Содержание к диссертации
Введение
Глава первая . «Мертвые души» в оценке немецкой критики и литературоведения XIX - XX вв 25
Раздел I. К предыстории вопроса о восприятии «Мертвых душ»: Гоголь в Германии 1836 -1853 гг 25
Раздел П. Первые опыты немецкой рецепции «Мертвых душ» в XIX веке 31
Раздел III. Судьба поэмы в первой половине XX века: от сатиры к психоаналитическим и религиозно-мистическим толкованиям 43
Раздел IV. Эволюция восприятия «Мертвых душ» в Германии во второй половине XX века 58
1. Поэма как предмет идеологических разногласий в Германии 1950 -1960-х гг 58
2. «Мертвые души» в первых немецких монографиях о гоголевском творчестве в 1950 - 1960-х гг 64
3. Поэма Гоголя через призму новых и новейших направлений и методов немецкого гоголеведения 1970 - 1990-х гг 76
Глава вторая. Переводческая рецепция поэмы «Мертвые души» в Германии 112
Раздел I. Первый немецкий перевод «Мертвых душ» Ф. Лебенштейна... 113
Раздел II. История переводов поэмы в Германии в XX веке 119
Раздел III. Особенности стиля и языка «Мертвых душ» в интерпретации немецких переводчиков 128
1. Заглавие как «аббревиатура смысла» произведения 128
2. Жанровое своеобразие оригинала в немецких переводах 133
3. Имена собственные как отображение авторской модальности 138
4. Культурно-исторические реалии в тексте поэмы и специфика ее словарного запаса 148
5. Проблема гоголевской поэтики: К вопросу интерпретации авторского замысла (сад Плюшкина как иероглиф всей поэмы) 164
6. Своеобразие «лирических» отступлений (на примере XI главы) 181
Заключение 196
Список литературы 201
- Первые опыты немецкой рецепции «Мертвых душ» в XIX веке
- «Мертвые души» в первых немецких монографиях о гоголевском творчестве в 1950 - 1960-х гг
- История переводов поэмы в Германии в XX веке
- Имена собственные как отображение авторской модальности
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Когда-то высказанное самоопределение: «Я салі в себе дна не вижу» во многом отражает неоспоримость того факта, что Гоголь относится к тому редкому числу писателей, чье гениальное художественное наследие проявляет исключительный универсализм, позволяющий говорить о гармоничном включении его творчества в разнообразные культурные, эстетико-философские и литературные контексты, определяя тем самым как наиболее перспективную линию гоголеведения изучение связей великого художника с различными традициями русской и западноевропейской культуры. Эти вопросы в том или ином ракурсе рассматривались еще в работах А.Н. Веселовского, ММ. Бахтина, В.В. Виноградова, Ю.М. Лотмана, и возникают в исследованиях современных гоголеведов Ю.В. Манна, Ю.Я. Барабаша, М. Вайскопфа, С.А. Гончарова, В.Ш. Кривоноса, Е.А. Смирновой, Ф.З Кануновой, А.С. Янушкевича.
Проблема соотнесения творчества Гоголя с немецкой культурой изучалась многоаспектно: в контексте духовной традиции немецкого бидермайера, барокко и романтизма (Г.А. Гуковский, А.В. Михайлов, Н.В. Хомук), развития немецко-русских литературных связей (В.В. Гиппиус, М.П. Алексеев), попыток установления вероятного типологического сходства с произведениями немецких писателей (А.Б. Ботникова, А.В. Михайлов) и сопоставительно-типологического анализа «Мертвых душ» в ряду утопических романов воспитания и путешествия Гете «Годы учения» и «Годы странствования Вильгельма Мейстера» (А.А. Елистратова, Г.М. Фридлендер).
Устойчивая традиция обозрения немецкой «гоголианы» с выявлением характерных направлений ее разработок с последующим критическим осмыслением (В.В. Бибихин, Р.А. Гальцева, И.Б. Роднянская, В.И. Кулешов, М.И. Шлаин, И.В. Карташова, О.А. Седакова), становится одним из наиболее
5 актуальных направлений в современном российском гоголеведении в свете возросшей в последние десятилетия тенденции диалога культур, опирающегося на увеличивающийся интерес к межкультурной коммуникации и активные поиски современным литературоведением новых форм и подходов в исследовании гоголевского художественного наследия. Активизация в этой связи внимания к проблеме бытования художественных текстов русской литературы в иноязычной среде, поддерживаемого успешным развитием современного переводоведения и возрожденной отечественной компаративистикой, приводит к возможности осмысления парадигмы «свой» -«чужой», не сводимой к категориям «плохой» - «хороший», а дающей почву для самоосмысления национальной культуры, взглянувшей на себя «извне», как составной части общего, мирового культурного пространства.
Новое осмысление понятия «текст», начатое в литературоведении М.М Бахтиным, называвшего текст - «первичной данностью» всех гуманитарных дисциплин и <«...> вообще всего гуманитарно-филологического мышления <...>»', в трудах современных исследователей теории текста (Б.М. Гаспарова, И.Р. Гальперина, В.Н. Топорова) неразрывно связано с проблемами актуальных на сегодняшний день герменевтики и рецептивной эстетики. Это позволило обратиться к такому важному вопросу рецепции, как функционирование текста в иноязычном культурном пространстве через его критическое осмысление, переводы.
В данном отношении интерес к творчеству Гоголя глубоко показателен: писатель, казавшийся «узконациональным» и «непереводимым», поистине завоевывает мир. Переводы его произведений в Англии, США, Франции, Италии, Германии - свидетельство активного вхождения его произведений в иную семиосферу. Гоголь-абсурдист и Гоголь-король смеха, Гоголь-религиозный мыслитель и великий мастер слова, «чародей стиля», Гоголь-творец национальной идеи и разоблачитель пошлости - все эти и многие другие
1 Бахтин М.М. Язык в художественной литературе // Собр. соч.: В 7 т. - М., 1997. - Т. 5. - С. 306.
грани гоголевского гения оказались востребованными мировой культурой. Это вылилось в ряд современных публикаций1, продолжить который, призвано данное диссертационное исследование, анализирующее картину восприятия поэмы «Мертвые души» в немецкой критико-эстетической, литературоведческой и переводческой традиции.
Таким образом, актуальность предпринятого исследования определяется, во-первых, интересом современной филологической науки к проблеме диалога культур в аспекте компаративистики и рецептивной эстетики; во-вторых, бурным расцветом теории и истории перевода и, в-третьих, возросшим вниманием всей мировой культуры к феномену Гоголя, в том числе и в Германии.
История вопроса и современное состояние проблемы. Творчество Гоголя вошло в немецкую культуру еще при его жизни и на протяжении уже более полутора веков притягивает внимание со стороны немецкой критики и литературоведения, подкрепленное внушительным количеством переводов из художественной прозы писателя. Однако, несмотря на столь долгую связь, имя Гоголя постоянно ассоциируется у немецких исследователей с загадкой, каждый раз провоцирующей новое «переживание» этого феномена мировой литературы в немецком культурном пространстве, последний раз произошедшее в конце XX века, позволив говорить исследователям о том, что
1 Гураль С.К. Гоголь в современном американском литературоведении. Автореф. дисс.... канд. филол. наук. -Томск, 1985; Мкртчян К.Л. Петербургские повести Н.В. Гоголя в армянских переводах: Прочтение оригинала как переводческая проблема. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Ереван, 1985; Балажова А. Восприятие и оценка творчества Н.В. Гоголя в Чехии. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Л., 1990; Кормилицын А.А. Комедия Н.В. Гоголя «Ревизор» в Англии XX века: Проблемы интерпретации. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Саратов, 2000; Бакши В.А. Герой-«чудак» а австрийской и русской литературе XIX века (Грильпарцер, Гоголь, Лесков, Розеггер). Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - М., 2002; Тарасова Е.К. Н.В. Гоголь в немецкоязычном литературоведении (70 - 90-е годы XX века). - М., 2002; Вороненков И.И. Повесть Н.В. Гоголя «Нос» в англоязычных переводах: Проблема интерпретации. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. -Саратов, 2004; Тимофеева И.Ф. Повесть «Шинель» Н.В. Гоголя в итальянских переводах. Проблемы интерпретации. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - Томск, 2006; Владимирова Т.Л. Римский текст в творчестве Н.В. Гоголя. Автореф. дисс.... канд. филол. наук. - Томск, 2006.
7 писатель «пережил в Германии конца прошлого столетия своеобразный ренессанс» .
Наибольшую популярность Гоголь приобретает в 70 - 90-е годы XX века, что подкрепляется активным введением его имени в биографические справочники классиков мировой литературы, изданием его литературного наследия, включающего ранее не опубликованные труды религиозного содержания, постановкой драматургических произведений на сцене немецких театров. Этот процесс поддерживался успехами германской славистики, активизировавшейся в послевоенную эпоху и перешедшей на новый уровень исследования. Прошедший в октябре 1990 г. V конгресс славистов Германии утвердил позиции Гоголя как наиболее значимого и востребованного в научно-исследовательском аспекте представителя русской классики.
В конце XX столетия вышли самые популярные и многочисленные немецкие работы о гоголевском творчестве, что было закреплено в известном литературоведческом издании «Wiener Slavistischer Almanach» (1997), поражающем и своим объемом и масштабом представленных работ .
Таким образом, на стыке веков гоголевское творчество становится приоритетным направлением научных интересов немецкого литературоведения, а писатель воспринимается как представитель мировой литературы, великий прозаик и драматург, религиозный мыслитель и гениальный художник слова. Но путь к этому признанию был довольно долог.
1 Seidel-Dreffke В. Die Haupttendenzen der internationalen Gogolforschung in der zweiten Halfte des 20. Jahrhunderts
(deutschsprachiges Gebiet, USA, GroBbritannien, Sowjetunion). - Frankfurt am Main, 1992. - S. 10.
2 Blochel I. Bemerkungen zur Raumkonzeption in Gogol „Mertvye dusT' II Wiener Slavistischer Almanach. - Bd. 39. -
S. 23-56; Drubek-Meycr N., Meyer H. Gogol' medial: skaz(ki) und zapiski II Wiener Slavistischer Almanach. - Bd. 39.
- S. 107-154; Hansen-Love Aage A. Gogol'. Zur Poetik der Null- und Leerstelle. - S. 183-303 II Wiener Slavistischer
Almanach. - Bd. 39. - S. 183-303; Lehmann J. Gogol's „poslye dusi" II Wiener Slavistischer Almanach. - Bd. 39. - S.
57-83.
В середине XIX века в Германии делаются лишь первые несамостоятельные шаги в освоении гоголевского творчества, во многом опирающиеся на воззрения русской критической мысли, в основном, В.Г. Белинского и Н.А. Мельгунова. Немецкие критики и популяризаторы русской литературы в Германии (Р. Липперт, К.А. Фарнгаген фон Энзе, А. фон Видерт, Е. Цабель) рассматривают писателя большей частью как яркого и самобытного юмориста и автора малороссийских тем1, а позднее как непревзойденного сатирика, критика социальной российской действительности и отца «натуральной школы»: <«...> переход от романтизма к реализму осуществил Гоголь, чьи рассказы пропитаны еще во многом фантастическими идеями романтизма, в то время как его драматические произведения, и, прежде всего, знаменитый «Ревизор», бичуют с невероятной смелостью и откровенным юмором прогнившие основы бюрократической России» [здесь и далее везде перевод наш. - Ю.Н.] .
Устойчивость мнения о Гоголе как писателе-сатирике и реалисте, однако, не вписывалась в его духовно-религиозные метаморфозы в поздний период творчества. Эта загадка отречения от всего написанного и уход в мистицизм стали камнем преткновения в адекватном восприятии личности писателя, которого все настойчивее отодвигают в ранг запутавшихся гениев с неустойчивой психикой - в конце XIX века имя Гоголя вытесняется в Германии его последователями - Достоевским, Тургеневым, Чеховым, Горьким, более созвучными духу времени.
В XX веке немецкая славистика вновь устремляет свои исследовательские интересы в сторону Гоголя, который теперь интересует ее в большей степени
Bausteine zur Geschichte der Literatur bei den Slawen. Literarische Bilder aus Russland. Herausgegeben von H. Koenig. l.Teil: Text der Ausgabe von 1837. - Giessen, 1979.
2 Karpeles G. Allgemeine Geschichte der Litteratur von ihren Anfiingen bis auf die Gegenwart. - Bd. 2. - Berlin, 1891. - S. 804.
9 как личность, нежели просто художник слова - последний вызывает интерес в основном в соотношении с творчеством Достоевского или Толстого1.
Потеряв на некоторое время из виду эстетические, методологические и теоретические ориентиры, заданные русской критикой в условиях исторических катаклизмов в России, немецкое гоголеведение пытается компенсировать это новыми направлениями изучения творчества писателя: психоаналитическим и философско-религиозным. Результатом первого становятся, правда, немногочисленные исследования довольно сомнительного толка, силящиеся увидеть в прозе писателя выражение патологии его личности, трактуемой с позиций глубинной психологии Фрейда .
Восприятие же Гоголя как религиозного мыслителя во многом опиралось в Германии на работы русских религиозных философов - Соловьева, Бердяева, Зеньковского и в большей степени Мережковского и вылилось в трактовку писателя как богоискателя, учителя нравственности и пророка, попытавшегося в какой-то мере разгадать тайну вечности, спасения души, нравственного воскресения и самосовершенствования, сочетая в своих воззрениях основы как христианства, так и язычества.
В начале 30-х годов в немецком гоголеведении формируются первые зачатки формального направления, обращающегося к вопросам поэтики писателя3, тем самым присовокупляя к двум вышеозначенным направлениям третье, оформляя будущие основные линии исследования уже в послевоенное время.
Историко-политические события 1930 - 1940-х гг., спровоцировавшие условия культурной и научной изоляции, приводят к «консервации» наметившихся исследовательских тенденций, так и не успевших вывести
1 Fruchte G. Dostoewski und Gogol II Das literarische Echo. - Jg. 21 (1918/1919). - S. 145-157; Bruckner A. Der
Roman und Gogol II Russische Literaturgeschichte. - Bd. 2. - Berlin/Leipzig, 1909. - S. 222-251.
2 Kaus 0. Der Fall Gogol'. - Munchen, 1912; Gesemann G. Grundlagen einer Charakterologie Gogols II Jahrbuch der
Charakterologie. - Bd. 1.-Berlin, 1924.-S. 49-89.
3 Cizevskij D. Zur Komposition von GogoPs Mantel II Cizevskij D. Gogol*, Turgenev, Dostoevskij, Tolstoj. Zur
russischenLiteraturdes 19.Jahrhunderts. -Munchen, 1966.-S. 119-168.
10 Гоголя из тени других русских классиков. Такое положение вещей сохраняется вплоть до 1952 года, когда отмеченный юбилей писателя начинает новый и самый плодотворный этап освоения его творчества в Германии.
Несмотря на политическое разделение страны на две идеологические единицы, художественное наследие Гоголя оказывается востребованным и в том, и в другом лагере: восточногерманское гоголеведение представляет писателя как основоположника критического реализма в России, а западногерманские слависты видят основной темой его творчества борьбу человека с властью мирового зла.
В этом противостоянии поворотной работой в истории рецепции Гоголя в Германии становится первая монография о системе художественных средств писателя, по сути, обозначившая его как гениального художника слова мирового масштаба и начавшая целый ряд исследований подобного характера, обращающихся к своеобразию гоголевской поэтики и стиля (В. Казак, 1957).
В начале 60-х гг. появляется первая диссертация об истории восприятия Гоголя в Германии в 1890 - 1960-х гг. восточногерманского слависта У. Кирстена2, весьма тенденциозного характера, иллюстрирующая довольно скромное место писателя по сравнению с другими представителями русской классики в немецком культурном пространстве в первой половине столетия, объясняемое исследователем специфически национальными мотивами гоголевского творчества и политической непоследовательностью писателя.
Появившаяся некоторое время спустя монография Э. Райснера, останавливающегося в своей работе о русско-германских связях в 1800 - 1848 годах на судьбе Гоголя в Германии с момента его вхождения в немецкую культуру, так же говорила об амбивалентной характеристике писателя со
' Kasack W. Die Technik der Personendarstellung bci Nikolaj Vasilevic Gogol. - Wiesbaden, 1957.
2 Kirsten U. Das deutsche Gogorbild und seine Traditionen im Widerstreit von Reaktion und Fortschritt (1890 - 1960).
Diss. - Rostock, 1964. - S. 260.
3 Reissner E. N.V. Gogol und die naturliche Schule II ReiBner E. Deutschland und die russische Literatur (1800 -1848).
-Berlin, 1970.- S.213-224.
стороны немецкой критики, приветствующего его как юмориста, но не совсем одобряющего в качестве острого сатирика российских устоев. Однако и эта работа в основном сосредотачивалась на становлении немецкой литературной критики славистического направления, поэтому раздел о Гоголе был довольно кратким.
Вышеозначенные работы (в силу временного фактора), однако, обращались к ранним этапам гоголевской рецепции, в то время как основной корпус исследований сосредоточился в конце XX века. В 70 - 90 годах немецкое гоголеведение сосредоточивает свои исследования в основном в двух направлениях: с одной стороны, изучая художественную манеру писателя, комическое начало в его произведениях и своеобразие гоголевского стиля с разнообразных позиций (формально-аналитических и философско-антропологических), соотнося его прозаическое наследие практически со всеми литературными направлениями, а с другой, рассматривая влияние религии на его художественный мир (отдельные темы и мотивы), религиозную картину мира, проявляющую элементы как православия, так и средневекового мистицизма и протестантизма, общность художественных и учительных интенций писателя. Весь этот объем публикаций требовал, несомненно, своего осмысления и упорядочивания.
В отечественном литературоведении была предпринята такая попытка, вылившаяся в ряд частных исследований в 70 - 80-х гг., сводимых, в основном, к реферативным по характеру статьям, практически без элементов анализа или определения принадлежности к какому-либо литературоведческому направлению и слишком тенденциозных в своих оценках1, а некоторые работы долгое время находились только в служебном доступе.
В юбилейном сборнике «Гоголь: история и современность» вышла статья В.В. Бибихина, Р.А. Гальцевой и И.Б. Роднянской «Литературная мысль Запада
1 Русская литература в оценке современной зарубежной критики (Против ревизионизма и буржуазных концепций). - М., 1973; Зарубежное литературоведение и критика о русской классической литературе. - М., 1978; Зарубежное литературоведение 70-х. Направления, тенденции, проблемы. - М., 1984.
12 перед «загадкой Гоголя», авторы которой изначально ставили цель ограничиться <«...> беглой описью наличного на Западе литературоведческого вооружения <...>»1, поэтому круг рассматриваемых работ был весьма ограничен (М. Браун, X. Шрайер, Ф. Дич, Б. Зелински, М. Горлин и Э. Райснер) и не подчинялся определенному принципу отбора.
В 1992 году выходит еще одна немецкая работа, систематизирующая и критически осмысливающая основные направления и методы немецкоязычного, американского, английского и советского гоголеведения 50 -80 годах XX века2, во многом ставшая основой для появления современной отечественной монографии Е.К. Тарасовой (2002), целью которой являлось исследование методологических и идейно-теоретических особенностей изучения Н.В. Гоголя в литературоведении Германии, Австрии и Швейцарии в 70 - 90 годах XX века.
Однако характер всех вышеозначенных трудов слишком разрозненный и представляет весьма общую картину немецкой рецепции литературного наследия Гоголя, не вычленяя индивидуальные особенности его вхождения в немецкое культурное пространство, что позволяет говорить о необходимости обобщения накопленных материалов и создания системы рецептивных знаний.
История восприятия «Мертвых душ» в Германии до сих пор целостно не рассматривалась. В имеющихся на сегодняшний момент исследованиях анализируются лишь отдельные аспекты переводческой рецепции поэмы и встречаются разрозненные факты бытования этого сочинения в немецком культурном пространстве. Однако вызревший еще в XIX веке тезис о многоаспектности и глубине этого величайшего творения гоголевского гения неизменно поддерживается и современными литературоведами, вылившись в
1 Бибихин В.В., Гальцева Р.А. и Родпянская И.Б. Литературная мысль Запада перед «загадкой Гоголя»// Гоголь:
история и современность. - М., 1985. - С. 403.
2 Seidel-Dreffke В. Die Haupttendenzen der internationalen Gogolforschung in der zweiten Halfte des 20. Jahrhunderts
(deutschsprachiges Gebiet, USA, GroBbritannien, Sowjetunion). - Frankfurt am Main, 1992.
3 Тарасова Е.К. Н.В. Гоголь в немецкоязычном литературоведении (70 - 90-е годы XX века). - М„ 2002.
13 верное определение Ю.В. Манна: «<...> «Мертвые души» - величайшее произведение Гоголя. Он приступил к его написанию молодым человеком, почти юношей; вошел с ним в пору зрелости; приблизился к последней черте. «Мертвым душам» Гоголь отдал все - и свой художественный гений, и исступленность мысли, и страстность надежды. «Мертвые души» - это жизнь Гоголя, его бессмертие и его смерть»1.
«Мертвые души» как венец литературного наследия писателя является постоянным объектом исследовательского интереса и осмысления под разными ракурсами (жанровое и композиционное своеобразие, проблемы поэтики и стилистики, полисемантичность идейного содержания) в трудах отечественных гоголеведов: Ю.Манна, Ю.Лотмана, Е. Смирновой, В. Топорова, М. Вайскопфа, В. Кривоноса, X. Гольденберга, А. Иваницкого и др.
С первого появления «Мертвых душ» в Германии в 1846 году в переводе Лебенштейна это произведение на протяжении уже полутора веков заставляет возвращаться к нему немецких критиков и литературоведов, открывающих в нем каждый раз новые смысловые глубины, неординарность языка и стилистическое мастерство, поэтому именно в восприятии этого гоголевского сочинения, по нашему мнению, отразились наиболее полно основные тенденции осмысления и интерпретации гоголевского литературного наследия в немецкой культуре и сознании.
Удивительно рано войдя в немецкую среду, гоголевское сочинение было отмечено печатью новаторства, что было особенно актуально для Германии в свете собственных проблем развития романа и сатирической поэмы в эпоху бидермайера. Необычность жанра, новый тип героя, своеобразие структуры гоголевского произведения отличало его от сложившейся европейской схемы романа-пикарески, что заставляло видеть в нем немецких критиков и роман путешествие, и плутовской роман, и Geheimnisroman. Однако в большей степени немцев волнует воздействие «Мертвых душ» на общественное мнение,
1 Манн Ю.В. В поисках живой души. «Мертвые души»: писатель - критика - читатель. - М., 1984. - С. 6.
14 поскольку в нем поначалу стойко усматривали самокритичную и бичующую сатиру российского уклада и выпад против крепостного права, мнение, которое сформировалось под влиянием В.Г. Белинского и закрепилось после появления первого немецкого перевода Ф. Лебенштейна, самовольно обозначившего поэму как «сатирическо-комическую картину эпохи», что соответствовало тогдашнему духу времени, но совершенно противоречило авторскому замыслу.
Это противоречие усиливается после смерти писателя ближе к концу XIX века, когда происходит осмысление духовного кризиса писателя, что приводит к некоторому непониманию и нежеланию видеть в «Мертвых душах» нечто большее, чем социальную сатиру на российскую действительность.
Однако собственные заявления Гоголя о том, что восприятие его произведения как сатирический портрет России есть глубокое заблуждение, вновь возвращают к нему исследователей, но теперь уже с другой целью. В «Мертвых душах» начинают искать загадку метаморфоз гоголевской личности, что выразилось, с одной стороны, в работах психоаналитического толка, а с другой - заставило заговорить о религиозной картине мира писателя и религиозно-мистическом толковании поэмы. На мысли об этом немецких исследователей наталкивает появившаяся в России книга Д. Мережковского «Гоголь и черт», в течение всей первой половины XX века задававшая тон в немецком прочтении и интерпретации «Мертвых душ», удивительно удачно войдя в склонное к мистике немецкое сознание, которое видит теперь в поэме мотив власти мирового зла, нередко отождествляемое с большевизмом, «черта во фраке», историю нарождающегося нового типа капиталиста и отражение борьбы Гоголя с собственными грехами, с собственным чертом. Нередко «Мертвые души» сравнивают с прозой Достоевского, все чаще указывая на общечеловеческий характер гоголевских персонажей.
Интерес к поэме вылился и в активную переводческую рецепцию, в первой половине XX века «Мертвые души» появились в восьми версиях, последняя из которых вышла почти сразу после второй мировой войны.
Вторая половина XX века стала наиболее насыщенным периодом в судьбе гоголевского сочинения в Германии в силу характера развития немецкого гоголеведения: после временного затишья в конце 1930 - 1940-х годов, окрепшая немецкая славистика, критика и публицистика словно заново открывает для себя гоголевскую поэму. Юбилей писателя в 1952 году провоцирует огромное количество статей, в которых отчетливо прослеживаются идеологические разногласия - гоголевское произведение становится не столько объектом для изучения, сколько для научных столкновений.
В ГДР «Мертвые души» однобоко интерпретируются как обвинительная сатира и образец критического реализма, отводя исследователей на позиции «социалистической» традиции революционно-демократической критики и исключая всячески религиозно-символическое прочтение. На волне активного издания гоголевских произведений, здесь появляется еще несколько переводов поэмы, которые, хотя и не неся идеологической печати, страдают откровенной «буквальностью», иллюстрируя слабую изученность его стилистического и идейного своеобразия.
Западногерманские исследователи вновь обращаются к тезисам Д. Мережковского, все больше акцентируя внимание на нравственной подоплеке поэмы, рассматриваемой как некая исповедь писателя, как психологическая сатира, в которой отражена не реальная картина, а лишь сила воображения автора.
Такой идеологический «застой» обозначил своеобразный кризис, который, однако, скоро сменился активным исследованием поэмы, и, прежде всего, ее поэтики и художественного своеобразия. Одной из первых немецких монографий, посвященных непосредственно «Мертвым душам» становится диссертация Герды Шотт (1966)1, которая впервые обозначила проблемы
' Schott G. Ausgewahlte Probleme der Wiedergabe russischen Textes, dargestellt an den deutschen Ubertragungen von Gogol's „Toten Seelen". Diss. - Heidelberg, 1966.
переводческой рецепции этого произведения в Германии, анализируя тринадцать немецких переводов с точки зрения эквивалентной передачи элементов народного языка, столь характерного для стилистики Гоголя и указывая на явные переводческие трудности и оплошности не только в воссоздании гоголевского стиля, но и синтаксиса, особой поэтической тональности и мелодики.
В 1970 - 1990 годах «Мертвые души» переживают свой «автономный» ренессанс в немецком гоголеведении: поэма попадает в перекрестье традиционных, новых и новейших направлений, становясь объектом многоаспектных интерпретаций на уровне слова, знака, структуры, стилистики, идейного содержания, композиции и литературных параллелей. А в 1993 году выходит первый академический перевод В. Казака, снабженный обширным корпусом комментариев, иллюстрирующий новый подход к переводческой интерпретации «Мертвых душ».
Интенсивность и характер исследования немецкого гоголеведения в последние десятилетия XX века иллюстрируют богатство накопленного материала для более развернутого и глубинного осмысления гоголевского литературного наследия. В современных гоголеведческих исследованиях Германии «Мертвые души» рассматриваются как последнее художественное произведение писателя, ставшего наивысшим отражением его литературного гения. В этом отношении показательны исследования С.К. Франк, В. Кошмаля, X. Шрайер, Х.-Ю. Герика, Г. Лангер, рассматривающих поэму в философско-антропологическом и религиозном аспектах1.
1 Frank Susi К. Der Diskurs des Erhabenen bei Gogol' und die Longische Tradition. - Miinchen, 1999; Frank Susi K. Pathos und Leidenschaft II Leidenschaften literarisch. - Bd. 1.- Konstanz, 1998. - S. 203-228; Gerigk H.-J. Gogol': Die toten Seelen II Der russische Roman .- Ditsseldorf, 1979. - S. 86-110; Koschmal W. Modell oder Wirklichkeit? Die Entgrenzung der Objektwelt in Gogol's „Mertvye duschi" II Russian Literature. - XI (1982), - S. 333-360; Langer G. Pandoras Tochter. Uberlegungen zur Konzeption des „schonen Ubels" (kalon kakon") im Werk Gogol's II Specimina Philologiae Slavicae - Bd. 117. - 1998. - S. 147-163; Schreier II. Gogol's religioses Weltbild und sein literarisches Werk. Zur Antagonie zwischen Kunst und Tendenz. - Miinchen, 1977.
Поскольку проблема рецепции произведения в иноязычной среде всегда выливается в проблему взаимодействия, диалога культур, когда принимающая культура неминуемо подвергает его эвристическому осмыслению, изменяя или, даже, отвергая заложенные в него смыслы, то в данной связи исследование рецепции «Мертвых душ» в немецком культурном пространстве представляется репрезентативным и актуальным в контексте выявления иного варианта прочтения произведения и границ расширения/сужения его смыслового потенциала в иноязычных интерпретациях.
Заявленная проблема требует комплексного подхода, сочетающего в себе изучение нескольких составляющих процесса восприятия поэмы в Германии: анализ его осмысления в литературоведении, в критике и исследование переводческой рецепции в контексте индивидуально-творческого аспекта, что определило и корпус материалов, лежащих в основе данного диссертационного исследования, которые могут быть поделены на две основные подгруппы:
немецкие переводы поэмы «Мертвые души», которых в настоящее время насчитывается более 15-ти, репрезентативно раскрывающие на протяжении почти полутора веков процесс вхождения гоголевского шедевра в культурное пространство Германии;
круг материалов, выраженных в публикациях немецких литературоведов, критиков и публицистов, наиболее репрезентативных с точки зрения осмысления гоголевского творчества в Германии в целом, и поэмы «Мертвые души» в частности.
В качестве объекта исследования выбраны десять переводов поэмы «Мертвые души», охватывающих временной период с 1846 по 1993 гг. Ф. Лебенштейна, О. Бюка, А. Элиасберга, Ф. Ксавера Шафгоча, 3. фон Радецки,
18 Э. Райма, В. и Э. Вонзиатски, К. Хольма, М. Пфайффера и В. Казака1 и иллюстрирующих диахронический аспект перевода поэмы в Германии.
Предметом анализа диссертационного исследования стало выявление критико-литературоведческой и переводческой интерпретации поэмы «Мертвые души» в соотнесенности с заложенным в нее авторским смыслом, языковым своеобразием и в контексте развития отечественного гоголеведения.
Целью данного диссертационного исследования является анализ особенностей немецкой рецепции поэмы в двух взаимосвязанных аспектах: историко-литературном и переводческом. В связи с поставленной целью был выделен следующий круг задач:
на основе собранного и систематизированного материала проследить своеобразие процесса критико-литературоведческой рецепции «Мертвых душ» Н.В. Гоголя в Германии;
рассмотрев переводческую рецепцию поэмы Гоголя в диахроническом аспекте, выявить закономерности в осмыслении жанрового своеобразия и культурно-исторического контекста произведения;
проанализировать стилистическое, архитектоническое и смысловое своеобразие поэмы в немецких переводах в соотношении с оригинальным текстом через сравнительно-сопоставительный анализ отдельных репрезентативных фрагментов перевода;
определить особенности индивидуально-творческой интерпретации поэмы переводчиками, выявить наиболее адекватные с точки зрения
1 Gogol N. Die todten Seelen. Aus dem Russischen ubersetzt von Ph. Lobenstein. - Leipzig. S.a.; Gogol N. Die Abenteuer Tschitschikows oder die toten Seelen. Deutsch von O.Buek. - Berlin, 1921; Gogol N. Die toten Seelen. Deutsch von A. Eliasberg. - Berlin, 1952; Gogol N. Die toten Seelen. Ubersetzung aus dem Russischen von F. X. Schaffgotsch. - Leipzig, 1960; Gogol N. Tote Seelen oder Tschitschikows Abenteuer. Ubersetzt von S. von Radecki. -Berlin, 1954; Gogol N. Die toten Seelen. Aus dem Russischen ubertragen von E. Reim. - Braunschweig, 1948; Gogol N. Tschitschikows Abenteuer oder Tote Seelen. Aus dem Russischen ubertragen von E. und W. Wonsiatsky. - Leipzig, 1952; Gogol N. Die toten Seelen oder Tschitschikows Abenteuer. Ubersetzung aus dem Russischen von K.Holm. -Berlin, 1954; Gogol N. Die toten Seelen. Aus dem Russischen ubersetzt von M. Pfeiffer. - Berlin/Weimar, 1976; Gogol N. Die toten Seelen. Aus dem Russischen ubersetzt von W. Kasack. - Stuttgart, 1993.
19 художественно-эстетического воздействия немецкие версии «Мертвых душ» или доказать отсутствие таковых.
Научная новизна работы обусловлена тем, что проблема рецепции поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» в Германии впервые рассмотрена в качестве отдельного монографического научного исследования как определенная динамическая система.
Она проявляется в следующем: во-первых, в комплексном подходе к проблематике, что потребовало обобщения и систематизации материала, малоисследованного в отечественном литературоведении и впервые вводимого в научный обиход;
во-вторых, в постановке проблемы, слабо изученной в современном литературоведении, и связанной с раскрытием механизма восприятия и адаптации произведения в иноязычном культурном пространстве и определении рецептивной модели «Мертвых душ» в немецкой культуре XIX -XX вв.;
в-третьих, в анализе немецких переводов в диахроническом срезе с позиций ведущей проблемы современного литературоведения соотношения «варианта» и «инварианта» произведения, рассматриваемой в контексте диалога культур.
Методологическую основу данного диссертационного исследования определяет системный подход к проблеме рецепции «инонационального» литературного произведения и метод сравнительно-типологического анализа, позволяющие дать научное описание рецепции «Мертвых душ» в Германии. Труды А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана по теории текста и исторической поэтике, работы А.В. Михайлова, Р. Барта, В.Н. Топорова, В. Шмида, Ю.В. Манна по проблемам рецептивной эстетики и нарративным стратегиям, книги и статьи современных гоголеведов стали методологической базой диссертации.
Принципиально важными были для нас достижения современной компаративистики при создании фрагмента картины русско-немецких литературных связей по отношению к восприятию наследия Гоголя в Германии. Фундаментальные исследования В.М. Жирмунского, Н.И. Конрада, М.П. Алексеева, периодические издания сектора взаимосвязей русской и зарубежных литератур ИР ЛИ (Пушкинский дом) определили это направление нашего сочинения.
Наконец, бурно развивающееся в последнее время переводоведение как особая область филологии обусловило методологические принципы и методику анализа конкретных немецких переводов поэмы Гоголя. И здесь необходимо назвать основополагающие труды по теории и истории перевода А.В. Федорова, Ю.Д. Левина, Е.Г. Эткинда, Р. Якобсона, Н.К. Горбовского и др. исследователей.
Теоретическая значимость исследования заключена в том, что его результаты смогут способствовать более объективному и целостному осмыслению гоголевского творчества в контексте русско-немецких литературных связей и позволят углубить научные представления об основной проблеме современного художественного перевода - адекватного эстетического воздействия на реципиента.
Практическая значимость: материалы исследования могут быть использованы при чтении академических и специальных курсов по истории русской и немецкой литературы и творчеству Н.В. Гоголя, в специальных курсах и спецсеминарах по русско-немецким литературным связям, спецкурсах по теории и практике художественного перевода, в компаративистских исследованиях и эдиционной практике при комментировании поэмы Гоголя «Мертвые души».
Структура и содержание работы: текст диссертационного исследования состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы, включающей 309 наименований.
Первая глава демонстрирует динамику литературоведческого и критического осмысления поэмы Гоголя «Мертвые души» в Германии. Она иллюстрирует основные методы и направления освоения гоголевского произведения и воссоздает целостную картину его судьбы в немецком научно-литературном пространстве XIX - XX вв.
Исследование научно-критического осмысления поэмы потребовало обращения к статьям, немецким справочным изданиям и учебникам по русской и мировой литературе ( В. Леттенбауэр, М. Браун, Е. Цабель, А. Брюкнер, А. Элиасберг, Э. Бауэр, А. Лютер, В. Сечкарев, К. Буссе) и специальным монографиям (Б. Зайдель-Дреффке, Э. Райснер, У. Кирстен, Е.Тарасова). Для освещения вопроса критико-публицистической рецепции «Мертвых душ» использовались рецензии и критические статьи русских («Русская старина», «Отечественные записки», «Литературный вестник») и немецких журналов („Das literansche Echo", „Magazin fiir die Literatur des Auslandes", „Archiv fiir wissenschaftliche Kunde von Russland", „Jahrbiicher fur slawische Literatur, Kunst und Wissenschaft", „Wiener Slavistischer Almanach", „Zeitschrift fiir Slawistik", „Die Welt der Slaven", Anzeiger fiir slawische Philologie") и газет („Blatter fiir literansche Unterhaltung").
Сам характер материала определил структуру главы, состоящей из четырех разделов.
В первом разделе предпринята попытка на основе огромного, извлеченного из немецких периодических изданий материала, представить картину восприятия личности и творчества Н.В. Гоголя еще при его жизни. Эта по необходимости лаконичная часть исследования - своеобразный пролог к истории рецепции поэмы «Мертвые души» в Германии.
В разделах II-IV дана история критико-эстетического и литературоведческого прочтения поэмы Гоголя в немецком культурном пространстве.
Во второй главе сопоставляются и анализируются переводы как значимый фактор эвристического восприятия и осмысления произведения иной культуры. Здесь выявляется закономерности в передаче немецкими переводчиками жанрового своеобразия произведения, его историко-культурного фона, сохранении авторской модальности в переводе заглавия и антропонимов, реализации смысловой емкости и стилистической оригинальности художественной манеры Гоголя на основе сопоставительного и сравнительного лингвостилистического анализа немецких вариантов «Мертвых душ». Особое внимание уделяется переводу В. Казака, как первому немецкому академическому переводу, максимально приближенному по степени эстетическо-художественного воздействия к оригиналу. Два раздела главы (I, III) - опыт системного анализа основных переводческих стратегий немецких авторов, раздел II рассматривает историю переводов «Мертвых душ» в Германии.
Опорой для сопоставления оригинала поэмы и его переводов стали работы отечественных исследователей в области гоголевской поэтики, композиции и сюжетосложения (А. Белого, Г.А. Гуковского, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана, М.П. Алексеева, В.В. Прозорова, В.Ш. Кривоноса, Л.И. Сазоновой, Е.Е. Дмитриевой, Ф. 3. Кануновой, А.С. Янушкевича, О.Б. Лебедевой) и труды по теории и практике художественного перевода (В.Н. Комиссарова, Г.Р. Гачечиладзе, И. Левого, Ю.Д. Левина, А.В. Федорова, Ю.П. Солодуба).
В Заключении подводятся итоги исследования, намечаются перспективы дальнейшей работы по этой теме, связанные, во-первых, с расширением материала рецепции гоголевского творчества в Германии (история многочисленных переводов повестей «Шинель» и «Нос», постановки «Ревизора») и, во-вторых, с выявлением системно-типологических связей гоголевской поэмы и немецкой литературы (Виланд, Жан-Поль, Гофман, Гете и Шиллер, нравоописательный роман и т.д.).
23 Положения, выносимые на защиту:
История немецкой рецепции гоголевской поэмы «Мертвые души», связанная с многочисленными критико-эстетическими отзывами, литературоведческими исследованиями и переводами, - важный и репрезентативный материал для постановки проблемы «Гоголь в Германии» и для осмысления мирового значения гоголевского шедевра.
Фронтальный просмотр немецких периодических изданий 1830 -1850-х гг. позволяет утверждать, что Гоголь и его поэма рано, еще при жизни писателя, входят в культурное пространство Германии и определяют ее отношение к русской культуре и русскому миру вообще.
История восприятия немецкой критикой и литературоведением поэмы Гоголя на протяжении почти 150 лет дает возможность говорить, во-первых, об их генетической связи с русским гоголеведением (от Белинского, символистской критики и религиозной философии рубежа веков до высших достижений отечественной науки), во-вторых, о расширении интерпретационного поля гоголеведческих исследований, в-третьих, об углублении представлений о гоголевской поэме в аспекте ее этико-философского содержания и поэтики.
Рассмотрение десяти наиболее значимых немецких переводов гоголевской поэмы (от самого первого, появившегося еще в 1846 г., до последнего - в 1993 г.), с точки зрения существенных аспектов гоголевского текста помогает воссоздать сложную и неоднозначную картину восприятия гоголевского творения, увидеть тайны постижения другой культурой загадки «Мертвых душ», поставить существенные проблемы переводоведения как диалога культур.
24
5. На сегодняшний день в Германии нет конгениального перевода
«Мертвых душ». В этом смысле показателен опыт В. Казака, попытавшегося свой перевод гоголевской поэмы органично связать с ее подробным текстологическим и литературоведческим комментарием. Этот опыт своеобразного синтетического взгляда на гоголевский текст представляется не только интересным, но и перспективным для последующей рецепции «Мертвых душ» в Германии.
Первые опыты немецкой рецепции «Мертвых душ» в XIX веке
Говорить об истории восприятия «Мертвых душ» в Германии следовало бы, вероятно, с момента выхода в свет первого немецкого перевода, сделанного Филиппом Лёбенштейном в 1846 году. Однако мы начнем с предыстории, поскольку слухи о работе Гоголя над новым произведением стали попадать в немецкую печать еще до появления поэмы в России. Сведения, безусловно, поступали из Петербурга и Москвы от литературных журналов и близких к Гоголю людей. Характер печатных сообщений позволяет говорить о том, что у писателя был свой круг поклонников среди немецких любителей и ценителей русской литературы, которые ждали от него с нетерпением новых сочинений. «Если Гоголь, писатель гениальный, глубоко своеобразный, основывающийся на природе и истории узкого отечественного круга, не соизмеримый ни с одним образцом, не затемняемый ни одним подражателем, молчит в течение многих лет, то все же он еще живет, и мы знаем, что он живет не без творческого созидания, и произведения его, зреющие под итальянским небом, не пропадут для его родины»1, - писал в упоминавшейся уже статье «Новейшая русская литература» Фарнгаген фон Энзе.
Прогнозы о характере будущего произведения были противоречивыми, т.к. Гоголь, как писалось в одном немецком журнале, «... автор, который любит окутывать свои литературные «детища» покровом глубокой тайны» . Несмотря на это, большинство ожидало нового сочинения в юмористическо-сатирическом духе. Эту идею поддержал и имевший определенное влияние в среде немецкой критики Мельгунов, который оповестил в 1840 году через газету «Blatter ftir literarische Unterhaltung» о готовящемся сочинении: «Гоголь, этот свежий, своеобразный и многосторонний талант, работал последние несколько лет в Италии над большим романом, который под названием «Вымершие души» (sic!) охватит все части России и все классы общества. Все должно быть смешно, и уж известно, как неисчерпаем комический юмор Гоголя. Люди, которым он читал первые главы, смеялись до упаду»1.
В своих прогнозах и мнениях о «Мертвых душах» немецкая журналистика пошла по тому пути, от которого предостерегал Гоголь своих соотечественников: не воспринимать его произведение как сатиру. Однако, это не ново, когда при прочтении сочинения собственное намерение его создателя игнорируется. Так случилось и с «Мертвыми душами» в Германии. Настроенные слухами, немецкая критика и публика ждали от писателя именно чего-то смешного и остроумного, и тем досаднее, что источником таковых стали большей частью свои же соотечественники. Не услышанный в родных стенах, писатель тем более не мог надеяться на немецкого читателя, у которого к тому времени уже сложился довольно устойчивый литературный портрет Гоголя как бытописателя малороссийской провинции, самобытного юмориста и бичующего социальные недостатки сатирика.
Вышедшая в 1842 году в России поэма подняла мощную волну противоположных мнений, докатившуюся и до Германии. Один за другим появляются в немецкой печати сообщения о выходе в России «Мертвых душ» и 0 возникшей вокруг них бурной полемике. Поначалу немецкая критика осторожничает, стараясь не давать какой-либо оценки нового сочинения писателя, ограничиваясь лишь информативными статьями. Одним из первых откликнулся в 1842 году журнал «Archiv fur wissenschaftliche Kunde von Russland», поместив обзорную статью Ф. Леве о русской литературе, составленную по сообщениям русской критики. В ней, в частности, говорилось, что среди современной русской беллетристики «Мертвые души» занимают, несомненно, первое место, вобрав в себя жизнь русского народа во всех ее проявлениях. «О значении «Мертвых душ» среди русских критиков совершенно нет единодушия. Разные мнения об этом дали повод для оживленной полемики, за которой мы, однако, в рамках этого очерка проследить далее не сможем»1, - добавляет осмотрительный автор. Примерно в том же ключе сообщает о выходе поэмы журнал «Jahrbucher fur slawische Literatur, Kunst und Wissenschaft» уже в 1843 году, отмечая «... необычайное всеобщее возбуждение» , вызванное новым сочинением и его «... чрезвычайным действием ...» на публику, которое «... было тем больше, чем внезапнее и неожиданнее» . Упоминая вскользь и о язвительных высказываниях русских критиков по поводу грамматических ошибок в языке Гоголя, журнал сделал замечание: «То, что в этом упрекают Гоголя, по-видимому, доказывает, что органическое усовершенствование русского диалекта до сих пор еще не завершено» .
В том же году и журнал «Magazin fur die Literatur des Auslandes» отреагировал на событие двумя заметками, несколько более подробно освещающими споры вокруг нового сочинения. Говоря о полемике вокруг «Мертвых душ», он пишет: «Старая школа во главе с Булгариным, чья верховная власть в сфере юмора подверглась через Гоголя опасности, если не сказать совсем уничтожилась, высказывается о новом произведении по понятным причинам не очень положительно, в то время как «Отечественные записки» и другие журналы приветствуют его, как начало новой эпохи»5. В другой заметке кратко сообщалось о критических баталиях по поводу поэмы между Сенковским и «прогоголевскими» «Отечественными записками» и о провалившейся в Петербурге новой комедии «Женитьба»1.
Несмотря на складывающееся положительное мнение, очевидно, что мало кто был знаком с самим текстом поэмы, т.к. непосредственно о самом сочинении как произведении литературы говорилось большей частью общими фразами. Немецкую критику в первую очередь занимает произведенный эффект на российское общество: Германия наполнена революционными настроениями, грядет 1848 год, поэтому немецкая критика воспринимает изначально поэму как потенциальный протест против системы крепостного права, как бичующую сатиру, направленную на прогнившие российские устои. Ее привлекает смелость автора чуть ли не перешагивающего грань, разрешенную цензурой. Но сложная политическая ситуация заставляет быть сдержанными в оценках, кроме того, некоторые издания ангажированы и финансируются непосредственно из российской казны, а принять активное участие в полемике значило бы встать открыто на чью-либо сторону со всеми вытекающими из этого последствиями: примкнув к лагерю прямо хваливших автора «Мертвых душ», означало бы выразить немалую дерзость в отношении финансово покровительствующего российского монарха, оказавшись в рядах другого лагеря, можно было прослыть литературным ретроградом и сторонником старых отживших форм. Показателен в этом случае пример журнала «Europa» во главе с редактором Левальдом, который охотно печатал на своих страницах переводы из Гоголя, но о появлении «Ревизора» и «Мертвых душ» даже не упоминает.
«Мертвые души» в первых немецких монографиях о гоголевском творчестве в 1950 - 1960-х гг
Уже в конце 50-х годов выходят монографии западногерманских славистов «Техника изображения личности у Н.В. Гоголя» В. Казака (Kasack) и «Гоголь и Мольер» Г.-В. Лейсте (Leiste), затрагивающих, главным образом, моменты гоголевской поэтики и отводящих «Мертвым душам» значительное место. Несмотря на то, что некоторые выводы кажутся очевидными или же перекликаются с интерпретациями отечественной науки, данные исследования стали значительным вкладом в анализ гоголевского шедевра с формальной стороны, поскольку были практически первыми обстоятельными исследованиями поэмы немецким гоголеведением в рамках этого направления.
Сосредоточившись в своей монографии на основных моментах гоголевской техники изображения личности в прозе, В. Казак указывает, прежде всего, на нетривиальность соотношения личных имен в «Мертвых душах» и их носителей. Гоголевские герои, по его мнению, большей частью носят имена, которые этимологически не связаны с сущностью персонажа (Коробочка, Собакевич). Особенно бросается в глаза выбор необычайной этимологии при упоминании имен тех, кто вообще не появляется в поэме как действующее лицо (Коровий Кирпич, Поцелуев). По мнению исследователя, функция таких имен исключительно в создании комического (пародийного) эффекта. Из этого ряда выбивается Манилов, имя которого Казак относит к глаголу «манить, заманивать, завлекать». Поскольку основной характерной чертой Манилова является его сладко-сентиментальная вежливость, литературовед видит определенную связь между именем и сущностью помещика. Такая же связь прослеживается, по его мнению, в сцене чтения Чичиковым списка крестьян: он характеризует мужиков, отталкиваясь только от их имен.
Важную роль играет в «Мертвых душах» фонетическое оформление имен, обладающих определенным звучанием и ритмом. В данном случае украинские имена (Петух), звучащие необычно для русского уха, призваны вызывать комический эффект, русские же фамилии могут говорить о характере персонажа. Например, фамилия Чичиков, основанная на редупликации - чисто фонетическом явлении - вызывает при прочтении ощущение определенной легкости, характеризующей одновременно ту легкость, с которой Чичиков движется и подходит к каждой ситуации. Имя главного героя примечательно еще и тем, что в отличие от остальных персонажей Гоголь постоянно играет его именем, усиливая напряжение, называя то Чичиковым, то Павлом Ивановичем и тем самым подчеркивает эпическое значение носителя данного имени. В поэме прослеживается и интересный фонетический параллелизм, связанный с параллельными ролями персонажей (например, дядя Митяй и дядя Миняй, Кифа Мокиевич и Мокий Кифович).
Описывая большинство своих героев, автор «Мертвых душ» делает это в комичной или же гротесковой форме. Если описание переходит в нечто неожиданное, необычное, утрированное (например, описание лиц супругов Собакевичей) или же аномальное (Иван Антонович - «Кувшинное рыло») возникает комический эффект. Когда из формы выходит бесформенность, из предела - неумеренность, описание становится гротескным (описание чиновников, лица которых были похожи на плохо пропеченный хлеб). При этом Казак подчеркивает, что в поэме редки прямые характеристики, исключение составляют Манилов («имевший глаза сладкие, как сахар») и Коробочка, одетая в чепец как внешний знак, характеризующий ее как старую матушку. Внешние признаки часто выступают в поэме как лейтмотив персонажа, часто в форме повторения отдельного внешнего признака, знака (Собакевич -«медведь»). Часто такой внешний знак может выражаться в одном понятии и посредством других персонажей (например, Чичиков зовет Коробочку «дубинноголовой», «крепколобой», а чиновники «глупой старухой»). Большое значение приобретают второстепенные герои, которых на протяжении всего действия сопровождает отдельный лейтмотив. Так, в сцене смерти прокурора, в которой его характеристика из уст автора, намеренно односторонняя, превращается уже в словах Чичикова во внешний отличительный знак: « ... а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Исследователь подчеркивает склонность Гоголя давать характеристику внутренней жизни героев через их образ жизни, жилище и пристрастия в еде, которая проявляется в «Мертвых душах» особенно отчетливо (описание обстановки в доме Собакевича).
Примечательно, что в поэме Гоголь редко прибегает к описанию биографии героев, исключения составляют лишь Плюшкин и Чичиков. В биографии последнего момент развития очень ограничен, т.к. его характер уже известен, таким образом, биография главного персонажа выступает как дополнительный комментарий в форме хронологической последовательности ситуаций, в которых его натура проявляется особенно ярко. При этом в характеристике Чичикова наблюдается существенное отличие: автор не обобщает самое существенное в фигуре Чичикова до или после ее изображения, а указывает на ее нравственную функцию. Тем самым Гоголь представляет, по мнению Казака, свое авторское намерение, которое он связывает с персонажем, и перешагивает в этих случаях границы художественного.
Чичиков занимает немецкого исследователя больше всех. Этот персонаж, по его мнению, является соединительным элементом всей поэмы, а его основная эпическая функция заключается в том, что через него раскрываются личности других героев. Выявление же сущности самого Чичикова происходит посредством техники неточных данных - « ... не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок ...». При рассмотрении расположения персонажей Чичиков, как центральная фигура, автономен и противопоставлен остальным главных фигур, изображающим типичных представителей одного класса или определенной черты характера, определенного сорта людей («У всякого есть свой задор ...»). При этом Гоголь, по мнению Казака, воспринимает своих персонажей как прототипы. Их имена становятся определенными понятиями ( «... иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка»).
История переводов поэмы в Германии в XX веке
Вслед за первым немецким переводом Лебенштейна, выдержавшим еще два переиздания около 1871 или 1880 года (по разным источникам) в том же лейпцигском издании «Reclam», «Мертвые души» становятся предметом осмысления нескольких немецких переводчиков.
К сожалению, сейчас очень трудно восстановить хотя бы биографические вехи многих переводчиков, которые занимались Гоголем и его поэмой: время неумолимо, о жизни многих из них остались только скудные сведения о годе рождения и смерти, особенно, это касается переводчиков XIX века. Нами упоминалось уже, что в основном это были русские или прибалтийские немцы, нередко непрофессиональные переводчики, а публицисты, литераторы, любители и ценители русской литературы, занимавшиеся популяризацией русской прозы и поэзии в Германии, как, например, Артур Лютер. Некоторые переводы поэмы, упоминающиеся мимоходом в критических статьях отечественной и немецкой литературной критики, уже невозможно найти в каталогах даже немецких библиотек - из-за низкого качества и невостребованности они давно уже канули в Лету. Так, например, Э. Лямбек упоминает вскользь переводы «Мертвых душ» в исполнении В. Ланге и X. Боде, переводивших и гоголевские повести, чьи версии поэмы появились еще в XIX веке, но, судя по оценке Лямбека, были чудовищными из-за громоздкости слога, демонстрируя незнание языка самими переводчиками1.
Суммируя разрозненную информацию о немецких переводах, все же можно сказать, что в течение XIX в Германии «Мертвые души» знали по переводу Лебенштейна. Ситуация меняется с началом XX века, первая четверть которого характеризуется как особенно интенсивный период русско-немецкого культурного диалога. Интерес к поэме Гоголя в Германии был спровоцирован и столетним юбилеем со дня рождения писателя. В первом восьмитомном собрании сочинений писателя на немецком языке, увидевшем свет в юбилейном году в издательстве «Georg Muller» поэма была помещена в первом томе. Перевод выполнил издатель собрания сочинений Отто фон Бюк (von Buek), сопроводивший поэму переведенным предисловием из второго русского издания «Мертвых душ» в 1846 году Нестора Котляревского. Кроме того, первый том содержал новую редакцию окончания девятой главы, два варианта «Повести о капитане Копейкине» и хронологические вехи возникновения поэмы.
В том же 1909 году немецкий критик В. Кристиани (Christiani) напечатал свой отклик на это издание в известном немецком журнале «Archiv fur slawische Philologie», сосредоточившись в основном на переводе «Мертвых душ», отмечая его достоинства и слабые места.
По мнению Кристиани, у Бюка получился «приятный и удачный» перевод, т.к. переводчик смог уловить основной тон оригинала и звучащая в его исполнении народная речь Селифана, так же верна и убедительна, как напористая ложь Ноздрева. «Лирические партии романа переданы образцово, а смешная история о капитане Копейкине переведена хорошо»1,- писал он в своем отзыве.
Однако в перевод закралось несколько грамматических ошибок и ляпсусы переводческого характера, о которых критик не преминул упомянуть. Так, во время прогулки по городу Чичикову попадается вывеска с надписью «какого-то аршавского портного», где критик справедливо отмечает, что слово «аршавский» есть намеренное коверкание слова «варшавский», дабы подчеркнуть неграмотность и недалекость хозяина вывески. Бюк же переводит это место как «Arschawski, Schneidermeister», т.е. «Варшавский, портной», приняв слово за фамилию. В другом месте вместо «белой каменной богадельни» в тексте перевода появляется «убогий приют для престарелых женщин».
Очень своеволен переводчик в транслитерации антропонимов, проявляя недостаток филологической точности и тщательности: одни и те же имена персонажей появляются в его тексте в разной транскрипции, например Плюшкин как Pluschkin u Pljuschkin, Коробочка как Korobotschka и Karobotschka, Поцелуев как Patzelujeff и Pozelyjew и т.д.
Некоторые слова в тексте слишком громоздки, они тяжело воспринимаются и звучат очень странно для немецкого читателя, например, слова «Рис1еШшгс1»-«пуд,епъ», «Ponypferd»-«uouu», «Schwabenkafer»-«TapaKan»: к слову Бюк зачем-то присоединяет гипероним, создавая ненужную сложность, и вместо просто гипонима «Pudel» появляется «Pudelhund», где второй компонент слова означает родовое понятие «собака». В другом случае одно и то же слово выступает в тексте в разных вариантах, например, слово «варенье» появляется то как «Kompott und Marmelade», то «das Eingemachte».
Намного больше, по мнению критика, переводчику удались бранные выражения - найденные им немецкие эквиваленты не уступают по силе и экспрессии соответствующим русским. Правда, он сожалеет, что всплывающее в речи Селифана выражение «панталонник немецкий» так и осталось без перевода, вместо такой колоритной фразы переводчик поставил просто многоточие.
Имена собственные как отображение авторской модальности
Исследователями постоянно отмечается тот факт, что имена собственные обладают внушительными экспрессивными возможностями и конструктивной ролью. Они передают не только «содержательно-фактическую» информацию, но и возможный подтекст, принимая участие в формировании художественного времени и пространства, образов литературных героев, в развитии основных тем и мотивов, выявляя идейно-эстетическое содержание.
Помимо того, что имя собственное сообщает социальный статус его обладателя и имеет определенный этнокультурный и историко-культурный контекст, в его выборе и этимологии всегда проявляется авторская модальность. Нередко антропонимы обладают символическим ореолом, придавая тексту дополнительный смысл.
В пространстве текста имя собственное, имеющее семантический подтекст, способствует его смысловой полимерности. Являясь одним из ведущих средств воплощения авторского замысла и сосредотачивая в себе внушительный по объему информационный пласт, оно становится одной из ключевых единиц текста.
Ономастическое пространство «Мертвых душ» является характерным выражением гоголевского своеобразного стиля, постичь который пытались многие отечественные исследователями, в частности, антропонимами в прозе Гоголя в той или иной мере занимались Б.М. Эйхенбаум, Ю.Н. Тынянов, Андрей Белый, Ю.В. Манн. Их исследования позволяют говорить о том, что этот текстовый пласт, несомненно, готовит для переводчиков немало трудностей. Известно, что Гоголь уделял большое значение присвоении имени своим персонажам и в его произведениях очень много выразительных и необычных имен даже для русского читателя, не говоря уж про современного. «Потребность бесконтрольно излиться звуковым посвистом буйствует эскадроном имен, отчеств, фамилий ... , которыми Гоголь штурмует нас ...»1 - так Андрей Белый экспрессивно, но точно обозначил гоголевский «антропонимический карнавал».
Анализ немецких переводов «Мертвых душ» показывает, что за исключением варианта 3. фон Радецки гоголевские имена в большинстве случаев подвергаются транслитерации, оставаясь неизменными и сохраняя тем самым этнокультурный компонент, но и не позволяя немецкому читателю прикоснуться к тонкой стилистической игре русского мастера, чьи имена главных персонажей поэмы стали в русском языке уже нарицательными.
Определенным своеобразием в этом отношении обладает перевод В. Казака, в комментариях которого ко второму изданию (1993) дается ассоциативный перевод имен, снабженный краткими замечаниями и предположениями. Так, автор комментария (Мартини) считает возможным, что имя «Селифан» образовано от лат. «Silvanus», т.е. Зильван (Сильван) - в древнеримской мифологии бог лесов, полей и стад. Часто этим именем обозначают пожилого, достойного любви человека, что очень спорно в контексте образа Селифана, характеристика которого Гоголем практически не прописана.
Имя Чичикова комментируется как фонетическая игра, редупликация и одновременно как аллюзивная ассоциация с романом Нарежного «Русский Жиль Блаз или приключения князя Чистякова», бытующая и в отечественном литературоведении. Фамилию Манилова Мартини производит от русского «манить» (нем. «locken, bezaubern»), указывая, что гоголевский прием «говорящих» фамилий относится к античным комедиям и в данном случае служит для иллюстрации персонажа, добивающегося дружбы и симпатии. Собакевич ассоциируется с «собакой» (нем. «Hund») в значении «сукин сын»; Ноздрев с «ноздрей» (нем. «Nasenloch») с удачным указанием на способность Ноздрева совать нос во все дела, иметь нюх на всякого рода аферы; с именем
Плюшкина связано несколько ассоциативных перекличек - «плюшка», т.е. пощечина, оплеуха или род круглой булочки из сдобного или слоеного теста, «плющ» или «плюш»; Коробочка соответственно с «коробочкой, ящичком». Последняя ассоциация как подстрочная сноска фигурирует и в переводе Радецки (ср. «Schachtelchen»).
Здесь же следует указать на часто встречающуюся подстрочную сноску к имени и отчеству Собакевича - «Михаил Семенович», в которых немецкие переводчики правильно угадывают намек на народное прозвище медведя, на которого так похож Собакевич и окружающие его предметы. Однако передача русских имен с отчествами в транслитерации всегда неудачное место в переводе, т.к. для немецкой культуры не свойственно употребление отчеств, особенно, это касается немецких читателей нынешнего поколения, практически не знакомых с этой культурной русской особенностью, поэтому гоголевские «Маклатура Александровна» или «Анна Григорьевна» звучат совсем чуждо. Вероятно, поэтому Хольм старательно избегает отчеств персонажей, опуская их при переводе или заменяя: если это имена чиновников, то он замещает их названиями должностей, а в случае с Чичиковым, нередко выступающим в тексте как «Павел Иванович», переводчик называет его «наш герой».
Имена единожды названных персонажей, которые не имеют значения для основного повествования, нередко в немецких версиях «Мертвых душ» не транслитерируются, а переводятся, как, например, в случае с Елизаветой Воробей, в варианте фон Радецки превращающейся в «Elizaveta Sperling» от нем. «Sperling»-«eopo6eu». Связанная с этим женским именем тонкая хитрость Собакевича может быть понятна в немецком языке только в том случае, если похоже измененная форма женского имени перейдет в мужскую, например, как в переводе Шафгоча «Elisavetus», но не как посредством «Elisavet» (Ottow, von Radecki, Eliasberg, Holm, Lobenstein, Wonsiatsky) или «Jelisavett» (Reim), которые грамматически порождают ассоциации в немецком все равно с женским, а не с мужским именем.
Имена, которые имеют возможность семантического толкования, как, например, Телятников, не переводятся ни в тексте, ни в примечаниях. Правда, есть несколько случаев, в которых семантическая мотивация и указания в тексте самим Гоголем провоцируют соответствующий перевод. Так, в седьмой главе возникают имена крепостных Еремея Карякина и Никиты Волокиты - «... эти, и по прозвищу видно, что хорошие бегуны» (С. 171). Имя первого крестьянина, возможно, произошло от выражения «на карачках» или же «корячиться», а слово «волокита» полисемантично и может означать «волокитство, затягивание» или же «бабник, волокита», т.е. авторский комментарий придает данным антропонимам ироничный оттенок.
Немецкие переводы в отношении упоминающейся этимологии и вышеназванной связи, в которой выступают эти имена, все же малоубедительны и в большинстве случаев не передают иронии автора, к тому же сужая значение слов. Ср.: Jeremej Rentier (букв. «Еремей-Бегун», von Radecki), Jeremej Klaftergang («Ермей Шаг в Сажень», Pfeiffer), Nikita Leichtfufi («Никита Быстроногий» или же «Никита Ветреный», Holm), Jeremej Langbein («Еремей Длинноногий», Holm), Nikita Reifiaus («Никита «Дать тягу», Schaffgotsch), Volokita, der den Madchen nachlauft («Волокита, волочащийся за девушками», Wonsiatsky). Хотя логика переводчиков понятна, т.к. речь идет о беглых крестьянах Плюшкина.
