Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Система мотивов в произведениях михаила шишкина 20
1.1. Основные повествовательные мотивы произведений М. Шишкина 22
1.2. Концептуализирующие мотивы 35
1.2.1. Мотив языка в произведениях писателя 35
1.2.1.1. Категория языка в миропонимании М. Шишкина: философско-культурный контекст 35
1.2.1.2. Мотив языка в прозе автора 37
1.2.1.3. Мотив языка в эссеистике М.Шишкина 52
1.2.2. Мотив воскрешения 57
1.2.2.1. «Ноев ковчег» М. Шишкина 57
1.2.2.2. Мифологемы возрождения к новой жизни в романе «Взятие Измаила» 59
1.2.2.3. Мифологемы воскрешения любовью и словом в романе «Венерин волос» 63
1.2.2.4. От воскрешения слова к воскрешению человека: национальная мифология в романе «Письмовник» 68
ГЛАВА II. Повествовательные стратегии михаила шишкина
2.1. Исторический нарратив 75
2.1.1. Особенности видения истории в конце XX - начале XXI вв 75
2.1.2. Историческая реальность как условная модель мира 78
2.1.3. Историческое время в хронотопе текстов писателя 88
2.1.4. «History» и «story» в произведениях писателя 96
2.2. Документальный нарратив 101
2.2.1. Документальное, фактуальное и фикциональное 101
2.2.2. «Документ документов» М. Шишкина 103
ГЛАВА III. Становление художественного метода михаила шишкина 120
3.1. Творчество М. Шишкина на скрещении эстетических парадигм 121
3.2. Реалистическая поэтика в романе «Всех ожидает одна ночь» 126
3.3. Освоение постмодернистской поэтики в романах «Взятие Измаила», «Венерин волос» 131
3.4. Поэтика модернизма - доминанта художественного метода писателя 148
Заключение 155
Библиографический список
- Концептуализирующие мотивы
- Мифологемы возрождения к новой жизни в романе «Взятие Измаила»
- Историческая реальность как условная модель мира
- Реалистическая поэтика в романе «Всех ожидает одна ночь»
Введение к работе
Предметом исследования в реферируемой работе является творчество Михаила Павловича Шишкина (родился в 1961 г.). Первые произведения писателя опубликованы в 1993 году: рассказ «Урок каллиграфии» и роман «Всех ожидает одна ночь», в течение последующих лет вышли романы «Взятие Измаила» (1999), «Венерин волос» (2005), «Письмовник» (2010), принесшие автору не только российскую, но и мировую известность. Так, роман «Венерин волос» переведен на 12 языков, в настоящее время переводится на 20 языков роман «Письмовник». Помимо того, Шишкин является автором нескольких эссе: «Русская Швейцария» (2001), «Монтре -Миссолонги - Астапово. По следам Байрона и Толстого. Литературная прогулка от Женевского озера в Бернские Альпы» (2002) и др. В 2011 году была опубликована документальная повесть автора «Кампанила Святого Марка».
М. Шишкин стал лауреатом самых престижных литературных премий России: «Русский Букер» (2000), «Национальный бестселлер» (2005), «Большая книга» (2006). В июне 2011 года за роман «Венерин волос», переведенный на немецкий язык, прозаик был удостоен Международной литературной премии берлинского Дома культуры народов мира. В ноябре 2011 года роман «Письмовник» стал победителем национальной литературной премии «Большая книга».
Высокая оценка творчества писателя свидетельствует об актуальности его литературных стратегий, хотя последние далеко не всеми критиками принимаются однозначно. Полемика о творчестве Шишкина в основном ведется по двум направлениям: об эстетической ценности прозы писателя и о принадлежности его текстов к определенному литературному направлению (реализм, модернизм, постмодернизм). Ряд критиков высоко оценивают произведения Шишкина (М. Ганин, Н. Иванова, И. Каспэ, М. Кучерская, М.Липовецкий, В. Пригодич, С. Оробий, М. Эделыптейн, А. Агеев). Другие обвиняют писателя в имитаторстве, вторичности, в подражании стилю И.Бунина, В. Набокова, С. Соколова (А. Немзер, Д. Ольшанский, К.Решетников, Г. Юзефович), в излишней усложненности прозы.
Разброс оценок только подчеркивает неоднозначность творчества писателя и стимулирует читательский интерес.
Состояние научной разработанности темы. На сегодняшний день в литературоведении существует только одна, небольшая по объему монографическая работа, посвященная художественной прозе писателя. Это книга С. Оробия «Вавилонская башня» Михаила Шишкина: опыт модернизации русской прозы» (2011). В центре внимания исследователя находятся особенности жанровой и сюжетной организации текстов, система персонажей, лингвопоэтика произведений писателя.
Внимание авторов отдельных исследовательских статей о творчестве М.Шишкина сосредоточено на следующих аспектах его поэтики:
художественный метод автора (Н. Лейдерман, М. Липовецкий, Г. Нефагина, Т. Рыбальченко, И. Скоропанова, С. Оробий, Н. Хрящева); особенности хронотопа текстов писателя (О. Ревзина, Т. Рыбальченко); ведущие мотивы произведений (И. Каспэ, Г. Нефагина, С. Оробий); интертекстуальность текстов М. Шишкина (Г. Нефагина, С. Оробий, Т. Рыбальченко); особенности организации нарратива (Т. Кучина, С. Оробий).
Актуальность реферируемой работы обусловлена необходимостью дальнейшего освоения творчества Шишкина в рамках академического литературоведения в силу его высокой художественной ценности и новаторской роли в современном литературном процессе. То обстоятельство, что произведения Шишкина почти неизменно увенчиваются литературными премиями, активно входят в мировой литературный процесс, свидетельствует об актуальности его литературных стратегий - таким образом, в исследовании особенностей поэтики М. Шишкина в настоящей работе выявляются и существенные тенденции современного художественного мышления и письма.
Материалом исследования в диссертации становится весь объем творчества Михаила Шишкина: художественные тексты (рассказ «Урок каллиграфии», роман «Всех ожидает одна ночь», рассказ «Wilcommen in Z», роман «Взятие Измаила», роман «Венерин волос», роман «Письмовник»); документальная проза (автобиографический рассказ «Пальто с хлястиком», документальный роман в письмах «Кампанила Святого Марка», литературно-исторический путеводитель «Русская Швейцария»); эссеистика («Спасенный язык», «Монтре - Миссолонги - Астапово. По следам Байрона и Толстого. Литературная прогулка от Женевского озера в Бернские Альпы», «На русско-швейцарской границе», «Вильгельм Телль как зеркало русских революций»), а также интервью писателя. В качестве необходимого контекста для сравнительного анализа привлекаются тексты других современных российских прозаиков.
Объектом исследования в работе является поэтика произведений М.Шишкина, созданных автором в период с 1993 по 2011 гг.
Предметом исследования становится сеть сквозных мотивов прозы писателя и повествовательные стратегии их развертывания. Названные уровни поэтики писателя рассматриваются в их становлении и эволюции.
Цель настоящего исследования состоит в системном описании поэтики писателя (структуры мотивов, повествовательных стратегий, индивидуального творческого метода) в контексте современной прозы.
В соответствии с общими целями работы определены ее конкретные задачи: а) выявить основные мотивы текстов М. Шишкина; б) проанализировать принципы построения нарратива; в) проследить становление поэтики писателя в контексте реалистических, модернистских, постмодернистских стилевых тенденций эпохи; г) рассмотреть создание авторского текста во взаимодействии художественных и нехудожественных дискурсов; д) определить общие (характерные для современного состояния отечественной литературы) и особенные, уникальные черты творчества М.Шишкина.
Методология исследования опирается на несколько исследовательских методов. Это мотивный анализ (И. Силантьев, В. Тюпа, Е. Фарино), интертекстуальный анализ (Ю. Кристева, Р. Барт, Ж. Женнет, А. Жолковский, Ю. Щеглов, Б. Гаспаров), анализ мифопоэтики (Е. Мелетинский, В.Топоров, З.Минц, М. Максимов), нарратологический анализ (объединивший подходы западной и отечественной нарратологии - Ц.Тодоров, К. Хамбургер, Ж.Женнет, Б. Успенский, Б. Томашевский, В. Тюпа, В. Шкловский, В. Шмид).
Теоретическую основу диссертации составляют работы М. Бахтина о романе («Вопросы литературы и эстетики», «Эстетика словесного творчества», «Проблемы поэтики Достоевского»), принципы изучения исторической поэтики А. Веселовского, исследования по поэтике мифа Е. Мелетинского «Поэтика мифа», научные труды по нарратологии (Ф. Анкерсмит, Р. Якобсон, Р. Барт, Ж. Женетт, В. Тюпа, В. Шмид, Й. Брокмейер, Р. Харре и др.), работы по теории литературного мотива (Б. Жолковский, И. Силантьев, Ю. Щеглов, Е.Фарино), исследования персональной идентичности писателя (М. Абашева, Т. Печерская, Е. Эткинд).
Научная новизна работы определяется впервые осуществленной целостной интерпретацией творчества М. Шишкина в его эволюции (включая художественную и документальную прозу, эссеистику). Впервые выявлена система, иерархия авторских мотивов - с описанием инвариантов и вариантов, особенностей их нарративного развертывания в контексте текущего литературного процесса и опыта писателей-современников. Охарактеризован индивидуальный творческий метод автора, в основе которого находятся повторяемость, зеркальность (сюжетов, ситуаций, мотивов, персонажей, художественных деталей), интерактивность.
Теоретическая значимость работы состоит в описании на конкретном
историко-литературном материале процессов взаимодействия различных
художественных систем (реалистической, модернистской,
постмодернистской), в уточнении аналитических процедур интерпретации художественного текста через категории «мотив» (в данном случае - мотивы повествовательные и концептуализирующие) и «нарратив» (в диссертации нарратив понимается как способ моделирования текста).
Практическая значимость работы определяется возможностью использования ее материалов и выводов в дальнейшем изучении творчества Михаила Шишкина, в преподавании истории русской литературы конца XX -начала XXI веков.
Положения, выносимые на защиту:
1. Творчество М. Шишкина являет собой единую сеть сквозных мотивов,
выстраивающуюся в системную иерархию повествовательных и
концептуализирующих (термин Е. Фарино) мотивов. Последние (мотивы
языка, воскрешения, любви), проявляющиеся на всех уровнях текста,
выстраивают метасюжет произведений М. Шишкина.
2. Основными принципами построения художественного нарратива
М.Шишкина являются принципы соположения и интердискурсивности.
Писатель сополагает в пространстве текста различные времена (прошлое,
настоящее, будущее), стили (книжные, разговорный), подлинные и мнимые документы (дневники, мемуары, протоколы и т.д.). Принцип интердискурсивности проявляется в текстах автора в постоянной взаимной подмене дискурсов: факту ального / фикционального, исторического / мифологического.
Становление художественного метода М. Шишкина определяется свободным сочетанием различных писательских практик, принадлежащих разным художественным системам: реализму, модернизму, постмодернизму. При доминировании модернистских философских и мировоззренческих особенностей художественного мышления (мифологизация, архетипичность, зеркальность) писатель использует постмодернисткие технологии письма (коллажность, фрагментарность, ризоматичность) и реалистическую достоверность и правдоподобие, достигаемое, в частности, эффектом документальности.
Творчество М. Шишкина заслуживает дальнейшего пристального изучения и включения в историю литературы ХХ-ХХ1 вв. вследствие актуальности его проблематики и выразительности поэтики. Проблематика произведений писателя строится на осмыслении трагического, травматического опыта недавней истории России в индивидуальном экзистенциальном опыте отдельного человека. Поэтика же представляет собой характерный для рубежа XX и XXI веков синтез элементов и практик «больших стилей» (реализм, модернизм, постмодернизм) и устойчивую рефлексию о языке, востребованную современным гуманитарным мышлением в целом.
Апробация результатов исследования. Основные положения работы обсуждались на кафедре новейшей русской литературы Пермского государственного педагогического университета, излагались в докладах на 4 Международных конференциях: «Концептуальные проблемы литературы» (Ростов-на-Дону, 2010), «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (Чита, 2010, 2011), «Литература сегодня: знаковые фигуры, жанры, символические образы» (Екатеринбург, 2011); на 2 Всероссийских конференциях: «Актуальные проблемы экономики и управления в современном обществе» (Пермь, 2010, 2011, секция «Человек и культура»); на Региональной научно-практической конференции «Филологическое образование в процессе становления профильной школы: проблемы и перспективы» (Пермь, 2009).
Структура работы. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения, библиографического списка, включающего 240 наименований. Общий объем работы составляет 178 страниц.
Концептуализирующие мотивы
Примечательны для понимания семантики мотива микроновеллы в романе о двух осужденных женщинах: подзащитной Александра Васильевича Мокоше и Наталке. Обе героине осуждены, у обеих новорожденные дети. Но если Мокошь, разлученная с ребенком, не выдерживает испытаний и в тюрьме заканчивает жизнь самоубийством, то Наталка до последнего борется за себя и своего ребенка: «Сын был единственным, что меня связывало с жизнью. Я просто не могла без него, я не могла оставить его» [там же: 239].
Семантически неоднородные и взаимно дополняющие друг друга варианты мотива рождения складываются в этом романе в некий инвариант мотива - рождение ребенка как высший смысл жизни человека и в то же время испытание, которое ему отводится.
Мотив рождения ребенка получает дальнейшее развитие в романе «Венерин волос». Это роды Беллы, ожидание родов одной из второстепенных героинь романа Татьяной. Вновь, как и в предыдущем романе автора, мы наблюдаем зеркальность на уровне мотивной структуры романа. Несмотря на то, что сюжетная линия Татьяны и бывшего афганца Анатолия не завершена, представляет несомненный интерес смысловая плоскость разворачивания этого варианта мотива. Будущего ребенка и жену Анатолий придумал в тюремной больнице, где он, по сути, умирал после того, как разрезал себе живот. Именно мысли о ребенке, о жене (которых еще у него нет) помогают ему выжить. Надежда наполняет жизнь героя смыслом, дает ему силы бороться за собственную жизнь: «Этих дорогих мне людей у меня еще вовсе не было, а я уже готов был пойти ради них на все» [Шишкин 2006а: 80]. Жена Татьяна и сын появляются в жизни Анатолия уже после тюрьмы.
После смерти своего единственного сына Володи Белла всю жизнь мечтает о ребенке. Ребенок, как считает героиня, заполнит ту пустоту, которая все больше окружает ее с уходом из жизни или предательством близких людей: «Так тяжело проводить последние годы в одиночестве. И так хотелось ребенка!» [там же: 476]. В этой сюжетной линии мотив рождения приобретает ореол сакральности. Сакральный характер мотиву придает и введение в повествование эпизода о посещении Беллой Собора Софии Киевской, где она молится чудотворному образу Николы Мокрого, вернувшего родителям утонувшего ребенка, и интертекстуальные отсылки к Библии. В «Венерином волосе» маленькой Белле няня рассказывала о том, как Господь дал Богородице третью руку, для того чтобы она могла переплыть реку и спасти от Ирода новорожденного Иисуса. В конце жизни Белле кажется, что ей в образе цыганки с тремя руками явилась сама Богородица и даровала ей величайшее счастье - возможность создать новую жизнь. Весьма знаменательно, что в момент смерти героине чудится, что она рожает ребенка. Рождение и смерть соединяются в одном временном эоне, и рождение уничтожает смерть.
Рождение ребенка приравнивается автором к рождению, сотворению мира, в основе сотворения которого лежит чувство любви: «В начале была любовь. Вернее, даже не любовь еще, а потребность в ней, потому что любить было некого ... и вот Бог создал себе ребенка, чтобы его любить: Ниневию» [там же: 269].
Зеркально отражая друг в друге истории Беллы и Анатолия, писатель выстраивает семантику мотива, где рождение - это и способ преодоления смерти, и способ сохранения внутренней свободы.
Примечательно, что в «Письмовнике» мотив рождения неразрывно переплетается с мотивом женского одиночества. Рожает позднего ребенка Ада, и дочка Сонечка заново соединяет их с мужем. Оставшись одна после смерти всех тех, кого она любила, лепит себе дочку из снега Сашенька. Эпизод сотворения ребенка из снега становится апофеозом мотива рождения во всем творчестве писателя. Материнская любовь, по мысли автора, в состоянии одухотворить мир.
Эпизоды рождения ребенка зачастую связаны между романами повторяющимися деталями. В романе «Всех ожидает одна ночь» Шишкин так описывает состояние главного героя после рождения сына: «Помню, как первый раз мне протянули этот кулек, поместившийся у меня на двух ладонях» [Шишкин 20076: 299]. Эта же деталь повторится во «Взятии Измаила»: «Беру сына .. . Поместился весь в двух ладонях» [Шишкин 2007а: 424].
Таким образом, мы можем наблюдать следующее: варианты мотива рождения как в отдельном тексте писателя, так и во всем гипертексте автора, зеркально отражая и дополняя друг друга, формируют общее семантическое пространство мотива - рождение ребенка как способ преодоления одиночества, смерти способ обретения смысла бытия, обретения самого себя, способ приобщения к неким сакральным сущностям.
В романном мире Шишкина огромную роль играет мотив болезни близких людей. Это, прежде всего, мотив болезни родителей, возлюбленных, болезней детей.
Как и мотив рождения, этот мотив проходит через все тексты автора. Особенно ярко этот мотив выражен в трех последних романах, в которые включено немало биографических деталей из жизни самого писателя. Во «Взятии Измаила» это смертельная болезнь матери главного героя Михаила Шишкина, болезнь жены Александра Васильевича - Кати, болезнь Светланы, в «Венерином волосе» болезнь отца Беллы, в романе «Письмовник» приведшие к смерти болезни родителей Сашеньки.
Примечательно, что в произведениях мотив болезни, прежде всего, связан с двумя заболеваниями: рак и расстройство психики. В рассказе «Слепой музыкант» больна раком одна из героинь рассказа Вера Львовна, во «Взятии Измаила» мать Михаила Шишкина, бывшая любовница адвоката Александра
Васильевича - Ольга Вениаминовна, в «Венерином волосе» - отец Беллы, в романе «Письмовник» - мать Сашеньки. Автор изображает своих героев в самые трудные минуты их жизни, когда в полной мере проявляется их человеческая сущность. Так, Ольга Вениаминовна до последних минут старается жить полной жизнью. Мать Михаила Шишкина удерживает в жизни желание дождаться выхода из заключения сына Саши (она умирает через два дня после его приезда). Мать Сашеньки в «Письмовнике» от отчаяния, неприятия случившегося, негодования на весь мир приходит к душевному смирению и покою: «И ты знаешь, кажется, чудо произошло. Я готова к этому. Я больше ничего не боюсь» [Шишкин 2010ж: 340].
Болезнь родителей становится для героев тем моментом, когда происходит переоценка всего прожитого, переоценка взаимоотношений с близкими людьми: «Вот пишу эти строки и думаю о том, что, на самом деле я ведь так мало о маме знал и знаю, вернее, вообще ничего» [Шишкин 2007а: 398].
Мотив болезни родителей вводит в тексты Шишкина мотив вины, которую испытывают уже взрослые дети перед своими родителями. В трагической ситуации болезни родителей и их скорого ухода из жизни, к героям (родителям и детям) приходит осознание их неразрывной связи друг с другом. Истории взаимоотношений героев Шишкина с родителями вновь во многом зеркально отражают друг друга, так как раскрывают те естественные процессы, которые происходят при взрослении ребенка: неразрывная связь ребенка с родителями в раннем детстве, отчуждение от родителей во время взросления, отстаивания своей самости, непохожести на родителей. И повторение родителей (их поступков, поведения), уже будучи взрослыми. Михаил Шишкин во «Взятии Измаила» размышляет о том, что «ужиться с кошками» [Шишкин 2007а: 396] в чужой квартире чаще оказывается проще, чем ужиться с родителями. Обиженный на мать за то, что ему пришлось учиться в той же школе, где директором была она, сам, начав преподавать, берет сына в свою школу.
Мифологемы возрождения к новой жизни в романе «Взятие Измаила»
Исторический нарратив является неотъемлемой частью всех произведений М.Шишкина. Об интересе этого писателя к историософии, своеобразии «историзма» его произведений неоднократно писали и известные литературоведы, и литературные критики: Н.Лейдерман, М.Липовецкий, Н.Иванова, М.Амусин, И.Каспэ, В.Шубинский и др. Известный исследователь русской литературы XX века Н.Лейдерман назвал романы М.Шишкина «квазиисторическими» [Лейдерман 2005: 238], тем самым подчеркивая как интерес писателя к истории, к изображению исторического времени, так и отсутствие в его текстах строгой исторической достоверности.
Первый роман писателя «Всех ожидает одна ночь» рассказывает о судьбе симбирского помещика Александра Львовича Ларионова, родившегося в самом начале XIX века (1803 год). Роман насыщен историческими реалиями того времени;это и Отечественная война 1812 года, это и знаменитые аракчеевские военные поселения, это и Восстание декабристов, это и Польское восстание 1830 года. Русско-польская война 1830-31 годов. Эти исторические события нашли отражения в мемуарах главного героя, которые он пишет на закате своей жизни.
Шишкин достаточно кропотливо, с опорой на документальные материалы воссоздает жизнь российской провинции того времени. Героями романа становятся реальные исторические лица: прежде всего, это ректор Казанского университета, позднее губернский прокурор Гавриил Ильич Солнцев . Ларионов по приезде в Казань, после увольнения из армии, обращается к Солнцеву с просьбой оказать ему протекцию и помочь устроиться на службу. В целом, писатель, скрупулезно следуя сохранившимся данным, достаточно точно воспроизводит историю жизни этого великого человека, родившегося в семье бедного орловского священника и ставшего, благодаря недюжинному уму и образованности, одной из самых заметных фигур России того времени: «Этот Солнцев был личностью примечательной, своего рода казанской знаменитостью. Сын священника одного из захудалых орловских приходов, он смог добиться в жизни большего, чем сонмы заживо сгнивших в медвежьих углах поповичей» [Шишкин 20076: 130].
Помимо Солнцева, автор делает героем романа еще одно реальное историческое лицо. Это революционер и бунтовщик Степан Иванович Ситников , в начале 30-х годов ведущий в Казанской губернии активную революционную деятельность. В фикциональном мире романа этот человек оказывает огромное влияние на судьбу главного героя, после истории с Ситниковым Ларионов буквально бежит из Казани: «На следующее утро я встал на рассвете, быстро оделся и осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из дома» [там же: 294]. Именно с этим персонажем связаны наиболее постыдные страницы истории жизни героя: этого человека и историю своего предательства он пытался забыть: «Вот и пришла мне пора писать про Степана Ивановича Ситникова. Я знал этого человека недолго, каких-нибудь несколько месяцев, а потом пытался забыть его и все, что с ним было связано всю жизнь» [там же: 191]. В фикциональном мире романа именно Ларионов выдает начальнику пятого жандармского округа Маслову Ситникова, рассказав о том, что тот является автором писем, «призывающих к мятежу, к цареубийству, к ниспровержению власти» [там же: 283].
Ларионов совершает предательство из-за страха за себя, из-за страха быть обвиненным в мятеже. И, несмотря на то, что принятое решение - выдать Ситникова - приносит герою облегчение («Помню я даже рассмеялся - так легко и свободно стало у меня на душе» [там же: 289]), Ларионову не удается избавиться от стыда за совершенное в течение всей жизни. Не случайно при своей последней встрече с Масловым, произошедшей через несколько лет, герой вновь бежит: «Я уехал из Пятигорска на следующий день, не дожидаясь, когда истечет намеченный докторами срок» [там же: 313].
Сталкивая своего вымышленного героя с персонажами, имеющими прототипические корни, писатель, на наш взгляд, не столько добивается правдоподобия изображаемой им картины российской действительности начала XIX века, сколько, погружая героя в реалии того времени, пытается показать архетипичность чувств героя в ситуации совершаемого им выбора. Событие предательства и связанное с ним переживаемое героем ментальное состояние необратимо меняют его. Ларионов перестает ощущать себя как «я» и воспринимает в момент предательства себя как «другого»: «Это было странное ощущение. В огромном темном зеркале я вдруг увидел немолодого уже человека с брюшком, с опущенными, выставленными вперед плечами, начинающего лысеть на затылке ... Он схватил поднесенный ему стакан воды и долго пил его. Руки тряслись, и вода проливалась на брюки» [там же: 289]. С момента предательства жизнь и сознание героя меняются кардинальным образом. В попытке сохранить остатки уважения к себе Ларионов бежит от жестких реалий времени в типичную жизнь мелкопоместного помещика, основа жизни которого - забота о семье и хозяйстве . В связи с этим нельзя не вспомнить слова автора, написанные им об Обломове: «Обломов» — это не сатира на пережитки крепостничества, как учили нас в советской школе, это живая трагедия человека, который хочет прожить свою жизнь, сохранив человеческое достоинство ... Если постараться найти наиболее близкий по смыслу эквивалент понятия, введенного гончаровским героем в язык мировой культуры, то это — эскапизм (от англ, escape — убежать, спастись). Классический вариант эскапизма — уход в отшельничество, монашество. Попытка спасти чистоту души от скверны жизни» [Шишкин 2010а].
В целом, как мы уже об этом писали, судьба главного героя типична для того времени: детство в небольшой помещичьей усадьбе, симбирская гимназия, учеба в Дворянском полку, служба в армии, затем в одной из канцелярий Казани. На типичность судьбы героя указывают и интертекстуальные отсылки к произведениям русских классиков. Это и «Отцы и дети» Тургенева (поездка в
Один из критериев событийности, предложенный В.Шмидом, - консекутивность: «Событийность изменения зависит от того, какие последствия в мышлении и действиях субъекта она влечет за собой. Консекутивное прозрение и перемена взглядов героя сказываются тем или иным образом на его жизни» [Шмид 2003: 17]. коляске героя с отцом), это и «Поединок» Куприна (служба героя в армии в провинциальном гарнизоне). Один из эпизодов романа Шишкина имеет явные интертекстуальные отсылки к эпизоду в «Поединке»: это самоубийство одного из самых забитых солдат в батальоне Ларионова Устинкина. Роман подчеркнуто реалистичен по своему содержанию: в нем читатель найдет множество деталей и подробностей из жизни провинциальной России начала XIX века, историческое время в этом романе линейно.
На страницах романа автор воспроизводит противоречивые настроения той эпохи (неоднозначная оценка современниками происходящего в стране). Так, Варшавское восстание (1830), Русско-польскую войну 1830-31 годов современники воспринимали диаметрально противоположно. Прогрессивные слои общества воспринимали эту войну как позор, восхищались мужеством народа небольшой страны, поднявшегося на борьбу за свою свободу: «...я преклонялся перед мужеством народа этой маленькой растоптанной страны, который поднимался безоружный, но гордый, против величайшей армии Европы - «за нашу и вашу свободу» [Шишкин 20076: 183]. Обыватели видели в поляках врагов, которые не смогли оценить дарованные им Россией милости.
В связи с этим весьма интересно, что, несмотря на линейность в изображении исторических событий, типичность судьбы главного героя, внимание автора к реалиям эпохи, известный исследователь литературы постмодернизма И. Скоропанова отнесла этот роман к «меланхолическому постмодернизму» . По мнению же М.Липовецкого, в этом романе ярко выражены реалистические традиции3.
Историческая реальность как условная модель мира
Не менее спорным в критике и литературоведении стал вопрос об определении художественного метода в романе М.Шишкина «Взятие Измаила».
Как и в случае с предыдущим романом автора, разброс оценок велик. Так, В.Руднев назвал роман «модернистской неразберихой» [Руднев 2000]. В.Курицын пишет о романе как о «тяжеловесной, но трогательной и виртуозной абсурдистской эпопее [Курицын 2000]. М.Эделыптейн определяет «Взятие Измаила» как «постмодернистскую исповедь», подчеркнув при этом, что само сочетание слов «постмодернизм» и «исповедь» является оксюморонным [Эделыптейн 2000]. Пожалуй, один Л.Пирогов в своей статье, посвященной роману, подчеркивает, что «несмотря на непроясненность фабулы и сюжета», в тексте Михаила Шишкина «много «взаправды», что этот текст писателя можно рассматривать как «продолжение реальной действительности», и в этом критик видит авторскую стратегию писателя [Пирогов 2000: 10]. Попытаемся же выделить структурообразующие элементы поэтики автора в этом романе и на основании проведенного анализа определить, в русле какого художественного метода написан этот роман писателя.
Нельзя не согласиться с литературными критиками в том, что этот роман многое объединяет с постмодернизмом: фрагментарность, коллажность, цитатность, центонность. Однако, признавая в романе наличие элементов постмодернистской поэтики, мы бы хотели выделить те моменты, которые принципиально выводят этот роман за рамки поэтики постмодернизма.
Прежде всего, это относится к изображению истории в этом романе. Историческое время в романе, как мы уже об этом писали в предыдущей главе, нелинейно, ризоматично. Но это не та ризоматичность, которую мы, например, можем наблюдать в произведениях историко-альтернативной прозы, где изображается альтернативная реальность, которая могла бы существовать, если
бы история в один из переломных моментов (точек развилки или бифуркации) своего развития пошла по другому пути. В связи с этим знаменательно, что авторы-альтернативщики прежде всего обращаются к тем периодам российской истории, которые коренным образом повлияли на судьбу нации; восстание декабристов (Л. Вершинин «Первый год республики»). Октябрьская революция (К. Булычев «Река Хронос»), Великая Отечественная война (А. Лазарчук «Все способные держать оружие», С. Анисимов «Вариант «Бис»).
Ризоматичность в изображении исторического времени в тексте Шишкина прослеживается в том, что все времена соположены автором в единой плоскости, сосуществуют одновременно, где настоящее не является центрообразующей основой. Ризоматичность также прослеживается и в изображении судеб героев. Так, мы наблюдаем два варианта судьбы Евгения Борисовича (земца Д.). На ризоматичность судьбы героя указывают и два имени, которые ему дает в романе автор, при этом называя героя то одним, то другим именем («Соня перестала качаться, глядя на Д. как-то странно, будто испытующе ... Что вы, Евгений Борисович, прошу вас, не нужно!» [Шишкин 2007а: 175]). В одном из этих вариантов персонаж погибает от ран в городском саду, в другом - доживает до старости. Причем, оба эти варианта у автора постоянно переплетаются, как переплетается и историческое время, в которое живет герой. В одном случае читатель может опознать по характерным деталям восьмидесятые - девяностые годы XX века («В местном магазинчике, где была очередь за сахаром - весь город варил варенье, давали по талонам» [там же: 127]); в другом - XIX век («туземный народец ... находится, пожалуй, в расцвете своего вырождения вследствие бесконечных скрещиваний с беглыми, которые бродят в одиночку и шайками по окрестным лесам» [там же; 201]).
Современниками этого героя в романе становится и дожившая до глубокой старости «мать одной девочки, которой фашисты, как Зое Космодемьянской, отрезали одну грудь» [там же: 166]. Современники героя -это и пастор Шлейер (1831-1912), создатель волапюка, и поляк Заменгоф (1859 1917) - автор эсперанто.
Однако при всем нелинейном изображении как истории, так и судьбы отдельного героя, характер изображения истории у Шишкина, скорее, модернистский, чем постмодернистский: вся история рассматривается писателем как некое единое общечеловеческое время, где в общем пространстве оказывается и Древний Египет (Осирис, путешествие Мотте в Египет), и древняя Ереция (Еиперид), и Россия XIX - XX веков. Такое изображение времени свойственно модернизму.
Д.Затонский в работе, посвященной «Улиссу» Джойса, отмечал, что автор в модернистском тексте, воспроизводя жизнь персонажей, «создает свой миф о неподвижности бытия» [Затонский 1974: 156]. Художественное сознание писателя-модерниста, по мнению исследователей, не столько отражает историческую реальность, сколько мифологизирует ее. Именно это мы и наблюдаем в романе «Взятие Измаила»: конкретное историческое время в этом тексте писателя превращается в некое мифическое, надысторическое время, в котором все происходит одновременно, все события симультанны. Симультанность как одну из характерных черт модернистской поэтики отмечали исследователи Александра Зиновьева, Ольга Панова [Зиновьева, Панова 2010: 192].
Такое смешение времен, изображение времени как «прошло-настояще-будущего» [Скоропанова 2001: 300] свойственно многим писателям-постмодернистам: это и С.Соколов, и В.Пелевин, и В.Шаров... Но структура хронотопа у всех этих авторов различна.
Обратимся здесь к существующим исследованиям исторического хронотопа у писателей отечественного постмодерна. Так, по мнению И.Скоропановой, в основе структуры хронотопа С.Соколова лежит принцип «dj vu»: «Писатель утверждает: из эпохи в эпоху в новых формах воспроизводится то, что уже было ... осмысляя феномен истории, Соколов отказывается от принципа историзма, предполагающего подход к действительности как к изменяющейся во времени, развивающейся, создает образ "прошло-настояще-будущего" времени» [там же: 300]. В.Шарова интересуют «боковые ответвления истории», его хронотоп основан на принципе ветвящейся ризомы, когда писатель, отталкиваясь от конкретного исторического прецедента, выстраивает свою версию развития событий. Показателен в этом плане крестовый поход детей из последнего романа В.Шарова «Будьте как дети» (2008), где таким историческим прецедентом стала знаменитая встреча Ленина и детей в Горках.
Литературовед И.Каспэ подчеркивает наличие точек соприкосновения между творчеством М.Шишкина и В.Шарова. Важнейшей из них, по мнению исследователя, является интерес авторов к «формам конструирования прошлого» [Каспэ 2008]. Однако, несмотря на явный интерес обоих писателей к истории, в их текстах, считаем необходимым это подчеркнуть, создаются два непохожих друг на друга мифологизированных образа истории.
В.Шаров в своих произведениях создает собственный миф исторического события: в романе «Старая девочка» (1998) героиня после Октябрьской революции пишет цикл былин о советских вождях. Сначала она сочиняет былину о Емельяне Ярославском (богатыре Емеле), а затем приступает к созданию эпического произведения о Ленине под названием «Свое взял, а не чужое похитил». Основная суть былины заключается в том, что Александр и Владимир Ульяновы были сыновьями императора Александра III, которых вырастила семья чиновника Ильи Ульянова. Александр, после того как он узнал о своем царском происхождении, пишет письмо Николаю II, а когда тот не отвечает, решается убить узурпатора. Поэтому приход революционера Ульянова-Ленина-Романова к власти - это не революция, а скорее, в созданном автором мифе, династический переворот.
Реалистическая поэтика в романе «Всех ожидает одна ночь»
Герои романа глубоко убеждены в том, что именно любовь не позволит никому из них умереть, любовь сделает их личное бытие вечным: «Это трудно объяснить, но то, что я еще дышу, вижу, - все это только потому, что я тебя люблю» [там же: 142].
В этом романе писатель создает мифологический образ мира, ведущими константами которого вновь являются вневременность, симультанность, и именно любовь и слово, по мысли автора, соединяют все времена в единое целое, в мир-универсум с единым человеческим временем, которое перестает быть линейным, а превращается во всеохватывающую ризому.
Мы уже писали о том, что Д.Бавильский, определяя художественный метод романа Шишкина, отметил, что это - «постмодерн, понятный и исполненный как модерн» [Бавильский 2010].
Постмодернистская поэтика, по мнению критика, прежде всего, проявляется в том, что в этом тексте автора, как и в предыдущих его произведениях, заявлена «онтологическая важность письма» [там же], первичность языка по отношению к жизни (тезис постмодернизма «мир как текст»). Однако, как мы уже писали об этом в первой главе диссертации, в этом романе концепция языка претерпевает значительные изменения, кроме того, мифологизация реальности, обращение автора к трансцендентным сущностям, выстраивание системы ценностей, отсутствие игрового, иронического начала, актуализация новой искренности - все это позволяет говорить о «Письмовнике» как о произведении, созданном в русле поэтики модернизма.
Даже присутствующая в романе цитатность, заимствования (что является одним из стилеобразующих приемов эстетики постмодернизма) объясняются самим автором как желание дать вторую жизнь старым текстам. Так, отвечая на вопрос о заимствованиях в «Письмовнике», Шишкин говорит: «И что? Скандала нет? Ну, значит, поумнели. Скандалисты тогда заметили фрагменты мемуаров Веры Пановой и не заметили фрагментов сотни других воспоминаний и дневников .. Про ту войну я ничего придумывать не хотел. То, что вы прочитали в «Письмовнике», нельзя придумать. Я просто возвращаю слова и жизнь тем давно умершим людям» [Шишкин 20116].
В этих словах автора, на наш взгляд, ясно обозначена его позиция как писателя - словами давать жизнь всему живущему и жившему, позиция писателя - модерниста. И именно поэтому для автора так важна традиция, о чем он неоднократно заявлял в своих интервью. Именно традиция, по мысли автора, позволяет прийти к вечному - Богу, Красоте, Любви, Смыслу: «Чтобы знать, в каком направлении идти, нужно обернуться назад, посмотреть, откуда ты. По-настоящему новое - это всегда развитие традиции. Чтобы понять традицию, нужно открыть генетический код слова, отыскать живую спиральку ДНК, по которой можно проследить, откуда что взялось. И вот если раскручивать эту спиральку, то придешь к Тому, кто всех нас любит и ждет» [Шишкин 2006в].
Таким образом, проведенный в главе анализ позволил выявить синкретизм художественного метода автора, гармонично сочетающего модернистские стратегии и постмодернистские тактики письма. Палимпсестный текст писателя тяготеет к коллажу, строится он ризоматически, мир предстает в своей текстуальной ипостаси прежде всего потому, что автор неустанно твердит об онтологическом статусе письма. Вместе с тем, Шишкин отнюдь не чурается модернистских «метанарративов» (термин Лиотара): религия, история, любовь - конечно, пропущенные через сознание индивида в их эпистемологической и онтологической проблематике, занимают в его мире место основных ценностей. Автор у Шишкина воскрешает ушедшую жизнь, создает нетленный мир, залогом бессмертия которого и является само авторское слово, созданный текст. Правильнее сказать, «воссозданный», потому что писатель оказывается вправе пользоваться существующими уже текстами, для него они и есть некий «тварный» мир, заселяющий его Ноев ковчег, устремившийся к спасению.
Обращение к трансцендентным понятиям Смерти, Любви, Воскрешения, Смысла, выстраивание духовной вертикали в произведениях, мифологизация повествования - все это позволяет утверждать значимость модернистской доминанты в творчестве писателя. Модернистское начало проявляется и в структуре текста. С одной стороны, доминирует фрагментарность, коллажность, с другой, - зеркальность, двойничество как повторяющихся ситуаций, так и фабульных линий. С произведениями модернизма тексты автора также сближает как реализуемый в его произведениях принцип ипостатности автора, так и особое соотношение в его прозе лирики и эпоса, исповедально-лирический характер его творчества.
Соотношение модернистских стратегий и постмодернистских тактик письма (фрагментарность, коллажность, ризоматичность, многосубъектность); использование различных дискурсов (документальный, исторический, автобиографический) - делают художественную систему автора более гибкой и открытой, придают произведениям автора интерактивный характер.
Итак, возвращаясь к определению Д.Бавильского о последнем романе писателя («постмодерн, понятный и исполненный как модерн»), считаем необходимым отметить, что творческий метод М.Шишкина, в силу значимости модернистских стратегий автора, на наш взгляд, более соответствует формуле: модернизм, исполненный как постмодернизм.
Наша позиция определена тем обстоятельством, что мироощущение писателя, восприятие им жизни и отображение мира в тексте носит модернистский характер. Постмодернистская же поэтика парадоксальным образом помогает автору создать в его произведениях картину мира-универсума. В текстах Шишкина происходит «скреп» философии модернизма и постмодернистских технологий письма, при этом социальные, бытовые реалии «Сейчас мы имеем дело с лабораторной работой, когда идет поиск - философских, исторических, образных и т.д. - скреп, которые смогут соединить распавшуюся картину мира» [Липовецкий. 2010]. жизни, к которым всегда внимателен автор, приобретают в произведениях писателя архетипичное, мифологизированное, модернистское наполнение.
Таким образом, проведенный анализ позволяет очертить вектор становления художественного метода автора: от поэтики реализма к образованию синкретичной художественной системы, доминантой которой является поэтика модернизма. Не один Шишкин сегодня возвращается к модернистской поэтике. Чрезвычайно близок М.Шишкину по философичности содержания, интересу к метанарративам, синкретизму поэтики А.Королев. Показательно, что известный исследователь Г.Нефагина подчеркивает полистилистику этого автора: «...писатель одинаково продуктивно работает и в пространстве реализма, внедряя в него модернистские сюрреалистические компоненты, как в романе «Быть Босхом», и в модернистской парадигме, обогащая её приёмами постмодернизма («Дракон»), и в постмодернизме, основанном на человеческом измерении («Человек-язык»)» [Нефагина 2008: 71]. Сближает этих двух писателей и интерес к проблеме соотношения языка и реальности. Только если Шишкин воспринимает язык как главную созидающую силу, творящую реальность, то А.Королев («Человек-язык», 2000) раскрывает несовпадение языка и реальности, невозможность с помощью языка изменить реальность.
В целом, как показывает проведенный в данной главе анализ, вектор становления художественной системы писателя находится в русле тех тенденций к синкретизму художественных систем, которые мы наблюдаем в литературе в настоящее время.
