователя, в «буланинской» редакции отец, который видел, как Петру ша храбро дрался с бунтовщиками, не смог бы поверить в его измену и не стал бы бездействовать перед лицом ужасной клеветы. Перед Пушкиным стояла трудная задача: сделать Буланина спасителем сына, но оставить его самим собой, человеком чести, оппозиционным императрице и развратному столичному дворянству. В окончательной редакции Гринёв спасён благодаря ходатайству Маши, которая просит у Екатерины милости, а не правосудия. «Выходом ... служит утопия - "герой сердца", действующий в другом, негосударственном измерении, добивающийся справедливости не на основе закона, а скорее вопреки ему» [8]. В окончательной редакции Пушкин отступает от исторического правдоподобия ради воплощения идеи милосердия, торжества человечности над государственно-правовым началом.
Жанровая природа «Капитанской дочки»
Одной из важных проблем изучения «Капитанской дочки» является проблема жанра. Небольшой объём и внешняя простота сюжета дают повод назвать «Капитанскую дочку» повестью. Этой точки зрения придерживаются М. И. Гиллельсон и И. Б. Мушина, Н.Л. Степанов, Ю. М. Лотман. Как правило, аргументы в пользу этой точки зрения не приводятся, и называние произведения повестью происходит, в первую очередь, в силу традиции. Исследователи, считающие «Капитанскую дочку» романом, отмечают, что Пушкин обычно называл своё произведение романом. «Этим жанровым обозначением он пользовался и в 1833 г., когда его роман ещё не вышел из стадии самых предварительных намёток плана, и в 1836 г., когда "Капитанская дочка" была уже опубликована» [9]. В дополнение к этому серьёзному аргументу сторонники данной точки зрения обращают внимание на обширный исторический материал, лёгший в основу произведения, на глубину нравственной, философской и социальной проблематики. Оксман связывал определение жанра «Капитанской дочки» с традициями литературной терминологии 1830-х годов: «Повесть, даже очень небольшая по своим размерам, но значительная по своей проблематике - фило-софско-исторической, политической или общественно-бытовой, - всё чаще и чаще обозначалась в русской печати 1830-х и 1840-х гг. как "роман"» [10]. По мнению Сидякова, понятие повести «не соответствует жанровой природе "Капитанской дочки", очевидно обладающей всеми признаками исторического романа; небольшой объём произведения не противоречит представлениям времени его создания и обусловлен особенностями пушкинской манеры» [11]. СМ. Петров, исследуя русский исторический роман XIX века, писал: «Несмотря на небольшой объём, "Капитанская дочка" - исторический роман широкого тематического плана. В нём нашли правдивое отражение жизнь народа, крестьянское восстание, поместное захолустье и губернское дворянское общество, облик затерянной в степях крепости и двор Екатерины П. В романе выведены лица, представляющие разные слои русского общества, обрисованы нравы и быт того времени. "Капитанская дочка" даёт широкую историческую картину русской действительности эпохи Пугачёвского восстания» [12]. В диссертации мы будем придерживаться взгляда на «Капитанскую дочку» как на роман.
Дальнейшее развитие исследования жанровой природы «Капитанской дочки» направлено на выявление жанровых признаков исторического романа и мемуаров. Анализ «Капитанской дочки» как исторического романа производится в сравнении с традициями данного жанра в литературе пушкинского времени. В первую очередь исследователи сравнивают роман Пушкина с историческими романами Вальтера Скотта. Их сходство и различие анализируют Лежнев, Сидяков, Степанов, Макогоненко и др. Сидяков пишет, что связь между творчеством Пушкина и Вальтера Скотта гораздо шире, чем заимствование художественных приёмов и сюжетов: «Пушкина - исторического романиста объединяло с В. Скоттом главным образом стремление изображать историческую действительность "современно", "домашним образом"» [13]. При этом исторические события отходят на второй план, а вперёд выступают вымышленные приключения вымышленного персонажа, частная жизнь рядового представителя эпохи. По мнению Альтшуллера, «Капитанская дочка» стала вершиной русского исторического романа вальтер-скоттовского типа. Исследователь выделяет общие для «Капитанской дочки» и романов Вальтера Скотта мотивы, ситуации, формальные приёмы, такие, как маска издателя, за которой скрывается автор, эпиграфы к каждой главе, подлинные и придуманные самим Пушкиным. Альтшуллер сопоставляет «Капитанскую дочку» с романом «Роб Рой», который демонстрирует наибольшую идейно-философскую и сюжетную близость роману Пушкина [14]. Н. Д. Тамарченко [15] выделяет в «Капитанской дочке», наряду с вальтер-скоттовской традицией, черты авантюрного романа.
Помимо романов Вальтера Скотта, исследуются русские и зарубежные источники романа «Капитанская дочка»: роман «Ложный Пётр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачёва» [16], повесть А. П. Крюкова «Рассказ моей бабушки» [17], роман А. Е. Измайлова «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» [18], исторический анекдот А. О. Корниловича «За Богом молитва, за царём служба не пропадают» [19] и др. Наиболее широкий литературный контекст приводится в работе А. 3. Лежнева «Проза Пушкина» [20], в которой особенности поэтики пушкинской прозы выявляются в сопоставлении с произведениями современников, ближайших предшественников и последователей писателя.
История замысла произведения о Пугачёве
Интерес к истории пугачёвского восстания возникает у Пушкина ещё во время ссылки в Михайловском. В ноябре 1824 года в письме к брату Льву Сергеевичу он просит прислать ему «Жизнь Емельки Пугачёва» (т.е. книгу «Ложный Пётр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачёва», изданную в Москве в 1809 году). Возвратившись в Москву, в декабре 1826 года, на вечере у княгини 3. А. Волконской, устроенном в честь М. Н. Волконской, уезжающей в Сибирь к мужу, Пушкин говорит о намерении написать «сочинение о Пугачёве», предприняв ради этого путешествие на Урал и в Сибирь [1].
История возникновения замысла романа из истории пугачёвского восстания и этапы работы подробно исследованы Петруниной и изложены в книге «Проза Пушкина (пути эволюции)». Самый ранний план произведения об офицере Шванвиче, перешедшем на сторону Пугачёва, возник, по мнению исследовательницы, не позднее августа 1832 года. Работа над романом продолжается в январе 1833 года. В начале февраля 1833 года Пушкин обращается к военному министру А. И. Чернышеву с просьбой открыть ему доступ к архивным делам Военного министерства. Из архивных документов Пушкин узнал о Башарине, захваченном пугачёвцами в плен при взятии Ильинской крепости и по просьбе солдат помилованном Пугачёвым. Так возникает новый вариант плана, в центре которого уже не Шванвич, перешедший на сторону мятежников, а офицер, который возвращается в гвардию, «отличившись против Пугачёва».
Работа над историческим сочинением начинается в марте 1833 г. Первая черновая редакция «Истории Пугачёва» закончена 22 мая. По словам Оксмана, «изучение архивных материалов о пугачёвщине, доступ к которым Пушкин получил 25 февраля 1833 года, настолько его увлекло, что вместо романа он сразу же принялся за "Историю Пугачёва"» [2]. Таким образом, идея романа предшествовала идее исторического труда.
Петрунина высказывает гипотезу о происхождении замысла «Истории Пугачёва» из намерения Пушкина «предпослать будущему роману историческое введение о событиях крестьянской войны 1773-1775 гг., на фоне которой развёртывается повествование .. . И лишь позднее это введение переросло в самостоятельное историческое исследование о пугачёвщине, которое по своей проблематике далеко вышло за рамки первоначального замысла» [3].
Работа над «Историей Пугачёва» на время отодвинула реализацию художественного замысла. В августе-сентябре 1833 года Пушкин предпринимает путешествие в Поволжье и Оренбургский край. «Великий художник-реалист и точнейший, глубокий исследователь исторического прошлого, Пушкин хотел увидеть своими глазами места боёв, казачьи станицы, степные крепости и уметы, представить себе расположение войск во время Оренбургской осады и при взятии Казани. Но ещё более он .. . хотел ознакомиться с населением той области, где началось и разгорелось восстание, увидеть ещё живых стариков -свидетелей его, услышать подлинный голос народа, узнать его отношение к восстанию и к его вождю ... » [4].
Приехав с Урала в Болдино, Пушкин завершает работу над «Историей Пугачёва». Исторический труд, прошедший цензуру у Николая I, был опубликован в декабре 1834 года.
Осенью 1834 года возник последний из известных планов «Капитанской дочки» с новым героем, Валуевым. Офицер не переходит на сторону мятежников; он оказывается в плену у Пугачёва и отпущен им в Оренбург. Дворянин-пугачёвец начальных планов окончательно уступает место герою, который сохраняет верность семейным традициям и долгу дворянина.
В сентябре 1836 года окончательный текст романа был представлен в цензуру. Роман был напечатан в четвёртом томе «Современника» 1836 г. - в последней книге журнала, вышедшей при жизни Пушкина. Работа над «Историей Пугачёва» и «Капитанской дочкой» на всех этапах
тесно взаимосвязана. Замысел художественного произведения пробудил к жизни исторические разыскания, которые сложились в единое произведение и, в свою очередь, оказали влияние на окончательный вариант текста романа. «Можно сказать, что "Капитанская дочка" ... писалась одновременно с "Историей Пугачёвского бунта", с ним сописалась, из каждой строки последнего вырастая, каждую перерастая, писалась над страницей, над ней - надстраивалась, сама, свободно и законно, как живое опровержение, здесь рукой поэта творящееся: неправде фактов - самописалась» [5].
Понятие карнавала и карнавализации
По мнению Бахтина, литературный жанр по своей природе отражает наиболее устойчивые тенденции развития литературы, и поэтому в нём всегда присутствуют элементы архаики. Однако она жива лишь потому, что подвергается постоянному обновлению, перерождению. «Жанр возрождается и обновляется на каждом новом этапе развития литературы и в каждом индивидуальном произведении данного жанра. В этом жизнь жанра. ... Жанр живёт настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало» [1].
В произведениях Пушкина, в том числе и в «Капитанской дочке», чётко прослеживается связь с древними жанрами, составляющими серьёзно-смеховую область литературы. Эти жанры, при всём их многообразии, отличает глубокая связь с карнавальным фольклором, специфическое карнавальное мироощущение.
Карнавал (как совокупность всех разнообразных празднеств, обрядов и форм карнавального типа) представляет собой синкретическую зрелищную форму обрядового характера. Это зрелище без разделения на исполнителей и зрителей; его не созерцают, а живут в нём, действуют по его законам, подчинённым весёлой логике «обратности». Карнавал «находится на границах искусства и самой жизни. В сущности, это сама жизнь, но оформленная особым игровым образом» [2].
Празднества карнавального типа занимали огромное место в жизни людей античности. Не меньшее, а может, и большее значение имел карнавал для средневекового человека, чья повседневная жизнь отличалась строгой регламентацией поведения. Существовало множество разновидностей карнавальных празднеств, и все они в совокупности «как бы строили по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь, которым все средневековые люди были в большей или меньшей степени причастны, в которых они в определённые сроки жили» [3].
В карнавале человек освобождается из-под власти социальной иерархии, его поведение становится эксцентричным, «неуместным». Карнавал обручает и сочетает всё, что было разъединено, удалено друг от друга в повседневной жизни. «Пафосом смен и обновлений, сознанием весёлой относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная логика "обратности", ... характерны разнообразные виды пародий и травестий, снижений, профанации, шутовских увенчаний и развенчаний» [4]. Основная цель карнавала - вывернуть наизнанку привычные представления о мире как о разумной иерархической системе, поставить с ног на голову обычный порядок вещей, осмеять всё привычное и застывшее с тем, чтобы через отрицание, осмеяние (символическую смерть) способствовать его возрождению и обновлению.
Язык карнавала - это язык символических конкретно-чувственных форм, от больших и сложных массовых действий до отдельных карнавальных жестов. «Язык этот ... поддаётся известной транспонировке на родственный ему по конкретно-чувственному характеру язык художественных образов, то есть на язык литературы. Эту транспонировку карнавала на язык литературы мы и называем карнавализацией её» [5]. Карнавализованной литературой Бахтин называет литературу, «которая испытала на себе - прямо и непосредственно или косвенно, через ряд посредствующих звеньев, - влияние тех или иных видов карнавального фольклора (античного или средневекового)» [6].
До второй половины XVII века карнавал оставался одной из форм жизни человека, люди были непосредственно причастны к карнавальным действам. «Источником карнавализации был сам карнавал» [7]. Со второй половины XVII века карнавал утрачивает всенародное значение, упрощается, переходит в маскарадную линию празднеств и увеселений, сохранившую преимущественно внешние, декоративные элементы карнавала. В литературе на первое место выходит влияние не самого карнавала, а уже ранее карнавализованной литературы. Таким образом, карнавализация становится литературной традицией. «Карнавал как бы перевоплотился в литературу, именно в определённую могучую линию её развития. Карнавальные формы, транспонированные на язык литературы, стали мощными средствами художественного постижения жизни, стали особым языком, слова и формы которого обладают исключительной силой символического обобщения, то есть обобщения в глубину» [8].
В современных исследованиях до сих пор идут споры о теории карнавала. Исследователи отмечают: «несмотря на то, что понятие карнавализации едва ли не самое известное и распространённое из всех бахтинских терминов, его продуктивность в историко-литературных, теоретических и иных исследованиях оказывается достаточно проблематичной» [9]. В. Л. Махлин видит причины этого как в условиях создания теории народно-смеховой культуры (в период, когда наука находилась в жёстких рамках идеологии и Бахтин не мог изложить свою концепцию в полном объёме), так и в особенностях восприятия идеи карнавала в «ситуации постмодерн», в границах которой теория была прочитана и воспринята неадекватным образом. На наш взгляд, существуют и другие причины недостаточного внимания к идее карнавализации, о которых будет сказано ниже.
Множество исследовательских интерпретаций карнавала и карнавализации привело к возникновению ряда статей, авторы которых стремятся обобщить существующие точки зрения на карнавал, тем или иным образом классифицировать их [10]. Мы приведём несколько точек зрения, чтобы показать специфику восприятия идеи карнавала в литературе. По мнению Б. Гройса, теория народной смеховой культуры воспроизводит атмосферу сталинского террора с его специфической весёлостью, театрализацией, неожиданными увенчаниями и развенчаниями. Таким образом, революция и сталинский террор получают через идею карнавала «теоретическое оправдание в качестве восходящего к архаической традиции ритуального действа» [11]. В. Н. Турбин, напротив, рассуждает о связи карнавала с традициями христианства, опираясь на высказывание Бахтина, сделанное в частной беседе: «И Евангелие карнавал» [12].
