Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Даниил Хармс: отчуждение как реконструкция «домирной пустоты»
1.1. Разрушение бытийных координат как способ «очищения» мира 28
1.1.1. Нейтрализация временной определенности мира
1.1.2. Трансформация пространственной организации мира 44
1.1.3. Стратегия деконструкции в пространстве культуры и религии
1.2. Принцип онтологической неуверенности 81
1.3. Отстранение от нормы на языковом уровне и механизм смыслопорождения
Глава 2. Иосиф Бродский: отчуждение как творение постбытийной чистоты
2.1. Вещь - пространство - время Материя: между бытом и бытием .
2.2. «Процедура небытия» как творение постбытийного пространства
2.2.1 Избыток переживания мира: «бытие вне себя» 147
2.2.2. Завершение себя-в-мире. 155
2.2.3. «И время - прочь, и пространство - прочь». 177
2.3. Отчужденное сознание и форма существования поэтического языка
Заключение 211
Библиографический список 223
- Разрушение бытийных координат как способ «очищения» мира
- Трансформация пространственной организации мира
- Вещь - пространство - время Материя: между бытом и бытием
- «Процедура небытия» как творение постбытийного пространства
Введение к работе
Создание произведения искусства предполагает переход творящего «я» в особые, иные по отношению к повседневной, сферы реальности. Особенно актуальным выход за границы повседневной действительности как акт творчества становится по отношению к произведениям искусства, принадлежащим к неклассическим художественным системам, основной установкой которых является «эффект нарушения автоматизма восприятия» [190; 15] путем создания нового взгляда на знакомые вещи и явления, то есть слом такого способа восприятия вещи или явления, который может быть охарактеризован как «узнавание». В этом случае сам момент творчества становится событием исключения творящего «я» из пределов повседневного круга забот, реальной определенности пространства и временной протяженности, переводя созидающее сознание в область другого, относительно обыденного, восприятия действительности, благодаря чему оно вступает в «отношение напряженной вненаходимости» [20; 41] с повседневной действительностью. Искусство становится реализацией иной призмы взгляда на реальность - как на нечто новое, непознанное, не присвоенное сознанием. Так, можно сказать, что искусство рождается вследствие изменения или смещения повседневной привычной системы оценок действительности. В аспекте исследуемой нами проблемы феномен отчуждения интерпретируется в качестве особой текстовой стратегии, реализующей определенные мировоззренческие и эстетические установки поэта и представляющей собой акт творения и сам способ создания реальности иного, вне-повседневного порядка, то есть художественного, уже - поэтического текста, в основе которого заложен механизм нарушения привычных для читателя смыслов и способов интерпретации.
Поэзия связана с феноменом отчуждения в большей степени, чем любой другой вид искусства. Появление поэзии обусловлено прежде всего особым состоянием сознания, которое можно охарактеризовать как отчужденное от обыденного способа восприятия: «Настоящая поэзия есть
форма знаний, которыми мы не обладали раньше» [168; 119]. Абсолютное исключение из пределов повседневности (мира в его повседневных проявлениях) как специфика поэтического состояния сознания обуславливает и выпадение творящего «я» из языкового наполнения обыденной реальности, что приводит к появлению особого, вне-повседневного языка. Иной способ существования языка, обусловленный отчужденным/поэтическим состоянием сознания, подробно описывается и анализируется Ю.В.Казариным как «поэтическое состояние языка» (термин Ж.Женетта), в связи с чем поэтический текст представляет собой «зафиксированную совокупность единиц языка, находящихся в поэтическом состоянии» [76; 31]. Следовательно, отчуждение как выпадение творящего «я» из границ повседневности и обретение иных, чуждых обыденным способа восприятия и обусловленного им способа выражения, то есть специфических для поэзии состояния сознания и языка, становится универсальным, непременным условием рождения поэтического текста.
Особенностью данного исследования становится анализ отчуждения и отчужденного состояния сознания и языка в качестве ведущего принципа моделирования художественного мира на материале поэзии Д.Хармса и И.Бродского. Отчуждение в поэтическом мире Хармса и Бродского представляет собой осознанный выбор стратегии организации текста, эстетическую установку, а также отбор художественных средств для её воплощения. В данном случае отстраненное от мира повседневности состояние сознания заложено в основу модели художественного мира Хармса и Бродского и одновременно обуславливает сам способ моделирования поэтического пространства.Аспект рассмотрения феномена отчуждения как искусства, то есть в качестве основы художественного мира обусловил выбор поэзии Д.Хармса и И.Бродского в качестве материала исследования. Столь различные на первый взгляд поэтические пространства, включаемые исследователями в связи с тем или иным аспектом творчества поэтов в многочисленные разнообразные художественные парадигмы, в
частности авангард, сюрреализм, абсурдизм, экспрессионизм, модернизм, а также и постмодернизм, сближает единая целенаправленная, декларируемая и акцентируемая стратегия отчуждения в качестве как основы, так и самого способа создания поэтического мира.
Рассмотрение творчества Д.Хармса и И.Бродского в аспекте проблемы отчуждения как мировоззренческой и эстетической установок, реализуемых посредством письма, то есть осознанных стратегий организации текста на всех его уровнях, делает возможным выведение некоего единого, специфического для Хармса и Бродского принципа художественного самосознания относительно общего литературно-исторического контекста. В качестве такого принципа может быть названо отстранение, выпадение из всеобщей, современной каждому из поэтов, художественной парадигмы, отторжение мировоззренческих и эстетических принципов господствующего литературного направления. Так, творчество Д.Хармса представляет собой явление авангарда в эпоху соцреализма, то есть искусства, в основе которого заложена установка на разрушение всех принципов и канонов соцреалистического искусства. Включенность творчества Хармса в рамки эстетики авангарда рассматривалась такими исследователями, как Ж.-Ф.Жаккар, в работе которого «Даниил Хармс и конец руского авангарда» анализируются координаты художественного мира Хармса с точки зрения их специфического, неклассического смыслового наполнения, связанного с авторской стратегией отторжения реальности, очищения её от наслоения культурных, бытовых, идеологических и прочих значений. И.Е.Васильев, подробно анализируя эстетику авангардного искусства в целом, описывает творчество Хармса в комплексе текстовых стратегий художественной группировки ОБЭРИУ, направленных на «остранение» действительности, разрушение средствами искусства существующих литературных канонов и норм. Приемами такого «остранения» становятся и «призма детского взгляда» [33; 163], и многообразные «метаморфозы раздробленного мира» [33; 174], и нейтрализация причинно-следственных связей, и наличие
«эсхатологического начала» [33; 150] в качестве как содержательной, тематической основы художественного мира, так и собственно смыслопорождающей модели. А. Кобринский описывал поэтику творчества Хармса как авангардную в аспекте особых коммуникативных стратегий, устанавливающих специфический для искусства авангарда тип взаимодействия между автором и читателем, основанный прежде всего на разрушении смысловой нормы и языковой привычки. В связи с этим авангардным искусством устанавливается новый тип коммуникации, зарождающийся на уровне случайных ассоциаций, подсознания, забытых значений и смыслов. М.Ямпольский, исследуя специфику текстов Хармса, выделяет в качестве ведущего тексто- и смыслообразующего принципа феномен беспамятства, «памяти о беспамятстве» [195; 74], бессознательного письма, что сближает творчество Хармса с художественными стратегиями сюрреалистов, практиковавшими метод письма как потока сознания и подсознания. Использование приема случайных ассоциаций, бреда и снов также реализуют авторское стремление к отторжению и разрушению канона литературы соцреализма. Исследования М.Мейлаха и Д.В.Токарева направлены на выявление в творчестве Хармса категории абсурда как эстетической и смысловой основы его пьес и текстов в целом. При этом принципы театра абсурда, описываемые Мейлахом, и «абсурд как категория текста» в работе Токарева представляют собой авторские стратегии избегания, деформации и разрушения как нормы существования реальности, так и нормы соцреалистического искусства. В связи с акцентированной авторской стратегией отторжения, выпадения из общего, современного ему эстетического, историко-литературного контекста творчество Хармса может быть рассмотрено и в аспекте художественных практик экспрессионизма, подробно описанных Н.В.Пестовой. В частности, актуальной для рассмотрения творчества Хармса как чуждого и сознательно отчуждаемого автором относительно общих эстетических канонов становится «грандиозный процесс самоотчуждения» [133; 164], а также «проблематика
расщепления Я, которая мощно встроилась в литературный дискурс, формируя концепт диссоциации и манифестируя важнейший принцип созидания через распыление, фрагментирование» [133; 168]. Таким образом, важнейшие аспекты поэтики творчества Хармса, выделяемые исследователями, представляют собой искусство авангарда в контексте соцреализма, то есть такой тип авторского самоопределения относительно общего эстетического контекста, который можно охарактеризовать как акцентируемую, четко прописанную стратегию отчуждения, определяющую своеобразие художественного мира, а также и сам отбор художественных средств для его моделирования.
Художественный мир И.Бродского достаточно трудно включить в какую-либо парадигму на основании тех или иных категорий поэтики, однако его творчество в эпоху постмодернизма также выпадает из общих для этого направления установок на игру и иронию, в связи с чем творчество Бродского может быть условно охарактеризовано как явление модернизма в эпоху постмодерна. Ясно прочитываемая авторская стратегия отстранения от абсолютного следования общим художественным практикам какого-либо направления описывалась многими исследователями, в том числе М.Ю.Лотманом и Ю.М.Лотманом в работе «Между вещью и пустотой: Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания». Творчество Бродского описывается исследователями в аспекте особого способа обрисовки поэтом образа вещи, а также его соотношения с категорией пространства. В связи с этим специфика поэтики Бродского может быть проинтерпретирована как противостояние акмеизму с его четкостью, вещной конкретностью мира средствами самого акмеизма, то есть плотность вещного мира в поэзии Бродского, наполненность художественного пространства материей в различных комбинациях служат средством созидания и открытия чистой структуры предмета как порождения пустоты, трактуемой у Бродского как присутствие Вечности. При этом даже графика становится явлением амбивалентного характера: «Графика создает
мир, открытый в двух направлениях - в сторону предельного вещизма и предельной чистой структурности» [109; 184]. Попытку вписать творчество Бродского в контекст постмодернизма мы встречаем у О.А.Лекманова, однако обоснование включенности Бродского в рамки постмодернизма основывается лишь на отдельных чертах его поэтики, таких, как условность, собирательность образа, использование сниженной и ненормативной лексики, иронии как способа нивелирования чувства, в связи с чем исследователем делается вывод: «Бродский выступает едва ли не провозвестником на русской почве того литературного движения, границы которого сегодня приблизительно можно обозначить именами Пригова и Сорокина» [105; 363]. Преодоление постмодернистской эстетики посредством «приемов, освоенных предшествующими модернистскими и авангардными стратегиями» [101; 55] как кристаллизация нового направления и новой эстетики — эстетики постреализма - становится предметом исследования Н.Л.Лейдермана, в том числе и применительно к творчеству И.Бродского. Описание творчества Бродского с точки зрения художественных практик постреализма вступает в полемику с рассмотрением его же в аспекте постмодернизма, так как присутствие художественных приемов постмодернизма в поэзии Бродского характеризует его поэтическое пространство лишь частично, поверхностно. Исследователем рассматривается обращение Бродского к художественному опыту барокко, напрямую связанного с философией экзистенциализма как в европейском, так и в русском его вариантах. При этом поэтика барокко сближается в работе Н.Л.Лейдермана «с постмодернистской культурой в целом и процессом распада советской культуры в частности» [101; 185]. В качестве одной из особенностей барокко в работе рассматривается «состояние отчуждения - от социума, от людей, от истории, от природы» [101; 199], причем в художественном мире Бродского феномен отчуждения формируется в связи с явлением пустоты как основной структурной составляющей не только поэтической реальности, но и собственно «я»
лирического героя. Вместе с тем для творчества Бродского характерно «возрождение опыта модернизма в лице Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Элиота, Одена» [101; 184], что в целом обуславливает невозможность вписать художественный мир Бродского в рамки той или иной литературной парадигмы, но задает способ рассмотрения его творчества как комплекса приемов и художественных стратегий множества направлений: «Эстетика Бродского оказывается не столько математической суммой модерна, постмодерна и традиционализма, сколько интегрированием всех этих художественных систем, извлечением общего для них всех художественного и философского корня» [101; 214]. Вследствие этого в творчестве Бродского присутствуют как черты барокко, четкие классические линии античности, свобода обращения с языком, близкая футуристической и многое другое, однако определяющей чертой его поэтического пространства становится стратегия отторжения любой о-пределенности творчества, выпадения из рамок и границ общего литературного контекста и общих эстетических принципов.
Таким образом, феномен отчуждения становится актуальным и на уровне художественного самоопределения Хармса и Бродского относительно современного им литературно-исторического контекста.
Процесс письма как создания реальности иного порядка неизменно проходит стадию отчуждения от собственного текста, а также своего образа и своей роли в нем. Это явление было подробно проанализировано Р.Бартом в работе «Смерть автора». Скриптор, выступая в роли медиатора, проводника новой текстовой реальности, должен создать и преодолеть границу между образом и бытием вещи (или «Я») в реальности и образами и бытием вещи (или «Я») в тексте. Письмо отчуждает вещь от ее текстового отражения, создавая некое «другое» по отношению к вещи в реальности существование: «Задание всякого творческого акта - создание иного бытия, иной жизни» [24; 438].
Бытие «Я» в тексте становится возможным благодаря самодистанцированию пишущего, отслоению нового самодостаточного бытия своего «Я». Следовательно, воплощение себя и своих состояний в тексте оказывается всегда созданием и рождением себя как Другого. Эта принципиальная невозможность избежать самоотчуждения в процессе письма становится одним из ключевых вопросов теории и практики направления ОБЭРИУ, к которому в ранний период своего творчества принадлежал и Д. Хармс1.
Отчуждение вещи/Я-в-реальности от вещи/Я-в-тексте, отчуждение творца от собственного текста было осмыслено обэриутами применительно к технике создания и эстетике художественного произведения. Отчуждение из неизбежного этапа творчества было преобразовано в необходимое условие как собственно существование текста, так и его художественной ценности. Так, в рамках направления ОБЭРИУ декларировалось сознательное стремление творца к отчуждению от своего текста. Посредством письма создается новый мир, новый, совершенно автономный организм, живущий отдельно от своего творца, самостоятельно изменяя свой образ и способ своего бытия. Такой подход к творчеству обуславливал некий новый тип взаимоотношений творца и текста, построенный на постоянном удивлении перед изменяющейся и не поддающейся рациональному постижению природой своего текста. Текст может варьироваться, изменять свою структуру, отдельные детали, причем эти изменения всегда обусловлены его собственными, имманентными потребностями и желаниями: «Всякий текст вечно пишется здесь и сейчас» [18; 387]. Такая концепция письма находила отражение и в публичных выступлениях обэриутов, в принципиальном
1 Описанию и интерпретации художественных теорий и практик авангарда и, в частности, ОБЭРИУ, посвящено на сегодняшний день множество работ отечественных и зарубежных исследователей, в том числе: Васильев И.Е. Обэриуты: теоретическая платформа и творческая практика. Екатеринбург, 1991; Турчин B.C. По лабиринтам авангарда. М., 1993; Бирюков СЕ. Зевгма. Руская поэзия от маньеризма до постмодернизма. М., 1994; Крусанов A.B. Русский авангард. Спб., 1996;Никольская Т.Л. Авангард и окрестности. Спб., 2000; Кулаков В.Г. Поэзия как факт. М., 1999; Дмитриенко А., Сажин В. Краткая история «чинарей» // «...Сборище друзей, оставленных судьбою»: А.Введенский, ЛЛипавский, Я.Друскин, Д.Хармс, Н.Олейников: Чинари в текстах, документах и исследованиях: В 2 т. Б.м., 1998; Герасимова А. ОБЭРИУ: (Проблема смешного) // Вопр.лит. 1988. № 4. С.48-79 и др.
отсутствии любой сценарности, запланированности, любой фиксированности: по ходу выступления текст мог пожелать измениться, примерить на себя чужую маску, уйти к другому автору или же вообще исчезнуть. Эта динамика, отсутствие любой фиксированности в природе текста абсолютно вписывались в концепцию мира ОБЭРИУ: постоянно меняющегося, непредсказуемого, непознаваемого с помощью обыденной логики и рационального сознания, вызывающего неизменное удивление как единственно устойчивую эмоцию.
Стремление к сознательному отчуждению от собственного текста, к разрыву всех связей между творцом и творением принципиальным образом меняет роль и образ автора в концепции творчества ОБЭРИУ. В связи с самостоятельным и самодостаточным бытием текста образ творца, конструирующего особое состояние языка, умещающего язык в некую структуру и границы текста, являющегося первой и главной точкой рождения текста, трансформируется в образ скриптора, посредника, которым говорит и посредством которого обнаруживает себя язык. Так, в концепции ОБЭРИУ одним из принципиальных условий творчества становится явление, которое Р. Барт определил как «смерть автора»: «Текст создается и читается таким образом, что автор на всех его уровнях устраняется» [18; 387].
Следовательно, творец становится орудием, инструментом, причастным к тайнам существования языка и воспроизводящим его непредсказуемые состояния и изменения. «Автор в этих условиях становится производной текста, его активность творца проявляется теперь не в виде единоличной монологической деятельности, подчиняющей своей власти внутреннее пространство текста, а в виде подсобно-вспомогательной и посреднической деятельности медиатора» [33; 176]. В данной концепции имманентные законы, природа языка сами диктуют будущую структуру и форму текста, в которую уместится то или иное языковое состояние, «на первом месте оказывается сама художественная реальность, отрешенная от диктата авторской субъективности» [33; 176]. Так, парадоксальным образом,
самим фактом письма скриптор, создавая (или, вернее — воспроизводя) текст, нейтрализует себя как автора, творца. Принципиальный разрыв связи между творцом и творением ведет к осуществлению на практике столь любимого обэриутами парадокса, нарушения, смещения: момент создания, творения произведения, то есть текстового воплощения определенного состояния сознания становится одновременно и моментом отчуждения авторской творческой воли, изгнанием присутствия автора как точки рождения структуры, скрепляющей текст на всех его уровнях и обуславливающей его специфику, воедино сводящей множество текстовых уровней: «Вся эта множественность фокусируется в определенной точке, которой является не автор, ... а читатель» [18; 390]. Обэриутский принцип отчуждения как условия творчества открывает новые возможности переживания момента письма и устанавливает новые интеллектуальные, психологические и эмоциональные связи между участниками творческого процесса: создавая (или транслируя) текст, автор стремится к постоянному переживанию собственного изгнания из текста, созидания как потери, утверждая тем самым всемогущую природу и волю языка.
Творчество Д. Хармса периода ОБЭРИУ также представляет собой реализацию отчуждения как эстетического принципа. Однако явление отчуждения у Хармса представлено глубже и охватывает практически все уровни текста: отчуждение становится средством «очищения (мира - О.Р.) от конвенциональных связей бытия» [172; 140], что обуславливает последовательное разрушение рационального и духовного опыта человека в познании и описании мира. Текстовая реальность Хармса отчуждается от обыденных принципов логики, взаимосвязи явлений, то есть причины и следствия, от способов познания и описания Времени, следовательно, от любых способов констатации и фиксации мира. Особый способ организации пространства становится событием перехода реальности в иное, чуждое норме состояние. Воплощение чуждого состояния мира реализуется во множественных ситуациях распада и разрушения, порождая образ
реальности, стремящейся к разрушению любого рода целостности. В произведениях Хармса происходит отстранение и от основ, регулирующих и обуславливающих способ человеческого бытия, своеобразное очищение от следов человеческого пребывания в мире в виде культуры и религии.
Отчуждение охватывает и бытие познающего «Я» в реальности, порождая сомнение в существовании самой реальности. Наконец, отчуждение становится и способом существования самого текста. На этом уровне Хармсом реализовано отчуждение от принципов существования слова в языке и речи, а также и его значения, от способов развертывания текста; от привычного существования текста как некоторого завершенного, замкнутого в себе явления. Исследование отчуждения в творчестве Хармса открывает возможности для полного и целостного прочтения не только содержательной стороны его произведений (что является особенно актуальным при изучении его поэзии), но и самого структурного принципа его текстов, специфических способов их построения, что позволяет выявить и описать категорию отчуждения как основу бытия его поэтического мира и Я-в-мире, а, следовательно, и как явление, определяющее художественное своеобразие поэтических текстов Хармса.
Разрыв связи с внешним материальным миром средствами поэтического состояния языка приводит к появлению категории пустоты как результата творческих усилий, как эстетического феномена. Создание текста как эквивалента пустоты, без-бытийного пространства, пространства молчания средствами языка задает особый способ восприятия языковых единиц и всего текста в его эстетической целостности — как структуры, порождающей обратное себе явление - явление отсутствия, исчезновения, бытийной лакуны. Поэзия Д. Хармса и И.Бродского представляет собой два варианта искусства отчуждения, акта творения как воплощения категории пустоты, то есть как акта разрушения или редуцирования материального мира. Однако общая для текстов Хармса и Бродского стратегия отчуждения и
порождаемая ею категория пустоты имеет ряд принципиальных особенностей и концептуальных отличий.
Отстранение от мира в поэзии Д. Хармса, актуализирующее во всех предметах реальности качество абсолютной объектности, позволяет подвергать его столь же абсолютному разрушению, так как потеря или устранение из предмета субъективного ядра превращает его в несамодостаточный в своем бытии, стремящийся быть присвоенным объект. Познание как присвоение бытия вещи воплощается у Хармса в ситуации распада, разрушения и полного исчезновения предмета из мира. Стремление к исчерпанию материального мира, то есть стремление к его полному исчезновению объясняется исследователями как стремление к очищению мира с целью его возрождения в состоянии до-бытийственной чистоты, чистоты «первого порядка» (Хармс). Попытка воплотить отсутствие мира последовательно отражена Хармсом в предельной точке бытия реальности -в постепенном исчезновении познающего эту реальность сознания, что проявляется в принципе онтологической неуверенности на уровне «я-говорящего», которое также становится несамодостаточным объектом, подверженным разрушению и устранению из бытия и текста. «Объект повествования тяготеет к тому, чтобы быть субъектом. Однако из-за того, что он объект по своей природе, тяготение это приобретает однообразный и механистичный характер» [189; 60].
Механизм самопоглощения и саморазрушения, заложенный в текстах Хармса, является попыткой достичь молчания, пустоты и немоты, предшествовавшей появлению слова и языка, пустоты мира и сознания, предшествующей появлению бытия, стремлением, разрушив мир и себя в их теперешнем состоянии, обрести «до-родовую» (Д.В.Токарев) чистоту бытия, которая одновременно является Божественной чистотой «первого», то есть потенциального, порядка. При этом сам язык является средством порождения пустоты, а письмо - средством завершения, прекращения и полного исчезновения письма и бытия. Отчуждение от обыденного слова как средство
достижения его исчезновения, немота как очищение от связей с реальностью, онтологическая неуверенность как способ редуцирования мира и самого себя-в-мире открывают выход в трансцендентное «ТАМ», являющееся пространством до-бытийной, божественной чистоты. Таким образом, категория пустоты для Хармса представляет собой желаемое состояние мира и сознания, присутствующего в мире, воплощаемое путем отчуждения, разрушения и исчерпания реальности во всех её проявлениях.
В поэзии И.Бродского принцип отчуждения и порождаемая им категория пустоты обретают принципиально иной относительно тех же категорий, что у Храмса, смысл. Явление отчуждения в поэзии Бродского раскрывается как константа внутреннего мира, как поведение сознания, структура взаимоотношений сознания не только с внешним миром в момент здесь-и-сейчас, но прежде всего с самим собой-в-мире во всех моментах своего пребывания в мире в прошлом и настоящем. Чуждость мира и своих состояний-в-мире говорящему «я» в поэзии Бродского обуславливает появление категории пустоты как особого способа видения реальности, а именно - как очищение координат бытия — времени и пространства - от субъективных наслоений, главным из которых является у Бродского память, наполняющая время и пространство субъективными качествами и характеристиками длительности, протяженности и, вследствие привязки к определенным, субъективно важным событиям, — эмоционального напряжения. Проговаривание, исчерпание памяти становится у Бродского средством достижения чистоты составляющих бытия - времени и пространства, из которых извлечено их субъективное наполнение. Принцип исчерпания памяти в поэзии Бродского позволяет познающему «я» увидеть чистоту сути предмета в частности и бытия в целом, его отвлеченную от закрепленного памятью и опытом образа смыслообразующую категорию -чистую форму, «пятое, сущее значение» предмета есть... не только идея предмета, но и та «чистая форма», которая определяет его вещественность, субстанциальность» [172; 113]. В этом смысле поэзия Бродского близка
философии И.Канта и его идее априорных форм чувственности и рассудка, которыми являются пространство и время. По мысли Канта, эти категории изначально заложены в структуре человеческого сознания и обуславливают собой способы познания человеком мира, однако познать эти категории в их первичной абстрактной чистоте невозможно, так как они даны человеку лишь в данных опыта. Таким образом, вещи, как и априорные формы чувственности и рассудка - пространство и время - неизменно скрыты в своем состоянии «в себе и для себя» от восприятия человеческим сознанием. Поэзия Бродского представляет собой стремление высвободить предмет и бытийные категории из рамок повседневного субъективного человеческого опыта и памяти, чтобы познать их в состоянии их «чистой формы» (Кант, «Критика чистого разума»).
В связи с этим принципом обнаруживается специфика самоопределения познающего сознания относительно мира, себя-мире и, соответственно, явления памяти, структурирующей все бытие в целом, в моментах как прошлого, так и настоящего. Именно память определяет расстановку акцентов в шкале эмоционального напряжения в моменте здесь-и-сейчас, в важности тех или иных предметов и событий, в особенностях восприятия времени, пространства и себя самого.
Попытка исчерпания пространства памяти становится возможной лишь в точке его завершения, остановки, так как в противном случае сам момент проговаривания памяти как отчуждения от неё неизбежно примыкает к ней, становится её длением и продолжением, бесконечным неизбывным расширением и растягиванием пространства памяти. В поэзии И.Бродского отчуждение от себя-в-мире выявляет позицию отстраненного «я», завершившего свое бытие-в-мире, познающего его как готовое, уже свершившееся, в связи с чем призма взгляда отстраненного «я» обретает характеристики итоговости, конечности и предельности. В связи с этим явление пустоты в поэзии Бродского становится способом приближения к сути предмета и мира, пустота делает видимой чистую форму предмета,
которая и является условием бытия. При этом отчуждение как творение пустоты, наполнение ею форм мира позволяет отстраненному сознанию познавать такие бытийные категории как пространство и время в той абстрактной безличной чистоте формы, которая совпадает с Вечностью. Так, искусство отчуждения в поэзии Бродского представляет собой внутреннюю организацию, особое состояние сознания, которое реализует себя в акте творения категории пустоты (как чистоты) последнего, предельного, постбытийного порядка, которая одновременно является пространством Вечности. Отстраненное от мира и себя-в-мире «я», завершая и исчерпывая свое пребывание в реальности, само стремится стать чистой формой, стать вместилищем пустоты, впасть в состояние отсутствия себя-в-мире, равно как и отсутствия мира для себя, чтобы обрести состояние совпадения с Вечностью.
Так, философская категория отчуждения, реализуемая в поэтических пространствах Хармса и Бродского посредством определенных художественных средств и приемов, порождает категорию пустоты как основу художественного мира и одновременно - ведущего принципа его организации.
В связи с явлением отчуждения, определяющего своеобразие художественных миров Д.Хармса и И.Бродского, нами были учтены работы исследователей, направленные на выявление и анализ феномена отстранения в поэзии Хармса и Бродского, а также обусловленной им специфики организации текста2: М.Б.Ямпольский «Беспамятство как исток»,
2 На сегодняшний день существует множество работ, посвященных исследованию того или иного аспекта творчества Д.Хармса, среди них: Токарев Д.В. «Старуха» Даниила Хармса как объект «пристального чтения» // Русская литература 2004 № 2. С. 259-262; Гладких Н.В. Эстетика и поэтика прозы Хармса. Томск, 2000; Тростников М.В. Пространственно-временные параметры в искусстве раннего авангарда. // Вопр. Философии, 1992 № 5. С. 66-81; Алексеева М.И. «Ёж» и «Чиж». // Вестник Моск. Ун-та. Сер. 10, Журналистика, 2002 № 2. С.64-81; Авраменко А.И. Даниил Хармс: Тридцать два зуба и восемь пальцев. // Домовой, 2002 № 1. С. 132-137; Шенкман Я. Хармс: отечественный текст и мировой контекст // Вопр. Литры, 1998 № 4. С. 54-80; Колымагин Б. Падающие старухи. //Октябрь, 1998 № 12. С. 181-І82; Злобина А. Случай Хармса, или оптический обман. // Новый мир, 1992 № 2. С. 183 -191. и др. Литературно-критические работы, посвященные творчеству И.Бродского, представляют собой обширнейший список, перечислить который в данном случае не представляется возможным, характеризующийся разнообразием подходов к анализу текстов Бродского и направленный на выявление самых различных аспектов его творчества и судьбы: от монографий и сборников, в частности, Мир Иосифа
Ж.-Ф.Жаккар «Даниил Хармс и конец русского авангарда», Д.И.Токарев «Курс на худшее: Абсурд как категория текста Даниила Хармса и Сэмюэля Беккета», Е.Г.Красильникова «Русская авангардистская драма: человек отчужденный», С.И.Красовская «Об отстранении в поэзии И.Бродского», М.Ю.Лотман, Ю.М.Лотман «Между вещью и пустотой: Из наблюдений над поэтикой сборника И.Бродского «Урания», Й.Кюст «Между смертью и тишиной: Прием устранения в «Большой элегии Джону Донну», М.Н.Липовецкий «Критерий пустоты», Н.Л. Лейдерман «Свет ниоткуда».
Источником понятийного поля и терминологии, используемых в работе, послужили философские системы экзистенциализма и феноменологии, так как именно в связи с экзистенциальной философией Ж.П.Сартра, М.Хайдеггера, К.Ясперса появляется понятие отчуждения как особого состояния реальности и специфики пребывания познающего сознания в этой реальности. Применение понятийного поля и категориального аппарата философии для анализа и описания поэтического текста становится особенно актуальным в связи с проблемой отчуждения как * стратегии создания особого, внеповседневного смыслового и эстетического пространства, так как язык, которым говорит и в котором рождается J философия, представляет собой «остранение» языка повседневного, разрыв связи с прежними значениями и прежними принципами номинации: «Время... часто вводит в язык то, чем он ранее не обладал. Тогда в ту же самую оболочку вкладывается другой смысл, под той же чеканкой дается нечто отличное, по одним и тем же законам сочетания прочерчивается иначе выстроенный ход идеи. Таков непременный плод литературы народа, а в ней
Бродского: Путеводитель. Спб., 2003; Иосиф Бродский и мир: метафизика, античность, современность. Спб., 2000; Верхейл К. Танец вокруг мира. Встречи с Иосифом Бродским. Спб., 2002; Иосиф Бродский: труды и дни. М., 1999; Поэтика Бродского/ Келебай Е. Поэт в доме ребенка: Пролегомены к философии творчества И.Бродского. М., 2000; Якимчук Н. Как судили поэта. Л., 1990; Эткинд Е. Процесс Иосифа Бродского. Лондон, 1988; Bethea D. Joseph Brodsky and the Creation of Exile. Princeton: Princeton University Press, 1994; Polukhina V. Joseph Brodsky: A Poet for Our Time. Cambridge: Cambridge University Press, 1989; до словаря, составленного на основании поэзии И.Бродского: Полухина В., Пярли Ю. Словарь тропов Бродского: (На материале сборника «Часть речи»). Тарту, 1995.
Однако непосредственный практический интерес в связи со спецификой исследуемой нами проблемы представляют для нас работы, описывающие особые стратегии создания текста в поэзии Д.Хармса и И.Бродского, основанные на принципе отчуждения в том или ином понимании.
- преимущественно поэзии и философии» [182; 273]. Следовательно, философия и поэзия представляют собой варианты отчуждения языка от его обыденной нормы, «остранение» повседневного образа языка и языковых связей между выражением и смыслом. В связи с этим представляется закономерным использование языка философии для описания специфики поэтического языка, так как именно философия в силу своей отстраненности от привычной языковой нормы является адекватным инструментом анализа поэзии Д.Хармса и И.Бродского как художественных пространств, организованных по принципу отчуждения на всех уровнях, то есть для исследования отчуждения как ведущей текстовой стратегии.
Термин «отчуждение» использовался в различных философских системах, в том числе, в философии К.Маркса, И.Г.Фихте, Г.В.Ф.Гегеля, при этом различия в смыслах, вкладываемых в понятие отчуждения, довольно существенны и обусловлены как социально-историческими предпосылками, так и спецификой мировоззрения и мышления того или иного мыслителя.
Философское понятие отчуждения характеризует, во-первых, процесс и результаты превращения продуктов практической деятельности человека -продукты труда, деньги, общественные отношения, а также свойств и способностей человека в нечто независимое от людей и господствующее над ними. Во-вторых, превращение каких-либо явлений и отношений в нечто иное, чем они являются сами по себе. В этом аспекте истоки идеи отчуждения можно найти у представителей французского (Ж.-Ж.Руссо) и немецкого (И.В.Гете, Ф.Шиллер) Просвещения. Объективно эта идея выражала протест против антигуманистического характера частнособственнических отношений. Проблема отчуждения далее развивалась в немецкой классической философии. Уже у Фихте полагание чистым «я» предмета («не я») выступает как отчуждение. Идеалистическую интерпретацию наиболее полно развил Гегель, у которого весь объективный мир выступает как «отчужденный дух». Задача развития, по Гегелю, состоит в том, чтобы снять в процессе познания это отчуждение. Вместе с тем, в
понимании отчуждения у Гегеля содержатся рационалистические догадки о некоторых особенностях труда в условиях антагонистического общества. Л.Фейербах рассматривал религию как отчуждение человеческой сущности, а идеализм - как отчуждение разума. Однако, сводя отчуждение только к явлениям сознания, он не нашел реальных путей к его ликвидации, так как видел их в теоретической критике.
В современной западной философии отчуждение характеризуется как фатально неизбежное явление, порожденное либо техническим и научным прогрессом, либо внеисторическими особенностями человеческой деятельности. Теоретической основой такой концепции является отождествление отчуждения с опредмечиванием. Маркс, который уделил анализу отчуждения большое внимание, исходит из того, что отчуждение выражает противоречие определенной ступени развития общества. Оно порождено антагонистическим разделением труда и связано с частной собственностью. В таких условиях общественные отношения формируются стихийно, выходят из-под контроля людей, а результаты и продукты "* деятельности отчуждаются от индивидов и социальных групп и выступают как навязанные либо другими людьми, либо стихийными силами. В центре 2 внимания Маркса - анализ отчуждения труда, при помощи которого он характеризует систему капиталистических отношений и положение пролетариата. Признание отчуждение труда в качестве основы всех других, в том числе идеологических, форм отчуждения дало возможность понять искаженное, ложное сознание как результат противоречия реальной общественной жизни. Маркс обосновал задачу ликвидации отчуждения путем коммунистического переустройства общества.
Однако наше исследование строится на том понимании отчуждения, которое было выдвинуто и разработано философией экзистенциализма.
Изменения жизни и мыслей, происходившие с конца XIX века все с большим ускорением, неизбежно должны были поставить под вопрос основные принципы, которые определяют существование человека, и те
позиции, с которых рассматриваются его поступки. Под сомнение были также поставлены и понятия гуманизма, этики, цивилизации, культуры, то есть те ценности, на основе которых выстраивается восприятие реальности и собственно сам способ существования человека в этой реальности. Из-за множества противоречивых причин эти традиционные ценности оказываются под угрозой, в связи с чем философия экзистенциализма вводит понятие отчуждения как нового, принципиально отличного от традиционного, способа существования человека в мире.
М.Хайдеггер определяет человека как существо, чье бытие является ек-sistence, то есть что он единственное среди всех существ в мире, которое ек-siste, пре-ступает, выходит за пределы всех других существ и самого себя, он отстранен от всего в мире и себя самого в этом мире. Центральным тезисом является утверждение, согласно которому «сущность человеческого бытия заключается в ek-sistence, в пре-ступлении. Это означает не только то, что, как хотел показать Сартр в сочинении «Экзистенциализм - это гуманизм», человек открыт миру, а не скован предопределенностью, но и то, что внутри себя человек - постоянное пре-ступление, бесконечное воспарение» [182; 118]. Эта сущность человека раскрывается в покинутости, в одиночестве человека, брошенного в этот мир, в тоску, в отчаяние — поскольку человек никогда не предстает перед самим собой как существо стабильное, завершенное, владеющее собой и вещами, а как постоянное скольжение, бегство в пустоту, в небытие. И хотя человек всегда возвышается над самим собой, опережает самого себя, он знает свой конец: Смерть. Человек - это существо, которое пре-ступает все формы бытия, отчужден от них и опережает самого себя - в движении к Смерти. Он является «существом-для-Смерти» [182; 123]. «И подобно тому, как человеческое существо - всегда незавершенность, всегда «еще не...», оно изначально является и собственным концом. Этот конец, обозначаемый смертью, не делает человеческое существо некой конечностью, а лишь предназначением к этой конечности, «существом-для-конца». Смерть - форма бытия, которую человеческой
существо изначально приемлет: «едва человек родится, он уже достаточно стар, чтобы умереть» [182; 134]. В связи с этим человек в своем движении к смерти обретает особый тип свободы - «свободы для смерти» [182; 142] и собственно мужества «быть» в состоянии отчужденности от мира.
Французский экзистенциализм, первым выдающимся произведением которого было сочинение Ж.-П.Сартра «Бытие и Небытие» (1943), в ряде пунктов не соглашается с доктриной Хайдеггера. Философия Сартра - это самостоятельное преобразование взглядов Хайдеггера в своего рода субъективистскую метафизику. Он стремится придать идее свободы и отчуждения социальное значение, глубоко чуждое хайдеггеровской мысли и в то же время, сообщить идее «ситуации» конкретно-историческое содержание. Наконец, он пользуется старой логикой и старой терминологией, восходящими к французской традиции. Между тем в сочинении Сартра обнаруживаются те же фундаментальные темы: абсурдность, отчуждение, страх и свобода.
Явление отчуждения разрабатывается Сартром глубже: человек не только обречен на отстранение от мира и в некоторых ситуациях от самого себя, отстранение становится самим условием бытия: «Человек отделен от себя всей широтой бытия, которое не есть он» [162; 55]. Само существование слито с Ничто, и наоборот - «Ничто носит бытие в своей сердцевине» [162; 150], следовательно, и бытие человека слито с пустотой, явлением отстранения от своего присутствия в мире, существуя, человек неизменно реализует «постоянную возможность небытия вне нас и в нас» [162; 150]. Отчуждение мира и своего образа в мире, по Сартру, происходит постоянно, в этом и состоит закон существования сознания, а также сосуществования отдельного «Я» в пространстве с множеством других «Я»: «Отсутствие есть конкретный способ бытия, это связь между человеческими реальностями» [162; 300]. Таким образом, человеческое сознание обречено на существование посредством постоянного дистанцирования от себя самого, на постоянную потерю себя как «себя» и обретение себя как «другого», на
«существование на расстоянии от себя в качестве присутствия по отношению к себе» [162; 111].
Нами в работе использованы понятия и категории, некоторые из которых были введены И.Кантом и полнее разработаны философией экзистенциализма в связи с феноменом отчуждения и спецификой отчужденного бытия человека в реальности, такие как «вещь-в-себе» (и «для-себя»), «бытие для других», «бытие-для-себя» («бытие-в-себе»), «я-в-мире», «мир-без-меня», а также категория Другого как обозначение чуждого, непознанного, то есть не присвоенного сознанием явления.
Понятие «вещи-в-себе» («для-себя») было введено И.Кантом в его работе «Критика чистого разума» как реализации невозможности абсолютного познания человеком вещи в частности и самого явления бытия в целом, невозможности их полного присвоения сознанием, что обуславливает присутствие в вещи/бытии некоего скрытого, изначально недоступного человеческому познанию смысла. Вещь/бытие в процессе познания их человеком предстают в качестве совокупности внешних проявлений, адресованных познающему сознанию и воплощающих образ вещи/бытия в человеческой повседневной реальности, то есть то состояние, которое Кант назвал «бытием-для-других». Вследствие же наличия в своей сердцевине априорно непознаваемого значения вещь/бытие обретают самодостаточное, замкнутое на себе состояние, определяемое Кантом как «вещь/бытие-в-себе и для-себя».
Присутствие человека в реальной действительности, его включенность во все многообразие проявлений мира, то есть осознание своего «я» как условия и формы существования мира описывается экзистенциалистами посредством понятия «я-в-мире». Соответственно, событие отстранения от мира в его многообразии, а также и от своих собственных эмоций и переживаний, рожденных в момент пребывания в реальности и вызванных тем или иным проявлением этой реальности, приводит к особому состоянию самого познающего «я», определяемого как «я-без-мира», а также и к
особому состоянию мира, утратившему «я» в качестве формы своего существования, которое характеризуется как «мир-без-меня».
Для описания специфики пребывания отчужденного сознания в материальной реальности, относительно телесности и плотности мира, а также относительно телесности самого человека были применены категории феноменологии, в частности, «здесь-и-сейчас» как обозначение единого, нерасчлененного момента восприятия реальности во всей совокупности тех её проявлений, которые в момент этого восприятия включены и актуализированы в пространстве познающего сознания; а также «тело» и «телесность» в феноменологическом понимании, то есть в качестве основного инструмента и способа познания реальности.
Объектом исследования феномена отчуждения как искусства является поэзия Д.Хармса и И.Бродского, так как поэзия становится реализацией особого, отстраненного от повседневной реальности состояния сознания, обуславливающего особое состояние языка, утрачивающего связь с языком повседневным. Исследование отчуждения в качестве "стратегии моделирования художественного мира на материале поэзии также обусловлено и тем, что в поэтическом тексте актуализировано единство и связи иного, не только семантического рода, то есть поэзия обнажает саму специфику создания новой, поэтической природы слова, сам способ разрыва связи поэтического состояния языка с повседневным, следовательно, саму реализацию стратегии отчуждения посредством определенных художественных приемов и средств.
Особенно актуальным, выпуклым, четко прописанным является способ моделирования художественного мира на основе принципа отчуждения в поэзии Д.Хармса, так как в связи с тем, что нарушена или полностью устранена всякая семантическая и логическая взаимосвязь между словами, очень четко и ясно обозначаются иные способы скрепления текста, обнажается его структура, жесткая, по сравнению с прозой форма, виден и нарочито «выпячен» становится стихотворный остов: рифма (или ее
отсутствие), и конечно, стихотворный размер, задающий целостность и единство на уровне читательского эмоционального, а порой и подсознательного восприятия. В поэзии Хармса явление отчуждения намеренно акцентировано, оно является отправной точкой всей текстовой реальности, в связи с чем исследование поэтических произведений Хармса осложняется ясно прочитываемым отстранением от любых норм, а с другой - постоянным ускользанием изменчивого и живого текста, который сохраняет только свою структуру, стихотворную форму, (выстроенную, опять же, по принципу отказа от поэтических, орфографических и пунктуационных правил).
В поэтическом мире И.Бродского, где бытование слова имеет принципиально иную по сравнению с поэзией Хармса природу, явление отчуждения также обуславливает как особенности моделирования художественного мира, так и специфику построения самого текста, в связи с чем именно поэзия Бродского представляет собой отличное от Хармса художественное воплощение единой для обоих поэтов стратегии отчуждения.
Предметом исследования является сам способ моделирования художественного мира, то есть проблематики, поэтики, механизмов смыслопорождения в поэзии Хармса и Бродского с точки зрения феномена отчуждения как реализации определенной авторской мировоззренческой установки на всех уровнях поэтического текста.
Теоретическая значимость и актуальность работы заключаются в применении философских методов познания и описания к поэтическому материалу, что позволяет выявить философскую версию бытия, смоделированную средствами поэтического состояния языка. Результаты исследования могут быть использованы также и при дальнейшей разработке теории поэтического языка и его соотношения с языком повседневным, при дальнейшем исследовании специфики поэтического языка и поэтического текста, выработке методик анализа художественных систем, воплощающих
философскую модель бытия, посредством категориального аппарата и понятийного поля философии.
Практическое значение исследования. Результаты исследования могут быть использованы при чтении лекционных курсов по истории литературы XX века, при разработке спецкурсов по поэзии XX века, а также спецкурсов по анализу литературы авангарда и неклассических художественных систем.
Цель данной работы - выявление и анализ способов реализации стратегии отчуждения как основы создания поэтического мира Д.Хармса и И.Бродского. В связи с этим главными задачами работы становятся:
на материале поэтического мира Д.Хармса: 1) исследование явления отчуждения как авторской стратегии «очищения мира» от временной, пространственной определенности, а также следов рационального и духовного опыта человека, а именно - культуры и религии; 2) описание феномена отстранения от своего «я», включенного в рамки повседневной реальности, что порождает явление онтологической неуверенности в поэзии Хармса; 3) анализ собственно языкового уровня поэзии Хармса, организованного по принципу высвобождения языка из рамок нормы и обуславливающего особый тип взаимоотношений с читателем.
Относительно поэзии И.Бродского в качестве основных задач могут быть названы следующие: 1) выявление феномена отчуждения как способа разрушения повседневного образа вещи с целью открытия её в качестве чистой формы пространственно-временной организации, а также описание «пограничного» смысла материи как формы проявления и существования вещи в реальности; 2) анализ отчуждения в качестве процесса и результата творческого акта, направленного на воплощение своего «я» как отсутствующего в рамках пространственно-временной определенности мира; 3) исследование отстранения от обыденного состояния языка с целью обретения иной, поэтической/божественной природы слова.
Методология работы. Специфика методологии работы обусловлена пограничным характером исследуемого феномена, представляющего собой синтез философских, эстетических, психологических проблем. Вследствие этого в данной работе были использованы как методы структурно-функционального анализа текста, то есть анализа структуры текста с выявлением его основных функциональных элементов; так и методы, применяемые в семиотике, деконструктивизме, феноменологии и феноменологической герменевтике, психологии. Относительно поэзии Д.Хармса продуктивным также является метод рефлексивного чтения, так как тексты Хармса имеют неклассический, диалогический, провокационный характер, вызывающий определенные читательские реакции, принципиально важные в аспекте исследуемой проблемы.
Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав (каждая из которых включает в себя три параграфа), заключения и библиографии.
Апробация работы. Основные положения данного исследования обсуждались на научных конференциях: «Дергачевские чтения» (УрГУ им. А.М.Горького, Екатеринбург, 2004), «Изучение творческой индивидуальности писателя в системе филологического образования наука -вуз - школа» (УрГПУ, Институт филологических исследований и образовательных стратегий «Словесник», Екатеринбург, 2005), «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературе» (ВолГУ, Волгоград, 2006).
Разрушение бытийных координат как способ «очищения» мира
Феномен отчуждения как реализация определенной мировоззренческой и эстетической установки, воплощенная в самом способе организации текста, прослеживается в поэзии Хармса на всех текстовых уровнях. Тотальное отчуждение в поэзии Хармса заставляет текст следовать по пути саморазрушения и тем не менее существовать в виде эмоционально-психологической поэтической целостности, балансировать на грани собственного распада на совершенно бессмысленные детали и все же представлять собой смысловое единство. В стихотворениях Хармса заложен механизм самоуничтожения, который эффективно работает на уровне читательского восприятия, но который парадоксальным образом по завершению текста оказывается самой скрепляющей текст тканью, самой эмоцией, обуславливающей силу психологического воздействия и эстетическую ценность поэтических произведений Хармса. Выявление действия и способов создания этого механизма тотального отчуждения на всех уровнях поэзии Хармса и является целью данного раздела.
Структура раздела обусловлена взглядом Хармса на цели, задачи и возможности искусства в постижении и преобразовании мира. Искусство, по мысли Хармса, должно осуществлять последовательное разрушение мира, воплощать его исчезновение ради открытия и познания самого явления бытия в чистом виде, бытия как такового, то есть ради восстановления чистоты и, соответственно, пустоты бытия «первого порядка» (Хармс), пустоты, предшествующей появлению и существованию человеческой субъективности, человеческого сознания, «домирной пустоты» [172; 196]. Искусство становится средством воплощения умирания реальности для познающего сознания, делая её тотально чуждой сознанию, представляя собой аналог смерти как способа возвращения в чистоту/пустоту дородового, до-бытийного состояния: «Сверхзадача искусства парадоксальным образом совпадает с назначением смерти: его призвание в том, чтобы преодолеть тяжесть феноменального мира, мира материализма, и вывести художника в мир, где раскрывается подлинная суть вещей [172; 48]. В связи с этим поэзия Хармса может быть рассмотрена как последовательное очищение бытия от присутствия мира и любых проявлений человеческой субъективности. Достижение особого рода просветления, освобожденного от мира, происходит в поэзии Хармса путем разрушения человеческого рационального и духовного опыта познания и описания мира, разрушения тех понятий, категорий и духовных опор и смыслов, обуславливающих и задающих способ человеческого существования в мире и препятствующих выходу в пространство трансцендентного, в пространство истинной, божественной сути творчества. Так, Хармс в стремлении достичь абсолютного отсутствия мира, пустоты, где открываются изначальные, до-бытийные смыслы, отчуждает категорию времени, и особым образом организует пространство, разрушает традиционные понятия культуры и религии. Время, культура и религия в творчестве Хармса представляют собой такие способы мироописания и миропостроения, которые скрывают, сковывают, профанируют истинные, сакральные, недоступные сознанию в обыденном состоянии смыслы, подменяя их некими условными символами. Особым образом организованное пространство представляет собой воплощение иной природы вещей и всего мира в целом. Достижение чуждого повседневности состояния мира, разрушение обыденной реальности реализуется в творчестве Хармса посредством ситуаций распада и падения, представляющих собой момент перехода границы, обретения миром нового порядка, нового способа бытия. Ситуации падения и разрушения обуславливают появление таких качеств мира, как постоянная подвижность, мозаичность, случайность, задающих миру в его ином, отчужденном состоянии новый тип гармонии. В «другом» состоянии мира принципиальным образом изменяется и природа вещей, предметов, их функции и признаки, способы их взаимодействия с реальностью в её измененном состоянии, что приводит к появлению игрового мира, наполненного игровыми предметами как искаженного отражения мира «здешнего», обыденного, его правил и норм.
Вторая часть данного раздела представляет собой исследование поэзии Хармса как опыта «перехода границы» между повседневным и трансцендентным состояниями самого сознания, как попытку обрести иное, чуждое обыденному, состояние сознания и языка, обладающего силой творения и разрушения, определяемой как сила «первого порядка».
Стремление к отчуждению от мира с целью познания самого явления, самого факта бытия порождает явление сомнения в наличности бытия, в его реальности. Явление онтологического сомнения становится итогом, последним шагом в разрушении мира, в воплощении его как чуждого. Познающее «Я» как часть мира и условие его существования для меня также должно быть подвергнуто исчезновению, отчуждению от самого явления бытия, с тем, чтобы познать бытие в форме чистого отсутствия любой субъективности. Онтологическая неуверенность как мировоззренческий и эстетический принцип представляет собой попытку достижения абсолютного отсутствия, абсолютной пустоты/чистоты «первого порядка» (Хармс), то есть того до-бытийного состояния сознания, способного совпасть с трансцендентным.
Отчуждение от реальности в поэзии Хармса означает также разрушение обыденного состояния языка как воплощения обыденного состояния сознания и мира. Отчуждение на языковом уровне происходит у Хармса как акт созидания новой природы языковой стихии, являющейся выражением потусторонних, чуждых обыденным, смыслов. Амбивалентность эстетической стратегии, представляющей собой одновременно и разрушение, и творчество, становится обновлением и возрождением языка в его сакральной, трансцендентной, стихийной форме, ускользающей от рациональных интерпретаций. Именно языковая стихия, разрушающая нормы и правила функционирования языка в повседневности, становится в поэзии Хармса полем игры с читателем, постоянного обмана читательских ожиданий и привычек, вовлекая и самого читателя в некоторым образом измененное, отчужденное от прежнего, состояние.
Трансформация пространственной организации мира
Отчуждение как художественная стратегия реализуется в поэзии Хармса также и на уровне организации пространства. Пространство как некоторое соотношение оси координат, обуславливающее специфику расположения вещей/тел в мире, равно как и сам способ их существования в творчестве Хармса становится изображением чуждого состояния реальности, событием обретения вещью/телом новой, отчужденной от нормы природы. Исчезновение мира повседневной материальной реальности, разрушение рациональных и духовных устоев человеческого существования как результат стратегии отчуждения приводит к воплощению пограничного состояния реальности: между миром нормы и миром абсурда и тотального распада. Изображение обыденного способа человеческого бытия как чуждого сакральным, божественным смыслам и истинам «опрокидывает» мир, вследствие чего чуждые обыденному сознанию принципы абсурдного существования мира представляются в поэзии Хармса в качестве иного, «другого» мира, в основе которого заложен механизм непрерывного распада и самопоглощения. Именно благодаря этому принципу саморазрушения иное, отчужденное состояние мира и становится выходом в трансцендентное, средством возвращения в «домирную пустоту», обретением божественной чистоты формы и смысла: «Процесс очищения мира Хармс представляет как глобальное столкновение всех предметов, которое влечет за собой сначала их деформацию, потерю ими привычной для нас формы, и лишь затем -восстановление той наполненной истинным смыслом формы, которая была разрушена в результате грехопадения» [172; 140].
Переход границы между нормой и абсурдом, воплощение иного, чуждого обыденному сознанию состояния мира, основанного на принципе разрушения, в поэзии Хармса воплощается прежде всего как самое значимое и яркое текстовое событие, некий универсальный метасюжет его стихотворений, который реализуется в явлении распада предмета или явления на отдельные части, признаки и функции, то есть в изменении и разрушении пространственных характеристик вещи/тела, их формы как определенной части занимаемого пространства.
Распадение предмета на части приобретает принципиальное значение в аспекте проблемы отчуждения: вещи и отдельные детали, связанные в обыденной действительности отношениями единства, неделимости, в текстовой реальности Хармса наделяются отношениями чуждости. «Регистрация мира - поэзия - есть на самом деле разрушительный акт страшной силы: субъект должен превратить в пыль объект, то есть превратить его в сумму мельчайших единиц, чтобы впоследствии объединить в единое целое» [58; 91]. Категория чуждости у Хармса становится универсальной, замещая собой категориальные оппозиции «хорошее -плохое», «прекрасное - безобразное» и т.д. Вещи, вступая в отношения пространственной и смысловой чуждости, больше не поддаются обыденному восприятию и оценке, сама категория чуждости и становится эмоциональным и художественным ядром, обуславливающим специфику читательского восприятия: «...его раненая щека/ отвисала просто» [3; 31].
В художественном мире Хармса вещь запечатлена непосредственно в момент ее разрушения, умирания, отпадания от некоего изначального целого, причем процесс распадения целого представлен у Хармса как непрерывно длящийся, как растянутый во времени момент разрыва связей между предметами действительности: «Чтобы существовать, мир должен восприниматься не как единая и однородная масса, но как единство различных частей, одна из которых всегда будет эта, а другая та» [58; 135]. Грамматическое выражение такое продлевание момента распада находит в глагольных формах либо настоящего времени, либо прошедшего времени несовершенного вида, или со значением многократности действия. Все это обуславливает абсурдистскую незавершенность и нефиксированность мира, излюбленный в абсурдистской эстетике прием постоянного и навязчивого повторения действия или явления, напоминающего неотвязный ночной кошмар или состояние бреда. Настоящее или многократно повторяемое прошедшее время глаголов выстраивают движение мира по кругу, где действию не дано завершиться, предмету не дано перейти этап отпадения от целого и обрести новое устойчивое состояние, а кошмару - кончиться: «а сам тихонько зубы крошит / как будто праведный совсем» [3; 35]; «в репей закутанная лошадь / как репа из носу валилась» [3; 35]. В текстовой реальности Хармса предмет обретает единственное устойчивое состояние - разрушения, падения или состояния изменения состояния, воплощая «непредсказуемость состава тела» [195; 41]. В данном случае ситуация распада в тексте создается не признаками «в репей закутанная», (валилась) «как репа», которые, напротив, в отрыве от контекста выглядят мотивированными и едва ли не традиционно метафоричными, а отношениями «отпадания» предмета от предмета, наделение их отношениями разрушения: «лошадь...валилась из носу». Причем чуждость предметов здесь не только и не столько семантическая, смысловая, а в гораздо большей степени пространственная, структурная: текстовый распад обусловлен не смысловой нестыковкой: «лошадь валилась из носу», а зафиксированным в языке фактом отделения, выпадения одного предмета из другого: «валилась из». %
Вещь у Хармса запечатлена в момент изменения своего состояния, своего положения в пространстве как относительно других вещей, так и относительно самой категории пространства, в момент или, точнее - в процессе отчуждения своего состояния от обыденной, нормальной реальности. Это еще не отчужденная вещь, а именно вещь в процессе отчуждения, в процессе поломки, сбоя, разрушения: «Карета плавала. Рессоры / ломались поперек доски» [3; 39]; «дева падала в кувшин, / ноги падали в овраг» [3; 45].
Вещь - пространство - время Материя: между бытом и бытием
Отчуждение как константа внутреннего мира у Бродского прослеживается на протяжении всего творческого пути поэта, в связи с чем возникает вопрос об эволюционности искусства отчуждения и категории пустоты в поэзии Бродского. Отстраненное «я» в текстах Бродского, стремящееся к отсутствию себя-в-мире, что означает присутствие себя в Вечности, является стержневым, скрепляющим моментом художественной реальности Бродского. Нас в данном исследовании интересует срез узловой, доминантной для поэзии И.Бродского проблемы искусства отчуждения, обладающий характеристикой усиления, проникновения во все сферы сознания говорящего «я» и, соответственно, во все сферы организации текста. Явление отчуждения и порождаемая им в качестве бытийной категория пустоты обладают характеристикой развития в аспекте перехода из неосознанного качества текстового поведения говорящего «я» в сознательное стремление к отстранению от реальности и себя самого в этой реальности, к-созиданию пустоты, позволяющей избавить мир от себя и себя от мира с тем, чтобы познать бытийные координаты времени и пространства в их чистом виде и тем самым совпасть с Вечностью. В работе М.Ю.Лотмана и Ю.М.Лотмана это явление отчуждения охарактеризовано как константа внутреннего мира у Бродского, как «внутренняя эмиграция», что позволяет говорить об отчуждении в его поэзии как об особой структуре сознания, специфическим образом выстраивающей свои отношения с реальностью и самим собой: «Было бы упрощением связывать постоянную для Бродского тему ухода, исчезновения автора из «пейзажа», вытеснения его окружающим пространством только с биографическими обстоятельствами: преследованиями на родине, ссылкой, изгнанием, эмиграцией. Поэтическое изгойничество предшествовало биографическому, и биография как бы заняла место, уже приготовленное для неё поэзией. [109; 181-182]. При этом по мере отстранения от реальности отчужденное сознание начинает постепенно осознавать и принимать себя в качестве такового, что обуславливает уже акцентированное, целенаправленное воплощение в поэтическом тексте своего «я» и совокупности его составляющих: мыслей, чувств, памяти именно как чуждых и сознательно отчуждаемых в стремлении исчерпать, закончить свое бытие в материальной реальности и обрести пустоту (чистоту) восприятия и бытия в Вечности.
Структура данного раздела обусловлена последовательностью опустошения/очищения материального, «здешнего» мира в текстах Бродского. Попытка приблизиться к чистой форме вещи, пространства и времени, а также своего собственного бытия реализуется в текстах Бродского как очищение мира от себя, воплощение своего отсутствия в мире, и одновременно как очищение себя от мира, воплощение исчезновения мира в себе в стремлении стать вместилищем пустоты-Вечности.
Художественная реальность Бродского наполнена предметами, материальный мир представлен во всем разнообразии своих проявлений, и это материальное наполнение и уплотнение реальности должно было бы принципиально опровергать саму идею отчуждения познающего «я» от мира, утверждая прочное, закрепленное присутствие мира в познающем сознании. Однако язык в его «поэтическом состоянии» (Ю.Казарин) становится у Бродского средством для исчезновения материальной реальности и своего в ней присутствия, поэтическая номинация является переходом от памяти о вещи к её пустой/чистой форме, спрятанной за слоем человеческой субъективности, человеческой памяти. Так, поэтическая номинация предметной материальной реальности в поэзии Бродского осуществляет постепенное исчезновение присутствия «я» в вещи и в мире, что позволяет обнаружить, сделать видимой самодостаточную, изначальную (до восприятия моим «я») форму вещи, которая сама есть условие и залог своего бытия, свой главный иммманентный смысл, свое оправдание и объяснение.
Так, первый уровень искусства отчуждения в поэзии Бродского -освобождение мира от своего в нем присутствия - будет рассмотрен нами как процесс отчуждения своего «я», осуществляемый относительно образа вещи, а также самого способа её проявления и бытия в реальности - материи. Первый раздел представляет собой исследование воплощения предметного мира в текстах Бродского, где вещь предстает как «вещь-для-другого», как наполненная субъективной памятью невидимая форма. Вещь-в-мире моей субъективности оказывается отчужденной от своей абстрактной самодостаточной формы, являющейся определенной организацией пространства. Следовательно, поэтическая номинация, отчуждающая вещь от моего в ней присутствия, позволяет вещи обрести свою изначальную форму, то есть свой замкнутый в самом себе бытийный смысл и открыть «реальность как материально заполненное пространство, отвоеванное у пустоты» [109; 170]. Материя в поэзии Бродского становится переходным, пограничным качеством вещи. Материя - средство обнаружения вещи в мире моей субъективности, условие её присутствия в реальности и, следовательно, присвоения её познающим сознанием, наполнения субъективной памятью и субъективным смыслом, то есть отчуждения от своей пустой/чистой формы -смысла. Однако материя у Бродского как воплощение скрытых, имманентных свойств вещи является и способом возврата предмета к лишенному субъективного наполнения бытию-для-себя, что позволяет рассматривать предметы, их качества и свойства как определенный способ организации пространства и времени. В связи с этим материальный мир-без-меня во всем его разнообразии предстает в поэзии Бродского как набор пустых/чистых пространственно-временных форм и их комбинаций.
Второй раздел исследования посвящен рассмотрению искусства отчуждения у И.Бродского, воплощенного в творении своего отсутствия в повседневных пространстве и времени. «Процедура небытия» (Бродский), осуществляемая относительно своего «я», пребывающего в повседневной реальности, отстранение от проявлений своей субъективности в мире, взгляд на память о мире как на закрытое, завершенное переживание означает прежде всего отчуждение от повседневного пространства и времени реальности. Выпадение из обыденного, современного ему времени и определенного географического (идеологического) пространства является для сознания, пребывающем в поэтическом состоянии, способом познания чистой формы и смысла времени как такового, чуждого изменениям в мире, происходящим здесь-и-сейчас, чуждого любым измерениям и описаниям. Так, приближение к пустой/чистой, некой изначальной форме времени, из которой извлечен мир, становится для поэтического сознания попыткой увидеть самого себя как некую пустую/чистую форму и в этой постбытийной пустоте/чистоте обрести состояние совпадения своего «я» с Вечностью.
«Процедура небытия» как творение постбытийного пространства
Отчуждение от мира и самого себя-в-мире воплощается в поэзии И.Бродского как дар, как способность познавать мир в аспекте чистых, лишенных присутствия субъективности бытийных категорий времени и пространства. При этом способность отстранения от своего переживания мира, завершение своей памяти о мире, взгляд на свое бытие в повседневной реальности как на законченное, готовое является спецификой сознания и языка в их поэтическом состоянии. Поэтическое состояние сознания и, соответственно, языка обуславливает утрату себя самого в плотности материального мира и открытие себя в иной, над- и внетелесной сфере. Поэтическая номинация изначально рождается как акт создания, творения нового, чуждого обыденной реальности и обыденному языку имени, в связи с чем поэзия неизбежно предполагает момент отчуждения от привычного, знакомого, обговоренного мира и столь же привычного своего «я», включенного в повседневную реальность: «Творчество непременно предполагает взгляд человека из пустоты (в том числе и на себя самого)» [101; 200]. Взгляд на свое «я» как на Другого становится ключевым моментом перехода сознания и языка в поэтическое состояние. В текстах Бродского событие отстранения от своего «я-в-мире» совершается вследствие избытка человеческого переживания, ощущения бытия, «сверхчувствительности к жизни» [112; 143]. Превышение меры в ощущении мира заставляет выплескиваться «я» за границы самого себя, наполняющего собой повседневную реальность и ей же заполненного, что порождает некое новое существование «я», сверх обыденной меры и нормы, вне бытового пространства, вне себя, пребывающем в этом бытовом пространстве. Переполнение ощущением, переживанием бытия становится истоком, зарождением иного способа существования, самообнаружения и самоописания «я», чуждого прежнему, обыденному. Степень переживания эмоции, заставляющая сознание выходить за пределы самого себя, включенного в повседневность, и является событием отчуждения, перехода сознания в иное, поэтическое состояние. Переполненность бытием, степень превышения меры в эмоциональном восприятии реальности описывается у Бродского как порог отчуждения, как граница между «я-в-мире» и «я, обладающим избытком мира». Так, избыток ощущения мира становится выходом «из быта», из существования своего «я» в обыденной реальности: «Человек отличается только степенью / отчаянья от самого себя» [IV; 20]. Эта «степень отчаянья» воплощает эмоцию, превышающую меру повседневного переживания реальности, выводящую «я» за пределы своего сознания и языка в их обыденном состоянии. При этом чувством, перехлестывающим «за край» обыденной меры и свершающим событие отчуждения от мира и себя, может стать не только отчаянье, но и любовь: «...я любил тебя больше, чем ангелов и самого, / и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих» [III; 125].
Таким образом, степень превышения себя-в-мире оказывается границей между «я», включенным в мир, и «я» отчужденным, получившим иной способ бытия вследствие иного, поэтического состояния сознания и языка.
Стремление к отстранению как достижению пустоты - Вечности в поэзии Бродского реализуется путем расслоения «я» и, соответственно, способов его бытия: отчуждение происходит как разделение на «я», пребывающеее «здесь» и «я», пребывающее в некоем трансцендентном по отношению к повседневности «там». При этом обретение пустоты, познание себя как отсутствия, как Другого, чужого становится возможным в связи с завершением пребывания своего «я»-в-мире, прекращением его субъективной памяти, наполняющей и преобразующей мир: «Человек, освобожденный от надежды и тревоги, - никто и окружен со всех сторон Ничем» [112; 145]. Обретение себя как формы организации пустоты -Вечности обуславливает воплощение предельности своего субъективного переживания мира и в мире. В текстах Бродского обнаруживается «ответвление», высвобождение из границ повседневной реальности нового «я», получившего новый способ бытия, что создает эффект раздвоения на завершенное, готовое в свое законченности «я-здесь» и отчужденное, длящееся «я-там», совпадающее с пустотой и переживающее свое бытие как абсолютное отсутствие мира, то есть как абсолютное одиночество: «У всего есть предел: в том числе, у печали. / Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде. / Можно налить воды. Позвенеть ключами. / Одиночество есть человек в квадрате» [III; 248].
Достижение состояния одиночества происходит за счет удвоения человеческого «я» - «человек в квадрате» - момента отчуждения от самого себя, которое происходит вследствие переполнения бытием, выходом за «предел... печали», за границы самого себя, о-пределенного повседневным состоянием мира. При этом умещение своего «я» в «предел... печали», соблюдение его порождает сжимание пространства, появление жестких форм, ограничивающих, сдавливающих существование, рамок, в которых должно уместиться бытие. В этом смысле словосочетание «человек в квадрате» может быть прочитано и как одиночество узника, ограниченного квадратом комнаты. Пребывание «в пределах» нормы переживания, которая в данном случае воплощается как пределы некоторого помещения, препятствует выходу «вне себя» как вне комнаты. Помещение своего «я» в пределы повседневности порождает бессилие, невозможность открыть для себя трансцендентное «там», утратить свое присутствие в мире и обрести себя как свободу - пустоту. Не случайно появляется глагол «застревает», реализующий значение бесконечно длящегося, неизбывного события, причем в данном случае глагол является показателем не активного действия, а фатального следствия предельности бытия. Аналогичный смысл воплощает и образ ключей - «можно ... позвенеть ключами», которые в жестких пределах помещения и себя, помещенного в рамки повседневности, лишены своего прямого назначения - открыть выход вне комнаты или вне себя, пребывающего в каких-либо пределах, и в границах сжатого пространства становятся лишь источником звука. Создание форм жестко ограниченного пространства свойственно для «я», пребывающего в обыденном состоянии сознания и языка, в границах нормы: таким способом внутреннее состояние обретает совпадение с формами внешней реальности, «помещение» себя в пределы обыденности находит отражение в физическом пребывании в каком либо помещении. «Сжатие пространства, как ни странно, всегда понятнее. Оно лучше организовано, для него больше названий: камера, чулан, могила». [2; «Полторы комнаты»; 20]. Создание адекватных внешних форм для бытия своего внутреннего о-пределенного «я» представляет собой стремление «я ограниченного» избежать присутствия категории пустоты/небытия/Вечности в рамках своего сознания и бытия: «Он (Бродский - О.Р.) дистанцируется не только от собственной психологической - но и от телесной данности» [164; 234]. Пустота как результат отстранения от обыденной реальности, как способ познания пространства и времени в их чистом, совпадающем с Вечностью виде чужда «я», включенному в пределы повседневной реальности, так как является рождением нового, иного «я» и иного способа бытия.
Избыток переживания бытия и становится выходом «из быта» в трансцендентное «там», в поэтическое состояние сознания и языка. Явление отчуждения в прозе и поэзии Бродского воплощается в постоянном стремлении избежать пребывания в каких бы то ни было пределах и границах, в стремлении покинуть замкнутое пространство, сжимающее бытие в жесткие формы. «Коротать свой век так или иначе нам суждено в зданиях» [2; «Меньше единицы»; 78]. Такая своего рода мировоззренческая и художественная клаустрафобия реализуется в поэтическом мире Бродского в стремлении к постоянному пребыванию в состоянии, которое можно охарактеризовать как абсолютное «вне»: «Однако вытесненность» поэта, его место «вне» - не только проклятие, но и источник силы - это позиция Бога» [109; 182].
