Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Сновидение как объект филологического исследования: теоретический аспект 14
Различия между сновидениями реальными и литературными
Необходимость в создании новой терминологии
Значение контекста для понимания смысла сновидений
Обоснование категории онейротопа
Вымышленные сны и «квазисновидения»
Задачи филологического исследования снов
Итоги 40
Глава II. Поэтика сновидения в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера 43
Сновидение Агамемнона
Сновидение Ахилла
Первое сновидение Пенелопы
Сновидение Навсикаи
Второе сновидение Пенелопы
Третье сновидение Пенелопы
Итоги 74
Глава III. Поэтика сновидения в «Аргонавтике» Аполлония Родосского 78
Сновидение Медеи
Сновидение Кирки
Сновидение Эвфема
Итоги 100
Глава IV. Поэтика сновидения в «Энеиде» Вергилия 104
Часть первая. Художественная роль сновидения в поэме 104
Первое сновидение Энея
Второе сновидение Энея
Третье сновидение Энея
Сновидение Дидоны
Четвёртое сновидение Энея
Сновидение Турна
Пятое сновидение Энея
Отношение к смерти и типология характеров
Часть вторая. Структура сновидения 139
Итоги 154
Глава V. Поэтика сновидения в «Фарсалии» Лукана 159
Первое сновидение Помпея
Второе сновидение Помпея
Сновидение Цезаря
Сновидения солдат
Итоги 185
Глава VI. Основные мотивы эпической онеиротопики 187
Онейротопика божественного
Онейротопика Танатоса
Онейротопика Эроса
Поэтика пространства и времени
Онейротопика и интертекстуалъностъ
Итоги 212
Заключение 216
Примечания к введению 227
Примечания к первой главе 231 Примечания ко второй главе 244
Примечания к третьей главе 257
Примечания к четвёртой главе 265
Примечания к пятой главе 282
Примечания к шестой главе 292
Приложение 1 300
Приложение II 317
Библиография 330
Список сокращений 355
- Значение контекста для понимания смысла сновидений
- Сновидение Кирки
- Сновидение Дидоны
- Онейротопика Эроса
Значение контекста для понимания смысла сновидений
Вопрос о том, следует ли такого рода издания, как и основные достижения психологической науки, использовать в процессе исследования литературных снов, давно уже не является дискуссионным. Бесспорно, следует. Вопрос в другом: в какой мере следует их использовать филологу, имеющему дело не с реальным, жизненным сновидением, а с тем, что создано (как бы реалистично и жизненно оно не выглядело) воображением автора произведения? Примеров того, как использование той или иной психологической концепции способно приблизить к пониманию смысла снов в художественных текстах, в научной литературе более чем достаточно. Наиболее показательный из них - анализ с позиции аналитической психологии Юнга сновидений, описанных в произведениях Генри Джеймса и Германа Гессе (« Женский портрет» и «Степной волк») . Такого рода исследования литературного материала с помощью юнгианского анализа, несомненно, обогащают наше представление о подлинном значении художественного образа, позволяют глубже проникнуть в замысел автора. В то же время не следует забывать и об известных случаях самостоятельного постижения смысла сна без какого бы то ни было специального знания универсальных символов, более того, и без какого бы то ни было особенного знания и специального образования в этой области вообще. Об одном из них пишет А. Ф. Лосев в «Диалектике мифа»: « Я много читал разных книг, научных и ненаучных, по теории сновидения, но один пример раз навсегда заставил меня принять символическую природу сновидения»42. Далее Лосев описывает свою беседу с одним странником, который так объясняет своё решение жить благочестивой жизнью: «Я в молодости имел влечение к одной девице и долго колебался, оставить ли мой путь странничества и жениться на ней или продолжать свои странствия целую жизнь. И вот, после долгих колебаний, я, наконец, решил жениться... И что же? После этого вижу сон. Приснилась мне моя мать, которую нежно любил и уважал больше всех людей на свете ... И вот вижу, что лежу я на кровати, а она подходит ко мне. Но что это? Мать ли моя? Вижу её нетрезвою, какой она не была ни разу в жизни. Она нагло и похотливо смеётся и приближается ко мне с низкими намерениями, предлагая разделить с ней ложе... Вижу также, что в правой руке у неё острый сверкающий нож, которым она хочет меня сейчас же зарезать... Я проснулся с холодным потом. И с тех пор прожил вот целую жизнь странником, не помышляя не только браке, но стараясь всякую мысль о женщине выкинуть из головы...»43.
В данном случае не только само событие сновидения 44, но и весь контекст ситуации создают тот крайне негативный для сновидца смысл, который был понят им не только применительно к определённому этапу своей биографии, но и применительно к своей судьбе в целом. Можно сомневаться в том, касалось ли это сновидение только женитьбы на конкретной девушке или же оно действительно отвергало путь брака для этого человека вообще, но нет никаких сомнений в том, что страннику в сновидении «отношения с женщиной открылись в новом символическом плане», о чем и пишет Лосев. Человек соотнёс смысл сна со своими колебаниями, и именно это позволило ему сделать тот вывод относительно своего будущего, который он сделал. Однако в других культурах такого рода сон мог пониматься совершенно иначе. Например, мотив инцеста в сновидении Цезаря был истолкован профессиональными толкователями не в негативном, а в позитивном для него ключе: «сон предвещает власть, так как мать, которую он видел под собой, есть не что иное, как земля, почитаемая родительницей всего живого».46
Несмотря на отличия, сны безымянного странника и великого государственного деятеля объединяет то обстоятельство, что это сны в первую очередь реальные, а не литературные. О сне Цезаря мы узнаём из сочинений античных историков47, судя по тому, что о нём пишут и Плутарх, и Светоний, и Дион Кассий, такой сон в действительности, скорее всего, имел место. Но если интерпретация инцестуозных снов в античности и в современности не совпадает , то информация о них создавалась и создается лишь тем единственным способом, с помощью которого пока только и можно узнать о сновидении реальном: сначала о нём должен рассказать сам сновидец. На это обращали внимание все, кого интересовала проблема сновидений. По мысли П. Флоренского, пересказ сновидения крайне важен, поскольку он « доорганизовывает культуру сновидений, в частности, придавая им временную линейную композицию» .
Не случайно в полной мере «сновидение может быть отнесено к сфере события, только если оно рассказано» (курсив наш, Т.Т.) Но сами возможности такой ситуации в античности и в настоящее время значительно различаются. Например, сейчас это обычно происходит в частной беседе или на приёме у психотерапевта, а не во время принятия важнейших государственных решений, как в античное время. И всё же есть определённое сходство: для того чтобы о реальном сновидении стало известно, о нём необходимо сначала рассказать. Либо с целью понять свой сон, как это сделал Цезарь, обратившись к толкователям, либо с целью объяснить своё судьбоносное решение, как это сделал странник, рассказавший о своем сне Лосеву.
В одном случае простой человек сам понял свой сон, в другом -великий человек обращается за помощью к профессиональным гадателям. В одном случае близость с матерью в отвратительно-отталкивающем виде символизирует неприемлемость для сновидца женской любви, в другом - она обосновывает его притязания на власть в государстве, но для обоих снов исключительное значение имеет реальный, жизненный контекст.
В первом случае это предполагаемая женитьба, во втором -предполагаемый государственный переворот. Можно сказать и иначе: контекст сновидения имеет не меньшее значение, чем символы сновидения. И наличие контекста - необходимое условие для верного понимания не только реальных, но и литературных снов. Без знания контекста, по мнению Юнга, пытаться истолковать сон просто бессмысленно51, поскольку один и тот же сон может обладать различными смыслами для одного и того же человека даже в различные периоды его жизни.
Уже в одном из первых в мире сонников, «Онейрокритике» Артемидора, отмечалось, что для разных людей один и тот же сон может иметь различный смысл .
Обращение классиков психоанализа к трудам Артемидора и Аристотеля вполне объяснимо , поскольку понимание неоднозначной символики сновидений было сформировано уже в античности54.
И хотя не вызывает сомнений, что следует знать значение основных символов сновидений, всё же трудно согласиться с тем, что этим можно ограничиться при их анализе, потому что «толковать сон по соннику - всё равно, что носить костюм с чужого плеча».55
Недаром в психологической науке существует очень осторожное отношение к разного рода сонникам, обращения к которым для определения смысла снов прямо названы «ненаучными поползновениями». Эта точка зрения высказана главным после Фрейда авторитетом в этой области, Карлом Густавом Юнгом56.
В полной мере это может быть отнесено и к исследованию литературных снов, которые также не должны анализироваться исходя лишь из универсального значения символа. Более того, «чрезмерная увлечённость теорией всегда является основным препятствием (курсив наш - Т.Т.) в работе со снами»57. То, что допустимо для справочника, не всегда соответствует задачам исследовательской работы, и это одна из причин того, почему, анализируя сновидение, содержащее, например, образ огня у античного автора, мы не можем ограничиться значением этого образа в той или иной авторитетной трактовке, даже если это трактовка античная, поскольку сам автор «Онейрокритики» пишет о том, что одни и те же символы могут иметь совершенно разное значение для различных людей .
Но и для художественных текстов ближайший смысловой и содержательный контекст, как изображения снов, так и суждений о них, исключительно важен, что в полной мере должно учитываться всяким, кто занимается исследованием сновидений в художественных произведениях.
Приведем пример. Как и все содержащиеся в данной главе примеры, он мог бы быть заменен каким-либо иным примером. Поскольку первая глава имеет теоретический характер, и её положения касаются не только литературы античности, мы сочли возможным использовать тот принцип, который наиболее экономным способом иллюстрирует исходные положения данной части работы.
Сновидение Кирки
Так, символичен и второй сон в поэме Аполлония, казалось бы, совершенно лишённый, в отличие от сна Медеи, и всякого психологизма. Это сон Кирки, наполненный гораздо более сложными символами. Само изображение его мотивировано в поэме так: аргонавты встречают Кирку на берегу, когда она омывает себе морской водой голову, избавляясь от какого то страшного сновидения. Затем следует его описание, в котором также можно выделить семь элементов, образующих уже не сновидение, а весь онейротоп. Мы приводим их в композиционной последовательности . 1) Кирка совершает постсноеиденческий ритуал омовения; 2) она испытывает чувство страха вследствие сновидения; 3 кровь заливает её дом;4) в огне сгорают её зелья;5)3елъя- то, чем она воздействовала на гостей; 6) она гасит огонь кровью, 7) только после этого освобождается от чувства страха (Arg, IV, 662-669).
В самом же сновидении реализовано только три сюжета, ритуал и описание испытываемых ею в связи со сновидением чувств входят в онейротоп: во-первых, кровь заливает её дом, а огонь уничтожает её снадобья (аіцаті oi 0&A,ccjj,oi хє косі єркєос 7ravxa ббцто ц,г)рєо9са 86K80V, срХо 5 аЭрба ф&рцак ёбаяте), во-вторых, она тушит огонь кровью (TTIV 5і awf) (povico apeaev аїцаті %epaiv acpwoaj-Levri), в-третьих, именно это и освобождает её от чувства страха (A,fj ev 8і 6A,ooto cpoftoio). Речь идёт о том чувстве страха, которое сопровождало Кирку во сне. И хотя, загасив огонь, Кирка избавилась во сне от страха , после пробуждения это чувство к ней вернулось, следствием чего и стали её ритуальные действия. Именно в этой реакции сновидца на своё сновидение и проявляется отличие в действиях двух персонажей: Медея, как и Кирка, также испытывает чувство страха. Но если Медея пытается избавиться от него в разговоре с Халкиопой, то Кирка, - совершением необходимого действия. В самом сне её образов и событий содержится меньше, чем в сне Медеи, но нельзя не признать и того, что он гораздо более страшено и гораздо менее понятен.
Если из содержания сна Медеи в целом всё-таки ясно, что именно её волнует, то из сна Кирки совершенно неясно, от кого или от чего исходит угроза её дому. Ясно лишь то, что эта угроза реально существует, и образы крови и огня недвусмысленно указывают на такую опасность. Но они создают лишь общее впечатление219 опасности, ни какого рода эта опасность, ни от кого она исходит, из содержания самого сновидения уяснить совершенно невозможно, поскольку никаких событий, которые хотя бы в косвенной форме на это указывали, там нет. И то, что меньшая насыщенность событийного ряда в сновидении Кирки компенсируется символикой, делает этот сон невероятно выразительным и красочным, но от этого он не становится более понятным, и в этом смысле как будто бы трудно произвести какую бы то ни было аналогию между снами Медеи и Кирки.
Всё же в одном пункте они совпадают: их объединяет отсутствие всякой риторики. Речь идёт не о риторике сновидения, но о риторике в сновидении220, то есть исключительно о словесной риторике. Хотя, повторим, обмен какими-то словами между Медеей и родственниками, с одной стороны, и Ясоном и отцом Медеи - с другой, имел место, тем не менее из самого онейротопического описания риторика устранена. Но если в сновидении Кирки она отсутствует в силу объективных причин, то в сновидении Медеи - субъективных. Иными словами, в одном сне слов нет, потому что их там и не может быть, в другом - они имели место в развитии событий, но автор не счёл необходимым о них сообщать. Почему? Не потому ли, что при таком обилии событий сновидения конкретизация лексических средств не только «перегрузила» бы содержание, но и чрезмерно усложнила бы композицию онейротопа?
Видимо, авторский замысел состоял здесь не в том, чтобы вообще избежать слов, которыми обменялись онейротопические персонажи, а в том, чтобы в изображении сновидения избежать ненужных с художественной точки зрения слов, оставить лишь те из них, которые необходимы для понимания его смысла. Совершенно не важно, в каких словах состоялась ссора между Ясоном и Ээтом: важно, что она состоялась. И совершенно не важно, какие слова произнесла Медея, когда отказалась от родителей и выбрала Ясона. Важно, что она сделала именно этот выбор. Иными словами, для сновидения «Аргонавтики» важнее события, чем слова.
С развитием книжной культуры221 в эпоху эллинизма значимость слова возрастает, отношение к нему становится более бережным, более продуманным, чем это имело место в период господства устного творчества, что, конечно, не могло не отразиться на стиле и поэтике поэмы Аполлония. Отразилось это и в том, как описаны сны, в изображении которых остаются только те слова, без которых смысл не может быть понят верно. Точнее, те, которые и становятся главным помощником интерпретатора.
Это ясно из описания третьего сновидения «Аргонавтики», о котором рассказывается в самом конце четвёртой книги. В этом сновидении те слова, которые необходимы для понимания смысла сна, произносятся, и произносятся, естественно, не автором, а онейротопическим персонажем. Но то, какое место занимает риторика в структуре последнего онейротопа, доказательство не столько влияния гомеровской традиции , сколько самостоятельности Аполлония.
Как и сон Медеи, сон аргонавта Эвфема отличается обилием сюжетных ситуаций, причём количество их вновь равно семи: 1) ком земли источает молоко (5cap.ovir (ЗсоА,ос ежщаахюс, ф ev ауоатф сср5єа9са A.ettKfjGiv іжаі АдР&бєаоі yakvLKXOc), 2) из него появляется женщина, 3) аргонавт соединяется с ней в любви (ці%6ц 5е oi &v фіА.6птті) 4) он плачет после этого (оХофйрато 8 т)\)те Kot prv є\) сф.єуос;), 5)кормит её своей грудью (TTJV aUToq єф ахххаХкг у&Хактг), 6) она открывает ему, что является дочерью Тритона ("Tpixcovoc; yevoq г\\\\) , 7) после чего просит аргонавта отдать её Нереидам {аХка \i Nnpfjoc; тсаракатбео TtapGeviKfjai (Arg, IV, 1732-1745).
Но содержание данного сновидения выглядит ещё менее понятным, а сюжет - ещё более сложным и фантастичным 223, чем в предыдущих случаях. В сновидении Медеи, за исключением того, как она сама управляется с быками, практически нет ничего такого, чего не могло бы произойти наяву. И прибытие гостей, и её стремление помочь Ясону, и ссора с родителями, -всё это в достаточной степени возможные в реальности ситуации. Конечно, обилие крови и огня в сновидении Кирки трудно назвать реалистичным, особенно то, что крови в доме было так много, что с её помощью удалось погасить огонь. Однако в самом сюжете есть и рациональное зерно: огонь гасят жидкостью.
И всё же в описании «человеческих» сновидений как будто бы больше сходства, в сравнении со сновидением божества. Но в какой области лежит это сходство: в типологии описания или в принципах соответствия содержания смыслу? Нам представляется, что во втором пункте, так как сон Эвфема гораздо более загадочен, чем сон Медеи. Поэтому можно сказать, что если символикой образов сновидение Кирки ближе первому сну, то загадочностью - третьему. В то же время если сновидение Кирки полностью символично, то сновидение Эвфема отличается соединением если не символизма и реализма224, то, во всяком случае, соединением рационального и иррационального. В основном преобладают символические действия, но, кроме этого, здесь есть и речь, слово, и одно это уже составляет определённый контраст к совершенно нереалистическим сюжетам сна. И молоко из земли, и кормление грудью мужчиной, и появление девушки из комка земли, - всё это редкие сюжеты даже для греческой мифологии, не говоря уже о её литературном оформлении. По существу, только третий и четвёртый элементы сюжета более или менее жизненны. Реалистичен и шестой сюжет, поскольку девушка, даже появившаяся на свет из комка земли, в принципе, говорить может. Однако то, о чём она говорит, относится к категории: ясно, но непонятно.
Слова её не проясняют смысла всего сновидения. Что оно может означать? Кого следует отдать Нереидам, при чём тут будущие внуки? Как это связано, с одной стороны, с тем, что Эвфем кормит девушку молоком, а с другой - с тем, что он соединяется затем в ней в любви? И горько плачет после этого? Ясно, что, действия в этом сновидении имеют символическое значение, но только ли символика является тем основным элементом, который объединяет онейротопику «Аргонавтики», и отличает её от гомеровской? Или же сами символы - следствие того, что сновидениям приданы иные художественные задачи? Мы поймём это, если примем во внимание ещё один существенный момент, который объединяет все сны.
Сновидение Дидоны
Ясно, что четвёртая книга относится к «наиболее сильным и патетическим частям «Энеиды». Это повесть о любви Дидоны к Энею. Гомеровский эпос намечал любовную тему, но не разрабатывал её. Вводя патетику любовной страсти в большой героический эпос, Вергилий следует за «Аргонавтикой» Аполлония Родосского; при этом он переносит чувство в более возвышенную сферу и углубляет анализ».
И сон Дидоны резко выделяется среди остальных сновидений "Энеиды", и выделяется не только своим содержанием, но и формой, прежде всего, краткостью описания. К этому следует добавить: почему он так выделяется? Кроме того, что для остальных сновидений характерна иная типология описания, они, скажем заранее, являются ещё и совершенно ясными, не требующими никакого особенного толкования. Смысл послания, которое получает сновидец, ясен из тех слов, которые он услышит от того, кто явился во сне, потому что слова эти не содержат никакого скрытого смысла, никаких иносказаний .
Что же касается сна Дидоны, то, во-первых, в нём отсутствует всякий намёк на речь, во-вторых, действует персонаж из мира живых, а не мёртвых и богов, как это имеет место в остальных снах «Энеиды» и, в-третьих, толкование этого сновидения может быть неоднозначным из-за его символики. Поэтому рассмотрим всё, что в IV книге сказано о снах.
Первым упоминанием о снах являются слова Дидоны в её утреннем разговоре с сестрой Анной. Этот разговор состоялся ещё до начала романа царицы Карфагена с троянским гостем, и по существу, одновременно являлся признанием в любви к нему , с одной стороны, (Anna sorror, quae me suspensam insomnia terrent (Aen., IV, 9), но и содержал содержал осознание невозможности соединения с ним (Аеп., IV, 29-30). Однако Анне удаётся убедить её в возможности брачного союза с Энеем, и взволнованная Дидона ночью долго не может уснуть (Aen., IV,80-83) .
На следующий день ливень и воля богов соединяют Дидону и Энея в пещере, после чего счастливых любовников преследует злая молва, причём молва эта изображена как божество, не знающее сна (пес dulci declinat lumina somnis, Aen., IV, 184- 185). Тогда ревнивый царь Ярба, влюблённый в Дидону, просит Юпитера наказать любовников, и царь богов вмешивается, отдавая Меркурию приказ лететь к Энею, который медлит в Карфагене, забыв о новых городах, обещанных ему судьбой: «naviget: haec summa est, hie nostril nuntius esto » (Aen., IV,224-225, 238).
Меркурий - божество с несколькими функциями , но не случайно в «Энеиде» акцентируются его функции как бога сна " dat somnos adimitque et lumina morte resignat) (Aen., IV, 244) . Он берет с собой жезл, которым погружает людей в сон , и передаёт Энею требование Юпитера как можно скорее покинуть Карфаген, после чего Эней приказывает троянцам снаряжать флот, надеясь, что сможет убедить Дидону отпустить его. Однако этого не происходит, так как царица Карфагена видит в его отъезде лишь вероломство, умоляя и обвиняя одновременно (Аеп., IV,314,320-321). Одним из аргументов Дидоны, и это окажется весьма важно для понимания её сна, являются слова о том, что после прибытия Энея в Карфаген окружающие народы относятся к ней враждебно (te propter Libycae gentes Nomadumque tyranny odere, Aen., IV, 320-321). Психологическое состояние героев после этого разговора различно.
Если Эней, готовясь к отплытию, спокойно спит (Аеп., IV,554) (хотя в латинском тексте отсутствует эпитет сна, он, несомненно, «присутствует» во всей ситуации, что верно передано в переводе С.Ошерова прилагательным «мирный»), то Дидона, наоборот, никак не может уснуть (Аеп., IV, 529). Этот контраст в эмоциональном состоянии героев поразительным образом согласован с восприятием ими собственных сновидений.
И восприятие это, что весьма важно, описано не автором, а самими персонажами. Дидона говорила Анне лишь о чувстве страха, который вызывают у неё её сны, но ничего - об их содержании. При этом ясно, что какое-то ведь содержание у этих снов было. Почему же Дидона ничего не сказала Анне об этом? Потому, что она их не помнит? Сохранилось лишь чувство тревоги, а сами события не сохранились в её памяти? Или, что вернее, потому, что она их не понимает? Каждая деталь, связанная со сновидением, имеет исключительное значение , и то, что героиня признаётся в том, что сами сны вызвали у неё чувство страха, но ровно ничего не говорит об их содержании, является тем важным моментом, который подготовит читателя к тому, что произойдёт впоследствии. Здесь само отсутствие необходимой «детали» достаточно красноречиво.
Эней же, рассказывая о своих сновидениях, усматривает в появлениях в них Анхиза некое напоминание, на что прямо указывает глагол admonere: " admonet in somnis et turbida terret imago"(Aen., IV, 353) . Само появление Анхиза во сне будет описано позже, в пятой книге, но важно, что, оправдываясь перед Дидоной, Эней уже ссылается на те сны, в которых ему является отец.
Как и Дидона, он воспринимает эти сны как тревожные, на что указывает использование того же самого глагола, который употребляет и Дидона применительно к своим снам, - terreo. Как и она, он видит повторяющиеся сны , что следует не только из множественного числа существительного (somnis) , но и из всего контекста, и что в переводе С.Ошерова верно передано итеративным действием («каждый раз, когда»). Но есть и существенное различие. Оно состоит в том, что Эней не только видит во сне мрачный образ (turbida imago) своего умершего родителя, он понимает, что это может означать. Это - напоминание о цели пути, которая оказалась временно забытой под влиянием чувства к Дидоне . Но о том, как понимает свои сны Дидона, узнать так и не удастся.
В этом восприятии героями собственных сновидений проявляется новизна "Энеиды" в сравнении с предшествующей эпической традицией. По существу, ещё ничего толком пока не говорится о содержании самих снов, но важно, что сами герои, а не автор, говорят о них. И этому есть объяснение. Если бы о них рассказывал автор, он не смог бы ограничиться простой констатацией того, что его герои видят тревожные сны. С обстоятельностью, свойственной технике эпического поэта, он непременно рассказал бы и об их содержании. Не случайно в античном эпосе сны, описанные автором, всегда имеют конкретное содержание2 9. И если функция рассказчика передана в данном случае автором героям, то, очевидно, с одной целью: в данном случае важнее рассказать о чувствах, вызываемых сновидениями, чем о них самих.
Другие сновидения Дидоны и Энея будут "показаны", но эти первые сны обозначены пока лишь на уровне мотива, темы. И мотив этот станет особенно выразителен, когда лишь намеченное вначале противопоставление снов двух героев в итоге придёт к резкому противоречию. Оно заключено не только в содержании снов, которое, естественно, не может совпадать, но и в форме, способе изображения, структуре онейротопа. Так как именно в IV книге тема снов и сновидений обладает повышенной значимостью, что подтверждается даже чисто лексически, частым употреблением слова somnum, то понять подлинный смысл сновидения Дидоны можно, лишь учитывая всё, что сказано о снах в данной части сюжета.
То, что мотив сновидения наиболее выразителен именно здесь - не случайность. Онейротопика четвёртой книги - явление чрезвычайно интересное, обладающее рядом скрытых связей и ассоциаций, и её анализ помогает лучше понять проблематику и смысл событий.
Рассмотрим сны героев прежде всего в контексте той драматичной для двух героев ситуации, где наиболее отчётливо проявилось их отношение к необходимости расставания. Если в поступках Энея следование долгу и воле богов сочетается со следованием нравственному императиву, то Дидоне владеющее ей чувство не позволяет услышать ни голоса разума, ни смысла слов того, кого она любит. Эней прямо говорит ей о том, что если бы была на всё его воля, он остался бы в Трое, и возводил бы там стены нового города (Аеп., IV, 340-345).
Однако богами избрано новое место для народа, которым он предводительствует, поэтому в Карфагене он не может остаться: на то есть воля богов. Она действует не только в отношении одного Энея, но и в отношении его народа, троянцев, побеждённых, которым отныне суждено быть только победителями. А этого не произойдёт, если Эней останется с Дидоной.
Онейротопика Эроса
Если принять во внимание то, что происходит с этими образами, как в снах эпических героинь средства изображения связаны с изображаемым, то станет понятнее, в чём заключается их эротизм. На самом деле он заключается не столько в содержании, сколько в смысле этих снов. В них воспроизведены, казалось бы, совершенно различные ситуации: например, Одиссей ничего не делает, он всего лишь находится в спальне Пенелопы, и, скорее всего, спит, Эней в сновидении «Энеиды» преследует Дидону, Ясон спорит с отцом Медеи. Хотя героини, которым снятся сны, во сне видят и себя также, и, тем самым, являются не только зрителями, но и участниками событий, эротического контакта между ними и теми, кто им снится, на самом деле, ни в одном из этих снов нет. Это не означает, что его нет вообще ни в одном из снов античного эпоса.
Однако в наиболее откровенном виде эротика представлена именно в «мужском» сновидении, там, где аргонавт соединяется с девушкой, рожденной из комка земли (Ар. Rhod. Arg. IV, 1729-1750)434. Но поскольку землю эту аргонавтам дал Тритон, то и телесный контакт аргонавта с девушкой, и его слёзы, и её слова, обращенные к нему - всё это, на самом деле - реализация онейротопики божественного, и никакого отношения не имеет к подлинной эротике. А имеет - к появлению на свет острова Санторин, о чём и будет потом со всей определенностью сказано в тексте (Ар. Rhod. Arg. IV, 1750 - 1756). Согласно Артемидору, любовное соединение в снах может не иметь никакого отношения ни к любви, ни к эротическому желанию, и означать нечто совсем иное. Тем самым, автор «Онейроокритики» ещё раз признавал, что связь между формой и содержанием в сновидениях не всегда бывает прямой и очевидной 435.
Для нашей темы важно, что эротические сны эпоса - совсем не те сны, где содержатся образы, свидетельствующие именно об эротическом желании.436 Это, прежде всего, те сны, которые снятся тем, кто любит. И снятся им, естественно, те, кого они любят. Но это не означает, что женские персонажи в эпосе видят только такие сновидения. Так, Пенелопа, как мы знаем, видит и иные сны. В одном из них Афина успокаивает её известием о скором возвращении домой Телемаха, в другом она видит знамение, свидетельствующее о возвращении Одиссея и его мести женихам. Но и оба эти сна, и сон Эвфема связаны все же не с эротическим контекстом, а с божественным. В то время как последний сон Пенелопы больше общего имеет не с её собственными снами, а с эротическими снами женских персонажей других поэм: Медеи и Дидоны. Объединяет их, в первую очередь, ситуация, которую следует соотнести с мотивом разлуки431. Для Пенелопы эта разлука во времени и пространстве, для влюблённой Медеи ещё не наступившее сближение с Ясоном, для Дидоны - это внутренняя дистанция, отделяющая её от Энея.
Сновидение Пенелопы является реализацией её страхов, а именно страха совершить ошибку, принять за Одиссея кого-то того, кто на самом деле Одиссеем не является, а только лишь похож (єїкє ос;) на него. Доказательство наибольшей вероятности именно такого понимания заключается в реакции Одиссея на жалобную речь Пенелопы, которую он слышит в это утро, и о чем она, естественно, не знает. Однако он понимает её слова так, что она его всё-таки узнала! (XX , 92-93). Такого рода концовками и объясняется величина онейротопа в эротических снах.
Его финал, как правило, состоит в том, чтобы прояснить их смысл, «прокомментировать» его, поскольку эротические сны, в отличие как от божественных, так и потусторонних снов, являются ещё и загадочными.
А в снах всего лишь с эротическими образами, но без эротического содержания, как в случае со сном аргонавта, нет ни загадочности , ни психологического смысла, тем самым нет и никакой эротической семантики.
Это не означает, конечно, что психологический смысл в эпосе всегда прочно соединен с эротикой.
Если обратиться к одному из самых выразительных психологических снов - сну Цезаря в «Фарсалии» Лукана, то окажется, что в этом сне есть только психологический смысл, но нет эротического.
Психологическая семантика многообразна, эротический смысл может быть с ней соединен, а может быть, как в сновидении лукановского Цезаря, и нет . Но эротическая семантика снов в эпосе всегда оказывается соединенной с психологическим смыслом, вот что важно. Иными словами, если верить эпическим поэтам, то не все психологические сны эротичны, но все эротичные сны психологичны.
Это объясняется тем, что по мере развития эпоса способы характеристики эпических персонажей, их переживаний, их внутреннего мира изменяются. Тем самым и психологическое содержание снов становилось всё более и более сложным, а мотив Эроса не всегда был определён лишь сюжетом440. Например, первый сон Помпея. С одной стороны, это сон с танатологической семантикой, поскольку Помпею снится его умершая жена, с другой - автором сказано, что он всё-таки послан богами, следовательно, это сон божественный. Но в этом сне говорится и о любви: о любви самой Юлии к Помпею, и о любви Помпея к его новой жене - Корнелии. Следовательно, здесь есть и эротический мотив.
Как и два других мотива, в итоге он в большей степени оказывается соединённым с психологией эпического персонажа, чем с развитием эпического действия, так как наибольшее значение для эволюции сновидений в эпосе имеет именно усиление психологизма как одной из художественных доминант произведения. Но этого не могло бы произойти, если бы самый выразительный и загадочный эротический сон, сон Пенелопы, не содержался уже в самом раннем памятнике, «Одиссее» Гомера, и понимание психологической природы снов не было бы характерно не только для эпохи, в которую был написан сонник Артемидора, но уже для самого первого литературного памятника Европы.
Традиционно образ Пенелопы в мировой литературе ассоциируется с образом верной жены. Но при этом часто упускается из виду, что это ещё и образ сильной любви. Не любви-страсти, или любви-подвига, как в случае с Дидоной или Медеей. О любви ли говорит сон Дидоны, в котором за ней гонится Эней, а она, царица, одна, идёт по пустынной дороге в поисках своих подданных? Нет, скорее он говорит о том, как сила страсти заставила её забыть о своём долге , о том, как опасно для неё самой её чувство. Точно так же и сон Медеи - свидетельство не только её зарождающейся любви к Ясону, но и способности пренебречь во имя этой любви своим дочерним долгом. По контрасту с этими снами сон героини Гомера, содержание которого, казалось бы, самое краткое, является самым искренним, самым простым, и самым убедительным доказательством одного из самых сильных чувств, какое только имело место в античной литературе : таким образом, важно не только то, что сны, связанные с эротикой, имеют отношение к чувствам эпического персонажа, но и то, каковы эти чувства.
Так, наряду со сновидениями условными, населёнными богами и всякой фантастикой, в античном эпосе имела место и иная тенденция -реалистического изображения снов. Она не была доминирующей, так как в количественном отношении эти сны уступали снам с божественной и танатологической семантикой, но главное, что она - была.
Поэтому по мере развития эпических жанров мы наблюдаем не только усложнение каждого из мотивов - божественного, танатологического и эротического, но и их соединение, перерастающее в их переплетение, проникновение одного мотива в другой.
Если рассматривать сновидения с иных позиций, например, с точки зрения пространственно- временных координат , то можно сделать вывод аналогичного свойства.
Так, когда Медее в «Аргонавтике» снится сон, а потом, спустя какое-то время, она об этом сне вспоминает, то перед нами одна ситуация реализации «онейротопических возможностей», поскольку описание самого сновидения давно закончилось, в то время как реакция сновидца на него в тексте продолжается, а когда сразу же после описания сновидения Дидоны в «Энеиде» вместо изображения реакции сновидца следует комментарий автора к этому сновидению - другая.
