Содержание к диссертации
ВВЕДЕНИЕ 3-38
Примечания 3 8-41
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОЛЕМИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ «ДУХОВНОЙ ЭСТЕТИКИ» «МАЯКА»
1. «Маяк» и русская литература (к вопросу о репутации журнала) 41-58
2. Духовная критика «западной эстетики» и «новейшего романтизма» 59-98
3. «Эстетическое» - «духовное» («художественное» - «поэтическое»)
в «духовной эсте/гике» «Маяка» 98-117
4. «Эстетика по-русски» против романтической
эстетики Н.А. Полевого , 117 -140
5. «Духовная» полемика с «неистовым» Белинским:
(парадоксы «духовной эстетики») 140-158
Примечания ...' 158-170
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПОЭТИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА «МАЯКА» (литературы 40-х годов) И АРХЕТИПЫ ЛЕРМОНТОВСКОЙ ПОЭЗИИ
1. СО. Бурачек и критика 1840-х годов о романтической
поэзии Лермонтова 170-188
2. Поэзия в журнале «Маяк»: христоцентричные поиски в полемике
с поэзией Лермонтова и «лермонтовским направлением»
Поэзия в «Маяке»: общие вопросы стиля 188-201
Духовные трансформации мотивов лермонтовской лирики 201-215
«Дума» Лермонтова: жанрово-тематические трансформации 215-235
3. Лермонтовская поэма и творческий диалог
в русской поэзии 40-х годов 235-247
3.1. «Елена» Бернета и «Демон» Лермонтова:
сюжетный и миросозерцательный диалог 247-259
:
3.2. «Богатырские сборы Ильи Муромца» А. Тимофеева и «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника
и удалого купца Калашникова» М. Лермонтова 259-269
4. Поэмы «Две судьбы» (А.Н. Майков) и «Разговор» (И.С. Тургенев)
в зеркале «духовной эстетики» 269-287
ПРИМЕЧАНИЯ 287-295
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОПЫТ ТЕОРИИ «РУССКОГО РОМАНА» И «АНТИПЕ-ЧОРИНСКАЯ» ПРОЗА «МАЯКА»
1. «Герой нашего времени» в оценке СО. Бурачека. Полемика
с Ф.В. Булгариным 295-336
2. Типологические аспекты «антипечоринской» прозы «Маяка» 336-354
3. Альтернативный образ «героя времени» и жанровые архетипы
романа: «Мечтатель» А.И. Иваницкого,
«Свет и тень» П.А. Корсакова 354-373
4. «Герои нашего времени» СО. Бурачека как эксперимент
«русского романа» 372-399
ПРИМЕЧАНИЯ 394-399
ЗАКЛЮЧЕНИЕ (Культурно-исторический смысл «духовной эстетики»
«Маяка») 399-415
ПРИМЕЧАНИЯ 415-416
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ -417
БИБЛИОГРАФИЯ 418-455
Введение к работе
Символами литературной эпохи 1830 - 40-х годов по праву являются Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Белинский, а из периодических изданий - «Литературная газета», «Московский телеграф», «Телескоп», «Северная пчела», «Отечественные записки» и только некоторые другие. Перечисление незначительной части исследований, посвященных творчеству русских писателей этого времени, заняло бы внушительное место; что же касается журналистики, то участие в литературном процессе таких изданий, как «Московский телеграф», «Московский наблюдатель», «Русский вестник», «Сын отечества», «Северная пчела», «Библиотека для чтения» и даже славянофильский «Москвитянин», в определенной степени нашло отражение в различных исследованиях [1]. Еще больше повезло журналу «Отечественные записки»; это издание по известным причинам заслуженно находилось в центре внимания литературной науки [2].
Но журнал «Маяк» (1840-1845) явился печатным органом, по поводу которого с особой настойчивостью писали о его «консервативности», «реакционности», хотя его культурная и литературная стратегия, роль в литературном процессе 1840-х годов никогда не становились объектом серьезного исследования.
«Маяк» просуществовал не очень долго. Но, несмотря на это, он оставил заметный след в истории русской журналистики и литературы. Современники (В.Г. Белинский, Н.А. Полевой, Ф.В. Булгарин) к нему относились негативно. Причина - своеобразная литературная позиция журнала, не вписывающаяся в рамки устоявшихся идейно-эстетических канонов. Идеология «Маяка» до такой степени необычна, что она вступает в противоречие даже с общими оценками творчества А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, в особенности -М.Ю. Лермонтова. Совсем не случайно журнал еще в 1840-е годы заслужил репутацию крайне консервативного, реакционного издания [3].
*
Журнал «Маяк» был основан в Санкт-Петербурге в 1840 году. Первоначально он назывался: «Маяк современного просвещения и образованности. Труды ученых и литераторов, русских и иностранных». В 1842 году в его названии произошло изменение. С этого времени оно звучит следующим образом: «Маяк, журнал современного просвещения, искусства и образованности в духе русской народности». В первые годы издания «Маяк» имел 800 подписчиков - число, внушительное для периодического издания того времени. Журнал ориентировался не только на «столичных» жителей; он пользовался известностью, судя по корреспонденциям, и в так называемой провинции. Разумеется, основной круг читателей издания состоял из верующих образованных русских людей, по существу читателей со славянофильскими симпатиями. Из-за финансовых ограничений номера журнала выходили в основном за счет пожертвований, что не могло не сказаться на его печальной судьбе, главное, на характере его публикаций. В номерах журнала за последние два года его жизни меньше злободневных литературно-критических, публицистических статей, ярких художественных произведений, что и привело к сокращению числа поклонников издания.
Идеологи «Маяка» СО. Бурачек и П.А. Корсаков поставили цель объединения науки и словесности, ученых и литераторов. Основой такого соединения служила идея «новой русской философии», «истинной и общепотребной учености», овладение которой ведет к воспитанию «сознания народного», к «примерной религиозности, глубокой преданности отечеству и царю». С этой целью на его страницах, наряду с литературными произведениями и литературной критикой, помещались статьи по математике, физике, технике, философии, психологии. Параллельно ставилась задача создания «эстетики по-русски» («духовной эстетики») и разработка теоретических и практических основ «русского романа» как способных к противостоянию «западной эстетике» [4],
Концепция «духовной эстетики», даже с учетом ее противоречий, принадлежит к важнейшим завоеваниям русской литературы XIX века. Эсте-
тическая теория журнала «Маяк» имела, в первую очередь, религиозно-православные истоки. Кроме того, ее функционирование связывалось с необходимостью создания национальной философии («философии по-русски»), имевшей демнстративную антизападническую направленность. Важнейшей составляющей «духовной эстетики» выступала идея народности, понятая в духе православной религиозности.
Структура «Маяка» была традиционной. Раздел «Науки» включал работы от богословия, медицины, физики, истории, политики до математики, технологии и торговли. В разделе «Изящная словесность в стихах и прозе» публиковались романы, повести, рассказы, стихи, отрывки из путевых, исторических и политических записок, драматические произведения, очерки нравов, статьи юмористические. В главе «Материалы для наук и словесности» предлагалось решение частных вопросов: рассуждения, описание отдельных предметов, а также давались сведения о новых изобретениях в области наук и промышленности. В четвертом разделе («Библиотеке избранных сочинений») ставилась задача анализа книг, преимущественно художественных, как русских, так и иностранных, достойных с точки зрения создателей журнала серьезного внимания. И, наконец, в пятом разделе сообщались новости русской и иностранной литературы, учености, торговли, промышленности, политического и гражданского быта.
В журнале особое место занимали публикации об истории православной церкви, христианской философии и религии, сведения о биографии и житии отцов христианской церкви. Существование в нем такого раздела, как «Духовное красноречие», вполне закономерно, поскольку издатели журнала настаивали на духовной преемственности своей культурной, литературной позиции с традициями и установками православной церкви. Здесь публиковались «беседы» и «слово» церковных авторитетов: «Беседа при посещении Свято-Троицкой единоверческой церкви, говоренная Филаретом, Митрополитом Московским» (1841), «Слово по освящении храма Явления Божией Матери преподобному Сергию, говоренная 27 сентября 1843 г. Филаретом,
Митрополитом Московским» (1843), «Беседа, произнесенная преосвященным Филаретом, Митрополитом Московским» (1844); «Вступительная беседа новоопределенного священника к поселянам», «О человеке», «Нежность матери» Д. Вертоградова (1843); «Леонтий Карпович, русский проповедник 1615 года» Пр. Нечаенко (1843); «Слово в неделю Блудного сына» священника А. Окунева (1844) и другие.
С историей журнала «Маяк» связано утверждение и развитие духовного направления в русской литературе XIX века, «Маяк» принадлежит к тем редким изданиям, где не только широко находит поддержку духовная поэзия и проза; здесь целенаправленно создаются, так сказать, теоретические основы духовного направления, существующего в русской литературе первой половины XIX века.
«Маяк» воспринимался современниками как своего рода «светский»
инвариант православной духовности, что и послужило причиной его неодно
значной репутации. Для одних (например, В.Г. Белинского, Н.А. Полевого,
Ф.В. Булгарина, позже А.А. Григорьева) публикации журнала ассоциирова
лись с «застоем» в культурной жизни. Другие видели в его выступлениях ду
ховную оппозицию нравам, привычкам, литературным вкусам времени, как,
например, «Журнал Министерства народного просвещения», с одобрением
встретивший издание «Маяка». Здесь необходимо назвать наиболее значи
тельные публикации, важные для понимания атмосферы православных поис
ков времени. Особо выделяются статьи СО. Бурачека, принадлежащие, без
сомнения, к лучшим страницам русской богословской мысли. Это: рецензия
на книгу «Исповедь, или собрание рассуждений доктора Ястребцова», издан
ную в Санкт-Петербурге в 1840 году; «Книги религиозные и нравственно-
философские», «Видение в царстве духов», «Народность русская в слове»,
«Очерк психологии», «Начало науки применений», «Правда Вселенской
Щ церкви. Европейские идеи - европеизм», «Очная ставка русским обычаям:
православным и заморским, старым и новым», «Народный и книжный рус-
ский язык», «Критический обзор народного значения Вселенской церкви на Западе и на Востоке» [5].
Не меньший интерес с точки зрения исканий русской православной духовности имеют публикации А.В. Зражевской. Ей принадлежат такие труды, как «Святой Дмитрий, Митрополит, Ростовский чудотворец», «Стефан Яворский, митрополит Рязанский» [6]. Привлекают имена П.А. Маркова, автора «Повести о русской народности» [7], А. Монастырева, опубликовавшего полемическую статью «О кантовом, формном, начале нравственности» [8]; Софьи Панюты, которой принадлежат боговдохновенные полемические работы: «Демоны-гении-бесы», «Открытия в царстве мифов», «Русское народное слово» [9]. В 1844 «Маяк» напечатал «Мысли о молитве св. Ефрема Сирина»; «Сказания о жизни и подвигах старца Серафима, иеромонаха Саров-ской пустыни и Затворника, извлеченные из записок ученика его»; в 1845 году печатаются «Несколько писем блаженной памяти Преосвященного Иннокентия, Епископа Пензенского и Саратовского», отзыв о «Творениях св. от-цев в русском переводе», изданных в двух книгах в 1844 году, о «Надгробных словах Преосвященного Иакова, Епископа Саратовского» [10]. Издание последней книги датируется 1842 годом. В этом же журнале впервые была опубликована «Биография Евгения, Митрополита Киевского» [11], которому принадлежат при жизни митрополита неизданные, но исключительно современные и актуальные «Сокращенные правила священной герменевтики». В 1843 году в «Маяке» печатается статья «Нежинский Благовещенский монастырь, названный: Назарет пресвятой Богородицы». Стремление к созданию истории неженского монастыря объясняется тем, что в Нежине родились известные православному человеку Стефан Яворский, Георгий Конисский. Вообще жизнь святого Стефана Яворского часто привлекала интерес. Не случайно в 1842 году в журнале публикуются письма святого Дмитрия Ростовского к митрополиту Рязанскому Стефану Яворскому [12]. Святой Дмитрий Ростовский создавал опыты в жанре акростиха, например, такие, как «Молитвенная и умилительная», «На кончину Петра Ивановича Озерова» [13].
В 1843 году в течение нескольких месяцев корреспондентом «Маяка»
выступил некий иеромонах Серафим, предложивший журналу шесть «Писем
с Афонской горы» [14]. Письма включали описание Царьграда, Константи
нополя, монастырей святой горы Афонской, «священных предметов» горо
дов; в письмах говорилось о судьбе православия и православных храмов в
Щ местах, оставшихся в руках «иноверцев». «Везде запустение, во всем живо
запечатлелись следы кары небесной. Сердце тоскует по давно минувшем
громком отголоске славы Византийской и, следя по запустелым развалинам
огромной столицы, кажется, еще подслушиваешь, и в самом его падении, го
вор славы и величия Византии и, вместе слышишь меланхолические звуки
сей тоскующей пленницы» (Письмо первое, 1843 года 5 октября). Иеромонах
Серафим оставил впечатляющие свидетельства о св. Горе, русском монасты-
Р Ре Св. великомученика и целебника Пантелеймона. Монастырь «живописно
красуется над морем, огибающим св. Гору. К востоку высится оконечность восхитительных холмов, а там, в дали, небо сливается с синевою моря. На южной стороне св. Горы стоит наш монастырь и против него на полдень в синеющем тумане теряются соседние острова...» (Письмо второе, 1843 года, 15 октября).
#
В 1844 году в «Маяке» опубликованы уже названные «Сказания о жизни и подвигах старца Серафима, иеромонаха Саровской пустыни и затворника, извлеченные из записок ученика его», ставшие своего рода общественным событием, благодаря ответной реакции Л.А. Кавелина (отца Леонида) (1822-1891).
Отец Леонид постоянный сотрудник журнала. Ему принадлежат богословские работы: «Взгляд на статью князя Одоевского: письма к графине Е.П. Р -... й [Ростопчиной] о привидениях, суеверных страхах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других таинственных науках», «Проявления невидимого мира. Достоверные рассказы», «Св. Аврамий, болгарский мученик». Л.А. Кавелин принадлежит известному роду. Он племянник Д.А. Кавелина, двоюродный брат К.Д. Кавелина. Но судьба его сложилась
11 по-другому. Л.А. Кавелин испытал влияние Игнатия (Брянчанинова), старцев Серафима Саровского, Макария Оптинского. Отец Леонид в 1852 году стал послушником Оптиной пустыни. Л.А. Кавелин известен также как замечательный автор духовной прозы, опубликованной в «Маяке». Например, «Скорбной матери на смерть ее сына» (1845), «Предчувствие. Рассказ доктора» (1845), «Душа в чахотке», «Езоп и Рафаэль» (1845). Л.А. Кавелин служил на Кавказе, оставил много ценных воспоминаний о службе русских офицеров там; в «Маяке» опубликованы его «Отрывки закавказского офицера» [15]. Но главным его сочинением является «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной пустыни» (ч. 1-2. СПб., 1885). Одновременно он принимал участие в редактировании журнала.
«Сказания о жизни и подвигах старца Серафима, иеромонаха и Затворника Саровской пустыни» обозначились как исключительное событие в духовных интересах журнала «Маяк». В 1845 году Л. Кавелин направил на имя издателя журнала СО. Бурачека письмо, в котором поделился своими впечатлениями о прочитанном: «С неизреченным удовольствием прочел я Сказания о жизни и подвигах старца Серафима, иеромонаха и Затворника Саровской пустыни <.. .> Душевное, русское спасибо вам, что в даете в вашем журнале место подобным назидательным статьям. Они истинный подарок для ваших читателей, истинное сокровище для души, еще не могущей вкушать крепкия пищи и не имущей чувствия обучена долгим учением (Евр. 5, 12. 14); но, лишенный опоры смирения и любви, неизбежно падает с высоты, низвергаясь в бездну ослепления <...> А статьи, подобные Сказанию о жизни Старца Серафима, или письма блаженной памяти Преосвященного Иннокентия, требуя от читателя благоговейного внимания и постоянства, смиряют гордый ум, посрамляя его самонадеянность и врачуют его слабое сердце, утверждая его в вере сладчайшему Иисусу» [16].
Л. Кавелин полагает, что сказания и жития православных святых в современных периодических изданиях должны занять достойное место, особенно с учетом того, что у современной молодежи усиливается страсть к
«
«легкому чтению». На страницах современных изданий «все реже и реже встречаются сочинения и статьи, удовлетворяющие потребности другого отдела читателей, жаждущих Божественного света, любви и назидания». Л. Кавелин с сожалением констатирует, что духовные книги «редко у нас перепе-чатываются. Многих, известных душеполезных сочинений достать уже невозможно, или, по крайней мере, - очень дорого и трудно» (с. 2).
Л. Кавелин писал о необходимости распространения духовных сочинений не только в среде образованного сословия, но и в среде простого народа («простолюдина»). Он выделяет по доступности такой жанр духовной литературы, как «беседа». Именно своими «беседами», простыми и доступными рассказами народен Серафим Саровский, покоривший сердце многих людей. Л. Кавелин считает, что изложение христианского учения в Беседах -самое приличное и полезное. «В беседах, особливо имеющих предметом целый ряд изречений Св. писания, - писал другой корреспондент под псевдонимом Киевлянин, - предоставляется проповеднику более свободы, следовательно, в поучениях таких будет более естественности и независимости от внешних форм и правил, более сходства с обыкновенным дружеским разговором. Так было у Св. Златоуста и других древних проповедников.
В Беседах <...> первое и главное место занимает изъяснение слов Евангелия, - буквальное, простое и краткое; второе место - нравственные уроки, выведенные из слов Евангелия и объяснений, - уроки спасительные, непосредственно вытекающие из толкования текстов Писания, выраженные кратко, просто, ясно, от искреннего и благочестивого сердца» [17].
Л. Кавелин, обратившийся с письмом к редактору «Маяка», как раз и жалуется на то, что ныне книги с подобными «душеполезными беседами» святых отцов (Серафима Саровского, св. Златоуста и других проповедников) - большая редкость. Между тем жития и беседы проповедников способствуют «духовному просвещению» человека, которое всегда должно опережать воспитание души через искусство, науки.
*
*
Редкие тиражи книг о православных проповедниках для Л. Кавелина - актуальная и злободневная проблема. Автор письма к издателю «Маяка» описывает факт, характерный для 30-40-х годов XIX века. Он напоминает об изданиях книг на русском языке неким иностранным (немецким) «филантропическим обществом». Эти маленькие книжечки в большом количестве и бесплатно (иногда за ничтожные деньги) распространяются среди солдат и крестьянства: «При всей благонамеренности составителей, переводчиков, издателей и дарителей этих книжек, написанных на разные нравственные темы, в них легко усмотреть многие и не так маловажные недостатки; эти недостатки чаще всего состоят в умолчании того, что составляет сущность православного исповедания, и ближайших путей к освящению... Издатели этих книжечек, как члены несчастной и богоборной Реформации, ищут только нравственности, а не освящения...
Представим себе, что русский солдатик или мужичек прочел десяток, другой, третий таких книжек, и видит яко бы на деле, что люди дескать обращаются к Богу, живут христианами, угождают Богу, спасаются, не бывая по духу у своего пастыря, не приобщаясь св. Тайнам, без чествования св. Икон, без частого посещения церкви, без посредства Крестного знамения, Чудотворных Икон, св. Мощей и другого рода Святынь, столь многоцелебных для Православного; освящаются-де без молебственных молитвословий, без чтения отеческих житий, писаний...» (с. 4-5).
Л. Кавелин считает «вредной» и опасной популярность подобного рода книжек: их составители заботятся лишь о нравственном просвещении людей, игнорируя духовную сторону воспитания человека: «Прочтя такую книжку, не найдешь в ней ничего вредного или ложного; зато отрицательное направление ее, одним словом-то, чего в ней нет, обличает в полной мере не надежность подобных вероучителей и нравоучителей!» (с. 5).
Самозванные «вероучители» отучают от понимания сущности духовного подвига таких святых, как Сергий Радонежский, Серафим Саровский и другие: «Не может ли это подать повод к презорливому осуждению тех сми-
ренных христиан, которые не показывают в жизни своей крутых и сильных переворотов, но в медленной и незаметной борьбе с поврежденным ветхим естеством и в смиренных воздыханиях о своей немощи, тихо, шаг за шагом, впрочем, с постоянной покорностью к водительству мудрой и чадолюбивой матери своей - Святой Церкви, восходят на гору Господню?... они (реформаторы) считают себя крепкими, мы Dice немощны о Христе, - как говорил великий Апостол, - останемся же в немощи своей...» (с. 6).
Л. Кавелин и его духовные единомышленники размышляют о судьбах православной духовности. Надо стремиться к тому, чтобы весть о духовном аскетизме, примерной вере русских святых доходила до самых широких слоев населения; чтобы их пример жизни в Боге служил идеалом для народа. Л. Кавелин, возвращаясь к «Сказанию о жизни и подвигах старца Серафима», подчеркивает, что русский святой «каждою чертою своей не земной жизни напоминает нам грешным, что вся возможна суть у Бога; вся возможна верующему, я с умилением принял это новое доказательство тому, что, что по позволению Отца щедрот, в недрах нашей Православной Церкви не оскудевают Преподобные в прямом смысле» (с. 9); «Смиряя дух и умерщвляя плоть свою, святые Отшельники, сокровенными молитвами своими низводят на грады и веси щедроты долготерпеливого Бога, древле обещавшего Аврааму -пощадит Содом и Гоморру, ради десяти праведников. От келейного, благоухающего в тишине, всесожжении покаянной молитвы и молебнего подвига истинных иноков, твердо стоят здания земного могущества, и невидимым покровом приосеняются... если мало кому дано постигать восторги истинного художника или поэта, плененного созерцанием изящных красот, отражающих мир горний; то кольми паче трудно людям душевным объяснить духовное, которого они и понимать не хотят, да и не могут» (с. 11).
Письмо Л. Кавелина к изддтелю «Маяка» СО. Бурачеку служит своего рода вступительным словом. Он предлагает для публикации в журнале «Жизнь и подвиги Схимонаха Феодора», продолжающего традиции «Сказания» о Серафиме Саровском. «Жизнь и подвиги Схимонаха Феодора» от-
дельной книжечкой вышли в Москве в 1839, но незначительным тиражом. По свидетельству Л. Кавелина, ныне сохранились редкие экземпляры, что и заставляет его заботиться о том, чтобы духовные подвиги святого схимонаха Феодора не прошли мимо памяти современников.
Схимонах Феодор родился в 1756 году в городе Карачеве Орловской губернии. Отец его был купеческого, о мать духовного звания. Еще в младенчестве он лишился отца. Путь Феодора к Богу был трудным, со множеством перипетий. Первоначально он обучался грамоте у Карачевского протои-рея, после занимался торговлей, к чему он не испытывал душевной склонности; «два года любовь к Богу боролся в сердце его с насильственною привя-занностию к благам мира» (с. 13).
Юноша ночью тайно уходит из родительского дома и города, победив в себе тревожные сомнения об участи матери. Отдаляется от родного гнезда и «водворяется» в Площанской Пустыне - в восьмидесяти верстах от Караче-ва. Между тем мать слезами добивается того, что Федор снова возвращается домой: «Сколько ни был привязан Феодор к уединенной жизни иноческого послушания, но не мог противостоять слезам матери» (с. 14). Этот мотив неоднократно встречается в житийных рассказах, опубликованных в «Маяке».
В 1843 году в журнале печатается эпизод из жизни святого Иоанна Златоуста под названием «Нежность матери» Д. Вертоградова: «Святой Иоанн Златоуст имел у себя друга, по имени Василия, который убедил его оставить дом матери, удалиться от света и вести жизнь уединенную. Бедная мать, - говорит св. Златоуст, - узнавший о том, взял меня за руку, повела в свою комнату, посадила на то самое ложе, на котором я родился, заплакала и начала говорить словами, возбуждавшими во мне более жалости, нежели самые слезы. «Сын мой! - сказала она, - Богу не угодно было, чтобы я долго наслаждалась добродетелью твоего родителя. Он умер скоро после того, как я освободилась от болезни, бывшей следствием твоего рождения, ты остался сиротою, а я вдовою, прежде ежели отец твой успел оказать нам нужную по-
16 мощь. Я терпела все невзгоды одиночества, все беспокойства, о которых не может иметь понятия тот, кто не испытал их.
Нельзя изъяснить словами смятение, в котором находится женщина, едва вышедшая из родительского дома, не привыкшая к светской жизни, с огорченною душою, она должна принять на себя новые заботы, не свойственные ни полу ее, ни возрасту <.. >
Знаю, какая печаль, какие заботы достаются в удел вдове, отягченной малолетними сиротами, однако ж сия печаль, сии заботы бывают сносны, когда вдова остается с дочерью, потому что ни страх, ни издержки не беспокоят матери. Но воспитание сына сопряжено с большими трудностями; оно требует неусыпных попечений... Несмотря на все сии трудности, я удержалась от второго замужества; пребыла твердою среди бурь и волнений и, возложив надежду на милосердие Божие, решилась претерпеть все беспокойства вдо-вической жизни.
<...> Я сберегла для тебя все, что осталось <...> За все, что ни сделала для тебя, требую только милости: не оставь меня другой раз вдовою, не растравляй раны, которая начинала закрываться; подожди, по крайней мере, моей смерти, - может быть, она и не замедлит ко мне явиться. Молодым людям прилично ожидать старости; но в мои лета прилично ждать одной смерти <...> Но пока я дышу еще, живи при мне и не скучай моим присутствием. Не навлекай на себя гнев Божий оскорблением нежной матери.
<...> Св. Златоуст не мог противиться действию столь трогательной речи; как ни старался друг его Василий склонить его на свою сторону, он не решился оставить мать, столь нежную, столь любви и почитания достойную» [18]. В сказании о Феодоре несколько иное продолжение. Феодор не долго задержался в миру, ушел в пустынную обитель, известную под именем «Белых Берегов», находящуюся в пятнадцати верстах от Брянска. Сказание о перипетиях судьбы святого полно драматических коллизий.
Феодор, ведомый пылом юности, узнал соблазн «красоты мирской»; на какое-то время его ум и сердце были омрачены «преступными мыслями и действиями плотоугодия»: он прельстился «красотою женскою и совратился на путь нечестия»; «велико было падение Феодора; но еще более велико было восстание его».
" Феодор отправляется в Киев для поклонения святым Преподобных
Отцев Печерских, затем идет в обитель Подвижников Христовых. Но он не может остаться в обители Печерской, боясь, что родственники узнают о его местонахождении. Через границу с Польшей уходит в Молдавию, уединяется в Нямецком монастыре под духовным надзором старца Софрония: «С сердечным сокрушением исповедовал пред ним грехи свои Феодор, и для большего очищения и раскаяния отлучен им был на пять лет от приобщения Св.
W Тайн Христовых». Здесь по уставу обители Феодор прошел все ступени ино-
ческого послушания. Сказание о святом Феодора Л. Кавелин завершает следующими словами: «Мы уже видели из жизнеописания Блаженного Феодора, что и он, подобно старцу Серафиму, по возвращении из Молдавии, подвизался в Белобережской пустыне... с утра до глубокой ночи двери его убогой кельи осаждали тысячи посетителей, привлеченных славою о доброте, мудрости и непорочной жизни Старца».
Духовный подвиг Серафима Саровского - черта народного характера.
* Эта мысль подчеркивается в обзоре новых книг, среди которых рецензент
ф особо выделил книгу Преосвященного Иннокентия, епископа Харьковского,
издавшего в 1844 году в Харькове книгу «Молитва св. Ефрема Сирина. Бесе
ды на св. четыредесятницу». В рецензии [19] полностью приводился коммен
тарий епископа Иннокентия к молитве Ефрема Сирина («Дух праздности не
даждь ми!..»), как известно, послужившей для А.С. Пушкина основой в про
цессе создания его лирического шедевра.
Щ Духовная литература в журнале «Маяк» - неизученная страница иска-
^ ний русской словесности. Видимо, еще предстоит осмыслить яркие бого-
словские статьи, опубликованные в этом издании; различные материалы, по-
священные истории Православия, описанию русских храмов в разных географических точках (в России и за ее пределами); жития, сказания о святых, существенно дополняющих наши представления о судьбах русской православной духовности.
СО. Бурачек (1800-1877) принадлежал к известному в истории России XIX века дворянскому роду: его отец адмирал О.И. Бурачек. Духовный образ семейства Бурачеков в какой-то мере представляется необычным. СО. Бурачек, как и его предок, отличался явной склонностью к точным и естественным наукам. Между тем семейство это придерживалось православно-религиозного взгляда жизнь.
Литературная деятельность СО. Бурачека началась в конце 1830-х годов. В 1838 году он написал «Повесть без заглавия», представляющую сатиру на О.И. Сенковского и его журнал «Библиотека для чтения». Но она не была допущена цензурой к печати. Будучи одним из ведущих авторов «Маяка», он выступал от имени журнала с художественной прозой, литературно-критическими статьями, а также основательными исследованиями в области богословия, философии, психологии.
Другой редактор «Маяка» П.А. Корсаков (1790-1844) являлся членом (1835-1844) Петербургского цензурного комитета. В 1839 и в 1840 годах, наряду с А.И. Фрейгангом, цензуровал «Отечественные записки». Примечательно и то, что он цензор первых изданий романа «Герой нашего времени» (1840 и 1841). Современники знали его как талантливого поэта-переводчика. Корсаков гордился тем, что он первый в «европейской семье» познакомил читателей с нидерландской средневековой религиозной поэзией. Известностью пользовалась и его проза, особенно «антилермонтовская» повесть «Свет и тень» (1841). Ему принадлежит замечательный перевод романа «Робинзон Крузо» (ч. 1-2, СПб, 1842-1843). Первые публикации Корсакова появились в «Отечественных записках» («Рыбка. С голландского», 1839) [20]. Позже он перестал сотрудничать с этим журналом, очевидно, по идеологическим мотивам. Хотя, будучи уже редактором «Маяка», продолжал публикации в «Биб-
лиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Москвитянине». Корсаков, знавший восемь иностранных языков, вообще отличается неповторимым талантом.
Круг авторов, участвовавших в жизни «Маяка», был широким и пестрым. В нем печатались стихотворения А.С. Хомякова, [21] Ф.Н. Глинки, И.П. Бороздна, А.П. Афанасьева-Чужбинского, произведения Н.А. Полевого (например, «Елена Глинская», 1840), Т.Г. Шевченко, Н.Ф. Щербины. В «Маяке» опубликованы «Заметки жителя того света» Л.А. Загоскина, труды этнографа, фольклориста И.П. Сахарова. Здесь напечатана «История Киевской академии» М.П. Булгакова (митрополита Макария), получившая высокую оценку В.Г. Белинского, П.А. Плетнева, М.П. Погодина. В то же время с журналом сотрудничали представители «массовой» литературы - Н.В. Кукольник, Н.А. Мышицкий, Ф.С. Кузьмичев, И.Е. Гогниев и другие.
Благодаря «Маяку», в 1845 году читатели узнали «Рассуждения о ценности жизни» Д.И. Фонвизина. Материал представил редакции П.С. Савельев, постоянный сотрудник журнала. Полезные сведения содержались в статье Г.Н. Городчанинова «Пояснение некоторых мест в гимне Державина «Бог» (1844). Здесь же в 1840 году опубликованы так называемые «Французские стихи», в свое время приписываемые Пушкину . В связи с «Маяком» живучим оказался миф о крайнем национализме его идеологов. Серьезный интерес журнала к фольклору, обычаям, этнокультурным аспектам жизни самых разных народов заставляет сомневаться в справедливости такого обвинения [22]. Многие статьи идеологов «Маяка» действительно проникнуты пафосом национализма, но национализм этот можно назвать здоровым, не унижаю-
«Французские стихи» были опубликованы с примечанием П.А. Корсакова: «Пушкин был душою общества, а веселость его неистощимая - как истинный гений. Таков именно был юноша Пушкин, когда присылал мне первые стихи свои для печати. И теперь еще храню я собственноручное письмо его, в котором он напомнил мне о том за два месяца до своей смерти» (Маяк. 1840. Ч. 3. С. 125). «Французские стихи», как сообщал Корсаков, были переданы ему товарищем и соучеником Пушкина по лицею бароном П.Ф. Гревенсом. П.А. Корсаков издавал в Санкт-Петербурге журнал «Русский Пустынник, или наблюдатель отечественных нравов» (1817). Скорее, речь идет о ранних пушкинских стихотворениях, предназначенных для публикации в этом журнале.
щим достоинство других этносов, но утверждающим самобытность русских национальных ценностей.
Идеологи «Маяка» (П.А. Корсаков, СО. Бурачек) активно участвовали в идейно-эстетической полемике 40-х годов XIX века. Но участие это не хаотично, а опирается на целостную концепцию развития русской литературы. Осмысление литературной стратегии журнала, поставившей его «против течения» в литературном процессе, является актуальным, не только потому, что без нее нельзя во всей полноте представить внутренние закономерности идейно-эстетического развития русской литературы XIX века. Многие идеи «Маяка», как ни удивительно, активно вписываются в неоднозначные поиски современного литературоведения, современной культурологической мысли в области осмысления сущности и функции искусства; в современные концепции кризиса литературы. Между тем статус консервативного издания привел к тому, что эстетические идеи, художественная практика писателей, объединившихся вокруг «Маяка», во многом искусственно изолировались от жизни литературы. Имена и произведения его авторов сегодня мало кому известны. Не исследована также спорная, но самобытная литературно-критическая интерпретация романтизма М.Ю. Лермонтова (и русского романтизма конца 30-х и начала 40-х годов в целом) в журнале. С биографией «Маяка» связана такая важнейшая культурологическая проблема, как роль «пограничных ситуаций», возникающих в «культурной области» [23], на стыке крайнего противостояния полярных художественно-эстетических мировоззрений. Идеи литературного развития авторов журнала не вписывались в господствующую эстетическую идеологию, но благодаря духовной оппозиции «Маяка», раскрываются неисследованные стороны идейно-эстетической борьбы 40-х годов. Интерес к литературной идеологии «Маяка» и творчеству его авторов объясняется желанием восполнить пробелы в изучении русской литературы, избежав заведомой тенденциозности и отказавшись от стереотипов; стремлением осмыслить малоизученные закономерности и тенденции литературного процесса XIX века в связи с журналом «Маяк» и его отношением к эстетиче-
ским теориям журналистики 40-х годов, романтизму Лермонтова и функционированию его произведений в русской литературе.
Романтизм Лермонтова - чуть ли не главный мотив в духовной полемике «Маяка» с современными ему концепциями искусства. Творчество Лермонтова, может быть, помимо его воли, для авторов «Маяка» послужило «пограничной зоной» ценностного пространства русской литературы вообще, предстало точкой выбора между искусством «демоническим» и «божественным». Полемическое многоголосие вокруг поэзии и прозы Лермонтова, с одной стороны, помогает еще больше приблизиться к творчеству классика, выявить «глубинный план» (М.М. Бахтин) его «знаковых» произведений, оказавших серьезное влияние на духовные искания русской литературы, а с другой, - осмыслить ценность концепции «духовной эстетики» «Маяка».
С историей журнала «Маяк» связано утверждение и развитие духовного направления в русской литературе XIX века - литературоведческая проблема, очень острая для современных построений концепции национальной культуры. К настоящему времени накопилось серьезное количество исследований, рассматривающих русскую классическую литературу в контексте православных традиций. Наиболее серьезные и значительные труды принадлежат В.А. Котельникову, И.А. Есаулову, М.М. Дунаеву, Т.К. Батуровой, А.В. Моторину, В.П. Звереву и другим [24]. Ученые утвердили важные методологические подходы к изучению классики в названном аспекте. Накоплен большой научный опыт в исследовании малоизвестных литературных явлений XIX века. Журнал «Маяк» принадлежит к тем редким изданиям, где не только широко находит поддержку духовная поэзия и проза; не менее важно то обстоятельство, что здесь целенаправленно создаются, так сказать, теоретические основы духовного направления, существующего в русской литературе первой половины XIX века.
К сожалению, современники не проявляли желание к пониманию литературной стратегии «Маяка». Исключением является, пожалуй, «Журнал Министерства народного просвещения», с одобрением встретивший издание
«Маяка». В 1840 году в разделе «Обозрение русских газет и журналов» говорилось, что «Маяк» имеет собственное лицо, «от времени до времени выступает из тесных пределов рецензий», публикует материалы, посвященные «общим взглядам и исследованиям относительно Наук и Литературы». Комментировались статьи СО. Бурачека: «Введение в науку философии», «Содержание философии», «История философии», «Книги религиозные и нравственно-философские», «Книги литературные», опубликованные в четвертом и пятом номерах журнала (1840). Отзыв о статье «Книги литературные» настороженный; в нем констатируются «несколько неверный взгляд» и «отчасти шуточный тон», служащие, «может быть, нарочно для того, чтобы возбудить больше внимания» [25]. Далее следовало изложение основных положений «Книг литературных». «Журнал Министерства...», конечно, не разделил негативные оценки творчества Жуковского (мотива «мечтательности» в его поэзии), особенно Пушкина: «ни к Жуковскому, ни к Пушкину не могут относиться решительные укоры в недостатке народности» [26]. В заключении говорилось, что «мы не могли не выписать, не извлечь из этой статьи главнейших суждений автора... читатели наши могут по крайней мере увидеть взгляд автора ее на литературу и порадоваться, что у нас, хотя и в разных видах, критика требует литературы религиозной и народной. Это стремление известно и в других странах Европы» [27].
«Журнал Министерства...» регулярно акцентировал внимание на публикациях «Маяка», уважительно отзывался также о поэтических и прозаических опытах его авторов и, главное, подчеркивал их новаторство, «оригинальность». Так, например, повесть Терентия Данилыча (СО. Бурачека) «Не тронь меня» названа «оригинальной повестью» именно потому, что она написана в нетрадиционной для русской литературе манере [28]. В обзоре публикаций периодических изданий часто появлялись имена критиков и писателей «Маяка»: Н. Макшеева, К. Самойлова [29], Н. Тихорского, Софьи Паню-ты, В.Р. Зотова, И.П. Бороздна, СН. Навроцкого, Чужбинского (А.С Афанасьева), Я.А. Щеткина [30]. Подробно излагались взгляды СО. Бурачека
(«Очерки психологии», «Откуда идет классицизм и романтизм, и что такое в отношении к ним поэзия Пушкина», «Стихотворения Лермонтова»), Софьи Панюты («Демоны, гении, бесы»), A.M. Мартынова («Замечания на статью о Менцеле»), П.А. Маркова («Быль вертеровских времен», «Повесть о русской народности»). С нескрываемым почтением упоминалось имя П.А. Корсакова. Творчество Корсакова действительно до сих пор остается неизученной (и несправедливо) страницей русской литературы 1840-х годов. В 1844 году «Журнал Министерства...» обратил внимание на «Отчет «Маяка» за пять лет» (Маяк. 1844. № 9), отмечая «замечательные суждения о философии» авторов этого издания. Официальный журнал Министерства с симпатией отозвался о последовательной критике «Маяка» «журнальных произведений» и его стремлении распространить «любовь к чтению дельному, умному, мыслительному» [31].
В литературоведении XX века о журнале «Маяк» упоминали редко, в основном, в связи с первыми критическими отзывами современников о стихотворениях и романе «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Известны скромные факты, отразившие стремление ученых включить этот журнал в литературный контекст 40-х годов XIX века.
Первым о журнале «Маяк» упомянул Н.И. Мордовченко в статье «Лермонтов и русская критика 40-х годов» (1941). Автор в общем не избежал характерного оценочного взгляда на это издание и его редактора СО. Бура-чека («откровенной бранью был встречен «Герой нашего времени» в статье Бурачека, одного из редакторов журнала «Маяк»), Блестяще написанная работа ученого в той части, где речь идет о «Маяке» и его критике, остается в рамках стереотипных определений вроде того, что позиция Бурачека была «демагогической», «грубой» [32]. Подобные суждения встречались и в книге Л.Я. Гинзбург «Творческий путь Лермонтова» [33].
В книге А.Г. Дементьева «Очерки по истории русской журналистики 1840-1850 гг.» (1951) «Маяк» поставлен рядом с «Москвитянином» в том смысле, что в лице того и другого «Отечественные записки» «приобрели но-
вых врагов». Отмечалось, что в «полемику с «Маяком» «Отечественные записки» вступали довольно редко», поскольку «такая полемика была далеко небезопасной, а дикий, откровенный обскурантизм «Маяка» и сам по себе не привлекал к нему симпатий сколько-нибудь широких кругов читателей» [34].
Достаточно скудны сведения о «Маяке» в книге «М.Ю. Лермонтов. Семинарий» (1960), составленной крупными отечественными учеными В.А. Мануйловым и М.И. Гиллельсоном, В.Э. Вацуро. Здесь, правда, интонация, отмеченная нами в фундаментальном труде А.Г. Дементьева, несколько смягчена. По мнению авторов, редактор журнала «Маяк» «наиболее непримиримо отнесся к роману Лермонтова и его лирике»; «Бурачек в творчестве Лермонтова и в особенности в его романе увидел лишь клевету на целое поколение и проповедь отвратительного эгоизма и пессимизма». Авторы книги указали на тезис Бурачека о том, что в «Герое нашего времени» нет «философии, религиозности, русской народности» [35], но не сочли возможным прокомментировать его (это и не входило в задачу составителей). В действительности же в системе философско-художественных аргументов и стратегии национальной литературы «Маяка» эти термины имели отнюдь не метафорическое значение; мысль об отсутствии в романе Лермонтова «философии, религиозности, русской народности» для редактора и идейного вдохновителя журнала СО. Бурачека носила концептуальный характер, до сих пор не освещенный и не изученный в литературоведении.
В работе Б.М. Эйхенбаума о романе Лермонтова читаем: «Во втором отдельном издании «Героя нашего времени» (1841) появилось особое предисловие автора - ответ Лермонтова на критические статьи, в которых Печорин рассматривался как явление порочное, навеянное влиянием Запада, не свойственное русской жизни. В истории русского романа эти статьи (СП. Шевы-рева, СА. Бурачека) не сыграли никакой роли, поэтому и останавливаться на них здесь не имеет смысла» [36]. Литературовед корректно отмечает, что статьи Шевырева и Бурачека «не сыграли никакой роли» именно в «истории русского романа», что отнюдь не опровергает мысли, что в другом аспекте,
скажем, в более широком литературном контексте, их взгляды и идеи могут представлять существенный интерес.
В научных исследованиях 60-70-х годов XX века сведения о «Маяке» и его многочисленных критиках по существу не дополняются новыми подробностями и фактами [37]. В «Лермонтовской энциклопедии» (1981) даются две резюмирующие по содержанию статьи: одна из них посвящена журналу «Маяк» (где сказано, что «издатель журнала СО. Бурачек неоднократно выступал на его страницах с религиозно-охранительных позиций против творчества Лермонтова») [38]; вторая (написанная И.В. Поповым) освещает оценки СО. Бурачеком творчества Лермонтова. В ней сказано, что «Маяк» придерживался «охранительного и националистического направления», а его редактор Бурачек, «отметив достоинства «построения» и «слога» романа «Герой нашего времени», «нападал на «ложное в основании» содержание и «кривое» направление; автор осуждался за нездоровый интерес к «преступным» похождениям героев и за нежелание «врачевать» слабости людей». В статье о стихотворениях Лермонтова критик из «Маяка» «сделал попытку воздействовать на поэта, наставляя его в духе религиозно-нравственного смирения» [39].
Однако начало XXI века отмечено позитивными сдвигами в объяснении личности и литературной позиции СО. Бурачека. В 2002 году вышла книга «Михаил Лермонтов. Pro et contra. Антология» (сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова), куда впервые включены рецензии СО. Бурачека на стихотворения и роман «Герой нашего времени» Лермонтова и в общих чертах прокомментированы. Отметим и вступительную статью В.М. Марковича к антологии, где впервые указано на концептуальный характер противостояния СО. Бурачека творчеству Лермонтова. Но, к сожалению, СО. Бурачек здесь по-прежнему назван «реакционером», религиозным «догматиком» [40]. Оценки такого рода, к сожалению, подспудно распространяются и на источники, питавшие концепцию «духовной эстетики» журнала. Проблема «Маяка», видимо, не в том, чтобы «суд» его авторов над Лермонтовым (и другими
писателями) заведомо отнести к проявлению «реакционности». Отношения «Маяка» и художественной элиты носили более чем напряженный характер. Его идеологи бесстрашно вступали в полемику с признанными авторитетами, лишь в редких случаях уступали свои позиции. Причина заключалась не просто в их неисправимом консерватизме. Поэтому возникает необходимость понять идейно-эстетические истоки, поставившие «Маяк» «против течения» в литературном процессе, поставившие против Пушкина, Гоголя и особенно романтизма Лермонтова.
Сложившаяся вокруг «Маяка» ситуация позволяет говорить о том, что идеи его авторов не услышали не только современники, но и потомки - проблема, порожденная трагической судьбой гуманитарной мысли в XX веке. Долгое время для литературоведения в истории русской культуры и литературы «негласно» существовали «запретные» зоны, неприемлемые с точки зрения господствующей идеологии. Иногда вопрос ставился даже жестко -вплоть до того, чтобы предать забвению «реакционные», как считалось, отражения культурной истории, как не соответствующие идеалу прогресса [41].
Еще в 1840-е годы сложилось мнение, что концепция искусства «Маяка», художественные опыты (поэзия и проза) авторов из этого журнала не представляют никакой ценности. Ведь бывают же в истории литературы явления, не имеющие дело с миром, а только со словом «мир» в литературном контексте, - произведения, рождающиеся, «живущие и умирающие на листах журналов», не размыкающие страниц современных периодических изданий, ни в чем не выводящие нас за их пределы [42]. В том, что критики-теоретики, поэты, прозаики, представляющие литературную стратегию журнала, сегодня неизвестны, нет вины его идеологов. Ни СО. Бурачек, ни П.А. Корсаков, ни другие идеологи и авторы «Маяка» не ответственны за то, что они в истории литературы во многом искусственно были «отстранены» от литературного процесса, только из-за того, что их взгляды отличались подчеркнутой консервативностью и что они не соглашались с доминирующими линиями развития искусства своего времени. Творческо-эстетические идеи «Маяка» ока-
зались чрезвычайно принципиальными и важными, хотя они часто замалчивались со стороны его идеологических оппонентов (во многом сознательно). Современники редко открыто апеллировали к идеологии журнала, хотя всегда ощущали ее присутствие, вступали с ней в неявную полемику. Идеологи журнала участвовали в жизни литературы отнюдь не пассивно. Они серьезно думали о необходимости создания альтернативной эстетики и литературы.
Журнал «Маяк» в контексте настоящего исследования важен в аспекте анализа религиозно-философского генезиса его литературно-критической позиции и теории искусства. Иначе невозможно понять весьма значительные страницы полемического контекста литературы 40-х годов; невозможно понять и сущностный характер противостояния «Маяка» литературным авторитетам (в первую очередь, Н.А. Полевому, В.Г. Белинскому), с именами коих ассоциируется становление идейно-эстетических теорий 40-х годов.
Таким образом, борьба с эстетическими теориями Н.А. Полевого и В.Г. Белинского, теориями романтического и нравоучительного романа, жестокое неприятие беллетристики («легкого чтения»); борьба с этикой и эстетикой романтического индивидуализма, в частности, идейная и творческо-художественная полемика с романтизмом Лермонтова и «лермонтовским направлением» (А. Григорьев), стремление к утверждению духовного направления в русской литературе 40-х годов - едва ли не самый главный этап в истории журнала. В сознании критиков, поэтов и прозаиков из «Маяка» существовал пласт литературы, позволяющий им говорить о «лермонтовской эпохе» в ней; эпоха эта включала важнейшие завоевания и романтизма, и творчества самого Лермонтова; с ней связывалась проблема «героя времени», генетически восходящая к творчеству Лермонтова.
Уникальные особенности лермонтовского романтизма максимально затрудняли возможность его адекватной интерпретации в русской критике, порождали тексты, диалогически обращенные к его творчеству. Творчество Лермонтова и связанное с ним «лермонтовское направление» еще при жизни
поэта оказалось до такой степени продуктивным и привлекательным, что породило многочисленных подражателей, порой доводящих «отрицательный взгляд» (А. Григорьев) поэта до крайних обобщений. Речь уже шла не просто о произведениях Лермонтова, а о судьбах литературы, ее духовных перспективах. Как ни странно, дилемма эта в сознании читателей сопрягалась с необычным характером художественного мировосприятия Лермонтова; казалось, что поэзия Лермонтова доказывает возможность «божественной энергии» для творчества; но с той же убедительностью она показывает, что высокое искусство может быть причастным «энергии зла», демоническому началу. Творчество поэта традиционно получало и получает полярные оценки. Отмеченные обстоятельства придавали злободневность романтизму Лермонтова, функционированию его поэзии и прозы, а также произведениям 40-х годов, генетически связанным с его творчеством. С этой точки зрения для понимания литературного процесса 40-х годов исключительно важным становится исследование творчества писателей «второго», а то и «третьего» литературного ряда, связывающих себя с лермонтовским или антилермонтовским «направлением». Значение «периферийных» текстов неоценимо для литературоведческих и культурологических исследований, поскольку они, по резонному определению В.Н. Топорова, составляют «особый круг», функционируют в историко-культурном контексте «на уровне «авторских» интенций; но целостная картина литературы исключена, если наука о ней «не учитывает подобные тексты и зарождающиеся в них элементы и схемы» [43].
Исследователи часто обращались к проблемам функционирования творчества Лермонтова. Широко изучены также вопросы влияния Лермонтова на творчество русских писателей-классиков - И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, а также на поэзию Н.П. Огарева, А.Н. Плещеева, А.А. Григорьева [44]. Подробно изучена судьба лермонтовского творчества в демократической критике. Но тема: Лермонтов и литература «второго» ряда 40-х годов, Лермонтов и духовное направление в русской литературе указанного времени, еще не при-
влекала внимание исследователей и не становилась объектом монографического осмысления. Отмеченный факт в равной степени относится и к «антилермонтовскому» направлению в поэзии и прозе 40-х годов XIX века.
Исключение составляет статья А.И. Журавлевой «Печорин и печорин-ство в 1840-1850-е годы (жизнь литературного образа в истории)» (1991). По справедливому мнению исследовательницы, образ Печорина воспринимается читательской массой «как некий эталон облика и поведения». С его широким влиянием на читательскую «массу», как отмечает А.И. Журавлева, обусловлен «антипечоринский» пафос литературы 1840-х годов; справедливо сказано, что «философичность лермонтовского романа не воспринимается публикой и отодвигается в тень, зато разочарованность, холодная сдержанность и небрежность героя, трактуемые как маска тонкого и глубоко страдающего человека, становятся предметом подражания» [45]. В ряду «антилермонтовской» прозы ученым правомерно упоминаются «Герои нашего времени» (1845) СО. Бурачека, «Тамарин» (1849-1851) М.В. Авдеева и другие малоизученные произведения русской литературы. Наблюдения исследовательницы перспективны и затрагивают целый пласт литературного процесса, непосредственно связанного с творчеством Лермонтова, но оставшегося вне круга внимания литературоведов. Задача, по всей видимости, в том, чтобы проанализировать наиболее важные идейно-эстетические и типологически значимые закономерности «антилермонтовской» (и «антипечорин-ской») поэзии и прозы 1840-х годов, давшей определенный толчок дальнейшим изображениям «героя времени». Важным представляется выяснение истоков и сущности духовной полемики с творчеством Лермонтова, принципами его романтизма и писателей «лермонтовского направления» на страницах журнала «Маяк» - в литературно-критических статьях, поэзии и прозе.
Своеобразие художественной жизни 40-х годов в той части, где речь шла о традициях Лермонтова, заключалось в том, что в ней самое понятие «лермонтовская традиция» во многом имело условное значение. Если бы литература ориентировалась на Лермонтова как на носителя художественно-
зо эстетической традиции, то она неизбежно столкнулась бы с проблемой качественного, творческого ее преображения, переосмысления, в соответствии с иными стилевыми тенденциями. Такая проекция творчества Лермонтова -явление несколько позднее. В литературе 40-х годов на первый план вышло скорее функционирование определенных устойчивых мотивов творчества поэта, а не целого его художественной системы. Последователи Лермонтова, включая и тех, кто вступал с ним в полемику, не выходили за границы эстетического и этического комплекса «знаковых» произведений писателя; они не выходили в целом и за рамки лермонтовского стиля. Поэтому целесообразно говорить не о традициях Лермонтова в литературе 40-х годов, а о своеобразной жизни «лермонтовского текста», подвергающегося «семантическим приращениям». В пространство «лермонтовского текста» входили не только произведения самого поэта, но и сходные с ними по мотивам, образной системе тексты других представителей поэзии и прозы 30—40-х годов. И в этом смысле «знаковыми» становились определенные мотивы, отдельные произведения (например, «Герой нашего времени») и даже отдельные стихотворения Лермонтова. В поэзии 40-х годов возникали, например, своего рода по-этико-семантические гнезда, отражающие поэтическое многоголосие в связи с обращением к тому или иному мотиву в лермонтовском творчестве.
На этом фоне заметно выделялся «Маяк»: в поэзии и прозе авторов из этого журнала «антилермонтовский» пафос сопряжен с попытками создания иного типа стиля, порожденного иным типом мировоззрения и миропонимания. Правда, стихи и проза, написанные в русле «лермонтовского направления», по своим достоинствам иногда уступали тем образцам лермонтовской лирики (и отчасти ценным примерам «авангардной» поэзии начала 40-х годов), с чем они вступали в диалог. Поэтому относительно художественных произведений на страницах «Маяка» справедливо говорить о тенденциях стиля, подчиненных доминанте мировоззренческих поисков для всей литературы и имевших духовные истоки.
Многие положения критиков «Маяка» о творчестве К.Н. Батюшкова, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя сегодня кажутся по меньшей мере «странными». Наиболее решительно эта сторона деятельности журнала подчеркивается в новейшем «Биографическом словаре» (1989): «Эстетическая глухота Б., его полное равнодушие к «художественности», граничащее с едва ли не патологч. невосприимчивостью, и крайнее морализаторство вызвали негативную реакцию различных литературных групп» [46]. Но в противостоянии журнала творчеству знаменитых русских писателей заключался серьезный культурно-исторический смысл, тем более что в критических выступлениях «Маяка» речь шла не столько о творчестве названных классиков, сколько об их литературных образах, созданных журналистикой.
Актуальность исследования вызвана потребностью реконструирования программных теоретических, литературно-критических установок журнала «Маяк», художественного творчества его авторов для выявления их роли в истории русской литературы. Вне этого обстоятельства из поля зрения выпадают важнейшие завоевания русской эстетической мысли 1840-х годов, большой неисследованный пласт русской литературы, вызванный полемической реакцией на художественное творчество Лермонтова, а потому связанный с основным идейно-эстетическим комплексом произведений классика. Союз литературных сил, объединенных программой журнала «Маяк», - значительная страница в истории русской литературы. В литературно-критическом и художественном творчестве авторов «Маяка» кристаллизировывались важнейшие понятия и представления эстетики художественного творчества, не утратившие значения и в современной теории литературы. Более того, современная литературоведческая и культурологическая мысль обращается к поставленным «Маяком» еще в 40-е годы XIX века проблемам с большей обостренностью. В «духовной эстетике» «Маяка», в его теории «русского романа» заложены принципиально значимые и продуктивные для русской классической литературы критерии и оценки художественного творчества вообще. В то же время полемика журнала с «субъективным элементом» про-
изведений Лермонтова, взлетом субъективности позднего романтизма в 40-е годы имела прогрессивный смысл, направленный на утверждение иных, «объективных» начал творчества. Эти начала в понимании теоретиков, поэтов и прозаиков из «Маяка» связаны со сложнейшей диалектикой во взаимоотношениях «светской» и «духовной» (православно-религитозной) культуры, то есть с проблемой, всегда волновавшей русских классиков.
Новизна работы определяется, прежде всего, самой постановкой проблемы в связи с культурно-исторической ролью журнала «Маяк», необходимостью исследования теоретических взглядов его ведущих авторов в области философии искусства, оказавшихся чрезвычайно продуктивными для идейно-эстетических и духовных исканий русской классической литературы; комплексным подходом к поэзии и прозе журнала, появившихся в полемике с Лермонтовым и «лермонтовским направлением» и направленных на утверждение стилевых и мировоззренческих основ духовной литературы с ее ориентацией на евангельские идеалы. Решение проблем, обусловленных литературно-критической и художественной деятельностью «Маяка», углубляет наши представления о литературном процессе 40-х годов XIX века и, главное, заставляет отказаться от стереотипа вроде того, что эстетическая мысль названного времени неизбежно связана только с завоеваниями передовой западноевропейской эстетической мысли; в рамках противоречивого развития литературы рождались серьезные, перспективные альтернативные версии в теории искусства, имевшие «русские», православно-христианские истоки и акцентирующие, в первую очередь, духовные аспекты развития литературы; одновременно опыт «Маяка» представляет огромный интерес для осмысления альтернативных интерпретаций творчества Лермонтова и позднего романтизма в целом. Ко всему этому следует добавить, что журнал «Маяк» с его сложной идейно-эстетической позицией и сложным подходом к творчеству признанных классиков, прежде всего, романтическому творчеству Лермонтова еще никогда не становился предметом комплексного и системного монографического исследования.
Теоретическая значимость диссертации заключается в расширении и углублении представлений о литературном процессе 40-х годов, переломного в эстетических и духовных исканиях русской классической литературы; в осмыслении феноменов «духовной эстетики» и «русского романа», послуживших основой для духовной полемики «Маяка» с эстетическими идеями времени и романтизмом Лермонтова. Работа в то же время позволяет уточнить (с позиции «духовной эстетики») теоретические и историко-литературные парадигмы такого неоднозначного явления, как «натуральная школа» и ее роль в истории русской литературы. Большой интерес представляют поднятые «Маяком» вопросы об «эстетическом» и «духовном» в произведениях литературы, гармонии «внутреннего» и «внешнего» в структуре романного изображения, диалектике формы и содержания. Опора на «духовную эстетику» позволила СО. Бурачеку увидеть и оценить новые, мало изученные грани поэтического стиля Лермонтова, его искусства психологизма, отразившегося в романе «Герой нашего времени». Исследование художественных произведений, опубликованных в журнале «Маяк», убеждает в весомом значении для судеб русской литературы такого явления, как идейно-мировоззренческий и художественно-стилевой комплекс духовной литературы.
Предметом исследования является литературно-критическая и художественная деятельность авторов, объединенных под эгидой «духовной эстетики» «Маяка»; идей «русской эстетики» и «русского романа», послуживших причиной духовной полемики журнала с эстетическими идеями 40-х годов, романтизмом Лермонтова и «лермонтовским направлением» в литературе названного времени.
Объект исследования - идейная и эстетическая концепция журнала «Маяк», ее ценность для духовных исканий русской классической литературы XIX века; культурно-исторический масштаб полемики авторов издания с комплексом художественных идей и мотивов, типом «героя времени», порожденных «субъективным» взлетом русского романтизма. Объект исследо-
вания - важные для классической литературы стилевые тенденции, отразившиеся в поэзии и прозе сторонников идеи «духовной эстетики».
Задачи исследования: 1. Проанализировать сложившуюся к настоящему времени информационную картину о журнале «Маяк» и его основных идеологах в совокупности наиболее важных проблем, ею определяемых (закономерности в оценках, появившиеся на разных этапах русской литературно-критической и литературоведческой мысли). 2. Проанализировать и объяснить историческую закономерность происхождения концепции «духовной эстетики» и теории «русского романа», основные термины и понятия литературной идеологии журнала «Маяк». 3. Выявить и проанализировать основные тезисы теории искусства «Маяка», легшие в основу духовной полемики его идеологов с романтической эстетикой, «новейшим», то есть поздним романтизмом 1840-х годов, эстетическими взглядами Н.А. Полевого, В.Г. Белинского, учитывая при этом порожденные и «западной эстетикой», и «русской эстетикой» парадоксы в интерпретации художественных произведений. 4. Дать научное обоснование идеям «духовной эстетики» и теории «русского романа», оказавшимся продуктивными для эстетических и духовных исканий русской литературы XIX века. 5. Проанализировать духовную критику стихотворений и романа «Герой нашего времени» Лермонтова на страницах журнала «Маяк», объяснить не случайный характер духовной оппозиции журнала романтизму Лермонтова и «лермонтовскому направлению». 6. Дать анализ стихотворных манифестаций «Маяка», выявить их типологические особенности, исследовать важнейшие стилевые и мировоззренческие тенденции «духовной поэзии» журнала, явившейся непосредственным полемическим откликом на «субъективный элемент» творчества Лермонтова и «лермонтовского направления». 7. Исследовать идейные и стилевые закономерности прозы «Маяка», отмеченной элементами духовной полемики с «Героем нашего времени» Лермонтова и «печоринствующими» героями литературы 40-х годов. 8. Проанализировать образ «положительного» идеала в связи с изображением «героя времени» в прозе авторов «Маяка». 9. И, нако-
нец, проанализировать роман СО. Бурачека «Герои нашего времени», раскрыть его новаторское значение, во многом обусловленное духовной полемикой писателя с романом Лермонтова и эстетикой «обличительного» потока в составе «натуральной школы»; объяснить значение отдельных моментов «Героев нашего времени» как прообразов будущих золотых страниц русской классики.
Методологическую и теоретическую основу диссертации составили фундаментальные исследования о русской литературной критике 1840-х годов: А.Г. Дементьева, Н.И. Мордовченко, В.И. Кулешова, Ю.В. Манна, Б.Ф. Егорова, П.Н. Беркова; творчестве М.Ю. Лермонтова: Б.М. Эйхенбаума, Д.Е. Максимова, В.А. Мануйлова, К.Н. Григоряна, СВ. Ломинадзе, А.А. Жук, В.И. Коровина, В.Н. Касаткиной, В.Н. Турбина, А.И. Журавлевой, М.В. Марковича, Б.Т. Удодова; труды отечественных ученых о французском «неистовом» романтизме (Д.Д. Обломиевского, Б.Г. Реизова, А.В. Карельского). При доминировании историко-литературного подхода, осмысление «духовной эстетики» «Маяка» предполагает обращение к теоретическим аспектам эстетики художественного творчества. Поэтому в работе учитываются теоретико-эстетические достижения С. Кьеркегора, В.В. Вейдле, М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева, Г.Н. Поспелова. В диссертации также используются принципы источниковедческого, типологического, сравнительно-типологического, структурного и герменевтического методов анализа.
Основную источниковедческую базу диссертации составляют до настоящего времени не изученные и не осмысленные литературно-критические статьи ведущих авторов из «Маяка» - СО. Бурачека, П.А. Корсакова, A.M. Мартынова, А.В. Зражевской, Софии Панюты и других сторонников литературной стратегии журнала; большая часть художественных произведений (написанных в основном в русле духовной литературы), принадлежащих таким поэтам и писателям, как П. Корсаков, Н. Ступин, Фан-Дим (Е.В. Ко-логривова), А. Тимофеев, Н. Тихорский, П. Стременаев, А. Тархов, В. Зотов, С. Бурачек, В. Берков, А. Иваницкий. К анализу привлекаются в связи с ду-
ховной полемикой журнала с современной литературой не только поэзия и проза Лермонтова, но и романтическая поэзия Э.И. Губера, В.А. Дмитревского, В.И. Соколовского, В.И. Красова, И.П. Клюшникова, И.И. Сатина, Бернета (А.К. Жуковского), Н.Ф. Щербины, поэмы А.Н. Майкова («Две судьбы»), И.С. Тургенева «Разговор»), И.П. Алякринского («Рогнеда»), Я. Яковлева («Мщение черкеса»), а также роман А.П. Башуцкого «Мещанин», сборник очерков «Наши, списанные с натуры русскими» и т. д. Направленность «духовной эстетики» против ведущих эстетических идей времени потребовала обращение к литературно-критическому наследию Н.А. Полевого и В.Г. Белинского, а также В.Н. Майкова, П.А. Вяземского, И.Я. Зацепина; философии искусства Шеллинга, Гегеля, теоретическим аспектам творчества немецких романтиков. В то время, когда в журнале «Маяк» развивались идеи «духовной эстетики», в славянофильском «Москвитянине» интенсивно шла разработка основ «христианской эстетики». Поэтому в работе большое место занимает анализ мало изученных или совсем не изученных литературно-критических статей, рецензий, принадлежащих СП. Шевыреву, А.Ф. Сту-дитскому, Д.П. Голохвастову, А.А. Григорьеву («москвитянинского» периода). Литературная идеология «Маяка» рассматривается в диссертации с опорой на принцип историзма, благодаря чему оказалось важным выявление «перекликающихся» моментов между идеями «духовной эстетики» и эстетикой поэтов-декабристов (К.Ф. Рылеева, В.К. Кюхельбекера), поэтов-любомудров (Д.В. Веневитинова); идейно-творческими установками Ф.М. Достоевского. Диалогическая заданность идей «духовной эстетики» простирается дальше, отзывается в современных концепциях литературы и искусства.
Апробация работы. Результаты исследования обсуждались на кафедре литературы Хабаровского государственного педагогического университета, на кафедре классической литературы Московского государственного областного университета, на научных семинарах и научных конференциях международного, всероссийского и регионального уровней («Проблемы раз-
вития русской литературы XX века. Материалы регионально научно-практической конференции». Хабаровск, ХГПУ, 1996; «Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы международной научной конференции». Уссурийск, УГПИ, 2000; «100 лет серебряному веку. Материалы международной научной конференции». М., 2001; «Памяти В.И. Даля. Материалы международной научно-практической конференции. Хабаровск, ХГПУ, 2002; «Всеволод Никанорович Иванов и культура России. Материалы третьей региональной научно-практической конференции, посвященной 115-ой годовщине со дня рождения писателя». Хабаровск, ХГПУ, 2004). Накопленный научный опыт позволил осуществить чтение специального курса «Духовность и нигилизм в истории русской литературы XIX века» и проведение специального семинара «Творчество М.Ю. Лермонтова и духовные искания русской литературы» на филологическом факультете Хабаровского педагогического университета, на занятиях с учителями-словесниками на базе Хабаровского института профессиональной подготовки и повышения квалификации.
Практическое использование. Результаты исследования могут быть продуктивно использованы в практике вузовского преподавания, получить применение в построении лекционных курсов по творчеству Лермонтова, истории русской литературы и литературной критики. Работа может послужить отправной точкой для дальнейших исследований в области «духовной эстетики» и ее роли в истории русской литературы, в области историко-литературного исследования художественных произведений авторов «Маяка».
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и библиографического раздела. Общий объем работы -452, с.
Наиболее принципиальные положения «духовной эстетики» и теории «русского романа» СО. Бурачека изложены в его статьях «Книги литературные» (Маяк. 1840. Ч. 4. Гл. 4. С. 180-210) и «Система философии «Отече-
ственных записок» (Маяк. 1840. Ч. 9. Гл. 4. С. 1-50). Поэтому для удобства ссылки на эти статьи даются в настоящей работе по следующему образцу: [Книги, с], [Система, с].
Ссылки на сочинения М.Ю. Лермонтова, В.Г. Белинского, Н.А. Полевого, И.В. Киреевского, В.Н. Майкова, А.А. Григорьева даются по следующим изданиям:
Лермонтов М.Ю. Поли. собр. соч. (Под редакцией И.Л. Андроникова). М., 1953.
Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9-й т. М., 1976-1982.
Полевой Н.А. Кс. А. Полевой. Литературная критика. Л., 1990.
Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979.
Майков В.Н. Литературная критика. Л., 1985.
Григорьев А.А. Эстетика и критика. М., 1980.
