Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I Эволюция философско-мистической интерпретации сновидений в прозе в. брюсов а (1890-1910-е годы) 21
Раздел I Сновидения в художественной культуре прошлого 21
Раздел II. Сновидения героев рассказов В. Брюсова "Земная ось" и "Ночи и дни" (бытийно-бытовые аспекты) 73
Раздел III. Историософское осознание сновидений в романе В. Брюсова "Огненный ангел" 134
ГЛАВА II. Психологическая интерпретация символики сновидений в романах и рассказах федора сологуба 208
Раздел I. Сновидение как один из основных аспектов психологизма в романе Фёдора Сологуба "Тяжелые сны" 208
Раздел II. "Психологическое единство" малой прозы Федора Сологуба 322
Раздел III. Философия игры в романе Ф. Сологуба "Мелкий бес" 417
Раздел IV. Утопические мечты сновидений в романе Федора Сологуба "Творимая легенда" 454
Заключение 522
Библиография 530
- Сновидения в художественной культуре прошлого
- Сновидения героев рассказов В. Брюсова "Земная ось" и "Ночи и дни" (бытийно-бытовые аспекты)
- Сновидение как один из основных аспектов психологизма в романе Фёдора Сологуба "Тяжелые сны"
- "Психологическое единство" малой прозы Федора Сологуба
Введение к работе
Проблема литературного сновидения. Общий взгляд
"По-русски без сна не пишется", — утверждал А.М.Ремизов. Каждый крупный роман XIX в. содержит яркие картины снов, которые видят литературные герои. В истории русской культуры девятнадцатый век стал, как утверждает американский славист Виктор Террас, "веком романа". Отдавая должное тем, кто признал высокие качества произведений крупного прозаического жанра, все-таки следует учитывать определенную долю преувеличения, которую допускают некоторые западные слависты. Вероятно, это связано с тем, что долгое время евро-американское литературоведение отводило слишком скромное место русским монументальным жанрам. Ч. Мозер, Е. Каган-Канс и В. Террас (в своих ранних работах) считали, что из всей русской прозы лишь "short stories" соответствуют международным представлениям о прозаическом жанре.
В последнее время отношение к русской литературе на Западе коренным образом изменилось. Статус прозы упрочился. В "Истории русской литературы" (Йель, 1991) и в "Кембриджской истории русской литературы" (1992) русская проза расценивается уже как явление, соразмерное европейским и американским стандартам. В соответствии с этим и русские персонажи воспринимаются как равные среди равных. Однако в историю мировой литературы персонажи Пушкина, Гоголя, Гончарова, Чернышевского, Достоевского и Толстого вошли именно как впечатлительные натуры, с ярким воображением и глубоким внутренним миром. Следует отметить, что Татьяна Ларина, Левко, Илья Обломов, Вера Павловна, Родион Раскольников и Анна Каренина — наиболее известные "литературные сновидцы".
Место сновидения в повествовательной прозе
Почти каждый сколько-нибудь значительный роман XIX в. демонстрирует удивительные по силе воображения художественные сновидения. Русские писатели рассматривали сон так внимательно, как никто до них из числа европейских авторов. На этом мнении сходятся самые разные исследователи русской художественной литературы XIX и XX вв. Своеобразие русской прозы проявилось и в новой технике повествования. Сон, занимавший незаметное место в малых жанрах, в рассказах и коротких романах, постепенно занял отдельное место и стал выполнять автономную роль.
Желание создать цельную повествовательную структуру отразилось и в литературной технике. Нетрудно определить некий общий для литературы нарративный принцип, который в каждом случае является единым в многообразии. Разные по форме и моделям повествовательные структуры русских классических романов держатся на этом чрезвычайно подвижном, а иногда и просто шатком основании. Пушкинский "Евгений Онегин" начинается "без предисловий", внезапно {abrupto)-, "Двойник" Достоевского — с пробуждения Голядкина; "Что делать?" Чернышевского — с несчастного случая; "Преступление и наказание" — с сомнамбулической прогулки Раскольникова перед убийством; "Анна Каренина" — с пробуждения Стивы Облонского. И в то же время русский писатель не может обойтись без "свободной болтовни", поговорить о невыговоренном. Сны, которые и были частью такой "болтовни" о том о сем, стали соотносимы с сюжетом произведения. Случайные события становятся для автора поводом, чтобы связать технические элементы повествования с бытийными проблемами. Событие превращается в со-бытиё. Начало русских романов, как правило, — пробуждение героев, развитие действия — погружение в "кошмарную" суету будничной жизни. Новое в повествовании, как и прежде, связано с "первоопытами" проникновения в подсознание. Еще в 1814 г. Г. Шуберт в книге "Символика сновидений" сравнивал пробуждение героев литературных произведений с забвением в "сумерках собственного сознания". Опыт сновидчества, как считал Шуберт, универсален, но значение снов долгое время являлось предметом споров. Отголоски старых споров звучат и в настоящее время.
Научный аспект проблемы реальных и художественных (fictional) сновидений
Эжен де Вогюэ в своей книге "Русский роман" (Е. De Vogue. "Le roman Russe", 1886) отметил черты научности в подходе русских прозаиков к проблемам сна. Однако именно научное изучение сна привело к противоречиям и принципиальным разногласиям в подходах к проблеме интерпретации снов.
Э. Кистер (Е. Kiester) утверждал, что "сны — есть не что иное, как попытка связать в один сюжет различные сигналы из нижних мозговых центров"'. Сон предлагается рассматривать и как "сюжет"\ и как "биологический процесс". Мы принимаем в методе Кистера его попытки рассматривать сюжеты сновидений, но не процессы сна. Однако в большинстве случаев основой научного опыта являются "brain's waves"("M03r0Bbie волны"), REM (rapid eyes movements — быстрые движения глаз) во время сна. Вряд ли это может вдохновить какого-нибудь художника. Принципиальное расхождение, таким образом, мы видим только в самом начале пути изучения сна и сновидения.
С другой стороны, этнографы, антропологи продолжали собирать, систематизировать и изучать сны в "nonliterate societies", т.е. в обществах, не имеющих письменности и литературы. Философы и психологи разрабатывали разнообразные системы интерпретации снов. Ученых привлекала их таинственная природа, неуловимые нюансы. Писатель же "вводит" в свой текст образные воплощения снов, которые становятся неотъемлемой частью скрытой жизни персонажей. Сны являются и автономной сферой
' Kiester E. Images of the night: The psychological roots of dreaming// Science. — LncL 1980. — May/ June. — P.^36.
жизни литературных характеров. В связи с этой трудностью критики и литературоведы стремятся разработать приемы адекватного истолкования.
Многие исследования снов в художественной литературе адаптировали психологические подходы и приемы: Г. Деверо (G. Devereux) "Сны в греческой трагедии" (1976), Л. Портер (L. Porter) "Литературные сны во французском романтизме" (1979), J1. Кент (L.J. Kent) "Подсознательное у Гоголя и Достоевского" (1969), Э. Далтон (Е. Dalton) "Структура подсознательного в "Идиоте" Достоевского" (1979).
Г. Деверо в своем исследовании снов в греческой трагедии и Э. Далтон в работе о снах в творчестве Достоевского приходят к сходным выводам. Деверо считал, что в исследовании художественной прозы нельзя говорить о психоанализе реального греческого поэта, давно умершего, или его персонажа, в отличие от автора — вечно живущего. К тому же этот персонаж является плодом воображения несуществующего поэта. Деверо обращает внимание на то, что сновидения действующих лиц греческих трагедий подобны реальным сновидениям современных людей. Демонстрация этих снов возможна на реальном уровне, по Деверо. Условие — если тщательно, пункт за пунктом, разбирать все мотивы их побуждений. Он предлагает действовать по принципу "как если бы" (на принципе if основан психоанализ снов Г. Деверо).
Далтон считает, что Ипполит Достоевского подобен "пациенту на кушетке", который может привести аналитика от манифестного сна к подсознательному. Сон у Далтона имеет тот же сущностный статус, что и весь текст романа в целом. Исследователь считает, что всё произведение в целом и сны каждого из героев в отдельности могут быть интерпретированы одними и теми же методами.
Проблема выбора материала для исследования
Пределы данного исследования сознательно ограничены, поскольку
в творчестве писателей конца XIX — начала XX веков художественных сновидений намного больше, чем в литературе XIX в. После краткого обзора русского средневековья, выявления библейских традиций в русской литературе, внимание сосредоточено на использовании приема художественного сновидения в классицистических и романтических произведениях. В основной части работы анализ будет сосредоточен на творчестве художников конца XIX — начала XX веков: Федора Сологуба и Валерия Брюсо- ва. Этот выбор не исключает обращения к творчеству других писателей этого периода.
Названные авторы выбраны для исследования не только из-за того, что их собрания сочинений содержат большое количество сновидений, но и потому, что в их произведениях сон является одним из важных художественных приемов. Наблюдения над совершенствованием повествовательной техники и мастерства использования этого приема являются в данной работе только одной из сторон исследования.
Развитие и совершенствование поэтики сновидений как системы приемов позволяет рассмотреть ее в контексте основных психологических характеристик персонажей с точки зрения жанровой специфики изучаемых текстов (сравнительно небольших литературных произведений и более значительных проектов начала XX в.).
В период средневековья и классицизма многие русские писатели включали сновидения в свои произведения. Н. Фрай (Ы. Ргуе) считал, что искусство пользования приемом сновидения в тот период было еще не развито. Картины сна в произведениях старых русских мастеров Н. Фрай рассматривает как "наивную аллегорию". Именно аллегория является необходимым составным элементом произведений, имеющих дидактическую или проповедническую цель. Сны в произведениях древнерусской литературы тоже содержали дидактические или нравственные "послания".
В этой части обзора будут выяснены некоторые основные отличия художественных сновидений от реальных. Во-первых, рассмотренные ниже фрагменты из художественных текстов "классических авторов" выбраны с целью продемонстрировать различные аллегорические сновидения в литературе средневековья и классицизма. Сны литературных персонажей в произведениях конца XVIII и начала XIX веков проанализированы в их связи с повествовательной структурой избранных произведений. Кроме того, определено их главное психологическое и тематическое значение.
Последующий обзор сделан в "обратной перспективе": так о "сне" Софии из 'Торя от ума" А. Грибоедова говорится больше, чем обо всем творчестве Гоголя и Пушкина. Учитывается то, что в творчестве крупнейших писателей сновидение стало важной составляющей творчества. Эта составляющая стала столь же значимой, как и "дневная реальность". Целесообразным представляется обращение к литературным сновидениям, в которых впервые были сделаны открытия, позднее использовавшиеся в более значительном масштабе.
Предмет исследования — творчество ярких представителей культуры конца XIX — начала XX века (Федора Сологуба и Валерия Брюсова). Для того чтобы рельефнее показать картину интенсивной внутренней жизни человека fin de sicle, в работе представлена не только интерпретация снов из художественных произведений, но и установлена в ряде случаев связь между вербальными картинами снов персонажей конкретных произведений и снами, запечатленными в известных и малоизвестных произведениях визуальных искусств. Личный опыт писателя гармонично сочетается с наиболее интересными реальными картинами снов.
Принципы исследования. В работе предполагается использовать историко-литературный и психоаналитический методы исследования. Важным представляется установление индивидуальных наклонностей и пристрастий писателей, устойчивых мотивов, повторяющихся видений. Целостный и фрагментарный анализ сновидений применяется в зависимости от целей, которые ставил автор.
Новизна исследования на тему "Поэтика сновидений в русской литературе конца XIX - начала XX века" состоит в том, что художественный сон рассматривается не только как свидетельство психологического мастерства писателя, но и как самостоятельное манифестное явление. Выделение сна из общего контекста произведений серебряного века не означает "отделения" сна от художественной ткани конкретного текста. Наоборот, художественный сон рассматривается с двух сторон одновременно: как явление художественного мышления (сон, как правило, "принадлежит" персонажу) и как проявление личного взгляда писателя на явления подсознательной и бессознательной сферы. Особое внимание предполагается уделить связи психологии с творческой индивидуальностью, мировоззрением художника.
Метод исследования в данной работе
Метод исследования основан на изучении и интерпретации текстов
снов в окончательных редакциях произведений русских авторов начала XX в. Теоретический подход основывается на изучении истоков, природы, значений снов в жизни и в литературе, в произведениях поэтов, прозаиков, философов, психологов разных времен. Представляется, что этот критический подход и метод литературоведческого синтеза будет способствовать накоплению ценных наблюдений и достижению практически значимых результатов в изучении истории русской литературы. Понимание роли и места сновидения в художественном тексте основывается на определении различий в технике и уровней мастерства "создания" (или "реконструкции") видений литературных персонажей. Их значение в художественном тексте отдельных авторов тоже различно. Роль снов важна и в осмыслении оригинальности русской литературы.
Исследование поэтики литературных сновидений должно помочь в изучении концепций подсознательного и бессознательного в контексте многообразных связей русской литературы с европейской мыслью конца XIX — начала XX века.
С учетом имеющегося опыта изучения художественного сна в литературе XIX в. и XX в. (В. Ф. Чижа, И. Ермакова, А. Л. Бема, Н. Ульянова, И. Смирнова, С. Ароньян, М. Каца, Д. Холла) методологические основы исследования связываются с трудами представителей классической философии, эстетики, психологии (Аристотеля, Платона, Артемидора, Аполло- дора и др.), с наследием средневековых теологов, мистиков, художников, чьим творчеством интересовались представители русского ренессанса XX в.
Исследование проводилось в зависимости от индивидуальных особенностей писателя: на основе историко-биографического, сравнительно-исторического, психоаналитического и герменевтического методов. Текстологический анализ проводился в связи с главной проблемой исследования, совершенствованием приема сновидений и эволюцией индивидуальной поэтики избранных авторов.
Актуальность исследования
Несмотря на то, что российским литературоведением проделана значительная работа по изучению места и роли "художественных сновидений" в частных судьбах персонажей, в структуре конкретных текстов, проблема определения роли и места сновидений литературных персонажей остается актуальной и спорной. Точку зрения И. Ильина на то, что литературные сновидения сообщают особое измерение, "духовную глубину" литературным образам, разделяли многие. И. Ильин считал, что метод свободных ассоциаций в интерпретации психологии и типологии литературных героев оказывается непродуктивным, на деле же — использовал этот метод неоднократно в своей книге "О тьме и просветлении". Кроме этого, И. Ильин связал видения героев с их фиктивными биографиями и судьбой автора. Его метод "пристального чтения" ориентирован на установление роли статичных психологических нюансов в развитии сюжета и линии жизни персонажа. Рассматривая прозу И. Бунина, И. Шмелева и А. Ремизова в книге "О тьме и просветлении", Ильин квалифицировал литературное сновидение как эффективный и эффектный прием. Он высказался вполне определенно: сновидения имеют автономную художественную ценность3. Они связывают разные литературные тексты разных эпох в "грандиозное целое".
В дореволюционной российской критике ярким событием была статья Д. В. Философова "Сны". Ее высоко оценили 3. Гиппиус, А. Бенуа, М. Волошин. Философов уподобил сны газетной хронике: действительность, искаженная в зеркале прессы, подобна "ветхой ткани" снов. Д. Философов выделил основные два качества сна: каузальность и фрагментарность. Ослабленная причинная связь образом сна и фактом из действительной жизни является привлекательной художественно-философской проблемой. Представители академической науки тоже выделяли сны из общего свода сочинений писателя. А Рыстенко, Н. Андреев, В. Марков, А. Бем, К. Мо- чульский показали связь сновидений с психическими травмами, пережитыми персонажами в прошлом, тем самым, упрочив место сновидений в повествовательной структуре произведения.
Многие видели зависимость русских писателей от 3. Фрейда и К. Юнга. Н. Ульянов считал, что сон должен занимать скромное место в художественном творчестве. "За 250 лет, — писал он в своей книге "Сви-
ток" , — "сновидения не завоевали того места в литературе и искусстве, которое оно заняло за два десятилетия" на рубеже XIX и XX веков. Эта, "антисновидческая" точка зрения, пересмотрена была Н. Ульяновым позднее.
По прошествии ста лет после опубликования "Толкования сновидений" Д.П. Брылев справедливо назвал книгу "эпохальным явле- о
нием", подчеркнув, что значение ее постоянно возрастает в связи с гуманитарными проблемами психологического анализа и философско- психологического изучения проблем состояния человеческой души в повседневной жизни и в конфликтных ("житейских" и литературных) ситуациях. Проблема сновидений как одна из форм коллективного творческого сознания рассмотрена в двухтомной монографии болгарского фольклориста А. Анчева. Р. Маслов считает, что сновидение является эффективным приемом в изучении души человека, определяющим фактором духовного роста персонажа. Н. А. Кащей полагает, что и на данное время остается актуальной проблема изучения сновидений в качестве объектов бессознательного в мифах, легендах и художественных текстах. Однако он ограничивает сферу изучения "рамками вероятностной логики".
Исследователи оценивали использование сна в художественном произведении как результат грубого "вмешательства" фольклора. Сновидения
рассматривались и как влияние "лирики русской сказки" в художествен- 12
ную эпику . М.О. Гершензон, анализируя приемы использования снов на грани лирики и прозы, показал, что тонкие "сознательные перцепции" являются результатами проникновения в область "подсознательного разу-
ма" . В. Боцяновский, рассматривая связи сновидений с фантастическим мышлением, указал на связь образов сновидений литературных персонажей с произведениями визуального искусства. Для С. М. Козловой сновидение — одно из "наиболее загадочных явлений" русской литературы. Она представила наиболее спорный, с точки зрения достоверности, сон из комедии "Горе от ума" в контексте жизнеустротель- ной философии автора. "Лирика сновидений" Фета была исследована как особенность авторского художественно-философского мышления в статье В. Н. Касаткиной.
Особенно интенсивно в 1990-е годы продолжает исследоваться проблема сновидений в романтической литературе. Н. Болдырев рассмотрел мотив и роль реальных сновидений в творческой биографии Новалиса. Исследователь считает, что сновидение особенно значимо для европейских романтиков, сосредоточивших свое внимание на проблемах самопозна-
Продолжается изучение мотивов сновидений в русской классической
литературе. И. Владимиров рассмотрел генезис мотива сновидения1, в
творчестве Пушкина, И. Джиганте — в ранней прозе Достоевского . М. Вудфорт на материале ранней прозы Достоевского рассмотрел сновидения как часть "растущего" времени в мире Достоевского. А. В. Матюшкин рассмотрел прозу Достоевского, его художественные тексты, которые содержат сновидения, и показал роль пророческих снов-откровений в их связи с развитием русской идеи20.
С. Ароньян называет "литературный сон" "художественно-психологическим детерминантом". Главная функция сна персонажа, по ее мнению,
— регенеративная. М. Карлова рассматривала вопросы соотношения ирра-
циональных сил и индивидуального сознания. Сон в ее работе — "посредник между человеком и судьбой". Чешская исследовательница связывает подобные взгляды русских модернистов с влиянием Р. Штейнера. По ее мнению, композиции многих произведений русских авторов соответствуют не классическим канонам визуальных искусств, а представлениям о строении Вселенной, которые являются отражением не только актуализации современных естественнонаучных представлений, но реставрации ар- хаико-символических воззрений. Штейнерианские воззрения на "круговращения" духовных сил "всего живого", определяют взгляды таких художников, как А. Белый, М. Волошин, А. Ремизов. Прозрачные границы между прошлым и "действительным" становится источником фантастики.
Сновидческие инсайты были предметом пристального интереса американских и израильских славистов. Ф. Левинсон рассматривает сновидения как сегменты цельного мировоззренческого контекста эпохи между двумя мировыми войнами. Его интересует, насколько сильны связи между
фрагментами снов. Он предложил рассматривать сон на грани "преломле-
ния жанра" . Сновидение представлено как "взгляд изнутри" ("insight"- "outsight"). Как "художественная стратегема", считает Левинсон, сновидение не позволяет писателю оценить внешнюю действительность адекватно. Такие события, как война и революция в сновидениях выступают в искаженной форме. Восприятие социальных сломов проявляется только в сфере чувствований художника, который выступает в роли "внимательного наблюдателя" и "несчастной жертвы". Как таковой он обеспокоен больше личными психологическими и социальными проблемами.
На связь сновидений с взглядами Юнга указывали В. Террелл , М.
Козьменко . В Террелл считал, что русские писатели осложняют и без того сложную концепцию коллективного бессознательного. Сновидения, как считает американский славист, добавляют "философско-поэтическому измерению" прозаического сюжета намного больше, чем "жизненная информация". А. Козин (Б. Филиппов) представил интересные варианты историко-культурологических толкований сновидений "Взвихренной Руси" А. Ремизова.
Б. Матаморо в своей книге "Сон и творческая поэтика" утверждает, что сновидения — один из основных источников художественного творчества. Как таковой он имеет ценность и в самом факте реализации сновидения как художественного приема и самостоятельного текста.
Сборники реальных сновидений привлекали внимание не только представителей академической науки, но и профессиональных журнальных критиков. А. Кашин в своей статье "Про сны" рассмотрел модели таких сборников снов как "открытые повествовательной структуры". Рассматривая экзистенциальные мотивы, М. Козьменко указал на взаимосвязь мировоззрения и поэтики писателя, связав сновидения с основными бытийными проблемами.
Сновидение как жанр привлекало критиков и писателей. А. Кондратьев, М. Зощенко рассматривали реальные и фиктивные сновидения, которые помогали сохранять душевное равновесие и физическое здоровье. Рационализация смысла сновидений как терапевтического акта рассматривалась и на стыке художественности и научности. В. Набоков в автобиографической книге "Другие берега" считал склонность к разного рода обманам чувств, в том числе и личное бессознательное стремление к долговременной фиксации сновидений, актуальной художественной проблемой. Отрицая Фрейда с его сексизмом и "средневековым мистицизмом", он склонен, как и другие "венские мистики" из числа молодых психологов, тщательным образом реконструировать сновидения для решения проблем прошлого. В своих лекциях по русской и зарубежной литературам он рассматривал сон в качестве важного преформирующего композиционный модуса. В предисловии к переводу лермонтовского "Героя нашего времени" Набоков представил компаративное исследование пятистрофного стихотворения "Сон" и указал на связь модуса сновидений с моделью романа. Как художник Набоков считал, что даже "самые ранние сны" являются важными фактами любой жизненной истории, реальной или фиктивной. Сновидения помогают в "розыске ключей" и "разгадок" разного рода тайн.
Б. Бойд в своей биографии В. Набокова придавал особое значение сновидениям писателя, реальным и "литературным". Сновидения заняли в его биографическом исследовании место рядом с другими "психологическими фактами".
JI. Дине в статье "Творческое воображение в "Творимой легенде" Фе-
дора Сологуба" 1 показал, что не только творческий акт как феномен психической активности является предметом исследования, но и статичные сновидения героев представляют несомненную художественную ценность.
9 О
В. Чалмаев в статье "Молитвы и сны Алексея Ремизова" рассмотрел сновидения как одну из наиболее сложных мировоззренческих структур творчества писателя. А. И. Михайлов в статье "О сновидениях в творчестве Алексея Ремизова и Николая Клюева" предложил "истолковывать сновидение как некий особый жанр". Михайлов рассматривает сновидения как "дополнение" к эмоциональному и сюжетному содержанию вымышленных и реальных историй, преломленных творческой фантазией художника'50. Гр. Яблонский считает, что сновидения являются частью "неисследимого мира" запредельности. Рассматривая сон Анны Карениной, он указал на то, что ее сны вообще имеют отношение не только к личной судьбе героини, но и судьбам близких и малознакомых ей людей. Мир, в котором живет героиня, существует и развивается на основе сложных принципов, в основе которых лежит комбинация законов мира реального и мира "запредельного".
Е.В. Тарышкина в диссертации "Поэтика романа А.М.Ремизова "Крестовые сестры" (Томск, 1991) рассмотрела сны второстепенных персонажей самого известного романа А. Ремизова. Исследовательницу интересовал мифологический аспект поэтики романа. Сделаны интересные сопоставления снов (Акумовны, Адонии Ивойловны) с древнерусскими текстами. Архаическая символика рассмотрена в модернистском дискурсе отдельного романа, что не противоречило намерениям автора рассматривать в подобном ключе и другие произведения того же автора. Специальное исследование снов в пяти романах Ремизова и в его рассказах предприняла С. Ароньян. С Ароньян показала связь образов подсознательного в творчестве Ремизова с традиционно христианскими символами и с психоаналитической символикой. Конструктивным представляется главный вывод: подсознательное образно компенсирует недостаток сознательной активности героев-сновидцев А. Ремизова.
JI. Евдокимова в диссертации о творчестве Федора Сологуба (1996) рассмотрела только наиболее яркие сновидения, связав их с универсальной мифопоэтической традицией. Несмотря на то, что сновидения выполняют в этом исследовании эпизодическую роль, общий подход представляется, несомненно, перспективным.
Н. А. Нагорная рассмотрела проблемы стиля писателя в связи с поэтикой сновидений'52. В диссертации Е. В. Сергеевой, посвященной проблемам мировоззрения и поэтики прозы Федора Сологуба, сновидения
о о __
рассмотрены как форма сакрального знания. Е. Н. Корнилова рассмотрела мифологему сна как лейтмотив романа Новалиса "Генрих фон Офтендинген". Ценным в этом подходе представляется классификация значений мотивов сна, их генезис. Сон рассматривается как метафора жизни, как отдохновение. В этом смысле художественное сновидение противопоставляется мифологеме смерти как "вечного сна"34.
Перспективным и актуальным является направление в современной русистике, которое связано с изучением художественного своеобразия внутренних миров литературных персонажей. Один из аспектов многомерности человеческого микрокосма отражен в их сновидениях. М. Кац (Katz) в своей книге "Сны и подсознательное в русской литературе XIX века"^ (1984) рассмотрел "эстетические отношения" литературы и действительности. Его интересовало сочетание, доминации, взаимовлияния сфер сознательного и подсознательного. Исследователь рассмотрел реальные житейские конфликты персонажей и психологические писан i ы. Центральное место в исследовании занимает функционирование снов в русской литературе в контексте связей русской литературы и западной. Несмотря на значительность материала, в работе М. Каца принижена роль художников начала XX века. Автор выделяет только художественные сны В. Брюсова (рассказ "В башне") и роман А. Белого "Котик Летаев". Названные авторы, по мнению исследователя, открывают "новые экспериментальные поля" для работы со сном. Как считает М. Кац, сон "не исчез из литературы XX века": в рассказах Бунина, Бабеля, Набокова и Казакова, в романах Ремизова, Пастернака и Максимова, литературные герои "продолжают спать" и видеть сны. Под снами М. Кац понимает "образные ночные видения". Но как психологический прием, как характеристика или повествовательная структура и тематическая мотивировка сон был вытеснен другими, интенсивными "инновативными техническими приемами"36.
31 Корнилова Е. Н. Мифолог ическое сознание и мифопоэтика западноевропейского романтизма. — М.: НМЛ И РАМ, Наследие. — 2001 ю — С. 162. Katz М. R. Dreams and the unconscious in XIX century Russion fiction. - Hanover, 1984. — 380
P-
,6 Там же. -— P. 34.
38 Levy-Bruhl L. Primitive mentality — N.Y., 1923. P. 101.
Цели и задачи настоящего исследования
Данное исследование сновидений в русской литературе конца XIX
начала XX веков предпринято для того, чтобы установить значение сновидений героев в малых и крупных прозаических жанрах; определить место и функции художественных сновидений в поэтике писателей fin de sicle, как "видных", так и "малозаметных" в истории русской литературы. Во "Введении" будут рассмотрены некоторые особенности изучения использования и функционирования снов в классической философии, в работах по психологии сновидений и, главное, в художественных текстах. Кратко будут рассмотрены "поэтические" сны в произведениях мировой классики. Особое значение придается пророческим сновидениям в Писании, в средневековых, ренессансных произведениях западноевропейской литературы и русской классической словесности.
Возрождение интереса к проблеме сна со стороны психологов, философов, поэтов и прозаиков XIX века вызвано "комплексной реакцией" на рационализм XVIII века. Вполне закономерно, что наш обзор истории изучения художественных сновидений начинается с краткого анализа теорий сновидений. Заканчивается этот обзор работами 3. Фрейда, К.Г. Юнга, Э. Фромма и А. Адлера и ведущих отечественных психологов — современников русских писателей fin de sicle. Сделана попытка определить роль их методов изучения реальных и художественных снов в контексте русской литературы рубежа веков.
Главная задача нашего исследования заключается в том, чтобы изучить и систематизировать способы художественного исследования сновидений, которые обнаружены в произведениях ведущих авторов конца XIX
начала XX веков. Акцент ставится на проблемах поэтики сновидений. Анализ основывается на следующих критических критериях и проблемах, связанных с необходимостью определить: 1) как сновидения помогают познать внутренний мир героя произведения; 2) каковы функции сновидения в повествовательной структуре художественных произведений; 3) в какой
Сновидения в художественной культуре прошлого
Антропологи признали факт того, что почти во всех без исключения культурах видны различия между двумя типами снов: достоверными и теми, которым можно не придавать значения. Л. Леви-Брюль (Ьеуу-ВгиЫ) утверждал: "Примитивные народы не верили всем снам без исключения: одни сны заслуживали веры, другие — нет" . Это разделение снов на "вероятные" и "невероятные" было и в европейской античности (в трактате Гиппократа "О режиме"). В поэме Лукреция "О природе вещей" в сновидениях, как считает поэт, душам людей "впервые предстали чудные образы богов" (гл. 5, ст. 1 170-1176, 1 181-1 182) . Пиндар использовал более сложную метафору "человек — сон Тени". Софокл в драме "Аякс" "развернул" эту метафору: Одиссей у Софокла говорит о том, что все земное (в том числе, люди, "сыны земли") — "легкий призрак", "пустая тень" .
Поэты обращали внимание преимущественно на феноменальное в снах. Ноуменальное только "просвечивало" через таинственные образы. Первые попытки систематического изучения сна представлены у Пифагора в его школе философов. Пифагор считал, что во сне человек сталкивается со множеством враждебных ему образов и символов. Философ стремился "нацелить" своих учеников на очищение души от "лишних", т.е. мешающих постижению мудрости и истины, представлений. Искусство Пифагора толковать символику сновидений осталось недостижимым для последующих поколений. В.Б. Черниговский в своих комментариях (1998) к книге Ямвлиха о Пифагоре говорит об этой тайне лаконично, избегая конкретности. Исследователь сравнивает Пифагора с египетскими жрецами. Вероятно, он имеет в виду иерофантов, которые занимали срединное место между посвященными и профанами. Как считает исследователь, сам Пифагор обучал своих учеников с помощью символов "для того, чтобы, с одной стороны, избежать профанации, с другой — дать наглядное чувственное выражение реальностей иного мира" .
Противопоставление сакрального знания и профанных представлений не случайно. Символы сновидений помогали увидеть соединение двух миров, "иномирия" и земного. Когда ученики вечером отходили ко сну, Пифагор "с божественным искусством придумав сочетания некоторых диатонических, хроматических и энгармонических мелодий, обращал страсти души (печаль, гнев, жалость, глупую зависть, страх, различные влечения, ярость, желания, пустые фантазии, низкие чувства, горячность)" в положительные эмоции, уводил от "дневных волнений и шума", прояснял "в смятении волновавшийся ум" . Так что ученики его спали спокойно. Таким способом Пифагор помогал "видеть вещие сны". Когда ученики просыпались, он снимал с них сонное оцепенение с помощью "каких-то особых напевов и мелодий" . Музыка — высшее искусство в философии Пифагора. Она была тесным образом связана с психологией.
В трактате Платона "Республика", в диалоге "Тимей", в размышлениях Аристотеля "О снах" и "О пророчестве в снах", у Артемидора в "ОпепюсгШса" (как и у Гомера) уже была представлена художественно-философская дилемма в попытках интерпретировать сны. Аристотель видел в сновидениях фрагменты чувственных впечатлений, которые, как он считал, возникали случайно. Он сравнивал образы сновидений с зыбкими изображениями на поверхности речного потока. Сравнивая сон с рекой, а образы сновидения с ассоциативным рисунком и причудливой мозаикой, которую образует ветер и вода, Аристотель подошел к попытке классифицировать сны. Они, заметил Аристотель, то приобретают законченные очертания, то разделяются и образуют новые неясные формы. Сны, несмотря на их стихийный характер, у Аристотеля делятся на содержательные и бессодержательные. Попытки сочетать психологический и непсихологический подход, как видим, были предприняты уже в древности.
У Платона в "Республике" доминирует психологический подход к проблеме сна. Он рассматривает сны как результат подавления запретных желаний и как явление чисто репродуктивное. Редуцированные и репродуктивные сны, как считает Платон, может видеть один и тот же человек. У каждого, как считал Платон, даже у тех, кто пользуется наибольшим уважением, есть ужасные, злые и противозаконные желания. Эти желания могут проявляться в сновидениях".
В художественном творчестве было отражено то же деление сновидений. Так, в "Одиссее" сны делятся на ясные и темные, "сбыточные" и "несбыточные": ... бывают и темные сны, из которых Смысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш. Создано двое ворот для вступления снам бестелесным В мир наш... (Песнь XIX, 560-563, перевод Н. Гнедича)
В "Одиссее" Гомер разделил сны на 2 категории по их происхождению. Одни приходят к спящему через врата из камня (сны темные, которым верить нельзя), другие через врата из слоновой кости (сны, приходящие через них, несут правдивые вести) . Метафорическое различение правдивости и лживостью снов соблюдается и у Вергилия: Двое ворот открыты для снов: одни роговые, В них вылетают легко правдивые только видения;
Белые створы других изукрашены костью слоновой, ... из них только лживые сны вылетают. (Песнь VI, 893-896; перевод С. Шервинского) У Вергилия Сон — брат смерти (VI, 278). Сон не способен полностью взять власть над душой, он может лишь ее тревожить. Боги, господствующие над душами людей, охраняют их, если люди верны им. Боги не позволяют демонам смерти победить человека. Вергилий своим противоречивым взглядом на природу сновидения нередко вводит в заблуждение исследователей, поскольку его Эней, возвращаясь из своего путешествия по нижнему миру, проходит через ворота, украшенные слоновой костью, — т.е. через врата лживых снов.
У Еврипида сны и видения сновидцев рождаются из недр Земли. Образ Земли у Еврипида анимируется. Она — одухотворенная и наделенная духовной жизнью первооснова всей жизни, ночной и дневной: "Царица Земля — сновидений мать чернокрылых"43. Эти сновидения носят преимущественно демонический характер. Демонизм их проявляется в том, что видения снов тревожат людей, навевают им своими черными крылами темные, неясные или лживые чувства, мысли и представления.
Несмотря на это разделение снов на правдивые и лживые, светлые и темные, в классической античной литературе и философии, сновидение заняло свое незыблемое место как одна из самых ярких психологем. Это видно в параллели, проведенной между божественными и демоническими снами в иудеискои и христианскои духовной литературе .
Сновидения героев рассказов В. Брюсова "Земная ось" и "Ночи и дни" (бытийно-бытовые аспекты)
В рассказе "Теперь, когда я проснулся... Записки психопата (1902) — обратная ситуация. Главный персонаж оказывается жертвой собственных иллюзий. Он придумал игру с образами своих сновидений. Этот рассказ один из первых, на который критики обратили серьезное внимание. Почти все сошлись на мнении, что Брюсов подражает Э. По. В большинстве крупных работ о творчестве писателя указывается на то, что в молодости писатель испытал сильное воздействие Э. По и отразил "результаты" этого воздействия в своих лирических произведениях (особенно в балладах). К. Мочульский и А. Пайман увидели влияние французской литературы на творчество Брюсова, а в рассказе "Теперь, когда я проснулся. .." — конкретно — влияние Д.-А.-Ф. де Сада.
Брюсов обращается к проблеме психологических и нравственных извращений. Форма повествования ЧсИ-ГгеасЫш " наиболее эффектна и эффективна. Эти записки были созданы после преступления. Дневник преступника как жанр не нов, как и исповедь порочной души. Пределов здесь так же нет. Структурная же организация рассказа продумана. Начало — теоретическое обоснование преступной психологии, в центральной части дано определение психологических детерминантов преступления, в заключительной рисуется само преступление, которое возвращает рассказчика из снов к реальности. По ходу повествования выясняется, что герой раскаивается в преступлении.
В начале истории акцент делается на том, что корни преступления — в далеком детстве: "...меня с детства считали извращенным. Конечно, меня уверяли, что моих чувств не разделяет никто" (43). Одиночество и врожденные аномалии — основные черты героя. Отсюда, основное качество рассказа заключается не в самооправдании, а в предельно глубоком самопознании. Если у писателей прошлого душу героя познавал второстепенный персонаж или наличествовал герой-каталист, то у В. Брюсова персонаж не доверяет это "дело" никому из своего окружения. Его близкие оказываются в полном неведении о второй стороне личности главного действующего лица. Сновидения показывают, что эта вторая сторона личности персонажа является главной. Это проявлялось и на сознательном уровне: "Но в тайне души я был убежден, и убежден даже и теперь, что по своей природе человек преступен". Преступление и преступность в этом рассказе рассматриваются идеалистически: сначала складывается и определяется суть идеи преступления, а затем идея овладевает всем существом персонажа, затем направляется и на окружение.
Неспособность к состраданию у рассказчика была психофизиологической. Главной проблемой в рассказе является проблема зла. Социальный аспект ее только намечен (общество имело предубеждение относительно рассказчика), а психологический — мотивирован (рассказчик стал скрывать свои чувства, сохранял "тайну своей души). Демонический аспект в интерпретации Брюсова нов и "парадоксален". В ранней прозе В. Брюсова дьявол и демоны — частые "гости" персонажей. Чаще всего они появляются в сновидениях. Привычным образом Брюсов обращает внимание на физические свойства природы дьявола (когти и оперный костюм Дьявола в "Ночном путешествии", козлиный зад, запах Мастера Леонардо в "Огненном ангеле"). В рассказе "Теперь, когда я проснулся... Записки психопата" намечается иной аспект: психоделический и магический: рассказчик прибегал ко всем известным ему приемам и средствам. Он искусственно нарушал кровообращение, занимался самогипнозом, пользовался морфием и гашишем, "усыпляющими ядами", "но они давали только их собственные чары". Контакта на подсознательном уровне не происходило. После возбуждения, вызванного демоном индийского мака, наступало сладостное изнеможение, бессильная зыбь сонной ладьи на неизмеримом океане, рождающем из своих волн все новые видения, — но эти образы не повиновались моим заклятиям" (48).
Впервые у Брюсова появляется образ океана, рождающего видения. Связь сферы подсознательного и мифологического (по аналогии с древними эпосами, например, "Океаны превращений" или "Океан сказаний") только обозначена.
Близость автора и рассказчика в прозе молодого писателя актуализируется: роль слуги дьявола не прельщает ни того, ни другого. В. Брюсов в ранней юности соблазнился идеей получения власти над демонами и духами тьмы. Об этом осторожно говорили многие (современники — Н. Минский, 3. Гиппиус, исследователи — К. Мочульский, историки символизма — А. Пайман). Н. Венгров, Машбиц-Веров тоже писали об этом, но что- либо основательное сказать не решались .
Проблема перевернутого сознания прямо соотносится в рассказе В. Брюсова с проблемой одержимости. Р. Крафт-Эббинг (1840-1902) предложил называть извращенный комплекс наслаждений от созерцания страданий садизмом. 3. Фрейд предупреждал о том, что необходимо учитывать разницу между садизмом и агрессивностью. Разница эта существенна. С биологической точки зрения поведение рассказчика-психопата является следствием пережитой абсентизации. Брюсов рассматривает перверсивные наклонности своего персонажа вне связи с садомазохистскими (плотскими) влечениями.
Сновидение как один из основных аспектов психологизма в романе Фёдора Сологуба "Тяжелые сны"
Известно, что Федор Сологуб умел вызывать образы своей фантазии произвольно. В современной ему психиатрии такие сновидения чрезвычайно редки. Феномен сознательного сновидения в творчестве Сологуба — явление редкое, почти исключительное. В то, что писатель мог создать царство мечты, сначала мало кто верил, хотя в ранних стихотворениях поэт передавал свои чувства потрясения от созерцания образов сновидений абсолютно открыто.
Процесс создания романа нашел отражение и в лирике, и в дневниковых записях. Стихотворение от 24 марта 1895 г. можно рассматривать как начало лирического дневника автора. Здесь мы найдем следы борьбы автора с общественным мнением в лице критиков и особенно ревнивых читателей:
Цензурой оскоплен нескромный мой роман, И весь он покраснел от карандашных ран. ...И даже сам роман, утратив бодрый дух, Стал бледен и угрюм, как мстительный евнух
В этом же стихотворении Федор Сологуб назло мстительной критике снова пытается вызвать образы мечты:
И бледный декадент, всхожу я на ступени, Где странно предо мной зазыблилися тени, Таинственным речам внимаю чутко я, И тихих сумерек полна душа моя .
В другом стихотворении (от 16 апреля 1895 г.) Федор Сологуб вновь противопоставляет скучной жизни свою мечту. В предыдущем стихотворении он говорил о каких-то таинственных ступенях. Ни лестницы и никакого здания вообще в новом стихотворении нет. В этом смысле поэтическая "оговорка" очень показательна: его мечта монументальна, реальна, "крепка, как жизнь1 . Но Ф. Сологубу удалось выдержать нападки критики. После первой публикации (в журнале "Северный вестник" за 1895 год, №№ 7-12), несмотря на то, что редакторы сделали большие купюры, уже через месяц после публикации первой части романа в августовском номере «Книжки "Недели"» рецензент писал: "В появившемся начале "Тяжелых снов" перед читателем проходит Бедлам, пациенты которого страдают самым отвратительным видом нервного расстройства — эротоманией". В декабрьском номере журнала "Русская мысль" сделано более широкое обобщение — "декадентский бред, перепутанный с грубым, преувеличенным и пессимистическим натурализмом". Федор Сологуб наслаждается мучительным процессом творчества, и ощущениями, которые сопровождают этот процесс. Не только в ранних стихотворениях, но и позже, в целом ряде произведений времени, он выражает чувство изумления перед тем, что является ему в грезах и снах. Причем этот мир грез и снов он воспринимает как самостоятельный, существующий параллельно.
Психологические истоки замысла романа Ф. Сологуба можно увидеть в его стихотворении "Тяжелые сны меня мучат ..." (7 дек. 1895): Тяжелые сны меня мучат, Но мне никогда, не наскучат. Умею призвать их я сам. ...Стремлюся я к снам этим жадно, И мучат они беспощадно .
Переживания автора и его героя идентичны. Сны возникают произвольно. Появлению образов предшествует перевернутое подобие примитивного обряда с "курением фимиама". Логин пил стакан за стаканом какую-то мадеру, которая, наверное, как и в "Ревизоре" Гоголя, "неказиста на вид". Фимиамы — обычный табак. "Наивные грезы" оказываются слабее нелепых "безумных мечтаний". Федор Сологуб показывает персонажа преимущественно в сфере психологической реальности.
"По утрам в будни Логин всегда бывал в мрачном настроении", — так Ф. Сологуб определяет циклохроническую ситуацию. Главный герой попеременно оказывается то в духовно-спасительной сфере снов, то в душной обстановке дневной суеты. Ежедневную суету, заботы о карьере, стремление быть в центре всех событий он считал, как Гончарове кий Обломов, сном, а мечты, грезы и видения — настоящей жизнью. Логин знал, что придя в гимназию, он вновь встретит "холодных, мертвых люДей". Они равнодушно отбывают свою повинность, механически выполняют предписанное, словно "куклы усовершенствованного устройства". Логин угадывает, что и от него ждут такого же бездушного отношения к делу. Он должен быть как все, чтобы не раздражать сослуживцев. Когда-то он влагал в учительское дело "живую душу", — но его осудили, поскольку он задел чьи-то больные самолюбия, "больные от застоя и безделья", столкнулся "с чьими-то окостенелыми мыслями" — и оказался, или показался, человеком "беспокойным, неуживчивым". На этом основании Логин мог быть достойным "анналов" Д.Н. Овсянико-Куликовского. В его "Истории русской интеллигенции" Логин мог занять спокойное место рядом с Обломо- вым и Тентетниковым.
Противопоставление живого механическому и мертвому в произведениях Ф. Сологуба — один из постоянных приемов. "Живы дети, только дети, — мы мертвы, давно мертвы"... Мотив этого стихотворения 1897 громче всего звучит в произведениях, связанных с житейским аспектом педагогических проблем, волновавших Федора Сологуба. Ему ясно, что воспитание должно основываться на любви и уважении, понимании личности. Духовное омертвение Логина началось как раз в то время, когда герой уже начинает терять веру в свое предназначение, в свой талант.
"Психологическое единство" малой прозы Федора Сологуба
Сны-полеты детей, уязвленных смертью. Парадоксальный и ортодоксальный аспекты сновидений-полетов Э. Бристоль справедливо полагает, что короткие рассказы, которые писал Федор Сологуб до 1905 г., "в основном посвящены детям, поскольку именно они в большей мере связаны с метафизическими проблемами декаданса: эти молодые люди обычно изображаются как жертвы несправедливого рока, и хотя они, как правило, показываются как невинные создания, в действительности, их подростковая психология уже искажена в результате воздействия импульсов зла
Рассказ "Жало смерти" (1903 г.) посвящен самоубийству невинного мальчика. Причина — сильное психическое влияние "мальчика злого" на "мальчика доброго". Сновидения в этом рассказе представляют собой вариацию на тему о бесовском искушении. В образе ложного друга Коли, Вани Зеленева, воплощен бес. Он внушает мысль о несправедливости божественного порядка и провоцирует к протесту. Форма протеста — самоубийство.
Первый сон Коли манифестирует тревогу и приближение смертельной опасности. "В эту ночь ворона приснилась Коле". Акцент в этом сообщении о сне сделан на образе "вороны". Частичная инверсия помогает автору заострить внимание на главном образе сна. Он занимает всю "сцену", весь экран сновидений. Мальчик все время находится под впечатлением, какая эта ворона "противная и страшная".
Внезапно проснувшись, он не отказался от условий, которые "навязал" сон. Действие происходит в сумерках. Темнота всегда тревожит впечатлительных героев Сологуба. "Была еще ночь, — полусветлая северная ночь. Потом Коля видел во сне Ваню, с его ясными глазами" (I, 577). Ваня молчал и "пугающе пристально" смотрел на сновидца, затем сказал "что-то невнятное", — у Коли сильно забилось сердце, после чего он проснулся.
Третий акт сна отделен от предыдущих. Он — о смерти сновидца. Коле снилось, что он поднялся с постели и летит под потолком. Сердце его замирало от чувства полета, "было жутко и радостно". Он вылетел на свободу, поднялся высоко под небо и, "закружившись томно и сладко в его глубокой вышине, пронизанной солнцем, оборвался, упал и проснулся" (там же).
Подобный сон приснился Анне в романе "Тяжелые сны". Головокружительный образ "глубокой вышины" связан с чувством потери ориентации не только пространственной, но и нравственной. Понятия "верха" и "низа" в символистской культуре связаны с этической иерархией . В сновидении Коли глубина и высота сливаются в переходный образ. Сновидец думает о Солнце, — оно является. Солнце в этом сне агрессивно, оно находится на "высокой глубине". "Высокая глубина"-"глубокая высота" — одна из многочисленных катакрез Сологуба. Здесь мы упоминаем о ней в связи с особенностями восприятия сновидца, она снизу доверху "пронизана солнцем".
Сновидения Анны и Коли отличаются финалом: в сновидении Коли из рассказа "Жало смерти" полет резко обрывается, и спящий падает. В сновидении Анны финал — спасение: заря разгорается, небеса распахиваются, — и нежный свет солнца заливает мирные равнины. В сновидении Коли финал — гибель. Главное отличие этих снов в том, что у Анны есть твердое нравственное основание. Основание это — образ церкви-твердыни. Небесная церковь-твердыня принимает и спасает душу сновидицы.
Рассказ "Жало смерти. Рассказ о двух отроках" Федора Сологуба продолжает в книге "Недобрая Госпожа" (1913) тему жизнь-после-смерти, начатую в ранних произведениях. Если в рассказе "Земле земное" сомнения в смысле жизни-существования выражает внутренний голос Саши, то в "Жале смерти" эти мрачные мысли озвучиваются в диалоге "дачных мальчиков" Вани и Коли. Главный герой — Коля, его антагонист, Ваня Зеленев, на протяжении рассказа убеждает своего товарища в том, что на земле все "одно и то же", "а там, за гробом, совсем, совсем не похожее". "Что там, я не знаю, и никто не знает..., — размышлял Ваня. — "Это у нас, на земле только смерть, мы все умираем, — там нет смерти. Здесь не поживешь долго, так и умрешь, — а там свобода"(1, 590). Ведущая роль в разговоре принадлежит Ване. Он говорит о тайнах жизни и смерти безоглядно, безответственно. Его роль двусмысленна, он гость (на земле), но ему не нравится (небесный, т.е. далекий) Хозяин. В его "отсутствии" он начинает бесчинствовать.
Главное искушение, перед которым немеет разум собеседника, — свобода. Мысль бессильна перед бесовскими парадоксами. Свобода в этом рассказе показана как разрушительная сила. "Положительная" свобода "не ведает зла", — так писал Сологуб в одном из стихотворений. Ваня предлагает своему приятелю, свободу от жизни, от власти природы. Природа показана в своей репродуктивной, однообразной форме. Природному герой противопоставляет познание. Познание, единственное в жизни, что отрицает или игнорирует повторение. "Вот у тебя теперь тело. От него муки сколько. Обрежешь — больно. А там ничего этого не будет. Тело сгниет, — на что оно? Будешь свободный..." — Коля беспокоится о маме и высказывает свое беспокойство — "Какая мама? Она тебе приснилась, может быть. У тебя мамы нет" (там же). Сновидение для Вани Зеленева — средство спасения от жизни, способ преодоления привязанности тому, что в жизни дорого. Смерть для него не исход, а способ обретения свободы.
Ваня — типичный био- и психонегативный характер. Вина, как показывает Сологуб, лежит в последнем счете не на нем, а на его родителях. Роль беса-искусителя в отношениях с приятелем суждена ему от рождения. Д. Зеленин, В. Сахаров, С. Максимов указывали на то, что судьбам нелюбимых детей в народных преданиях отводится одно из самых важных мест. Нелюбимые дети, по народным поверьям, превращаются в бесов. Эта тема могла быть близка Сологубу и в связи с его педагогической деятельностью.
Тема свободы в речи Вани связаны с мечтой о возвращении любви и покоя. Герои русских романов обычно понимали свободу как антитезу любви. Свобода для Сологуба-писателя и -человека есть любовь. Любовь к мертвой природе победила в душах мальчиков любовь к жизни. Мальчики отваживаются на бегство из дома. Сцена их ухода освещена лунным сиянием. Эта сцена из бодрственной реальности сноподобна: "полная луна, светло-зеленая и некрасивая" следовала невидимкою за мальчиком, "ее колдовские лучи ворожили и подталкивали". Мальчик в бессознательном состоянии идет к обрыву реки. Там — "мертвая луна, ясная и холодная" (I, 598).
