Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Толстой в 1850-е годы. "крестовый поход" против плоти и мечты о семейном счастье стр.31
1.1. Идеал "духовной" любви и идеал самоотречения стр.31
1.2. "Семейное счастье": воплощение "любви -дружбы" и "смиренного" брака стр.45
1.3.Казачка Марьяна как толстовский "идеал Мадонны". стр.51
ГЛАВА 2. Толстой в 1860-е годы. конфликт духа и плоти в романе "война и мир" стр.62
2.1 . Антиплотское "веяние" романа "Война и мир". стр.67
2.1.1 .Болконские о любви и супружестве стр.68
2.1.2.Пьер Безухое: "он очень мил, он не имеет пола". стр.76
2.1.3.Смертноносный Эрос стр.78
2.2."Дневной" Толстой: власть семьи и рода стр.82
2.3."Ночной" Толстой стр.91
2.3.1 .Обожествление смерти в романе "Война и мир". стр.92
2.3.2. "Общая" жизнь Платона Каратаева стр.102
2.3.3.Смерть князя Андрея: торжество "духовной" любви стр.106
ГЛАВА 3. Толстой в 1870 и 1880-е годы. неудовлетворенность семейной жизнью и обращение к духу стр.116
3.1 . Роман "Анна Каренина" как антисемейный роман стр. 116
3.2. Дурная тень" Анны Карениной стр.122
3.3.От "Анны Карениной"к "Крейцеровой сонате". Анафема плоти и развенчание семьи стр.144
ГЛАВА 4. Толстой после крейцеровой сонаты. преодоление плоти и пола стр.191
Заключение стр.207
Библиография стр.211
- Идеал "духовной" любви и идеал самоотречения
- Антиплотское "веяние" романа "Война и мир".
- Роман "Анна Каренина" как антисемейный роман
- Толстой после крейцеровой сонаты. преодоление плоти и пола
Введение к работе
Ю.М. Лотман писал: "Предоставляя человеку возможность говорить с самим собой на разных языках и кодировать свое собственное «я» разными способами, искусство помогает ему решить одну из самых существенных психологических задач - определить свою собственную сущность"1. Наглядным свидетельством этому является творчество Л.Н. Толстого. Едва ли не каждое произведение великого русского писателя можно воспринимать как программное, как своеобразный манифест, подытоживающий его искания и упорядочивающий их в систему. Толстовские произведения следовало бы рассматривать в качестве жизненной платформы писателя, его бытийного кодекса, предписывающего ему этические нормы и правила поведения. В. Шкловский считал, что "литературный поиск -поиск нового смысла жизни"2. Доминантой творчества Толстого действительно следует признать "поиск нового смысла жизни". В основе многих произведений Толстого лежит одна и та же "бродячая" сюжетная линия: герой, либо сбившийся с верного пути -Иван Ильич в "Смерти Ивана Ильича", отец Сергий в "Отце Сергии", Брехунов в "Хозяине и работнике", Никита во "Власти тьмы", Степан Пелагеюшкин в "Фальшивом купоне", либо настойчиво ищущий его, герой - искатель, как правило, автобиографический персонаж -Пьер Безухов в "Войне и мире", Левин в "Анне Карениной", Нехлюдов в "Воскресении", оказавшись в экстремальном положении, радикальным образом нарушающем привычное течение жизни /больному Йвану Ильичу и заблудившемуся в метели Брехунову грозит смерть, отец Сергий поддался соблазну похоти, Никита и Степан Пелагеюшкин пролили невинную кровь, Пьер попал в плен,
1 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 80.
2 Шкловский В. Энергия заблуждения. М, 1981. С. 138.
Левина преследует мысль о самоубийстве, Нехлюдов судит им самим погубленную девушку/, ПРОЗРЕВАЕТ. Прозрение это происходит в присутствии ПРОСТОЛЮДИНА - простодушный Герасим в "Смерти Ивана Ильича", измученная Пашенька в "Отце Сергии", безропотный Никита в "Хозяине и работнике", "косноязычный" Аким во "Власти тьмы", "кроткая" Марья Семеновна в "Фальшивом купоне", "круглый" Платон Каратаев в "Войне и мире", "правдивый старик" Фоканыч в "Анне Карениной", о котором говорит мужик Федор, революционеры и безымянный странник в "Воскресении", - в результате встречи и общения с ними. Под прозрением нужно понимать ПОСТИЖЕНИЕ ЖИЗНЕННОЙ МУДРОСТИ, носителем и воплощением которой является простолюдин. Прозревший герой в будущем будет руководствоваться житейской философией простолюдина, его заветами и наставлениями, предполагающими верховенство "божественного" над "человеческим". Прозревший герой, постигнувший жизненную мудрость, преодолевает в себе "человеческое", "земное", "материальное", и устремляется к "божественному", "небесному", "духовному". Другими словами, прозрение изображается Толстым как "переоценка всех ценностей", сущность которой сводится, условно говоря, к осознанию преимущества "духовных" благ над "материальными", к победе духа над плотью.
Торжество духа над плотью является фундаментальным положением "толстовства" вообще и толстовской идеологии любви в частности. В творчестве Толстого, в зависимости от соотношения плотского и духовного начал, можно выделить три рода любви: 1) любовь "человеческая, слишком человеческая", любовь исключительно плотская, сексуальная. Выражаясь по-иному, сладострастное чувственное вожделение, низменная похоть, "дурная страсть";
2) любовь "естественная", не исключающая плотского влечения, но отнюдь не преследующая чувственного наслаждения. Из-за обращенности плоти к духу "естественную" любовь можно еще определить как "плотски-духовную"; 3) любовь "духовная" или, пользуясь выражением князя Андрея из "Войны и мира", "божеская", любовь абсолютно бескорыстная и бесплотная.
Ближе к старости Толстой относился к "духовной" любви как к своего рода "категорическому императиву", долженствующему раз и навсегда изменить сначала сознание, а потом и бытие человека. Эта "духовная" любовь, заботящаяся не о своем, а о благе другого, в глазах Толстого была основной предпосылкой для осуществления идеи о всемирном братстве и единении, о "Царстве Божием на земле". Е.Н. Купреянова отмечала, что "духовное начало" мыслилось Толстым "альтруистическим, а телесное - эгоистическим"1. Говоря иначе, "«плоть» - это то, что характеризует индивидуально-эгоистическое, физическое, «конечное» бытие человека, что заставляет его гоняться за физическим благом и в нем видеть высший смысл и счастье жизни. На этой почве возникает грубая чувственность, своекорыстие и себялюбие, «телесная праздность», порождающая ложь и горе, обман и зло. «Дух» - способность отрешиться от жизни для себя, преодолеть соблазн плоти, и приблизиться к бессмертному, к жизни для души, для других, к тому, что ведет к единению людей"2.
Или, как писал Толстой в своем этическом завещании-сборнике "Путь жизни", - "для того, чтобы жить для души, надо по-
1 Купреянова Е.Н. ^Эстетика Л.Н. Толстого, М.-Л., 1966, С. 88.
2 Пруцков Н.И. Л.Н. Толстой, история, современность.// Л.Н.Толстой и русская литературно-
общественная мысль. Л., 1979, С. 11.
давлять похоти тела"1. Во вступительной статье к сборнику "Русский Эрос, или философия любви в России" В.П. Шестаков заметил: "... русские мыслители начала века развивали гуманистическую традицию в понимании природы любви и, обращаясь к потаенным вопросам пола, связывали сексуальную энергию человека не только с продолжением рода, но и с пониманием духовной культуры человека - с религией, художественным творчеством, с поиском новых нравственных ценностей. Философия любви оказывается одновременно и этикой, и эстетикой, и психологией, и постижением божественного. Этот синкретизм - одна из характерных особенностей русского Эроса"2. Слова исследователя вполне применимы и к Толстому: толстовское искусство любить является одновременно и искусством жить. Ибо кто правильно любит - тот и правильно живет.
А.В. Дружинин, один из первых критиков толстовского творчества, писал, что "критики наши часто грешат тем, что любят по поводу каждого отдельного произведения делать общие выводы о направлении писателя, только что напечатавшего это произведение. <...> Взамен того, у нас мало статей, в которых разбирают писателя за известное время своей деятельности, в общей сложности своих произведений. То, что мы теперь говорим, весьма важно, например, в отношении к графу Толстому, как писателю значительной самостоятельности. У него одна вещь беспрестанно дополняет другую, вяжется с общею массою повестей и служит выражением той свободы творчества, о которой мы столько говорим"3.
1 Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. (Юбки. изд.). М; Л., 1928 - 1958. Т. 45. С. 320. Далее
все ссылки на это издание будут даваться в тексте с указанием в скобках тома (на первом месте) н стра
ницы.
2 Розанов В.В. Русский Эрос, или философия любви в России. М., 1991. С.7.
* Дружинин А.В. "Метель" .- "Два гусара". Повести графа Л.Н. Толстого.// Дружинин А.В. Литературная критика. М., 1983. С. 107.
В советском толстоведении, как известно, была принята и поддерживалась большинством исследователей очень жесткая периодизация толстовского творчества, согласно которой выделялись два резко противопоставленных друг другу периода его деятельности и обоснованием которой служил произошедший на рубеже 1870-1880-х гг. так называемый "перелом" в мировоззрении писателя, вследствие которого он порвал как с прежним образом жизни, так и с прежней манерой письма. Поэтому между двумя произведениями, написанными в разные периоды творчества, по мнению ученых, - не могла существовать тесная идейная близость: до "перелома" Толстой был преимущественно "художником", после же "перелома" -моралистом и проповедником, религиозным реформатором, "мыслителем", "юродствующим во Христе". Официальное мнение советской науки о Толстом по этому поводу содержится в следующем высказывании М.Б. Храпченко: "Совершенно неправомерно распространять на произведения Толстого 50-70-х годов те религиозно-аскетические идеи, которые получили развитие в его нравственной философии после идейного перелома"1.
Тем не менее некоторые исследователи придерживались прямо противоположной точки зрения. В своих работах они заявляли о постоянстве взглядов писателя в течение всего его творческого пути. Д.Ю. Квитко писал, что "чем больше мы сравниваем его учение с первоначальными взглядами его, тем больше приходим к убеждению, что «духовный перелом» его - ничем неоправданное предположение. Наоборот, и характер его и взгляды остались почти теми же"2. Т.И. Полнер отмечал, что "элементы последующих сочинений и последующего учения можно легко указать у Толстого и до поло-
1 Храпченко МБ, Лев Толстой, как художник. М., 1978. С. 174. 3 Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М., 1928. С. 94.
вины 70-х гг. И гораздо чаще и больше - в его полусознательном, интуитивном художественном творчестве, чем в дневниках, статьях и письмах. Стержень оставался тот же. В юном Толстом уже были заложены, как и у всякого другого, его будущие возможности"1. М.М. Бахтин считал, что "провести непрерывную линию между первыми и последними произведениями очень легко. Те темы и те идейные установки, которые начали преобладать во втором периоде творчества Толстого, имелись уже в начале пути"2. А Иванов-Разумник утверждал: "Не так давно еще думали, что в конце семидесятых и в начале восьмидесятых годов произошел глубокий, коренной, внутренний перелом личности Толстого и этим «религиозным переломом» объясняли всю деятельность Толстого после «Исповеди». Это совершенно неверно. Изучение его художественных произведений с неменьшой убедительностью, чем знакомство с его письмами и дневниками, давно уже показало, что никакого «религиозного перелома» в личности Толстого не было, а было только глубокое развитие тех начал, которые ясно проявлялись в нем и в сороковых, и в пятидесятых, и в семидесятых"3. Такую же позицию занимает и современный исследователыТолстой-мыслитель и Толстой-художник - это единый писатель и философ. <...> Искания нравственной правды и смысла жизни, возникшие в ранних дневниках и произведениях Толстого, проходят через всю его жизнь. Ошибочным представляется распространенное среди читателей и критиков мнение, будто нравственно-религиозные тенденции характерны лишь для позднего периода творчества писателя. Еще более неправомерно противопоставление Толстого-художника Толстому-мыслителю.<...>
1 Полнер Т.И, Толстой и его жена. История одной любви. Париж, 1928. С. 138. 1 Бахтин М.М. Конспекты лекций М.М. Бахтина.// Прометей. 1980. № 12. С, 264. ъ Иванов-Разумник. Лев Толстой. СПб., 1913. С. 10.
Подлинный писатель, особенно классик, тем велик, что его наследие являет собой целостность художественного и идейного, которую современники не всегда могут понять, а потомки не всегда хотят пересмотреть утвердившиеся точки зрения"1. Полностью разделяя эту точку зрения, мы в нашем исследовании произведения Толстого будем рассматривать не в отрыве друг от друга, а взятые вместе, не Пренебрегая хронологической последовательностью их появления и, главное, не забывая определить то, что В.Розанов называл "историческим положением произведения", а именно "его органическую связь с предыдущим и отношения к последующему"2. Оправданность этого подхода к произведениям Толстого - как к единому "организму" - базируется также и на неоднократных признаниях и указаниях самого автора. Например, профессор психологии Парижского Университета Жорж Дюма в письме к Толстому от 9 марта 1892 года заметил, что моральные принципы автора "Исповеди" находятся в "Анне Карениной" и даже в "Войне и мире". На это Толстой ответил следующим образом: "Я думаю, вы совершенно правы, предполагая, что перемена, о которой я говорю в «Исповеди», произошла не сразу, но что те же идеи, которые яснее выражены в моих последних произведениях, находятся в зародыше в более ранних" (66, 188-189). Вспоминая о М.С. Громеке, авторе чрезвычайно понравившейся ему работы об "Анне Карениной", Толстой сказал, что ему "было дорого, что человек, сочувствующий ему, мог даже в «Войне и мире» и «Анне Карениной» увидеть многое, о чем он говорил и писал впоследствии"3. Да и в самой "Исповеди"
1 Николюкин А.Н. Завещание мудреца, (вступит, статья) // Толстой Л. Путь жизни. М., 1993. С. 4.7.
2 Розанов В.В. Три момента в развитии русской критики. // Розанов В.В. Несовместимые контрасты ЖИ'
тия.М., 1990. С. 254.
3 Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1959. С. 63.
Толстой признавал, что в нем произошел переворот, "задатки которого всегда были" в нем (23, 40).
Это, однако, не означает, что вопрос о периодизации толстовского наследия окончательно решен и что в творческой деятельности писателя нельзя обнаружить и выделить какие-то циклы или этапы. Да, мы согласны с мнением В. Розанова, согласно которому "вся литературная деятельность Толстого вытянулась в тонкую и осторожную педагогику «семьи», «яслей»"1. Но в том-то и дело, что эта толстовская, так сказать, "семейная педагогика" на протяжении своего почти 60-летнего существования претерпела весьма значительные изменения. Как известно, брак и семью, в "Войне и мире" и "Анне Карениной" признаваемые, по большому счету, обязательными и священными, в "Крейцеровой сонате" Толстой предал анафеме.
Американский толстовед Ричард Ф. Густафсон писал: "Главным правилом при чтении Толстого является то, что более позднее делает ясным более раннее. Это не значит, что ранние произведения лучше поздних или наоборот. Но это значит, что ранние произведения могут быть экспериментальной версией поздних и что поздние произведения могут выявить скрытые паттерны и значения ранних"2. "Крейцерова соната" и "Послесловие" к ней подтверждают справедливость и легитимность выше приведенного "правила". Провозглашенное Позднышевым-Толстым требование целомудрия или, говоря иначе, целомудренной, освобожденной от плоти и решительно отвергающей ее, любви есть "закономерный" и чуть ли не предсказуемый итог постоянного, начавшегося уже в
1 Розанов В. Семья как религия. // Русский эрос... С. 124.
2 Gustafson R, F. Leo Tolstoi. Resident and stranger. Princeton. 1986. P. 6.7.
произведениях 1850-х гг., осмысления и определения Толстым идеальных мужско-женских, в том числе и супружеских разумеется, отношений. Идеал целомудрия, осуществимый, по мнению автора "Послесловия", "лишь в идее, в мысли", в предшествовавших "Крейцеровой сонате" произведениях уже был осуществлен, и осуществлен не кем-нибудь, а как раз простолюдинами: Натальей Са-вишной в "Детстве", дядей Ерошкой в "Казаках", Платоном Каратаевым в "Войне и мире", супружеской четой Парменовых в "Анне Карениной". К тому же многие герои произведений 1850-х гг., а также "Войны и мира" и "Анны Карениной", среди которых преобладают те, чья позиция близка или, по крайней мере, симпатична Толстому -Сергей Михайлович в "Семейном счастье", Пьер и князь Андрей в "Войне и мире", Левин в "Анне Карениной" - в той или иной степени, мягко говоря, равнодушны к плоти и даже не лишены целомудренных порывов. Принимая это во внимание, абсолютно права Л. Ак-сельрод-Ортодокс, когда она утверждает, что "возвещанный в «Исповеди» переворот не был переворотом в подлинном значении этого слова", так как "мыслитель Толстой в продолжении всей своей жизни «знал'одной лишь думы власть» - думы аскетической"1.
"Крейцерова соната" и "Послесловие", рубеж 1880-1890-х гг., -едва ли не самая важная веха в творчестве Толстого. В этих двух произведениях Толстой наконец-то "озвучил", осознал, т.е. сформулировал в качестве императива, требующего осуществления, идеал целомудрия, то, на что намекали его литературные двойники. Если до "Крейцеровой сонаты" этот идеал оставался, так сказать, безмолвным, невнятным, неартикулированным, то начиная с "Крейцеровой сонаты" он заявил о себе "во весь голос". И это отра-
1 Аксельрод- Ортодокс Л. Лев Толстой. М., 1922. С. 52.
зилось в последующих произведениях. Если до "Крейцеровой сонаты" лишь после горького плотского опыта герои "приходили" к цело-мудрию, точнее, обузданию и усмирению плоти, то после нее целомудрие изображается как нечто изначально присущее, врожденное: о Марье Павловне Щетининой и Нехлюдове из романа "Воскресение" можно говорить как о людях, "из чрева матери" родившихся целомудренными. А это есть следствие осознанной и востребованной в повести "заповеди" о целомудренном образе жизни. Небезынтересно отметить, что непосредственно после завершения работы над "Крейцеровой сонатой" и "Послесловием" Толстой собирался написать "роман любви целомудренной, влюб-ленной, <...> такой, для которой невозможен переход в чувственность, которая служит лучшим защитником от чувственности" /Дневник, 24 июня 1890 года/ (51, 53). Примерно через полгода Толстой отметил: "Стал думать, как бы хорошо писать роман de longue haleine, освещая его теперешним взглядом на вещи. И подумал, что я мог бы соединить в нем все свои замыслы, о неисполнении которых я жалею. <...> Первые прежние мои романы были бессознательным творчеством" /Дневник, 25/26 января 1891 года/ (52, 5-6). Эти дневниковые записи позволяют выделить два периода в творчестве Толстого: БЕССОЗНАТЕЛЬНЫЙ - до "Крейцеровой сонаты", и СОЗНАТЕЛЬНЫЙ - начиная с "Крейцеровой сонаты".
По мнению В. Шкловского, "произведение существует сознательно построенным, но не осознанным до конца во всех своих истинных значениях, оно разгадывается потом в других построениях"1. Совершенно очевидно, что в бессознательном периоде именно целомудренность простолюдинов не была Толстым "осознанной до
1 Шкловский В. Лев Толстой. М., 1963. С, 250.
конца". Но ее наличие демонстрирует толстовскую обращенность и устремленность к духовным высотам. В своей статье "Лев Толстой и культура" Вяч. Иванов вскользь заметил, что "Крейцерова соната" -"логическое следствие «Анны Карениной»"1. Основной целью нашей работы является доказательство того, что "Крейцерова соната" -"логическое следствие" не одной только "Анны Карениной", но всей или почти всей предшествовавшей ей литературной деятельности Толстого, сознательный к ней комментарий post factum, что "Крейцерова соната" уже содержится в потенции, в зародыше в ряде произведений 1850-х гг., а также в "Войне и мире" и "Анне Карениной".
Основным же предметом изучения в настоящем исследовании будет являться тот пласт толстовских произведений, а именно те высказывания, поступки, мысли и т.п. как простолюдинов, так и прозревших героев, в которых содержится их восприятие или, вернее, "теория и практика" любви. При этом особенное внимание будет уделено толстовской "любовной терминологии" - устойчивому набору сильно маркированных лексем и словосочетаний, обладающих ярко выраженным коннотативным, специфически толстовским значением, которое открыто сообщает об авторских вкусах и пристрастиях.
Творчество Толстого следует считать ДУХОВНЫМ, преследующим, пользуясь определением французского философа и историка культуры Мишеля Фуко, "осуществление в самом себе преобразования, необходимые для достижения истины", т.е. "очищение, аскезу, отречение, обращение взгляда внутрь себя, изменение бы-
1 Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994. С. 274,
тия"1. В связи с этим нужно отметить, что прозрение толстовских героев есть результат интроспекции, усиленного и углубленного "обращения взгляда внутрь самого себя". /Роль простолюдина в прозрении вспомогательна, так как простолюдин - всего лишь "акселератор", "катализатор" давным-давно назревавшего прозрения/. Прозревший герой никакой Америки не открывает: он совершает акт окончательного самопознания, акт досконального и исчерпывающего узнавания самого себя. /Левин, например, говорит: "Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю" (19, 78) /. "Исповедальность" гневных тирад Позднышева-Толстого в "Крейцеровой сонате" подтверждается уникальным сюжетным построением повести, характеризующейся отсутствием в ней образа простолюдина /даже в "Исповеди" Толстой упоминает о представителях "мужицкого царства", невольно привлекших его внимание/. Позднышеву ничто никем не было подсказано. Вся его отповедь -плод напряженнейших раздумий, вызванных пережитой катастрофой. Другой французский философ, Поль Рикер, представитель религиозного феноменологического направления в экзистенциализме, писал: "Произведение искусства опережает самого художника, оно <...> символ личностного единства человека и будущего"2. Духовность "Крейцеровой сонаты", состоящая в обнаружившемся желании Толстого изменить собственное бытие, не подлежит сомнению. Как писал Г. Померанц, "прежде чем бежать из Ясной Поляны, надо было уйти из семьи идейно, надо было убедить всех (и прежде все-го самого себя) в оправданности такого шага"3. Другими словами, духовность повести проявляется в том, что она есть выражение
1 Фуко М Герменевтика субъекта. // Социс-Логос, Вып.1, М., 1991. С. 286.
2 Рикбр П. Герменевтика и психоанализ. // Рикер П. Герменевтика и психоанализ. Религия и вера. М.,
1996. С. Ш.
'ПомеранцГ. Открытость бездне. Этюды о Достоевском. Нью-Йорк, 1989. С.301.
"жажды претворить литературу в жизнь"1, выражение стремления "снять противоречия между сознанием и действием"2.
Тождество Толстого-человека /мыслителя, биографического автора/ и Толстого-творца /художника, эстетического автора/, т.е. связь внутреннего, духовного мира Толстого с его творчеством для современников писателя были совершенно очевидными. Как раз в работе, посвященной толстовскому творчеству, С. Булгаков отметил: "Художественные произведения можно рассматривать не только как таковые, но и как выражение души автора, ее самосвидетельство; в своем творчестве художник дает прежде всего самого себя; оно есть в этом смысле исповедь, своего рода духовная автобиография"3. Для Д. Мережковского наследие Толстого было не что иное, как "один огромный 50-летний дневник, одна бесконечно подробная исповедь"4. Да и сам Толстой писал, что "искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям" /Дневник, 17 мая 1896 года/ (53, 94). В. Розанов считал, что "пропадает интерес к форме литературных произведений, как некоторому искусственному построению, условно нравящемуся в данную эпоху, и нарастает интерес к душе их, т.е. к той душевной, внутренней мысли автора, с которой он писал свое произведение... Со временем литературная критика вся сведется к разгадке личности автора"5.
Настоящее исследование опирается на методологию "критики сознания", одного из феноменологических направлений в совре-
' Цит.по: Эткинд А. Хлыст. М., 1998. С 106.
1 Там же. '
3 Булгаков С.Н. Человекобог и человекозверь (по поводу последних произведений Л.Н. Толстого. -
"Дьявол" и "Отец Сергий").// Булгаков С.Н. Сочинения. В 2-х тт. М., 1993. T.2. С. 480.
* Мережковский Д. Лев Толстой и Достоевский.// Мережковский Д. Лев Толстой и Достоевский. Вечные
спутники. М., 1995. С. 13.
5 Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1996. С, 430.
менном западном литературоведении, стремящегося "вскрыть субъективную структуру сознания автора, воплощенного в совокупности его работ"1. Для "критики сознания" "литература представляет собой форму сознания. Литературное произведение - это воплощение определенного душевного состояния, модус сознания, порожденный соединением мыслей и слов как средства их выражения"2. Поэтому исследовательская задача может быть определена как "осознание сознания" анализируемого писателя: исследователь должен создать "детальный портрет сознания писателя, войти в мир автора; воплотить и разделить его изнутри", но при этом "остаться самим собой"3. Исследователю необходимо воспроизвести душевное настроение писателя в его творческом акте, т.е. по словам Г. Башляра, быть в картине при самом ее зачатии и вместе с поэтом видеть один и тот же сон. Для этого ему нужно предварительно совершить "акт самоотречения" - "освободить свое сознание от присущих его личности свойств". От него, значит, требуется "идейно-художественная деперсонализация его личности"4, благодаря которой и возможно войти и раствориться в сознании автора. Вот как описывает этот процесс Жорж Пуле, один из ведущих пред-ставите-лей "критики сознания": "Вокруг меня исчезают все физические объекты. <...> Я - это тот, чьи мысли совпадают с мнением другого. Они - мысли другого, но я тем не менее их субъект.<...>Я -субъект чужих мыслей. <...>Я позаимствовал себя кому-то другому, и этот другой думает, и страдает, и работает внутри меня. <..> Быть критиком - это значит отречься от себя, чтобы присвоить це-
1 Современное зарубежное литературоведение. М., 1996. С. 223-225.
2 Там же. *
3 Там же.
* Там же.
лый ряд чужих «я». Критик - это тот, кто непрерывно освобождает место ряду личностей, каждая из которых навязывает ему новое бытие. <...> Критик становится хамелеоном, протеем, у него нет собственной природы"1. Как следует из выше сказанного, исследователь не должен приступать к изученному произведению извне, с уже заранее готовыми требованиями (как это было характерно, в частности, для марксистского литературоведения). Он, если воспользоваться словами Р. Барта, отнюдь не имеет права "деформировать объект, чтобы выразиться в нем" и "превратить произведение в предикат собственной личности"2 (как сделал Д. Мережковский в своей по-своему замечательной монографии "Л. Толстой и Достоевский", где на примере двух титанов русской литературы он указывал на необходимость реформирования или дальнейшего развития "исторического христианства"). Наоборот, всякое суждение о произведении должно вытекать из него самого. И нашу задачу можно определить как перифраз авторского, запечатленного в произведении, сознания. Для этого нужно учесть "все написанное данным автором: письма, заметки, дневники, лекции - с целью обнаружения повторяющихся тем или каких-то специфических импульсов сознания создающегося субъекта. Любой отрывок, каким бы малым он ни был, может вскрыть настроение автора и является конституирующим элементом его целостного сознания"3. Впрочем, еще Ю. Айхенвальд остроумно заметил: "Кто увидел корректуры его (Толстого- К.С.) сочинений, тот знает, каким бесконечным переделкам подвергает он все им написанное, как долго и терпеливо обдумывает он каждую строку - но ни одна, решительно ни одна из этих
1 Pule Z. Covek. Vreme. Knjizevnost Beograd, 1974. S. 24.25.
2 Барт P. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 367.
1 Современное зарубежное литературоведение. М, 1996. С. 225
бесчисленных настойчивых поправок не касается стиля, внешности: все они имеют ввиду только существо, только содержание"1. А Б. Эйхенбаум по поводу толстовских дневников писал: "Дневник должен рассматриваться не только как обычная тетрадь записей, но и как сборник литературных упражнений и литературного сырья"2.
Вместе с тем в нашей работе учтены и некоторые положения еще одного современного направления в современном литературоведении, а именно "рецептивной эстетики". Ее предтеча, польский ученый Роман Ингарден, писал, что "произведение художественной литературы не является, строго говоря, конкретным объектом эстетического восприятия. Оно, взятое само по себе, представляет собой лишь как бы костяк, который в ряде отношений дополняется или восполняется читателем, а в некоторых случаях подвергается также изменениям или искажениям"3. Или, по определению Вольфганга Изера, "у художественного произведения есть два полюса: артистический, относящийся к создаваемому автором тексту, и эмпирический, относящийся к реализации самого читателя"4. Дело в том, что в художественном произведении наличествуют "участки коммуникативной неопределенности" (Ингарден) или "симптомы" (Лакан) (по нашей терминологии - бессознательный пласт), т.е. такие языковые знаки (означающие), "означаемое которых вытеснено из сознания субъекта"5 - автора и которые поэтому требуют повышенного внимания для их дешифровки. Вот почему применение нами некоторых положений учения 3. Фрейда, в частности, так называемой
1 Айхвенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М, 1998. С. 218.
2 Эйхенбаум Б.М, Лев Толстой. Книга первая. 50-е годы. Л., 1928. С, 35
3 Ингарден Р. Исследования по эстетике М., 1962. С. 72.
4 Цит.по: Jaus H.R. Estetika recepcije. Beograd, 1978. S. 215,
J Лакан Ж, Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995. С. 50
"психоаналитической триады" - Я, Оно, Сверх-Я *, едва ли может вызвать какие-либо нарекания. Как бы ни упрекали отца психоанализа с разнь'їх сторон, продуктивность психоаналитического подхода к художественному творчеству оказалась абсолютно бесспорной. Вместе с тем нам хотелось бы подчеркнуть, что при изучении толстовского бессознательного нами отнюдь не двигает желание разоблачать или дискредитировать великого писателя. Недруги психоанализа часто забывают о том, что содержанием бессознательного являются и высшие побуждения и стремления человеческой личности, образующие ядро Сверх -Я (или совести). С этой точки зрения образы простолюдинов в творчестве Толстого следует воспринимать как репрезенты Сверх -Я, к требованиям и указаниям которого бродящее по философским и иным стезям «я» писателя, представленное длинной вереницей героев-искателей, охотно прислушивается и относится с глубоким уважением и даже благоговейным страхом.
Эталоном, недосягаемым образцом для нашего исследования является монография виднейшего толстоведа В. Жданова "Любовь в жизни Льва Толстого" (1928г.). Задавая вопрос о том, как можно обходить вопрос о половой проблеме при изучении жизни и творче-ства Толстого, исследователь пишет: "Толстой принадлежит человечеству. Толстой - исключительное по яркости явление, и проникая в тайны этого явления, мы постигаем скрытые, глубокие законы жизни"1; "Толстой не нуждается в нашем оправдании. Память его не
* Я, Оно и Сверх -Я "образуют психический аппарат личности". "Оно (Es) - это темная недоступная часть личности, т.е. пользуясь популярным выражением, неукротимые страсти. Я (Ego) - является той частью Оно, которая модифицирована благодаря близости и влиянию внешнего мира, т.е. здравый смысл и благоразумие. Сверх-Я (Super-Ego) предписывает нормы поведения и наказывает в случае непослушания".// Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1995. С. 334-349. 1 Жданов В. Любовь в жизни Льва Толстого. М., 1993. С 9.
будет омрачена добросовестным изучением его поступков"1. Исследование В. Жданова обладает колоссальным значением для тол-стоведения в целом, ибо в нем расчищен путь для понимания толстовских воззрений на любовь. Но как они отразились в его художе-ственном наследии - исследователь, к сожалению, установить не особенно пытался, ограничив себя преимущественно биографическим ракурсом. Приводимый ученым материал из произведений писателя, по его собственным словам, лишь "фон, выделяющий ярче отрывистые записи дневников и цитат из писем"2.
В сферу же наших интересов входит толстовская художественная картина любви, и конкретнее, такая ее, условно говоря, "фрейдистская" особенность, как диалектическая взаимосвязь любви и смерти, т.е. переход Эроса в Танатос. Образ любви, порож-дающей смерть, красной нитью проходит через большинство толстовских произведений. Любящие герои Толстого либо умирают и уходят в небытие, как Анна и Вронский в "Анне Карениной", Позд-нышева в "Крейцеровой сонате", Евгений и Степанида в обеих редакциях "Дьявола", Элен в "Войне и мире", либо духовно регрессируют или нравственно деградируют, т.е. совершают крайне ошибочные и безответственные поступки, порой даже преступления, как Марья в "Семейном счастье", Анатоль, Наташа, Пьер и, как ни странно, Соня и князь Андрей в "Войне и мире", Позднышев в "Крейцеровой сонате", отец Сергий в "Отце Сергии", Анисья и Никита во "Власти тьмы", князь Нехлюдов и Катюша в "Воскресении". Вместе с тем в произведениях Толстого наблюдается и парадоксальная с точки зрения здравого смысла, но вполне объяснимая и понятная с точки зрения религии обусловленность "божеской" люб-
1 Там же, С. 5. 2Тамже.С П.
ви смертью. Умирающие князь Андрей и Иван Ильич, а также обреченный на смерть Брехунов проникаются началом "божеской" любви и поэтому "отказываются от себя", приносят себя в жертву. Можно говорить о том, что в творчестве Толстого смерть является как прекращением существования (физической смертью) или упадком, разложением (духовной смертью), так и началом новой, духовной жизни, своеобразным нравственным выздоровлением, даже больше, возрождением, "воскрешением".
В советском толстоведении, на наш взгляд, не уделялось должного внимания проблеме осмысления любви в произведениях Толстого. Тема любви, несомненно одна из ведущих в творчестве Толстого, по существу осталось "неразработанной", недостаточно изученной: она рассматривалась учеными только тогда, когда ее наличие было совершенно очевидным. Поэтому в центре исследовательских 'изысканий оказался небольшой круг произведений: "Анна Каренина" и "Крейцерова соната", отчасти "Дьявол", "Отец Сергий" и "Воскресение", между тем как произведения 1850-х гг., а также "Семейное счастье", "Казаки", "Война и мир" в этом отношении объектом изучения не становились. С другой стороны, те выводы, к которым приходили в своих работах относительно "Анны Карениной" и "Крейцеровой сонаты" представители нескольких поколений литературной науки о Толстом, были насквозь пропитаны "классовостью", "социологичностью", так что даже эти два произведения, хотя они и полностью посвящены художественному изображению и осмыслению любви, воспринимались прежде всего как вещи социальнообличительные. Согласно такого рода толкованиям, вскрытие Толстым уродливых представлений о любви, бытующих в среде представителей привилегированного сословия, преследовало
в конечном счете безотлагательное и радикальное изменение социальных устоев человеческого общежития.
Например, в советской критике 1950-х, 1960-х гг. образ Анны Карениной воспринимался чуть ли не как образ героической женщины, своеобразного борца за женскую эмансипацию и свободное волеизъявление любовного чувства. Анна, по мнению критиков, жаждущая настоящей, полноценной любви, порвала с обществом, бросила ему вызов и вступила с ним в заранее предрешенную неравную смертельную схватку. И ее смерть - в глазах исследователей послевоенной эпохи - символизировала обреченность подлинных человеческих эмоций, т.е. невозможность их проявления в рамках современного ей социума. Поэтому трагическая судьба Анны расценивалась и как выражение вынесенного Толстым осудительного приговора дворянскому обществу в целом и его псевдоморали в частности. С. Бычков отмечал, что "Анна гибнет с проклятием на устах, осуждая всю современную ей жизнь. Ее трагическая гибель явилась грозным обвинением всему строю насилия и лжи... В этом обществе она не могла найти признания своего человеческого достоинства, не могла осуществить своих прав на подлинное и большое человеческое счастье"1. Н.Н. Арденс писал, что "морально Анна неизменно торжествует над этим миром, хотя физически погибает... Изложив историю Анны Толстой вскрыл трагическую правду жизни. И правда эта заключалась в том, что весь государственный строй, основанный на неравенстве, лицемерии, и угнетении, предопределил судьбы таких людей, как Анна Каренина"2. По В. Ермилову, "в гибели Анны виновно само устройство общества. Безжизненное общество, безжизненная действительность убивает любовь
1 Бычков С Л.НТолстоЙ. М.> 1954. С. 293.
2АрденсН.Н. Творческий путь ЛЛ.Толстого.М,, 1962. С. 349
тем, что лишает ее ее содержания. Мертвый хватает живого"1. Подобный взгляд на роман "Анна Каренина" не изжит и сегодня. В переизданном совсем недавно пособии "История русской литературы XIX века" /1-ое издание -1983г./ В. И. Кулешов пишет о том, что "никакого покарания Анны у Толстого не получилось. Получился ее апофеоз, получился роман об эмансипации с величайшим, высокохудожественным, небывало жизненно достоверным обоснованием права женщины любить по выбору сердца и осуждением всех условностей и предрассудков, которые держат в плену высокое, честное чувство"2.
В сходном ключе исследователи писали по поводу "Крейцеровой сонаты". Принято считать, что мишенью страстных филиппик Позднышева является то неизбежное - социальными условиями вызванное - искажение любви, которому она подвергается в изначально обреченном на аморальность господствующем сословии. Е.Л. Лозовская отмечала, что "брак в обществе, основанном на принципе привилегий меньшинства перед большинством, есть куп-ля-продажа,' т.е. зло»3. Н.И. Азарова утверждала, что "убийство Позднышевым своей жены не есть следствие аффекта, следствие патологического психологического состояния. Автор повести рассматривает преступление как закономерное общественное явление, логически вытекающее из определенного социального уклада, как следствие социального паразитизма"4. Е.П. Андреева писала, что "какой-то одной определенной причины всего совершившегося нет, - виною всему не жена и не он, и не третий участник трагедии, а те
1 Ермилов В. Роман Л.Н.Толстого "Анна Каренина". М., 1963. С. 47.
1 Кулешов В.И. История русской литературы XIX века. М, 1997. С. 453
3 Лозовская ЕЛ. Проблема семьи в романах Л.Н.Толстого "Война и мир", "Анна Каренина" и
"Воскресение".// Уч. Зап. Магнитогорского пед. ин-та. 1957. Вып. 4. С 348.
* Азарова Н.И. О некоторых особенностях повестей Толстого 80-90-х годов.// Толстой-художник. М.,
1961. С.249.
давно сложившиеся традиции дворянского быта, при которых так ненормально развиваются человеческие отношения"1.
Таким образом получается, что при обсуждении любовной проблематики "Анны Карениной" и "Крейцеровой сонаты" исследователи стремились не к рассмотрению особенностей толстовского понимания любви, а к выявлению бесспорно имеющихся, но с их стороны слишком преувеличенных социальных предпосылок морально - разоблачительного пафоса Толстого. А приписывать Толстому такую позицию, согласно которой во всем "виновата среда", -абсолютно Неправильно. Ведь этим масштаб нарисованной Толстым картины любви сужается и меняется до неузнаваемости: во-первых, Толстого интересовала отнюдь не "буржуазная" любовь исключительно, а, если можно так сказать, любовь "вообще", т.е. платоновская идея любви, ее онтологическая сущность, "содержание и строй"; во-вторых, если Толстой кого-то разоблачал, то разоблачал, ни в коем случае не сосредотачиваясь исключительно на социальном статусе разоблачаемого; в-третьих, не следует забывать о том, что Толстой превыше всего ставил личный выбор и личную ответственность, 'а уже потом иные условия. Яркой иллюстрацией тому может послужить следующее высказывание "позднего" Толстого: "последнее время все стали сваливать на внешние обстоятельства, а все в самом человеке. Все в табе - говорил Сютаев"2.
В то же время необходимо отметить тот знаменательный факт, который внес весьма существенную корректировку в традиционное прочтение романа "Анна Каренина". Начиная с 1960-х гг. появляются работы, посвященные "Анне Карениной", в которых при-
1 Азарова Н.И. О некоторых особенностях повестей Толстого 80-90-х годов.// Толстой-художник. М.,
1961.С.249.
2 Гондельвейзер А.Б. Указ. соч. С 329.
оритетной исследовательской задачей было как раз толстовское видение любви. В исследованиях таких ученых, как Б.М. Эйхенбаум и Е.Н. Купреянова, Н.К. Гудзий и Э.Г. Бабаев, была предпринята попытка такого истолкования романа, которое основной упор делало на толстовскую идею об содержащемся в любви разрушительном, демоническом начале. Б.М. Эйхенбаум в созданной им в конце 1930-х, но впервые изданной в 1960-е, а потом переизданной в 1970-е гг. монографии "Лев Толстой. Семидесятые годы" писал, что "самоубийство Анны - только естественная развязка. Дело не в самом самоубийстве, а именно в том, что страсть привела к страданиям... Анна страдает и погибает не от внешних причин, не от того, что общество ее осуждает, а муж не дает развода, но от самой страсти, от вселившегося в нее злого духа"1. Е.Н. Купреянова неоднократно указывала на то, что доминантное место в "Анне Карениной" занимают взаимоисключающие друг друга понятия "дух" и "плоть" , которые в романе представлены посредством "духовной любви" Левина и "телесной любви" Анны и которые по своему значению соответствуют понятиям "истина" и "ложь".
Исследовательница была убеждена в том, что "роман «Анна Каренина» более чем какое-либо другое произведение Толстого нуждается в новом и правильном прочтении", так как "распространенная трактовка романа как истории «светлой» и «чистой» любви Анны, загубленной дворянским светом, прямо противоположна «воле художника», создавшего этот роман"2. По ее мнению, "лицемерие света не может рассматриваться в качестве причины трагической судьбы Анны"3. "Анна гибнет не от того, что не
' Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой, Семидесятые годы. Л., 1974. С 172
2 Купреянова Е.Н. Эстетика Л.Н.Толстого. М.-Л., 1966. С. 98.
3 Купреянова Е.Н. "Анна Каренина".// История русского романа. В 2-х тт. М.-Л., 1964. Т.2. С. 336
достигла своих «целей», а от их прямого осуществления и одновременного «обмана»"1. Н.К. Гудзий отметил, что "тема опустошительной и испепеляющей страсти <...> занимает существенное место в творчестве и воззрениях Толстого. Любовь-страсть, в себе замкнутая и превращающаяся в «поединок роковой», в представлении Толстого приводит к гибели и Анну Каренину"2. Но это истолкование романа было незамедлительно отвергнуто и /за редкими исключениями/ дальнейшей разработки не получило. Официальная точка зрения была высказана М.Б. Храпченко: "«Анну Каренину» невозможно оценить, рассматривая роман с точки зрения борьбы между плотским и духовным началами человеческой жизни"3. Несколько позднее и И.В. Чуприна отметила "крайности и недостатки" концеп-ции Е.Н. Куп рея новой, помешавшие "широкому признанию ее верных положений"4.
Среди дореволюционных - немарксистских - работ, посвященных толстовскому творчеству, нам представляется важным выделить исследования В. Розанова и Д. Мережковского. В. Розанов был одним из первых, кто обратил внимание на традиционно замалчиваемые вопросы пола, как имеющие общечеловеческую, универсальную значимость, как на фактор, влияющий на формирование личности любого человека. В связи с этим он тщательно и подробно рассматривал художественное изображение семьи и супружеской любви в произведениях Толстого. В. Розанову принадлежит ряд
1 Купреянова Е.Н. Выражение эстетических воззрений и нравственных исканий Л. Толстого в романе
"Анна Каренина".// Русская литература. I960. № 3. С. 129.
1 Гудзий Н.К. Лев Толстой. М., I960. С. 100.
3 Храпченко М.Б. Указ.соч. С. 174. ЧупринаШЗ. Нравственно-философские искания Л.Н.Толстого в 60-
е и 70-е годы. Саратов, 1974, С. 29.
* Чуприна И.В. Нравственно-философские искания Л.Н.Толстого в 60-е н 70-е годы. Саратов, 1974, С.
29.
очень остроумных и интересных высказываний и наблюдений, которые, хотя и по - розановски категоричны, все же не лишены логической завершенности. В работе "Семья как религия" он писал, что "Крейцерова соната" "имеет два смысла: тайный и явный; явный ее смысл кажется направленным против брака". "Тайная" же мысль повести "состоит в утверждении брака, но с глубоким недоумением: что же он такое? роман Бетси Тверской с Тушкевичем и лакеем /"Анна Каренина"/? любовь Николая Левина к его Марье Ивановне? эфирность Кити, которую рвет Толстой, изображая ее животные крики в родах? печальная картина «ухмыляющихся протопопов» в предчувствии грязи развода Анны с мужем? <...> Скорбь и недоумение, которое уже душило автора при написании «Карениной», вылилось перед непонимающей публикой рыданиями и проклятиями Позднышева-Толстого"1. Сравнивая счастливые и несчастливые семьи, изображенные в творчестве Толстого, т.е. материнскую радость Наташи, Кити и Долли, с одной стороны, и трагедию Карениной и Позднышевой, с другой, критик пришел к выводу о том, что Толстой "дал, в тихих и прекрасных картинах поэзию и почти начало религии семьи". В "Людях лунного света", ссылаясь на особое отношение к половой любви двух главных женских персонажей романа "Воскресение" - Катюши Масловой и Марьи Павловны Щетининой - Розанов счел возможным заявить о наличии "прослойки содомии" у Толстого, суть которой сводится к отвращению к половому акту и восприятию его как противоестественного и греховного2. А в статье "Толстой между великими мира" Розанов отметил, что Толстой "прошел весь путь от Гектора до апостола Павла"3. Если сле-
1 Розанов В, Семья как религия,//Русский Эрос... С. 123.
2 Розанов В.В. Люди лунного света. М., 1990. С. 105-111,
3 Розанов В.В. О писательстве и писателях. М., 1996. С. 311.
довать логике развития розановской мысли, то получается, что Толстой, будучи Гектором, "язычником", в 1850, 1860 и 1870-е гг. был защитником семьи, несмотря на ее "животно-плотский фундамент"; и только на рубеже веков, став "христианином", вернее, в силу "содомитских" склонностей, начал проповедовать спиритуалистический, целомудренный брак и, следовательно, бездетную семью, примером которых является брак Масловой и Симонсона в "Воскресении".
Д. Мережковский в своей знаменитой работе "Лев Толстой и Достоевский" /1900 г./, изучая Толстого с учетом его личности, пришел к выводу о том, что в душе автора постоянно боролись между собой с переменным успехом два чувства: "любовь к себе и ненависть к себе"1. В зависимости от того, какое чувство брало верх, он становился либо "язычником", дядей Брошкой /из повести "Казаки"/, либо "христианином", Акимом /из пьесы "Власть тьмы"/. Из нена-висти к себе вытекала, по Мережковскому, и толстовская "ненависть к плоти". Но "ненависть к плоти" критик еще мотивировал и "изъянами исторического христианства", не понявшего "равноценность, равносвятость Духа и Плоти"2 Толстой, по словам Мережковского, "восстал на плоть, потому что не хочет никакой плоти, гнушается всякою плотью, как чем-то грубым, грешным, грязным, мертвым, бездушным, потому что не верит в Святую Плоть, а верит только в бесплотную святость. Бог есть дух - ЭТО ОН ПОНЯЛ, только это одно он и понял из всего исторического христианства, но зато в этом он даже как будто более историчен и более «христианин», чем само историческое христианство. Да, как ни странно это, в своем восстании на церковь Л. Толстой, конечно, в узком, ограниченном
1 Мережковский Д. Указ. соч. С. 17.
2 Там же. С. 148.
смысле, более церковен /кл ери кален/, чем сама церковь. Аскетизм исторического христианства, отрицание плоти, бесплотную духовность доводит он до последнего логического предела и до самоотрицания, до бессмыслицы"1. Из этого как будто следует, что Толстой оказался "пленником" "исторического христианства", т.е. его ненависть к плоти как будто была вызвана исключительно принятием им "христианства". Но это было бы ошибочным мнением, точно так же, как ошибочен и вывод В. Розанова о "содомитских" склонностях Толстого. Тем не менее направление, выбранное этими двумя критиками, в русле которого они изучали толстовское наследие, было по существу "верным" и небезосновательным, так сказать "оправданным", ибо, по словам Г.В. Сегалина, "проблема «плоти», тела, с одной стороны, и проблема «духа», проблема психологизма, с другой, составляют все его творчество"2.
'Там же. С. 149.
2 Сегалин Г.В. Эвропатология личности и творчества Льва Толстого. Свердловск, 1930. С. 87.
Идеал "духовной" любви и идеал самоотречения
Идеал "духовной"любви и идеал самоотречения. 16 января 1900 года Толстой в своем Дневнике отметил; "Можно смотреть на половую потребность как на тяжкую повинность тела /так смотрел всю жизнь /и можно смотреть как наслаждение /я редко впадал в этот грех/" (54, 9). В искренности и достоверности этих слов сомневаться не приходится. На протяжении всей своей жизни Толстой очень подозрительно и настороженно, более того, с нескрываемым осуждением и даже подозрением относился к физической любви. Он грустил и глубоко сожалел по поводу погибшей невинности и потерянной девственной чистоты. В его глазах "вхождение в мир взрослых" было судьбоносным шагом, после которого на смену наивной юношеской мечты о любви приходит суровая правда, название которой "порок телесного наслаждения". Герой автобиографических "Записок маркера" /1853г./, князь Нехлюдов, в своем прощальном - перед самоубийством - письме больше всего сожалеет именно об утрате невинности: "Мне сказали, что смешно жить скромником, - и я отдал без сожаления цвет своей души - невинность - продажной женщине. Да, никакой убитой части моей души мне так не жалко, как любви, к которой я так был способен. Боже мой! Любил ли хоть один человек так, как я любил, когда еще не знал женщин" (3, 116). Точно таким же образом переживает свой первый, горький опыт любви и герой незаконченной "Святочной мочи" /1853г./ Сережа Ивин: покинув публичный дом он "сел в карету и заплакал, как дитя. Он вспомнил чувство невинной любви, которое наполняло его грудь волнением и неясными желаниями, и понял, что время этой любви невозвратимо прошло для него. Он плакал от стыда и раскаяния" (3, 264). Примечательно, что один из вариантов названия этого рассказа - "Как гибнет любовь" -еще четче преподносит толстовскую мысль о несовместимости и антагонистичности настоящей любви с физическим сближением: любовь, точнее, способность любить уничтожается и бесследно исчезает, если она проявляется в форме одного лишь страстного плотского влечения.
Решающую роль в формировании именно такого - резко отрицательного восприятия "земной Афродиты" со стороны Толстого сыграли услышанные им еще в детстве и усвоенные на всю жизнь наставления Т.А. Ергольской, его дальней родственницы, под бдительным наблюдением которой Толстой рос и воспитывался. В своих "Воспоминаниях" /1903г./ он отозвался о своей воспитательнице с глубоким уважением и благодарностью: по его словам, после матери и отца именно она - "тетка", как все ее называли, - оказала на его жизнь "самое большое влияние" (34, 366) /если же учесть, что родители Толстого - по причине раннего их ухода из жизни - практически никак не могли повлиять на духовное развитие своего сына, то значение внушений Т.А. Ергольской оказывается огромным/. Это влияние состояло прежде всего в том, что она научила своего воспитанника "духовному наслаждению в любви" (34, 366). "Духовное наслаждение в любви" подразумевало решительное исключение и недопущение даже малейших поползновений к телесной взаимности, к плотскому сближению. Об этом косвенным образом говорит следующий эпизод из детства писателя. Как вспоминал Толстой в старости, для младшего поколения Толстых особенно привлекательной была так называемая игра в "муравеиных братьев": "Мы, в особенности я с Митенькой и девочками, садились под стулья, как можно теснее друг к другу. Стулья эти завешивали платками, загораживали подушками и говорили, что мы - «муравейные братья», и при этом испытывали особенную нежность друг к другу. Иногда эта нежность переходила в ласку, мы гладили друг друга, прижимались друг к другу, но это было редко, и мы сами чувствовали, что это не то, и тотчас же останавливались"1. (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, - подчеркнуто нами - К.С.). Выделенные слова суть свидетельство подавления детьми желания физического контакта и соприкосновения, возникновение которого для детского возраста и в такой ситуации вполне естественно. Дети, как правило, в объятиях и ласках не видят ничего постыдного, еще менее запрещенного. То, что Толстые тем не менее чувствовали, "что это не то", является следствием воспитания, т.е. подспудного воздействия идеала "духовной" любви, требовавшего полного отсутствия плоти, телесности.
Антиплотское "веяние" романа "Война и мир".
Страницы "Войны и мира" испещрены многочисленными высказываниями, осуждающими чувственную страсть и требующими чистоты любовного чувства. Эти высказывания, однако, в особенности содержащие призыв не только к "смиренности", но даже и к целомудрию, как правило, завуалированы. Они преподнесены в виде каких-то полунамеков-полузагадок, способных ввести читателя в заблуждение или оставить его в полном недоумении относительно авторского намерения. Причиной этой недостаточной, неполноценной языковой оформленности толстовских формулировок, повлекшей за собой непрозрачность их смысла, является их бессознательное происхождение. Правда, степень бессознательности здесь значительно меньше, чем степень бессознательности в черновиках "Холстомера". От произведения к произведению она идет на убыль. И в "Войне и мире", при всей ее незавершенности, недостаточной выраженности, позиция Толстого как обличителя плоти и сторонника "смиренной" "любви-дружбы", доходящей до целомудрия, все-таки совершенно несомненна. Ее выразителями выступают Болконские - князь Андрей и его отец старик Болконский, и, отчасти, Пьер и Николай Ростов. Современный исследователь А. Эткинд пишет, что "идея единства любви и смерти была характерной для русской культуры рубежа веков. Эта идея осуществлялась в разных формах", в том числе и "в антсексуальной прозе Толстого, в которой любовь непременно ведет к смерти"1. Мы со своей стороны утверждаем, что к "антисексуальной прозе" Толстого относятся не только "поздние" его произведения ("Крейцерова соната", "Дьявол", "Воскресение", "Отец Сергий"), но и "Анна Каренина" и даже "Война и мир". В "Войне и мире" впервые прослеживается невооруженным глазом разрушительная мощь плоти и чувственной страсти, которые, будучи началом деструктивным, приносят с собой смуту, хаос, распад и разложение. Не что иное, как смертоносный Эрос -, влекущий к Танатосу и его порождающий, - жестоко расправился с Элен и Анатолем Курагиными и подверг тяжелейшим испытаниям Пьера и Наташу.
Болконские о любви и супружестве. Старого князя Болконского с полным правом можно назвать женоненавистником: для него женщина - ненужная обуза, мешающая мужчине полностью отдать себя службе царю и отечеству. Он благодарил сына, отправляющегося на войну с Наполеоном, за то, что тот "не просрочивает и не держится за бабью юбку. Служба прежде всего" (9, 33). Но это женоненавистничество мотивировано еще и тем, что старый князь не одобряет плотскую любовь. Княгиня Лиза, супруга князя Андрея, сильно сопротивлялась переезду в Лысые Горы, словно предчувствуя, что она там будет жить "постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю" (9, 264). Действительно, уже при первой встрече с прибывшей снохой старый князь, нисколько не скрывая, выразил свое слегка презрительное к ней отношение: "По мере того как она оживлялась (рассказывая свекру "об общих знакомых и передавая ему поклоны, городские сплетни" - К.С), князь все строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе полное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михаилу Ивановичу" (9, 125). Очевидно, строгость старого князя была вызвана причиной оживленности снохи - светскими, салонными разговорами и сплетнями, свидетельствующими о человеческой обыкновенности маленькой княгини, ее полной причастности к "миру" и "свету". Конечно, княжна Лиза коренным образом отличается от Элен Курагиной. Хотя она, подобно всем порядочным светским женщинам, подвержена кокетству и флирту, но тем не менее она, по словам ее мужа, "одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь". (9, 35).
Тем не менее отношения, сложившиеся между супругами Болконскими, были отнюдь не идиллическими и в какой-то степени даже "ненормальными". В основе, мягко говоря, взаимного недопонимания князя Андрея и княгини Лизы находится - доставшаяся князю Андрею "по наследству" не столько от его отца, сколько от его демиурга, самого Толстого (и, значит можно сказать, "симптоматическая") - неприязнь, во-первых, к женщине, понимаемой как воплощение и выражение земного существования, во-вторых, к плоти и физической близости.
Роман "Анна Каренина" как антисемейный роман
"Анна Каренина" как антисемейный роман. Д.Н. Овсянико-Куликовский писал: "Если нельзя сказать, что романом «Анна Каренина» открывается новая эпоха, то, бесспорно, в нем уже намечены симптомы нового пути творчества, на который выступал гений Толстого"1. "После создания романа «Война и мир» Толстой чувствовал или сознавал, что еще не вполне «отделался от великосветского человека». Эта задача и была довершена романом «Анна Каренина»"2. Но где эти симптомы? Думается, что одним из таких "симптомов" следует считать образ Вареньки. Варенька, "одинокая, без родных, без друзей, с грустным разочарованием, ничего не желавшая, ничего не жалевшая (как Платон Каратаев! -К.С.), была тем самым совершенством, о котором только позволяла себе мечтать Кити. На Вареньке она поняла, что стоило только забыть себя и любить других, и будешь спокойна, счастлива и прекрасна" (18, 236). Однако это «каратаевское» совершенство Вареньки осталось Толстым непризнанным и даже слегка высмеянным. Неужели ее достоинства смог оценить только Кознышев? Но даже и Кознышев не женился на ней. Варенька, точно так же как и ее предшественница Соня из романа "Война и мир", в глазах Толстого всего лишь "пустоцвет", бесплодная и бессмысленно жертвующая собою, потерявшая жизненную силу и энергию, бесполая женщина. Это потом писатель придет к такому женскому типу и характеру как идеальному, но в эпоху "Анны Карениной" Толстой ос- тался к нему равнодушен. И это понятно. Ведь в "Анне Карениной", как известно, Толстой любил и превозносил "мысль семейную". Тем не менее при всем безразличном отношении к Вареньке, ее образ действительно является предзнаменованием грядущей перемены, В. Розанов отметил, что "«Анна Каренина» оказалась великим прологом к учению Толстого"1. В "Анне Каренине" Толстой подытожил свою 15-летнюю се мейную жизнь. Но его взгляд все-таки был обращен не столько в прошлое, сколько в будущее (в связи с чем и проявились те "симптомы нового пути творчества", о которых писал Д.Н. Овсянико -Куликовский). Защищая семью - роман назван именем героини, ко торая своей страстью разрушила старую и не успела создать новой семьи, - Толстой в то же самое время "экспериментирует" с новыми формами бытия, и не только в пределах семьи: левинская семья, подчиненная "добру", "дружная, бездетная" семья Свияжских, тру довая семья Парменовых, но и вне ее общественно- благотворительная деятельность Кознышева и Вареньки. Повто рим, к последним Толстой отнесся в романе без какой-либо симпа тии. Но, с другой стороны, он отверг и свой прежний идеал семейно го счастья. Как писал Э. Бабаев, "тень разлада скользит по всей книге Толстого. Она особенно заметна именно в узком, домашнем кругу и принимает различные формы в доме Каренина, в семействе Облонского, в имени Левина, но остается «тенью», которая разъе диняет близких людей"2. То, что в романе "Анна Каренина" Толстой начал писать новую страницу своей жизни, подтверждается сле- дующим различием в семейных взаимоотношениях Безуховых и Левиных. Наташа, хотя ничего и не понимала в ученых занятиях Пьера, все же придавала им огромное значение, и в какой-то степени была даже "посвящена" в них: Пьер делился с ней своими наблюдениями и рассуждениями. Кити же не только совершенно чужда духовным исканиям мужа (хотя и догадывается о них), но и остается в них непосвященной; "Нет, не надо говорить, - подумал Левин, когда она прошла вперед его. - Это тайна, для меня одного нужная, важная и невыразимая словами" (19, 399). Это является предзнаменованием будущих разногласий между супругами Толстыми, но вместе с тем и прежде всего и свидетельством толстовского выхода за рамки семейного существования, т.е. показателем выявленных им новых, не связанных с семьей и даже, как покажет будущее, прямо противоречащих ей интересов. Скажем так: Пьер-Толстой в "Войне и мире" всецело растворен в семье и поглощен ею (он отличная нянька); Левин-Толстой в "Анне Карениной" олицетворяет активное деятельное начало, далеко не всегда вписывающееся в колею семейной жизни.
Толстой после крейцеровой сонаты. преодоление плоти и пола
Н.К. Михайловский писал: "В романе «Воскресение» есть два невидимые врага, с которыми борется автор. Во-первых, «все», точнее говоря, те общие условия, которые заглушают в отдельном человеке естественно благородный голос разума и сердце. Это, во-вторых, физическая половая любовь ... . Симонсон и Марья і Павловна относятся к плотской физической любви с отвращением, с \ таким же точно отвращением, с каким относится к ней сам гр. Толстой в «Крейцеровой сонате» и в самом «Воскресении»"1. Роман "Воскресение", создававшийся на протяжении 10-ти лет, с 1889 по 1899 год, есть яркое свидетельство толстовского выхода из мира "материального" и его перехода на новую, духовную ступень бытия, т.е. преодоления им пола и освобождения от собственности. Можно сказать, что для Толстого, как и для Нехлюдова, "началась совсем новая жизнь", не потому, что он "вступил в новые условия жизни" (32, 445), а потому, что он, подобно страннику, с которым встретился Нехлюдов на пароме, стал "верить самому себе", "своему духу" (32, 418-419). "Веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, все уже было решено, и решено было всегда против духовного и в пользу животного «я»" (32, 48). Другими словами, вера в себя обозначала отказ от "животного человека, ищущего блага только себе и для этого готового пожертвовать благом всего мира", и веру в "духовного человека, ищущего блага себе только такого, которое было бы благо и других людей" (32, 53). Нехлюдов начал двигаться по пути к "воскресению" как раз после того, как осознал, что он уничтожил жизнь Катюши, находясь "в периоде сумасшествия эгоизма", когда "животный человек властвовал в нем и совершенно задавил духовного человека" (там же). Хотя "ее улыбка как будто сказала ему, что то, что он делает, - дурно" , хотя "слабо, но еще слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему об ней, о ее чувствах, об ее жизни" (выделено Толстым - К.С.), Нехлюдов прислушался ко второму голосу, внушавшему: "смотри, пропустишь свое наслаждение, свое счастье", так что "страшное, неудержимое животное чувство овладело им" (32, 59-60). Когда пелена спала с глаз Нехлюдова, он решил не только искупить свою вину, - облегчить участь Катюши, связав свою жизнь с ее жизнью, но и реализовать свои замыслы об отдаче земли крестьянам. А крестьяне, узнав о намерении своего барина, говорили: "Барин стал думать о душе и поступает так для ее спасения" (32, 232). Другими словами, Нехлюдов перестал жить для себя и своего тела и стал жить "для души, для Бога", что вызвало решительное изменение его взгляда на женщину. Он сказал сестре: "...едва ли я женюсь, а если женюсь, то не будет детей" (32, 348)". Преобразившемуся Нехлюдову, в начале романа надеявшемуся, что "семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни" (32, 18), противны любые плотские проявления. Он с негодованием вспоминал о своих "развратившихся" сестре и зяте: он "развратился" "военной службой, дурной жизнью", она - "замужеством с человеком, которого она полюбила чувственно" (32, , 314). Отметим очень важный момент: если в "Войне и мире" и "Анне Каренине" облагороженную и одухотворенную деторождением плотскую любовь Толстой считал "естественной", а потому и неизбежной и оправданной, то в "Воскресении" для Нехлюдова-Толстого физические отношения абсолютно неприемлемы. Нехлюдов "не мог даже удерживать отвращения к его (зятя - К.С.) детям. И всякий раз, когда узнавал, что она готовится быть матерью, испытывал чувство подобное соболезнованию, что опять она чем-то дурным заразилась от этого чуждого им всем человека" (32, 315). Определение, впервые озвученное в "Войне и мире", -"беременность - это болезнь", теперь, в романе "Воскресение", существенно дополнено: "беременность - это заражение дурным". Понятно, что под этим "дурным" следует подразумевать плотское общение, которое, несмотря на то, что создает новую жизнь, отрицается Толстым и считается недостойным . Неудивительно поэтому, что предполагаемая женитьба на Катюше полностью исключала телесную близость. Он сказал Катюше: "Вы ближе для меня, чем сестра" (32, 151). Если же учесть, что Нехлюдов, будучи "невинным юношей", "о женщине мечтал как о жене", а "женщины, которые не могли, по его понятиям, быть его женой, были для него не женщины, а люди" (32, 44), то можно констатировать, что для "воскресающего" Нехлюдова не только женщина вообще, но и его "жена" - бесполое существо, всего лишь человек, не имеющий половых признаков.
Похожие диссертации на Проблема "духовной" и "плотской" любви в мировоззрении и художественном творчестве Л. Н. Толстого, 1850-1900 годы
