Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Понятие «смеховая литература » 16
I . «Смехотворные рассказы», «демократическая сатира» и «смеховая литература» 16
II. Смех как двойной знак 48
Глава. 2. Особенности смеховой литературы 17 века 71
Глава 3. Смеховая литература и ее связь с литературой 17 века 109
Заключение 133
Библиография 142
- . «Смехотворные рассказы», «демократическая сатира» и «смеховая литература»
- Смех как двойной знак
- Особенности смеховой литературы 17 века
- Смеховая литература и ее связь с литературой 17 века
Введение к работе
Смеховая литература представляет собой очень сложное
образование, которое, по сути, соответствует «пестрой» ментальное
литературы 17 в. как переходного периода. В ней сочетаются
взаимоисключающие, противоречивые моменты: элементы
древнерусской литературы и литературы Нового времени, элементы традиционной устной литературы и письменности, трагическое и комическое и т.п.
Данная работа посвящена анализу комического начала, которое является структурной и смысловой доминантой текстов смеховой литературы 17 в.
В истории русской литературы 17 в, характеризуется такими новыми чертами, как «рост личностного начала во всех сферах литературного творчества, развитие изобразительности, эмансипация вымысла, расширение круга читателей, появление народной литературы». В это время народная литература, вновь выдвинувшаяся на авансцену русской литературы, часто приобретает вид «смеховой литературы», в которой комическое играет роль главного принципа семантики и поэтики текста.
Средневековая народная литература (так называемая «народная книга»), как правило, является выражением мировоззрения и мироощущения народа, принадлежит к его «смеховой культуре», о чем свидетельствует история литературы средних веков Западной Европы.2 Но появление русской народной «смеховой литературы» в 17 в. можно считать неожиданным.
[ Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков: Эпохи и стили. М., 1973. С. 162.
" Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса, М.. 1965.
Несмотря на различные доказательства, утверждающие существование народной смеховой культуры до 17 в., мы, тем не менее, убеждены, что ее литературное выражение (т.е. «смеховая литература») в Древней Руси было очень скудным. В отличие от западноевропейской средневековой литературы, в которой широко была распространена, например, традиция сакральной пародии (parodia sacra), древнерусская литература не знала подобного ей явления.
В этом смысле появление русской смеховой литературы как нового литературного и культурного факта, обусловлено, пожалуй, процессом перехода к литературе Нового времени. Наряду с этим, смеховая литература, в свою очередь, не может не отражать изменение отношения к словесности. Первые исследователи смеховой литературы обращали внимание как раз на эту сторону проблемы. Они видели в смеховой литературе, более всего, разрушение прежнего одностороннего религиозного и официального отношения к словесности, расширение круга писателей и читателей, факт секуляризации литературы и т.д.: «эта "книга", "повести", "сказание" трактовали теперь часто не о духовных интересах, не о вопросах спасения, а о предметах "бездельных", "смехотворных"... Прежнее, существовавшее некогда на Руси, благоговейное отношение к '"грамоте", к "писанию" - само собой падало...»4
Появление «смеховой литературы», на наш взгляд, должно быть объяснено в контексте литературного процесса 17 в., рассматриваемого нами в качестве переходного периода. С точки зрения «смеховой литературы», для этого процесса характерны «упразднение
Об этом см.: Лихачев Д.С. Панченко A.M., Покырко Н.В. Смех в древней Руси. Л., 1984. В частность см. главу написанную Н.В. Понырко; Белкин А.А. Русские скоморохи. М.: 1975. С. 4-9. 1 Архангельский А.С. Опыты оригинальной светской повести // Он же, Лекции по истории русской литературы. Казань, 1913, С. 376.
средневекового культурного запрета на смех и его эмансипация» в русской литературе 17 в.3, и произошедшее в связи с этим изменение отношения к смеху, в результате чего содержание категории «комическое» претерпело сильное изменение. Проще говоря, до 17 в, в древнерусской культуре имелось два варианта категории «комическое»: официально-сатирический и народно-амбивалентный.
Первый вид комического непосредственно был связан с дидактическим направлением официальной литературы и соответствовал целям обличения какого-либо человеческого порока, института, явления и т.д.6 Существование сатирических элементов в официальной литературе не нарушало запрета смеха, исходившего из того, что «Иисус Христос некогда не смеялся», и предполагало не веселый смех, а гнев и скорбь или, в лучшем случае, слабую улыбку.8
Второму, народно-амбивалентному варианту комического был присущ «смех, направленный и на самих смеющихся».9 По мнению М.М, Бахтина, народный смех, уходящий своими корнями в архаическое ритуальное осмеяние божества, является амбивалентным, так как в нем сочетаются взаимоисключающие начала. Такая амбивалентность
* Пакченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ // Из истории русской культуры. Т. III. (XVII ~ начало ХУШ века). М., 1996. С. 167.
6 «Древнерусская сатира - явление многозначное, включавшеє в себя осмеяние и обличение и ориентировавшееся в то же время на дидактический характер древнерусской литературы вообще» (Былинин В,К.. Грихин В,А. Становление древнерусской сатиры // Сатира XI- XVII веков. М.. 1987. С. 7). В этой связи почти асе официальные литературы Средневековья косят, так или иначе, сатирические элементы. Еще см.: Адрианова-Перетц. У истоков сатиры // Русская демократическая сатира XVII века. Подтот, текста, ст. и коммент. В.П. Адриановой-Перетц. Изд, 2-е, доп. М.. 1977, С. 111.
О внутренней логике этой традиции см.: Авершщев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // М.М. Бахтин как философ. М., 1992. С, 8-9. к Пакченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ. С. 80-81.
9 Бахтин М.М, Указ. соч. С. 15.
10 Там же. С. 16.
выражается, прежде всего, в образе той «рождающей смерти», который столь распространен в святочных и масленичных играх Древней Руси.''
В 17 в. основные модусы комического изменяются радикальным образом. Такое изменение обнаруживается почти во всех областях литературы того времени. В частности, народно-амбивалентный смех, который раньше был ограничен культовыми действиями, ритуалами, праздничными играми, проник в словесность, в результате чего возникла народная смеховая литература. Если раньше народно-амбивалентный смех имел место лишь в немногих произведениях, да к тому же выступал как частный элемент, то теперь комическое (уже в новом значении) выдвигается на первый план как доминанта текста. По сути, в смеховой литературе оно играет роль структурального центра поэтики и семантики текста.
Вместе с проникновением народно-амбивалентного смеха в словесность и формированием смеховой литературы наблюдается заметное распространение комического начала. Так, например, был переведен с польского сборник «Фацеции», который воспринимался не как чужой, а как свой: в его предисловии сказано, что «Фацеции» «преведены с полскаго языка», а рядом они названы «издевки смехтворны московски».12 Кроме того, были созданы переводные и оригинальные новеллы, анекдоты, в которых преобладает пафос комического и смешного.13 В литературном процесс 17 в., как видим, заметны легализация и распространение смеха
Наряду с этим и в официальной религиозной литературе изменилось отношение к комическому. С одной стороны, продолжалось
11 Лихачев Д.С, Панченко A.M., Понырко Н.В. Указ. соч. С, 154-202.
'" Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ. С. 138.
11 Панченко A.M. Литература «переходного века» // История русской литературы в 4-х тт. Т. 1. Л.,
1980. С. 372-377.
употребление официально-сатирического вида комического. Например, в поэзии и драматургии Симеона Полоцкого сатирические образы непосредственно связаны с морализирующим осуждением общечеловеческих пороков. Еще резче проявляется такое понимание комического в трактате «De arte poetica» Феофана Прокоповича, согласно которому комедия «изображает в действии, равно как и в речах действующих лиц, общественную и частную деятельность простого люда для наставления в жизни и в особенности для обличения дурных нравов людей».14
С другой стороны, в барочной литературе появляется иной вид комического, существенное отличие которого заключается в ослабленной связи с дидактичностью нравоучительной литературы. В нем отсутствует или, во всяком случае, уменьшена обличительная сатирическая острота и часто граница между сатирой и юмором становится неясной, расплывчатой. Например, в стихотворениях «Дароимство» и «Пиянство» Симеона Полоцкого комические образы сближаются с юмором и усиливаются моменты забавности и потешности комического: все содержание этих стихотворений «сводится к какому-нибудь анекдоту или даже забавному каламбуру».
Тенденция ослабления нравоучительности и усиления забавности еще ярче выражается в интермедиях («междоречиях»), которые входили в жанровую структуру барочного школьного театра как его необходимая составная часть. Их цель - дать зрителям отдых от высоких эмоций: «интермедии, которые условно можно назвать фольклорными, по сравнению с бытовыми, преимущественно выполняющими
1' Феофан Прокоповкч. Сочинения. Под ред. И.П. Еремина. М.-Л., 1961. С. 344.
15 Ереиин И,П. Симеон Полоцкий - поэт и драматург // Симеон полоцкий. Нзбр. соч. Подг, текста, ст.
и комментарии И.П. Еремина, М.-Л., 1953. С, 2.37.
дидактическую функцию, прежде всего были призваны смешить зрителя».
Из вышесказанного вытекает, что в литературном процессе 17 в. как переходного периода произошло существеннейшее изменение отношения к категории комического, и именно в этом контексте необходимо исследовать смеховую литературу.
Появление смеховой литературы обусловлено не только переходным периодом, но и взаимодействием «высокой» и «низовой» литературы. По общественной принадлежности своих авторов и читателей смеховая литература считается народной. Языковые черты, бытовые детали, изображаемые в произведениях, состояние сохранения и передачи текстов (как правило, тексты смеховой литературы распространяются в тетрадочках, без переплета), - все это свидетельствует о ее принадлежности к народной культуре. Но, как это ни звучит парадоксально, без учета взаимоотношения «высокой» и «низовой» литературы нельзя объяснить сущность смеховой литературы.
В данном случае смеховую литературу по ее культурной функции можно сравнивать с массовой литературой. По мнению Ю.М. Лотмана, массовая литература, по-разному относящаяся к современной ей высокой литературе, может копировать ее, «создавая ее упрощенный и переведенный на значительно более примитивный язык вариант». Возможно и другое отношение, в основе которого лежит не стремление уподобиться высокой литературе, «а борьба с ней, однако в пределах общих структурных норм, почерпнутых из той же высокой литературы. В этом случае возникают пародии типа "Службы кабаку" 17 в. или ирои-комических поэм 18 в. В этом случае массовая литература мыслит себя
16 Софронова Л. А. Поэтика славянского театра, М., 1981. С. 186.
как зеркально перевернутую высокую с обращенной системой аксиологических оценок».17
Как отмечает Ю.М Лотман, толчок к возникновению с меховой литературы 17 в. дал второй тип взаимоотношения «низовой» и «высокой» литературы, в результате чего смеховая литература приобретала своеобразный, парадоксальный характер.
С одной стороны, смеховая литература, принадлежащая к народной культуре, отражает мировоззрение и мироощущение как раз низшего слоя общества. Как известно, считается, что безымянные авторы смеховой литературы принадлежат к посадскому слою и низшему духовенству. Их пребывание на низшей ступени иерархической лестницы феодального общества, на его периферии позволяло им критически (иногда даже радикальным образом) относиться к современному им официальному мировоззрению. Безымянные авторы, иногда обличая и высмеивая недостатки феодального общества, иногда вызывая не столько критический, насмешливый смех, сколько игровой, шуточный смех, выступали как носители иного, противоположного официальному мировоззрения, создавали свою собственную картину мира, во многом связанную со стихией смеховой культуры.
С другой стороны, произведения смеховой литературы не вполне находятся вне рамок современного им официального мировоззрения. В связи с этим интересно отметить следующие факты: «Азбука о голом и небогатом человеке», несмотря на ее шуточный и пародийный характер, благодаря мнемотехнической функции смеха, вызываемого ей, могла
1 ft
служить для целей обучения русскому языку. «Послание дворительное недругу» - пародийное послание - помещено в конце сборника в составе
г Лотман Ю.М. Избр. статьи в 3-х тт. ТЛ. Таллинн, 1992. С. 212-213
18 Словарь книжников и книжности Древней Руси, 17 в. Ч. 1. СПб,, 1992. Стб. 51.
письмовника 17 в., имеющего следующее заглавие: «Сказание и начертание егтистолиям от божественных писаний своим любезнейшим братиям или сродником, також и ко всякому человеку».19 Согласно исследованию А.С. Демина, этот письмовник весьма отличается разнообразностью. В него включаются не только такие пародийные и шуточные послания, как: «Послание дворительное недругу», «Послание сына, "от наготы гневного", к отцу», но и многие образцы таких послании, которые нельзя считать шуточными. В данном случае речь идет о сосуществовании противостоящих друг другу текстов, те. текстов серьезного, даже официального характера, с одной стороны, и текстов, пародирующих их, с другой.
Сосуществование текстов, противостоящих друг другу, в одном сборнике показывает ту двоякую и парадоксальную позицию, которую смеховая литература занимает в системе современного ей общества. С одной стороны, ее постоянно подвергали критике, гонениям, и вообще было запрещено читать, произведения такого рода (в статьи «ложных и отреченных книг» включаются такие произведения смеховой литературы, как «Повесть о бражнике», «Повесть о куре и лисице»). Судебные разбирательства вокруг «Службы кабаку» свидетельствуют о том, как упорны и довольно успешны были попытки запрещения и
:'J Шептаев Л.С. «Послание дворительное недругу» (Посадская сатира 17 века) // ТОДРЛ. Т. ГХ. М-Л.. 1953 С. 371. О том. что некоторые произведения смеховой литературы послужило утилитарным целям назидания, см.: Демкова Н.С. Фрагмент «Сказания о крестьянском сыне» в записи 1620 г. // Культурное наследие Древней Руси. М. 1976. С. 172-175,
:0 Демин А.С. Вопросы изучения русских письмовников XV-XVII вв. (из истории взаимодействия литературы и документальной письменности) // ТОДРЛ. Т. XX. М.-Д, 1964. С. 90-99: Он же. Демократическая поэзия XVII в, в письмовниках и сборниках виршевых посланий // ТОДРЛ. Т. XXI. М-Л.. 1965. С. 74-79.
искоренения смеховой культуры со стороны официальной и официально-религиозной сил.21
С другой стороны, смеховую литературу одобряли, защищали и, более всего, читали. Весьма интересная апология смеха содержится в предисловии к «Службе кабаку».22 По мнению автора этого предисловия, если кто видит в этом произведении кощунство, то ему не рекомендуется его читать: «Увеселители ое аще и возмнит кто применити кощунству, и от сего совесть его, немощна сущи, смущается, таковыи да не понуждает[ся] к читанню». Наряду с этим автор сравнивает «Службу кабаку» со злом, но полезным злом: «яко же и при враческом <...> художестве в зелиях бывает потребно и ядовие в мерном разстворении ко здравию, сице и зде». На этом основании утверждается, что данное произведение не только «не порочно», но и даже «полезно» (как известно, в Древней Руси слово «полезно» или «душе полезно» является самой главной и важной основой книги и писания вообще).""'
Все вышеперечисленное позволяет рассматривать смеховую литературу как явление, основанное на особом взаимодействии высокой, официальной культуры, с одной стороны, и низовой, народной культуры, с другой.
А.Я. Гуревич, корректируя концепцию М.М. Бахтина, утверждает, что если «карнавал предполагает перевертывание той же самой
:1 Об этом см.: Ромодановская Е,К. Служба кабаку перед церковным судом 17 в. // Общественное сознание, книжность, литература периода феодализма. Новосибирск. 1990. С. 189-196: Смилянская Е.Б. К вопросу о народном смеховой культуре 18 в. (Следственное дело о «Службе кабаку» в комплексе документов о богохульстве и кощунстве) IIТОДРЛ. Т. XLV. СПб., 1992, С. 435-438. "" Это интересное предисловие находится в одном списке «Службы кабаку» (список РГБ, № 1565, XVIIl в.). В.П. Адринанова-Перетц, указывая на то, что его стиль и языковые черты отличаются от стиля и языковых черт текста «Служба кабаку», относит его к 18 в, см.: Адриакова-Псрстц В.П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века. М.-Л., 1937. С, 92-93. J В.П. Адрианова-Перетц. Там же.
культуры», то все его инверсии «не только не игнорируют или отвергают господствующую культуру и религиозность, но, напротив, из нее исходят, в ней обретают свои закономерности и в конечном счете по своему утверждают ее. Карнавал есть своеобразный коррелят серьезной культуры, присутствующий в нем, пронизывающий его ткань»/ Подобно этому, русская смеховая литература 17 в. и нарушает, и поддерживает господствующую культуру. Как и карнавал, русская смеховая литература амбивалентна в том смысле, что она двояко относится к современной ей официальной культуре. Поэтому правильно понять смеховую литературу можно только в том случае, если исходить из гипотезы о внутреннем взаимодействии смеховой литературы и литературы официальной, не ограничиваясь разведением их в разные стороны и противопоставлением.
Цель данной работы - рассматривать смеховую литературу 17 в., с одной стороны, как явление переходного периода, а с другой - как взаимодействие «низовой» и «высокой» культур с точки зрения ее комического начала, которое играет роль главного принципа семантики и поэтики текста.
Как правило, в научном ракурсе смеховую литературу 17 в. принято называть «демократической сатирой». Термин «демократическая сатира» и анализ данного литературного явления принадлежат, как известно, В.П.Адриановой-Перетц. Несмотря на то, что ее работы являются основополагающими в области исследования данного литературного явления,23 и сам термин «демократическая
21 А.Я. Гуревич. Проблема средневековой народной культуры. М., 1981. С. 276-277, курсив А.Я. Гуревича. Еще см.: В.В. Мочалова. Мир наизнанку. Народно-городская литература Польши 16-17 вв. М.: 1985, С. 10,
"' Кроме процитированной нами работы, см.: Адрианова-Перетц В.П, 1) Образы общественно-политической пародии XVIII - начала XIX в. // ТОДРЛ. Т. Ш, М.-Л., 1936. С, 335-366; 2) Из
сатира», и подход исследователя к этому феномену являются, на наш взгляд, очень спорными.
Проблематичность ее подхода, по нашему мнению, заключается в том, что она под термином «демократическая сатира» понимает не только, собственно, сатиру, но и подчеркивает к тому же ее антицерковность и антифеодальность. На наш взгляд, такой подход в значительной степени обусловлен специфической общественно-политической ситуацией, рассмотрение которой выходит за рамки данной работы." В нашей же работе мы рассматриваем исключительно литературоведческую сторону ее теории, т.е. понятие «сатира», примененное ей к смеховой литературе.
Здесь следует также отметить, что в настоящей работе для обозначения данного литературного явления, вместо термина «демократическая сатира», введенного В.П. Адриановой-Перетц, употребляется термин «смеховая литература». После появления работы Д.С. Лихачева и A.M. Панченко" началось употребление термина «смеховая литература» или «демократическая смеховая литература» либо наряду с термином «демократическая сатира», либо вместо него. Например, в работах A.M. Панченко употребляются оба термина," но в
сатирической литературы XVIII в. Сатира на Феодосия Яновского // ТОДРЛ. Т. IV. М.-Л. 1940. С 199-206. 3) Демократическая поэзия XVII века. Подгот. текста и примеч. В.П. Адриановой-Перетц. М.-Л.. 1962.
25 Подробнее об этом см.: Сазонова Л.И., Робинсон М.А. Изучение литературы русского средневековья и идеологизированная методология // Освобождение от догм - История русской литературы; состояние и пути изучения. Т. 1. М,. 1997. С. 159-178, В частности, в связи с исследованием В.П. Адриановой-Перетц по «демократической сатире» авторы отмечают, что акцентирование антицерковности и актифеодальности было «неизбежным» (С. 171). : Лихачев Д.С.. Панченко A.M. Смеховой мир Древней Руси. Л,, 1976.
:к Панченко A.M. Литература «переходного века». С. 358-368; Он же. Литература второй половины XVII в. // История русской литературы X - XVII веков. Под ред. Д.С. Лихачева. М., 1980. С. 415-426. Показательно заглавие раздела последней книги, посвяшенного данному литературному явлению: «Демократическая сатира и смеховая литература».
«Словаре книжников и книжности Древней Руси. XVII в.» наблюдается стремление перейти к употреблению термина «смеховая литература» вместо термина «демократическая сатира».29
Термин «смеховая литература» более адекватен для объяснения и изложения существенных черт данного литературного явления 17 в., в котором преобладают, на наш взгляд, не сатира или сатирические элементы, а смешное и стремление смешить читателей. Аргументированному обоснованию этого и посвящена настоящая работа.
Наша работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. В первой главе раскрывается содержание понятия «смеховая литература» и его связь с комическим, которое в смеховои литературе представляет собой сложное образование. В первой параграфе первой главы рассматриваются такие понятия, как «смехотворные рассказы», «демократическая сатира» и «смеховая литература», которые употребляются для обозначения произведений, анализируемых в нашей работе. Во второй параграфе речь идет об особенностях комического, связанного с традициями, уходящими своими корнями в архаический ритуал. На наше мнение, подобная связь придает средневековому смеху особый оттенок.
Во второй главе анализируется одна из главных черт смеховои литературы - пародийность. При этом особое внимание уделяется отличию пародии в смеховои литерутаре от пародии литературы Нового
29 Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII в. Ч. 1. А-3. СПб., 1992; 4, 2. И-О. СПб.. 1993: Ч. 3. П-С. СПб., 1998. В частности, см. статьи, посвященные таким произведениям как «Азбука о голом и небогатом человеке», «Калязинская челобитная», «Лечебник на иноземцев». «Повесть о бражнике», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Фоме к Ереме», «Роспись о приданом» и «Служба кабаку».
времени. Наряду с этим рассматриваются особенности смеховой литературы, которые связаны с ее пародированием.
В третьей главе комическое в смеховой литературе исследуется в контексте литературного процесса того времени - времени, когда происходят изменение традиционного христианского отношения к смеху и связанная с ним «эмансипация смеха». При этом особое внимание уделяется взаимодействию народной смеховой литерутры и литераутры придворной барочной с точки зрения комического.
В заключении рассматриваются причины появляения смеховой литературе в России в 17 в.
. «Смехотворные рассказы», «демократическая сатира» и «смеховая литература»
Еще до появления работ В.П. Адриановой-Перетц некоторые исследователи уделяли достаточно большое внимание вышеуказанному литературному явлению. Несмотря на то, что их исследования ограничиваются отдельными произведениями смеховой литературы, ими анализировались довольно важные ее аспекты. В особенности их работы посвящены проблемам возникновения «смеховой литературы» на Руси, с одной стороны, и характера комического начала в ней, с другой.
АН. Веселовский, исследуя влияние западноевропейской литературы на появление повествовательных рассказов на Руси в 16-17 вв., связывает «смехотворные рассказы» с западными «источниками». По его мнению, кроме «Повести о Шемякиной суде», источники которой восходят к восточным рассказам, остальные «смехотворные рассказы» представляют собой результат влияния западноевропейской литературы, пришедшей, главным образом, через польские пересказы. Например, по его мнению, в основе сюжета «Повести о бражнике» лежат французские фаблио о крестьянине и немецкие легенды о мельнике, а «Сказание о роскошном житии и веселии» - переделка известного Западе рассказа о «pays de Coquaigne и Schlaraffenland», который пришел на Русь при посредстве польской переделки. Кроме того, он возводит «Сказание о куре и лисице» к западному животному эпосу и «Повесть о Фоме и Ереме» - к западной «смехотворной повести».
Исследование АН, Веселовского во многом определяет подход других исследователей к изучению данного литературного явления до появления работ В.П. Адриановой-Перетц. Вслед за А.Н. Веселовским, исследователи рассматривали тексты смеховой литературы, в основном, в связи с западными источниками. Например, Л.З. Колмачевский, разделяя мнение АН. Веселовского, связывает «Сказание о куре и лисице» с западными животными эпосами, особенно, с романами о Ренаре (Reynard). А.Н Пыпин тоже возводит «Сказание о куре и лисице» к западным животным эпосам,32 В. Бобров, утверждая, что устная сказка о куре и лисице была популярна во время «летописца Нестора», делает вывод, что «по искусственности, натянутости, сатирическому элементу и по мотиву об исповедании петуха лисой эта сказка более подходит к западным версиям, чем к русским звериным сказкам»/
Что касается «Повести о Шемякиной суде», то сравнительно-литературоведческий поход к ней, в основном, обусловлен самим заглавием некоторых ее рукописей: «Суд Шемяки судьи, выписано ис полских книг» или «Суд Шемякин. Выписано ис книги з жарт полских»/ Исследователи уделяют особое внимание проблемам сходства «Повести о Шемякиной суде» с разными иностранными «параллелями», с одной стороны, и ее «русификации», с другой. Например, КС. Тихонравов, рассматривая ее в связи с польскими «параллелями», обращает особое внимание на ее сходство с польской стихотворной фацецией поэта Миколая Рея: «О человеке, который показывал судье камень». э А.Н. Пыпин сначала отрицал связь «Повести о Шемякином суде» с польским оригиналом, указывая на отсутствие полонизма в ней. Но потом он, отмечая сюжетное сходство этой повести с другими иностранными произведениями, указывает на ее сходство с тибетским сказанием о Дзанглуне. М.И. Сухомлинов, как и А.Н. Веселовский, рассматривает данную повесть в связи с еврейскими сказаниями о суде.
Подавляющий интерес этих исследователей к сходству повести с аналогичными иностранными «параллелями» станет более понятным, если сравнить их работы с работами советского периода, в которых преобладает стремление возводить «Повесть о Шемякином суде» к русской традиционной устной сказке,
В самом деле, проблема влияния западноевропейской смеховой литературы на появление смеховой литературы 17 в. на Руси требует дальнейшего исследования, В частности, стоит уделить внимание связи некоторых произведений русской смеховой литературы с литературой польской, совизжальской, так как между ними обнаруживаются сходны черты. Но, на наш взгляд, нельзя возводить возникновение смеховой литературы в целом к влиянию чужой культуры.
Например, в связи с этой проблемой Ю.М. Лотман и Б.А, Успенский предлагают «объяснить появление подобных текстов [т.е. смеховой литературы. - Х.Т.] влиянием Юго-Западной Руси на великорусскую книжную культуру, столь характерным в XVII веке».41 A.M. Панченко, подвергая критике их мнение, правильно утверждает, что «высокое художественное качество русских смеховых произведений, зафиксированных в письменности с первых десятилетий XVII в., заставляет думать об оригинальном их происхождении: совершенство предполагает более или менее длительный период ученичества)).
Смех как двойной знак
В предыдущем параграфе мы показали, что понятие «сатира» Нового времени, в особенности, понятие, разработанное в классицизме, не соответствует комическому началу смеховои литературы. Но, на наш взгляд, не только понятие «сатира», но и понятие «комическое» Нового времени не могут объяснить сущность комического смеховои литературы 17 в.
В данном случае речь идет об особенностях комического начала, связанного с традициями, уходящими своими корнями в архаический ритуал. Как мы уже видели, в комическом смеховои литературы 17 в. присутствуют элементы древнерусского смеха, что придает особый колорит смеховои литературе. Данный предмет требует от исследователя соответствующего способа исследования. В этом случае речь идет о комическом в смеховои литературе, которое сохраняет внутреннюю связь с традиционным представлением о смехе, с представлением, восходящим к архаическому ритуалу.
Проще говоря, можно различить два рода смеха: «Во-первых, это сфера непосредственно-публичного, массового смеха в составе исторически ранних, в том числе архаических, обрядов, где личность еще не отделяла себя (ни в мыслях и чувствах, ни в поведении) от социального целого, которому принадлежала безраздельно. Подобный смех имел обязательный "запрограммированный" характер. Во-вторых, эта область смеха личностного, индивидуль но-инициатив но го и тем самым непринудительного. ... Речь здесь идет о смехе, возникающем из непосредственных импульсов отдельных людей, в их индивидуальном общении».
Подобно этому В.Я. Пропп также разделяет смех на два рода: «насмешливый смех» и другие виды смеха. Ко второму виду смеха он относит смех добрый, злой, жизнерадостный, обрядовый и разгульный. Различие двух видов смеха, по мнению В.Я. Проппа, заключается в том, что один включает в себя насмешку, а другой этой насмешки не содержит.
После того как Аристотель определил комедию как «подражание [людям] худшим, хотя и не во всей их подлости», а смешное - как «некоторую ошибку и уродство, но безболезненное и безвредное», исследование комического предполагает какие-то недостатки или противоречия объекта комического и следовательно, насмешку над ним. Ьсли речь идет о смешном, которое предполагает индивидуализированную и психологическую реакцию на объект, вызывающий смех, то подобный подход правилен. Но есть смех, который не предполагает какие-то недостатки или противоречия объекта. Это, прежде всего, - ритуальный смех, восходящий своими корнями к архаической традиции и связанные с ним различные культурные явления, в том числе «карнавальный смех». Как правильно отмечает В.Я. Пропп, смех этого рода полностью лишен моментов насмешки, или, по крайней мере, только слабо связан с моментами насмешки.
На протяжении многих веков подобный род смеха и связанные с ним культурные явления находились вне поля зрения исследователей комического. Речь идет о типичных в архаических культах плодородия насмешках, о ритуальной пародии, ритуальном посрамлении и осмеянии высшей силы, о средневековом «карнавальном смехе», вызванном такими «кощунственными» образами, как пьяная девушка, играющая роль Богоматери, шут вместо епископа, преступник на царском троне, осел в храме. В конце концов, речь идет о литературных образах, связанных с вышеуказанными культурными явлениями, т.е. о сфере физиологического комизма, о разнообразнейших мотивах еды (точнее, обжорства), словесных перебранках самого откровенного свойства, о разного рода пародиях и травестиях Священной книги: «на протяжении веков историки культуры не знали, что делать с этой сферой: они или обходили ее, или осуждали, или оправдывали как некую низшую форму комизма, служащую подступом (а иногда и прикрытием) для форм более высоких - утонченных, приличных, цивилизованных и, так сказать, более благообразных».
Особенности смеховой литературы 17 века
Одной из главных черт смеховой литературы является ее пародийность. Многие исследователи обращают внимание на значение и характер пародии в тех текстах смеховой литературы, в которых пародийность более или менее ясно выражается. При этом особое внимание привлекает их пародия на религиозные жанры в таких произведениях, как «Служба кабаку» и «Сказание о попе Саве», поскольку пародия такого типа кажется им кощунственной.
Кроме религиозных жанров в смеховой литературе пародируются различные светские, в том числе официальные жанры: судное дело, азбука, эпистола, челобитная, лечебник и роспись приданому. В этот период стремление к пародированию так сильно, что фиксированная пародийная форма распространяется на не связанную с ней форму повествования.
Например, один сборник, содержащий «Повесть о Ерше Ершовиче» под заглавием «Список судного дела, как тягался Лещ с Ершом о Ростовском озере и о реках», пересказывает в той же форме басню о лисице, которая становится известной в русской традиции не позже 1676 г. под заглавием «Слово от валящих ко князю на друга». Хотя форма «судного дела» здесь достаточно неуклюжа, тем не менее, стремление к пародированию выражается уже в самом заглавии: «Список судного дела, как тягался волк с лисицею». Так или иначе, сознательная переработка басни в пародийной форме «судного дела» чувствуется достаточно хорошо: «Бысть в некоторой Палестине у лва заболит голова великою болезнию. ... И во сто девяносто 46 год гепваря в 21 день бысть у волка с лисицею великая недружба. ... Царь лев, не зная недружбы волка с лисицею, и повеле лисицу перед себя поставить. И послал пристава косова заеца. Заец пошел по лисицу и обрете лисицу. Лисица же ему возмолитца, и дает ему откуп велик. Заец рече: Милая моя жена лисица, не бойся волка исца" ... И тако бысть лисица рада, что избыла недруга свого волка. Конец тетради сей» (173-174, курсив наш). Подчеркнутые нами части в той или иной степени свидетельствуют о сознательном стремлении к специальной форме «судного дела». Переработка известной басни в пародийной форме «судного дела» указывает на то, что такая форма развита до уровня стилизации.
Кроме данного примера, о широком употреблении формы пародии свидетельствуют такие пародии на эпистолу, как «Послание сына, "от наготы гневного", к отцу» и «Послание заключенному "в тюрьму"», 3 и такие пародийные азбуки, как «Азбуковник о прекрасной девице» и «Азбука о хмеле».
Но в некоторых текстах их пародийность является неясной и спорной. Например, А,М. Панченко предполагает, что «Сказание о куре и лисице» является пародией на «агиографическую легенду», которая была распространена на Руси в 17 в. На этом основании он анализирует указанный текст по схеме «агиографической легенды»: прегрешение, покаяние и отпущение грехов.
Несмотря на тщательное сопоставление этого сказания с легендой, нам кажется, что точка зрения исследователя является «натянутой» (собственно, он и сам это признает). Во-первых, по сравнению с произведениями, в которых ясно проявляется их пародийность, схема легенды соответствует только стихотворному варианту этого сказания, в прозаическом же варианте отсутствуют схемы и прегрешения, и покаяния.
Во-вторых, как отмечает исследователь в своей другой работе, пародийная форма смеховой литературы зависит от официальной эстетики.168 Следовательно, пародия на молитву сводится к созданию «антимолитвы», которая по форме и жанру повторяет пародируемую. В данном случае, на наш взгляд, «агиографическая легенда» и сказание существенно отличаются друг от друга. Легенда, хотя и носит отвлеченный характер, тем не менее, построится по определенному сюжету, тогда как это сказание, по сути, бессюжетно, и построено, в основном, на диалогах кура и лисицы. По нашему мнению, к «Сказанию о куре и лисице» невозможно применить понятие «пародия» в литературоведческом смысле этого слова, т.е. как понятие, обозначающее определенный способ отношения одного произведения к другому.
Смеховая литература и ее связь с литературой 17 века
Для понимания особой сущности комического начала в смеховои литературе 17 в. необходимо также исследовать его в контексте литературного процесса того времени. В связи с этим важно отметить, что в 17 в. в целом наблюдается изменение традиционного христианского отношения к смеху и связанная с ним «эмансипация смеха». Резюмируя этот процесс, A.M. Панченко приходит к следующему выводу: «Коль скоро упразднен средневековый культурный запрет на смех, то закономерно эмансипируется комизм». Смеховая литература, возникшая в результате проникновения народной смеховои культуры в письменность, участвует в этом процессе как органическая часть. Именно поэтому встает необходимость исследования в смехотворной литературе ее комического начала в контексте взаимодействия с другой современной ей литературой. Хотя подобная задача является чрезвычайно интересной, ее решение выходит за рамки нашей работы, так как предполагает тщательное исследование всего литературного процесса 17 - начала 18 вв. Мы же ограничиваемся рассмотрением некоторых важных черт литературного процесса 17 в., связанных с категорией «комическое», и взаимоотношения смеховои и барочной литератур.
Процесс, который, в конце концов, свелся к «упразднению культурного запрета на смех и его эмансипации», представляет собой сложное образование. Он включает в себя разные, противоположные и внутреннепротиворечивые течения. Одним из иллюстрирующих примеров, показывающих сложное отношение того времени к смеху и комическому началу, являются произведения Аввакума. Как продолжатель православной традиции, в которой смех считается грехом и знаком сатанинства, Аввакум показывает своих противников именно в образе смеющихся: «и он [Никон. -Х.Т.], россмеявся, говорит: "Знаю-су я пустосвятов тех!"», «Так оне [т.е. патриархи. - Х.Т.] смеются: "Дурак-де протопоп! И патриархов не почитает!"»
Традиционное христианское представление Аввакума о смехе выражается также в том, что он сражался с «иереями смеха»: «И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвиг на меня бурю, Придоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, - одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле». 4 За ратоборством Аввакума со скоморохами лежит традиционное представление, согласно которому не только игра скоморохов, но и игра вообще считается бесовской (и под этим углом зрения «оппозиционный» Аввакум солидарен с официальной идеологией, которая вслед за патриархом Филаретом продолжает преследовать скоморохов. )
В самом деле, в «Житии» Аввакума бес часто изображается играющим: «Прокуда-таки - ни бес, ни што был в ней, много времени так в ней играл». «И я, не устрашась, помолясь пред образом, осенил рукою столик и, пришел, поставил ево, и перестал играть. И егда в трапезу вошел, тут иная бесовская игра»24 Важно отметить, что протопоп, считая реформу Никона бесовской, приписывает ей аналогичный знак. Он считает никоновскую реформу сложения перст именно игрою: «Время то пришло, некем им [т.е. Никону и его сторонникам -Х.Т.] играть, аже не Богом».
Если вышесказанное воспроизводит традиционное христианское представление о смехе в произведениях Аввакума, то некоторые черты комического начала в них выходят за рамки подобного традиционного представления. Например, одной из важных черт комического в произведениях Аввакума является сочетание трагического с комическим: «типично, что самые трагические сцены приобретают в рассказе Аввакума характер скоморошьей буффонады».247 Соединение трагического с комическим является его стилем мышления. Встречаясь с трагическими или печальными событиями, Аввакум реагирует на них часто со смехом: «Я, вышел из воды, смеюсь», «И горе, и смех!», «И смех с ним и горе!», «и смех и горе». 4
Именно с этой точки зрения между Аввакумом и авторами смеховой литературы наблюдается сходство. Все они передают трагичное и печальное чувства с помощью буффонадной формы. Об этом свидетельствует, прежде всего, комическая переделка ветхозаветной истории о грехопадении человека (о первородном грехе), осуществленная Аввакумом в «Снискании и собрании о божестве и о твари и како создал бог человека»: «Она [Ева. -Х.Т.] же, послушав змии, приступи к древу, взем грезнь и озоба его и Адаму даде, понеже древо красно видением и добро в снедь, смоковь красная, ягоды сладкие, слова междо собою льстивые: они упиваются, а дьявол смеется в то время.
Проспалися, бедные, с похмелья, ано и самим себя сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, со здоровных чаш голова кругом идет».
