Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Рецептивная позиция читателя
1. Рецепция творчества С.Довлатова в отечественном литературоведении и критике 21-35
2. Коммуникативная природа прозы С.Довлатова 35-52
ГЛАВА II. Креативная позиция С.Довлатова
1. «Приятие мира», демократизм и диалогизм прозы Довлатова 53-66
2. Экзистенциальный трагизм мироощущения писателя 66-84
3. «От бытового к бытийному»: коммуникативные функции хронотопа и мотивной структуры 84-102
ГЛАВА III. Повествовательный дискурс как жанрообразующий фактор книг Довлатова .
1. Взаимодействие прото-нарративов жизнеописания и анекдота в книге «Ремесло» 103-116
2. Синтез нарративных дискурсов сказания и анекдота в книге «Наши» 116-133
3. Функции нарративных дискурсов притчи и анекдота в формировании новой жанровой структуры книги «Чемодан» 133-143
Заключение 144-148
Библиографический список
- Коммуникативная природа прозы С.Довлатова
- Экзистенциальный трагизм мироощущения писателя
- «От бытового к бытийному»: коммуникативные функции хронотопа и мотивной структуры
- Функции нарративных дискурсов притчи и анекдота в формировании новой жанровой структуры книги «Чемодан»
Введение к работе
Творчество С.Довлатова пользуется заслуженной популярностью у читающей публики. Но если в 90-х гг. интерес к нему превосходил все ожидания, то сейчас характеризуется ровной глубокой любовью. Это обстоятельство способствует возможности объективного и всестороннего научного изучения наследия писателя. Неслучайно, что именно в «нулевых» годах, когда сенсационность «возвращения» СДовлатова уступила место профессиональному вниманию исследователей к онтологической проблематике и философско-юмористическому мироощущению писателя, проза С.Довлатова оказалась в центре научных изысканий1.
Предметом исследования в работах о Довлатове становились фигура рассказчика2 и специфика повествования3, жанровые образования4 в прозе писателя, интертекстуальность5 и поэтика комического6. Исследователи единодушно отмечали подчеркнутую неангажированность письма Довлатова и сознательный отказ от позиции «учителя жизни». Но довлатовский, как и любой другой текст, имплицитно заключает в себе некую систему ценностей. Сам писатель признавался: «Я пытаюсь вызвать у читателя ощущение нормы» , тогда как большинство писавших о нем отмечали абсурд как основополагающий концепт авторской позиции. Концепт «нормы» в современной картине мира, определяемой многими как «хаос», имеет философско-онтологическое значение «космос», «порядок», «здравый смысл» .
В трудную минуту своей жизни Борис Алиханов («Зона») перебирает хлам в ящике конторского стола - до тех пор, пока не обнаруживает «гибкую коленкоровую тетрадь с наполовину вырванными листами» и карандаш. Вот тогда происходит чудо: «... Жизнь стала податливой. Ее можно было изменить
' См. напр.: Вознесенская О. Проза Сергея Довлатова: проблемы поэтики: Дис. ... канд. филол. наук. М, 2000; Воронцова-Маралина А. Проза Сергея Довлатова: поэтика цикла: Дис. ... канд. филол. наук. М., 2004; Федотова Ю. Проза Сергея Довлатова: экзистенциальное сознание, поэтика абсурда: Дис. ... канд. филол. наук. Череповец, 2006; Доброзракова Г. Пушкинский миф в творчестве Сергея Довлатова: Дис. ... канд. филол. наук. Самара, 2007; Ким Хен Чон Книга С. Довлатова «Наши» и традиции русского семейного романа: Дис. ... канд.
илол. наук. СПб., 2009;
Анастасьев Н. «Слова - моя профессия»: О прозе С. Довлатова // Вопр. лит. 1995. №1. С. 3-22; Арьев А. История рассказчика // О Довлатове, Статьи, рецензии, воспоминания. Тверь, 2001. С. 33-54; Сухих И. Довлатов: время, место, судьба. СПб. «Культ-информ-пресс», 1996.
3 Баринова Е. Метатекст в постмодернистском литературном нарративе (А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов): Дис. ... канд. филол. наук. Тверь, 2008. * Власова Ю. Жанровое своеобразие прозы С. Довлатова: Дис.... канд. филол. наук. М., 2001.
5 Зверев А. Записки случайного постояльца // Довлатов С. Последняя книга. СПб.: Азбука-классика, 2001. С.
354-375; Вейсман И. Ленинградский текст Сергея Довлатова: Дис.... канд. филол. наук. Саратов, 2005.
6 Выгон H. Современная русская философско-юмористическая проза: проблема генезиса и поэтики. Дис. ... док.
филол. наук. М., 2000; Сальмои Л. Механизмы юмора. О творчестве Сергея Довлатова - М.: Прогресс-
Традиция, 2008; Орлова H. Поэтика комического в прозе С. Довлатова: семиотические механизмы и
ольклорная парадигма. Дис.... канд. филол. наук. Майкоп, 2010.
Довлатов С. Интервью, данное Джону Глэду // Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье. М.: «Книжная палата», 1991. С. 93.
! Пригожий И, Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой: Пер. с англ. / Обш, ред. В. И. Аршинова, Ю. Л. Климонтовича и Ю. В. Сачкова. М., 1986; Ефанова Л.Г. Категориальная семантика нормы в значениях лексических единиц // Вестник Томского государственного университета. 2012. Серия «Филология». №1(17). С. 6.
движением карандаша с холодными твердыми гранями и рельефной надписью - «Орион» ... Мир стал живым и безопасным, как на холсте. Он приглядывался к надзирателю без гнева и укоризны. И казалось, чего-то ждал от него...» . Этот фрагмент убедительно показывает связь принципов приятия мира, творчества и свободы, о которых Довлатов говорил своему читателю.
Немногие теоретические концепции второй половины XX века (например, констанцская школа рецептивной эстетики) изменили традиционное представление о взаимодействии писателя и читателя, соответствующее пушкинской формуле «Ты - царь: живи один». Начиная с 1970-х гг. теоретики констанцской школы Х.РЛусс, В.Изер и др. представляют обоснование и успешное применение в эстетической рефлексии важного для нашей работы тезиса о смыслопорождении художественного текста в результате диалогического взаимодействия в акте сотворчества опыта читателя и автора. Это определяет не только смысл, но и онтологический статус произведения -его историческое бытие в обществе. «Историческая изменчивость смысла и онтологического статуса произведения — закономерность художественного процесса», - утверждает Ю.Б.Борев .
Актуальность кандидатской работы состоит в изучении сложного жанрово-стилевого механизма текстопорождения и смыслообразования, созданного писателем для реализации художественного замысла и максимально успешного контакта с читателем. Изучение прозы Довлатова в данном ракурсе позволит существенно дополнить имеющиеся представления об этико-эстетической позиции писателя, а обращение к специфике нарратива открывает прямой путь к новым аспектам интерпретации образа автора-повествователя/героя-рассказчика и системы персонажей, а также жанровых предпочтений писателя и композиционно-стилевых особенностей его прозы.
Как писал М.М.Бахтин, теоретически рассматривая проблему восприятия текста, начало которой в отечественной традиции восходит к В.Г.Белинскому, Л.Н.Толстому, Л.И.Белецкому3, «высказывание с самого начала строится с учетом возможных ответных реакций, ради которых оно, в сущности, и создается. Роль других, для которых строится высказывание, <...> исключительно велика»4.
Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что: 1. проза С.Довлатова рассматривается с позиций теории коммуникации (неориторики), которая имеет целью «изучение недопонимания между людьми и поиск средств <...> к устранению потерь в процессе коммуникации»5; 2. в работе выявляются коммуникативные стратегии прозы Довлатова - система приемов, раскрывающих авторскую этико-эстетическую позицию и
1 Довлатов С. Зона // Довлатов С. Собрание сочинений: В 3 т. М.: КоЛибри, 2010. Т. 1. С. 57.
2 Борев Ю.Б. Рецептивная эстетика. [Электронный ресурс], 2006. URL: . Доступ
свободный. Название с экрана. Дата обращения: 15.07.2010.
3 Белецкий А.И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки (изучение истории читателя) //
Белецкий А.И. Избранные труды по теории литературы. М., 1964.
* Бахтин M.M. Проблемы речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 290. 3 Richards I.A. The philosophy of rhetoric. London, 1936. P. 3.
вовлекающих читателя в активный рецептивный диалог сопереживания — сотворчества - понимания; 3. осуществляется анализ прозы С.Довлатова как сложной системы взаимодействия с читателем, которая охватывает мировоззрение писателя и все уровни поэтики, его воплотившие, - специфику образа героя-рассказчика и персонажей-повествователей, функции различных нарративных дискурсов1, механизм жанрообразования и др.
По утверждению М.М.Бахтина, «когда мы строим свою речь, нам всегда предносится целое нашего высказывания: и в форме определенной жанровой схемы и в форме индивидуального речевого замысла». Поэтому «форма авторства зависит от жанра высказывания. Жанр в свою очередь определяется предметом, целью и ситуацией высказывания»2.
Цель диссертационного исследования — охарактеризовать систему коммуникативных стратегий повествования (коммуникативные функции архетипа, мотивной структуры, конвергенция прото-нарративов анекдота, сказания, притчи и жизнеописания), с помощью которой писатель решает свою мировоззренческую задачу, актуализируя у читателя функцию сотворчества.
Для достижения цели необходимо решить следующие задачи:
- определить креативную3 позицию автора;
показать, как в коммуникативных стратегиях повествования взаимодействуют пафос «приятия мира» и экзистенциальный трагизм мироощущения писателя;
выделить коммуникативные функции хронотопа и мотивной структуры.
- охарактеризовать повествовательный дискурс прозы Довлатова как
жанрообразующий фактор.
Объект диссертационного исследования - коммуникативность художественного текста, акт конвергенции авторского и читательского сознаний в точке «эстетически завершенного явления- героя» (М.М.Бахтин). Схождение креативного и рецептивного сознаний современный исследователь В.Тюпа признает одним из важнейших законов искусства, который характеризует его коммуникативную специфику .
1 Дискурс, по определению Т. ван Дейка, - это коммуникативное событие, происходящее между говорящим,
слушающим (наблюдателем и др.) в процессе коммуникативного действия в определенном временном,
пространственном и прочих контекстах (Дейк ван Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М, 1989. С. 95).
2 Бахтин M.M. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 357-358.
3 Креативная (от лат. creatio - сотворение) позиция автора (термин В.ИЛюпы) включает в себя несколько
важнейших функций: 1. Его творческая активность порождает художественный текст - виртуальную
реальность воображенного художественного мира; 2. Креативная позиция писателя создает виртуальную
фигуру Автора как организатора эстетической коммуникации, обладающего определенным этико-эстетическим
идеалом; 3. Креативная позиция формирует определенную «форму авторства» - «речевую маску»
производящего текст - и реализуется в креативной компетенции жанра; 4. Креативная позиция писателя -
первочитателя собствсгагого текста - сочетается с рецептивной: он изначально ориентируется (хотя по большей
части и бессознательно) на потенциальное читательское восприятие, которое должно будет восполнить
знаковую реальность текста эстетической реальностью образного видения мира.
4 Тюпа В. Художественный дискурс (Введение в теорию литературы) // Литературный текст: проблемы и
методы исследования; (Приложение. Серия «Лекции в Твери). Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002. С. 54-55.
Предметом диссертационного исследования являются
коммуникативные стратегии художественной прозы С.Довлатова.
Коммуникативная стратегия — это «...часть коммуникативного поведения или коммуникативного взаимодействия, в которой серия различных вербальных и невербальных средств используется для достижения определенной коммуникативной цели» .
В художественном дискурсе все содержательно — мировоззренческие и структурные элементы текста могут сознательно использоваться как коммуникативные стратегии: диалогизм художественного мышления, псевдодокументализм, стилистический минимализм, способы выражения авторской позиции, типы повествования, автор - повествователь, система персонажей, мотивная структура, хронотоп, жанр в дискурсивной художественной практике довлатовских текстов активизируют постоянный диалог с читателем, формируя рецепцию сопереживания — сотворчества — понимания.
Коммуникативные стратегии определяют некий законченный фрагмент произведения (все произведение) в соотношении и взаимодействии позиций: 1. Творческо-креативной (кто говорит) деятельности писателя/автора/рассказчика; 2. Референтной (предмет речи) и 3. Творческо-рецептивной (кому говорят) сторон общения2. . Мы рассматриваем коммуникативные стратегии повествования как фактор, воплотивший этико-эстетическую позицию писателя к сформировавший такие важные элементы поэтики, как взаимодействие автор-рассказчик-читатель, специфика нарратива и особенности жанра .
Материал диссертационного исследования - книги Довлатова «Ремесло», «Наши» и «Чемодан». Эти произведения большой эпической формы предоставляют наиболее благоприятные возможности для исследования
1 Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. рлектронный ресурс]. URL:
http7/kachkine.narod.ra/ComraTheory/6/WebComiTi6.htaL Доступ свободный._Название с экрана. Дата обращения:
15.09.2012.
2 Тюпа В. Художественный дискурс (Введение в теорию литературы). Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002. 80 с.
(Литературный текст: проблемы и методы исследования; Приложение. Серия «Лекции в Твери). С. 34.
3 Авторская позиция - «...единое авторское представление о человеке в его взаимоотношениях с природой,
обществом и историей, а также о типах человека - в связи с различиями рас, национальностей, сословий,
профессий, темпераментов, характеров, социальных ролей, психологических установок и идеологических
позиций". .)...» // Теоретическая поэтика: понятия и определения Хрестоматия для студентов филологических
факультетов. Автор-составитель Н.Д.Тамарченко. [Электронный ресурс]. URL:
httpy/. Доступ свободный. Название с экрана. Дата обращения: 15.02.12.
4 Обозначение книга используется как термин, поскольку художественная структура этих произведений
Довлатова реализует романное содержание с использованием таких приемов поэтики, как фрагментарность,
театрализация, смена рассказчиков и отдельные формы многих жанров. Теоретическое обоснование этого
межжанрового образования находим у Н.Д.Тамарченко: «...Многочисленные переходные формы, особ, во
времена сознательного смешения родов (жанров), исторически обусловленные преобразования принципов
деления благодаря изменению структуры общества или новым средствам, своевольные обозначения поэтами
или прогрессирующая дифференциация форм как категорий затрудняют упорядочение в определенные
подвиды. Они не хотят быть ни внешним этикетом, ни воплощением некот. жанровой идеи, но каждое
возникающее произведение реализует их или заново, или создает свои собствешше роды (жанры.)...» //
Теоретическая поэтика: понятия и определения Хрестоматия для студентов филологических факультетов.
Автор-составитель Н.Д.Тамарченко. [Электронный ресурс]. URL: .
Доступ свободный. Название с экрана. Дата обращения: 15.02.12.
идейно-художественных функций повествовательных стратегий (выражения авторской позиции, диалога с читателем, жанрообразующей, взаимодействия прото-нарративов жизнеописания, анекдота, сказания и притчи). Малая проза Довлатова создана в той же этико-эстетической системе, но рассказы, естественно, демонстрируют меньший спектр коммуникативных стратегий.
Теоретико-методологическая база диссертации состоит из трудов, посвященных коммуникативной природе литературы (М.М.Бахтин, Т. ван Дейк, Ю.М.Лотман, Л.Н.Толстой, В.И.Тюпа); исследований по теории нарратива и типологии повествовательных жанров (Р.Барт, Ж.Женетт, Ю.Кристева, В.Шмид); работ, рассматривающих разные проблемы творчества С.Довлатова (ААрьев, А.Воронцова-Маралина, Н.Выгон, А.Генис, А.Карпов, Л.Сальмон, И.Сухих, Э.Тышковска-Каспшак, Е.Янг).
Положения, выносимые на защиту:
-
Диалогизм как мировоззренческая позиция писателя и структурный принцип повествования выражаются в представлении множественности истин и равнодостойности персонажей в полилоге текста, что актуализирует у читателя рецептивную функцию сопереживания.
-
Этико-эстетическое своеобразие прозы Довлатова, в основе которой лежит коммуникативная стратегия анекдота, составляет взаимодействие ее со стратегиями притчи, сказания и жизнеописания.
-
Конвергируя коммуникативные стратегии, С. Довлатов добивается идеальной рецепции - сотворчества созидающей креативной деятельности автора и воспринимающей сотворческой деятельности читателя, что в итоге приводит адресата к пониманию, на которое ориентирована стратегия жизнеописания, преодолевающая ограниченность стратегий, соответственно, сказания, притчи и анекдота.
-
Посредством доминирующего анекдотического повествования создается окказиональная (случайностная), релятивистская, казусная картина мира, где функцией анекдотического персонажа оказывается самораскрытие его характера: инициативно-авантюрное поведение в окказионально-авантюрном мире. Эта стратегия создает увлекательность нарратива, но, что для позиции писателя значительно важнее, утверждает идею множественности равноправных истин.
-
Скрытое взаимодействие окказиональной картины мира анекдота с императивной картиной мира притчи, где персонажем в акте выбора осуществляется (или преступается) некий нравственный закон, лишает текст Довлатова морализаторской премудрости, поскольку читатель сам, в процессе креативной и рецептивной деятельности, осуществляет свой нравственный выбор.
-
Прецедентная (ритуальная) картина мира наиболее архаичного прото-жанра сказания с фатальным круговоротом бытия и предопределенной судьбой каждого - это риторика ролевого, обезличенного слова. Речевые компетенции говорящего — исполнителя передаваемого текста - и адресата,
обязанного сохранить его для передачи другим адресатам, могут показаться несовместимыми с довлатовскими коммуникативными стратегиями. Но наш анализ показал, что из эстетической коммуникации сказания писатель заимствует «хоровое слово» - древний аналог его полилога, и важнейший концепт памяти. Это важнейшие тактики, убеждающие читателя в реальности нормы.
-
Основной конфликт в прозе Довлатова базируется на тотальном непонимании (неуспешной коммуникации) в царящем мировом абсурде, тогда как цель писателя — вызвать у читателя ощущение «нормы». Конфликт реализуется в иерархических уровнях жанровой системы как «микроабсурд» (формально принимая вид байки, каламбура, остроты, оговорки, опечатки) — анекдот — рассказ — цикл рассказов - книга. Конфликт снимается юмористическим модусом художественности повествования — этико-эстетическим отношением писателя к извечному несовершенству мира. Таким путем включается рецептивная функция понимания и выбора у читателя.
-
Важнейшая коммуникативная тактика повествования С. Довлатова -семиотизация вещной реальности, на которую указывают фрагментарность и дискретность художественного пространства, его плотная насыщенность предметным миром (семантика деталей, прием «каталога вещей»). Так утверждается норма (по Довлатову, вещный мир нормален, отношения людей к нему абсурдны).
Научно-практическая значимость диссертации заключается в возможности использования применяемой методики анализа (с позиций теории коммуникации) и полученных результатов исследования при изучении истории русской литературы конца XX века, а также курсов, посвященных творчеству СДовлатова.
Апробация работы проходила на Всероссийской научной конференции «XV Шешуковские чтения» (2010), диссертация обсуждалась на аспирантском семинаре и заседании кафедры русской литературы и журналистики XX и XXI вв. МПГУ. Основные положения диссертации нашли отражение в 5 публикациях, 3 из которых вышли в журналах, рецензируемых ВАК РФ.
Коммуникативная природа прозы С.Довлатова
Наиболее верно восприняла комический дар писателя К.Кларк: она пишет об искрящемся юморе Довлатова, Д.Фине ставит в заслугу открытие юмора в адских условиях лагеря, Е.Хоффман подмечает обаяние произведений Довлатова, обусловленное образом автора-повествователя. Но и здесь не обходится без недопонимания. «Проза Довлатова ... пронизана тяжелым чувством безнадежности. Улыбка замирает на устах читателя, не успев появиться»2.
В ряду проницательных довлатовских критиков особняком стоят П.Вайль и А.Генис, друзья и соратники Довлатова по еженедельной газете «Новый американец». В статье «Искусство автопортрета» они сумели верно определить модус комического у Довлатова, отвергая как иронию и сатиру, так и «черный юмор» в качестве основы довлатовского мироощущения: «Довлатов не ироничен. Ирония - бог и царь целого поколения русских литераторов - ему чужда в принципе, как противоположная юмору, как его суррогат. Ирония - смешное под маской серьезного, юмор - наоборот. Ирония - этикет, юмор - мировоззрение. Мировоззрение Довлатова по преимуществу юмористическое — то есть порожденное точностью взгляда и способностью адекватно передать свои впечатления на бумаге»
А.Карпов, называя С.Довлатова бытописателем, отмечает у него поразительную зоркость к деталям (у П.Вайля и А-Гениса — «точность взгляда»). Именно благодаря этому, собственно, в его прозе запечатлена абсурдность бытия, а вовсе не из-за стремления сокрушить неизбывную тягу к идеалу. «Людей, которых он изображал и к которым адресовался, писатель любил, сочувственно относится к тому, что в жизнь их так часто вторгаются нелепости, порожденные самой действительностью» . Наряду с этим важно и другое замечание: жанр анекдота у Довлатова призван не только вызывать у читателя смех, но и подводить того к определенному выводу. «При внешней незамысловатости рассказы Довлатова утверждают чрезвычайно важную мысль о преимуществе общечеловеческих ценностей, свободы и раскрепощенности человека над господствующей официальной системой приоритетов, в которой социальные рамки, догмы, общепринятые рамки и клише не дают раскрыться человеческой индивидуальности, подавляя ее самоценность»2.
Сам Довлатов, будто предвидя колебания критики по мировоззренческой линии («Юмор - мировоззрение»), включил в «Записные книжки» эпизод, в котором рассказывает о прошедшей в Тбилиси конференции на тему «Оптимизм советской литературы». Только сошедшего с кафедры Наровчатова заваливает вопросами грузинский литературовед Кемоклидзе, который, получив на них - на все без исключения - утвердительные ответы, делает парадоксально точный вывод: «...Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. И он был - пессимист! А ты -старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты - оптимист!»
В сфере западной научной мысли выделим работу Н.Пахомовой4, которая вписывает Довлатова в круг ленинградцев-шестидесятников (В.Уфлянд, Юродский, В.Губин) и на этом основании определяет маргиналъностъ (как литературную концепцию и как модель поведения) в качестве унифицирующей черты типологии характеров прозы писателя. Нельзя умолчать о монографии Е.Янг5, а также о двух главах в учебных пособиях Дж.Такер и К.Райан-Хейс1. Кроме того, С.Довлатов упоминал в переписке с И.Ефимовым (письмо от 23 мая 1979 года) о «неком Деннисоне», который написал о нем диплом.
И все же главными трудами о творчестве и жизни Довлатова (несмотря на наличие целого пласта монографий мемуарного плана) остаются монографии И.Сухих3 и А.Гениса4. Книга И.Сухих «Довлатов: время, место, судьба», вышедшая в 1996 году, послужила началом научного изучения поэтики Сергея Довлатова. Вторая же книга, вышедшая в 1999 году, в строгом смысле этого слова монографией не является. Недаром сам автор определил жанр исследования как «филологический роман». Книга «Довлатов и окрестности», тем не менее, имела широкий резонанс и вызвала новый всплеск интереса к творчеству Довлатова.
Нечто подобное (но со скандальным оттенком) повторилось в 2001 году, когда в издательстве «Захаров» вышел «Эпистолярный роман», содержавший в себе многолетнюю переписку Довлатова с И.Ефимовым, давним знакомым по сообществу «Горожане» и издателем таких произведений писателя, как «Зона», «Заповедник» и «Чемодан»5. Скандалом сопровождался и выход книги о Довлатове в малой серии ЖЗЛ. В результате издание увидело свет в усеченном виде: без многих выдержек из сочинений и писем Довлатова, а также без фотографий, в том числе и на обложке.
Экзистенциальный трагизм мироощущения писателя
По Ю.Лотману, язык в процессе понимания выступает как некий код, при помощи которого адресат дешифрует значение сообщения адресанта. Только в процессе коммуникации заложено два кода: один -зашифровывающий сообщение, второй - дешифрующий его. В этом свете проблема понимания видится проблемой перекодировки.
С.Довлатов не сопоставляет два языковых сознания (одно из которых ложно, а другое - правдивое), а стремится использовать многократность кодировки с тем умыслом, чтобы проникнуть в сущность действительности. Прежде всего - за счет множественности субъективных точек зрения, которые раскрывают общее содержание. Действительность тогда предстает взаимопересечением различных точек зрения, позволяющим выйти за пределы ограниченности каждой из них. Именно поэтому Довлатов и взыскует диалога, возводя диалогизм в структурный принцип.
При этом нужно иметь в виду: когда говорят о действительности в прозе С.Довлатова, конечно же, имеют в виду модель действительности. Художественное творчество, по мысли Ю.Лотмана, предстает разновидностью процесса воссоздания действительности. Моделирование действительности, прежде всего, происходит в пространственно-временном аспекте. Пространственно-временной «литературно-поэтический образ, формально развертываясь во времени (как последовательность текста), своим содержанием воспроизводит пространственно-временную картину мира, притом в ее символико-идеологическом, ценностном аспекте»1. В точном соответствии с постулатом М.Бахтина, у С.Довлатова «вступление в сферу смыслов совершается только через ворота хронотопа» . Ориентиры пространства (свое/чужое, дом, дорога, порог и др.) в литературно-художественных моделях мира интертекстуально связывают их с другими моделями, в том числе с религиозными и мифологическими. Так, в «Наших» повествование о семье рассказчика явно реализуется, благодаря «памяти жанра» (М.Бахтин), в стилевых традициях Ветхого Завета. Но в зависимости от замысла автора, пространство меняет свои конфигурации - от бескрайнего мира по обе стороны колючей проволоки («Зона») до «чемодана», вместившего всю советскую жизнь рассказчика.
В исследуемой художественной модели мира романов С.Довлатова пространство имеет конкретный характер: его топографические реалии -метонимии определенного уклада жизни (Ленинград, Санкт-Петербург, республика Коми, Таллин, Форрест-Хиллс; редакция, «зона», «заповедник», кладбище и др.).
Фрагментарность и дискретность, свойства художественного пространства как плотно насыщающего его предметного мира, показывают важнейшую стратегию повествования С.Довлатова - семиотизацию вещной реальности. Например, креповые финские носки, номенклатурные полуботинки, приличный двубортный костюм, офицерский ремень, куртка Фернана Леже, поплиновая рубашка, шоферские перчатки - не только завязка сюжета одноименных рассказов из «Чемодана», но и манифестация авторской позиции: обыденные реалии у С.Довлатова служат входом в онтологическую проблематику. Так, приличный двубортный костюм («Чемодан»), купленный редакцией повествователю для достойного участия в номенклатурных похоронах, возникает как сквозной мотив в «Компромиссе» и соединяет параболой быт и бытие, профанное и возвышенное. Другая ключевая мысль Ю.Лотмана заключается в том, что в структуре художественного текста одновременно запущено два противоположных механизма. Один стремится все элементы текста подчинить системе и превратить их в автоматизированную грамматику. Второй, напротив, стремится разрушить автоматизацию и сделать саму структуру носителем информации. Ученый подчеркивает, что деавтоматизация возможна лишь в том случае, когда новая структурная подсистема не разрушает старую, а функционирует наравне с ней. Такую структуру Ю.Лотман называет реляционной1.
Эта структура, на наш взгляд, свойственна прозе С.Довлатова. Так, в «Зоне» нарратив о жизни надзирателя Бориса Алиханова - alter ego Довлатова -перемежается с письмами к американскому издателю, в которых Довлатов от первого лица повествует о поворотах судьбы рукописи (табу на публикацию «диссидентских» рассказов в Советском Союзе и цензура издателей в Америке, пресыщенной «лагерной» темой после А.Солженицына), а также использует разные дискурсы, прием ретроспекции, комментируя события прошлого с позиции нынешнего опыта, и объясняет композиционное своеобразие книги. Последнее Довлатов мотивирует отнюдь не эстетическими, а «транспортными» причинами - рукопись, переснятая на фотопленку, вывозилась из Союза по частям, что, в конце концов, и привело к утрате некоторого объема текста (это, возможно, стоит расценивать как элемент довлатовской «игры с читателем»: его псевдодокументализм, выполняющий разнообразные функции, в данном случае создает аллюзию обращения к популярному в русской литературе жанру «рукопись, найденная...»).
«От бытового к бытийному»: коммуникативные функции хронотопа и мотивной структуры
В нашей работе термин «мироощущение» используется (вслед за ММБахтиным и А.Ф.Лосевым) как выражение доминирования эмоционально-чувственного, интуитивного начала. В терминологическом ряду «мировоззрение», «миросозерцание», «мироощущение», «мирочувствие» смысловое разграничение пролегает по критерию априорного (доопытного) и апостериорного (опытного) знания1.
Известно определение А.Арьева, который назвал сознание С.Довлатова «катастрофическим». «Формулировок он с молодых лет придерживался таких: «потерпел успех», «одержал поражение». Действительно, С.Довлатов предпочитал смотреть на жизнь глазами человека, упавшего в лестничный пролет, и мечтал о везении - о сломанном позвоночнике. Такая позиция приобретает и художественное осмысление. «Поэзия есть форма человеческого страдания ... на уровне физической боли. Как от удара лыжами по голове. То есть альтернатива: плохая жизнь — хорошие стихи. А не: хорошая жизнь, а стихи еще лучше. Бог дает человеку не поэтический талант, а талант плохой жизни. Не будет лыжами по морде, стихов не будет» .
На вершине приоритетов, таким образом, оказывается литература, которой - настоящей! - нет без страдания. Это обстоятельство неизменно оправдывает и возвышает неудачу. С.Довлатов, называя себя хроническим неудачником, сознавал ее как крест судьбы. Рассказчик в «Зоне» подчеркивает: «Не я выбрал эту женственную, крикливую, мученическую, тяжкую профессию»4. Не выбирая, он, тем не менее, обладает не только даром плохой жизни, но и даром сострадания, и как нельзя лучше подходит для нее.
С.Довлатов в философии, по выражению А. Арьева, был шероховат. Тот же критик свидетельствовал: минимум одного философа Довлатов читал внимательно. Этим философом оказывается А.Шопенгауэр, который наравне с С.Кьеркегором оказал значительное влияние на философию XX века. По мнению немецкого философа, человеком повелевает некая мировая воля, главными чертами которой предстают ненаправленность, отсутствие конечной цели и смысла вообще. В.Заманская считает, что самое большое «экзистенциальное открытие» А.Шопенгауэра есть мир, в котором реализует себя эта сама воля. Но, по Довлатову, миром движет не воля, а надежда. «Без надежды жизнь лишается смысла. Я не верю... Но все-таки надеюсь»1. Именно надежда, в конечном итоге, дает человеку силы жить в мире, преисполненного абсурда.
С немецким философом С.Довлатова роднит другое - установка на сострадание. А.Шопенгауэр призывал не судить человека «по гамбургскому счету», что в силу слабости индивида (порочность воли, ограниченность рассудка и превратность понятий) неизменно рождает такие негативные чувства, как ненависть и презрение, а обратить внимание на страдания человека. «Тогда постоянно будешь чувствовать свое сродство с ним, станешь ему симпатизировать и вместо ненависти или презрения возымеешь к нему сострадание...» Именно со-страдание позволяет достичь реализации основной цели творчества С.Довлатова - преодолеть собственные комплексы и ослабить трагизм существования. Эта цель, несомненно, выражает авторское экзистенциальное мироощущение. Следует отметить, что важнейшая читательская рецептивная компетенция сотворчества-сопереживания явно совпадает в этом случае с писательской креативной компетенцией. Пафос сострадания у Довлатова заставляет вспомнить также и А.Чехова, нравственный смысл всей прозы которого заключался в сострадании к людям, живущим бессмысленно. М.Горький писал: «...В каждом из юмористических рассказов Антона Павловича я слышу тихий, глубокий вздох чистого, истинно человеческого сердца, безнадежный вздох сострадания к людям, которые не умеют уважать свое человеческое достоинство...»1 Этико-эстетическая позиция Чехова открывает за мещанством как комическое несоответствие поведения людей их высокому предназначению, так и трагизм бытовой жизни.
Юмористическое мироощущение Довлатова, как и Чехова, неизменно затрагивает такую корневую проблему, как трагическое отчуждение людей, в основе которого лежат нежелание выслушать другого и неспособность отозваться на «чужое» искренне и сострадательно.
По А.Шопенгауэру, осознание бесцельности человеческого существования есть высшая степень познания сущего. Придя к этому пониманию, индивид становится созерцателем. Эта установка прослеживается в прозе С.Довлатова.
Функции нарративных дискурсов притчи и анекдота в формировании новой жанровой структуры книги «Чемодан»
Надо отметить, что эти приметы воссоздаются стилистически нейтральным и семантически однозначным словом, которое, исчерпывая себя в изображенном предмете, позволяет читателю сосредоточить внимание на том мире, что оказывается за ним. Благо Довлатов тщательно воспроизводил не только цвет и форму вещи, но и запахи с производимыми звуками: гнусный шум ржавых штырей в проходном коридоре; с шумом ломавший ветки тягач; шум сосен в опустевшем без гула моторов пространстве; запахи мокрого снега, канифоли и портянок, обернутых вокруг голенищ.
Воспевая природу маленьких вещей, С.Довлатов овеществляет художественный мир прозы, тем самым восстанавливая сплошную ткань бытия и реставрируя справедливость, которую нарушает «неизбежный авторский произвол» (А.Генис).
Но С.Довлатов не просто строит сюжет на бытовой ситуации. Он выводит образы своих персонажей «в столкновении с бытом». В то же время не замечая его и предпочитая видеть за бытовым главное. Прием «каталога вещей» как попытка упорядочения хаоса и гармонизации мира являются постоянными в творчестве С.Довлатова, и сборник рассказов «Чемодан» -тому подтверждение.
Оказавшись за рубежом (не только пространственным, но и временным -за порогом молодости), герой Довлатова пытается оценить свою жизнь, перебирая вещи, нашедшиеся в чемодане. И тут «кучка эмигрантского барахла вырастает в книге Довлатова до символа бедной, великой, многострадальной России...» Таким образом, констатируется отсутствие иерархии быта и бытия, что оказывается органичной составляющей принципа приятия мира как определяющего авторскую позицию.
В то же время деталь у С.Довлатова является не только средством характеристики времени и поколения, но и средством психологической характеристики внутреннего мира персонажа. Например, в рассказе «Креповые финские носки», герой Довлатова замечает множество милиционеров вокруг, что говорит о степени его тревожности.
Если говорить о «Чемодане», то в этом произведении использован прием «своеобразной материализацией внутреннего мира героя» (Д.Благой). Текст развертывается как единая многоуровневая метафора: чемодан - человек. Неказистый вид чемодана вызывает цепь ассоциаций: фанерный - деревянный - бесхитростный. И характеризует героя-рассказчика как не отягченного комплексом собирательства и скопидомства, а также равнодушного к коллекционированию.
«Хотя я, действительно, стараюсь избегать ненужных забот. Ем что угодно. Стригусь, когда теряю человеческий облик. Зато - уэю сразу под машинку. Чтобы потом еще три месяца не стричься. Попросту говоря, я неохотно выхожу из дома. Хочу, чтобы меня оставили в покое...»
Креповые финские носки становятся знаком криминальной юности, первой любви и старых друзей, французские духи - измены и неверности, а чемодан в целом - символом пропащей, бесценной, единственной жизни.
По отношению к человеку вещь всегда вторична и обладает лишь свойством «нужности» - востребованностью или невостребованностью. Но любая вещь стремится преодолеть заложенную в ней вещность («нечто») и стать элементом другого пространства («ничто»). Этот переход возможен лишь при участии человека. Он может принять вещь как принципиально бездуховную, а может узреть в ней некий духовный потенциал. В этом отношении вещь есть мера всех людей.
В.Топоров пишет о границах, в пределах которых вещь и человек могут встретиться: - очеловечивающаяся вещь; - овеществляющийся человек2. И если первое есть пример восхождения, то второе - пример нисхождения. М.Бахтин как один из способов овеществления человека рассматривал ложь - обманутого превращают в вещь. Как проявление овеществления человека мы склонны рассматривать овеществление слова, перестающего адекватно сообщать о фактах действительности. Если перефразировать М.Бахтина - «обманывая, превращаешься в вещь». Нечто подобное происходит с Чурилиным. Рядового из «Офицерского ремня» характеризует заданность человеческих отношений и неспособность к свободному диалогу. Его поведение - квинтэссенция ритуальности: вины он не чувствует, но знает, что в таких ситуациях принято делать скорбный вид, разыгрывать нервозность и фальшиво заламывать руки.
В любом случае инициатором всех этих процессов выступает человек. Только он реально способен «пойти навстречу вещи» и тем самым осуществить прорыв от бытового к бытийному. В этом отношении только человек оказывается в долгу перед вещью. В.Топоров пишет об аспекте «бого-вещного» подобия. В силу этого подобия вещь ведет человека к Богу. Отказываясь узреть в вещах духовное начало, человек отказывается от общения с Богом. Кроме того, не исполняет свой долг перед вещью, через которую Бог говорит с человеком.
Таким образом, осознание своей ответственности перед вещью и отказ от понимания вещи как «нечто» и позволяет человеку совершить прорыв из бытового в бытийное.
Вместе с тем этот прорыв таит в себе опасность. Дело в том, что вещи образуют совершенную систему связей и отношений. Это так называемый «вещный мир» и представлен в «Чемодане». Т.Цивьян отмечает, что вещи в чемодан упакованы по всем правилам - наверх кладется то, что больше мнется. Довлатов начинает с кожаного офицерского ремня, а заканчивает приличным двубортным костюмом.
