Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Общее и особенное как единое эстетическое целое в динамике интерпретаций эволюционирующих социально- исторических фаз . 9
Глава II. Герои-преобразователи и герои-созерцатели на большаке отечественной истории. Семиотика неповторимого как творческая составляющая общего в литературных исканиях XX века 180
Глава III. Типический герой времени - национально выраженный общечеловек. Ресурсы общечеловеческого дискурса в литературе народов России XX века и в культурно- исторической перспективе 352
Заключение 495
Библиографический список 504
- Общее и особенное как единое эстетическое целое в динамике интерпретаций эволюционирующих социально- исторических фаз
- Герои-преобразователи и герои-созерцатели на большаке отечественной истории. Семиотика неповторимого как творческая составляющая общего в литературных исканиях XX века
- Типический герой времени - национально выраженный общечеловек. Ресурсы общечеловеческого дискурса в литературе народов России XX века и в культурно- исторической перспективе
Введение к работе
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ. Художественная рефлексия отражает жизнь, познает её опосредованно, через семиотику неповторимого у настоящих мастеров изящной словесности, но даже если она обращается к осмыслению прошлого, её творения устремлены, как правило, в будущее - в нравственно-эстетический идеал человечества. Процессы глобализации, резко усилившиеся на рубеже третьего тысячелетия, приводят к обострению основных тенденций общества: дальнейшему росту национального сознания, национального самоопределения и неповторимости, с одной стороны, и с другой - ломке (порой насильственной) национальных границ и интернационализации жизненных преобразований. В этой связи особую актуальность приобретают проблемы взаимовлияния национального и общечеловеческого, как структурообразующее начало в типологии художественно-эстетической мысли. Эволюция общечеловеческих ценностей в настоящее время приобретает особую злободневность. К проблеме «общечеловек», в которой фокусируются национальные и интернациональные (метанациональ-ные) тенденции, не случайно обращались выдающиеся художники слова (Пушкин, Гёте, Гейне, Толстой, Достоевский, Горький, Хемингуэй, Шолохов, Сент-Экзюпери), философы (Кант, Гегель, Руссо, Маркс, Плеханов, Бердяев), критики (Белинский, Добролюбов, Дружинин, Чернышевский), литературоведы (Панин, Тихонравов, Веселовский, Аничков, Потебня).
На заре XX века многие мыслители мечтали о гармоничном развитии человеческих отношений и искренне полагали (особенно из левого лагеря), что это время не так уж далеко. Увы, век минул, его сменил двадцать первый, а противоречие между сознанием гуманистическим и технократическим, между индивидуалистическим и коллективистским перерастает в конфликт. В связи с этим на искусство, художественную мысль, воплощенную в прозе и
поэзии, ложится задача возрождения духовных основ жизни. Это возможно при условии, что художник свободен, внутренне свободен для творчества.
Современный творческий процесс носит парадоксальный характер: получив свободу, литература утрачивает общественное звучание. Разрозненное культурно-историческое пространство пребывает в парадигме усиления особенных, национально-этнических тенденций, поглощаемых встречным, всё более жестким потоком глобализации. Противостоять глобализации, бездуховному космополитизму можно лишь возродив в культуре естественно равновесие национального и общечеловеческого. По-прежнему актуальными являются слова Горького: «В нашем храме чаще и сильнее, чем в других, возглашалось общечеловеческое» (выделено нами - О. П.).
Проблематику избранной темы затрагивали в своих работах Л.К. Дол-гополов [120], В.И. Гусев [116], [117], Л.Н. Малюкова [233], А.А.Спиридонов [346], B.C. Соловьев [344], И.Ж. Бицадзе [49], П. Палиевский [282], И.В. Киреевский [174], P.P. Москвина [253], В.Я. Пропп [302], Ф. Кузнецов [189], СБ. Рассадин [307].
НАУЧНАЯ НОВИЗНА исследуемой темы заключена в комплексном идейно-эстетическом анализе русской литературы XX столетия сквозь призму диалектики национального и общечеловеческого начал в изучении этапов эволюции нравственно-эстетического идеала в отечественной культуре и его влияния на формирование национальной культурной ментальносте, в исследовании процесса культурно-исторического «сближения - отталкивания» разнородных в философско-этическом и нравственно-эстетическом отношении творческих систем, обретения национальными литературами России жизнеутверждающих форм словесного искусства в плоскости общечеловеческих ценностей.
В научный оборот вводится большой фактологический материал по литературе, философии, социологии, литературоведению, связанный проблемой национального и общечеловеческого.
ОСНОВНАЯ ЦЕЛЬ ДИССЕРТАЦИОННОЙ РАБОТЫ: выявление фундаментальных тенденций литературного процесса двадцатого столетия в рамках эстетической монады - сочетания общего (общечеловеческое), особенного (национальное) и единичного (личность как героя-писателя, так и героя его произведений).
Для реализации поставленной цели в диссертации решаются следующие задачи:
исследование общего и особенного как единого эстетического целого в динамике интерпретаций эволюционирующих культурно-исторических фаз (от реализма XIX в. до социалистического реализма XX в.);
анализ идейно-содержательной сущности образов героев-преобразователей и героев-созерцателей в контексте художественных повествований XIX-XX столетий; выявление в литературных исканиях XX века семиотики неповторимого как общей творческой составляющей культурного поля;
обоснование того, что типический герой времени - национально-выраженный общечеловек; прояснение ресурсов общечеловеческого дискурса в литературе народов России XX столетия и в культурно-исторической перспективе.
МАТЕРИАЛОМ для исследования послужили фундаментальные в концептуальном отношении труды, посвященные разработке нравственно-эстетического идеала общественной жизни: мыслителей эпохи Возрождения Ф. Бэкона, П. де Мирандоллы; Просвещения Г. Гобса, Д. Локка, Ж.-Ж. Руссо, Д. Дидро, Сен-Симона; философов И. Канта, Г. Гегеля; литературных критиков В. Белинского, Н. Добролюбова, А. Герцена, Н. Чернышевского, А. Дружинина; идеологов марксизма К. Маркса, В. Плеханова; представителей отечественного литературоведения: А.Н. Пыпина, Н.С. Тихонравова,
А.А. Шахова, А.Н. Веселовского, Е.В. Аничкова, А.А. Потебни, В.Н. Перетца, Ю.И. Айхенвальда и др.; художественные произведения Л. Андреева, М. Горького, Е. Шварца, А. Ахматовой, А. Блока, А. Чапыгина, С. Злобина, В. Шукшина, Б. Окуджавы, Ю. Трифонова, М. Шолохова, Ю. Бондарева, Н. Тихонова, В. Луговского, Н. Заболоцкого, В. Звягинцева, М. Луконина, М. Дудина, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, С. Куняева, Р. Казаковой, В. За-круткина, Г. Федосеева, Н. Шундика, А. Калинина, Б. Кербабаева, А. Кешо-кова, Ч. Айтматова, А. Алимжанова, И. Есенберлина, Г. Абашидзе, С. Кури-лова, Ю. Рытхэу, А. Мухтара, Э. Кипиани, М. Стельмаха, А. Упита, Ю. Бал-тушиса, М. Слуцкиса, П. Куусберга и др.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ И ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ основой диссертационного исследования явились работы классиков отечественной и зарубежной философии и филологии: И. Канта, Г. Гегеля, Г. Плеханова, А. Потебни, Д. Лихачева, Б. Эйхенбаума, М. Бахтина, Н. Бердяева, А. Камю, К. Яс-перса, Ж.-П. Сартра, труды современных литературоведов и критиков: А. Бочарова, И. Виноградова, В. Гусева, Ф. Кузнецова, Н. Николаевой, П. Палиев-ского, С. Петрова, С. Рассадина, Н. Скатова, П. Стрюкова, А. Туркова.
МЕТОДАМИ исследования являются культурно-исторический, сравнительно-типологический, аксиологический, опирающиеся на принципы диалектической логики: восхождение от абстрактно-всеобщего до конкретно-всеобщего; единство и противоречивость исторического и логического; взаимосвязь непрерывного и дискретного.
ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ значение диссертации заключается в исследовании содержательной сущности национального и общечеловеческого в контексте художественно-исторической мысли XX столетия; в обозначении актуальной ретроспекции в развитии нравственно-эстетического идеала отече-
ственной литературы XIX-XX веков; в обозначении типа героя-преобразователя и героя-созерцателя; в актуализации проблемы «национально выраженный общечеловек».
ПРАКТИЧЕСКАЯ значимость работы состоит в возможности использования её материалов и результатов при чтении курса «История русской литературы XX века», «Теория литературы»; при подготовке спецкурсов и проведении спецсеминаров, посвященных проблеме взаимовлияния национальных и общечеловеческих начал; при написании курсовых и дипломных работ.
НА ЗАЩИТУ ВЫНОСЯТСЯ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ:
Основной типологической чертой эволюции западно-европейской художественно-эстетической мысли является движение общечеловеческого идеала от проявления абстрактно-элитарных свойств (Аристотель, Аквин-ский, Хатченсон) в сторону обретения общественно-гражданского пафоса (Дидро, Руссо, Кант, Гегель).
Отличительной особенностью формирования отечественной научной и литературно-критической мысли XIX-XX веков является эволюция нравственно-эстетического идеала от познания национальных свойств древнерусской поэтики (житие, летопись, былина) к обозначению типологических черт характера межкультурных диалогов, запёчатлённых в творчестве Достоевского, Толстого, Тургенева, Гончарова.
Диалектика национального и общечеловеческих начал в литературе соцреализма (М. Горький, Л. Леонов, А. Чапыгин, М. Шолохов, В. Шукшин, Ю. Бондарев, Ю. Трифонов) определяется особой гуманистической природой созидательного пафоса, подтверждаемого органикой взаимоотношения правды художественной и правды исторической.
4. Идейно-эстетические параметры творческого диалога западно
европейской и отечественной культурных цивилизаций определяются в кон-
тексте художественных повествований Ф. Достоевского и Г. Ибсена, Л. Толстого и Г. Флобера, М. Горького и Р. Музиля, М. Шолохова и Э. Хемингуэя моментами философско-нравственного осмысления «проклятых вопросов бытия»: жизни и смерти, войны и мира, любви и ненависти, веры и безверия.
5. Национально выраженный «Общечеловек» - это не просто типический герой XX века, это принципиально новое явление художественной рефлексии, точка опоры и перспектива духовной эволюции человечества. Его появление, характерные черты и значение для общественной жизни в полной мере открыла русская многонациональная литература, литература народов России. В этой связи ресурсы общечеловеческого дискурса неисчерпаемы и послужат не одному поколению литераторов темой их творческих исканий.
АПРОБАЦИЯ ДИССЕРТАЦИОННОЙ РАБОТЫ. Основные положения исследования нашли отражение в публикациях монографического характера: «Герои-преобразователи и герои-созерцатели на большаке отечественной литературной мысли. XX век» (Краснодар, 2000); «Многонациональное культурное поле. По страницам русской литературы, литературы народов России (XX век)» (Краснодар, 2001); «Проблемы национального и общечеловеческого в контексте движущейся художественно-исторической мысли (актуальная ретроспекция)» (Краснодар, 2002); в ряде научных и критических статей; в выступлениях на региональных научных конференциях, посвященных проблемам межнационального общения.
СТРУКТУРА И ОБЪЁМ ДИССЕРТАЦИИ. Работа состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии. Библиографический список составляет 433 наименования.
Общее и особенное как единое эстетическое целое в динамике интерпретаций эволюционирующих социально- исторических фаз
Рассказывают, что Микеланджело, закончив своего «Моисея», приказал ему: «Встань и скажи!». Когда же скульптура не «встала», мастер изо всех сил ударил ее по колену и... заплакал.
В истории мировой культуры это далеко не единственный пример, когда мастера искусств мечтали о действенности своего творчества. Каждый великий писатель жаждал увидеть, как его слово будет воздействовать на прогрессивную ПЕРЕДЕЛКУ человека. Во всяком случае, лелеял такую надежду. Вполне естественно, что, подобно Микеланджело, каждый связывал такую надежду со своим героем. И вот уже бедный идальго из захолустья, вооружившись обломками старого оружия, отправляется на старой кляче в поход, рассчитывая одним ударом покончить со всем, что полнит мир обидами и угнетением. И вот уже ученый-чернокнижник, заложив душу черту, выходит из своего затворничества, бросается в поток жизни с надеждой найти то единственное начало, которое наконец-то принесёт человеку и человечеству понимание смысла бытия.
Многообразны формы выражения этой общечеловеческой тенденции в мировой литературе. Несравненный сатирик, проклиная «расейские» условия, когда все сводилось к правилу: «литератор пописывает, а он, читатель, почитывает», упорно стремился создать образы, достойные стать для читателя положительным примером. Лев Толстой бросал работу над романами и сочинял незамысловатые рассказы для народного чтения [363]. Ему казалось: они дадут больший эффект в перевоспитании людей, что поведет затем к изменению всей жизни. Достоевский расшатывал устои мира тоже во имя его практического обновления. А чтобы ускорить обновление, рекомендовал читателю взять себе за образец таких героев, как князь Мышкин [122], Алеша Карамазов [121]. И редко кто не завидовал Руссо, сумевшему словом, только словом одухотворить Францию, а через нее чуть ли не целый свет. Но даже автор «Общественного договора» не мог найти подлинное соединение между «мечтой искусства» и «искусством действия», если воспользоваться крылатыми словами Р. Роллана.
На вопрос о месте художника в современном мире, как мы помним, Ромен Роллан отвечал: «Героический оптимизм, активное вторжение искусства в жизнь, бетховенская энергия и воля высокого искусства, достойного человека, и воспитание человека, достойного высокого эстетического идеала».
Иную позицию, противоположную занимаемой героями Р. Ролана и Мартена дю Гара, избирает композитор Леверкюн в «Докторе Фаустусе» Т. Манна [234].
В образе Леверкюна Т. Манн обращается к анализу другой общественной среды и иной эстетической программы. Леверкюн - носитель антиобщественного сознания, его гений направлен как бы внутрь замкнутого мира личности, это анти-Бетховен в нашем мире. Он считает себя призванным запечатлеть страшные проявления агуманистической сути современного ему общественного развития, и прежде всего немецкой бюргерской действительности накануне фашистской диктатуры, но делает он это в обесчеловеченном модернистском плане об утраченной человечности.
У Ромена Роллана гениальный композитор верил в преобразующую миссию искусства и, движимый героическим энтузиазмом, стремился создать музыку, которая объединит людей в великом братстве. У Т. Манна - это уже утраченный идеал, хотя творчество Леверкюна - протест против надвигающегося фашистского варварства, а музыка мыслится ее создателем как прорыв к людям, их «освобождение». Но достижима ли цель и какой ценой? Ценой диссонанса, который правит миром, отступлением от завоеванных человечеством ценностей. И Леверкюн вступает в спор с гуманизмом Гете и объединяющей мир гармонией Бетховена. Он одержим идеей лишить землю «Фауста» и «Девятой симфонии», переписав их по-своему в скорбно-патологическом «Плаче доктора Фаустуса».
Здесь небезынтересно отметить различия в поэтической системе писателей, которые раздумывают над одними и теми же проблемами, но придают им несовместимую идейную и художественную интерпретацию.
Бросается в глаза «открытая», разомкнутая в мир композиция Горького, Роллана и Мартена дю Гара и «закрытая» - в «Докторе Фаустусе», в «Волшебной горе». В построении произведений Т. Манна как бы овеществлена изоляция человека от истории, продемонстрирована несовместимость личной жизни и политики, деятельности интеллектуала и реальной борьбы.
Вопрос «быть или не быть?», сформулированный Шекспиром, оказался симптоматичным для мировой литературы, которая столкнулась с судьбами человека в условиях антагонистического общества. «Быть или не быть человеку?» - так в несколько иной плоскости встал он перед художниками-реалистами XIX и XX веков, которые задумывались над историческими судьбами человечества, над историческим опытом народа, над его будущим. Собственно говоря, шекспировский вопрос упорно продолжает звучать, приобретая все более трагическую напряженность и в наше время.
Человек и природа, личность и народ, народ и история - вот концентрические круги общей, постоянно усложняющейся проблематики искусства. И творческий метод - это не свод правил и рекомендаций, как писать, не совокупность разрозненных черт и признаков (которые постоянно могут видоизменяться в зависимости от точек отсчета, исторического развития и эволюции писателя), а целостная творческая концепция. Скажем так: это всегда открытие мира и одновременно - позиция писателя в мире.
Настоящий, большой писатель отражает эпоху и выражает себя, свою творческую индивидуальность. Эпоха в творчестве самых разных писателей дает неоднозначные решения проблем жизни народа, и писатель, отвечая на «вечные вопросы» бытия, задумываясь над смыслом происходящего, выражает свое к нему отношение, конкретно-историческое и социально обусловленное.
Попробуем войти в проблематику творческого метода как образной концепции жизни, обратясь к двум очень непохожим пьесам о тяжелой и справедливой борьбе с фашизмом с тем, чтобы сама дистанция между этими произведениями помогла выявить позицию каждого из писателей, их творческий метод и позволила бы наметить типологическое различие во многом сходных художественных решений во взгляде на общее.
Герои-преобразователи и герои-созерцатели на большаке отечественной истории. Семиотика неповторимого как творческая составляющая общего в литературных исканиях XX века
Если бы человеческие идеи могли самостоятельно чувствовать, то какие бы великие драмы переживали теории, рожденные для того, чтобы познать истинные причины зла и реально указать человеку, как избавиться от страданий.
Альбер Камю в своем эссе «Миф о Сизифе» категорично, но, по-видимому, обоснованно поставил вопрос так: «Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии» [155, 233]. И хотя ответ на этот вопрос в принципе ищет каждый мыслящий на Земле, ищет конкретно для себя, Камю прав: вопрос «стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?», это составная часть проблемы -«в чем смысл жизни человека и главное - человечества?». Действительно ли «человек рожден для счастья, как птица для полета», или путь к счастью лежит только через страдания, поскольку «бог терпел и нам велел!».
«Страдание - позор мира, и надобно его ненавидеть для того, чтобы истребить», - так Горький характеризовал действенную направленность гуманизма, в котором писатель видел свое этическое и эстетическое кредо, основанное на вере в человека. Нужно не просто мир видеть несчастным, а покончить с несчастьем. Это было сказано на рубеже XX столетия.
В другой связи Горький писал: «Никогда и никто еще не решался осмеять страдание, которое для множества людей было и остается любимой их профессией. Никогда еще и ни у кого страдание не возбуждало чувства брезгливости. Освященное религией «страдающего бога», оно играло в истории роль «первой скрипки», «лейтмотива», основной мелодии жизни» [211, 166]. Вероятно, не случайно Василий Васильевич Розанов, оригинальный мыслитель России, был врагом не церкви, а Самого Христа, «который заворожил мир красотой смерти» (подчеркнуто нами - О. П.) [46, 137].
Свой символ веры писатель провозгласил в поэтической декларации «Человек», написанной, по словам самого писателя, «громкими и грубыми» словами. То, что было сказано в этом произведении, было мечтой и идеалом, ради которых жил и работал автор «Детства» и «Моих университетов», прекрасно зная реальные тяготы и трагические стороны жизни. «Многое мною испытано, - писал он, - часто смерть смотрела в очи мне и дышала в лицо мое холодом и хотела убить мне сердце леденящим дыханием ужаса, -но и смерть не убила мечты моей».
А. Н. Тихонов на эти слова замечает в своих воспоминаниях: «Горький ничуть не преувеличивал, когда писал о смерти, дышавшей в лицо его холодом, о крылатом безумии и разрушительной силе сомнения, - это не поэтические метафоры, а реальные факты его биографии. Он шел к Человеку трудным, извилистым путем, о котором написал впоследствии, через тридцать с лишком лет» [338, 144-145].
Остановимся в этой связи более подробно на сопоставлении творческого пути Максима Горького (1868-1936) и Леонида Андреева (1871-1919), который вошел в литературу при внимательной и заботливой поддержке Горького.
Известно, что обоих писателей соединяла и многолетняя дружба, и близость по работе в книгоиздательстве «Знание»; оба начинали с критики окружающей действительности и сочувственного отношения к маленькому, забитому человеку из народа; оба верили в силу человеческого разума и считали себя романтиками, сходясь в неприятии буржуазного быта, мещанства, обывательщины.
Однако с самого начала наметились разъединительные линии и в общественных позициях, и в творческих принципах каждого из них. И потому так и остался неосуществленным замысел совместной пьесы, фигурировавшей в переписке под заглавием «Астроном». Появились две пьесы, которые были разными в самом своем существе, хотя и сохранявшими известную общность еще в названиях - драма Андреева «К звездам» (1905) и «Дети солнца» (1905) Горького. Писатели разошлись в интерпретации своей эпохи, в принципах воссоздания и трактовке характеров. Да и общность названий, бросающаяся в глаза при первом взгляде, уступает место ощущению разно-направленности. Призыву к отдаленным светам, через огромную ночь герои Горького противопоставят призыв к светлой и разумной жизни, близкий пушкинскому: «Да здравствует солнце! Да скроется тьма!», хотя на психологическую характеристику одного из персонажей пьесы Андреева обратил внимание Ленин: «...Поймите вы, жалкие люди, что быть 11-го декабря в Москве... и не говорить о восставшем народе могли бы только черносотенцы или педанты с совершенно выхолощенной душой вроде Поллака в «К звездам» Леонида Андреева» [198, 389].
Затем последовал разрыв, болезненно переживаемый обоими писателями, а все попытки наладить отношения не могли остановить продолжавшегося расхождения в понимании основ жизни и творчества.
Кому как не Горькому, прошедшему «университеты жизни», было знать все низкое, безобразное в людях, но именно он нашел в себе силы для преодоления тяжелых сомнений и безнадежности, справился с «зубной болью в сердце». Собственно, внутренний пафос его автобиографической трилогии и заключался в нахождении противоядия против злого и темного в людях, в жизни.
Но если Горький через трудные раздумья и искания приходил к утверждению позитивного содержания жизни, к пониманию поступательного движения истории при всей ее сложности и противоречивости, то творчество Андреева развивалось как бы в противоположном направлении. Он все дальше и дальше уходил от исторического жизнеутверждения. Если в 1901 году, в связи с постановкой «Дикой утки» Г. Ибсена, он еще писал: «Победит то, что находится в союзе с самой жизнью; то, что укрепляет ее корни и оправдывает ее. Остается только то, что полезно для жизни; все вредное для нее рано или поздно гибнет, гибнет фатально, неотвратимо. Пусть сегодня оно стоит несокрушимой стеной, о которую в бесплодной борьбе разбиваются лбы благороднейших людей, - завтра оно падет. Падет, ибо оно задумало задержать самую жизнь» [193, 144-145], по мере формирования взглядов писателя, выраженных им в «Бездне» (1902), «Тьме» (1907), «Мысли» (1914), становится заметнее влияние, оказываемое на него философией Шопенгауэра и Э. Гартмана. В согласии с их системами он начинает утверждать, что жизнь лишь проявление неразумных стихийных сил и разрушительных инстинктов. В «Анатэме» (1908), в «Елеазаре» (1911) мысль о мощи и красоте жизни побивается «грозным ужасом Бесконечного» и безраздельнее становится настроение неверия в возможность преобразования действительности [11].
Типический герой времени - национально выраженный общечеловек. Ресурсы общечеловеческого дискурса в литературе народов России XX века и в культурно- исторической перспективе
Академик Д.С. Лихачев убежден, что история культуры есть ее накопление. При всем национальном многообразии задача культуры одна: служить этическому и эстетическому воспитанию человека Земли. Это в полной мере относится к словесной культуре народов России, к ее многонациональной литературе.
Палитра художественного слова России поражает своим языковым и творческим многообразием. Наверное, ни одна страна мира не имеет такого многогранного взаимовлияния литературных потоков. А ведь в старой России, по данным переписи 1897 г., среди населения в возрасте до 9 лет и старше неграмотные составляли 76 %, среди женщин - 88 %, а в Средней Азии грамотных из числа нерусских были единицы. Более 40 народностей, проживавших на территории Российской империи, не имели даже своей письменности [185, 91].
После Октября 1917 года литературный процесс в стране развивался противоречиво: формирование и взаимовлияние национальной художественной словесности при помощи и... жестком контроле власти. И тем не менее в бывшей Российской империи произошла подлинная культурная революция, в которой огромную роль играла многонациональная литература.
Но прежде чем должен был начаться процесс взаимодействия и взаимообогащения литератур, народам России необходимо было, во-первых, собрать и усвоить все, что составляло фонд их собственных культур, разобраться в характере общности, именуемой «национальная литература»; во-вторых, приступить к планомерному и систематическому знакомству с литературой народов-соседей.
Не застывшую догму, не комплекс эстетических нормативов, а творческий поиск своих путей, идеал художественного многообразия завещал Горький своим последователям. Некогда Леонид Леонов говорил примерно так: «Все мы, по сути дела, выпорхнули из широкого горьковского рукава». А речь шла о таких хороших и разных русских писателях, как сам Леонид Максимович, как Константин Федин, Николай Тихонов, Всеволод Иванов и др.
О своем горьковском «происхождении» говорят и художники, не только индивидуально, но и национально различные и, как правило, наиболее глубоко и полно представляющие свою национальную стихию, - С. Айни, М. Ауэзов, Б. Кербабаев, Т. Сыдыкбеков и многие, многие другие. Многообразие представляет собою характерную черту горьковской «школы». Сад-риддин Айни (1896-1954) - [70, 110-111] неоднократно называл себя учеником Горького, говорил, что широкое использование фольклорного материала в романах «Дохунда» (1927-29) и «Рабы» (1934) связано с указаниями Алексея Максимовича, а «Воспоминания» («Бухара») (1949-54) написаны им под влиянием глубоко изученного творчества Горького [71, 80], [8], [325, 25]. А Леонид Леонов подтверждает это своим компетентным мнением: «Читатель воспринимает книгу Айни, умудренного богатейшим жизненным опытом писателя с острым горьковским взором и большим чутким сердцем, как оружие в сегодняшней борьбе народов Востока против иностранных колонизаторов» [202].
Говоря о решающем значении Горького для развития молодых национальных советских литератур (и, в частности, для казахской литературы), Мухтар Ауэзов (1897-1961) - [267, 258] в числе казахских последователей Горького называет и Г. Мусрепова, и С. Муканова, и Майлина, и Джансугу-рова, и Сейфуллина, и, наконец, самого себя. «Из образно-сюжетных построений Горького я помню в своей творческой практике огромное влияние повести «Челкаш» на обрисовку характера и социального окружения моего героя Бахты-Гул из повести «Караш-Караш» [18, 247].
Если мы обратимся к такому произведению, как «Школа жизни» (1952-53) Сабита Муканова (1900-1973) - [268, 1010-1011], сопричисленному к книгам, написанным в результате «учебы у Горького», то именно здесь мы с особой ясностью увидим н определим существо этой учебы. Там, где Сабит Муканов непосредственно идет от жизни, отнюдь не подражая Горькому или кому-нибудь другому, а следуя лишь горьковскому методу обобщения, его традиция выступает с очевидностью, при всей национальной несхожести рисуемых автором персонажей с горьковскими и вне зависимости от наличия или отсутствия конкретных горьковских символов (Сокол, Уж и др.). А там, где, рисуя иной раз и романтические ситуации, С. Муканов стремится подражать Горькому, там, при всей наглядности этого подражания, о горьков-ской традиции говорить трудно.
Мухтар Ауэзов писал в свое время о произведении тувинского писателя Салчака Тока (1901-1973) - [384, 530] «Слово арата» (1948) как о повести самобытного художника, написанной в горьковской традиции, особо выделяя образ матери героя-повествователя Тас-Баштыг, родственный женским образам самого Ауэзова: «Тас-Баштыг - правдивый, конкретный, националь-но-исторически яркий и живой образ - оказывается глубоко родственной своим гуманизмом горьковской Ниловне, хотя пути их жизни, и характеры, и портретная характеристика совершенно своеобразны» [203].
Хочется вспомнить напечатанную в свое время в «Литературном критике» и вновь опубликованную уже в наши дни «Литературной Россией» статью Андрея Платонова (1899-1951) - [141, 555-556], [292, 226-255] «Пушкин и Горький» (1937), где автор доказывает, что Горький является прямым продолжателем пушкинской традиции. Статья эта принадлежит перу не литературоведа, а художника, и доказательства ее, пусть зачастую и спорные, идут не столько от научной логики, сколько от художественного образа, но тем нагляднее обнаруживают они плодотворную творческую мысль, своего рода концепцию традиции. Андрей Платонов доказывает, что Горький - это и есть тот новый пророк, появление которого предвидел Пушкин в своем гениальном стихотворении и которым был сам Пушкин в своем времени.
По Платонову, «Горький скорее пророк, требующий преобразования жизни, чем писатель в обычном смысле...». Он пушкинский именно последователь, пушкинского типа пророк, так как «...ищет и находит людей будущего в том же единственном месте, где их находил и Пушкин, - в народе, зачумленном горем и нуждою, обессиленном каторжной работой и все же хранящем в себе тайну своего терпения и существования и свет того воодушевления, который Пушкин превратил некогда в «уголь, пылающий огнем».
В пушкинских образах (Арины Родионовны, няни из «Евгения Онегина») А. Платонов видит зарождение темы матери, «которой почти никто из классиков до Горького всерьез и самой по себе не занимался. Горький развернул эту тему в роман всемирного, принципиального значения, в этом отношении он завершил дело, лишь намеченное Пушкиным».
Называя Горького «наиболее совершенным и оригинальным учеником Пушкина, дошедшим до пророческих вершин искусства воспитателем пролетариата...», А. Платонов стремится определить Горького как продолжателя творчества Пушкина «не в формальном отношении, а по существу и по духу».
Любопытно, что А. Платонов приводит такой пример внутренней общности двух художников-«пророков», которая с первого взгляда предстает перед читателем скорее как противоположность. Он сравнивает «Вакхическую песню» с «Песней о Соколе» и «Буревестником» Горького. «Что общего по форме в этих произведениях! - Очень мало. Что общего по теме и духу? - Все общее, одна и та же страсть и мысль» [204, 11].
По поводу отдельных примеров и положений А. Платонова можно и должно спорить, но основная мысль его статьи - концепция традиции -окажется во многом совпадающей с концепцией самого Горького, с тем, как он сам советовал молодым писателям учиться у старших.
