Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мирообраз раннего детства и личный космос «Котика Летаева» 24
1. Взаимодействие лирических и эпических начал в повести «Котик Летаев» 24
2. Модели личного пространства-времени и космология «Котика Летаева» 42
3. Лист Мёбиуса и взаимодействие различных слоев хронотопа 61
Глава 2. Реальное и воображаемое в художественном пространстве-времени «Крещёного китайца» 70
1. Хронотоп мифа и реальности, принципы фантазии в романе «Крещёный китаец» 70
2. Разлад в семье и пульсация хронотопа 86
3. Сверхплотность, относительная плотность и пустота в «Крещёном китайце» 96
Глава 3. Бытийное и обыденное пространство-время «Записок чудака» 125
1. «Записки чудака» как опыт постижения духовного пространства ... 125
2. Географический хронотоп и духовное путешествие личности 139
3. Отражение личной и мировой катастрофы в пространстве-времени
«Записок чудака» 171
Заключение 189
Список литературы 198
- Взаимодействие лирических и эпических начал в повести «Котик Летаев»
- Модели личного пространства-времени и космология «Котика Летаева»
- Хронотоп мифа и реальности, принципы фантазии в романе «Крещёный китаец»
- «Записки чудака» как опыт постижения духовного пространства
Введение к работе
Крупнейший деятель серебряного века, поэт, прозаик, литературовед и теософ Андрей Белый по сей день остается одной из самых загадочных фигур русской культуры XX века. Свидетельства об исключительной одаренности А. Белого, анализы его стихов и прозы оставили литературоведы, философы и собратья по перу. Назовем среди них С. Аскольдова, А. Блока, В. Брюсова, Н. Бердяева, А. Воронского, А. Гладкова, Б. Зайцева, Е. Замятина, Вяч. Иванова, И. Одоевцеву, Ф. Степуна, П. Флоренского, М. Цветаеву. При всем разнообразии оценочных характеристик этой удивительно талантливой личности, трудно не согласиться с замечаниями Эллиса: «Андрей Белый весь — намек, знамение, предвестие; ему подвластна символика тайновидения и тайнодействия»1. Не случайно, литературную деятельность А. Белый не считал определяющей для своего творчества, подчеркивая, что литература лишь одна из «специальностей», в которой отразился его «путь жизни»: «Осуществленная моя жизнь - жизнь писателя - лишь одна из возможностей; <...> года я провел, не напечатавши ни единого тома, над решением личных задач»". «Не написав ни ... тома» - здесь автор лукавил, конечно, но то, что автобиографическая трилогия и последующие произведения посвящены «решению личных задач», преобразившихся в решение глобальных проблем цивилизации, - нет сомнения.
Так, во второй половине 10-х годов, во время пребывания в Дорнахе, в антропософской общине доктора Штейнера, А. Белый задумывает создание целого цикла автобиографических произведений (одно из его «рабочих» названий - «Эпопея "Я"», другое - «Моя жизнь») . К этому циклу относятся романы «Котик Летаев» (опубл. 1918 г.), «Крещеный китаец» (1921 г.), «Записки чудака» (1922 г.).
1 Эллис. Русские символисты //К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Белый.-М., 1910.-С. 211.
2 Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. - М.: Республика, 1997. -
С. 309. Далее ссылки на это издание даются с указанием страницы в тексте.
3 Белый А. Материал к биографии (интимный) / публ. Дж. Мальмстада // Минувшее. Исторический альманах. -
М., 1992. - №9. - С. 438. Белый вспоминает о беседе с М.Я. Сивере в 1915 г.: «неожиданно для себя стал ей
говорить, что хотел бы в жизни зарисовать портрет доктора; и, может быть, в форме романа-автобиографии; тут
же, на лужайке, пронеслись первые абрисы той серии книг, которые я хотел озаглавить «Моя жизнь» («Котик
Летаев», «Крещеный китаец», «Записки чудака», «Начало века», «Воспоминания о докторе» суть разные эскизы
проб пера очертить это неподспудное здание)».
По мнению Л.К. Долгополова, интерес А. Белого к самому себе был вызван предчувствием «приближения событий, которым суждено потрясти мир», внутренне подготавливая себя к ним, писатель формирует «такие линии своего развития, которые могли бы свидетельствовать об известной адекватности его личных "переживаний" и художественных потенций тому, что происходит в большом мире»4. Глубоко переживая «сплошной апокалипсис» эпохи рубежа веков, А. Белый в своем творчестве ставит задачу преодоления мертвенности (разобщенности, бездуховности) современной цивилизации, идя путем возрождения души в Духе. В автобиографической прозе основное внимание писатель сосредотачивает на поиске истины как пути жизни в Я-Христе: «"Я" во мне не есть "Я", а... - Христос: то - Второе Пришествие!..» (с. 324). Таким образом, исчезновение низшего «я» в человеке оборачивается рождением в нем высшего «Я», одновременно знаменующим конец прежнего мира. Стремление испытать и подтвердить философскую, религиозную (и антропософскую) теорию собственным существованием, соединить сознание и жизнь в «жизнетворчестве», становится одной из главных художественных задач автобиографической прозы.
Произведения А. Белого («Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Записки чудака») являются малоизученными в современном литературоведении. В советское время А. Белый находился в тени. Однако эта тень никогда не была полной. В двадцатые и в начале тридцатых годов XX века продолжали выходить его романы, вышли трехтомные воспоминания об ушедшей эпохе.
Борис Пастернак полагал, что Андрей Белый «первостепенный поэт и еще более поразительный автор "Симфоний" в прозе и романа "Петербург", совершивших переворот в дореволюционных вкусах современников, и от которых пошла первая советская проза» .
В 1955 году появляется монография К.В. Мочульского «Андрей Белый», написанная в сороковые годы и опубликованная спустя семь лет после смерти
4 Долгополое Л.К. Начало знакомства. О личной и литературной судьбе Андрея Белого // Андрей Белый.
Проблемы творчества. - М., 1988. - С. 80.
5 Пастернак Б Воздушные пути. Проза разных лет. - М., 1982. - С. 438.
талантливого ученого. По мнению К.В. Мочульского, «Котик Летаев» - это «симфоническая повесть», раскрывающая «своеобразную метафизику детского сознания»6. В ней есть и космогония, и мифология. «Крещеный китаец» -переходное звено «от мифологии к истории, от космических вихрей к строго логическому сознанию»7. В «Записках чудака» исследователь видит попытку рассказать об «огромном духовном потрясении» и о бессилии «литературных навыков и стилистических приемов» писателя перед этой сверхзадачей8.
В конце семидесятых и в последующих годах XX - начала XXI века интерес к творчеству А. Белого в отечественном и зарубежном литературоведении резко возрастает. Здесь можно отметить работы В. Александрова, Е.А. Глуховой, Н.А. Кожевниковой, Ф. Козлика, А.В. Лаврова, О.Н. Масленниковой, В. Паперного, Л. Силард, СЮ. Толоконниковой, А. Ханзен-Леве, Э.И. Чистяковой, О.В. Шалыгиной, Дж. Элсуорта. Крупным вкладом в изучении творчества А. Белого явились монографии и статьи Л.К. Долгополова «На рубеже веков» (1985) «Андрей Белый и его роман «Петербург» (1988), «В поисках самого себя» (1980). Своеобразным путеводителем по художественному миру писателя стало издание «Андрей Белый. Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации» (1988).
Исследователи девяностых годов видели в автобиографической прозе «посвятительный миф» и отражение различной степени влияний антропософской концепции человека (В. Александров, Е.Н. Глухова, О.С. Карпухина, М.Л. Спивак). Одни литературоведы находили в основе трилогии понимаемую во всей невероятной сложности действительность (X. Шталь-Швэцер, Дж. Янечек); другие - синтез различных видов искусств и философии, особую форму выражения авторского сознания и самосознания (М. Карлсон, СЮ. Толоконникова, X. Хартман-Флайер). Отыскать атомное ядро автобиографических произведений А. Белого в языке, в особом строе и
6 Мочульский К.В. Л. Блок. Л. Белый. В. Брюсов. - М.: Республика, 1997. - С. 333
7 Там же. - С. 344.
8 Там же.-С. 330.
словесной организации текста пытались с точки зрения теории А.А. Потебни о метафорическом познании мира ребёнком К. Аншуец, Н. Какинума, Н.А. Кожевникова, О.Н. Масленникова, 3.0. Юрьева.
Интерес зарубежных исследователей сосредоточен как на изучении общих, концептуальных проблем (Андрей Белый в русле символистического движения), так и на изучении вопросов поэтического плана. Рональд Петерсон выделяет следующие приемы поэтики А. Белого: автобиографизм, обилие литературных и мифологизированных реминисценций, отсутствие имен, детализированных описаний, уточнений, развитого сюжета9. Хелен Хартман-Флайер отмечает такую особенность произведений А. Белого, как необходимость их «проговаривайия»: «Лучший способ читать романы Белого, особенно "Петербург", - это читать их вслух. При чтении вслух звуки, слоги, слова приобретают значения, которые часто оказываются за пределами их исходной сути»10. Мария Карлсон считает символ у А. Белого «сосредотачивающим центром, который изобилует многочисленными рядами ассоциативных образов, которые читатель усваивает не логически или рационально, а интуитивно»11. Действительно, для Белого-символиста за видимостью материального мира всегда находится иная реальность, тайна, Божественный замысел, абсолютный и вечный, подвластный только «сверхчувственной интуиции»12.
Автобиографическая трилогия в целом и отдельные произведения, входящие в нее, рассматривались с самых различных точек зрения. Ряд исследователей «Котика Летаева», «Крещеного китайца» и «Записки чудака» относили к автобиографическим произведениям А. Белого. При этом внимание было привлечено к воспоминаниям писателя о детстве, времени пребывания в Дорнахе, строительству антропософского храма Гетеанума, возвращению на
9 Peterson Ronald Е. Andrei Bely's short prose. - Birmingham, 1980. - P. 14-17.
10 Hartmann-Flyer Helen. The time bomb II Andrey Bely. A critical review. - Lexington, 1978.- P. 121-
11 Carlson Maria. The Ableuckhov coat of arms II Andrey Bely. Centenary papers. - P. 157.
12 Брюсов В. Ключи тайн II Весы. - 1904. - № 1. - С. 19.
Родину13. Изображаемые в произведениях персонажи и внешняя канва событий соответствуют действительности. В мемуарах А. Белый замечает: «Переживания, мною описанные в повести "Котик Летаев", кажутся многим весьма надуманными; и оттого - непонятными; ни в одной книге я с такой простотой не подавал копий действительно бывших переживаний; не Андрей Белый писал, а Борис Николаевич Бугаев натуралистически зарисовал то, что твердо помнил всю жизнь» . Но то, что с авторского полюса представлялось простым, сходящимся к одной линии и в пределе к одной точке, с читательского полюса выглядело многомерным расширяющимся универсумом, весьма далёким от натуралистической зарисовки. Истина - в соединении этих двух моментов.
Б.В. Аверин замечает, что герой в «Котике Летаеве» вымышлен, но ему переданы подлинные переживания автора. Важнейшая составляющая этих воспоминаний - в обращении к самым ранним впечатлениям души, в уверенности А. Белого, что основы его личности были сформированы именно в младенчестве15. Но опять же, следует подчеркнуть, что мнение исследователя противоречит только что процитированному заявлению А. Белого об автобиографичности, подлинности своего героя.
Наметилась тенденция толкования произведений А. Белого «Котик Летаев», «Крещеный китаец», «Записки чудака» с точки зрения антропософского учения. По мнению В. Александрова в «Котике Летаеве» демонстрируются два вида воспоминаний: воспоминания ребенка о состоянии до рождения, воспоминания, которые называются в произведении «памятью о памяти», и воспоминания взрослого о своем младенчестве. Исследователь
Пискунов В.М., Александров Н.Д., Пархоменко Г.Ф. Становление самосознающей души // Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. - М., 1997. - С. 5-16. Александров Н.Д. Лабиринт минотавра // Лит. обозрение. - 1995. - № 4/5. - С. 158-160. Ходасевич В.Ф. Андрей Белый // Некрополь: воспоминания. - М.: Сов. писатель: Агентство «Олимп», 1991. - 188 с. Глухова Е.В. «Посвятительный миф» в биографии и творчестве Андрея Белого: дис. ... канд. филол. наук. - М., 1998. - 184 с. Толоконникова СЮ. Роман А. Белого «Крещеный китаец» в контексте русской литературы XX века: дис. ... канд. филол. наук. - Смоленск, 1999. - 260 с.
14 Белый А. На рубеже двух столетий. - М., 1989. - С. 178.
15 Аверин Б.В. Навстречу доязыковому сознанию («Котик Летаев» Андрея Белого) // Дар Мнемозины: романы
Набокова в контексте русской автобиографической традиции. - СПб.: Амфора, 2003.
рассматривает эти пересекающиеся ретроспективные линии как попытку А. Белого с позиции антропософского учения, приобретенного оккультного опыта восстановить духовное существование индивида, не ограниченное данной земной жизнью. В. Александров убежден, «религиозное посвящение для мистика - как бы перерождение; тридцатипятилетний повествователь, испытавший это перерождение, стремится разобраться в пройденном пути от рождения до приобщения к оккультной науке, прежде чем приступить к новой жизни»16. Дж. Элсуорт сводит идею «памяти о памяти» в повести к антропософской концепции: «человеческая душа, которая в промежутках между воплощениями существует в вечном духовном мире, помнит о исходной
прародине два или три года спустя после облечения в плоть» . Дж. Элсуорт поясняет, что «в предисловии к повести рассказчик восходит через душу ребенка к истокам макрокосма, который, согласно антропософскому учению, совпадает с внутренним миром человека (микрокосмом). В эпилоге он ожидает распятия, которое является центральным событием вселенской эволюции для антропософов. Таким образом, повесть отражает антропософское понимание истории человечества»18. Тот же подход к истолкованию «Записок чудака» избирает Е.В. Глухова. Она приходит к выводу, что «Белый сознательно выстраивает свой жизненный путь в соответствии с архаическими и общепринятыми в оккультизме "посвятительными" схемами. И в этом смысле, его восприятие собственного жизненного и духовного пути подчиняется логике инициатического сюжета»19.
Предпринимались попытки рассмотрения структуры «Котика Летаева» и «Крещеного китайца» в связи с идеями А. Потебни о фундаментальной роли образно-метафорического мышления первобытных людей в создании языка и мифа. Дети же в истоках своей социализации, как и первобытные люди, мыслят
16 Alexandrov V. Kotik Letaev. The Baptized Chinaman and Notes of an Eccentric II Andrey Bely: Spirit of
Symbolism I ed. by John E. Malmstad. - Ithaca- London, 1987. - P. 150-151.
17 Elsworth J.D. Andrey Bely: A Critical Study of the Novels. - Cambridge, 1983. - P. 121-122.
18 Там же.-P. 130-131.
19 Глухова Е.В. «Посвятительный миф» в биографии и творчестве Андрея Белого: дис. ... канд. филол. наук. -
М., 1998.-С. 9.
образами, а не понятиями. Понимание А. Белым метафоры в духе А. Потебни «как памяти о первоначальном мифе» отмечает Н.А. Кожевникова. По её мнению, «в "Котике Летаеве" и "Крещеном китайце" реализация метафоры становится одним из способов осознания и описания мира, принципом объединения двух параллельно развивающихся фабульных рядов. При этом ряд метафорический утверждается, как существующий "до реального". Фразеологизмы и метафоры "упал в обморок", "сгорает от пьянства", "вылетел в трубу"... и другие, преломленные сквозь детское сознание, развертываются в
конкретные картины» .
Ссылаясь на теорию А. Потебни, К. Аншуец утверждает: «Методом исследования Котика является воспоминание, и его результаты всегда выражены посредством метафор. Котик мечтает совершить эксперимент, прояснить стертую метафору и тем самым оживить ее»21. В качестве примера «оживления стертой метафоры» К. Аншуец приводит подслушанное Котиком выражение «упасть в обморок». В сознании ребенка оно ассоциируется с действительным падением вниз, под пол. По мнению 3.0. Юрьевой: «Белый рассматривает примитивную речь как "корни в нас глухо звучащие", которые спят в летаргическом сне; когда они пробуждаются в речи... "смыслы
рушатся"» . Исследователь приводит пример с «косяковским домом», из которого «утекает» в университет отец Котика - в Совет, в Клуб - в другие вселенные. «Свое представление о мире, изложенное в "Котике Летаеве", Белый называет "ощупями космосов", которые он постепенно преодолевает»23. Например, он ассоциирует с ними погоню титана, которого так страшился в младенчестве. 3.0. Юрьева приходит к выводу, что А. Белого «привлекали язык и миф именно как универсальная ступень в развитии человеческого сознания»; писатель «связывал миф с подсознанием человека», «рассматривал миф как
Кожевникова Н.А. Язык Андрея Белого: автореф. дне. ... д-ра филол. наук. - М., 1993. - С. 28-29.
21 Anschuetz С. Recollection as Metaphor in Kotik Letaev II Russian Literature. - 1976. - Vol. 4. - № 4. - P. 353.
22 Юрьева 3.0. Творимый космос у Андрея Белого. - СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 2000. - С. 80.
23 Там же. - С. 82.
интуитивную основу творчества»24. О сращивании признаков внутреннего состояния человека и полёта птицы говорили Б.В. Аверин, О.Н. Масленникова, а по мнению Н. Быстрова, «полет» в творчестве А. Белого - это еще и метафора «жизни в вечности»25.
Н. Какинума обращает внимание на «противостояние двух форм мышления на повествовательном уровне» в «Котике Летаеве»26. «Умственный рост Котика-мальчика следует за превращением образного мышления в понятийное. Тридцатипятилетний повествователь, наоборот, переводит привычное для него понятийное мышление в образное. В предисловии взрослый Котик, углубляясь в воспоминания, стремится отбросить автоматизированные понятийные смыслы и восстановить былое детское мироощущение»27.
Нам близка мысль Н. Какинумы, однако мы полагаем, что взаимоотношения понятийного и образного мышления и у ребёнка, и у взрослого повествователя резко не различаются: одно пронизывает другое. Говоря словами А.А. Потебни, «как мифы принимают в себя научные положения, так и наука не изгоняет ни поэзии, ни веры, а существует рядом с ними, хотя и ведёт с ними споры о границах»28. Загадка состоит в том, что в прозе А. Белого мифология детского сознания глубочайшим образом предвосхитила научные открытия XX века. Сопоставляя детство индивида с детством человечества по этой линии, можно удивиться неожиданной глубине и тонкости древних мифов о первотворении. Видимо, наивное сознание ребёнка, как и древних народов, в большей мере открыто интуитивно-чувственному познанию окружающего их космоса. В автобиографической трилогии Андрей Белый продемонстрировал это с наглядной убедительностью.
24 Юрьева 3.0. Указ. соч. - С. 83.
25 Быстров Н. Художественное пространство в раннем творчестве Андрея Белого // Вопр. лит. - 2006. - Май-
Июнь.-С. 147.
26 Какинума Н. «Котик Летаев» Андрея Белого: влияние языка на развитие формы познания мира // Андрей
Белый. Публикации. Исследования. - М.: ИМЛИ РАН, 2002 - С. 246.
27 Там же. - С. 246.
28 Потебня А.А. Мысль и язык // Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. - С. 196.
К проблеме художественного времени и пространства в творчестве Андрея Белого в целом и в автобиографической трилогии в частности обращался целый ряд исследователей (Н.Л. Быстров, Л.К. Долгополов, В.М. Пискунов, 3.0. Юрьева и др.). Однако поэтика хронотопа трилогии А. Белого исследована далеко не полно.
Символизм ставит себе целью уяснить соответствие между отдельным человеческим «я» и всем остальным миром. Как писал Андрей Белый, «мировоззрение и школа символизма суть одновременно и макрокосм и
29 ті
микрокосм» . И в этой теоретической установке отчетливо проступает характерная пространственно-временная тенденция его творчества: охватить человека и мир вокруг него во всем богатстве и многообразии их проявлений. Характерной чертой поэтики автобиографической прозы А. Белого является то, что на вполне уютной домашней и бытовой сцене писатель сумел вывести космос иных пространств и времен.
Э.И. Чистякова, исследователь эстетики символизма, отмечает, что в символистском мироощущении время оказалось замкнутым или сведенным в точку, а смерть как культурная и эстетическая категория неизменно присутствовала в сознании художника символиста30. В автобиографической трилогии А. Белого не идет речи о действительном конце времени, можно говорить разве что о «собранности» времени к концу. Время словно бы застывает, вобрав в себя прошлое, настоящее и будущее, и становится мгновением, развернутым в вечность. «Такое мгновение не отменяет, а преображает время. Можно сказать, что оно соразмерно целому времени, как его актуально данная полнота или сведенная в одну точку бесконечность его моментов»31. «Я уже не в мире... но я и Он - одно»32 - так скажет тот, кому удалось мгновение превратить в вечность.
Белый А. О символизме // «Труды и дни». - 1912. - № 12. - С. 5.
30 Чистякова Э.И. Эстетико-философские взгляды Андрея Белого: автореф. дис. ... канд. филос. наук. - М.,
1979.-С. 10-11.
31 Быстров Н. Указ. соч. -С. 135.
32 Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. - М.: Искусство, 1994. -Т. 1 - С. 110.
В мире художественной прозы писателя существует достаточно сильная тенденция разомкнуть время, преодолеть его при помощи пространства. Дж. Янечек обращает внимание на то, что познающее сознание маленького Котика постепенно расширяет плоскости наблюдения за внешним миром, описывая разрастающуюся спираль» . К этому высказыванию исследователя стоит добавить, что повторяющийся образ спирали соотносится и с философемой «вечного возвращения» Ф. Ницше. «Духовная сущность Котика может пройти череду земных воплощений, повторяемых в прошлом, настоящем и будущем»34.
А. Белый активно преобразует изначально данный мир, раскрывает его возможные потенции. Так, В. Паперный утверждает, что «все, к чему А. Белый прикасается, утрачивает определенность и обнаруживает тенденцию к переходу в другое пространственно-временное измерение» . Несколько забегая вперед, скажем, что статическая модель пространства-времени, для которой прошлое, будущее и настоящее одинаково реальны и в некотором смысле равноправны, была одной из основных в творчестве Андрея Белого. Писатель признается, что он всегда относил себя к третьему миру, так как «символ - это третье; построив его, я преодолеваю два мира (хаотичное состояние испуга и поданный мне предмет внешнего мира); оба мира недействительны; есть третий мир; и я весь втянут в познание этого третьего мира» .
Множество философских трактовок времени и пространства находят отражение и в многообразии литературоведческих подходов к исследованию категорий пространства и времени в художественном произведении. Среди них: понимание времени в аспекте длительности А. Бергсона, концепция хронотопа М.М. Бахтина, семиотический подход Ю.М. Лотмана, разграничение концептуального и перцептуального пространства Р.А. Зобова и
Janecek G. The Spiral as Image and Structural Principle in Andrej Belyj's Kotik Letaev II Russian Literature. -1976. - Vol. 4. - № 4. - P. 357-358.
34 Какинума H. Указ. соч. - С. 247.
35 Паперный В. Поэтика русского символизма: персонологический аспект // Андрей Белый. Публикации.
Исследования. - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 156.
36 Белый А. Символизм как миропонимание. - М., 1994. - С. 418.
A.M. Мостепаненко, феноменологическое понимание образного пространства Г. Башляром, моделирование географических образов Д.Н. Замятина и некоторые другие. Разумеется, в нашу задачу не входит полная характеристика этого многообразия, но ряд моментов, имеющих отношение к нашей работе, следует учесть.
XX век внес много нового в понимание человеком пространства и времени. Прежде всего, была разрушена парадигма ньютоновского абсолютного пространства и времени, никак не связанного с наполняющими его объектами и процессами. Эвристическое влияние теории относительности Эйнштейна на концепцию хронотопа в литературе признано самим ее автором. Хронотопом М.М. Бахтин называет «существенную взаимосвязь временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе».37 На наш взгляд, существенными моментами концепции хронотопа М.М. Бахтина является разграничение внешней и внутренней стороны пространственно-временного порядка взаимодействия событий. Исследователь выделяет хронотопы отдельных мотивов. Для хронотопа встречи существенным является пространственно-временная тождественность персонажей, а для хронотопа дороги - пространственно-временная последовательность событий. Частные хронотопы находятся в сложном взаимодействии: они «могут включаться друг
в друга, сосуществовать, соединяться и переплетаться» .
В статье «Автор и герой в эстетической деятельности» М.М. Бахтин подчеркивает противоположность внешнего и внутреннего определения человеческой жизни: «С точки зрения физико-математической теории время и пространство жизни человека суть лишь ничтожные отрезки, но изнутри человеческой жизни они обретают единственный ценностный центр, по отношению к которому уплотняются, наливаются кровью и плотью»39. Во внешнем мире человеческая жизнь лишь часть бесконечного временного
37 Бахтин М. M. Формы времени и хронотопа в романе // Эпос и роман. - СПб., 2000. - С. 9.
38 Там же. - С. 23-24.
39 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Автор и герой. К философским основам
гуманитарных наук. - М., 2000. - С. 9.
континуума, во внутреннем мире, как подчеркивает исследователь, человек вполне бесконечен, ибо «рождение и смерть (в мире не изнутри меня) как мои не могут стать событиями моей собственной жизни» . На этой основе М.М. Бахтин подчеркивает огромное значение другого человека, отличного от «я», несущего в себе «ценности бытия качественно определенной личности»: «Только с ним возможна для меня радость свидания, пребывания с ним, печаль разлуки, скорбь утраты, во времени я могу с ним встретиться, и во времени же расстаться, только он может быть и не быть для меня»41. В жизни и творчестве А. Белого это теоретическое положение приобрело практическую осязаемость. У него всегда в качестве другого находился человек очень близкий и в то же время готовый доставить ему массу неприятностей. Для него были характерны и дружба и любовь на грани разрыва. Достаточно вспомнить его романы с женщинами: Л.Д. Менделеевой, Н.И. Петровской, А. Тургеневой, искреннюю дружбу-вражду, едва не дошедшую до дуэли с А. Блоком и В. Брюсовым. И, как справедливо отметил Борис Зайцев, «Андрей Белый явился порождением противоположностей»42.
Еще один подход к анализу художественного времени и пространства был разработан Ю.М. Лотманом. Ученый выделяет бытовое, сакральное, профанное пространство, пространство жизни, смерти, символическое пространство. По отношению к пространству он указывает на ряд противопоставленных признаков: «верх» - «низ», «правое» - «левое», «далекое» - «близкое», «открытое» - «замкнутое» и анализирует их взаимосвязь с полюсами этического и эстетического мира. Мы полагаем, что бинарные оппозиции не исчерпывают ни богатства художественной литературы, ни тем более реальной жизни. Согласно Ю.М. Лотману, художественное пространство моделирует не только пространственные отношения, но через них выражает этические, религиозные, психологические, культурно-исторические, космологические представления. Писатель использует
40 Бахтин М.М. Указ. соч. - С. 127.
41 Там же.-С. 128.
42 Зайцев Б. Андрей Белый // А. Белый. Незнакомый друг. - М., 1997. - С. 231.
для этого фантастические преувеличения, замещения, сжимания, растяжения, рассчитанные на культурно-семиотический опыт читателя и на работу его воображения43.
Следующий подход, который мы выделяем, намечен Р.А. Зобовым и A.M. Мостепаненко. Подобно тому, как в мире реальных объектов пространство и время определяет их сосуществование и смену, так и в художественном произведении существует хроногеометрическая модель упорядочения смены и сосуществования идеальных объектов. Эту модель исследователи называют концептуальным пространством. Поскольку, каждое художественное произведение существует и как объект восприятия, то оно заключает в себе и перцептуальное пространство, как «условие сосуществования и смены человеческих ощущений и других психологических актов субъекта». 4
В связи с нашей работой нам был интересен подход Г. Башляра, заключающийся в «изучении феномена поэтического образа, схваченного в его актуальности, когда он возникает в сознании как непосредственное порождение сердца, души, всего существа человека»45. Учёный пишет о «просторе внутри нас», о взаимообратном сужении и расширении внешнего и внутреннего пространства: «Стоит нам перестать двигаться - и мы уже не здесь: мы грезим в необъятном мире. Беспредельность - это движение неподвижного человека»46. В художественном мире автобиографической прозы А. Белого эта необычная внутренняя геометрия нашла своё отражение.
Интересный пример анализа хроногеометрической модели в ее взаимодействии с перцептуальным пространством предлагает Л.К. Долгополов. Его внимание к историко-географическому хронотопу, понимание особой роли границ предвосхищает литературоведческие штудиии Д.Н. Замятина. В монографии «Андрей Белый и его роман «Петербург» Л.К. Долгополов дает
43 Лотман Ю.М. Символ в системе культуры//Избранные статьи: в 3 т. - Таллинн, 1992.-Т. 1.-С. 192-199.
44 Зобов Р.А., Мостепаненко A.M. О типологии пространственно-временных отношений в искусстве // Ритм,
пространство и время в литературе и искусстве. - Л.: Худож. лит., 1974. — СП.
45 Башляр Г. Избранное: поэтика пространства / пер. с фр. - М., 2004. - С. 8.
46 Там же. С. 162.
яркую характеристику художественного мира произведения в связи с исторической хроногеометрией: «Местом разрыва тканей оказалась Россия — страна пограничная во всех отношениях. Из жизни исчезли явления в их чистом виде. Каждое явление скрывает в себе и сущность, и то, что ее отрицает (антисущность)»47. Как можно заметить, художественная логика допускает здесь третье значение истинности - неопределённость. И в автобиографической трилогии А. Белого художественный мир подчас развёртывается под знаком неопределённости и расплывчатости погружённых в него персонажей, вещей и явлений.
Историко-географический подход, развиваемый Д.Н. Замятиным, тоже наталкивается на необходимость прояснения среднего звена. Анализируя роман А.П. Платонова, исследователь замечает, что «для описания системы географических образов «Чевенгура» и её трансформаций можно использовать обычную схему центр - полупериферия — периферия, которая хорошо описывает ряд пространственно-географических структур». Впрочем, тут же исследователь говорить о недостаточности такой схемы. И приходит к выводу, что центральный пункт художественного пространства ведёт себя как чёрная дыра, «съедая» окружающие его пространства и обнажает пустоты «не-географического небытия» . Таким образом, схема взаимодействия - два взаимодействующих круга, «перекрученная восьмёрка», торсион, триалектическая модель пространства - времени - движения, запёчатлённая в самом «Чевенгуре». Главный герой Дванов так представляет себе памятник революции: «Лежачая восьмёрка означает вечность времени, а стоячая двухконечная стрела - бесконечность пространства»49. Сделаем замечание и о пустоте. Платонов не случайно говорит о главном герое, что прочитанные им книги не заполняли в его груди какой-то внутренней пустоты. И вот эта внутренняя пустота, внутренняя чёрная дыра подталкивает героя к опасному
47 Долгополов Л К Андрей Белый и его роман «Петербург». - Л.: Сов. писатель, 1988. - С. 255.
48 Замятин Д.Н. Гуманитарная география: пространство и язык географических образов. - СПб.: Алетейя,
2003.-С. 129.
49 Платонов А.П. Ювенильное море: повести, роман. - М.: Современник, 1988. -С. 306.
географическому насыщению внешним пространством и историей. Идёт расширение пространства во внешнем мире, но, обегая круг, исчерпывается и оно. И тогда остаётся сжатие в точку, выход в небытие. Поэтому подход Д.Н. Замятина представляется нам интересным, но, к сожалению, не учитывающим всей сложности взаимодействия мысленного и внешнего пространства. Автобиографическая трилогия А. Белого - это в высокой степени мысленный мир, властвующий над миром географического и исторического реального пространства.
Н.А. Бердяев подчеркивает такую особенность таланта А. Белого, как присущее лишь ему «художественное ощущение космического распыления, декристаллизации всех вещей мира, нарушения и исчезновения всех твердо установившихся границ между предметами»50. З.О. Юрьева отмечает, что писатель «создавал свои творимые космосы постоянно», источником их было Священное Писание и «безграничное воображение» автора51. Поэтому представляется важным при исследовании поэтики хронотопа автобиографической прозы А. Белого учитывать «законы» фантазии, во многом определившие особенности художественного мира в рассматриваемых произведениях.
Тенденция выделения особых принципов трансформации реальных объектов восходит еще к работе Лукреция «О природе вещей»; в XX веке эта проблема затронута Леви Брюлем в «Первобытном мышлении», Б.Ф. Поршневым в «Социальной психологии и истории», B.C. Ворониным в «Законах фантазии и абсурда в художественном тексте». Вслед за B.C. Ворониным, мы выделяем следующие принципы фантазии:
сращивание признаков различных объектов;
умножение и разделение объектов;
установление реально не существующей связи между объектами;
превращение части в целое, признака в объект и обратно; распад
50 Бердяев Н.А. О русских классиках. - М: Высш. шк., 1993. - С. 302.
51 Юрьева 3. О. Указ. соч. - С. 85.
целого на части, замещение объекта его признаками;
5) исчезновение и возникновение объекта52.
Мы разделяем точку зрения B.C. Воронина относительно того, что данные принципы фантазии связаны со следующими концепциями пространства и времени, выработанными современной философией:
По реляционной концепции времени, время есть отношение между событиями, одно из которых произошло раньше, а другое позже выбранного момента времени. В соответствии с этим можно говорить о реляционном пространстве, которое учитывает порядок расположения объектов и событий: близость или удаленность от избранной точки отсчета. Данная концепция использует такой «закон» фантазии, как умножение и разделение событий и предметов.
По статической концепции времени, время неизменно и в нем реально сосуществуют прошлое, настоящее и будущее. Статическое пространство предполагает, что события локального порядка отражаются во всем глобальном универсуме. В художественном мире эта концепция связана с превращением,, части в целое.
По динамической концепции времени и пространства, определяющий момент - «здесь и сейчас». Реально только настоящее, прошлого уже нет, будущего еще нет. События, происходящие в локальном пространстве, никак не влияют на события в глобальном пространстве. В этой модели целое превращается в часть.
По субстанциональной концепции времени и пространства, данные координаты имеют статус субстанции особого рода, наряду с веществом и полем. В художественном мире эта концепция устанавливает реально не существующие связи между временем и пространством и заменяющими их объектами.
52 Воронин B.C. Законы фантазии и абсурда в художественном тексте. - Волгоград, 1999. - С. 6-7. См. также:
Взаимодействие фантазии и абсурда в русской литературе первой трети XX века: символисты, Д. Хармс,
M. Горький. - Волгоград, 2003.
53 Молчанов Ю.Б. Четыре концепции времени в философии и физике. - М., 1977. Власюк В.И. Идеализм
современного материализма. Основы теории общественного развития. - М., 1994.
5. По радикальной концепции времени и пространства, экстраполируются признаки реляционной модели, при этом пространственно-временные координаты - не суть отношения между объектами и событиями, а свойства самих объектов. Поэтому для данной концепции характерно исчезновение времени и пространства, как чего-то отличного от предметов реального мира.
Разумеется, художественное воплощение координат мироздания может использовать все вышеназванные модели, прибегать к их комбинации, и подобно тому, как они оказываются лишь частичным отражением свойств пространства и времени, так и в художественной реальности они могут оказаться недостаточными.
Актуальность работы определяется необходимостью исследования художественного феномена автобиографической прозы А. Белого с помощью нетрадиционного литературоведческого инструментария. На наш взгляд, перспективным направлением исследования этой проблемы может стать комплексный подход, предполагающий взаимодействие различных научных дисциплин. Это обусловлено тем, что Андрей Белый соединяет в себе художника и естественника, с детских лет впитавшего и музыкальные впечатления, внесённые в его мир матерью, и математические категории, идущие от отца.
Материалом исследования послужила трилогия А. Белого («Котик Летаев», «Крещёный китаец», «Записки чудака»), тексты статей и воспоминаний А. Белого, воспоминания о писателе, антропософские труды Р. Штейнера.
Объектом анализа является автобиографическая проза А. Белого.
Предмет исследования - поэтика хронотопа автобиографической прозы А. Белого в её связи с принципами фантазии в текстах.
Цель работы заключается в том, чтобы раскрыть особенности поэтики хронотопа автобиографической прозы А. Белого в контексте эстетических и философских концепций пространства - времени.
Цель достигается решением следующих задач:
Выявить жанровые особенности повести А. Белого «Котик Летаев» в связи с характеристиками хронотопа детства.
Установить специфику проявления философских моделей хронотопа в автобиографической прозе писателя.
Рассмотреть взаимосвязи пространственно-временной организации автобиографической трилогии А. Белого с принципами фантазии, определить основные пространственно-временные структуры и образы, в которых они выражены.
Определить, как духовное становление героя автобиографической трилогии реализуется через мотив пути.
Методологической основой диссертации являются труды в области поэтики (М.М. Бахтин, В.М. Жирмунский, Д.С. Лихачёв, Ю.М. Лотман, Б.В. Томашевский), фундаментальные исследования художественного пространства и времени (М.М. Бахтин, Г. Башляр, Д.С. Лихачёв, Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров), современные исследования пространственных моделей (B.C. Воронин, Д.Н. Замятин, П.Я. Сергиенко), труды по специфике автобиографического жанра (Б.В. Аверин, Л.И. Бронская, Н.А. Николина, Л.Н. Савина).
Философская, символическая, знаковая насыщенность пространственных и временных образов в автобиографической прозе А. Белого привела к необходимости привлечения трудов крупнейших российских и зарубежных философов (А.Ф. Лосев, A.M. Пятигорский, B.C. Соловьев, П.А. Флоренский, А. Бергсон, М. Хайдеггер), работ по философским концепциям пространства и времени (В.И. Власюк, Ю.Б. Молчанов), «законам» фантазии (B.C. Воронин), трудов ведущих отечественных и зарубежных специалистов по творчеству А. Белого (Л.К. Долгополов, А.В. Лавров, К.В. Мочульский, М.Л. Спивак, В.М. Пискунов, 3.0. Юрьева, В. Александров, Н. Какинума).
Методы диссертационного исследования были выбраны в соответствии с его целями и задачами: метод традиционного историко-литературного анализа, феноменологический метод, метод интертекстуального анализа текста.
Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые рассматривается поэтика хронотопа автобиографической трилогии А. Белого, а также выявляются её связи с принципами фантазии.
Положения, выносимые на защиту:
В повести «Котик Летаев» наиболее ярко проявляет себя хронотоп детства. Дискретный и фрагментарный характер хронотопа, «плывущая» точка отсчёта в потоке впечатлений от внешнего мира, с одной стороны, показывают формирование детского сознания, с другой — овеществление мысли, воплощение её в зримые пластические образы, что обеспечивает единство художественного мира на основе парменидовской концепции бытия.
В автобиографической трилогии находят отражение пять философских моделей пространства и времени: реляционная, статическая, динамическая, субстанциональная и радикальная. Динамическая модель включает в себя точки бифуркации (развилки возможностей в ходе вещей и явлений окружающего мира) и особые точки, в которых можно увидеть всю линию личного времени, наблюдая за её ходом со стороны. Статическая концепция является преобладающей, но в повествовании о детстве, в воображаемом мире детского сознания она постоянно обращается в радикальную: предметы сами обнаруживают своё собственное время и пространство, поглощая интервалы между событиями и промежутки между объектами. Субстанциональная концепция проявляет себя в соотнесении фазовых состояний воды с прошлым, настоящим и будущим личности и окружающего мира. Реляционная модель с её отношениями «раньше - позже», «дальше - ближе» в детстве героя оказывается значительно потеснённой, что связано с «плывущей» точкой отсчёта в потоке впечатлений от внешнего бытия.
Пространственно-временные модели развертываются с помощью своих, соответствующих ей принципов фантазии, однако, в условиях острого внутреннего или внешнего конфликта, соответствующая группа принципов фантазии видоизменяется. Среди геометрических образов пространства — времени - движения наиболее существенное место занимает «перекрученный круг» (или знак «бесконечности»). Человеческая личность, её самосознание раздвигаются Андреем Белым до космических пределов, помещаются писателем в центр «перекрученных кругов» бытового и бытийного, сакрального и профанного, мифологического и реального пространства-времени.
«Религиозные переживания» в автобиографической трилогии реализуются через мотив пути, который трактуется как в своём прямом значении, так и в символическом - духовное совершенствование героя на пути познания Божественной истины.
Теоретическая значимость диссертации состоит в разработке принципов анализа поэтики хронотопа в модернистской автобиографической прозе на основе триалектической модели пространства - времени - движения и взаимодействия творческой фантазии с философскими моделями пространства и времени.
Практическая значимость работы заключается в возможности использования результатов анализа при дальнейшем изучении творчества А. Белого и русской символической прозы. Выводы диссертации могут найти применение в вузовских курсах лекций по истории русской литературы XX века, в спецкурсах и семинарах по проблеме творчества А. Белого.
Апробация работы. Материалы и результаты исследования использовались на лекциях и семинарах по русской литературе на историко-филологическом факультете Волжского гуманитарного института (филиала) Волгоградского государственного университета.
Основные положения диссертации отражены в публикациях на соискание ученой степени канд. филол. наук - Поморский государственный
университет (2007), Астраханский государственный университет (2009), Волгоградский государственный педагогический университет (2009); в докладах на конференциях: Всероссийских - Ульяновский государственный технический университет (2003), Самарский государственный педагогический университет (2005); Международных - Ставропольский государственный университет (2003), Омский государственный университет (2004, 2005), Волгоградский государственный университет (2005, 2006), Ульяновский государственный технический университет (2008).
Объём и структура работы определяются поставленной целью и характером исследуемого материала. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.
Взаимодействие лирических и эпических начал в повести «Котик Летаев»
В посвящении к «Котику Летаеву» Андрей Белый обозначает жанр своего произведения. Автор пишет: «Посвягцаю мою повесть той, кто работала над нею вместе со мною, —
- посвящаю Асе ее» (с. 24). И хотя «авторские обозначения подчас требуют от литературоведов тщательной расшифровки, уяснения смыслов, которые приобрели в историко-литературном процессе, например, слова поэма, повесть, роман»5 , перед нами, без сомнения, повесть, а еще точнее лирическая повесть о самом раннем детстве индивида, соединяющая в себе черты лирики и эпоса. Лирическая стихия настолько господствует в описании происходившего с героем, что порою сюжет повествования готов распасться и превратиться в лирический цикл. Это еще и послание, адресованное дорогим ему людям и своему прошлому.
Разумеется, работал над трилогией Андрей Белый, и говорить о появившемся в «Записках чудака» его двойнике - Леониде Ледяном - как о соавторе, более чем проблематично. Но писатель сознательно идет на это противоречие, подчеркивая свою враждебность персонажу, как бы закованному в холод и лед. Объяснение, впрочем, лежит на поверхности и связано с общей образной структурой субстанционального времени в повести. Прошлое это и есть остановившееся течение времени, вода, закованная в лед.
Озвученность любовью исследуемых произведений, особенно «Записок чудака», вполне очевидна. Здесь в личном и в общественном плане сталкиваются любовь, разочарование, и образ возлюбленной составляет существенную часть мирообраза произведения. Стихотворение в «Котике Летаеве» «Я плакал во сне...», адресованное Асе Тургеневой, повторяется и в «Записках чудака», однако в последнем произведении несет иную смысловую и эмоциональную нагрузку. В «Котике Летаеве», чтобы понять и отразить реальность, Белый избирает неожиданный ход: заменяет ее сном, памятью, иллюзией. Реальность раздвигается до иных миров, выходит за пределы «ограниченной действительности» и возвращается обратно, обнажая драматизм реального мира и бытия: «Яплакал во сне... Мне снилось: меня ты забыла. Проснулся...» (с. 67). Следующая фраза передает эмоциональное состояние уже тридцатипятилетнего автора «Записок...»: «И долго, и горько Я плакал потом...» (с. 67). Время у Белого материализуется в системе глагола. Появляется как бы особая временная форма глагола: прошедшее длительное, прошедшее бесконечное. Глагол становится больше конкретно обозначенного земного действия. Он формирует во внутреннем мире героя пространство бесконечной вечности любви. Но драматизм ситуации заключается в том, что поступки героя и его возлюбленной создали новое, ничем не заполненное пространство -одиночество, которое на протяжении всей земной жизни будет отдалять героев друг от друга.
Обычно «авторское начало повести растворяется по преимуществу в объективированных образных формах, субъективное выступает под видом объективности»55. С повествованием в «Котике Летаеве» происходит совершенно противоположное, субъективированное авторское восприятие заявляется открыто, и оказывается, что оно и совпадает с высшей объективностью.
Как известно, существуют две концепции взаимоотношения бытия и сознания. Материализм считает определяющим первое (линия Демокрита), идеализм - второе (линия Платона). В долгой «войне» этих двух линий как-то было забыто, что существует и линия Парменида, отождествляющая бытие и сознание. Эта концепция по-своему оптимистична, ибо небытия в ней не существует, поскольку мысль о несуществующем уже приписывает последнему статус бытия. В автобиографической трилогии сознание героя и выстроенный им художественный мир представляют собой неразрывное единство.
В конце XX века русский ученый П.Я. Сергиенко снова привлек внимание к концепции Парменида и свое понимание мира представил в виде триалектической модели56. Так, в «Котике Летаеве» мир первоощущений ребенка (наивнейший материализм) неразрывно слит с высокими (бытийными) мыслями писателя, и отсюда возникают удивительно разнообразные взаимопереливы эпического повествования и лирического стихотворения. Возникает «гибридный» мирообраз.
Отметим, что жанр-гибрид - весьма характерное явление для поэтики русских символистов. Как проницательно определил Л.К. Долгополов, целевая установка автора автобиографической трилогии заключалась в том, чтобы «увидеть и воспроизвести лирического героя как героя эпического»51. А это означает, в частности, превратить вневременную стихию лирики в прошлое, совместить в нем настоящее и будущее. Этот жанровый момент обеспечивает показ отдельного рождения человека как эпохального события мировой важности, делает содержанием повести формы воплощения и перевоплощения индивидуального сознания. Отсюда и активность рассказчика: не только припоминание первых проблесков жизни, но и своеобразное художественное исследование, эксперимент проникновения за горизонт собственного прошлого времени.
За словами «Котика Летаева» - наплывы подсознательных эмоций и переживаний, внешний мир, не имеющий твердых очертаний, постоянно изменяющийся, тающий. И лирический герой этого цикла восприятий и зарисовок, «нервный мальчик», убиваемый громкими звуками, «сжимающийся в точку» (с. 43), - тоже лишен определенности. И во всем окружающем мире видит он странность, особенность, а не что-либо характерное. Здесь очень мало эпической отстраненности, взгляда со стороны, все, напротив, приковано к направляющему лучу индивидуального становящегося сознания.
В подглавке с характерным названием «Образованье действительности», «как в пространствах грохнувший метеор», возникает отец героя, читающий «неотчетливо, рассыпая как горох по паркету», молитвы «Честному Кресту» и «Отче наш» (с. 42). Понятно, что сравнение принадлежит уже взрослому писателю Андрею Белому, знающему об отце, как об авторе концепции человека, совмещающего в себе несуществование со сверхсуществованием: «математик, ученый, чудак...» (с. 43). Передает Белый и своеобразные ощущения ребенка, впервые услышавшего молитвы: «Я же - падаю в обморок, потому что - "Я" и "все кругом"- связаны: ощущение строит мне окружение: распадаются стены в чернотные бездны: папа, мама и няня вываливаются; а "Я" - без действительности» (с. 43). Точнее было бы сказать без социализированной действительности, которая для ребенка, главным образом, и связана с папой, мамой и няней. Пространство здесь размыкается, падают стены, утрачивают свою плотность близкие, возникают «чернотные бездны», и эта безграничная пустота понижает степень реальности героя. «"Я" - без действительности» - это, по существу, возвращение сознания в мир «неродившихся душ», оказывается связанным с возможностями действительности сознания58.
Модели личного пространства-времени и космология «Котика Летаева»
Представляется верным, что роман о раннем детстве «Котик Летаев» «самая космологическая из книг Белого» . В образных представлениях о времени и пространстве А. Белый сумел дать тот синтез, к которому наука подошла к концу XX века. Сейчас «стремящуюся заглянуть в будущее цивилизацию интересует не столько физическая смерть человека, поскольку она коротка и неизбежна, сколько сама жизнь после смерти, ее длительность, качество, смысл человеческой жизни на Земле, возможность ее продления и повторения»97, творчество человека, в котором духовное и материальное бытие сталкивались с особенной силой, представляет огромный интерес.
Теоретик антропософского учения Рудольф Штейнер считал, что «прежде чем человек может породить свое высшее "Я", прежде чем для души может наступить это великое, всеобъемлющее событие, - рождение в смертном бессмертного "Я", - должны быть пройдены предварительные ступени посвящения» . Так, в «Записках чудака» А. Белый в строгой последовательности воспроизводит «ступени христианского посвящения», через которые ему удалось пройти. И в результате, раскрыв все духовные центры, он получает возможность «рассматривать» свои предсуществования.
И не случайно, в «Котике Летаеве» перед нами предстает тридцатипятилетний герой, достигший вершины своего жизненного и творческого пути: «я стою здесь, в горах», «на крутизне самосознающего мига» (с. 24-25). Белый возвращается к началу собственного бытия и это путешествие во времени приводит его к началу внешнего мира. «Спуск» в своё личное «до-время» приводит его к космологическим моделям ранней вселенной, разработанными только в середине XX века. Первый момент существования Белый характеризует как «ощущение математически точное, что ты - и ты, и не ты, а какое-то набухание в никуда и ничто» (с. 27). В этот момент нет «ни пространства, ни времени», но есть «состояние натяжений ощущений; будто всё-всё-всё ширилось, расширялось, душило и начинало носиться в себе крылорогими тучами» (с. 27). Троекратное «всё-всё-всё» - предельное умножение объектов, некая сверхплотность и неразличимость всего, с которой начинается мир ребёнка. Но, с другой стороны, это точно передает модель расширяющейся вселенной, возникшей из взрыва сверхплотного сгустка вещества, в котором, действительно, «не было ни пространства, ни времени». Перед нами радикальная концепция пространства-времени, согласно которой эти компоненты входят в структуру самих объектов и в случае отсутствия последних и сами не существуют. В этой концепции Белый широко использует пятый «закон» фантазии: возникновение и исчезновение объектов. «- "Я - один в необъятном". — "Ничего внутри: все - вовне..."» (с. 28).
С одной стороны, сознания еще нет, а, с другой - оно есть и занято «сознаванием необъятного, обниманием необъятного; неодолимые дали пространств ощущались ужасно» (с. 27). Таким образом, маленькая частичка бытия оказывается связанной со сверхбольшим миром, часть переходит в целое и автор использует статическую концепцию времени, связывающую хронотоп «здесь и сейчас» со всем окружающим мирозданием.
Таким образом, реляционная модель времени в «Котике Летаеве» оказывается мало применимой. Момент рождения фиксируется другими людьми, а самим ребенком не осознается. До первых «мигов» сознания идет «бессознательное» время, в котором «не было разделения на "Я" и "не-Я"» (с. 27). Вместо точки-события мы имеем перед собой протяженный временной отрезок, а, точнее, кольцо без выделенного конца или начала. Несколько первых подглавок «Бредового лабиринта» - это долго длящийся переходный период от небытия к бытию.
Время измеряется лишь последовательностью ощущений. Потому первая главка может называться «Ты -ecu», а в начале второй - автор может поведать: «В то далекое время "Я" - не был...» (с. 28). С другой стороны, глагол «еси» как раз и подчеркивает переходность форм существования на границе бытия и небытия. Таким образом, в самом начале повести задана промежуточность положения героя в пространстве и времени.
Однако последовательность эволюции сознания, в той или иной мере, может быть восстановлена: сначала «сознавание» необъятного; затем сознание вне тела; постепенное проникновение сознания в тело; появление мыслей и лишь после отделения от внетелесного мира в сознание проникает время.
Как полагает исследователь, первые две главки рассказывают нам о том, что «происходило до родов, до рождения Котика», а третья - это уже собственно рождение, и «крови, излитые матерью в родовых потугах, превращаются в образы «дождей кровавых карбункулов» и «огня»99. Конечно, можно указать еще целый ряд образных соответствий, но, думается, в этом нет особой необходимости, поскольку автор прямо говорит о своем состоянии: «я одной головой еще в мире: ногами в утробе» (с. 29).
В дальнейшем повествовании одно событие следует за другим в более или менее упорядоченной последовательности. Но важно подчеркнуть, что возможность возврата к доначальному состоянию постоянно прослеживается, личное время ребенка готово перестать течь в любую минуту, но силы возрождения оказываются более могущественными. После первых «мигов» сознания, «ощущения отделяются от кожи» (с. 32). Заметим, что Белый избирает обратный путь для своих ощущений. Обычно, по общепринятой точке зрения, ощущения составляют первичное сознание; память об ощущениях позволяет ориентироваться в мире. Но автор наделяет ощущения самостоятельностью. Они отделяются от кожи не вовнутрь, а вовне, формируя перцептуальное пространство.
Переживание вновь возникает во время болезни на грани бытия и небытия, когда небытийные силы готовы вернуть младенца назад. Даже появление доктора Дорионова, комнат собственного дома не отводят этой угрозы поглощения небытием. Если вступишь в комнаты, то «не вернешься обратно, а будешь охвачен предметами» (с. 33), и осуществится переход «живого» в «неживое».
Хронотоп мифа и реальности, принципы фантазии в романе «Крещёный китаец»
Общепризнанным фактором любого автобиографического повествования является сдвоенный код любого эпизода и события. Это и желание воспроизвести прошедшее в том неповторимом виде, в котором оно было явлено тогда, и оценка этого воспоминания о прошлом сквозь призму неизбежного «теперь». Поэтому одиночное событие прошлого растягивается, концентрируя в себе как ход жизни индивида, так и общественную историю. Поскольку временная дистанция между автобиографическим персонажем и писателем совершенно очевидна, читателю предоставляется возможность ответить на интересный вопрос Е. Баратынского: «Подумай, мы ли переменили жизнь свою, иль годы нас переменили»122. Говоря словами М.Г. Уртминцевой, смысловой код в таких случаях выступает в форме образа, расшифровка которого возможна в процессе воспроизведения определенной «игровой» структуры: в создании ее принимают участие автор и читатель»123. Детский возраст героя, исследуемого произведения, естественным образом способствует этому, и со всей отчетливостью обнаруживается, что «ось рассказывания одномерна, тогда как ось описываемых событий многомерна»124. «Мне память проносит все это некстати» (с. 225), - скажет автор, вспоминая себя чрезвычайно восприимчивым ребенком, в критический момент улавливающим все, что происходит за пределами его видимого зрения.
«Крещеный китаец», как справедливо замечает Н.Д. Александров, воспроизводит «события осени - весны 1885 - 1886 года, жизнь в арбатской квартире профессора московского университета Н.В. Бугаева» (с. 10). Но автор умеет раздвинуть границы этого календарного времени уже в первой главе романа, сообщив, что «книгами папы еще после смерти его торговали в Москве букинисты» (с. 163). Это отсылает нас уже к году смерти отца в 1904 году и к неопределенному отрезку времени, возможно, продолжающемуся и в наше настоящее время. Посмертное бытие одного из главных лиц повествования длится в самом главном аспекте его земного существования, ведь написание и собирание книг во многом соответствовало общей идее жизни отца мальчика. Можно сказать, что автор открывает роман статическим хронотопом, совмещающим различные пространственно-временные слои для сотворения своей собственной индивидуальной мифологии.
Так, Вяч. Иванов полагал, что существуют два типа символизма: идеалистический, характеризуемый признаками субъективизма и психологизма, и реалистический, определяемый, как объективный и мистический. При этом «для первого типа символ - средство, для второго - цель». По мысли Вяч. Иванова, «приближение к цели наиболее полного символического раскрытия действительности есть мифотворчество»12 . Бытовое пространство в «Крещеном китайце», мифологизируясь, переплавляется в бытийное, а бытийное пространство, в свою очередь, через мифологические сюжеты проявляется в бытовом пространстве, поскольку «миф есть наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность»126.
Однако, по словам Н.Д. Александрова, роман «рисует процесс демифологизации действительности, освобождения сознания от мифологии детского восприятия мира»" (с. 15). Намеченная в этом высказывании схема носит слишком общий характер и потому не вполне верна. Хронотопически происходит обратное. Начав с «воскрешения» отца в его книгах, автобиографический персонаж вспоминает об изучении Библии вместе с отцом и о главном мифологическом событии христианства. Отметим, что еще по одной дефиниции Вяч. Иванова «миф есть воспоминание о мистическом событии, о космическом таинстве» . Ближе к финалу произведения ребенок сознательно вживается в традиционный миф о Христе, в доступной ему мере осваивая Его высокую миссию в локальном семейном аспекте, желая примирить враждующих родителей. В глобальном аспекте - взрослый писатель воспринимает христианскую Россию, как символ, центр, который способен вновь объединить восточную и западную мировые культуры.
Кроме того, взросление сопровождается не только освобождением от старых, но и порождением новых мифов. У отдельных индивидов подобное может происходить и в рамках одного возрастного периода. Белый в «Крещеном китайце» как раз и представляет нам впечатлительного мальчика, в чьем сознании столкнулись два противоположных процесса: демифологизация и ремифологизация. Такой исследователь, как А.Ф. Лосев, склонен считать миф и объективным и субъективным феноменом, для него миф - «необходимая категория сознания и бытия вообще». По словам А.Ф. Лосева, миф - это «образ бытия личностного, личностная форма, лик личности» .
Отметим также, что перед нами раннее детство индивида, и писатель сосредоточен на установке психологической достоверности, а не реальности описываемого. Сращивание «реального» и «воображаемого» зачастую носит противоречивый характер, отрицающий причинно-следственные связи, меняющий их местами. Следует учесть и то обстоятельство, что с ростом знаний об окружающем мире «ребенок перестает действовать в непосредственно данном и наглядном пространстве»129. Поэтому растут возможности выдумки и воображения. Как мы увидим, мир выдуманных мальчиком существ, появляющихся в сумерках и в сумраке, обширен и разнообразен. Эти существа оживают и поселяются в характерных для детского восприятия локусах - таинственных и темных углах. Однако иллюзорный мир обнаруживает свою зависимость от происходящего в реальности, его черты принимают тот или иной облик с тем, чтобы отчетливее уяснить прошлое или даже будущее. Ниже мы покажем, как далеко «заглядывают» выдумки маленького героя.
Процесс борьбы мифологических представлений с понятийно-логическими отнюдь не столь прост даже для взрослого восприятия мира. Для детского же сознания процесс распутывания мифа зачастую приводит к тому, что этот миф переходит на более глубокий внутренний уровень. Именно это и происходит с главным героем Котиком Летаевым в «Крещеном китайце». Здесь активность мифа развязана борьбой за душу мальчика противостоящих сил и стихий: мужского и женского начала, науки и искусства, книг и нарядов, космоса и обыденности, воплощенных в отце и матери героя.
«Записки чудака» как опыт постижения духовного пространства
Белый прошел сложный путь от теософии157 к антропософии158, к видению «света Христова». Личная встреча Андрея Белого с Рудольфом Штейнером, преобразившая символическую «истину»: «Не я, но Христос во мне "Я"»159, произошла в 1912 году. Эта встреча «осветила» будущего ученика доктора в его жизненных странствиях, «расширила» его самосознание. В «Записках чудака» Белый пытается осмыслить свой жизненный и творческий путь с антропософских позиций. По его мнению, биография каждого человека есть история эволюции его самосознания, история «самосознающей души»160.
Концепция «духовной биографии»161 восходит к антропософскому учению Р. Штейнера. В его работе «Теософия: введение в сверхчувственное познание мира и назначение человека» мы находим основополагающую концепцию теософии, которая гласит, что человек не состоит лишь из тела физического, но принадлежит к трем мирам: телесному, душевному и духовному. Заметим, Штейнер делит единого человека на три составляющие части и производит соответствующее утроение миров. Доктор также говорит, что в процессе развития человека в его внутреннем духовном пространстве активную роль начинает играть высшее «Я»: «внешне физическое тело выглядит как обычное физическое тело, внутренне же оно целиком подчинено "Я" и пронизано им» ". Здесь нам представлен обратный процесс: разделение некогда части единого человека теперь сливаются с «Я» и подчиняются ему. «Когда человек продвигается настолько далеко, что полностью преодолевает самого себя и приобретает полную власть над своим физическим телом, ему открываются еще более высокие ступени развития. И он восходит все выше и выше, поднимаясь к вершинам Духовного бытия»163. Следовательно, перевоплощение духовного человека есть процесс, не принадлежащий к области физических фактов, но происходящий всецело в духовной области. Это мироощущение весьма близко Белому. В его творчестве утрата человеком самотождественности с самим собой, удвоение, утроение объектов внутри себя, поиск высшего «Я», преображение самого себя означает очевиднейший факт. Таким образом, «Записки чудака» и автобиографическую трилогию в целом следует прочесть как «эзотерический» текст, который откроет нам историю духовного пространства человеческого «Я».
О. Мандельштам в своей рецензии на «Записки чудака» писал: «Книга хочет поведать о каких-то огромных событиях душевной жизни, а вовсе не рассказать о путешествии»164. Данное замечание верно, поскольку и сам Белый признается: «Назначение этого дневника - сорвать маску с себя как с писателя; и - рассказать о себе, как человеке, однажды навек потрясенном; подготавлялось всю жизнь потрясение. И - разразилось однажды ужаснейшим вулканическим взрывом» (с. 305). Таким образом, писатель говорит о своем прежнем сдвоенном существовании. Писательство не выражает его суть. Следовательно, суть заключается в подготовлявшемся «всю жизнь потрясении». Но если так, то потрясение «вулканического» характера должно закончить жизнь человека. Однако рассказ будет вестись об уже «потрясенном» человеке, и, значит, рассказчик жив. Потому, здесь либо часть жизни превращается «во всю», либо после взрыва происходит «перерождение» человека.
Логика развертывания сюжета постоянно прерывается авторскими размышлениями о структуре произведения, строение глав мозаично, хронология сдвинута - все это, по мнению Белого, не позволяет причислить «Записки...» к традиционному типу художественного текста. «Взрыв» и «клочки», «часть» и «целое», «дискретность» и «разорванность» пространства, лишь «в нагромождении "н е г о д н е й ш и х средств" и "лесов" вместо здания повести - новизна моей повести; я писатель-стилист - появляюсь пред вами сапожником стиля; и я, "столь умеющий" переживанья души облагать ритмом слов предстаю пред вами в безритмице этих клочков: то - клочки моей собственной жизни, которая взорвана» (с. 307). Все это обусловило повышенную дискретность пространства-времени «Записок чудака». Автор намеренно хаотизирует свое повествование, к отрезку настоящего пространства-времени - странствованию из Дорнаха в Петроград -стягивается и прошлое, и будущее его собственной личности, а также сверхъестественный мир доземного и постземного бытия. Ничтожность человеческой песчинки в вихре катастрофических событий истории, в хаосе разорванного мироздания может быть преодолена открытием равноправного мира внутри себя. И «Записки...» превращаются в напряженный поиск бесконечности внутри сознания героя. Именно оттуда должны проистечь смысл и цели его земного существования и борьбы с хаосом внешнего мира.
Современные исследователи творчества Белого также обратили внимание на необычность жанровой структуры «Записок чудака», которую определили как «дневник в форме повести», поскольку жанр «записок», «дневника» подразумевает известную интимность в изображении событий как «внутренней», так и «внешней» жизни. 165
«Записки чудака» - это не просто автобиографическое произведение, но история «внутреннего» самопознания. В свою очередь, антропософский путь самопознания предполагает ряд «посвящений»: «пробуждение души к высшему состоянию сознания, - пишет Штейнер, — может быть названо посвящением (инициацией)».166 Следовательно, если обратиться к этапам «познания высших миров», как они представлены в лекционных курсах Штейнера,167 то становится понятно, что роман есть, с одной стороны, своеобразный дневниковый отчет Белого перед своим духовным наставником Штейнером, с другой -переосмысление писателем своей жизненной позиции после получения «посвятительных» знаний.
Несмотря на то, что композиция произведения не имеет линейного построения, писатель в строгой последовательности раскрывает перед нами все «ступени христианского посвящения», через которые ему пришлось пройти. Именно в описании «состояний сознания» в процессе «посвящения» Белый видит одно из основных назначение своего произведения. Индивидуальное, авторское сознание является точкой «лучеиспускания мифа», которая составляет скрытый смысл текста: « ... события внутренней важности не укладываются в сюжет; архитектоника фабулы, архитектоника стиля обыкновенно обстругивает подоснову сюжета, которая есть священное переживание души ... » (с. 304).
