Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе» 16
Глава 2. Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина 37
Глава 3. Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов 81
Заключение 147
Примечания 149
Библиографический список литературы 172
Приложение 189
- История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе»
- Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина
- Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов
Введение к работе
В 1829 г. А. С. Пушкин написал знаменитые строчки:
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать. Не продолжает ли покинутое душой тело и после смерти воспринимать мир, страдать, желать близости к родному очагу? В этих строчках видно предчувствие нового понимание "живого" и "мертвого", которое придет к соотечественникам поэта много позже. Имя одного из них, на определенном этапе творчества к Пушкину обратившегося и глубоко постигшего, Андрея Платонова (Климентова)(1899-1951), также стоит особняком среди имен талантливых современников.
Русская литература всегда стремилась разрешать в своем творчестве ключевые, экзистенциальные проблемы человеческого бытия: страдания и боли, борьбы за жизнь и встречи со смертью. В эпоху кризисов и катастроф, двух революций и двух мировых войн данные проблемы ставились все острее. Платонов не просто выработал свое оригинальное представление о душе и теле, жизни и смерти; он способен был говорить об умирании человека, народа, земли, но сохранять уверенность в том, что
"жизнь не умирает". В архиве Платонова хранится предисловие к неустановленному произведению об эволюции живых организмов. (114) Одно из суждений автора характеризует его устремления: "На земле есть только одно явление, которое нас, людей, больше всего интересует: человеческая жизнь". Более того, взгляд писателя был способен проникать к тем первоосновам существования, где она таинственно сохраняется, подавая реальную надежду на буквальное, "физическое" воскресение. Сохраняя веру в жизнь и человека, присущую его гениальным предшественникам, он ушел в их оценке и понимании далеко вперед.
Нужно отметить, что Платонов говорил не только о явлениях жизни и смерти, но также пристально рассматривал в своих эстетических работах и в художественном мире понятия "духовного" и "материального", и, как более частные, "живого" и "мертвого", отделяя их от мгновенного события -рождения или гибели. На этом пути он обращался и к промежуточному состоянию - "неживого", часто стоящему на грани между "живым" и "мертвым".
По отзывам современников, людей близких, Платонов не только в своем творчестве, но и в жизни личной был привязан к тому, что В. Вернадский называл "живым веществом", всему многообразию "живого", разлитого повсюду в мире и порой невидимому и недостижимому для обычного, рядового зрения. "Андрей страшно беспокоился за землю. Он ее воспринимал как живую" - писала В. Трошкина. (141, 39) "Он любил животных и верил в их человечность", - признавался друг писателя Л. Гумилевский. (41, 63) С. Липкин говорил, что в рассказах Платонова "рисовалась внутренняя жизнь человека, необычная и в то же время простая, как жизнь растения". (78, 123)
Таким образом, нельзя понять взгляд писателя на соотношение духовного и материального начал, "живое" и "неживое", оставаясь лишь в сфере "человеческого". Человек и природа, человек и космос у Платонова пересекаются и
5 взаимодействуют совсем не так, как в художественном мире других писателей, особенно XIX века.
По мнению многочисленных историков русской церкви, философии, литературы, до начала XIX в. основным определяющим фактором развития искусства было догматическое православие. Религиозное искусство (например, иконопись) заменяло многие виды светского. "В этом отношении русская духовная культура до второй половины XVIII в. очень близка по своему стилю к западному средневековью с его основной религиозной установкой". (54, 11) О роли православия в истории русской литературы неоднократно упоминает в своем труде "Пути русского богословия" прот. Г. Флоровский. (152)
Формирование самобытной русской литературы и, в частности, русского романа, во второй трети XIX в. также связывалось, по мнению Ю. Лотмана ("Сюжетное пространство русского романа XIX столетия") (82), с православной мифологией греха и раскаяния. Только И. Тургенев, как предположил исследователь, остался в стороне от основного русла русской литературы, демифологизировал романные схемы своего времени и "предсказывал прозу Апухтина и русских символистов". (82, 106)
Однако, к концу XIX столетия проявился общий кризис русской культуры, ориентированной на православие. Спектр интересов творческой интеллигенции стал шире и сложней, раздробленней. Помимо увлечения масонской мистикой, близкой и декабристам, и М. Сперанскому, и автору первого проекта храма Христа Спасителя А. Витбергу, следует указать на обращение к гностицизму, Каббале, европейским ересям и отечественным народным сектам, социальный и религиозный опыт которых приобретал все большую известность. По мнению А. Эткинда, не только социальная и религиозная жизнь России конца XIX - первой трети XX вв. испытывала воздействие русских сектантов - скопцов и хлыстов, - но и литература. Исследователь замечает, что для наблюдателя-интеллигента
"хлысты кажутся подлинными художниками, причем самого романтического направления, почти что символистами". (172, 50) Автор указал на близость как идеологии, так и формальных особенностей сектантской практики (обряд, поэзия) с открытиями русского авангарда. Хлыстовство также затронуло и религиозную философию (В. Соловьев, В. Розанов, А. Лосев), и литературу (А. Блок, Н. Клюев, М. Цветаева, Д. Мережковский, А. Платонов).
Указанные течения духовной, интеллектуальной, общественной и религиозной практики предполагали полное или частичное переосмысление всех понятий, которые церковь считала установленными раз и навсегда. Ранее в православии утверждалось, что "духовное" превалирует над "материальным" и определяет, формирует его ("В начале было Слово...") (От Иоанна святое благовествование, 1). (15) "Живое" понималось как наделенное внутренними потенциями и возможностью их реализовать, данными Богом. В толковом словаре живого великорусского языка В. Даля (в самом названии которого содержится столь важное для православной культуры понятие) приводится следующее, ныне устаревшее значение слова "живот": "Жизнь человека и животного; что есть в твари живое, оживляющее плоть, образующее земную жизнь". (43, 539-540) Как видно из этого определения, источник "оживления" находится вне предмета или существа, обладающего жизнью; но "вне пределов мира" может находиться только Бог.
"Мертвое", в свою очередь, понималось как свойство предмета или явления, напротив, лишенных Богом качеств "живого" (способности к обмену веществ, размножению, росту, развитию, различным формам движения и т.д.) (148, 186) Важно, что явление жизни или приход смерти расценивались как результат произвола высшей силы: по слову Бога мог, скажем, ожить камень, а человек, будучи "формально", внешне живым, своими грехами "убить" собственную душу, отторгнуть Божественную благодать, сделать себя "мертвым". Для русских
7 писателей - Н. Гоголя, Л. Толстого, Ф. Достоевского "мертвыми" были души помещиков и крестьян, забывших о высшем служении, Ивана Ильича Головина, построившего жизнь на лжи, и Родиона Раскольникова, пролившего человеческую кровь. Ф. Достоевский сделал притчу о Лазаре смысловым центром композиции романа "Преступление и наказание" с целью доказать, что "мертвую" душу, каковой становится душа убийцы, может воскресить лишь Бог. В данном контексте даже торжественное "он воскрес" лишь предвещает зарю "обновленного будущего, полного воскресения в новую жизнь". (46, 270)
Таким образом, понимание "живого" и "мертвого" в традиционной русской культуре до конца XIX в. существенно отличалось от современного.
С новым мировоззрением, сформировавшимся в России на рубеже веков, оказались тесно связаны мистика и магия, предполагали изменение мира, космоса, общества, семьи и даже самого облика человека посредством направленного воздействия на природу. Современный богослов отметил: "Цель науки заставить природу служить человеку. Такова же и цель магии". (91, 56)
Страстный призыв к магическому, осуществленному руками человека пересозданию тела и сознания, интерес к каббалистическим трансформациям материи свойственны и родоначальнику русского символизма Владимиру Соловьеву (1853-1900), и аскету и подвижнику Николаю Федорову (1828-1903), повлиявшему на умы нескольких поколений интеллигенции, включая представителей советского авангарда - Е. Замятина и А. Платонова. Например, В. Соловьев в работе "Красота в природе" (1889) изобразил становление красоты в мире как ряд последовательных эманации высшего начала (света) в материю, "преображение материи через воплощение в ней другого сверхматериального начала". (135, 352) Понимание света в данной трактовке лишь на первый взгляд соотносится с
православным учением; источник доктрины поэтапного погружения света в материю отсылает к Каббале. А. Ф. Лосев говорил об "определенных связях мысли Вл. Соловьева с каббалистической традицией". (80, 221) Об общих чертах мировоззрения С. Соловьева и Н. Федорова пишет В. Никитин. (95)
Н. Федоров в "Философии общего дела" (1880-90-е гг.) объединил позитивизм и мистику, технику и религию. Мыслитель предлагал ученым обратиться к нравственно-религиозной задаче воскрешения усопших "отцов" и признать себя его орудиями "через регуляцию материальной природы умственною силою". (146, 46) Все технические проекты Федорова, в том числе полеты в космос и грандиозная перестройка эфирного пространства, определялись данной задачей ("Небесные науки как факт и как проект", "Будущее астрономии").
В одном из текстов Андрея Платонова можно встретить утверждение: "Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки". (115, 385) Здесь важно не столько открытое обращение писателя к идее Н. Федорова, сколько парадоксальная оценка повествователя - неминуемая гибель "живого" доказывает не существование Промысела Божьего, а правильность научной доктрины.
"Научное воскресение", о котором молодой советский писатель говорил вслед за Федоровым, имело принципиально иной характер, чем чаемое христианами после истребления мира и человечества ("конца Света"). Богослов С. Булгаков понимал первое как "воскрешение", возвращение с какого-то "из начальных моментов загробного пути", как в случае с Лазарем, после слов Христа словно очнувшимся от обморока в прежней бренной оболочке.(21, 312)
Замысел Федорова и его последователей приблизить воскресение, уготованное Господом, подразумевал новое понимание категорий "духовного-материального" и "живого-мертвого" .
"Духовное" и "материальное" становились двумя близкими, почти равноправными началами мироздания. Признавалось, что дух разлит всюду, где есть творческая человеческая мысль. Не только высшее Существо, но и человек способен переделывать мир ("материальное") силой собственного разума ("духовное"). Конечно, "духовное" продолжало оставаться основным началом, но его воплощение в "материальное" подразумевало слияние с тем, что прежде считалось низким, ничтожным. С. С. Хоружий считает, что у Соловьева, Булгакова, Федорова, Карсавина формируется "глубокое убежденье в том, что победа над "ветхим Адамом" не отсекает плоть, телесность, материю, а только таинственно (у Федорова, впрочем, не таинственно, а научно) усовершает их". (157, LVIII) А. Платонов же неоднократно говорил о роли "червяка", "комарика", играющих огромную роль в мироздании.
"Живое", согласно определению современного философского словаря, закономерно возникает при определенных условиях в процессе развития самой материи. (148, 186) Подобное понимание, как не парадоксально, коренится в идеях религиозного философа Федорова. Ведь если сам человек способен воскресить мертвецов, используя технику, явление жизни естественно становится делом его рук, а не вмешательством извне.
Появляется также третья составляющая, "промежуточное звено" между крайними началами - "живым" и "мертвым" "неживое".
"Неживое" - то, в чем потенции жизни существуют и могут быть реализованы. Лишь посвященный в тайны природы ученый способен увидеть данные потенции и имеет возможность их раскрыть. В отличие от "мертвого", "неживое" не надо воскрешать, воссоздавать заново. В нем достаточно "пробудить" жизнь .
Особую роль в понимании структуры и соотношения трех начал мироздания играют представления натуралиста В.
Вернадского (1863-1945), который в концепции био- и ноосферы указал на особенности "живого вещества". Еще в докладе "Начало и вечность жизни" ученый отстаивал идею самобытности жизни на Земле и невозможности ее происхождения из "первичного бульона" (теория академика А. Опарина(1894-1980)). (26) Хотя в вопросе о происхождении жизни проводилась непреодолимая грань между "живым" и "неживым", Вернадский показал, что "живое вещество", а также его особая форма - разум, "ноос" - глубоко проникает в сферы так называемого "неживого" и "мертвого". Ученый специально рассматривал теории происхождения жизни как из "неживого", так и из "мертвого". Культурная эволюция человечества, связанная с освоением "неживой" природы, во многом оказалась эволюцией самого живого вещества (например, происхождение огня явилось результатом деятельности термофильных бактерий). Исследователь указывал на рост живой массы, "давление жизни", на то, что "во все больших масштабах в жизненные процессы вовлекается неживое". (69, 11)
Уникальная роль Вернадского в истории русской культуры XX в. состоит в том, что он, по сути, научно обосновал идею всеединства, волновавшую философов и поэтов. "Основание для классификации миграции атомов оказались реальностью, интегрирующей специфические образования - неживую природу, живое вещество и общество - в определенную целостность, связанную единством вещества и энергии", - констатирует современный исследователь. (99, 43) (Общие черты учений В. Вернадского и Н. Федорова рассмотрены исследовательницей С. Семеновой. (130)) В учении о ноосфере В. Вернадский тесно связал понятия о "разумном" и "живом": техника стала пониматься как воплощение "разумного" начала, а не чуждое "живому" инородное тело. Подобное отношение к технике характерно для творчества А. Платонова, лишь позднее оно становится свойственно таким зарубежным авторам, как Р. Брэдбери.
Таким образом, философская и научная мысль эпохи выработала особый взгляд на ряд глобальных категорий, естественно преломившийся в литературе. То, что находилось прежде на периферии, стало определяющим не только сознание общества, но и его передовой части - творческой интеллигенции.
Важно отметить, что проблема всеобщей интеграции начал, образующих вселенную, в особом мистическом теле волновала не только мистиков и сектантов разных эпох, но и средневековую алхимию. По мнению В. Рабиновича, "алхимический космос живой космос... организм с наперед заданной "биологической" судьбой, а эволюция алхимических первоэлементов это "игра с одним и тем же, оборачивающаяся то материальной, то духовной своей стороной". (126, 64) Следовательно, в начале нашего века русская культура обратилась к представлениям, сходным с представлениями забытых оккультных учений и традиций. Переосмыслив основные философские категории, такие как "духовное" и "материальное", "неживое", "живое" и "мертвое", она приблизилась к пониманию мира как единства, где все начала и тенденции склонны к совпадению, неуклонному слиянию.
Творчество А. Платонова оказалось примером наиболее откровенного, цельного и законченного выражения данного миросозерцания в оригинальной эстетической системе.
Представления о соотношении духовного и материального начал, категориях "живого - неживого - мертвого" в творчестве А. Платонова не сразу стали предметом научного рассмотрения. Долгие годы в отношении к Платонову господствовал социологизаторский подход. Даже отмечая достоинства платоновской прозы, многие критики 30-50 гг. видели в ней опасные для "социалистического" общества идеи (Л. Авербах, А. Фадеев, В. Ермилов). С конца 80-х гг. (в зарубежном литературоведении значительно раньше), напротив,
отмечались заслуги Платонова в изображении негативных тенденций советской эпохи. В этой связи, а также с публикацией "Котлована", "Чевенгура", "Ювенильного моря" стал возможен разговор о жанровой специфике прозы писателя -антиутопических тенденциях (В. Васильев, Р. Гальцева, И. Роднянская, М. Геллер, М. Золотоносов, М. Золотусский). (24, 172-182) ; (33) ; (35, 174-180) ; (55); (56) Но глубоко и обстоятельно не была проанализирована связь между спецификой платоновского видения "живого" и его критикой общественных процессов.
Ряд работ о стиле и языке писателя (Г. Белая, А. Боровой, Л. Шубин) (12); (17); (170), а также попытка создания обширных монографий о жизни и творчестве писателя (В. Васильев, М. Геллер, В. Чалмаев) (23); (34) ; (158) не привели пока к исчерпывающему рассмотрению таких важных категорий как "неживое - живое - мертвое".
Однако важно отметить, что уже отдельные суждения тех или иных авторов, писавших о Платонове еще при его жизни, указывали на создание особого поэтического мира, в котором "живое" и "мертвое" сталкиваются с особой остротой и силой; отмечалась близость данного мира (и процесса его созидания) к организму. Современник писателя В. Келлер признавал: "...его лирика воистину естественное отправление, какое-то органическое продолжение проникновенного, слитого с миром существа". (66, 160) В черновике к предисловию издания рассказов писателя, вышедшему в 1962 г., А. Гладков отмечал, что рассказ "Третий сын" исполнен "поэтическим выражением торжествующего колдовства жизни над слепым трагизмом смерти". (3 6)
В связи с публикацией в 1964 году повести А. Платонова "Джан" развернулась полемика вокруг жанра и творческого метода автора. Здесь впервые состоялся разговор о соотношении духовного и материального, "живого" и "неживого" в поэтике произведения. Отмечалось присутствие легендарного,
сказочного, мифологического начал в повествовании (у исследователей не было единого мнения на этот счет), которые определили специфическое соединение материи и духа в изображенном мире. В. Дорофеев утверждал, что после поездки в Туркмению у Платонова появилось "нечто вроде реалистических мифов, произведения с условно-символическим сюжетом".(45, 21) Л.Аннинский заявил: "Проза Платонова... возвращает жизнь к той ветхозаветной поре, когда "Адам давал имена вещам"; состояние, в котором находятся герои повести, "не жизнь и не смерть, это нечто промежуточное, из чего может начаться и может не начаться жизнь", в этом смысле их индивидуальность "еще мертва". (4, 113) . Позднее зарубежный исследователь интерпретирует "мертвую" индивидуальность именно как лишенную духовности, обладающую "лишь интенсивной чуткостью, которая является скорее физиологическим свойством, чем душевным качеством, и потому все личное... оказывается на самом деле безличным". (64, 59) Л. Иванова поняла задачу повести как стремление показать "борьбу живого и мертвого, одухотворенного и неодушевленного начал в душе народа". (58, 12)
Многие усмотрели в описаниях природы в повести особый, сложный образ, также соединяющий "живое" и "мертвое" начала. "Кажется неожиданным и странным, когда Платонов говорит о мертвом инвентаре природы. Но в ней нет духовности - и она не интересует ни художника, ни героя", - наиболее категоричен в трактовке образа А. Хайлов. (154, 152) Н. Полтавцева, последовательно настаивавшая на критике художником "смутного", мифологического сознания, возражала: "природа не могла выступить в роли гармонизирующего начала, так как она еще сила косная, хотя и могучая". (123, 98) Синтезируя разные оценки, можно усмотреть в повести неразрешимый конфликт "неживого" человека и "неживой" природы. Л. Шубин видел его несколько по-иному: спасение для человека именно в стирании граней "между разумным и
неразумным". Природа пустыни "лишь прикидывается отжившей", напротив, вернувшись в первобытное состояние и почувствовав себя ее частицей, "можно понять душу народа". (169, 100) Спустя двадцать лет исследователь повторил свое предположение, говоря об особенности мировоззрения писателя в целом: "В ходе своего общения с природой, личного и исторического, человек способен одухотворить мир...". (170, 31)
Споры о жанре и методе повести при определенном ракурсе рассмотрения помогают осознать особое понимание "живого" и "неживого" в ней. В. Турбин, назвавший повесть мистерией, заметил, что "слово у Платонова стенографирует первое.... впечатление человека о мире". (142, 301) Указывая на "преданалитичное" слово у Платонова, исследователь связал в единое целое взгляд писателя на неоживленный, хаотический мир и особенности механизма познания, отсутствие аналитической, логической расчлененности в мысли и языке познающего субъекта, с которым идентифицируется автор. Из предположения Турбина, которое в свое время было подвергнуто критике сторонниками "немифологических" объяснений концепции повести (128, 25), можно сделать важные выводы. Из "неживой" субстанции, согласно мифологической данности, творится "живой" мир по принципу "здесь и теперь" (определенный А.Лосевым в "Диалектике мифа"), но не средствами стабильного, застывшего, "мертвого" языка, а языка, формирующегося и развивающегося, "растущего" параллельно самому миру. Таким образом, можно наблюдать различие категорий "неживого" и "мертвого" и на уровне темы (смысла, содержания) и на уровне языка (формы). М. Стюфляева выразила особенность речи героев "Джан" короткой формулой "думать чувствами". (137, 29) "Живое" мышление сближалось с чувственным познанием мира в противовес абстрактному, "мертвому" .
Наиболее существенные наблюдения над категориями "живого" и "неживого" у писателя сделаны С. Бочаровым в конце 60-х гг. Он определил ключевой объект, субстанцию, фигурирующую в мире Платонова. Это не природа, не мироздание или даже сознание как таковые, а "вещество существования". Рассмотрев творческую эволюцию писателя, Бочаров отметил переход от призывов к восхождению в космические выси (понимаемое как превращение "духовного" в "материальное") к обратному процессу: погружению в дух, рождающемуся в самой конкретнейшей, обыденной действительности. Парадокс Платонова состоял в преобразовании абстрактного материализма в "реалистический идеализм". Идеологическое совмещение высочайшей духовности с низшими ярусами бытия породили "корявую речь, на внутренних стыках которой странно встречаются абстрактное и конкретное" (18, 13), поэтику, в которой сложно сплетаются "живое" и "неживое". Изображаемый предмет "не является ни чем-то только вещественным, ни чем-то только невещественным". (18, 17) Оппозицию "живого неживого" Бочаров склонен рассматривать как оппозицию "мягкого - твердого". Конфликт между силами рассеяния, энтропии, угрожающими "веществу существования", и силой сосредоточения отягощается нежеланием Платонова видеть вещество деформированным жестким каркасом "организации" ("мертвого" начала) . "Он хотел бы ее (организацию, С. Б.) найти в усилении тех же самых внутренних, органических, но слишком тихих энергий". (18, 20) Стихийная "косноязычная" мощь природных сил находит аналог в "социальном косноязычии" героев; но "сердце" человека и "тепло" природы все же различны. Так "вещество существования", уникальная субстанция, в силу внутренних противоречий (необходимость и сложность "оживления" за счет внутренних потенций, близость и отличие от стихии человеческого сознания) раздваивается и организует драматическое напряжение платоновских текстов, а также формирует их языковой колорит.
В работах 80-90-х гг. Л. Карасев развил подход к "веществу", организующему художественный мир писателя, объединив его произведения в "единый огромный текст".(61, 105) Платонов исследует, по его мнению, типы существования вещества и опасности, ему угрожающие (варианты "смерти", деградации). Природное бытие есть не единственная, и притом "медленная, холодная жизнь вещества". (60, 8) Карасев нашел у Платонова новую оппозицию, замещающую "живое - неживое": "наполненное - пустое". Пустота (мира, "темных" глубин сознания) отсылает к "не-жизни", наполненность снимает противоречия между "живым" и "неживым". Из реальных субстанций вода способна примирить пустоту и вещество, а беременная женщина - пример существа "насквозь заполненного" и, следовательно, наиболее живого. (60, 19) Страх платоновских героев перед реальностью отражает их боязнь "пустоты" того мира, в который они приходят из материнского лона. Отождествление жизни с предельной заполненностью, таким образом, оборачивается тягой к "полуживому", эмбриональному состоянию.
В кандидатских диссертациях последнего десятилетия В. Колотаева и Е. Сергеевой, исследовавших в поэтике писателя отражение мифологических, фольклорных представлений, также отмечены тенденции к разрушению живого вещества, выпадению индивидуума из единого "народного тела". (68); (132) И. Савельзон пишет о драматической разъединенности всего сущего, утрате единства как "онтологической доминанте" платоновского мира. (127, 5)
На протяжении нескольких десятилетий многими исследователями отмечались связи между учениями Н. Федорова, В. Вернадского, А. Чижевского и творчеством Платонова (Н. Корниенко, Н. Малыгина, Н. Полтавцева, С. Семенова). (70); (86); (122); (129) На параллели между учением Федорова и идеями произведений Платонова указывали не только литературоведы, но и церковные деятели (например, митрополит
Ленинградский и Новгородский Алексий). (2, 205) Говорилось и о близости, и о расхождении взглядов писателя и религиозного философа. В частности, отмечено, что стремление Федорова воскресить умерших Платонов переосмыслил критически. Специального анализа соотношения категорий "живого неживого - мертвого" у Федорова (как и у Вернадского) и Платонова не проводилось, но важно отметить, что исследователи близко подошли к данной проблеме.
Исследовательница Н. Малыгина отметила, что Платонов "говорит о магической сущности искусства" (86, 26), при этом она же указала на материалистические взгляды писателя. Необходимо объяснить наличие этих, на первый взгляд, противоречивых установок. Многие положения работы исследовательницы требуют уточнения и развития. Так, отмечена близость некоторых представлений Платонова и научных теорий К. Тимирязева и Н. Каразина; следовательно, можно связать стремление писателя к "электрификации" земли с его представлениями о "неживом" и "живом". Данный путь в работе намечен и в следующем суждении: "Путь к новой гармонии... художник видит в уравнивании "скоростей жизни" живого и неживого "вещества" природы, в преодолении их различий". (86, 18-19) Речь идет пока лишь о "контакте", а не о пробуждении потенций "живого". Важно прояснить, почему именно человеческий разум может угрожать окружающему миру (на данное предупреждение в фантастической прозе А. Платонова также обращается внимание).
Особо следует отметить работу Е. Толстой-Сегал "Идеологические контексты Платонова" (139), в которой, в частности, замечено, что на понимание писателем проблемы "живого - неживого" влияли идеи К. Циолковского о "жизненной чувствительности" органической и неорганической материи, А. Богданова - о подвижной границе между живой и неживой природой ("всепонимании"); на подход к творчеству как подобию воскрешения умерших - мысли Н. Федорова о древнем
искусстве. Отмечена связь идеологии Федорова и русского футуризма, а также мысль об асимметрии живого вещества, высказанная родоначальником футуризма Н. Кульбиным. (139; 56, 58, 62, 63) Работу последнего "Чувствительность. Очерки по психиатрии и применению ее данных" (1907) упоминает также 0. Кац в книге "Русская художественная культура конца 19 -первой трети 20 веков", указывая на формировании представлений о материальности ощущения в психологии начала века. (65)
Но, к сожалению, в работе Толстой-Сегал (как и в монографии О. Кац, где приводится перечень важнейших научно-технических открытий с начала XIX в.) многие из заявленных параллелей не подтверждаются отсылками к конкретным текстам писателя.
В особую группу необходимо выделить работы русских и зарубежных специалистов, которые подошли к проблеме соотношения "живого - неживого - мертвого" через изучение особенностей языка писателя. В 1979 г. литературовед Тодеуш Богданович писал: "Уводя сюжетную динамику во внутрь создаваемой им художественной реальности, Платонов... выявлял, выводил наружу динамику, сокрытую в глубине жизни". (16, 15) Н. Малыгина оспаривает мнение о том, что тексты Платонова "бессюжетны"(84);в противоположных суждениях (Е. Кройчик, Э. Маркштейн) (72) (89)звучит мысль, что своеобразные сюжеты писателя связаны с поиском потенций "живого".
В то же время, в 1978-79 гг. в зарубежных изданиях появился ряд работ, авторы которых пытались понять связь между видением писателя "живого" и "мертвого", вещества, энергии, духа и проявлением общих языковых и стилистических закономерностей его текстов. Помимо единства "вещества существования" или единства текста, на которые указано выше, Генрика и Алексей Якушевы отмечают понимание Платоновым
народа как "речевого единства", носителя семантики, за которой стоит особая логика восприятия вещей. Данная логика проявляется в эмоционально-образном, "мгновенном" восприятии мира. Предмет всегда задается и "в своих реальных свойствах" (176, 751), но наделяется особой способностью жизненной активности. "Природа страдает, мучается, ставит цель". (176, 750) Художественный образ Платонов строит, развертывая значения слова в определенной последовательности, связанной с общим представлением многозначного слова, а не понятия. Генрика Якушева отмечает также в своей статье, что в композиции произведений писателя эпизоды соединяются случайно, по принципу карт из колоды; причинно-следственные отношения нарушаются. Эпизод, как прежде отдельное восприятие предмета, данное через значение слова, это "атом, демонстрирующий разные внутренние мотивы... героя". (178, 187) Исследовательница считала, что подобные особенности строения текста связаны с изображением в нем эксперимента, проводимого над природой, как над живым организмом.
Указавшая на философские источники творчества писателя Е. Толстая-Сегал в другой статье анализировала связи высших уровней его текстов с низшими. Она отметила изоморфизм (проявление закономерностей целого в частях текста), а также повышенную связность элементов текста, которая "соответствует повышенной взаимосвязи объектов в описываемой модели мира". (140, 182) Избыточно частое употребление одного слова (например глагола "быть") приводит к восстановлению лексически стертого значения "бытийности", "жизненности". "Соединительная ткань" повествования становится из нейтрально окрашенной действенной, "говорящей". Абстрактные слова входят в "асимметричные" связи со словами, обозначающими конкретные предметы. (140, 189) В итоге оппозиции "жизнь - смерть", "природное искусственное" стираются "за счет взаимопроникновения рядов живого и мертвого". (140, 192) Толстая-Сегал наметила, таким
образом, связь платоновского текста с живым организмом, осваивающим и ассимилирующим "неживое" вещество "среды", и даже указала на "асимметричную" природу связей, свойственную, как видно из работ В. Вернадского, любому живому организму.
Из отечественных работ последних лет, посвященных проблемам "живого", "неживого" и "мертвого" в творчестве Платонова в контексте изучения особенностей его языка, следует указать на работы М. Дмитровской (44), И. Кобзевой и Н. Лауфер (76), а также М. Вознесенской (28). Так, М. Дмитровская, анализируя употребление глагола "жить" у Платонова, связала его представления о потоке жизни с учением западноевропейских философов (А. Бергсона, А. Шопенгауэра). В работе М. Вознесенской анализ "стяженных" прилагательных позволил выявить ряд значений, "оживляющих", "одушевляющих" действительность. "Ментальные имена (ум, сознание)... уподобляются различным объектам живой и неживой природы" (28, 10); сознание может существовать вне человека, мышление и жизнь могут противостоять как независимые процессы. (28, 10-11)
Таким образом, исследователи творчества Платонова достаточно последовательно сближают особенности его идеологических воззрений, поэтические приемы и языковые отклонения, что приводит к постепенному раскрытию через "текст-организм" особой картины "мира-организма", пробуждающегося от "неживого" состояния, и идущего к всеобщему одушевлению через опасности застывания в формах "мертвого" и распадения на автономные функции - жизни и сознания.
Особо следует выделить упомянутую работу О. Кац, в которой связываются особенности разных направлений науки и искусства первой трети века. Имя Платонова звучит в контексте имен П. Флоренского, М. Бахтина, а также других представителей русского авангарда (Д. Вертов, П. Филонов).
Особенности пространственного понимания произведений словесного искусства Платоновым О. Кац связала с теорией содержательности формы, выдвинутой еще А. Потебней. "Поиски истины, "абсолютности", принципиальное желание уловить жизнь в развитии приводят к тому, что в пространство в художественном произведении становится гетерогенным разнокачественным". (65, 22) Формирование множественных точек зрения на объект может пояснить и особенности взгляда Платонова на тело, материю, "живое" и "неживое".
В критических работах разных лет, затрагивающих различные стороны творчества писателя (идеологические влияния, специфику сюжета, образов, особенности языка), можно отметить лишь попытки целостного подхода к изучению структуры "неживого-живого-мертвого". Подробный анализ языковых отклонений взывает к поиску адекватной философской и эстетической установок, понимание которых отмело бы обвинения в "безграмотности" "интеллигента, не вышедшего из народа". Указание на тот или иной "идейный" источник творчества требует анализа его преломления в художественном мире писателя - иначе остается беспочвенным или грозит представить его как компилятора различных посторонних "точек зрения" и доктрин.
Для дальнейшего постижения связи всех особенностей стиля, языка, композиции, образной системы писателя и его представлений о "неживом - живом - мертвом" наиболее важными являются следующие достижения платоноведения:
а) Категории "неживого - живого - мертвого" тесно
увязываются с категориями "духовного - материального" и
"бессмысленного - разумного".
б) Анализ данной триады невозможно оторвать от изучения
жанровой специфики творчества писателя, хотя и не может быть
поставлен от нее в прямую зависимость (полемика вокруг
"Джан") .
в) Суждения С. Бочарова и Л. Карасева о "веществе существования" помогают подойти к данной триаде как сложному комплексу, системе, идеологически организующей тексты писателя. Для понимания специфики "материального духовного" и "живого - неживого" у Платонова важны также суждения Е. Сергеевой о едином народном теле и Г. И А. Якушевых о народе у Платонова как "речевом единстве".
г) Предположения Г. Якушевой, Е. Толстой-Сегал и, наконец, М. Вознесенской помогают прояснить связь взглядов писателя на "неживое - живое - мертвое" с формальными особенностями построения текста и спецификой языка (идея эпизода как "атома" текста; наличие асимметричных связей, в которые вступают слова у Платонова, отсылающее к теории левой симметрии живого вещества у В. Вернадского; "одушевление" за счет использования "стяженных" прилагательных).
Объектом исследования в данной диссертации является художественная специфика функционирования в прозе Андрея Платонова категорий "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого", а также совокупность тематических, образных, сюжетных, композиционных, стилистических, языковых особенностей данной прозы, связанных с указанными категориями.
В качестве материала исследования привлекаются
прозаические произведения А. Платонова различных периодов творчества. Отбор произведений осуществлялся по степени их соотнесенности с научно-фантастическими и антиутопическими жанрами. Рассматриваются также произведения русских писателей и ученых первой трети XX в. - В. Итина, К. Циолковского; ряд теоретических и критических работ А. Платонова, и представителей русской философской мысли Серебряного века, писателей и поэтов модернистов (А. Белого,
23 В. Брюсова, Н. Гумилева, Е. Замятина, О. Мандельштама, В. Маяковского) .
Целью исследования является определение места категорий "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого" в формировании самобытной поэтики А. Платонова и ее роли как наследницы тенденций русского модернизма и авангарда.
Методология сочетает конкретно-исторический и
герменевтический подходы к анализу произведений. Культурологической базой работы являются идеи, высказанные в трудах В. Зеньковского, Ю. Лотмана, Г. Флоровского, А. Эткинда.
Задачи исследования:
Анализ понимания категорий "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого" в теоретических и критических работах А. Платонова разных лет и их связи с осмыслением данных категорий в критических работах русских модернистов, а также представителей русского и советского авангарда.
Анализ специфики данных категорий в ранней прозе А. Платонова, установление связи между ними и формированием представлений писателя о мире и человеке.
Установление связей между категориями "духовного материального" и "неживого - живого - мертвого" и спецификой научной фантастики А. Платонова, а также определение места данного жанра в контексте русской и советской научно-фантастической литературы первой трети XX в. и научных открытий данного периода.
- Определение путей эволюции представлений А. Платонова о
"духовном - материальном" и "неживом - живом - мертвом" в
жанре антиутопий. Определить специфику функционирования
антиутопических мотивов в ряде произведений А. Платонова 20-
30-х гг. XX в.
- Установление связей между спецификой указанных
категорий в произведениях А. Платонова научно-
фантастического и антиутопического жанров и концепцией утопического пространства в творчестве писателя.
Осмысление взаимодействия философских воззрений писателя на человека, общество, материю, мироздание с различными уровнями его художественных текстов (композиция, строение образа, язык), с эстетическими принципами создания произведений.
Научная новизна диссертации состоит в изучении поэтики А. Платонова через призму специфики его понимания категорий "духовного - материального" и "неживого - живого -мертвого" и в контексте жанрового своеобразия прозы писателя.
Теоретическая значимость: обращение к категориям "духовного - материального" и "неживого - живого - мертвого" в творчестве А. Платонова позволяет, рассматривая поэтику его прозы в контексте вековых исканий русской художественной мысли, а также философско-эстетических экспериментов русского модернизма и авангарда конца XIX - первой трети XX вв., показать ее самобытность и выявить оригинальные представления о человеке, обществе, мироздании.
Актуальность работы. Последние десятилетия неуклонно возрастает интерес к творчеству А. Платонова как самобытному явлению русской культуры, связанному, однако, с предшествующими ее пластами, а также исканиями русской философско-религиозной мысли. Все большую значимость приобретает подход, стремящийся рассматривать все уровни текстов А. Платонова, связывая воедино философские идеи и языковые новации писателя. Наиболее плодотворным в современном литературоведении становится цельный анализ художественного произведения с привлечением максимально широкого культурного контекста. В данной связи, привлеченный в работе материал по истории русской науки, философии и религиозной жизни является необходимой составляющей для понимания эстетики творчества А. Платонова.
25 Практическая значимость диссертации состоит в возможности использовать ее выводы для привлечения внимания к творчеству Платонова студентов и школьников, а также максимально полному раскрытию его специфики в контексте русской литературы XX в. на семинарах по данному курсу. Исследование может привлекаться для разработки спецкурсов по изучению произведений писателя, а также истории становления научно-фантастического и антиутопического жанра в русской прозе первой трети XX столетия.
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования отражены в опубликованных работах, обсуждались в ходе докладов на научных конференциях в МГОПУ и МПУ, заседаниях кафедры русской литературы МГОПУ.
Цели и задачи определили структуру и объем диссертации. Она состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
История литературной полемики. Отзывы современников, литературных критиков, пушкиноведов о послании А. С. Пушкина «К вельможе»
Послание, адресованное Пушкиным князю Николаю Борисовичу Юсупову (1751—1831) впервые появилось в печати 26 мая 1830 года. Стихотворение было опубликовано на страницах «Литературной газеты» (№30) под названием «Послание к К. Н. Б. Ю» и пометой «Москва, 1830г.». На указанную дату, как известно, первым обратил своё внимание в монографии «Труды и дни Пушкина» Н. О. Лернер, высказавший предположение, что правильнее относить послание к 1829 году, так как сам поэт в своих черновых заметках осенью 1830 г. отметил, что написал стихотворение, адресованное князю Н. Б. Юсупову, «возвратясь из-под Арзрума»1. В Москве Пушкин появился в середине марта 1829 года по причине отъезда к действующей армии на Кавказ. Очарованный «прелестью» московской красавицы Натальи Гончаровой, поэт в конце апреля этого же года через Ф. И. Толстого-«американца» сделал предложение своей будущей супруге, 1-го мая написал о своих намерениях и её матери. Неуспех в сватовстве, безусловно, огорчил Пушкина, и он незамедлительно покинул Москву. Возвратился же поэт из-под Арзрума в сентябре 1829 года. Датировка послания была подтверждена А. Праховым, обнаружившим в фамильном архиве князей Юсуповых в ещё одну беловую рукопись стихотворения «К вельможе», на которой Пушкин указал и дату написания: «23 апреля 1829 г.» Прахов опубликовал «драгоценную находку» в транскрипции и факсимильном воспроизведении в журнале «Художественные сокровища России» за 1907 год, сопроводив пушкинский автограф описанием и обстоятельной исто-рической справкой Б. Л. Модзалевского . До выше названной рукописи из юсуповской коллекции (ПД, № 122) были известны два варианта послания: черновой автограф в «третьей кишинёвской» тетради ( ПД, № 833 ) и авторизованная копия с поправками Плетнёва в цензурной рукописи 3-й части «Стихотворений» ( ПД, № 420, лл.26-29 об. ). Перебелённый на 4-х листах автограф, принадлежавший потомкам адресата стихотворения, имел поправки и оторванные до половины 3 и 4 листы. Рукопись была склеена тонкой папиросной бумагой. «На первой странице, — сообщает А. Прахов, - заглавие: «Послание к Вельможе», причём, слова «к Вельможе» зачёркнуты. Ниже - девиз, относящийся, конечно, к характеристике князя Н. Б. Юсупова, который на этом же листке изображён быстрою рукою поэта, прогуливающимся с палочкой ... Под рисунком монограмма поэта А. П.»3. Т. Г. Цявловская утверждает, что подписанная картинка - «случай редчайший в графике Пушкина! — он был ею доволен». Разбор рукописи дал возможность проследить за процессом подготовки послания к публикации. Поэт явно был доволен не только удостоенным монограммы рисунком, но и стихами, почти не переделанными. При печатании в «Литературной газете» и во всех позднейших изданиях был изъят эпиграф из Горация «Carpe diem» (используй текущий день), написанный, по справедливому замечанию Т. Г. Цявловской, в «серьёзном ключе. С рисунком он не связан»5. По варианту «Литературной газеты» были осуществлены и все последующие публикации пушкинского послания, которое было встречено бурной полемикой и даже нападками на поэта . В черновой редакции «Путешествия из Москвы в Петербург» Пушкин писал: «Все журналы пришли в благородное бешенство, восстали против стихотворца, который (о, верх унижения!) в ответ на приглашение князя извинялся в стихах, что не может к нему приехать и обещался к нему приехать на дачу! Сие несчастное послание было предано всенародно проклятию, и с той поры, говорит один журналист, слава упала совершенно!» . Этим журналистом был Ксенофонт Полевой, который на страницах своих записок свидетельствовал, что они с братом-издателем Н. А. Полевым, прочтя «Послание к К. Н. Б. Ю » в «Литературной газете», как и все, пришли « в глубокое негодование», как и «все, единогласно пожалели об унижении, какому подверг себя Пушкин. Чего желал, чего искал он? Похвалить богатство и сластолюбие? Пообедать у вельможи и насладиться беседою полумёртвого, измождённого старика, недостойного своих почтенных лет? Вот в чём было недоумение и вот что возбуждало негодование» . Отклики со стороны журналистов, последовали незамедлительно. На первый взгляд, похвала в примечании А. Ф. Воейкова, перепечатавшего послание к князю Н. Б. Юсупову в своём «Славянине», в действительности, оказалась пренебрежительной насмешкой. «В сем классическом послании, - пишет журналист, - Протей-Пушкин являет нам Шольё и Вольтера. Оно напоминает послание нашего блестящего Батюшкова к И. М. Муравьёву-Апостолу и взято нами из № 30 «Литературной газеты», которая украшается стихотворениями Пушкина, Баратынского, барона Дельвига». Б. Л. Модзалевский расценивает высказывание Воейкова за желание «не упустить случая» и «задеть, со свойственной ему ядовитостью, самолюбие Пушкина». «Пушкин, конечно, почувствовал, — продолжает учёный, — весь яд этой похвалы, тем более, что именно к этому произведению Батюшкова он относился довольно отрицательно». Абсолютно справедливо подтверждение известного исследователя послания «К вельможе» В. Э. Вацуро, что « ...очень накалил атмосферу» пасквиль (отзвуки его появились потом и в повести Булгарина «Предок и потомки»)11. Пасквилем откликнулся на послание Н. Полевой, опубликовавший в сатирическом приложении № 10 «Московского телеграфа» памфлет «Утро в кабинете знатного барина», с прозрачной фамилией «князь Беззубов», где есть прямой намёк и на Пушкина — некоего стихотворца, от имени которого князю приносят стихи.
Князь Николай Борисович Юсупов (1751-1831) - адресат послания «К вельможе» А. С. Пушкина
По определению П. А. Вяземского, «в Пушкине было верное понимание истории... Принадлежностями ума его были ясность, проницательность и трезвость» . На протяжении всего творческого пути поэта просматривается его интерес к ушедшему ХУ111 столетию. В ранней лирике и в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» юный лицеист Пушкин даёт свою оценку «громкому веку военных споров» и «свидетелю славы россиян», времени военно-политического могущества России и её возросшей роли в Европе.
Бесспорно, на наш взгляд, утверждение Ю. В. Стенника, что ранняя «пушкинская оценка столетия вписывается в рамки традиции, выработанной в официальной панегирической поэзии того же ХУ111 в... Идеализирующий пафос торжественной оды ХУ111 в. присутствует в лицейском стихотворении юного поэта... Этот аспект осмысления столетия как «века военных споров» будет позднее зафиксирован в батальных сценах поэмы «Полтава» (1828)» .
В дальнейшей эволюции пушкинского восприятия исследователь справедливо усматривает «особую специфику»: «ХУ111 век предстаёт как эпоха коренных социальных сдвигов, приведших к необратимым переменам в судьбах русского дворянства, как новая страница русской истории»3. Первоначально пушкинское восприятие, действительно, опиралось на «устойчивую литературную традицию», «сливалось с нею», а впоследствии, и с этим нельзя не согласиться, «Пушкин отделяет себя от прошлого. Налицо постоянное столкновение двух веков, полемический подтекст оценок»4.
По мнению учёного, программным произведением, «воплощающим аспект концепционного осмысления эпохи у Пушкина, можно считать стихотворение «К вельможе». ... Обращение же поэта к ХУ111 столетию - «закономерный, логически объяснимый шаг на пути его авторского самоутверждения». На прозаических или поэтических страницах Пушкина «ХУ111 век предстаёт как эпоха литературных споров, меценатства, век популярности Вольтера и Бомарше, господства идей просветительской философии. ... Оценки роли этой эпохи в истории России постоянно сочетаются с отсылками к событиям европейской культурной жизни, через соотнесение с которыми устанавливается мера этих оценок»6.
Исходя из выше изложенного, мы можем судить и о выборе Пушкиным адресата в лице князя Николая Борисовича Юсупова для стихотворения, по определению Б. В. Томашевского, с характерным для 30-х годов «историческим обзором» .
Реалии пушкинского послания «К вельможе» доказывают, что князь Николай Борисович Юсупов как представитель ХУ 111 века до глубокой старости хранил верность эпохе Просвещения, в которую ему посчастливилось появиться на свет, стать высоко образованным человеком, преданно служить отечеству и государям.
Знаменитый княжеский род Юсуповых уходит своими корнями в Багдадский халифат и раннее средневековое мусульманство. Праправнук легендарного Едигея (1340-е - 1419) хан Юсуф (1480-е - 1555) был могущественным правителем Ногайской орды. «Ногаи с ХУ1 века находились в вассальской зависимости от Москвы. В 1634 г. переселились на правобережье реки Волги. В архиве семьи Юсуповых хранились письма царствующих особ разным её представителям, в том числе и письма русского государя Иоанна 1У (1533 - 1584 ) хану Юсуфу.
Казанское ханство явилось причиной раздора между ногайским властителем и царём Иваном Васильевичем. Казанской царицей была дочь Юсуфа -Сумбека (1520-1557), пленённая после осады города ВІ552 году. Судьба пленённой царицы была увековечена на страницах грандиозной героической эпопеи о русской истории, в поэме «Россиада» М. М. Хераскова. Г. Р. Державин в стихотворении «Ключ» называет автора «Творцом бессмертной «Россиады» . Гражданственная поэма в двенадцати песнях увидела свет весной 1779 года и многие десятилетия считалась гордостью отечественной поэзии. Херасков посвятил своему объёмному труду, «невиданному в русской литературе», восемь лет. «Несомненным достоинством поэмы, - по мнению Г.А. Гуковского, — был ... патриотический, в лучшем смысле этого слова, подъём, который пронизывал её от начала до конца, пафос борьбы ... за свою независимость, пафос героики национально-освободительных битв, который одушевляет поэму»10.
Херасков выбирает эпоху, когда Русь после освобождения от татаро-монгольского ига становится независимой, когда не началась деспотия второго периода царствования Ивана 1У. Не случаен выбор главного героя поэмы -Курбского, независимого аристократа, не согнувшегося перед тираном.
Интерес к эпохе правления Ивана Грозного был очевидным и в семье Юсуповых, имевших в своей коллекции подлинную переписку Курбского с царём Иваном Васильевичем. Эти рукописи использовал для своей книги о Курбском Б. М. Фёдоров, посвятивший свой посильный труд Н. М. Карамзину, Шишкову и своей благотворительнице княгине Т. В. Юсуповой (1767-1841), супруге адресата пушкинского послания11.
Судьба Казанской царицы была описана и С. Н. Глинкой в пользующей-ся успехом у современников трагедии «Сумбека, или Падение Казани» .
Послание «К вельможе» в контексте творчества А. С. Пушкина 1830-х годов
Одной из наиболее значительных и ведущих проблем пушкиноведения остаётся проблема историзма. Историзм является основой пушкинской реалистической системы, с ним связано воспроизведение действительности в её закономерном движении и развитии, а также понимание личности в её исторической обусловленности.
С появлением новых возможностей познания жизни связано определение эстетической концепции действительности. Из всех писателей XIX века только Пушкин обладал «столь же разительным историческим чутьём, сколь сильным и глубоким историческим сознанием»1. Поэт не только мыслил историческими категориями, но и верил в историю, в её поступательный ход, в торжество её разумных сил.
Проблема историзма пушкинского творчества - это и проблема возможностей его реализма, своеобразия художественной системы. С историзмом связано изучение мировоззрения и творчества поэта, понимание его идеологической и литературной позиций, особенностей стиля и художественной методологии. Многообразны формы, в которых исторический метод проявляется в сфере художественного творчества. Это многообразие форм художественного историзма заключено в самой природе искусства, в неповторимости и вечности художественного произведения, в творческой индивидуальности писателя.
Как новый художественный метод, реализм основан на понимании объективной, независимой от наших желаний, развивающейся по своим законам действительности. Писатель-реалист проникает в законы и художественно познаёт их. В отличие от романтической литературы, в которой воплощается внутренний мир личности самого писателя - в реалистической - автор отделяется от героя, представляя его не только изнутри, но и со стороны, видя в нём порождение объективных жизненных обстоятельств.
Человеческая индивидуальность осознаётся не в своей суверенности и самодостаточности, как в романтизме, а в сложной взаимосвязи с обществом на том или ином этапе его исторического развития. Поступки и переживания героев литературных произведений начинают восприниматься в сложной взаимообусловленности, определяться взаимоотношениями персонажей. Из жизненного потока писатель вычленяет наиболее значимые (типические) связи и отношения, раскрывающие существенные проявления жизненных закономерностей. В итоге характер героя становится типическим. Характер человека обуславливает переживания и поступки, но характер, в свою очередь, сформирован социальными обстоятельствами, средой. Связь человека с обществом раскрывается в динамике, как многосложная и многосторонняя система отношений на бытовом, социальном, нравственном, индивидуально-психологическом уровнях.
Взаимодействие типического характера с типическими обстоятельствами осознаётся как диалектическое столкновение, в процессе которого характер воздействует на обстоятельства и одновременно обстоятельства формируют характер. Человек понимается как порождение определённой исторической эпохи, как носитель того или иного духа исторического времени. Сама история формирует личность, индивидуальность героя, характер которого не застывает в однозначности и завершённости, а таит в себе потенциальные возможности движения и развития.
Г. П. Макогоненко отмечал, что Пушкин был «доминантой литературного развития, решающей силой, формировавшей реалистическую школу в литературе. Работа Пушкина проходила в условиях господства романтизма. Создавая реалистические произведения, отстаивая реализм, он шёл против течения. Отсюда возраставшее из года в год непонимание поэта критикой и читателями. Но Пушкина не только не понимали - с ним боролись, его стремились дискредитировать, его подвергали травле. Должно помнить о той тяжёлой атмосфере, в которой работал Пушкин, сурово и бескомпромиссно отстаивая свой путь. ... 30-е годы оказались годами триумфа Пушкина, годами торжества отстаиваемого им реалистического искусства»2.
Первостепенное значение в мировоззрении Пушкина 1830-х годов занимала историческая концепция роли русского родовитого дворянства в судьбах Отечества. Представления Пушкина об особой роли дворянства в общественной жизни России сложились и развивались в идеологической атмосфере эпохи дворянской революционности. 2 августа 1822 года были написаны «Заметки по русской истории ХУ111 века», в которых поэт отразил свою подлинную позицию. «Нынче же политическая наша свобода, — писал Пушкин, - неразлучна с освобождением крестьян, желание лучшего соединяет все состояния противу общего зла»3. Ненависть к рабству и стремление содействовать освобождению крестьян сближало поэта с декабристами.
