Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Журнал «Числа» как издание русского зарубежья 15
1.1. История, формально-издательские особенности «Чисел» 15
1.2. Три литературных поколения «числовцев» 32
Глава II. Смысл искусства в теоретических публикациях журнала «Числа». 48
2.1. Теоретики журнала «Числа» о роли и значении искусства 48
2.2. Дискуссия об искусстве и политике на страницах журнала «Числа» 68
2.3. Экзистенциальные категории в эстетике «числовцев» 79
Глава III. Художественная практика журнала «Числа» 102
3.1. Тематика, поэтика поэзии журнала 102
3.2. Своеобразие прозаических сочинений 125
Заключение 191
Список исследуемых текстов 195
Библиография 203
- История, формально-издательские особенности «Чисел»
- Теоретики журнала «Числа» о роли и значении искусства
- Экзистенциальные категории в эстетике «числовцев»
- Своеобразие прозаических сочинений
Введение к работе
Степень изученности проблемы. Журнал «Числа» был основан русскими эмигрантами в Париже. Просуществовав всего четыре года (1930 -1934), этот журнал оказал большое влияние на культурную жизнь русского зарубежья. Авторами журнала были: Д.Мережковский, З.Гиппиус, А.Ремизов, (старшее поколение), Н.Оцуп, Г.Иванов, Г.Адамович (среднее поколение), Б.Поплавский, Г.Газданов, Ю.Терапиано, В.Варшавский, В.Смоленский, Е.Бакунина и др. (младшее поколение). Об истории, о трудной жизни журнала много сказано в воспоминаниях, письмах, дневниках литераторов-эмигрантов. Степень научной изученности этого издания невелика. Впервые попытку обзора «Чисел» дал Г.П.Струве в книге «Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы» (Нью-Йорк, 1956). «Числам» посвящен второй номер «Литературного обозрения» за 1996 год. В нем были опубликованы статьи М.Васильевой, Л.Ереминой, О.Коростелева, А.Кубрика, А.Кудрявицкого, В.Леонидова, Н.Мельникова, Г.Мосешвили, Т.Пахмусс, отрывки из диссертации «Воображаемая вселенная Бориса Поплавского» Е.Менегальдо, а также небольшие художественные произведения авторов «Чисел». Во второй том «Литературной энциклопедии русского зарубежья 1918 - 1940» (М., 2000, ред. А.Н.Николюкин) вошла статья Н.В.Летаевой о «Числах». В 2003 году появилась до сих пор единственная диссертация Н.В.Летаевой о «Числах»: «Молодая эмигрантская литература 1930-х годов: проза на страницах журнала "Числа"». Затем вышло исследование И.Каспэ «Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы» (М., 2005), посвященное молодым писателям-эмигрантам, публиковавшимся на страницах журнала «Числа».
Отдельные аспекты проблемы изучения «Чисел» нашли отражение в научно-учебных изданиях «Литература russkogo зарубежья (1918 - 1990)» В.В.Агеносова (М., 1998); «Литература русского зарубежья (1920 - 1990)» (М., 2006, ред. А.И.Смирновой); «Литература русского зарубежья (Первая волна)» Н.В.Барковской (Екатеринбург, 2001); «Литературные центры русского зарубежья. 1918 - 1939» Б.Кодзиса (Мюнхен, 2002); «Журналистика русского зарубежья XIX - XX веков» (СПб, 2003, ред. Г.В.Жирков); «Диалог поверх барьеров» Ю.А.Азарова (М., 2005); «Георгий Иванов» В.П.Крейда (М., 2007); «Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу: 1920 - 1940: Международная научная конференция» (М., 2007), а также в энциклопедических и справочных изданиях: «Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года» В.Казака (Лондон, 1988); «Русское Зарубежье:
Хроника научной, культурной и общественной жизни: 1920 - 1940» (М. -Париж, 1995). Надо сказать, в отдельных публикациях допущены досадные неточности, отчасти исправленные в настоящей работе.
Несмотря на большой интерес ученых к литературе русского зарубежья, до сих пор «Числа» не рассмотрены как целостное явление, как издание, имевшее свою оригинальную позицию в вопросах эстетики и литературной политики. Без подробного анализа «Чисел» как периодического издания, способствовавшего дебюту «младоэмигрантов», трудно говорить о таком активно исследуемом явлении русской зарубежной литературы как «парижская нота». С этим связана актуальность нашего исследования.
Научная новизна исследования состоит в том, что здесь впервые журнал «Числа» рассматривается в единстве его литературно-эстетической позиции и художественной практики. Диссертация содержит подробный анализ всех опубликованных в «Числах» художественных произведений разных жанров в связи с теоретическими публикациями журнала по вопросам искусства и литературы.
Объектом исследования послужили 10 выпусков журнала с 1930 по 1934 гг.
Предметом исследования являются научно-литературные дискуссии на страницах журнала, формирование эстетических позиций известных и малоизвестных авторов в связи с их творчеством.
Цель работы - комплексное изучение журнала «Числа» в единстве его идейно-эстетической позиции и художественной практики предполагает решение следующих задач:
определение общих отличительных особенностей журнала «Числа» как литературно-философского периодического издания русского зарубежья;
выявление важнейших для теоретиков журнала вопросов искусства в целом и литературы в частности;
рассмотрение особенностей решения данных вопросов в теоретических публикациях на страницах «Чисел»;
анализ реализации выявленных литературно-эстетических принципов в художественных произведениях сотрудников журнала;
Теоретико-методологическую базу диссертации составили работы
российских и зарубежных исследователей, рассматривавших различные
аспекты литературы русского зарубежья: В.В.Агеносова, Ю.А.Азарова,
Н.В.Барковской, М.Ю.Гапеенковой, А.И.Горбуновой, Л.Диенеша, Г.В.Жиркова,
В.Казака, А.С.Карпова, И.Каспэ, П.Е.Ковалевского, Б.Кодзиса,
О.А.Коростелева, В.В.Костикова, Н.В.Летаевой, Е.Менегальдо,
Г.И.Мосешвили, А.Н.Николюкина, Т.Пахмусс, М.И.Раева, А.Г.Соколова, Г.П.Струве, А.И.Чагина и других.
Теоретические принципы и методика диссертационного исследования
базируются на историко-типологическом и системно-функциональном подходах к пониманию литературного процесса. В работе использовались исторический, сравнительный, типологический, системно-структурный методы.
Основные положения, выносимые на защиту:
-
Журнал «Числа» отличается от других эмигрантских изданий свободой выражения мнений, многообразием позиций по отношению к основным литературно-эстетическим проблемам.
-
В эмиграции взгляды «числовцев» старшего поколения претерпели изменения, что отразилось в их публикациях на литературно-эстетические темы и в художественном творчестве.
-
Единственным общепринятым и важнейшим творческим принципом для авторов журнала «Числа» был принцип истины, связанный с пониманием искусства как отражения «правды факта» душевной жизни.
-
Особо важным дискуссионным вопросом, разделившим авторский коллектив, был вопрос о соотношении искусства и политики: искусство не может быть вне политики - искусство вне политики.
-
Для художественных и теоретических публикаций журнала «Числа» было характерно усиление внимания к экзистенциальным вопросам жизни.
-
В своем творчестве поэты и прозаики «Чисел» исходили из необходимости самопознания, их лирический герой, герой их прозы, как правило, альтер эго самого автора.
-
В философских исканиях «числовцы» часто выходили к критике или к пересмотру христианских постулатов.
-
Единственным «законом красоты» для большинства авторов журнала была жалость, осознаваемая ими как понятие более широкое, чем любовь, ограниченная поиском родственной души.
-
В целом позиция журнала отличалась эклектичностью, на ее формирование оказали влияние авторитетные личности XIX века, инерция «серебряного века», постмодернистские веяния западноевропейского искусства.
Теоретическая значимость диссертации заключается в том, что она вносит определенный вклад в историю литературы и журналистики русского зарубежья, исследуя литературно-эстетические взгляды сотрудников журнала «Числа». Положения и выводы, содержащиеся в данном диссертационном исследовании, могут представлять интерес не только для литературоведов, но и для историков и культурологов, исследующих духовную жизнь русского зарубежья.
Практическая значимость исследования заключается в возможности использования полученных в его ходе положений и выводов как для дальнейшего научного освоения русской литературы XX века, так и в практике работы образовательных учреждений при составлении учебных программ, пособий, чтении лекций, спецкурсов, факультативов по соответствующим дисциплинам.
Апробация работы: материалы диссертационного исследования были апробированы в ходе межвузовских научно-практических конференций студентов и молодых ученых «Сахалинская молодежь и наука» (Южно-Сахалинск, 2007, 2008, 2009 гг.), на VII межвузовской научно-методической конференции «Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании» (М., 2008), на межвузовской научно-практической конференции «Средства массовой информации в современном мире. Петербургские чтения» (СПб., 2008), на II межвузовской научно-практической конференции студентов-инноваторов «Иннова» (Южно-Сахалинск, 2011).
Структура работы: работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка исследуемых текстов, списка литературы, насчитывающего 259 наименований, а также четырех приложений-таблиц: «Основные авторы-теоретики журнала "Числа" и их статьи по номерам журнала»; «Основные теоретические вопросы искусства, рассматриваемые авторами "Чисел"»; «Количество стихотворений в "Числах" (по авторам и номерам сборников)»; «Количество прозаических произведений (по авторам и номерам "Чисел")».
Объем диссертации составляет 225 страниц.
История, формально-издательские особенности «Чисел»
Периодические издания на русском языке, выходившие в центрах эмигрантского рассеяния, играли важную роль в сохранении культурного единства русской эмиграции. По словам М.Раева, «Русское Зарубежье должно было заботиться об объединении своих разбросанных по свету граждан, сохранении и развитии их самосознания. Печатное слово - газеты, журналы, книги — были самым действенным и фактически единственным средством достижения этих целей. Совершенно очевидно, что печатание и распространение русского слова позволяло эмигрантам продолжать творческую деятельность и поддерживать развитие их интеллектуальной и культурной жизни».
В «Материалах к сводному каталогу периодических и продолжающихся изданий российского зарубежья в библиотеках Москвы»15 содержатся сведения о 322 различных по типу, тематике и месту выхода в свет изданиях русского зарубежья, и это, конечно же, далеко не полный их перечень. По данным, приводимым в сборнике «Литература русского зарубежья, 1920-1940» в 1920 году, например, за рубежом выходило 130 русских газет, в 1921 - добавилось 112, а в 1922 - 10916.
Поскольку само эмигрантское сообщество было достаточно разнородным по своему этническому, культурному, политическому, религиозно-конфессиональному составу, отличалась и направленность различных периодических изданий. «Имелись издания, что называется, на все вкусы — специально для детей, для женщин (скажем, в Риге существовал до 1940 года популярный русский женский журнал «Для вас»), для военных, для православного люда, для читателей различной степени подготовленности и разных духовных и эстетических запросов («свой» читатель был, скажем, у Бунина и «свой» — у Шмелева или Набокова), для сторонников тех или иных партий — от меньшевиков и эсеров до монархистов» . При этом журналистика русского зарубежья в целом характеризовалась преобладанием журнальной периодики18.
Об ориентации периодики русской эмиграции на традиции дореволюционной русской журналистики говорит Г.Адамович в книге «Беседы о русской зарубежной литературе»: «...я думаю, что «Современные записки» выдержали бы сравнение с любым прежним русским дореволюционным журналом. Может быть, один номер был лучше, другой хуже, но в целом все было на уровне прежних русских журналов»19. В свою очередь, И. Бунаков утверждает, что русская эмиграция «...создала газеты и журналы, которые выдерживают сравнение с европейскими»20.
Одной из существенных особенностей печати русского зарубежья было и то, что в ней много места отводилось литературным изданиям: по данным, приводимым Г.Жирковым, они занимали около 25 процентов от общего числа периодических изданий21.
Существование «толстых» литературных журналов в русском зарубежье было обусловлено тем, что в эмиграции оказалось значительное число русских интеллигентов. По данным, которые приводит М.Раев, «...примерно две трети взрослых эмигрантов имели среднее образование, почти все — начальное, каждый седьмой — университетский диплом. Среди них было также больше квалифицированных специалистов, представителей науки, интеллигенции, зажиточных слоев городского населения... И так же, как и на родине до 1917 г., эти слои, в особенности специалисты и интеллектуальная элита, играли весьма заметную и активную роль в Русском Зарубежье»22. Ему вторит В.Крейд, утверждая, что «...образовательный уровень русской эмиграции, если посмотреть на нее, как на отдельную нацию, был самым высоким в мире»23.
Поскольку за рубежом оказалось много интеллигентных, образованных людей, испытавших острую потребность в чтении русской литературы, обсуждении насущных вопросов культуры и политики, преобладание именно журнальной периодики - в которой публиковались и художественные произведения писателей-эмигрантов, и публицистические статьи, и критические отзывы — в русском зарубежье можно назвать явлением вполне закономерным. По словам Г. Жиркова, в эмиграции «журнал был прибежищем интеллигенции»24.
Большинство журналов русского зарубежья существовали недолго, прежде всего, из-за недостаточного финансирования. Исчезали одни -появлялись другие издания, эти, по словам Зинаиды Шаховской, «кратковременные свидетели эмигрантского культурного действа»25. Выходили они отнюдь не только в крупных центрах эмигрантского рассеяния - Берлине, Париже, Праге. В Египте лагерь русских беженцев издавал журнал «Вестник» (1930), в Парагвае - «Парагвай» (1933-1935), в Абиссинии - «Наш отдых» (1930-1931), даже на Филиппинах возник «Бюллетень русского благотворительного общества» (1937).
Какие же из журналов русского зарубежья пользовались наибольшей популярностью? На этот вопрос как сами эмигранты, так и исследователи русской зарубежной литературы и журналистики дают разнообразные ответы26. В числе наиболее известных и значимых европейских журналов русского зарубежья 1920-30-х годов следует прежде всего назвать «Современные записки», (Париж, 1920-1940), затем «Грядущую Россию» (Париж, 1920), «Русскую мысль» (София - Прага - Париж, 1921-1927), и непосредственно предмет нашего исследования - журнал «Числа» (Париж, 1930-1934).
Прежде, чем говорить о «Числах», необходимо уточнить их определение. В выходных данных «Числа» именовались «сборниками», что и было указано на титульном листе; впоследствии тип издания был уточнен -«сборники литературы, искусства и философии»27. Однако, и в воспоминаниях современников, и в современной научно-исследовательской литературе «Числа» практически всегда фигурируют именно как журнал, и об их «самоназвании» никто не вспоминает: журналом «Числа» называют как их редактор Н. Оцуп28, так и современная исследовательница Н. Летаева29.
На наш взгляд, термин «журнал» правомерен. Издание всецело отвечает формату «толстого» литературного журнала по своему внешнему виду и содержанию. В нем представлены художественные произведения различных жанров, литературно-критические статьи, рецензии, новости о событиях культурной жизни. Издание изначально мыслилось создателями как периодическое, хотя периодичность не всегда соблюдалась из-за материальных трудностей. В первом же номере «Чисел», вышедшем в феврале 1930-го года, говорилось: «С начала 1930-го года в Париже выходят сборники "Числа"... "Числа" будут выходить четыре раза в год книгами большого формата (23 X 18) с воспроизведениями работ художников и иллюстрациями к статьям о театре и кинематографе»30. Но эта заявленная периодичность — в первую очередь из-за сразу же давших о себе знать материальных трудностей - не соблюдалась. В течение 1930-го года вышли первый, второй-третий (сдвоенный) и четвертый номера журнала, в июне 1931-го - появился пятый номер, в июне 1932-го - шестой, в январе 1933-го -седьмой-восьмой (сдвоенный), в мае 1933-го - девятый, в июне 1934-го -последний, десятый номер. На этом издание «Чисел» прекратилось.
Можно сказать, что вышло всего восемь номеров журнала, поскольку и второй-третий, и седьмой-восьмой номера отнюдь не превосходили по объему прочие, и, по сути дела, сдвоенными их можно назвать лишь относительно. Так, седьмой-восьмой номер, притом, что все номера «Чисел» представляли из себя полноценные «тома» объемом около 300 страниц, включал в себя всего 287 страниц, уступая по этому показателю предыдущим «обычным» пятому и шестому номерам.
Теоретики журнала «Числа» о роли и значении искусства
Об основных темах «Чисел», о рассматриваемых в журнале вопросах и принципах искусства говорилось достаточно много - как в самих «Числах», так и в других изданиях русского зарубежья, однако подробного их анализа до сих пор не производилось. Обычно критиками и исследователями отмечались темы и вопросы, которые декларировали сами «Числа».
В редакционной статье, которой открывался первый номер журнала, говорилось: «У бездомных, у лишенных веры отцов или поколебленных в этой вере, у всех, кто не хочет принять современной жизни такой, как она дается извне, — обостряется желание знать самое простое и главное: цель жизни, смысл смерти. "Числам"хотелось бы говорить главным образом об этом»19.
В дальнейшем один из первых исследователей «Чисел» К.Гершельман в своей статье «О современной поэзии» выделит следующие основные темы сборников — «...смысловая оценка жизни, личности, мира; индивидуальная смерть, как центральная тема; темы религиозно-философские» 0; в письме в редакцию «Чисел» те же темы определяются им по-другому: «...темы смерти, метафизической неполноты и одиночества, темы бессмысленности и призрачности мира и др.» 1 .
Н.В.Летаева в своей диссертации также говорит о вечных темах литературы, нашедших свое отражение в «Числах», а в качестве основной темы «Чисел» выделяет «тему самоценности и значимости индивидуального уровня бытия человека»82.
Мы, в свою очередь, говорим не столько о темах, сколько об основных вопросах искусства в целом и литературы в частности, интересовавших авторов-теоретиков «Чисел». Приблизительное представление о многообразии данных вопросов и их взаимосвязи в теоретических работах «Чисел» дано нами в Приложении 2. Как основные, нами выделяются следующие вопросы; стремление к истине в искусстве; соотношение искусства и политики; отражение экзистенциальных категорий (смерти, любви, жалости) в искусстве.
Выше нами уже было сказано, что какой-либо единой, твердой теоретической позиции «Чисел» выработано не было; на страницах журнала была популярна литературно-эстетическая дискуссия. Наиболее существенным для теоретиков «Чисел» являлся принцип истины в искусстве. Данный принцип был важен в связи с религиозно-философскими исканиями «числовцев». Истина понималась теоретиками журнала прежде всего как религиозно-философская категория, связанная с постижением трансцендентного.
Уже в первом номере «Чисел» в статье Николая Оцупа «Ф. И. Тютчев» говорится, что «...поэзия Тютчева хочет совпасть с абсолютным, она ищет «недостижимого, неизменного», того, «что пребывает над миром или на самой последней его глубине»в\ Именно в выражении этого абсолюта, по мнению «числовцев», и состоит задача подлинного искусства. Под абсолютным в данном случае подразумевается некая божественная, творческая, метафизическая глубина мира.
В связи с этим на страницах журнала все истинное, реальное, настоящее, жизненное противопоставляется не только ложному, фальшивому или пустому, но даже «искусству» или «литературе». Под последними в контексте таких рассуждений понимается нечто искусственное, неспособное выразить абсолют. К такому противопоставлению обращались на страницах «Чисел», помимо Н.Оцупа, Г.Адамович в «Комментариях» и Г.Иванов в рецензии на книгу Алексея Холчева «Гонг. Смертный плен».
Г.Адамович говорит о двух видах творчества: «творчестве внутрь», когда нет необходимости в каком-либо вымысле, и «творчестве вовне», когда вымысел нужен. Нравственным примером творчества первого рода для Г.Адамовича служит Л. Толстой, сказавший (в передаче Адамовича): «Как я могу написать, что по правой стороне Невского шла дама в бархатной шубе, если никакой дамы не было...»м. При этом Г.Адамович во многом сближается во взглядах с философией искусства Л.Толстого (в поздний период его творчества), утверждавшего, что «главная цель искусства та, чтобы проявить, высказать правду о душе человека 5».
Настоящая, значительная литература, по мнению Г.Адамовича, на первое место ставит не вымысел, не фантазию, а возможно максимальное приближение к жизненной правде. В связи с этим он критически осмысливает советскую литературу, которая, по его мнению, упрощенно понимает реализм, описывая внешнюю жизнь без ее внутренней глубины86.
«Петербургских поэтов» поддержала З.Гиппиус в своих «Литературных размышлениях» (№ 4), утверждая, что «мы разделяем стихи на хорошие, средние, плохие, и, рассматривая их с литературной точки зрения, можем, подчас, доказать, что хорошие — хороши, и почему плохи плохие. Но действительное наше отношение к стихам лежит глубже, и разделяются они не так, — не на «хорошие» и «дурные». Раньше каких бы то ни было оценок, сам собою является вопрос: «есть» [Здесь и далее выделение автора - Н. 3.J эти стихи, или их «нет?» Вот на «есть» и на «нет» все стихи и делятся, без большого, притом, труда» .
«Есть», с точки зрения Гиппиус, стихотворения, сумевшие выразить истину; она называет их «подлинной поэзией». Так же, как и «петербургские поэты», З.Гиппиус противопоставляет жизненное творческое начало искусства некоему «таланту», литературному мастерству. Примечательно, что объектом анализа в данном случае выступает сборник стихов Г.Иванова:
«Чрезвычайно есть стихи, о которых сейчас я думаю, чрезвычайно есть за ними поэт — Георгий Иванов. И поэтическое бытие это так важно, что почти не хочется тянуть его стихи в чисто-литературную плоскость, отмечать своеобразие (м. б. и однообразие) ритмов, говорить о «мастерстве», и т. д. Не трудно выискать, специально этим занявшись, и «недостатки» в стихах Георгия Иванова. Но, кажется, и они, — большинство из них, — такого рода, что в гармонии целого нужны, а потому и перестают быть "недостатками "»88.
Из представителей молодого литературного поколения наиболее полно творческий принцип стремления к истине выразил Борис Поплавский в статье «По поводу...», а точнее, в последней части статьи - «По поводу Джойса». Здесь Поплавский противопоставляет литературный талант, «умение хорошо писать», с одной стороны, и стремление выразить истину, «самое главное» — с другой. Он пишет: «...есть авторы, которых стыдно не читать, даже часто литературно слабых и второстепенных, ибо им было дано одно, то, без чего всякий талант только позорит его обладателя, то, с чем можно обойтись и без таланта и даже явно вопреки отсутствию таланта потрясти мир — они писали о самом главном, они чувствовали самое главное... К чему здесь всякие выдумки» 9.
Джойс для Поплавского является эталоном писателя именно потому, что больше, чем кто бы то ни было, «прикасается к реальности бытия». Резюмируя свое отношение к творчеству Джойса, Поплавский пишет: «Все вместе создает совершенно ошеломляющий документ, нечто столь реальное, столь живое, столь разнообразное и столь правдивое, что кажется нам, если бы была необходимость... по разрушении европейской цивилизации единственную книгу сохранить на память, чтоб через века или пространства дать представление о ней погибшей, следовало бы может быть оставить именно Улисса Джойса»90.
Похожие мысли о современной литературе высказывает другой молодой поэт - Игорь Чиннов - в своей статье «Отвлечение от всего». По его мнению, настоящая поэзия не может быть полностью чужда миру, но она и не может быть вовлечена во все мирские дела. Лучшая поэзия всегда выражает самую сущность мира, говоря о «самом важном» [курсив мой — Н. 3.J, но случаи приближения к абсолюту путем творческого откровения редки, это удается только гениальным поэтам. Мир поэзии, по И. Чиннову, прост, мудрость ее - особая, доступная лишь немногим. В предельной простоте лучшей поэзии, по мнению И. Чиннова, проявляется вместе с тем и ее предельная сложность91.
Экзистенциальные категории в эстетике «числовцев»
Важное место в эстетике «числовцев» уделялось экзистенциальной тематике161. Нужно отметить, что формирование философских взглядов молодых происходило в период развития атеистического экзистенциализма, в той же самой культурной среде, в которой находились Ж.-П. Сартр и, немного позже, А. Камю. Философия экзистенциалистского толка в то время занимала доминирующее положение в интеллектуальной жизни Западной Европы; в это же время (1931 г.) К. Ясперсом был выдвинут сам термин «экзистенциализм» как направление в современной ему философии, акцентирующее своё внимание на уникальности человеческого бытия.
Все молодое поколение «числовцев» часто выходило к теме смерти, нередко в нехристианской ее трактовке. Смерть в эстетике среднего и молодого поколения теоретиков «Чисел» предстает как важнейшая философская категория, связанная с состояниями одиночества, пустоты, падения в никуда. При этом у них было общим понимание смерти как выхода из «оков действительности», но они по-разному трактовали метафизику смерти, трансцендентность за гранью земного бытия.
Тема смерти утверждалась создателями журнала как одна из основных для «Чисел». Уже в редакционной статье (№ 1) говорилось следующее:
«Война и революция, в сущности, только докончили разрушение того, что кое-как еще прикрывало людей в XIX веке. Мировоззрения, верования — все, что между человеком и звездным небом составляло какой-то успокаивающий и спасительный потолок, — сметены или расшатаны.
"Ибездна нам обнажена".
У бездомных, у лишенных веры omifoe или поколебленных в этой вере, у всех, кто не хочет принять современной жизни такой, как она дается извне, — обостряется желание знать самое простое и главное: цель жизни, смысл смерти. "Числам " хотелось бы говорить главным образом об этом»[62.
Как мы видим, устремленность «Чисел» к вечным темам связана, по замыслу создателей журнала, с разочарованностью эмигрантов в традиционных философско-религиозных концепциях, прежде всего, конечно, в христианстве. В связи с этим возникает необходимость в новых путях и формах познания человеческого существования. Создателями «Чисел» утверждается неразрывное единство жизни и смерти как основных составляющих бытия, и, соответственно, как основных тем искусства.
При этом тема смерти в экзистенциональной ее трактовке органически вписывается теоретиками журнала в общий контекст развития отечественной литературы и философии. Так, Н.Оцуп в своей статье «Ф.И.Тютчев» приходит к выводу, что Ф.Тютчев — вовсе не певец светлого и оптимистического начала жизни, как это мыслилось некогда В. Соловьеву. По мнению Н.Оцупа, в тютчевских строчках можно обнаружить «страшные слова о бессмысленности и безумии всей человеческой жизни»163, о неизбежной конечности существования. Во всех лучших стихах Ф.Тютчева, посвященных его последней любви, неизменно видна тень смерти (это связывается Н.Оцупом с биографией поэта, прежде всего, со смертью О.Денисьевой). Единственное «светлое» чувство в поэзии Ф.Тютчева характеризуется Н.Оцупом следующим образом:
«Чувство это, приблизительно, такое, какое можно вообразить у очень одинокого человека, который бы предполагал, что он один до последней степени боится не только смерти, но и жизни, - и вдруг узнал бы, что тем же самым ужасом одержимы и многие другие люди.
Он испытывает благодарность к этим родственным душам и облегчение. Его ужас, кем-то разделенный, уменьшается.
Не в этом ли светлое значение страшной, по существу, поэзии Тютчева?
Допустив, что в мире нет цели и в жизни нет смысла, человек сошел бы с ума, если бы не знал, что и другие люди допускают то же самое, а вот... живут же»164.
Таким образом, основное предназначение лирики Ф. Тютчева, по мнению Н.Оцупа - утешение человека в его страхе перед смертью, разделение этого страха.
Еще один из основных теоретиков «Чисел» - Г.Иванов (Г. И.) - говорит о теме смерти в своей рецензии на книгу А.Холчева «Гонг. Смертный плен». Он утверждает, что в своей поэзии А.Холчев затрагивает главные, «столбовые» темы «большой русской литературы», единственные темы, к которым она относилась серьезно, а именно — «темы смерти, ужаса, одиночества»; и «все удачное (подчас редкостно-удачное) в его стихах достигается им именно в этой области»165.
Таким образом, Г.Иванов не только обосновывает возможность названных им тем для молодых эмигрантских литераторов, но и вписывает эти темы в общий контекст исторического развития русской литературы.
По-другому решает вопрос об отражении в искусстве темы смерти Г.Федотов в своей рецензии на книгу В.Розанова «Опавшие листья». Если для Н.Оцупа, Г.Иванова, и, как мы увидим ниже, Г.Адамовича смерть таинственна, ужасна и неотвратима, что приближается к пониманию смерти в атеистическом экзистенциализме, то Г.Федотов один из немногих «числовцев», придерживающихся христианского взгляда на смерть и посмертное существование.
Определяя отношение В.Розанова к смерти, Г.Федотов обращает свое внимание на то, что тот плохо верит в бессмертие, он боится окончательной и конечной гибели. Бессмертие души В.Розанова не утешает, он хотел бы сохранить вместе с собой весь свой осязаемо-вещественный мир. И умирание не только тела, но и этого вещного мира, сохранение которого в вечности не может гарантировать ему никакая религия, приводит В.Розанова в ужас. Лишь через любовь и жалость В.Розанов способен познать и ощутить бессмертие; но, любя временное, он вместе с тем ясно осознает его конечность. Отсюда, по Г.Федотову, ведет свое начало безысходность трагедии В.Розанова166.
В «Комментариях» (№ 2 — 3) Г.Адамович обосновывает свое отношение к теме смерти, приводя старую гностическую легенду о том, что Бог не хотел создавать мира, напротив, мир «вырвался» к бытию против Его воли. Вера в эту легенду, по Г.Адамовичу, может лишить мир смысла, конечной цели:
«Смерть непобедима, несчастия и страдания неустранимы, их будет все больше и больше на "пути прогресса ", потому что пути нет, прогресса нет, и всякое "вперед" есть только дальнейший прыжок в пустоту, без малейшей надежды на что-либо опереться, чего-либо достичь...»ш.
Тогда не лучше ли «"погасить мир", т. е. на это работать... а если упорствовать и заниматься "строительством"... то никогда ничего кроме умножения бедствий не получится»16 .
Таким образом, размышления о смерти для Г.Адамовича становятся своеобразной проверкой человека, его душевной стойкости. Только тот, кто испытал искушение «голоса оттуда» и смог преодолеть этот последний соблазн, достоин, по его мнению, стать учителем человечества.
Основным молодым идеологом «Чисел», развивающим философию смерти и отстаивающим ее право быть отраженной в искусстве, был Б.Поплавский. В своей статье «О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции» он рассматривает смерть как нечто желанное: «...конечно, для литературы, т. е. для жалости (т. е. для христианства) самое лучшее это погибать. Христос агонизирует от начала и до конца мира. Поэтому атмосфера агонии — единственная приличная атмосфера на земле.
Христос, Сократ и Моцарт погибли, и сиянием своего погибания озарили мир. Ясно, что даваться и быть благополучным — греховно и мистически неприлично. Может быть даже и духовно погибать необходимо, —агонизировать нравственно»169.
«Как жить? - Погибать. Улыбаться, плакать, делать трагические жесты, проходить, улыбаясь, на огромной высоте, на огромной глубине, в страшной нищете. Эмиграция - идеальная обстановка для этого»170.
«...только погибающий согласуется с духом музыки, которая хочет, чтобы симфония мира двигалась вперед. Которая хочет, чтобы каждый такт ее (человек) звучал безумным светом, безумно громко, и переставал звучать, замолкал, улыбаясь, уступал место следующему. Всякое самосохранение антимузыкалъно, не хотящий расточаться и исчезать — это такт, волящий звучать вечно, и ему так больно, что все проходит, больно от всего; от зари, от весны...» ".
Своеобразие прозаических сочинений
В отличие от отделов статей, рецензий, поэзии, в которых принимали участие писатели всех литературных поколений, авторами прозы в «Числах» были преимущественно начинающие художники слова.
Так, из 55 прозаических произведений, опубликованных в журнале, всего 6 принадлежат перу авторов старшего и среднего поколений. Это отрывки из «Жасминового острова» И.Одоевцевой (№ 1), отрывки из «Третьего Рима» Г.Иванова (№ 2-3), «Рамон Ортис» Г.Адамовича (№ 5), «Индустриальная подкова» (№ 5) и «Шиш еловый» (№ 9) А.Ремизова, «Перламутровая трость» З.Гиппиус (№ 7-8).
Нужно отметить, что объем журнала не позволял публиковать большие произведения. Как правило, авторы ограничивались рассказами или небольшими повестями. Крупные произведения, - «Была земля» А.Бурова, «Аполлон Безобразов» Б.Поплавского, «Письма о Лермонтове» Ю.Фельзена, «Долголиков» С.Шаршуна, - публиковались с продолжениями в нескольких номерах.
В прозе «числовцев» можно выделить определенный ряд особенностей. Прежде всего, это, в соответствии с теоретическими установками «числовцев», уделение внимания частной, личной жизни человека, его внутренним переживаниям. Происходящие в окружающем мире события (в том числе и революция 1917 года, гражданская война, эмиграция) передаются и оцениваются только через призму восприятия героя. В центре «числовской» прозы стоит человек.
При этом, как правило, главным героем «числовской» прозы является русский интеллигент, вынужденный эмигрант, не чуждый литературному труду, - по линии судьбы, по идеям, по духу фактически двойник автора. Таким мы видим главного героя в «Водяной тюрьме» Г.Газданова (№ 1), «Неравенстве» Ю.Фельзена (№ 1), «Аполлоне Безобразове» Б.Поплавского (№ 2 - 3), «Была земля» А.Бурова (№№ 5, 6, 7 - 8) и других произведениях на страницах «Чисел».
Показательны в этом смысле следующие характеристики жизни героев «числовской» прозы:
«Меха и камни кончились в Берлине, и здесь мы третий год живем, не зная, на что и откуда сыты. Мама целый день бегает за старыми американками и должна водить их к великосветской русской портнихе — давнишней приятельнице. Я служу в газете, где вижу занятных людей и не скучаю, но работаю за гроши. Мы в отвратительном темном отеле, спим на двуспальной кровати и невероятно зависим одна от другой. Мама, бедная, устает до обморока, и мне невыносимо стыдно приходить поздно, без конца писать или поправлять. Она безропотно добрая, но каждый вечер отравлен...»262.
«Я разгружал вагоны, следил за мчащимися шестернями станков, истерическим движением опускал в кипящую воду сотни и сотни грязных ресторанных тарелок. По воскресеньям я спал на бруствере фортификаций в дешевом новом костюме и в желтых ботинках неприличного цвета. После этого я просто спал на скамейках, и днем, когда знакомые уходили на работу, на их смятых отельных кроватях, в глубине серых и жарких туберкулезных комнат.
Я тщательно брился и причесывался, как все нищие. В библиотеках я читал научные книги в дешевых изданиях, с идиотическими подчеркиваниями и замечаниями на полях. Я писал стихи и читал их соседям по комнатам, которые пили зеленое, как газовый свет, дешевое вино и пели фальшивыми голосами, но с нескрываемой болью, русские песни, слов которых они почти не помнили...»261.
«Таяло тело у Братолюбова, росла нужда безмерная, угрожать стал голод... Братолюбов однажды домашними средствами открыл, установил, что сахар растворяется быстрее соли, и если ничего не прирабатывать на протяжении годов, то и гроши, последние сто семьдесят марок растают быстрее сахара, — его единственного питания последних четырех месяцев... Хлеб, чай, сахар... Чай, хлеб, сахар... Хлеб и чай... И Братолюбов, вместе с тысячами других, постепенно выходили из болота, из круга, соскальзывали, точно по касательной, в неизвестность, в небытие... ...помогает Братолюбов, непрошенный, разгружать возы и грузовики, а после базара — убирать вместе с другими, тоже непрошенными и бездомными, скребками и метлами соскабливать и помет, и навоз, и птичьи кровяные горла, и рыбьи остатки... И продавцы охотно снабжали diesen armen netten Russen провизией и мелочью...»264.
Как мы видим из данных примеров, главный герой принадлежит к тому же поколению, что и автор, и, как и он, испытывает все тяготы эмигрантской жизни, - как материальные, так и духовные. Герой оторван от своей Родины, своих корней, потерял свои идеалы и верования. Часто в связи с этим он борется с тенденцией к деградации, духовной смерти (более подробно об этом см. ниже).
При этом в большинстве произведений повествование ведется от первого лица и носит исповедальный характер. Так, Е.Бакуниной, чтобы каким-то образом отделить себя от героини своего «введения в роман» «Тело» (№ 7-8) пришлось специально предварить повествование следующими словами:
«То что я пишу от первого лица, вовсе не значит, что я пишу о себе. Мое я потеряно и заменено образом женщины, отлитой случайно обрушившимися условиями по типовому образцу.
В этой женщине я тщетно пытаюсь найти исчезающее, расплывающееся — свое. А нахожу чужое, сходное с другими. Следовательно и рассказывая о себе, я говорю о других. Мне только удобнее рассматривать этих других через себя. Виднее. Так нет ничего скрытого, ошибочного, ложного, выдуманного»265.
Здесь на практике реализуется провозглашаемый авторами журнала принцип «стремления к истине». Как мы видим, повествование от первого лица обосновывается автором как необходимое условие правдивости. Эту же мысль - необходимость писать только о себе и «рассматривать других через себя» - можно найти и в прозе других молодых «числовцев», в частности, Л.Кельберина и Ю.Фельзена. Так, герой-повествователь в «Зеленом колоколе» Л.Кельберина (№ 6), отмечает, что «...каждый говорит о себе или пустые слова»266.
Интересно, что герои-повествователи в прозе «Чисел», как правило, безымянны; лишенные имени собственного, они еще теснее сближаются с авторским «я».
Характерной чертой персонажей прозы «Чисел», также сближающей их с авторами — представителями молодого литературного поколения, -является разочарование в прошлых верованиях и мучительный поиск новых идеалов. Герои постоянно задаются вопросами о смысле жизни, которые остаются без ответов.
«Зачем и куда все это несет нас?.. Зачем? Кому мы теперь нужны?.. Кому дело до нас?.. Чего?.. ДЛЯ КОГО?!.. ВО ИМЯ ЧЕГО?!..»261, -спрашивают сами себя эмигранты из повести А.Бурова «Была земля».
«...зачем эта печальная и страшная жизнь? И где же та страна, где все "ordre et beaute"7»26S, - задается вопросом герой «Уединения и праздности» В.Варшавского (№ 6).
Ищет и никак не может найти ответы на мучающие его вопросы герой «Трех отрывков» С.Горного (№ 4): «Я... почувствовал темное рядом с холодком злобы в сердце — злобы на очередную, жестокую нелепость в жизни - кому это надо? к чему? боль, ужас...
Почему же, почему же так много боли здесь. Так скверно все устроено?»269.
«...когда зрелище страдания становится совершенно нестерпимым — предстают неразрешимые детские вопросы - почему и зачем. И непримиримое: за что»210, - отмечает героиня «Тела» Е.Бакуниной, добавляя при этом:
«И ясно, что раз неизвестно почему и зачем, и за что — другим, то значит и меня ждет какое-нибудь несчастие (дохожу до совершенной уверенности в этом). И вот я должна жить и ждать, не будучи в силах ничего ни отвести, ни предотвратить»21 х.
Своим героям авторы-эмигранты как бы передают свою обиду на не защитившие их высшие силы, разочарование в христианстве. Так, А.Гингер называл себя буддистом, С.Шаршун интересовался восточными религиями и новыми течениями в западноевропейской философии.
Б.Поплавскому современники приписывали самые разнообразные религиозные взгляды, и, пожалуй, точнее всех его мировоззрение в этом отношении выразил Г.Адамович:
«Никогда нельзя было знать и предвидеть, с чем придет сегодня Поплавский, кто он в сегодняшний вечер: монархист, коммунист, мистик, рационалист, ницшеанец, марксист, христианин, буддист, или просто спортивный молодой человек, презирающий всякие отвлеченные мудрости и считающий, что нужно только крепко спать, плотно есть, делать гимнастику для развития мускулов, а всё прочее - от лукавого. В каждую отдельную минуту он бывал совершенно искренен, но остановиться или хотя бы задержаться ни на чем не мог211».
