Содержание к диссертации
Введение
I глава. Лирика Платонова, работа с образом .
1. Основные работы по проблемам мифотворчества. Теоретики и интерпретаторы 10
2. Лирика А. Платонова и мифотворчество пролетарских поэтов . 18
3. Контекстуальные связи, параллельность разработки образа в лирике, публицистике, рассказах, романах 33
4. Цвет в лирике А. Платонова 78
5. Работа А. Платонова над поэтическим текстом. Выработка индивидуальных стилистических конструкций 81
II глава. Работа с образом в прозе .
1. Поэтические приемы прозы А. Платонова 85
2. Типологические образы А. Платонова 99
3. Сравнительная характеристика романов «Чевенгур» и «Счастливая Москва» по методу
построения текста и создания мифа 119
III глава. Реализм сказки А. Платонова
Заключение 144
Список литературы 150
- Основные работы по проблемам мифотворчества. Теоретики и интерпретаторы
- Лирика А. Платонова и мифотворчество пролетарских поэтов
- Поэтические приемы прозы А. Платонова
- Реализм сказки А. Платонова
Введение к работе
В постепенном «возвращении» А. Платонова существует определенная символическая закономерность, не позволяющая успокоиться ни литературоведам, ни читателям. Исследовательский труд платоноведов, как отечественных (Л. Шубин, В. Свительский, В. Скобелев, В. Васильев, С. Бочаров, Н. Корниенко, Н. Полтавцева, Н. Малыгина, М. Дмитровская, В. Чалмаев, С. Семенова, Т. Никонова, Г. Белая, Л. Фоменко, И. Савельзон, В. Эйдинова, Е. Яблоков, В. Вьюгин и др.), так и зарубежных (М. Любушкина, М. Геллер, Т. Лангерак, В. Кейс, Г. Гюнтер, Е. Толстая-Сегал, О. Меерсон и др.) не только открывает новые контексты понимания платоновского текста, но и дает возможность взглянуть на творчество писателя в целом, учитывая историческую обстановку, историю создания произведения, и сопоставить редакторские варианты текста, разрабатываемые автором.
Важными достижениями текстологической работы явились первые публикации романа «Счастливая Москва» (1991 г.) и динамической транскрипции фрагментов черновой редакции «Чевенгура». Эти публикации заставили по-новому увидеть лабораторию писателя, позволили определить его движение от «Чевенгура» к рассказам 1930-40 годов, внесли существенные коррективы и в литературно-исторический контекст изучения творчества Платонова, став связующим звеном в моделировании динамики развития писателя.
Контекстуальное изучение творчества Платонова - выявление литературных аллюзий, идеологических контекстов, связей с современными ему литературными движениями и группами, с реальным событием, с фольклором, Библией, произведениями русской и зарубежной классики, философскими учениями и естественнонаучными теориями - позволяет определить основные мотивы исторического, литературного процесса, влияющие на зарождение и развитие того или иного образа, характера, символа.
В области литературного контекста наиболее разработан ранний период творчества писателя: Платонов и Пролеткульт, Платонов и Богданов, Платонов и авангард, Платонов и русские формалисты, Платонов и РАПП и т.д. От раннего периода идет разделение мыслительных и художественных тенденций, которое Н.В. Корниенко определяет как «параллельность становления мысли о мире и постижения логики художественного творчества» [75.9], что является важным условием мифического мировоззрения писателя.
Для нашей работы важны достижения и текстологии, и контекстуальных изысканий.
Лирика А. Платонова в основном рассматривалась, как отдельный блок, этап творчества (работы В. Пронина, Л. Таганова, Л. Ивановой, Л. Колосса, где авторы останавливались на сборнике «Голубая глубина»). Разрабатывались контекстуальные связи поэзии А. Платонова с поэтами «серебряного века», Пролеткульта (работы Л. Ивановой, М. Левченко, В. Пронина, Л. Таганова); с «Федоровским учением» (работы С. Семеновой, Н. Малыгиной, Н. Полтавцевой и др.). Исследовались мифопоэтические корни лирики (статьи Н. Полтавцевой, Н. Агеносовой, Е. Сергеевой и др.).
На связь лирики и прозы Платонова указывал Л. Шубин. Влияние поэзии на прозу в понимании особой структуры поэтики Платонова впервые отметила Е. Толстая-Сегал, определив основной принцип организации текстов писателя, как «изоморфизм» - «повторение построения целого текста в построении его частей» [132.171]. Дальнейшие исследования по этому вопросу проводила Н. Малыгина: «В прозе Платонова обнаруживается основное качество поэтического языка: в каждом фрагменте текста он стремится максимально передать целостный образ мира, преломленного индивидуальностью автора. Платоновская модель мира определилась в основных своих чертах в его поэзии и сохранилась в последующем творчестве писателя» [89.65]. Исследователем сделан вывод, важный для нашей работы: «Влияние поэзии на прозу Платонова проявилось в том, что многие поэтические метафоры легли в основу сюжетов и мотивов как отдельных произведений, так и творчества писателя в целом» [89.69].
На связь образов лирики и прозы Платонова обращали внимание многие исследователи. М. Дмитровская и А. Кулагина анализировали связь образов писателя с народной поэзией. Ю. Орлицкий проводил анализ метризации прозы Платонова. С. Брель писал о нарушении языковой симметрии. Н. Кожевникова рассматривала воплощение метафоры в прозаических текстах писателя. М. Михеев отметил один из поэтических признаков прозы писателя: «В языке Платонова мы на каждом шагу сталкиваемся со случаями нагнетания избыточности при языковом выражении» [94.385]. О стилистических особенностях прозы Платонова писал В. Вьюгин. Проблема контекстуальных связей поэзии и прозы раннего Платонова поставлена в комментариях к 1 тому «Сочинений» А. Платонова.
При накопленном сегодня текстологическом и исследовательском материале становится актуальной и одновременно реальной необходимость исследования художественной лаборатории писателя, его индивидуальных методов работы с образом действительности и преобразованием реального материала в художественный.
Цель нашего исследования - с помощью текстологических и контекстуальных сопоставлений показать внутреннюю связь образов лирики и прозы писателя, их движение к символу и мифу.
Поставленная цель продиктовала следующие задачи:
- описать поэтику стихотворений Платонова;
- проанализировать принцип художественного преобразования реальности в романах Платонова;
- раскрыть специфику работы Платонова с народной волшебной сказкой и путь к созданию «платоновской» сказки на бытовом материале.
Для решения этих задач анализируется весь блок лирики Платонова 1918-1926 гг. и ее литературные контексты, романы «Чевенгур» и «Счастливая Москва» как наиболее полно отражающие определенные этапы смены поэтики писателя, его сказки и рассказы 1930-40 гг.
Определим те смысловые акценты, на основе которых будет выстраиваться анализ текста. Это образ, символ, миф и сказка. Эти понятия связаны между собой по мере нарастания, насыщения их новым внутренним содержанием, расширением и углублением этого содержания.
Образ - в художественном понимании это поэтическая единица, «которая служит связью между внешней формой и значением» [104.35].
Символ - одухотворение образа, доведение единичного до общего, частного до целого. Знаковым олицетворением символа может служить проступивший на убрусе лик Христа.
Миф - движение символа к выявлению внутренних связей между данным понятием и окружающим миром, то есть определение связей всего со всем.
Сказка - «застывший миф», обретший устоявшийся контур.
В графическом плане их взаимосвязь может выражаться двумя конусами, соединяющимися основаниями, где символ и миф находятся в пике расширения на стыке конусов, а вершинами являются образ и сказка. Вершина образа находится в поле владения слова, а сказка - в поле владения произведения. Так, расширение образа достигается с помощью перерастания его в символ, символ в свою очередь является необходимым условием мифа, который, сужаясь, то есть, выхватывая из всего многообразия форм и связей только некоторые, превращается в сказку.
Работа состоит из 3 глав и заключения.
В первой главе «Лирика Платонова, работа с образом» рассматривается работа писателя с образом в лирике. Нами выдвигается идея о мифической основе мировоззрения писателя, позволяющая объяснить связь многих символов Платонова с архетипами, движение значимых образов писателя к символу и мифу, поиск и разработку им новых мифологем. В этих целях в первом параграфе дается краткий обзор теоретических работ по мифологии, а также работ исследователей, так или иначе затрагивающих проблематику мифологии в творчестве Платонова. Определяются основные принципы мифического мышления.
Во втором параграфе анализируется работа А. Платонова с образом в сравнении с мифотворчеством пролетарских поэтов; показан переход «корабельных», «заставочных» образов в «ангелические» [62.205].
О параллельной разработке образа в лирике, публицистике и прозе писателя речь идет в третьем параграфе. На примере анализа мифологем материнства, сиротства, образов травы, вечера, времени исследован принцип работы Платонова с «образом-понятием» [141.123] и образом-идеей.
Четвертый параграф посвящен вопросам текстологии: на основе вариантов, сличения прижизненных редакций стихотворений, выявляются стилистические конструкции, которые позже будут перенесены в прозу.
В пятом параграфе исследуется проблема цвета в лирике и прозе Платонова.
Вторая глава «Работа с образом в прозе» посвящена анализу прозаического текста с выявлением поэтических конструкций в прозаических текстах романов «Чевенгур» и «Счастливая Москва»; мифов и смыслообразов, принципа создания мифов нового времени - в первом параграфе.
В центре второго параграфа - типология платоновских характеров. Затрагиваются темы музыки и скрипача, девы, старика, проводится анализ образа Захара Павловича, выявляются характеры, связанные с образами-понятиями травы, дерева, коня, воробья; фиксируются кочующие образы и мифы в других произведениях А. Платонова и т.д.
Третья глава «Реализм сказки Платонова» посвящена работе писателя со сказкой. На примере лирического стихотворения «Сказка» (1921), пересказанной сказки «Финист - Ясный Сокол» (1950) и рассказа «Никита» (1930-е гг.) исследуются особенности работы писателя со сказкой, преобразованием реалий быта, научных фактов в сказочный материал.
В заключении проводится мысль, что творчество Платонова в силу своей духовной концептуальное™ становится неотъемлемой частью русского сознания. Исподволь, как произведения Пушкина и Достоевского, с их непростыми вопросами ценности человеческой личности, «сокровенные люди» Платонова влияют на формирование внутреннего мира нынешнего поколения. И влияние это будет только усиливаться, потому что нет у человека иного пути, как возвращение к главному в себе, поиску своей духовной Родины.
Основные работы по проблемам мифотворчества. Теоретики и интерпретаторы
Творчество крупного писателя неразрывно связано с духовной, внутренней потребностью народа. Опережая свое время, он становится выразителем глубинных изменений в сознании народа. Такое явление всегда обусловлено исторически, будь то татарское иго или Отечественная война 1812 года.
Психическое состояние народа, как и человеческая психика, состоит из сознательного, бессознательного, подсознательного и сверхсознательного. Культура является двигателем, преобразующим подсознательное (инстинктивную природу самосохранения), бессознательное (динамические стереотипы) в сверхсознательное -ощущение своего внутреннего пути, миро и душеустроения всей нации.
Наиболее драматичным для внутреннего состояния народа стало переломное время, обусловленное концом мира индивида и началом мира «человека массы» [100.68].
Ряд философских работ на тему кардинальных изменений исторического процесса открывается «Закатом Европы» (1918) О. Шпенглера, затем следует «Новое средневековье» Н. Бердяева (1924), «Восстание масс» Хосе Ортеги-и-Гассета (1930), «Духовная ситуация эпохи» К. Ясперса (1931), «Прощание с прежней историей» А. Вебера (1946), «Конец нового времени» Р. Гвардини (1954), который в отличие от своих предшественников нашел положительные стороны в новом явлении.
Именно России выпало первой пройти этот духовный искус, стать страной-символом новой эпохи.
В эйфории переустройства привычного мира, отказа от традиционных устоев и норм, внутри народного самосознания зрела необходимость внутреннего духовного самоопределения. Анализируя новую эпоху, М. Бахтин писал, что для нее характерны «необычайное усложнение и углубление мира, необычайный рост человеческой требовательности, трезвости и критицизма» [38.483].
Цивилизация подвела мир к новой ступени после античности, средних веков и нового времени. Современная техника породила новый тип личности и полностью изменила психологический подход к окружающему. На данном историческом этапе личность, индивидуальность перестала быть значимым кодом культуры, поэтому все, связанное с развитием индивидуального, отходит на второй план.
На первый выходит масса, которая требует выражения коллективного сознания. Р. Гвардини писал: масса, «не имея еще никакой традиции ... вынужденная пробивать себе дорогу наперекор еще значимым традициям, она проявляется сейчас более всего в своих отрицательных свойствах. Но ... она образует определенную историческую возможность. Она не принесет с собой разрешения экзистенциальных проблем и не превратит землю в рай; но она носитель будущего» [47.114].
Наиболее неличностны мифы. Народное сознание становится субъектом мифотворчества, генератором новой мифологии, где перерабатываются революционно-романтические, утопические идеи, псевдонаучная рациональность и реликты этнических мифов. Назрела необходимость появления творца, который смог бы объединить, переработать весь хаос возбужденного народного самосознания и выделить в нем главные вехи дальнейшего духовного роста, творца с мифическим мировоззрением и устойчивым духовным вектором творчества. Таким писателем стал А. Платонов. В статье 1919 г. «К начинающим пролетарским поэтам» он писал: «Возрождается коллективное созидание прекрасного и художник - это человечество в своей единой одухотворенности. Близится время созидания Коммунистической Эдды и великих мифов труда и солидарности, мифов о грядущих машинах-чудовищах, слугах человечества в познании и покорении вселенной» [2.11]. Важна его установка на миф, на создание краеугольных камней новой истории. Через 13 лет, осенью 1932 года, он запишет в записной книжке для себя: «Есть такая версия: новый мир реально существует, поскольку есть поколение, искренне думающих и действующих в плане ортодоксии, в плане оживленного «плаката»,- но он локален этот мир, он местный, как страна наряду с другими странами, другими мирами. Всемирным, универсально-историческим этот новый мир не будет, и быть не может.
Но живые люди, составляющие этот новый, принципиально новый и серьезный мир, уже есть и надо работать среди них и для них» [75.194].
За десятилетие в писателе произошла огромная работа по осмыслению происходящего. Поиск нового пути с помощью народного мифотворчества отразился в романе «Чевенгур», но оказалось, что аналогов этому миру нет, и «горе было Чепурному и его редким товарищам — ни в книгах, ни в сказках, нигде коммунизм не был записан понятной песней, которую можно было вспомнить для утешения в последний час» [3.241].
Научные идеи преобразования человека и общества получают воплощение в романе «Счастливая Москва» (1933-1936). Но и в этом романе разум не может утешить страждущего сердца.
У Гвардини: «Та же самая масса, которая несет в себе опасность абсолютного порабощения и использования человека, - дает ему также и шанс стать вполне ответственным лицом». В современном мире человек должен быть нацелен не на исключительность, не на раскол, а на «нечто скромное и простое, что может быть сохранено и развито в каждом человеческом индивиде» [47.145-147]. Это вера в Бога.
Переработав высказывание Аристотеля, Потебня писал: «Язык -средство не выражать мысль, а создавать ее» [104.65], можно добавить -и сознавать. Именно в языке, как генетическом коде народа, сохраняются нетронутыми духовные концепты. Работа с языком «сокровенного человека», с языком внутреннего мышления, позволила Платонову нащупать тот духовный вектор, который остается незыблемым при любых переустройствах миропорядка. Это внутреннее знание народа о себе, которое порой неосознанно выражается в устойчивых определениях типа: старая Англия или Русь святая. Тот элемент юродства как в поведении, так и в самом языке, который так тонко подметил и передал Платонов, и был неосознанным возвращением народа к Богу. Он один из немногих, кто сумел уловить в победной эйфории «дребезжащее сомнение» народной души, которая оказалась оторванной от своих религиозных и исторических корней, и первая встала на новый путь.
Лирика А. Платонова и мифотворчество пролетарских поэтов
Основной блок смыслообразов прозы зарождается и формируется в поэзии. Затронув образ или символ в лирике, Платонов затем продолжает развивать его в прозе,
Писатель своеобразно определил поэзию: «Она - такая же потребность человеческая, такое же жизненное отправление, как и потение, то есть, самое обычное. В силу этого каждый человек - поэт» [1.466]. В. Келлер объясняет неожиданное отношение Платонова к поэзии: «И только он один был вправе сказать такие слова, оттого что только для него поэзия - не рукоделие, а другое; его лирика воистину естественное отправление, какое-то органическое продолжение его проникновенного слитного с миром существа» [72.20]. Поэзия была для писателя не только естественным «жизненным отправлением», но и творческой лабораторией формирования творческого стиля, образа мысли, жизненной философии.
Основные темы Платонова начинают звучать уже в ранней лирике и публицистике. Первые стихотворения появляются в печати в 1918 году: в журнале «Юный пролетарий» - «Рабы машин», в журнале «Железный путь» - «Поезд».
За 1919 год опубликовано 9 стихотворений, из них позднее 7 Платонов включит в сборник «Голубая глубина». За 1920 год - 29 стихотворений, из них не включались автором в сборники только 3 стихотворения. За 1921 год напечатано 13 стихотворений, но в следующем году в Краснодаре выходит сборник «Голубая глубина», куда включено 27 не публиковавшихся ранее стихотворений.
За 1923 год - 6 стихотворений. Больше Платонов стихи не печатал. Но им создается 2 рукописных сборника стихов. Первый можно отнести, примерно к 1924 году, в сборник вошло 20 стихотворений, 14 из которых печатались в «Голубой глубине». Появляются 6 новых стихотворений: «Записки человека», «Иван да Марья», «Северный отдых», «Без сна, без забвенья», «Мир родимый, я тебя не кину...», «Мы дума мира темного».
В Тамбове создается новый сборник — книга «Стихи», другое название «Поющие думы».
Датировать стихотворения Платонова сложно, дат под стихами, за исключением нескольких случаев, он не ставил. Большинство стихотворений датируется по времени издания. В первый период творчества зазор между датой написания и публикацией невелик. Это революционная лирика, сотрудничество Платонова с пролетарскими поэтами. В дальнейшем даты сверяются по черновикам, письмам.
В данной работе, для выявления творческого метода Платонова анализируется опыт, который он приобрел, сотрудничая с другими поэтами Пролеткульта.
Послереволюционный период не сопоставим ни с каким другим по накалу чувства, бескорыстности и вере, призванных в литературу писателей, произошла не просто смена формаций, кончилась целая эпоха.
«Петровская реформа - говорит Достоевский, — продолжавшаяся вплоть до нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги, она вся пройдена» [92.5]. Искусство, терпение, сама жизнь исчерпали себя. Необходим был рывок, сила и вера масс, чтобы внутренняя необходимость перемен стала реальностью. Новый мир требовал нового голоса. Идет мобилизация в искусство людей труда. Состоялось три призыва: пролетарский - 1917-19 гг.; крестьянский — 1920-30 гг., призыв ударников - 1930-31. Выросло и окрепло новое поколение, с новой философией и своим подходом к теме, организуются массовые РАПП, в каждом городе на заводах есть литературные объединения и кружки. Д. Мережковский считал, что в конце дороги «начинается религия, и у самого края бездны необходимо и естественно является мысль о крыльях, о полете, о сверхисторическом пути, - о религии» [92.5-6]. Создается новая религия труда и товарищества. Но, предваряя ее, является язычество, мифотворчество, новая мифология.
Пролетарская культура — создание нового мифа о человеке, призванном изменить мир. В статье «Пролетарская поэзия» Платонов писал: «Пролетарская поэзия есть преображение материи, есть борьба с действительностью, бой с космосом за его изменение соответственно внутренней потребности человека» [2.164]. Продолжением человека труда являются его орудия - машины, и в первую очередь он одухотворил их, наделил их своим сердцем, голосом, дыханием. Пролетарская культура уникальна именно своим отношением к механизму, к изделиям рук человеческих. Природа перестает быть главной, довлеющей над человеком силой, она становится его подручным материалом, который нужно воплотить в более совершенные формы.
Рабочие-поэты были и раньше, уже в пушкинскую эпоху (Егор Алиманов), далее суриковцы, но они еще не осознавали своей роли, своего назначения, «у них не было пролетарского осознания себя» [111.3]. В период между двумя революциями Е. Тарасов писал: «Мы не поэты, мы - предтечи» [129.5]. Первая Мировая война дала толчок к созреванию будущих ведущих пролетарских поэтов, в это время начинают печататься А. Гастев, В. Кириллов, М. Герасимов.
Поэтические приемы прозы А. Платонова
На рубеже 1920-1930 годов, во многом осмысляя не только творчество Ф.М. Достоевского, но и современную ему литературную эпоху, М.М. Бахтин отметил одну из важных черт прозы первой советской десятилетки: «Не во всякую эпоху возможно прямое авторское слово», такое слово предполагает наличие «авторитетных и отстоявшихся идеологических оценок», и потому литература этих эпох выражает авторские мысли и оценки, преломляя их в «чужом слове» [36.257]. В контексте бахтинских наблюдений оформлялись первые философские прочтения поэтики Платонова. Говоря о поиске нового способа выражения. Л. Шубин подчеркивает «Платонов «отчуждал» свою речь, предметно ее изображая. Помимо поиска смысла, подобный стилистический прием несет в себе возможность многоуровневого соединения различный понятийных основ одного явления, собирания в один смылообраз разных оттенков, мыслеформ и граней суждения о предмете, явлении, личности. Это позволяет сделать более глубокие и широкие обобщения об историческом времени. На двойственную природу платоновской поэтики указал С. Бочаров: «Платонова одинаково характеризует, как потребность в метафорическом выражении, так и его опрощенный, «буквальный» характер, деметафоризация» [39.17]. «Платоновская метафоричность имеет характер, приближающий ее к первоначальной почве метафоры - вере в реальное превращение, метаморфозу» [39.18].
Исследователи творчества Платонова указывали на различные приемы, с помощью которых писатель доносил до читателя иной смысл, нежели тот, который прочитывался в тексте. Это прием подстановки, отмеченный А. Цветковым. Прием «неостранения», отмеченный О. Меерсон и др.
Движение образа, обретение им целокупности, символические акценты одного понятия также дают возможность расширения текста, выделения основных парадигм на протяжении всего творчества писателя.
Проза Платонова - построение мифа. Голосовкер писал: «Воображаемый объект мифа не есть только выдумка, а есть одновременно познанная тайна объективного мира и нечто предугаданное в нем» [54.68]. Платоновская проза близка к языку сказки, житий, летописей. Чудесное кроется за обыденным, все оживляется, идет попытка переназвать привычное, появляется возможность расширить смысловую нагрузку многих древних мифов.
По мере контекстуального расширения символа, превращения его в миф, а после по снятию мифа можно судить о том, внутреннем, подсознательном смысле, который проходит в душе народа, как тень от реальных событий, и который, в основном, и является неососзнанной движущей силой будущего. Наиболее ярко этим внутренним чутьем предвидения обладает поэзия. Неслучайно Платонов переносит в прозу многие поэтические приемы и принципы. С их помощью размышлениям лирических героев придается элемент не рассудочного, а чувственно-осознанного прозрения, которое более достоверно в поисках смысла «всеобщего существования».
Л. Шубин пишет о серьезном отношении Платонова к своим ранним стихам: «Очевидно, мастер видел в своих творениях нечто большее, чем видим сейчас мы, читатели. А может быть, через «косноязычие» платоновских стихов не успела еще прорезаться и родиться та «неправильная» гибкость языка, которой мы так восхищаемся в его прозе?» [144.123].
Можно с уверенностью сказать, что лирика стала не только «черновиком», но и основой, почвой на которой позже разрослась самобытность платоновской прозы.
Проанализируем на примере романов «Чевенгур» и «Счастливая Москва» поэтические конструкции, которые были перенесены автором в прозу из поэзии.
То, что сразу бросается в глаза: гибкость грамматических и синтаксических конструкций (эту особенность платоновского текста отмечают многие исследователи). За неправильностью согласования, за применением другого предлога - большое напряжение, смысловая направленность. В романе «Чевенгур»: «самый хороший убит в могилу»; «Сербинов открыл окно в воздух»; «Жил он просто в природе». В романе «Счастливая Москва»: «Смотрела в смерть листьев на бульваре», «сосредоточился в них своим размышлением».
Другой пример неправильного согласования затрагивает не только грамматический, но и психологический пласт: «они жили самостоятельно, мимо опущенных глаз Захара Павловича»; пространственный «начали обнажаться навстречу воде»; исторический «время безнадежно уходило обратно жизни» (роман «Чевенгур»).
Для придания нового контекста могут стыковаться разнопонятийные слова: «он думал задушевным голосом»; «вещество живет нетронутыми руками»; «в память будущего». Избыточность качества: «видел ночь открытыми глазами».
Четкой простроенности смыслового напряжения подчиняется все. Изгоняется гладкость повествования, каждое предложение значимо, значимо каждое слово. В синтаксических конструкциях построения текста Платоновым выявляется основной поэтический прием, когда нагрузка смысловая и ритмическая падает на конец строки: в романе «Счастливая Москва»: «Он приобрел себе шкаф, наполнил его книгами и стал изучать мировую философию, наслаждаясь всеобщей мыслью и тем, что добро в мире неизбежно, даже скрыться от него никому нельзя». Нейтральное начало, середина окрашена — «наслаждаясь» и неожиданный, почти парадоксальный вывод. Но как в поэтической строке здесь каждое слово имеет свой подтекст: шкаф, книги, философия, добро и «Скрыться нельзя». В романе «Чевенгур»: «Дванов загляделся в бедный ландшафт впереди. И земля, и небо были до утомления несчастны: здесь люди жили отдельно и не действовали, как гаснут дрова, не сложенные в костер.
Вот оно — сырье для социализма! — изучал Дванов страну.- Ни одного сооружения, только тоска природы-сироты». В ступенчатом нагнетании смысла от утомленных небес и земли, разобщенных людей к объединению - «сырье социализма», и вновь к вечной теме тоски природы.
Еще пример: «Ребенок повернул голову к людям, испугался чужих и жалобно заплакал, ухватив рубашку отца в складки, как свою защиту; его горе было безмолвным, лишенным сознания остальной жизни и поэтому неутишимым, он так грустил по мертвому отцу, что (дается неожиданный вывод) мертвый мог бы быть счастливым». Счастье мертвого — в памяти о нем живого, обыгрывается одно из основных положений Федоровской теории воскрешения всех через память предков. Но и здесь не прямое повторение философских взглядов мыслителя, а чисто платоновский прием перевернутой метафоры: чувственный взгляд с другой, неживой стороны.
Оживить нейтральный фон может причастный или деепричастный оборот в конце предложения, в романе «Счастливая Москва»: «Пожилой мужчина демобилизованного вида стоял на одном месте неподвижно, раскачиваемый лишь ближней суетой».
Реализм сказки А. Платонова
Платонов создает мифы на реальном материале, переосмысляя, переназывая мир, открывая его глубинную, скрытую от поверхностного взгляда сущность. Глубокой цельностью и емкостью обладает порой одна фраза, несколько слов могут заключать огромное пространство мысли и чувства, - то, что характерно для поэтической строки. Но платоновский текст не является ритмизованной прозой, хотя напор творческого озарения придает в отдельных местах прозе поэтическое движение. Наиболее близок принцип построения текста к сказу, в плане возможностей передачи состояния духа и сознательного сгущения материала. Но и сказ, в данном случае, является не в обычном, литературном понимании XX века, как раздвоение и использование сниженной лексики, а как нечто глубинное, изначальное, где за видимой алогичностью скрывается высшая, брезжущая истина.
Мифическое мышление охватывает мир в целом, каждый предмет значим, все детали взаимосвязаны. Попробуем на материале пересказанной Платоновым русской волшебной сказки проследить принцип работы автора со сказочной темой, определить, что интересует его в первую очередь, на чем он расставляет акценты, что дополняет в повествование, как разрешает и объясняет сюжетные ходы.
Сначала рассмотрим сказочные мотивы в поэзии Платонова. Некоторые мы отмечали в 3 и 5 главах, здесь проанализируем стихотворение «Сказка» [1.415-416], написанное во второй половине 1921 года. В первой строфе дается точная привязка к географическому месту - это Волга. Волга - русская река, она мифична, многие песни, предания связаны с ней. Создается чистый светлый колорит:
С помощью вертикали - движения дыма и горизонтали - весел простраивается пространство от дна до неба. Вторая строфа вводит образ лирического героя - мальчика, который родился на Волге и с детства связан с ней своими помыслами:
В последней строке данной строфы Платонов вводит психологический пласт, определенный им в другом стихотворении: «Обыкновенные люди живут».С глаголом молчат вводится пушкинский контекст: «Народ безмолствует». Жизнь приковывает человека, делает
его своим рабом, поэтому он терпит все, чтобы жить. В противовес дается судьба героя:
(В романе «Чевенгур» дети столяра хотели спалить дом, на возмущение отца ответили: «Что сгорит, то не провоняет».) Вводится контекст революции, Гражданской войны.
Не сказочная царевна цель героя, а нечто другое, общее братство. Платонов пишет сказку о новом Стеньке Разине, который сумел перевернуть прежний уклад, отрешиться от него («сжег деревню, мать-отца»), но и найти главную цель, неведомую ранее ни сказкам, ни песням.
Перейдем непосредственно к анализу платоновского сказочного наследия. Сравним русскую волшебную сказку из сборника А. Афанасьева «Финист - Ясный Сокол» и литературный пересказ ее Платоновым.
Сказка начинается лаконично: «Жил был старик. Было у него три дочери». Платонов меняет социальный статус героев, это не купеческая, а крестьянская семья. Он вводит предысторию семьи: «Жили в деревне крестьянин с женой; было у них три дочери»; временную парадигму: «дочери выросли, а родители постарели. Пришло время, пришел черед — умерла у крестьянина жена» [7.126].
Далее Платонов разрабатывает народное философское понимание красоты, не выделяя младшую дочь, как в сказке, а наделяя всех сестер равной красотой, но описывая разность их характеров: «Все три дочери были красивые и красотой равные, а нравом — разные» У младшей -Марьюшки красота от трудолюбия и доброго сердца прибывает, а старшие, как не наряжаются, все такие же: «Заметят они, что день прошел, сколько белил и румян они извели, а лучше не стали, и сидят сердитые» [7.127].
В сказке дается краткое определение: «Старшая и средняя — щеголихи, а меньшая только о хозяйстве радела» [127.1]. Платонов расписывает радетельность, хозяйственность Марьюшки, вводит диалог о бобылке, которую в помощь по хозяйству брать не надо, Марьюшка со всем и сама управится. «Стала Марьюшка вместо матери хозяйство по дому вести. И все то она умеет, все у нее ладится, а что не умеет к тому привыкает, а, привыкши, тоже ладит с делом» [7.127]. Платонов вводит в сказку подробности быта, описывает лад семейного уклада, хозяйства, как главной основы мироустройства.
Разрабатывает Платонов и психологические мотивы поступков героев, проверяя их на чистоту сердца. В сказке разговор отца с дочерьми о подарках конкретно предметен. У Платонова вводится психологический пласт осмысления и объяснения поступков героев. Частые подарки отца определяются через качество характера: «он добрый был».: «Старшая дочь обиделась на среднюю, у нее было алчное сердце», она добавляет, отстаивая свое первенство во всем, и в подарках: «А еще купи мне перстень с камешком на палец — ведь я у тебя одна старшая дочъ\» [7.129]. Сказка отмечает удивление купца по поводу просьбы младшей дочери купить ей перышко. Платонов опускает момент удивления, но подчеркивает радетельность Марьюшки: «А купи ты мне, батюшка родимый, перышко Финиста — Ясна Сокола, коли оно дешевое будет» [7.129].
