Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Принципы формирования диалоговых межкультурных отношений в произведениях русской литературы 20-х годов XX века с. 27
1.1. История изучения диалога культур в рамках русской литературы в исследованиях отечественных филологов с. 27
1.2. К вопросу о понятии «русскоязычная литература» с. 64
1.3. Приемы установления межкультурного диалога в ранней советской литературе с. 68
Глава 2. Столкновение мира казацкой субкультуры с новыми социальными отношениями в «Донских рассказах» М.Шолохова и новеллах Вс.Иванова с. 93
2.1. Образ казака в «Донских рассказах» М.Шолохова с. 95
2.1.1. Языковая модель казацкого мира в новеллах Шолохова с. 100
2.1.2. Архетипы казачьей субкультуры в их столкновении с реалиями новой советской культуры в «Донских рассказах» М.Шолохова с. 110
2.2. Сибирский казак в сказовой новеллистике Вс.Иванова с. 135
Глава 3. «Диалог национальных культур» в цикле «Конармия» И.Э.Бабеля с. 147
3.1. Еврейский мир и принципы его построения в «Конармии» И.Бабеля с. 152
3.2. Образ казака и маркеры казацкой субкультуры в новеллах «Конармии» И.Бабеля с. 176
3.2.1. Принципы создания образа поликультурного пространства в новеллах «Конармии» с. 176
3.2.2. «Кровавый карнавал» и мир «Библейского покоя» в новеллах «Конармии» с. 196
3.3. Принципы совмещения различных национально-культурных традиций в рамках русского языка в «Конармии» Бабеля с. 202
Глава 4. Образ поликультурного мира в новеллистике Вс.Иванова и ЛЛеонова с. 218
4.1. Диалог национальных культур в прозе Вс.Иванова и принципы его построения с. 218
4.1.1. «Монгольский миф» в русской литературе и своеобразие его восприятия и изображения в новеллистике Вс.Иванова с. 229
4.1.2. Способы имитации жанра сказки и маркеры «сибирской» культуры в «Алтайских сказках» Вс.Иванова с. 228
4.1.3. «Корейский мир» русского писателя Вс.Иванова (на примере новеллы «Шо-Гуанг-Го, амулет великого города») с. 238
4.2. «Восточный мир» Леонида Леонова в новеллах «Туатамур» и «Холиль» с. 245
- История изучения диалога культур в рамках русской литературы в исследованиях отечественных филологов
- Образ казака в «Донских рассказах» М.Шолохова
- Еврейский мир и принципы его построения в «Конармии» И.Бабеля
- Диалог национальных культур в прозе Вс.Иванова и принципы его построения
Введение к работе
На протяжении многих лет литературоведы, фольклористы, культурологи разных стран стремились понять, какими путями шло развитие языков, культур, литератур; что заставляло «вклиниваться» образы одной национальной культуры в другую, видоизменяясь под воздействием законов чужого языка, как происходил «диалог» национальных культурных традиций в эстетическом поле литературы.
Создание поликультурной литературы на русском языке, на страницах которой формировался бы образ иного национального мира, началось еще в XIX веке. Однако русская культура и литература в XIX веке не ощущала себя равным партнером по отношению к культуре «чужой» нации (не европейской как равной или более «высокой», а к азиатской, сибирской, «чухонской» и пр.). Русская литература выполняла роль своеобразного проводника миссионерских, просветительских идей для «диких» народов, равноправного партнерства в диалоге не было. Был этнографический интерес к экзотике «чужого» мира, были попытки исследовать этот мир, но с позиции «старшего брата», и была граница между двумя мирами, двумя культурами, преодолеть которую ни Пушкин, ни Лермонтов, ни кто-либо другой (за исключением, может быть, только Н.Гоголя) в XIX веке не смогли в силу разных причин. Одна из них -неготовность к диалогу. В литературе XIX века были лишь попытки приблизиться к диалогу в рамках русской литературной традиции и языка.
Всплеск интереса к жизни представителей других этносов, стремление создать многонациональную и интернациональную картину мира более характерны для советской культуры и литературы. Не случайно возник и новый термин «русскоязычная литература», ибо после 1917 года советская литература стала носить не только национально-специфический, но и «пограничный» характер, когда «писатель мыслит в координатах одной национальной культуры, но на языке, в речевых формах другой национальной культуры» (Лейдерман, Н.Л. Русскоязычная литература - перекресток культур [Текст]/ Н.Л.Лейдерман// Русская литература XX-XXI веков: направления и течения. -Екатеринбург, 2005. - С. 50).
«Инородцы» заговорили в книгах о себе и своих традициях, но на русском языке. Перед писателями стоял довольно сложный вопрос: какими средствами, способами отобразить национально-культурную самобытность представителя «инонациональной» среды в рамках русского лингвокультурного поля литературы? У многих национальностей не было даже письменности, а следовательно, требовалось адекватно представить с помощью письменного слова чужого языка фольклорный уровень мышления национального героя художественного произведения. Как можно передать представления о мире, способы мирочувствования представителей одной национальности языком другой национальности? И вообще возможно ли с помощью русского языка запечатлеть предметно-чувственный мир другой культуры, отразить ее национальную самобытность? Не исказится ли «чужой» национальный мир, вступив в «диалог» с русской литературной традицией?
Писатели 20-х годов XX века в чем-то интуитивно, в чем-то осознанно пришли к пониманию возможностей «диалога культур» в рамках русского языка и способов отражения «инокультуры» в эстетическом поле русской литературы. Сегодня мы имеем много произведений, продемонстрировавших возможности билингволитературы.
Однако встает другой вопрос: как исследовать подобные произведения? Как сопоставить язык, мышление и ступени культурного развития представителей различных национальностей, нашедших отражение в литературе? Какой должна быть адекватная методика анализа поликультурных текстов?
В центре нашего исследования приемов и способов совмещения
различных культур в литературном тексте лежит понятие «межкультурный
диалог». Понятие «диалог» имеет в науке широкий диапазон: от философского
(А.Н.Веселовский, М.М.Бахтин), семиотического (Ю.М.Лотман),
культурологического (К.Гирц) до религиозного (М.Элиаде)1. Нас же интересует конкретно межкультурный диалог в рамках художественного текста. Онтологической базой для создания такого диалога может быть теория архетипов, разрабатываемая в трудах философов, филологов и лингвистов (К.Юнг, В.Гумбольдт, М.Элиаде, К.Гирц, Р.Н.Фрай, Е.Мелетинский, В.Топоров), ибо архетипы - «манифестации более глубокого слоя бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы и мотивы» (Юнг, К.Г. Архетипы коллективного бессознательного [Текст]/ К.Г.Юнг// Психология бессознательного. М., 1996. - С. 105). Будучи средством передачи опыта предков, архетип общечеловечен, но он имеет и национальную специфику.
Решая научную проблему создания методики анализа «пограничных» текстов, мы определяем ее актуальность, во-первых, возродившимся интересом к литературе 20-х годов XX века, необходимостью по-новому взглянуть на художественный материал этого времени прежде всего с точки зрения способов и приемов построения поликультурного пространства в рамках русскоязычного текста и, наконец, отсутствием методики анализа «диалоговых» межнациональных культурных отношений в литературном произведении; во-вторых, внелитературными аспектами: современная литература - отражение многих типологических черт нашей действительности, а решение так называемого «национального вопроса» на разных уровнях - от политического до культурного - одна из насущных задач Российского государства. Понять глубинные постулаты «другой» культуры, найти пути соположения различных национальных традиций в культурном поле государственного языка - одна из сложнейших задач современности. Изучение принципов построения поликультурного поля литературы, «межкультурного
1 Проблемами диалога занимались в социолингвистике (Л.Щерба, Л.Якубинский), литературной и философской герменевтике (Х.Гадамер), феноменологии (Х.Гуссерль, М.Мамардашвили), фундаментальной онтологии (М.Хайдеггер), литературоведении и семиотике (А.Аверинцев, Ю.Лотман), в основах коммуникации (А.Моль, Ю.Борев) и т.д.
диалога», как нам кажется, может играть существенную культурологическую роль.
Объект исследования, поэтика художественной прозы 20-х годов XX века с точки зрения специфики протекания межкультурного диалога в рамках русскоязычного текста.
Предмет исследования - одна из ведущих тенденций литературы 20-х годов - «диалог культур» в прозе русскоязычных писателей и семантика этого диалога (на примере произведений Л.Леонова, И.Бабеля, Вс.Иванова, М.Шолохова).
Цель работы - исследовать механизмы создания образа «инокультуры» в рамках русского литературного языка и выяснить семантику межкультурного диалога в русскоязычной литературе.
Для реализации цели намечены следующие задачи.
1. Выделить причины активного интереса писателей 1920-х годов к жизни
и культуре «чужого» этноса, формирования многонациональной литературы в
рамках русского языка и русской литературной традиции.
2. Проанализировать подходы к изучению поликультурных текстов и
«интернациональной литературы», способы создания методики анализа
«диалоговых» межкультурных отношений в трудах лингвистов и
литературоведов XX-XXI веков.
3. Разработать методику анализа поликультурных текстов.
4. Выделить и проанализировать разные типы образов «иного»
культурного мира в русскоязычных художественных текстах (от обращения к
национальным корням какой-то одной нации до создания образа близких в
типологическом отношении - в глазах русского читателя - национальных
миров).
5. Сосредоточив анализ на прозе М.Шолохова, И.Бабеля, Вс.Иванова и
Л.Леонова как на материале, наиболее репрезентативном с точки зрения
взаимодействия культур, апробировать возможности использования
разработанной нами методики как в «единичных» текстах, так и объединенных
в цикл, а также при исследовании любого диалогового текста, включающего в
себя различные культурные пласты.
Гипотеза: мы предполагаем, что, во-первых, именно после Октябрьской революции в литературе 20-х годов XX века в результате невиданной активизации контактов между разными национально-культурными традициями стал активно формироваться новый тип литературы - русскоязычная. Интерес литературы к национальному был обусловлен причинами как политического плана, так и собственно художественными. Русский язык стал базой для формирования литературы «пограничного» типа.
Во-вторых, писатели той эпохи смогли показать столкновение новых социальных идей (умозрительного) и древнейших, генетически заложенных культурных установок (коренного).
В-третьих, диалог национальных культурных традиций в рамках русскоязычной прозы способствовал не только интересу к жизни «инородцев»,
но и закладывал основы создания новой художественной реальности, включавшей в себя соположение различных фольклорных, мифологических и (если есть) литературных традиций, в конечном итоге формируя русские образы инонациональных миров.
Методологическая база исследования определяется его задачами и
спецификой изучаемого художественного феномена. Она предполагает
интегративность, синтезирование филологических, философских,
культурологических и лингвистических подходов, направленных на освоение концептуальных, эстетических поисков в русской литературе 20-х гг. XX века. Комплексный подход обеспечивается сочетанием сравнительно-исторического, структурно-семиотического и типологического методов анализа, распространённых как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении.
Научная новизна исследования обусловлена тем, что в нём впервые предпринимается попытка комплексного исследования диалога национальных культур в русской прозе 1920-х годов, выяснение семантики этого диалога, создание адекватной методики анализа «пограничной» литературы.
Теоретическая значимость исследования состоит в реализации нового, оригинального, системного историко-теоретического подхода (основанного на соединении культурологического, эстетического и собственно литературного контекстов) при изучении «пограничной литературы» на русском языке, включающей в себя разные национальные «образы мира» и «национально-культурный диалог» разных этносов.
Апробированные подходы, оригинальная методика и полученные результаты могут быть использованы при исследовании подобных художественных моделей в рамках мирового литературного процесса.
Практическая ценность работы заключается в том, что изложенные в ней наблюдения и выводы расширяют восприятие поликультурных текстов, написанных на одном языке, но создающих образы разных национальных культурных миров; исследованы принципы взаимодействия национальных миров в русскоязычной прозе; даются ключи к прочтению и пониманию таких явлений литературы.
Основные положения диссертации могут быть использованы в образовательной практике: положены в основание вузовских и школьных курсов по истории и теории литературы, культурологии; спецкурсов по проблемам анализа литературного произведения, творчеству отдельных писателей.
Апробация промежуточных и итоговых результатов диссертационного исследования проводилась на международных, российских и зональных конференциях, среди которых: Международная научно-практическая конференция «Литература в контексте современности» (Челябинск, 2002, 2004, 2007); Международная научная конференция «Россия и Восток: проблемы взаимодействия» (Челябинск, 1995); Международная научно-теоретическая конференция «Теоретические и методологические проблемы современного литературоведения и фольклористики» (Алма-Аты, 2007); Всероссийская научно-практическая конференция «Русская литература XX века: проблемы
изучения и обучения» (Екатеринбург, 2006, 2007, 2008); Всероссийская научная конференция «Лазаревские чтения» (Челябинск, 2001, 2003, 2006, 2008); Международная научная конференции «Иностранные языки и литературы: актуальные проблемы образования и науки» (Пермь, 2007, 2008, 2009); Международная научная конференция «Синтез в русской и мировой художественной культуре» (Москва, 2002) и пр.
Текущие результаты исследования были представлены и обсуждались на заседаниях кафедры современной русской литературы УрГПУ (Екатеринбург), кафедры РЯ и Л и МПРЯ и Л ЧГПУ (Челябинск).
Основное содержание диссертации представлено в монографии «Межкультурный диалог в малой прозе 20-х годов XX века» и ряде научных статей, посвященных исследуемой проблеме.
Основные положения, выносимые на защиту:
-
В многонациональной Российской империи объективно складывалось единое культурное пространство при приоритете русской культуры. Однако после Октября произошел процесс активизации и изменения национального сознания под воздействием революционной идеологии, а это привело к созданию целого направления в советской литературе: литература «пограничного» типа, поликультурная литература.
-
Русская литература оказалась в окружении «разноуровневых» литератур. С одной стороны, на нее влияли древнейшие мировые литературы, имеющие мощный культурный потенциал и традиции (немецкая, французская, польская и пр.), а с другой стороны, ее окружали только что сформировавшиеся, младописьменные литературы, стоящие едва ли не на мифологическом уровне своего развития (например, литературы народов Севера). Именно это «окружение» стало одним из важнейших факторов кристаллизации русскоязычной литературы как значимого, ощутимого пласта русской культуры.
Литература 20-х годов XX века запечатлела фрагментарность, «лоскутность» нового мира. Сказ, зафиксировавший и отразивший не только хаотичность нового времени, но и национальное, культурное и в какой-то мере сословное мировоззрение (герой из народной среды), и сказовый стиль стали наиболее удобной базой для изображения культурного самосознания представителей различных национальностей, для создания межкультурного диалога на страницах русскоязычных произведений.
-
В своих новеллах И.Бабель, Вс.Иванов, М.Шолохов и Л.Леонов на страницах своих произведений создавали своеобразный межкультурный «диалог», который осуществлялся на разных уровнях: 1) диалог субкультуры и культуры-домена, 2) диалог мира самобытной, древнейшей культуры и мира субкультуры; 3) создание образа «чужого» мира в рамках русского языка.
-
В своих произведениях вольно или невольно писатели показали крайнюю сложность практического воплощения одной из высших целей Октябрьской революции: объединения людей в интернационал; показали невозможность осуществления великой идеи мировой гармонии без учета глубоких
национальных первооснов, без взаимокоррекции с национальной системой ценностей, выработанной веками.
5. Методика анализа «пограничных» текстов, предложенная и апробированная на страницах данного исследования, построена на изучении принципов маркировки «чужой» культуры в рамках русскоязычного текста как на лексическом уровне («чужое» слово, включенное в текст, написанный на русском языке), так и на уровне «внутренней формы», когда архетипы «иного» национального сознания вклиниваются в пространство «чужой» культуры, создавая сложный диалог друг с другом.
Структура диссертации определяется поставленными целями и задачами. Работа состоит из введения, четырёх глав, заключения, библиографического списка (291 источник).
История изучения диалога культур в рамках русской литературы в исследованиях отечественных филологов
Вопрос о национальном своеобразии, особенностях национальных культур, языков, систем мышления и мировоззрения, нашедших свое воплощение в литературе, получил широкое распространение в науке: и в философии, и в лингвистике, и в культурологи, и в социологии, и в политологии. Однако в рамках литературоведения проблема взаимовлияния разных национальных культур в эстетическом поле одной национальной литературы стала рассматриваться более или менее целенаправленно только в XX веке. Это связано, конечно, с процессом формирования литератур народов СССР и массовым интересом писателей к жизни других наций и народностей.
При всей, казалось бы, многочисленности работ, посвященных взаимосвязи различных национальных литературных традиций, четко выделяется несколько линий исследований, но все они носят ярко выраженный идеологический характер.
Во-первых, в связи с массовым вхождением в русскую литературу представителей, других (возможно, ранее даже не имевших письменности) наций, и народностей со своими культурными представлениями о мире, со своими темами и проблемами, возникла необходимость вести разговор о специфике литератур народов СССР и интернационализме многонациональной советской литературы.
В 1920-е годы появляются отдельные статьи, касающиеся прежде всего роли русской литературы в формировании единства и дружбы народов СССР, как это было, например, в статьях С.Вельтмана .
Однако больший интерес представляют работы Б.Львова-Рогачевского «Новейшая русская литература» и «Русско-еврейская литература» . Пожалуй, впервые исследователь заговорил о «русскоязычной» литературе, причем, в качестве основного критерия для выделения «русскоязычных» писателей из массива писателей «русских» Львов-Рогачевский предложил следующий: говорить можно только о тех писателях, «которые выступали в русской литературе и знакомили с бытом, переживаниями и устремлениями родной им национальности» Подобный критерий можно принять с очень существенными оговорками, ибо исследователь говорит прежде всего о внешних факторах, не учитывая эстетических качеств, своеобразия подобного рода «симбиозных» произведений. Заслуга Б.Львова-Рогачевского заключается уже в том, что он впервые заговорил о возможности исследования «диалога культур» в рамках русской литературы.
Особый интерес исследователей литературы был связан с анализом творчества отдельных писателей, где на уровне упоминаний, замечаний говорилось о включении в канву художественного текста элементов национальной культуры. В этих работах (скорее литературно-критического, чем научного плана) речь не шла о создании приемов и методов анализа взаимовлияний различных национальных традиций в русской прозе или поэзии . В основном поднимался вопрос об интернационализме советской литературы. Эта довольно зыбкая научная категория использовалась очень активно в 50-60-х годах XX века .
В качестве одной из линий исследования интернационализма советской литературы становится изучение так называемой литературы «регионального» характера, то есть посвященной изображению того или иного региона страны в литературе . Авторы подобных работ не анализируют эстетические качества литературных произведений, включающих в себя элементы инонациональной культуры и быта, в основном их исследования носят перечислительный характер: где, у какого автора встречаются герои «иной» национальности, был ли автор литературного произведения в описываемой местности, когда и сколько времени. Отсутствуют даже элементы методики анализа принципов совмещения разных культур в границах литературного текста.
Отдельные работы литературоведов 1950-60-х годов посвящены исследованию собственно национальных литератур. В них авторы пытаются наметить отличительные черты той или иной национальной литературы, при этом не учитывая культурного диалога с литературой русской .
В 1970-80-е годы достаточно большое количество исследований посвящено изображению Востока и Средней Азии у советских писателей. В основном в подобных исследованиях проблема необходимости анализа взаимодействия различных культурных традиций в рамках одного текста ставилась, но не решалась
Образ казака в «Донских рассказах» М.Шолохова
М.Шолохов - писатель, до сих пор до конца «не расшифрованный». Его ранние новеллы, объединенные впоследствии в цикл, рассматривались и как поэтизация насилия, и как стремление «обелить» Советскую власть, опорочить старое казачество. Автору «Донских рассказов» предъявляли обвинения в «психозе ненависти», «романтике расстрелов», нравственной «глухоте», «идеализации методов насилия во имя высшей правды» .
Но Шолохов не столь односторонен и прямолинеен. Писатель искренне переживал трагедию донского казачества, стремился показать, как страшен идейный, социальный раскол. Однако «конфликт и сюжет раскола, смертельной борьбы двух станов был им преимущественно сфокусирован в лоно семьи и, как правило, разведен поколенчески: старшие — младшие, отцы — сыны... Более того - и это главное - время гражданского противостояния встает у него не как разгул стихийных народных сил, неистовых порывов, разудалых типов (как у многих гремевших тогда писателей от Артема Веселого, Всеволода Иванова до Бабеля, когда не знаешь, где кончается лихой разбойник-грабитель и убийца и начинается революционный боец), а как реальный ужас разделения народа, причем в самом, казалось бы, родственно-теплом его ядре - в семье; ужас распаленной ненависти, отце-сыно-братоубийства. И несмотря на то, что почти все рассказы Шолохова написаны как будто с позиции молодого поколения, посягнувшего на вековечные устои родной среды, здесь нет никакой романтики революции, «буя и хмеля» (как любил выражаться Александр Воронский), покрывающих все ее эксцессы, а есть глубинная народная трагедия» .
Революция разрушила не только быт станичной семьи, она посягнула на искоренение или изменение архетипов сознания казака, на то, что составляло самобытность казацкой субкультуры.
С первого же рассказа цикла «Родинка» вводится мотив убийства. Причем не просто убийства, а уничтожение самого дорогого: своего сына. Сына, сознательно противопоставившего себя казачеству и как социальному, и как культурному слою общества. Не случайно Николка Кошевой в анкете указывает, что он «землероб», а не казак, а само казачество воспринимается им как вражеская сила. И враждебность эта не сиюминутная, а выстраданная: Николка «до пятнадцати лет мыкался по работникам» и никто из казаков не помог мальчишке.
Революция - это время, когда разрушаются не только сословные, но и семейные узы. Древнейший сюжет убийства родной крови у Шолохова приобретает новую окраску. В древнем архетипе неузнавания родных запечатлен сюжет нового времени, времени без родственных «сил притяжения».
В «Родинке» отец не смог перенести смерти сына, может быть, потому, что не собственная воля заставила Кошевого стать бандитом. Писатель четко показывает, что путь казака не определялся только его желанием: «Семь лет не видал атаман родных куреней. Плен германский, потом Врангель, в солнце расплавленный Константинополь, лагерь в колючей проволоке, турецкая фелюга со смолистым соленым крылом, камыши кубанские, султанистые, и - банда» .
С другой стороны, Кошевой выступает (как может) против Советской власти, указом 1918 года лишившей его казачьего звания и казачьих привилегий. Казачья гордость заставляет атамана взяться за оружие и выступить против «иногородних», «проводящих» в его станице революционные «преобразования».
В жажде мести Кошевой не обращает внимания, что воюет против своих же сельчан. Для него тот, кто с оружием в руках уничтожает комиссаров, — казак, тот, кто защищает новую власть, - нет. Подспудно понимая, что все идет не так, как должно, атаман Кошевой «дня трезвым не бывает», а в бою вся его усталость и неприкаянность превращаются в ненависть к тем, кто, как он считает, не дает ему вернуться домой.
Шолохов четко зафиксировал, насколько момент узнавания в убитом красном командире сына перевернул душу Кошевого. Даже скорость движения, порывистость действий у атамана резко меняются. Если сразу после убийства он зол, стремится быстрее избавиться от необходимости раздеть мертвого («соскочил атаман, бинокль с убитого сдернул, глянул под ноги, дрожавшие мелким ознобом, оглянулся и присел сапоги снять хромовые с мертвяка. Ногой упираясь в хрустящее колено, снял один сапог быстро и ловко.
Еврейский мир и принципы его построения в «Конармии» И.Бабеля
Логос русского народа, как заметил Г.Гачев, это не только Дорога, но и «песня, поэзия, мат, блатной язык - и безмолвие»." Характерно, что во многом у евреев и казаков эти понятия противопоставлены. Мат в основном связан с опошлением процесса зачатия и рождения, следовательно, самой «уязвимой» в матерщине становится мать. Для еврейской культуры, обожествлявшей Мать как символ продолжения рода, символ жизни, подобный цинизм по отношению к дающей жизнь невозможен. Как невозможна и громкая раздольная Песня. Еврейская манера исполнения, скорее, камерная. Для казака добавляется в этот семантический ряд и занимает едва ли не ведущие позиции и другой символ - Конь.
Сказовая форма повествования, использованная Бабелем при создании большинства своих новелл, дала возможность не только предоставить слово казаку в качестве рассказчика («Жизнеописание Павличенки...», «Конкин», «Соль», «Измена»), но и совместить две точки зрения Лютова и казака («Солнце Италии», «Письмо», «Прищепа», «История одной лошади», «Эскадронный Трунов» и пр.). Смена рассказчиков и выражаемых ими точек зрения позволила запечатлеть самобытный мир казачества, и показать процесс «вхождения» в этот мир еврея Лютова.
Уже в новелле «Мой первый гусь», фактически открывающей историю взаимоотношений Лютова и казаков, квартирьер четко рисует схему поведения, при которой только и возможно подобие взаимопонимания между казаком и очкастым интеллигентом: «Канитель тут у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия - из него здесь душа вон. А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда вам от бойцов ласка.. ,» .
Столь яростное неприятие очков и учености лежит в глубинных корнях казачества. Ученый человек не воин. Учиться можно и должно только военному делу. С другой стороны, казачество всегда было в некоторой оппозиции к государству. И противостояние государственной политике в области грамотности было своеобразным делом чести. См., например, историческую песню «Отказ казаков от подписки»: От царя пришел указ, В год учить детей три раз. Старики же отвечали, Громким голосом кричали: «Не желам принять ученье,
Лучше пойдем на мученье!»
Грамотность ассоциировалась казаком с одной стороны, с материальным достатком, который достается не тяжелым ежедневным физическим трудом, а с другой - с изнеженностью, с образом «маменькиного сынка», не способного постоять за себя и свою родину. Это нашло отражение и в казачьем фольклоре:
Мы не сынки у маменьки В помещичьем дому — Мы выросли во пламени, В пороховом дыму («Конная Буденного» ) .
(Ср. еврейское: «Невежда не может быть праведным» (Авот, 2:5)). Поэтому появление Лютова в очках, да еще кандидата прав, ученого человека в казачьей среде заставило не только активизироваться личному неприятию, но и спровоцировало своеобразный национально-культурный антагонизм. Когда начдив узнает, что Лютов грамотный, закончил университет, когда он кричит ему: «Ты из киндербальзамов... и очки на носу», когда восклицает: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки» ,- он ведет себя так, как это свойственно многим казакам, за спиной которых стоит веками копившаяся ненависть к дворянству и интеллигенции, получившим хорошее образование, и евреям.
В отличие от «мертвого» еврейского мира казачий мир описан в «Конармии» играющим красками, переливающимся, живым, но и отнимающим жизнь без сожаления и рефлексии.
Поняв нехитрую философию казака, Лютов совершает ритуальное убийство гуся, за что и оказывается причисленным к «своим» казаками. Но этот мир пока еще чужд рассказчику, с молоком матери всосавшим основную заповедь: «Не делай ближнему того, чего себе не желаешь» (Шаб., 30-31). Культурные и моральные ориентиры не нашли соединение в душе Лютова, не случайно новелла завершается признанием Лютова в «раздвоенности»: «Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло» .
Характерно, что первая часть этой фразы даже в языковом оформлении отражает первый шаг Лютова к другому миру, по которому ходят «женщины и кони», а вторая явно стилизована под высокий библейский слог.
Невольное противостояние традиционных культурно-национальных постулатов морально-этического характера Лютова и философии безграмотного казака, во многом живущего лишь ежеминутными порывами души и тела, заметно даже в новеллах, написанных от имени конармейца. Например, в «Письме» рассказ Васьки Курдюкова обрамляется комментарием Лютова, причем повествование рассказчика лишено индивидуальных черт, в речевом плане оно обезличено, чтобы на этом фоне создать своеобразный казацкий сказ. Васька продиктовал письмо Лютову. Изначально слово было устным, и в новелле Васькин рассказ стилизован под устный монолог повествовательного типа.
Курдюков использовал традиционные фольклорные жанры присказки, пословицы, маркирующие сознание человека из крестьянско-казачьей среды и отражающие национально-культурные символы: «...нижающе вам кланяюсь от бела лица до сырой земли»; «я принимал от них страдание, как спаситель Иисус Христос»; «но только правда она себе окажет» и пр. Используется и прием фольклорной гиперболизации: «потом мы начали гнать генерала
Диалог национальных культур в прозе Вс.Иванова и принципы его построения
В 1922 году Л.Леонов написал три рассказа на восточную тему: «Уход Хама», «Халиль» и «Туатамур». Они не включаются в единый цикл, но именно эта «связка» помогает понять те принципы, которыми руководствовался писатель при создании образа мира «восточной культуры», для русского читателя наполненного тонкой лестью, необычайной жестокостью и коварством, пьянящей сладкой любовью.
Как признавали современники Л.Леонова, в частности известный в 1920-е годы издатель М.В.Сабашников, писатель не пользовался при написании своих новелл ни Библией, ни Кораном. Даже если текст этих книг ему был знаком, то прямого цитирования писатель практически не допускал .
А это позволяет нам говорить о целостном восприятии модели мира восточной культуры, не имитации стиля восточной поэзии и прозы, а внутреннем постижении типа культуры, создании образа «чужого» мира, резко отличного от мира русской культуры, индуктированной в тексте языком.
В русской литературе есть свой восточный «мир», наполненный сладострастием любви и жестокостью битв (вспомним хотя бы произведения писателей XIX века, посвященные миру ислама: Г.Державин «Видения мурзы», С.Глинка «Суюмбека», А.Пушкин «Подражания Корану», «Кавказский пленник», И.Козлов «Стансы на Кавказ и Крым», В.Жуковский «Песня араба над могилою коня», А.Грибоедов «Хищники на Чегеме», А.Бестужев-Марлинский «Аммалат-бек», «Вечер на Кавказских водах в 1824 году», «Мулла-Кур», А.Муравьев «Песнь дервиша», «Бахчисарай», Н.Некрасов «Турчанка» Я.Полонский «Магомет» цикл «Сазандар», А.Фет «Из Гафиза», «Одалиска» и пр.).
Этот мир экзотики вступает у Леонова в диалог с русскими образом мира, носителем которого является литературный автор. Следовательно, корректировка автором (носителем русского языка) рассказчика (представителя т.н. «восточной, азиатской культуры») - существенная деталь леоновских рассказов.
Так, самое начало сказа «Халиль» - явное обращение рассказчика к слушателю: «Дай мне чубук и кофе, или кинь серебряный грош на коврик мне, или тихое салям скажи мне, если ты торгуешь керманским тмином, или льстивыми месневи, или крупинками мудрости твоей,- я подарю тебе четырнадцать касыд про Халиля, о котором не осталось памяти в сердцах людей, ибо он не проливал чужой крови, и не раздавливал чужих сердец 386 напрасными мечтами, и не строил лишних городов» .
Фактически рассказчик в самом начале повествования лишает своего героя романтического ореола: его дела не принесли славы ни самому Халилю, ни его роду. Перед нами вольное изложение восточной легенды о бесплотности желаний. Луна как символ недостижимого, ибо она принадлежит миру ушедших предков, становится объектом любовного томления Халиля. Стремясь достичь недостижимого, Халиль совершает множество ненужных поступков.
Рассказчик сочувствует своему герою, в двух случаях даже передает ему слово (в «Большой любовной касыде Халиля» и в «Малой любовной касыде Халиля»). Ситуация не кажется повествователю аномальной. Однако сатирический характер повествованию придает несовпадение восприятия одних и тех же событий восточным рассказчиком и русским читателем: пышность и витиеватость манеры рассказчика изъясняться приходит в столкновение с предметным мышлением читателя.
Например: «а старики ехали, блестя глазами, как сосуды с драгоценным римским вином, надменные и неподвижные, потому что боялись расплескать мудрость, везомую к Халилю [выделено мной — А.П.]» или «когда, ударяемого по спине, вытолкали Ахлат-бабу, вошел поступью павлина Изеддин из Маджара. Он прямо стал говорить, не стуча себе в лоб, как другие, г 3 87 чтобы разбудить спягцую там мудрость [выделено мной — А.П.]» и пр.
Авторский голос проявляется только тогда, когда требуется показать абсурдность ситуации, несоответствие внешней атрибутики внутреннему смыслу жеста или поступка. Не случайно обратился Леонов к жанру касыды.
«Касыда (касида; по-арабски - «целеустремленная») - своеобразная ода, имеющая обязательную вступительную часть (насиб), сюжет которой обычно непосредственно не связан с ее основным содержанием. Касыда, в отличие от оды, может быть направлена не только к возвеличению, но и к уничижению рода, племени или отдельного лица, которому посвящена, то есть может выполнять роль сатиры - хаджвия. О популярности этого жанра среди арабов говорит легенда, по которой десять лучших касыд были отобраны и, красиво написанные, подвешены в Каабе.
Жанр касыды известен также в тюрко- и ираноязычной поэзии» . Именно в сатирическом плане использует касыду Леонов.
Обращаясь при создании касыд к средствам русского языка, Леонов щедро сдабривает свое повествование иноязычной лексикой. Естественно, часть понятий, знакомых русскому читателю, легко восстанавливаются из текста или контекста (например, мечеть, чалма, намаз и пр.), но большая же часть восточной лексики, создающей языковой образ «иного» мышления, «иного» культурного склада, остается вне ее полного осознания читателем (но не слушателем); что, однако, не мешает воспринимать суть текста, служит как бы его украшением. Например: «кричат муэдзины над Хератом.
Ты, когда расстилаешь на плоской кровле коврик для намаза, гляди в небо. В нем развернута звездная книга, а в ней все написано: и когда потухнет звездный щит Симака, и когда в Самарканде умрет Шахрох, и когда лопнет копыто Хюсейнова жеребца, и когда пламень разотрет твое тело быстрыми ладонями в золу» или «кричат с дворцовой кровли Халилевы трубы, и среди них огромная одна. Это она гремела, когда поганый Хулагу раздавил веселый Аламут и зеленую твердыню Дженашека, когда огонь пожирал Сенамарову мечеть, когда тысяченожка укусила Халилева отца, правоверного»
