Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Формирование метафизического стиля в поэзии И. Бродского 1960-х годов 15
1. Влияние английской метафизической поэзии на творчество И. Бродского: проблема «встречного течения» 15
2. Истоки восприятия творчества Дж. Донна И. Бродским и «Большая элегия Джону Донну» 25
3. Бродский как читатель англоязычной поэзии.Период ссылки в Норенскую 35
4. Переводы метафизической поэзии как этап в освоении метафизического стиля 42
5. Работа над созданием метафизического стиля в подражаниях английской метафизической поэзии 52
Глава II. Метафизический стиль в зрелой поэзии Бродского 80
1. Метафизический текст в поэзии Бродского после 1970 года и поиски авторского стиля 80
2. Жанр погребальной элегии в творчестве Бродского 100
3. Специфика метафизического стиля в позднем творчестве Бродского 122
Заключение 129
Библиографический список 131
- Истоки восприятия творчества Дж. Донна И. Бродским и «Большая элегия Джону Донну»
- Переводы метафизической поэзии как этап в освоении метафизического стиля
- Метафизический текст в поэзии Бродского после 1970 года и поиски авторского стиля
- Специфика метафизического стиля в позднем творчестве Бродского
Введение к работе
Поэзия Иосифа Бродского - одно из самых ярких явлений в русской литературе XX века. Свидетельством неослабевающего внимания к его творчеству являются посвященные поэту фильмы, передачи, постоянно издаваемая и переиздаваемая литература мемуарного, характера, а также специализированные научные конференции и сборники научных статей. У исследователей творчества Бродского особый интерес вызывает проблема межтекстовых связей в его поэзии, что в значительной мере обусловлено неотрадиционалистскими взглядами поэта на творчество, установкой на «завоевание традиции». Традицию Бродский понимал широко. В его поэзии присутствуют следы влияния русской, английской, польской, испанской, литовской поэзии. На сегодня наиболее исследованным является влияние русской традиции.
Среди англоязычных источников творчества поэта называют поэзию У.Х. Одена, Р. Фроста, Т.С. Элиота, очень часто к ним добавляют английского поэта и проповедника XVII века Джона Донна. Включение имени последнего в число поэтов, «сформировавших» Бродского, было во многом спровоцировано самим Бродским. Его слава началась с «Большой элегии Джону Донну». Стихотворение считается одним из поэтических текстов, наиболее значимых для раннего Бродского, заслуживших похвалу Анны Ахматовой. Название элегии выносилось в заглавие ряда изданий Бродского за рубежом. Как наследник Донна и других английских поэтов-метафизиков поэт позиционировался в предисловии к книге Бродского «Остановка в пустыне», изданной в 1970-м году в Америке. После эмиграции Бродского одним из самых частых вопросов интервьюеров о творчестве стал вопрос о влиянии «школы Донна». Сам Донн занимает в своеобразном литературном пантеоне Бродского такое же место, как Анна Ахматова, Марина Цветаева, Уистен Хью Оден.
Проблема влияния английской метафизической поэзии не раз затрагивалась в научных исследованиях, посвященных творчеству Бродского. Одним из первых на нее указал М. Крепе: «Настоящей школой поэзии для Бродского оказалась не Цветаева и даже не русская поэтическая традиция, а английские поэты-метафизики XVII века: Джон Донн, Джордж Герберт, Ричард Крэшо и Эндрю Марвелл»1. О Бродском как о поэте-метафизике писал Дэвид Бетеа (David Bethea) в своей книге «Иосиф Бродский и сотворение изгнания» («Joseph Brodsky and the Creation of Exile», 1994). В статьях «О Джоне Донне и Иосифе Бродском» и «Бродский и метафизическая поэзия» на эту тему высказывался Вяч. Вс. Иванов. Интерес Бродского к поэтам-метафизикам рассматривал как часть общекультурного процесса восприятия барокко и увлечения барочной эстетикой Дэвид Макфадиен (David MacFadyen) в своей работе «Иосиф Бродский и барокко» («Josef Brodsky and baroque», 1998). Некоторые текстовые совпадения между стихами Джона Донна и Иосифа Бродского обнаружил А.В. Нестеров в статье «Джон Донн и формирование поэтики Бродского: за пределами "Большой элегии"» (2000).
'Крепе М. О поэзии Иосифа Бродского. - СПб.: Звезда, 2007. - С. 24.
Значение английской метафизической поэзии XVII века для поэтического творчества Бродского уже более десяти лет привлекает внимание авторов диссертационных исследований. В частности, факт влияния поэтов-метафизиков и в целом литературы барокко на эволюцию поэзии Бродского периода до эмиграции отмечал в своей диссертации «Поэтическая эволюция Иосифа Бродского в России (1957-1972)» (1996) В. Куллэ. Восприятие поэзии Джона Донна в рамках восприятия Бродским иной языковой традиции является одним из исследовательских сюжетов в диссертациях К.С. Соколова «И. Бродский и У.Х. Оден: К проблеме усвоения английской поэтической традиции» (2003) и Н.С. Гавриловой «Англо-американский мир в рецепции И. Бродского: Реальность, поэзия, язык» (2007).
Особое место в истории научного осмысления проблемы восприятия Бродским английской метафизической поэзии XVII века занимает статья И.О. Шайтанова «Уравнение с двумя неизвестными. Поэты-метафизики Джон Донн и Иосиф Бродский» (1998). В этой статье последовательно (хотя и кратко) раскрывается то, как опыт поэтов-метафизиков проникал в поэзию Бродского -начиная от работы над переводами и заканчивая относительно поздним стихотворением «Горение», которое обнаруживает рвою близость к любовным элегиям Донна. Особенно важной представляется сформулированная Шайтановым мысль о том, что Бродский куда более близок метафизикам в своих оригинальных стихах, чем в переводах Донна, которые являют собой скорее первый опыт знакомства с метафизической поэзией.
Шайтанов говорит о «колеблющейся неясности такого определения», как поэт-метафизик, по отношению к Бродскому. Неясность эта вызвана рядом причин. Выражение «поэт-метафизик» впервые встречается у Джордано Бруно по отношению к Филипу Сидни, предшественнику английских метафизических поэтов. Джон Драйден в «Рассуждении касательно первоначального состояния и дальнейшего развития сатиры» («A Discourse Concerning the Original and Progress of Satire», 1693), говоря о поэзии Донна, употреблял слово «метафизика» в значении ироническом и полемическом. Ту же коннотацию имеет выражение «метафизические поэты» в эссе «Жизнь Каули» («Life of Cowley», 1781) Сэмюеля Джонсона. В результате, определение «метафизическая» оказалось закреплено за поэзией «школы Донна», но при этом не несло никакого определенного смысла. Применительно к русской литературе эта неясность только возрастает, так как в русской литературоведческой традиции понятие «поэты-метафизики» возникло относительно недавно и применяется пока несколько сумбурно. По замечанию Крепса, «поэт-метафизик воспринимается по-русски как синоним выражения поэт-философ»2. Обычно уточняют, что метафизик - не просто философ, но религиозный философ, а значит, поэт, пишущий на религиозные темы. Очевидно, подобное понимание термина в немалой степени вызвано основным, аристотелевским значением слова «метафизика». Следование по этому пути, развертывание сюжета «Бродский как религиозный поэт-философ» уводит нас от понимания характера и сущности влияния английской метафизической поэзии на
2Там же. С. 25.
творчество Иосифа Бродского. Поэтому более продуктивным для изучения поэтики Бродского представляется предложенное И.О. Шайтановым понятие «метафизический стиль». В статье «Метафизики и лирики» исследователь указывает, что «метафизическая поэзия по происхождению понятия и по своей сути - явление преимущественно языковое, стилистическое». Этот подход соответствует позиции, которую занимал сам Бродский. Он говорил Соломону Волкову: «Разница между метафизиками и неметафизиками в поэзии - это разница между теми, кто понимает, что такое язык (и откуда у языка, так сказать, ноги растут), и теми, кто не очень про это догадывается. Первые, грубо говоря, интересуются источником языка. И, таким образом, источником всего. Вторые - просто щебечут»4.
На сегодня термин «метафизический стиль» уже достаточно закрепился в
отечественном литературоведении, правда, применительно к поэзии англоязычной.
Традиция его употребления по отношению к разновременным поэтическим
явлениям восходит к Дж. Данкену и его книге «Возрождение метафизической
поэзии. История стиля с 1800 года по наше время» (Duncan J. Е. The Revival of
Metaphysical Poetry. The History of a Style, 1800 to the Present. Minneapolis, 1959).
Данкен распространяет понятие "метафизический стиль" на английскую и
американскую поэзию разных эпох, сложившуюся под непосредственным
влиянием английских поэтов «школы Донна». В связи с творчеством Иосифа
Бродского о метафизическом стиле сказал И.О. Шайтанов. ..,,.
Перевод вопроса из области поиска отдельных реминисценций в область поэтического языка позволяет как конкретизировать проблему, сведя ее к литературному влиянию, так и расширить область исследования, включив в,него многие поэтические произведения Бродского, не содержащие прямых реминисценций к поэзии Донна, Герберта или Марвелла, но близких к ним на уровне стиля. Специфика восприятия Бродским "метафизической" традиции в поэзии является объектом исследования в настоящей работе. Метафизический стиль определяется в соответствии с исследовательской традицией, представленной X. Гарднер, Дж. Данкеном, И.О. Шайтановым. Среди свойств метафизического стиля необходимо назвать сложную метафору-кончетто, остроумно соединяющую «далековатые понятия», переход к «говорному» стиху, «крепкую строку» («strong line»), острую современность языка.
Актуальность исследования, с одной стороны, обусловлена тем, что на рубеже XX-XXI веков метафизический стиль в поэзии сделался популярным предметом диссертационных исследований, каковым является и сегодня. Проблема формирования и функционирования метафизического стиля в русской поэзии изучена далеко недостаточно. С другой стороны, актуальность настоящего исследования обусловлена острым интересом к восприятию метафизической традиции И. Бродским и феномену метафизического стиля в его творчестве.
3 Шайтанов И. О. Дело вкуса: книга о современной поэзии. - М.: Время, 2007. - С. 86.
4 Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. - М.: Независимая газета, 1998. - С. 292.
Материалом исследования является русская поэзия Бродского, сопоставляемая с творчеством поэтов-метафизиков Джона Донна, Джорджа Герберта, Эндрю Марвелла, Томаса Кэрью и др. Дополнительным источником служит эссеистика Бродского, а также его многочисленные интервью, беседы, воспоминания современников.
Цель диссертационного исследования состоит в описании и изучении процесса усвоения метафизического стиля и дальнейшей трансформации его как составной части поэтического языка Иосифа Бродского.
Цель исследования определяет его задачи:
исследовать влияние английской метафизической поэзии на творчество И. Бродского;
исследовать специфику усвоения Бродским метафизической традиции;
изучить процесс формирования метафизического стиля в поэзии Бродского в его основных этапах;
выявить основные составляющие метафизического стиля в поэзии применительно к поэтике И. Бродского;
изучить феномен метафизического стиля в поэзии И. Бродского на материале произведений зрелого периода.
Методология исследования основана на работах русской филологической школы и, прежде всего, русских формалистов. Главным источником метода являются работы Ю.Н. Тынянова, при этом учитываются и работы других основоположников формализма, таких как Б.М. Эйхенбаум и В.М. Жирмунский. Наиболее релевантной для настоящего исследования является разработанная формалистами теория литературной борьбы и представление о жанре как о подвижной, смещающейся категории. Так как настоящее исследование посвящено проблеме поэтического языка и стиля, то теоретической базой его является работа Юрия Николаевича Тынянова «Проблема стихотворного языка» (1924). Также плодотворными представляются описанные Тыняновым в статье «Тютчев и Гейне» (1922) понятия «генезис» и «традиция», хотя перенос этих понятий на Бродского и поэтов-метафизиков требует определенной осторожности.
Работа выполнена в русле исторической поэтики. Особое значение для исследования имеет сравнительно-исторический метод, который применяется с опорой на идеи и представления, сформулированные в трудах А.Н. Веселовского.
В понимании метафизического стиля важными являются работы Дж. Данкена, X. Гарднер, И.О. Шайтанова, О.И. Половинкиной.
В работе с поэтическим текстом задействованы идеи и методы литературного анализа, описанные в стиховедческих и историко-литературных трудах МЛ. Гаспарова.
При анализе творчества Бродского привлекается обширный исследовательский материал как отечественных, так и зарубежных специалистов (В.П. Полухина, Л. Лосев, В. Куллэ, Д.М. Бетэа, М. Крепе, К.С. Соколов, Д.
Макфадиен и др.).
Положения, выносимые на защиту:
1. Усвоению опыта поэтов-метафизиков способствовала общая
ориентация творчества Бродского на традицию, а также характерный для
русского литературного сообщества 1960-х годов интерес к англоязычной
литературе вообще;
2. Знание Бродским поэзии английских поэтов-метафизиков было весьма
обширным и не ограничивалось творчеством двух-трех центральных фигур
этого направления;
-
Переводы Джона Донна и Эндрю Марвелла явились для Бродского не ординарной переводческой работой, а творческим поиском русскоязычного стилистического эквивалента, осмыслением композиционных и языковых особенностей английской метафизической поэзии XVII века, и, в конечном итоге, важным этапом формирования метафизического стиля в его творчестве;
-
В переводах Донна, выполненных Бродским, а также поэтических вариациях на темы Донна в качестве стилистического ключа избирается поэтическая традиция, восходящая к поэзии Гаврилы Романовича Державина;
-
Влияние Донна и поэтов-метафизиков не ограничивается только стихотворениями, содержащими отсылки к их творчеству, но стало составной частью оригинального авторского стиля Бродского.
Научная новизна работы. Об отдельных элементах метафизического стиля в поэзии Бродского писали И.О. Шайтанов, М.Б. Крепе, К.С.Соколов, Д. Макфадиен. Однако как целостный феномен метафизический стиль в поэзии И. Бродского исследуется впервые. Впервые предпринимается и детальное, с обращением к пометам на полях изданий английских поэтов-метафизиков, изучение выполненных Бродским переводов английской метафизической поэзии, а также реконструкция истории прочтения этих поэтов Бродским.
Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что она вносит вклад в дальнейшую разработку понятия «метафизический стиль» в поэзии.
Практическая значимость исследования заключается в том, что полученные результаты могут стать базой для дальнейшего изучения поэтики Бродского, а также использоваться при разработке вузовских учебных курсов истории русской литературы XX века, истории зарубежной литературы XVII века, анализа поэтического текста, а также спецкурсов и спецсеминаров по истории русской поэзии.
Соответствие содержания диссертации паспорту специальности, по которой она рекомендуется к защите. Диссертация соответствует специальности 10.01.01 «Русская литература». Диссертационное исследование выполнено в соответствии со следующими пунктами паспорта специальности: п. 2. История русской литературы XVIII века; п. 4. История русской литературы XX-XXI веков; п. 7. Биография и творческий путь писателя; п. 8. Творческая лаборатория писателя, индивидуально-психологические особенности личности и ее преломлений в художественном, творчестве; п. 9. Индивидуально-писательское и типологическое выражения жанрово-стилевых особенностей в
их историческом развитии; п. 17. Взаимодействие русской и мировой литературы, древней и новой; п. 18. Россия и Запад: их литературные взаимоотношения.
Апробация диссертации. Результаты работы докладывались на следующих конференциях: на конференции XXI Пуришевские чтения (Москва, апрель 2009 г.), на конференции «Ссылка в Норенскую в жизни и творчестве Иосифа Бродского» (Коноша, сентябрь 2009), на VIII—й конференции «Художественный текст и культура» (Владимир, октябрь 2009), на конференции XXII Пуришевские чтения (Москва, апрель 2010), на международных юбилейных чтениях «Иосиф Бродский и Россия» (Санкт-Петербург, май 2010), на конференции на международной научно -исследовательской конференции «Иосиф Бродский в XXI веке» (Санкт-Петербург, май 2010), на IX конференции «Художественный текст и культура» (Владимир, октябрь 2011).
Структура работы определяется поставленными задачами и исследуемым материалом. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка, включающего 193 наименования.
Истоки восприятия творчества Дж. Донна И. Бродским и «Большая элегия Джону Донну»
Репутацией поэта метафизического стиля Иосиф Бродский во многом обязан стихотворению «Большая элегия Джону Донну». Без анализа этого текста трудно себе представить литературоведческое исследование, описывающее рецепцию Бродским англоязычной поэзии. В многочисленных интервью поэта стихотворение также является центром, вокруг которого строится разговор о влиянии Джона Донна. При этом совершенно очевидно как стремление интервьюеров—начать—разговор о Донне именно с эхого_ произведения, так и стремление Бродского говорить о влиянии Донна вообще -на уровне строфики и композиции. Для поэта характерен следующий ход мысли: «Единственное, чему я у Донна научился, - это строфике. Донн, как вообще большинство английских поэтов, особенно елизаветинцев - что называется по-русски “ренессанс”, - так вот, все они были чрезвычайно изобретательны в строфике» [15, С. 126].
Одно из первых препятствий на пути к пониманию того, какое место в действительности занимает стихотворение в истории восприятия поэтом Донна, - это противоречивые сведения о степени знакомства Бродского с его поэзией и прозой в то время. В интервью Игорю Померанцеву он говорит: «Я сочинял это, по-моему, в шестьдесят втором году, зная о Донне чрезвычайно мало, то есть практически ничего. Зная какие-то отрывки из его проповедей и стихи, которые обнаружились в антологиях» [15, С. 161]. В более позднем интервью Д.М. Томасу он скажет: «Не, это стихотворение целиком основано на знаменитом эпиграфе к хемингуэевскому «По ком звонит колокол». У меня было какое-то представление о том, кто такой Джон Донн; я знал, что он был проповедником, поэтом и т.д. Но читал я его не много. Мне казалось, что я более-менее все это понимаю» [15, С. 188].
Исследователями творчества Бродского многократно ставилось под вопрос столь неглубокое знание поэтом творчества Донна на момент написания «Большой элегии». Тому были некоторые биографические свидетельства. Так, С.С. Шульц вспоминал: «Мы вышли вместе из ВНИГРИ после того вечера. Я обещал принести ему книжку Джона Донна, точнее американскую антологию английских поэтов XVII века, где было много стихов Донна» [164, 76]. Воспоминание это относится к 1961 году. Михаил Мейлах в свою очередь утверждал, что «еще до ссылки Бродский особо отмечал антологию английской поэзии, вышедшую в середине тридцатых годов, так называемую “Антологию Гутнера”, хотя составлена она была Святополком-Мирским ... Эту ему в шестьдесят третьем году на день рождения» [24 с. 159]. «Большая элегия...» датирована 7 марта 1963 года, а антология была подарена 24 мая, но Мейлах указывает, что Бродский познакомился с этой антологией до того, как она ему была подарена. Эти воспоминания никак не противоречат факту крайне поверхностного знания Донна Бродским, так как там же Мейлах говорит, что Бродский в те годы плохо знал английский. Еще более резко об этом писал в своих дневниках К.И. Чуковский: «Его любовь к английской поэзии напускная, ибо язык он знает еле-еле» [167, с. 383-384], причем запись эта относится к 6 января 1966 года, когда Бродский уже работал над переводами Донна. «Русский» же Донн в те годы практически не существовал, к примеру, он, разумеется, отсутствовал в упомянутой выше «Антологии новой английской поэзии», составленной Гутнером и Святополком-Мирским. Стоит, правда, уточнить, что в этой антологии были поэты, сформировавшиеся под влиянием метафизической поэзии, например, Т.С. Элиот. Нет никаких оснований подвергать сомнению высказывания Бродского о крайне поверхностном знании поэтических текстов Донна на момент создания «Большой элегии...». Все приведенные выше свидетельства говорят лишь о наличии такого знания, но никак не о его глубине.
Тем не менее в тексте «Большой элегии Джону Донну» исследователями выделялись возможные текстовые совпадения и реминисценции к текстам Донна. Но сомнения не вызывает лишь подсказанное самим Бродским текстовое заимствование: сравнение жизни с островом, а океана со смертью:
Жизнь, она как остров твой.
И с Океаном этим ты встречался:
Со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой.
Оно восходит к тому фрагменту «Обращения к Господу в час нужды и Хемингуэем в качестве эпиграфа для романа «По ком звонит колокол». Все прочие указания на заимствования у Донна не убеждают. Приведем два примера.
Дэвид Ригсби (David Rigsbee) выделяет в качестве одного из центральных мотивов стихотворения параллель глубокий сон/смерть [193, с. 24]. По его мнению, этот мотив «сверхъестественно глубоко сна» («supernaturally deep sleep» [193, с. 24]) восходит к фрагменту предсмертной проповеди Донна «Схватка смерти» («Death Duel»). Ему возражает А.В. Нестеров: «Сам мотив сон/смерть столь традиционен, что за ним вовсе не обязательно обращаться к проповедям настоятеля собора святого Павла. С нашей точки зрения, текстуальное совпадение "Большой элегии" с предсмертной проповедью Донна вызывает серьезные сомнения» [114, с. 152]. Нестеров усматривает в стихотворении другую цитату, по его мнению, «фрагмент из IV медитации "развернут" Бродским на уровне двух строф стихотворения». Исследователь выстраивает параллель между высказыванием Донна («Наши создания - это наши мысли, они родились великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать» [9, с. 62-63]) и монологом души в стихотворении Бродского («что создала своим трудом тяжелые, как цепи, чувства, мысли. // Ты с этим грузом мог вершить полет»). Этот ход мысли кажется не более убедительным, чем построения Ригсби, образ разума, охватывающего весь мир, и мыслей, «способных вершить полет», примерно так же распространен, как и мотив сон/смерть.
Очевидный религиозный пласт стихотворения также опасно связывать только с влиянием Донна, потому что в этот же год Бродский впервые читает Библию, и после прочтения пишет поэму «Исаак и Авраам» (1963), которую часто объединяют с «Большой элегией Джона Донна» в единый «циклопический цикл» с «общей метрикой, общим метафорическим рядом — общим Бродского тех лет библейский сюжет и «кивок» в сторону знаменитого в свое время проповедника - явления одного порядка. По мысли Бродского, то, что Донн проповедник, означало, что «небеса, вся эта небесная иерархия - тоже сферы его внимания» [15, С. 162]. Выбор священника в качестве героя стихотворения давал возможность перехода к небесным «серафическим» сферам, «взгляда извне», который описан в стихотворении «Разговор с небожителем». Лирический герой обращается к небожителю: «Благодаря тебе, я на себя взираю свыше».
Важность этого факта биографии Донна для «Больщой элегии...» подтверждена автором: «Поэт в соборе Святого Павла, под куполом собора, в Англии - на острове, - все это давало мне чувство какой-то огромной расширяющейся сферы» [15, С. 188]. Это чувство запечатлено в структуре стихотворения. Сфера, постепенно расширяясь, сначала захватывает обыденные вещи, предметы пейзажа, а потом выходит за пределы дольнего мира и переходит в мир горний. Камера, отдаляясь, фиксирует уже не детали пейзажа, но ступени небесной иерархии. На это же ощущение отстранения работала и общая «английскость» стихотворения. Английская поэзия воспринималась Бродским как поэзия колоссальной сдержанности, отстраненности, «understatement».
В заглавии стихотворения указан жанр - элегия. Однако, несмотря на то, что выделяемый Нестеровым «мотив сон/смерть» [114, с. 153] является сквозным в стихотворении, «Большая элегия Джону Донну» равно удалена как от погребальной элегии в духе Донна («Стихи на смерть Т.С. Элиота», «Памяти Т.Б.» и др.), так и от любовных элегий английского поэта, влияние которых можно обнаружить в стихотворении «Горение» [159, с. 467]. Называя стихотворение элегией, Бродский, скорее всего, подразумевал элегию в ее романтическом, более привычном для русской поэзии понимания.
Переводы метафизической поэзии как этап в освоении метафизического стиля
Значимость работы над переводами английских поэтов-метафизиков для формирования индивидуального стиля Иосифа Бродского очевидна. Об этом писали М. Крепе [77], Л. Лосев [97]. Одним из первых обратился к этой проблеме Вячеслав Всеволодович Иванов [65, 66]. И.О. Шайтанов начальный этап формирования метафизического стиля в поэзии Бродского также связывал с работой над переводами Донна [159]. Проблеме значимости и органичности переводческой работы для творчества Бродского посвящена статья Виктора Куллэ [85], вопрос о влиянии работы над переводами поэтов-метафизиков на творчество «неоклассического» периода затронут в его диссертации [83]. Им же составлен библиографический список переводов Иосифа Бродского [82].
Однако следует заметить, что перечисленные работы носят, скорее, концептуальный характер. Так, из всех поэтов-метафизиков чаще всего рассматривается именно Донн (большое число реминисценций в поэзии Бродского, а из Донна - «Прощанье, запрещающее грусть». Безусловно, без анализа этого перевода, исследование, посвященное Бродскому и поэтам-метафизикам, представить невозможно. Между тем, из перечисленных выше статей, очевидно и то, что само изучение проблемы «метафизического стиля» в поэзии Бродского требует тщательного анализа работы над переводами, ставшей во многом этапной для поэта.
Период работы Бродского над переводами поэтов-метафизиков и активного усвоения их поэтического опыта приходится на 1965-1972 годы. Договор на перевод поэтов английского барокко для серии «Литературные памятники» бъпгзаключен понастоянию Дмитрия Пергевича Лихачева вскоре после возвращения Бродского из ссылки в Норенскую (1965-й год). Сам Бродский связывал заключение этого договора с Виктором Максимовичем Жирмунским [48, с. 297], который должен был написать комментарий к предполагаемому изданию поэтов-метафизиков [159, с. 436-437]. Бродский упоминает, что переводить Донна он начал еще в период ссылки в Норенскую, и с заключением договора эта работа была продолжена, хотя и, по выражению Бродского, «с непростительными перерывами» [48, с. 297]. О своем участии в работе над подготовкой этого издания говорит Михаил Мейлах: «Для «Литературных памятников» он должен был подготовить целый том переводов метафизической школы, и я помогал ему составлять эту книгу и написал небольшие предисловия к каждому из входивших в нее поэтов» [24, с. 159]. Подготовка тома к изданию была прервана, когда поэта выслали из страны, о чем он не раз говорил с сожалением в своих интервью: «Наступило 10 мая 1972 года, и ни о какой книжке не могло уже быть и речи. Жаль. Там был бы не только Донн. Планировалась антология метафизической поэзии, вся эта банда» [48, с. 297]. Томас Венцлова в своих неопубликованных воспоминаниях приводит следующую фразу Бродского: «Спонда я, увы, уже не переведу - и не знаю, кто бы мог это сделать вместо меня. Но английских метафизиков обязательно кончу там» . Вопреки этому высказыванию, после эмиграции Бродский больше не возвращался к этим переводам, хотя и называл Донна и Марвелла в числе тех поэтов, к которым его «отношение только углубилось» [15, С. 84].
Изучение хранящейся в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме библиотеки Бродского в той части, которая была оставлена в СССР перед эмиграцией, и других архивных материалов позволяет в общих чертах реконструировать объем работы, который был запланирован.
В каталоге серии «Литературные памятники» анонсируется следующий перечень: «Рядом с наиболее крупными поэтами (Донн, Марвель, Херберт, Крашоу, Воган, Коулей) в книге будут представлены и более мелкие (Хэррик, Кэрью,Уоттщгт очест подтверждением, что в работе были именно эти поэты, могут служить пометы в книгах из библиотеки Иосифа Бродского. В оглавлениях трех книг из библиотеки Бродского (Donne J. The Complete Poetry and Selected Prose of John Donne /Ed., with an introd. by Ch. M. Coffin. N.Y., 1952; Donne J./ Selected, with an introd. and notes by A. Wanning. N. Y., 1962; The Metaphysical Poets/ Selected and ed., introd. by H. Gardner. L., 1968) пометы стоят напротив стихотворений Донна «Шторм» («The Storme»), «Элегия на смерть леди Маркхем» («Elegie on the Lady Markham»), «Ночная песнь в день святой Люсии» («А Nocturnal Upon S. Lucy s Day, Being the Shortest Day»), «Прощание, запрещающее грусть» («А Valediction: Forbidding Mouning»), «Экстаз» («The Extasi»), «С добрым утром» («The Good-Morrow»), «Песня (Трудно звездочку поймать)» («Song (Goe, and catche a falling star)»), «Канонизация» («The Canonization»), «Лихорадка» («А Feaver»), «Годовщина» («The Anniversarie»), «Блоха» («The Flea»), «Разбитое сердце» («The Broken Heart»), «Мощи» («The Relique»), а также девятнадцатого сонета из цикла «Благочестивые сонеты» («Holy Sonnets»); в оглавлении антологии под редакцией Гарднер (The Metaphysical Poets/ Selected and ed., introd. by H. Gardner. L., 1968) Бродским помечены стихотворения Генри Кинга «Погребальная песнь» («The Exequy»), «Мое полночное размышление» («My Midnight Meditation»), «Созерцание цветов» («A contemplation upon Flowers»); Джорджа Герберта «Боль» («Affliction»), «Иордан (I)» («Jordan (I)»), «Жизнь» («Life»), «Смерть» («Death»), «Любовь» («Love»); Томаса Кэрью «Элегия на смерть доктора Донна» («An Elegie upon the Death of Dr John Donne»); Ричарда Крэшо «Пожелания его (предполагаемой) Возлюбленной» («Wishes То his (supposed) Mistress»), «Возлюбленная» («Mistresse»), «Плачущая» («The Weeper»), «Гимн Святой Терезе» («Hymne to Sainte Tereza»), «Письмо графине Дэнби» («A letter to the countess of Denbigh»); Эндрю Марвелла «Глаза и слезы» -(T Eyes and ears»- and body»), «Определение любви» («The Definition of Love»), «Сад» («The Garden»); Генри Воэна «Отступление» («The Retreate»), «Мир» («The World»), «Звезда» («The Starre»); Эдварда Герберта «Ода на поставленный вопрос» («An Ode upon a question moved»), «Должна ли любовь длиться вечно» («Whether love should continue for ever»). Кроме того, в книгах есть стихи, которые не отмечены в оглавлении, но содержат заметки того или иного содержания на полях, иногда подстрочные переводы одной - двух строк. Так, в издании Донна, которое Л. Чуковская подарила поэту в 1964 году, неразборчиво записан подстрочный перевод первой строки стихотворения «Последний вздох» («The Expiration»): «So, so, break off this last lamenting kiss». Точно так же в антологии метафизических поэтов под редакцией Хелен Гарднер первая строка стихотворения Бена Джонсона «Мой портрет, оставленный в Шотландии» («My Picture Left in Scotland») «I now think Love is rather deaf than blind» переведена как «По мне, любовь глуха, скорее чем слепа». Строка эта вполне созвучна оригинальному творчеству Бродского с его склонностью к парадоксальным афоризмам, построенным на разрушении общих мест, например: «Бесчеловечен, верней безлюден перекресток» («С февраля по апрель», 1969-1970). Кроме того, в этой строке обозначено противопоставление «зрение vs слух», присущее до некоторой степени и самому Бродскому.
Неизвестно, подбирались ли тексты для перевода издательством, или это был выбор Бродского. Учитывая, что идея издания возникла у В.М. Жирмунского после того, как он познакомился с переводами Бродского, возможно предположить оба варианта. Однако представляется куда более важным отметить сам факт знакомства Бродского с таким широким списком текстов, написанных поэтами-метафизиками. Подобный грандиозный список текстов, предназначенных к переводу, косвенно подтверждается и запланированным объемом издания, который, по данным И.О. Шайтанова, составлял 8 печатных листов или 5 600 стихотворных строк [159, 437]. Более того, среди переведенных Бродским стихов присутствуют тексты (в основном -Марвелла),не—отмеченные—в снитах еre библиотеки, что вероятно свидетельствует об изменении первоначального плана по мере знакомства с текстами поэтов-метафизиков, либо о том, что Бродскому изначально была дана большая свобода в выборе текстов для перевода. По воспоминаниям современников (например, Томаса Венцлова и Михаила Исаевича Мильчика) и по черновикам (машинописный текст с рукописной правкой) можно с уверенностью сказать, что работа над переводами Марвелла приходится на последние несколько лет пребывания Бродского в Советском Союзе и что хронологически переводы Марвелла стоят после переводов Донна. К этому моменту мог измениться не только сам список текстов «к переводу», но и отношение Бродского к феномену метафизического стиля могло стать качественно иным.
Метафизический текст в поэзии Бродского после 1970 года и поиски авторского стиля
Стихотворений написанных как вариации на произведения различных поэтов в творчестве Иосифа Бродского довольно много. Это обусловлено его ориентацией на традицию, репрезентацией себя как традиционного поэта, близкого по своим взглядам к неоклассикам. Бродский писал вариации на стихи Горация, Блейка, Одена, Кантемира, Державина, создавал поэтические парафразы Чехова, Парменида и так далее. Очевидно, что степень влияния всех неречисленныхг-и—не неречисленныхавтаров была различной. Влияние Блейка, например, показывает скорее общий интерес к англоязычной традиции, в особенности, не растиражированной в России, и за пределы одного стихотворения не выходит.
Таким образом, сам факт создания стихотворений-вариаций, стихотворений-подражаний, заимствования сюжета необычным для творчества Бродского не является. Тем не менее стихотворения, написанные как подражания английской метафизической традиции, выделяются на основе нескольких факторов. Прежде всего, количественного. В первой главе мы рассмотрели четыре стихотворения, написанных как подражания Донну до 1970 года («Фламмарион», «Моя свеча, бросая тусклый свет...», «Из ваших глаз, пустившись в дальний путь...», «Прачечный мост») и одно стихотворение, содержащее явную реминисценцию к Герберту - «Шиповник в апреле». До 1970 года Бродским был написан целый ряд таких стихотворений, обнаруживающих влияние, если не метафизического стиля, то общей эстетики барокко. Во-вторых, в отличие от других стихов-подражаний, созданию вариаций метафизических стихотворений предшествовал долгий путь: первое знакомство в период «Большой элегии Джону Донну», работа над переводами, наконец, создание нескольких вариантов текста. При этом в области поэтического языка стихотворения английских поэтов-метафизиков представляли собой качественно иной опыт, нежели привычная русскому читателю поэзия, пусть даже и англоязычная. Логично было бы предположить, что столь долгое овладение этим опытом не могло не отразиться на всем последующем творчестве Бродского. Действительно, начиная с 1970-го года, ряд стихотворений Бродского содержит элементы метафизического стиля, метафизического языка и заставляет вспомнить о предшествующем опыте усвоения этого языка. От предшествующих стихотворений-вариаций они отличаются достаточно большим объемом, их включают в самые разные издания Бродского, они постоянно находятся в центре внимания критиков. Для этих стихотворений характерна поэтическая рефлекоияу авторcкио декларации, обозначающие взгляды Бродского на поэзию и поэтическое творчество. Влияние поэтов-метафизиков проявляется здесь не столько на уровне реминисценций, сколько на уровне поэтического языка.
К числу подобных стихотворений-деклараций, маркирующих важный для Бродского поворот в поэтике, готовившийся уже давно, можно отнести два больших стихотворения: «Пенье без музыки» и «Разговор с небожителем», написанных в 1970 году и вошедших в сборник «Конец прекрасной эпохи».
Стихотворение «Пенье без музыки» содержит очевидную реминисценцию к творчеству Донна - многократно использованную Бродским «геометрическую» метафору, реализованную здесь в образах циркуля и треугольника. Однако, в отличие от ранних ученических стихов, в этом стихотворении метафора Донна становится органичной частью поэтического текста Бродского.
Не менее значимой представляется другая реминисценция. Заглавие стихотворения содержит полемическую отсылку к «Песням без слов» («Romances sans paroles», 1874) Поля Верлена. Очевидно, что Бродский противопоставляет себя традиции французского символизма, ориентированной на музыкальность стиха, на музыку как чистую форму.
Одновременно с этим, Бродский противопоставляет себя и русскому символисту Блоку (а с ним и русскому музыкальному символизму), в чьем творчестве многократно отмечали влияние романсной формы. Подтверждает эту мысль первая строка стихотворения: «Когда ты вспомнишь обо мне в краю чужом», содержащая традиционное романсное клише, которое разрушается в следующей строке: «Хоть эта фраза // всего лищь вымысел, а не // пророчество...» На протяжении стихотворения Бродский несколько раз прибегает к этому приему. Анатолий Найман упоминает, что Анна Ахматова говорила о раннем Бродском: «Он Блока так не любит, от того, что в нем самом песня живет». Таким образом, декларативный разрыв с Блоком-Вевденом—означает- еще—инереосмыслёни своих стихов гак называемого «романтического» периода.
С другой стороны, для всякого русского поэта отказ от музыкальности в некоторой степени сопряжен с отказом от традиции гармонического стиха, ассоциирующейся с А.С. Пушкиным. С точки зрения Бродского, всплеск модернизма был попыткой возврата или восстановления элементов, утраченных гармонической школой, где «гладкопись достигла такой степени, что глаз почти не останавливается ни на чем». В интервью французской славистке Анни Эпельбуэн Бродский говорил, что автоматизм стиха «главным образом ... объясняется музыкальностью» [15, с. 152].
Отказ от традиции гармонического стиха происходит в пользу «говорного стиха» (термин Б. Эйхенбаума). Нечто подобное когда-то произошло и в поэзии Джона Донна. По словам Игоря Олеговича Шайтанова, «эту смену можно описать как переход от “напевного” типа лирики к “говорному”. Первый устремлен к музыкальности стиха .. . Донн вернул поэзии “masculine expression” — мужественность речи, заменил мелодию — интонацией» [159, с. 452]. Так характеризовали Донна его современники, выражение “masculine expression” является цитатой из элегии Томаса Кэрью на смерть Джона Донна («An Elegy upon the Death of the Dean of St. Paul s, Dr. John Donne», 1633).
Говорной стих, подражающий (но не равный) разговорной речи, обусловлен речевой установкой стиха. Стихотворение «Пенье без музыки» -это монолог, обращенный к героине, встреча с которой возможна только путем «треугольника взглядов», образующих в своей «небесной вершине» угол, соединяющий влюбленных. Известно, что Хелен Гарднер в эссе, первоначально написанном в качестве предисловия к пингвиновской антологии «Поэты-метафизики», определяла метафизическую поэзию как «драматическую» и напоминала, что «метафизическая поэзия — поэзия, рожденная в век величия нашей драмы» [186, с. 23]. При этом стихотворение превращается в некое подобие монолога. На восприятие стихотворения «Ненье-без-музыки» как произносимого, наличие у него речевой установки на произнесение указывают постоянные обращения к собеседнице, характер развертывания поэтической мысли и, главное, доказательность мысли, ее развитие, основанное на аргументации.
Этой же цели - аргументации, доказательству, убеждению в возможности лишь «заоблачного воссоединения» служит центральная метафора стиха, заимствованная у Донна. По существу, она является главное задачей, которую решает герой. Взгляды влюбленных в разлуке образуют треугольник, где перпендикуляром из "небесной вершины" служит перо, а чистый лист - символом пространства. Треугольник этот создается в «заоблачной выси» и тем самым метафизически соединяет разлученных влюбленных, подобно тому, как циркуль Донна сулит влюбленным не только расставание, но и встречу.
Все это напоминает школьные учебники геометрии. Метафору решения любовной задачи как задачки из учебника Бродский уже использовал в своем раннем стихотворении «Для школьного возраста» (31 мая 1964), написанном в период ссылки в Норенскую и интенсивного знакомства с поэзией Донна.
Обращение к языку связано с несколькими факторами: соответствие центральной метафоре стихотворения, отход от гармоничного стиля, для которого наплыв терминов, вводных слов, междометий невозможен. Обилие математических и геометрических терминов, выражение поэтической мысли через геометрию, апелляция к схоластике и астрологии связано с представлением Бродского о Донне как о поэте творившем в период «информационного взрыва» [15, с. 161]. И это стремление «соответствовать» поэзии Донна в обращении к терминам и наукообразности текста подтверждается на протяжении всего стихотворения.
Специфика метафизического стиля в позднем творчестве Бродского
Влияние поэтов-метафизиков на позднее творчество Бродского не ограничивается одним лишь жанром погребальной элегии. Бродский не отказывается от тех уроков, которые он вынес из усвоения поэзии Донна, Герберта, Марвелла, и в своих поздних произведениях, но под влиянием различных факторов сам характер присутствия метафизического стиля в текстах Бродского меняется. Исчезает подчеркнутое, декларативное обращение к этой традиции, которое присутствует в стихах Бродского 1970-х годов. Это связано и с тем, что проблема преодоления автоматизма, борьбы со школой гармонического стиха, сам процесс создания собственного уникального стиля, уже неактуальны для поэзии позднего Бродского. Ведь именно формирование собственного стиля делало важным и закономерным обращение к иной, негармонической, немузыкальной традиции. Наследие поэтов-метафизиков вполне усвоено, и потому обнажать эту связь, использовать в своих поэтических декларациях или создавать поэтические вариации на эти сюжеты нет необходимости. Для Бродского это материал пройденный, но не забытый, напротив ставший органичной частью его собственного стиля. В своих интервью, относящихся к периоду после 1972 года, Бродский всегда подчеркивал важность традиции Донна, Герберта, Марвелла, называя этих поэтов в числе тех, к которым его «отношение только углубилось» [15, с. 84]. Способствовало этому, прежде всего то, что усвоение творчества поэтов-метафизиков носило формальный (в положительном значении этого слова) характер. Из всех качеств метафизической поэзии Бродский воспринимал ритмическую сжатость стиха, близость к разговорной речи, достигаемую за счет большого количества анжабманов; нарушение размера, стечение непроизносимых согласных, то, что называется «мужским стихом Донна». Кроме того, следуя традиции поэтов-метафизиков, он насыщал свою поэзию остроумием, сложными новаторскими метафорами, эмблемами, перепадами стиля от высокого к низкому, вовлечением в стихотворение понятий, принадлежащих к самым различным сферам - от научных терминов до разговорной лексики. Все эти элементы метафизического стиля характерны для поздних стихотворений Бродского
Так, не исчезает полностью такой элемент, как фигурная строфика. В авторитетных изданиях Бродского как фигурные оформлены стихотворения «Муха» и «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова» (книга «Урания») [6]. Стоит отметить, что в потенциале еще несколько стихотворений Бродского могли быть напечатаны как фигурные, однако подобное оформление не было предусмотрено при издании. Черновик «Литовского ноктюрна» также свидетельствует о том, что стихотворение первоначально выстраивалось в привычной для русского читателя манере с «выравниванием по левому краю», хотя и с разной длиной строк, благодаря которой Бродский потом смог оформить это стихотворение как фигурное. Томас Венцлова, отмечает, что «графическая организация стихотворения, видимо, восходит к жанру carmen figurantum, нередкому во времена поздней Античности, Возрождения и барокко» [45, с. 351].
В стихотворении «Муха» (1985-й год, «Урания») фигурная строфика, наряду с заглавием, отсылает к более раннему стихотворению «Бабочка», заставляя рассматривать эти два стихотворения как парные, «двойчатку», по выражению А. Ранчина [134, с. 147]. Ранчин, совершенно справедливо обращая внимание на барочный характер стихотворения «Бабочка», отказывает в этом «Мухе». Бабочка с ее узором на крыльях, являющим искусство Творца, действительно кажется более возвышенной и утонченной метафорой, проясняющей предельные вопросы бытия, чем муха. Однако «неблаговидность» сопоставления как раз и характерна, если не для всей эпохи барокко, то определенно для школы Донна. «Муха» Бродского кажется метафорой куда менее «вызывающей», нежели «Блоха» Донна. Вместе с тем, само выстраивание текста как восхождение от мелких, незначительных деталей к предельным вопросам бытия есть свойство метафизического стиля. Ему же обязаны своим происхождением все эти резкие сопоставления, от констатации, что «только двое нас теперь - заразы // разносчиков» до финальной рифмы «навозу - метаморфозу».
Для позднего Бродского, как и для позднего Донна становятся характерными стихи, посвященные теме собственной смерти, попытки ее осознать с помощью поэзии. Здесь невозможно не вспомнить предсмертный портрет Донна, для которого он позировал в саване - и его последние проповеди, посвященные мучительной проблеме посмертного бытия. То же происходит и в поздней лирике Бродского, где муха лишь метафора, с помощью которой поэтическая мысль пробует заглянуть за край жизни. В «параграфах» другого фигурного стихотворения Бродского, «Литовского ноктюрна», его комментатор и адресат Томас Венцлова довольно осторожно усматривает отдаленное сходство с человеческим телом или его зеркальным отражением, соотнося это сходство с «темами призрака и зеркала, существенными для структуры стихотворения» [45, с. 352].
Венцлова указывает еще на одно свойство стиха, порождаемое фигурной строфикой: стихотворение наполнено анжабманами, «несоответствием между метрической схемой и графикой», «разрывом синтагматических связей», «резким конфликтом между ритмом и синтаксисом» [45, с. 349]. Все это придает стиху внутреннее напряжение, порождая впечатление «от начала и до конца выдержанного драматического монолога» [45, с. 344]. Использование фигурной графики как средства создание такого эффекта было хорошо знакомым Бродскому приемом. Как страстный монолог построено его стихотворение «Разговор с небожителем», имеющее отчетливо выраженную связь со стихами английских поэтов-метафизиков. И сама эта характеристика -«от начала и до конца выдержанный драматический монолог» - совпадает с той характеристикой метафизической поэзии, которую дала ей Хелен Гарднер. Более того, Венцлова о самом произведении размышляет как о произведении драматическом - со своей завязкой, развитием, развязкой. В восприятии Бродского подобное построение стиха так же тесно связано с уроками вынесенными из чтения английской литературы, как и фигурная графика, и особенности ритма и интонации.
В письме Якову Гордину от 13 июня 1965 года (то есть в конце ссылкив Норенскую) Бродский высказывает следующие взгляды на композицию: «Самое главное в стихах - это композиция. Не сюжет, а композиция. Это разное. ... Надо строить композицию. Скажем вот, пример: стихи о дереве. Начинаешь описывать все, что видишь, от самой земли, поднимаясь в описании к вершине дерева. Вот тебе, пожалуйста, и величие. Нужно привыкнуть видеть картину в целом... Частностей без целого не существует. ... Или вот прием композиции: разрыв. Ты, скажем, поешь, деву. Поешь, поешь, а потом - тем размером - несколько строчек о другом. И, пожалуйста никому ничего не объясняй...Но тут нужна тонкость, чтобы не затянуть совсем уж из другой оперы. Вот дева, дева, дева, тридцать строк дева и ее наряд, а тут пять или шесть о том, что напоминает ее одна ленточка. Композиция, а не сюжет. Тот сюжет для читателя не дева, а «вон, что творится в его душе»...Связывай строфы не логикой, а движением души - пусть одному тебе понятным. ... Главное - этот тот самый драматургический принцип -композиция. Ведь и сама метафора - композиция в миниатюре» [97, с. 108 109].
Подобный подход к композиции был вызван во многом усвоением опыта английской поэзии. Неслучайно дальше в письме возникает противопоставление Байрон-Шекспир. Прием «разрыва композиции», введения некой отвлеченной детали или общефилософских сентенций в текст стихотворения становится одним из самых характерных приемов позднего Бродского.
Этот прием, равно как и другие элементы метафизического стиля (остроумная метафора, разговорная интонация и так далее) присутствуют в стихотворении «Посвящается стулу». Стихотворение это и раньше пытались соотнести с поэтической метафизикой [68], хотя эти попытки представляются не вполне удачными. Однако ощущение этого стихотворения как метафизического текста отнюдь не случайно.
