Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Отражение эпохи начала XX века в творческом сознании И.А. Бунина и К.Г. Паустовского 19
1.1. И.А. Бунин и К.Г. Паустовский: к проблеме личных и творческих взаимоотношений 19
1.2. Истоки жизненного и творческого пути писателей 30
1.3. Документальное и художественное осмысление судьбы Родины в прозе И.А. Бунина и К.Г. Паустовского 40
1.4. От раннего творчества И.А. Бунина и К.Г. Паустовского к итоговым произведениям: «Жизни Арсеньева» и «Повести о жизни» 51
Глава 2. Пути формирования творческой личности в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского .. 69
2.1. Автобиографическое начало и художественный вымысел в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского 69
2.2. Воплощение взглядов писателей на природу творческой личности в автобиографической прозе 78
2.3. Образ художника в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского 103
2.4. Пространство и время в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского 124
Глава 3. Некоторые аспекты художественного сознания И.А. Бунина и К.Г. Паустовского 133
3.1. К вопросу о методе и стилевых чертах автобиографических произведений И.А. Бунина и К.Г. Паустовского 133
3.2. Природа как феномен бытия в автобиографической прозе Бунина и Паустовского 148
3.3. Влияние творчества И.А. Бунина на художественное сознание К.Г. Паустовского 167
Заключение 187
Список использованной литературы 198
- Документальное и художественное осмысление судьбы Родины в прозе И.А. Бунина и К.Г. Паустовского
- Автобиографическое начало и художественный вымысел в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского
- Пространство и время в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского
- К вопросу о методе и стилевых чертах автобиографических произведений И.А. Бунина и К.Г. Паустовского
Введение к работе
Современное литературоведение располагает рядом исследований, представляющих аспекты творчества И.А. Бунина и К.Г. Паустовского. В литературном наследии писателей изучены преимущественно вопросы идейно-нравственного содержания и поэтики их произведений, проблемы стиля, жанра, композиции, языка. В последнее время, когда появилось много работ на темы контактов И.А. Бунина с современниками, наследования писателем классических традиций, вполне оправдан интерес к изучению «школы Ив. Бунина» в русской литературе второй половины XX века. Однако в современном литературоведении почти полностью отсутствует аналитическое освещение проблемы творческих связей И.А. Бунина и К.Г. Паустовского, объединенных близостыо творческих тем, принципов, пафосом творчества. Казалось бы, двух художников разделяет время, история, политика, но при внимательном вглядывании в их судьбы, мировоззрение и творчество, становится очевидным, что один стал для другого образцом для подражания, духовным наставником и в жизни, и в литературе.
Тема «Художник и время в автобиографической прозе И.А. Бунина и К.Г. Паустовского» в настоящее время представляет большой научный интерес, поскольку является составной частью актуальной и мало изученной в наши дни проблемы «школа И.А. Бунина» в русской литературе XX столетия. Актуальность темы обусловлена также отсутствием работ, многоаспектно освещающих художественное наследие Бунина и Паустовского в сопоставительном ключе.
Особое значение приобретает сегодня практически не разработанная проблема внутрилитературного диалога, актуализации творческих связей двух известных писателей, что предопределило научную новизну диссертационной работы. Исследование и сопоставление мировоззренческих позиций двух писателей в аспекте заявленной темы дает возможность
5 осмыслить целый ряд историко-литературных, художественно-эстетических проблем литературного процесса 20-60-х гг. XX века. Рассмотрение традиционных решений и новаторских открытий, воздействий нобелевского лауреата на творческие поиски и художественную прозу К.Г. Паустовского путем изучения их переписки, дневниковых записей, архивных материалов, художественных произведений, взаимных критических оценок позволит установить типологические «схождения» в их художнических методах и творческом сознании, выявить те ценностные ориентиры, принципы и закономерности литературного развития, которые характеризуют «бунинскую школу» в литературно-художественном и культурно-историческом процессе первой половины XX века. Впервые привлечены дневниковые записи К. Паустовского, до недавнего времени неизвестные и не публиковавшиеся, а потому малоизученные.
Отечественное литературоведение обращало внимание на близость эстетических и творческих принципов И.А. Бунина и К.Г. Паустовского. С появлением первых исследовательских работ по произведениям автора «Повести о жизни» этот вопрос освещался в той или иной степени. Так, в одной из первых монографий Л. Левицкого «Константин Паустовский. Очерк творчества» (1963) отмечается, что Ив. Бунин высоко оценил одну из глав «Повести о жизни», и эта похвала «является убедительным, хотя и косвенным свидетельством высоких художественных достоинств повести» (Левицкий: 1963, 279). В этой работе говорится также о том, как постепенно, под влиянием «традиций русской новеллистики (и прежде всего, конечно, творчества Бунина и Чехова)» (там же, 319) совершенствовалось литературное мастерство Паустовского, которое достигло расцвета, по мнению автора монографии, в пейзажной прозе. В произведениях о природе Л. Левицкий выявляет влияние творчества Бунина и Пришвина «прежде всего потому, что автор «Мещерской стороны» не раз свидетельствовал свою восхищенную привязанность к тонкому и поэтическому проникновению этих писателей в мир природы» (там же, 212). Однако в данном издании с целью
доказательства названного тезиса не осуществляется сопоставительного анализа романа «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни», не получает освещения и проблема наследования Паустовским художественных принципов Бунина в организации автобиографической прозы.
В 1974 году в «Сборнике материалов научной конференции, посвященной столетию со дня рождения И.А. Бунина», вышедшем в Орле, опубликована статья Т.М. Бонами и А.Г. Шуканова «И.А. Бунин и К.Г. Паустовский». В этом исследовании впервые заявлено, что тема творческих контактов двух писателей не получила еще достаточного освещения. Авторы приводят довольно спорное замечание о том, что «общность Бунина и Паустовского возникла не на почве идейного единомыслия, близости мировосприятия и позиций» (Бонами, Шуканов: 1974, 275). В названной работе анализируется большинство оценок Бунина, приводимых Паустовским в его произведениях, в конце статьи приводятся высказывания автора «Жизни Арсеньева» о прозе современника. Данное исследование не может претендовать на полноту и объективность заявленной темы, так как ограничено рамками статьи и не привлекает для анализа архивные документы, дневниковые записи писателей, а также не проводит сопоставительный анализ их творчества.
Отдельные высказывания о близости художественной манеры двух авторов содержатся в монографиях Е. Алексанян, А. Ионова, В.Ильина, Г. Трефиловой. Современные исследователи творчества К.Г. Паустовского также отмечали близость литературных принципов сопоставляемых писателей. В монографии Л.П. Кременцова «Книга о Паустовском. Очерки творчества» (2002) подробно анализируется творчество автора «Повести о жизни». В отличие от Л. Левицкого автор сочинения справедливо утверждает, что «Паустовскому удалось избежать серьезной опасности. Стиль «Мещерской стороны» мог быть воспринят и оценен как простое эпигонство, как ученическое следование С. Аксакову, И. Тургеневу, И.Бунину» (Кременцов: 2002, 118). При анализе художественного
7 своеобразия «Повести о жизни» Л. Кременцов ставит под сомнение возможность сопоставления произведения Паустовского с книгой «Былое и думы» А. Герцена, «Историей моего современника» В. Короленко, «Жизнью Арсеньева» Ив. Бунина, избегая таким образом располагать их «в одной шкале ценностей, рассматривать их в каком-то одном измерении» (там же, 170). В нашем исследовании преодолевается это положение путем сопоставительного анализа романа Бунина и повести Паустовского.
Весомый вклад в изучение личных и творческих взаимоотношений двух художников внес сын автора «Мещерской стороны» Вадим Константинович Паустовский. В первом номере журнала «Мир Паустовского» (1992) он поместил статью «Две открытки Ивана Бунина», в которой подробно рассмотрел историю первого обращения своего отца к знаменитому писателю и ответ автора «Деревни», а также его восторженный отклик на одну из глав «Повести о жизни» в 1947 году. В 1993 году издательство «Современный писатель» выпустило первый юбилейный том «Повести о жизни» с послесловием и комментариями В.К. Паустовского. В послесловии «Три родины Константина Паустовского» сын писателя приводит несколько фактов, свидетельствующих о близости мировоззрения Бунина и Паустовского, о совпадениях во взглядах на общество, религию, искусство. Здесь же помещены стихи, посланные молодым писателем на отзыв Бунину, приводятся выдержки из ранее не публиковавшихся дневников Константина Георгиевича, в которых повсеместно встречается имя любимого писателя и упоминания о том, как автор записей читал его произведения.
В 2002 году в сборнике материалов и сообщений «К.Г. Паустовский», выпущенном Московским литературным музеем-центром К.Г. Паустовского, опубликована статья доктора славистики Питера Генри «Дорогой собрат...» Константин Паустовский и Иван Бунин». В этой работе анализируются взаимные критические оценки писателей, много внимания уделяется двум открыткам, адресованным Буниным Паустовскому. При этом автор считает,
8 что литературоведы и биографы (в частности, В.К. Паустовский) преувеличили значение влияния И.А. Бунина на автора «Повести о жизни». Отдельные положения, выдвинутые профессором П. Генри, оспариваются в нашей работе.
Как видим, вопрос о влиянии И.А. Бунина на творческую манеру К.Г. Паустовского привлекал внимание некоторых исследователей, однако он еще не получил широкого аналитического освещения. Не проводился и сопоставительный анализ «Жизни Арсеньева» Ив. Бунина и «Повести о жизни» К. Паустовского. Отдельные положения, выдвинутые литературоведами советского периода, устарели, а публикация в 2005 г. журналом «Мир Паустовского» дневников писателя 1920 года опровергла утвердившееся в отечественной науке мнение о том, что автор «Повести о жизни» восторженно оценивал революции 1917 года и их результаты. В этом же журнале напечатаны отрывки из повести Паустовского «На медленном огне», которую он не мог издать по политическим причинам. Публикация этих материалов делает необходимым переосмысление творческого наследия писателя.
В название нашей темы вынесены два основных понятия - художник и время. На наш взгляд, целесообразно обозначить, что конкретно мы будем понимать под этими понятиями. Современная философия так определяет понятие времени: «Это атрибут, всеобщая форма бытия материи, выражающая длительность бытия и последовательность смены состояний всех материальных систем и процессов в мире» (Философский энциклопедический словарь: 1983, 94). Понятие времени тесно связано с категорией пространства - это два краеугольных камня любой известной до сих пор картины мира. Эти философские категории обозначают формы бытия, образуя единый многомерный пространственно-временной континуум. Применительно к тексту Ю.М. Лотман указывал, что последний способен обладать памятью. В целом, на данном этапе современное естествознание и философия отмечают у времени еще один признак:
9 «возможность нравственной его артикуляции <.. .> для синергетики время -«это некоторая конструкция и, следовательно, несет некую этическую ответственность» (Пригожий, Стенгерс) (Можейко, М.А.: 2001, 774).
Теоретик литературы М.М. Бахтин отмечал относительность понятий времени и пространства: «С точки зрения физико-математической время и пространство жизни человека суть лишь ничтожные отрезки <...> единого бесконечного времени и пространства, и, конечно, только это гарантирует их смысловую однозначность и определенность в теоретическом суждении, но изнутри человеческой жизни они обретают единственный ценностный центр, по отношению к которому уплотняются, наливаются кровью и плотью» (Бахтин, М.М.: 1986, 5). Таким образом, литературовед отмечает соположенность понятий времени и пространства в осмыслении их человеком через призму соотнесения со своей жизнью. При этом наблюдается необходимость философского определения пространства, которое в современной науке понимается как категория, характеризующая структурность и протяженность материальных систем, обладающая свойствами протяженности, единства прерывности и непрерывности.
Ю.М. Лотман рассматривал пространство с точки зрения структуры текста: «За изображением вещей и предметов, в окружении которых действуют персонажи текста, возникает система пространственных отношений, структура топоса. При этом, являясь принципом организации и расстановки персонажей в художественном континууме, структура топоса выступает в качестве языка для выражения других, непространственных отношений текста. С этим связана особая моделирующая роль художественного пространства» (Лотман, Ю.М.: 1970, 280). Таким образом, мы наблюдаем выделение ряда особенностей художественного пространства текста, имеющего свою специфику.
Время мы будем понимать как литературоведческую категорию, принимая во внимание специфику этого термина в философии (то есть форму
10 последовательной смены явлений и состояний материи), обладающую рядом признаков: линейностью, необратимостью, длительностью.
Для нашего исследования особый интерес представляют понятия художественного времени и пространства, которые М.М. Бахтин определил так: «Художественное время и пространство, не обратимое и устойчиво архитектоническое, в соотношении с оплотненным временем жизни приобретает эмоционально-волевую тональность и включает как таковые и вечность, и вневременность, и бесконечность, и целое, и часть» (Бахтин, М.М.: 1986, 5). При анализе пространственно-временных категорий художественных произведений мы будем использовать еще один термин, введенный в литературоведение М.М. Бахтиным, - хронотоп. Это особая категория, в которой «имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» (Бахтин, М.М.: 1975, 235). Более подробно хронотоп будет рассмотрен нами далее, при анализе пространственно-временной организации автобиографической прозы Бунина и Паустовского.
В нашем исследовании мы будем рассматривать пространственно-временной континуум и с философской, и с литературоведческой точек зрения. Поскольку предметом нашего исследования стала автобиографическая проза Бунина и Паустовского, то целесообразно говорить об особенном типе художественного времени - биографическом, выделенном М.М. Бахтиным при анализе античной литературы. В основе древнейших форм автобиографий и биографий лежит не только особый тип биографического времени, но и «специфически построенный образ человека, проходящего свой жизненный путь» (разрядка автора. - Ю.К.) (Бахтин, М.М.: 1986,167).
Обратимся еще к одной форме, вынесенной в заглавие нашего исследования, - это понятие «художник». В искусстве нашего столетия творческая личность осознается прежде всего как личность собственно художника, артиста, музыканта, писателя, то есть как художническая личность. Повышенный интерес к творческой личности возник в начале-XX столетия и был во многом связан с деятельностью отечественных и зарубежных символистов, которые считали, что высшим проявлением творческого потенциала человека является художественное творчество, а также в их теоретических и литературных трудах культивировалась художническая (в частности, поэтическая) личность. Русские философы-символисты считали, что гений и художник синонимичны в том, что имеют «иную онтологию человеческого существа» (Н.А. Бердяев: 2006, 42), этим положением они вернули проблему творческой личности и творчества в сферу эстетики. Сама идея «большого искусства», выдвинутая на первый план в начале XX века, определила интерес к художнику как ее носителю. Однако уже в 1910-е годы в искусстве появились течения, которые отвергали культ высокого искусства, и предметом их внимания становились процессы творчества.
В течение всего XX столетия продолжался спор о назначении искусства и творца в целом, о соотношении традиционного и нового в творчестве, о природе талантливости. В основном, проблемы творческой личности рассматривались в разное время теоретиками психологии (Л.С. Выготский), эстетики и культурологии (О. Кривцун), теоретик литературоведения М. Бахтин рассматривал творческую личность в аспекте проблемы «автор и герой в художественном произведении». В целом, можно выделить две основные точки зрения: согласно первой, креативность или творческая способность в той или иной степени свойственна каждому нормальному человеку. При этом творчество предполагается как процесс создания чего-либо нового, причем это процесс ^запрограммированный, непредсказуемый, внезапный. При этом не принимается во внимание
12 ценность результата творческого акта и его новизна для большой группы людей, для общества или человечества. Главное, чтобы результат был новым и значимым для самого «творца». Вторая точка зрения указывает на то, что не всякого (нормального) человека следует считать творческой личностью, или творцом. Подобная позиция связана с другим пониманием природы творчества. Здесь, помимо незапрограммированного процесса создания нового, принимается во внимание ценность нового результата. Он должен быть общезначим, хотя масштаб его может быть различным. Важнейшей чертой творца является сильная и устойчивая потребность в творчестве. Творческая личность не может жить без творчества, видя в нем главную цель и основной смысл своей жизни.
При анализе художественных произведений мы будем придерживаться второй точки зрения, определяя художника, как «творческого работника в искусстве» (Эстетический словарь: 1989, 439). Однако мы не можем не учитывать того факта, что свое понимание этого понятия, а также философское осмысление таких форм бытия материи, как пространство и время было и у Бунина, и у Паустовского.
К философской проблеме определения времени и своего места в нем И.А. Бунин обращался еще в первых своих лирических набросках и затем на протяжении всего своего творчества. Писатель ставит перед собой задачу познания времени как безначального и бесконечного потока и того понимания, какое место в нем занимает человек: «Рождение никак не есть мое начало и в той непостижимой для меня тьме, в которой я был от зачатия до рождения, и в моем отце, в матери, в дедах, прадедах, пращурах, ибо они тоже я» («Книга моей жизни») (Бунин, И.А.: 1973, 384); «Не раз чувствовал я себя не только прежним собою - ребенком, отроком, юношей, но и своим отцом, дедом, прадедом, пращуром; в свой срок кто-то должен и будет чувствовать себя — мною» (там же, 385). Таким образом, в бунинской эстетике определяется место человека в цепи поколений. В осознаваемый отрезок времени невозможно доподлинно «вспомнить» себя в прошлом или
13 будущем, это можно лишь ощутить. Здесь философская мысль Бунина близка к восточной натурфилософии (понятие о колесе Сансары). Однако писателя, по его собственному признанию, пугала конечность земного бытия: «Пора сходить». Но ведь это значит навсегда расстаться с этой землей, на которой родился, рос, проводил дни и ночи, без конца видел смену восходов и закатов... Навсегда лишиться чувства какой-то «бесконечности», с которой жил всю жизнь...» (курсив наш. - Ю.К.) (Бунин, И.А., Из записей) (там же, 387). «Я весь век под страшным знаком смерти, я несказанно боюсь ее» (Бунин: Литературное наследство: Т. 84, кн. 2, 384). В этом страхе перед смертью, ощущении конечности своего бытия - отход Бунина от восточной философии (в индийской религиозной философии такое чувство бессмысленно, так как человеку дано родиться вновь). Уже будучи зрелым художником, Бунин признавался: «Очень зыбки мои представления времени, пространства» (там же, 384). По его собственным замечаниям, осознать время можно лишь в ирреальности, там, где оно объективно невозможно, например, в сновидениях: «Во сне все-таки теплилось во мне сознание, ощущение времени, условного деления и названия его» (там же, 385). Тщетность попыток уловить время в его сути вызывали у писателя горестные чувства: «Печаль пространства, времени, формы преследуют меня всю жизнь. И всю жизнь, сознательно и бессознательно, то и дело я преодолеваю их» (там же, 386).
Рядом с размышлениями о времени и пространстве в творчестве И.А. Бунина, начиная с самых ранних литературных опытов, возникает проблема определения творческой личности. Уже в одном из первых лирических набросков «Свет жизни» Бунин отмечает, что художник с детства отмечен неким свойством, отличающим его от остальных: «нечто глубокое и прекрасное <...> Сам ребенок впоследствии <...> старался развить это свойство своего сердца, называя его своим единственным счастием» (там же, 136). В ноябре 1921 года в наброске «Книга моей жизни», части которого вошли затем в роман «Жизнь Арсеньева» и рассказ «Цикады» (1925), Бунин
. 14 предпринимает попытку определить, какими свойствами должен обладать творец, писатель, на собственном примере. Он считает, что его отличают от остальных людей умственные способности, воображение, память, восприимчивость, умение высказать себя. В концепции творческой личности Бунина важной составляющей является чувственная сторона.
В итоговом романе И.А. Бунина мысль стать писателем к юноше Арсеньеву приходит именно благодаря тому, что он почувствовал родство с великими художниками слова: «Жуковским, Баратынским, свою кровную принадлежность к которым я живо ощутил, кажется, с тех самых пор, .как только узнал о них, на портреты которых я глядел, как на фамильные» (Бунин: 1966, VI, 95). Сам Ив. Бунин с гордостью говорил, что принадлежит к роду, который «дал замечательную женщину начала прошлого века, поэтессу А.П. Бунину, и поэта В.А. Жуковского» (там же, IX, 253). В формировании личности писателя художник слова отводил немалую роль жизненному опыту. В одной из своих автобиографических заметок Бунин сообщает, что после выхода в свет первых его рассказов он «исчез из Петербурга, да не только исчез, а и замолчал на несколько лет. Два года затем я жил особенно скитальчески и разнообразно <...> все чаще встречался и со старыми и с молодыми писателями, посещал «Посредник», куда захаживал Толстой» (там же, 262). В «Жизни Арсеньева» мысль о необходимости жизненного опыта для писателя автор вкладывает в уста скупщика хлеба Балавина: «Вам очень крепко надо подумать о своем будущем. Вы меня простите, для занятий литературой нужны и средства к жизни, и большое образование, а что ж у вас есть?» (там же, VI, 139).
Подобный совет получил выпускник Киевской гимназии Константин Паустовский из книги «Далекие годы» от сельского аптекаря Лазаря Борисовича. Узнав, что юноша хочет стать писателем, он взволнованно говорит: «Это большое дело, но оно требует настоящего знания жизни. Так? А у вас его очень мало, чтобы не сказать, что его нет совершенно. Писатель! Он должен так много знать, что даже страшно подумать. Он должен все
15 понимать! Он должен работать как вол и не гнаться за славой! Да! Вот! Одно могу вам сказать - идите в хаты, на ярмарки, на фабрики, в ночлежки, кругом, всюду <...> чтобы жизнь пропитала вас, как спирт валерьянку!» (Паустовский, К.Г., 1982, IV, 267).
Этому совету Константин Паустовский последовал неукоснительно, так как он отвечал его внутренней потребности познать жизнь: «И вскоре я ушел в люди, в ту житейскую школу, которую не заменят никакие книги и отвлеченные размышления» (там же, 267). Как и Бунин, Паустовский на протяжении всего своего творчества исследовал проблему становления художника-писателя. В его концепции личности литератора есть много общего с концепцией автора «Жизни Арсеньева». Как было отмечено ранее, Бунин считал необходимым для художника чистый взгляд на мир, «свежесть ощущений». Паустовский был убежден, что писатель должен учиться у живописцев: «У художников можно учиться непосредственному восприятию окружающего - свойству, характерному для детей <...> Это качество видеть все как бы впервые, без тяжелого груза привычки, видеть всегда как бы вновь, - присущее детям и художникам, необходимо и писателям» (Паустовский: 1953, 227).
Однако, следует отметить, что Паустовский не мог не включить в слагаемые писательства такого качества как мужество. Как верно отметил М. Холмогоров, «нужна особая отвага, чтобы в душной атмосфере сталинского террора тонким пером выписывать красоту осинового листа, почерневшего в лесном озере» (Холмогоров: 2005, 3). Паустовскому пришлось работать при тоталитарном режиме и во времена советских пятилеток. Писатель принял для себя решение остаться со своей страной и вынужден был принять от ее властей и травлю в критике в 1940-е гг., и ложные обвинения в адрес друзей, и доносы близких на него самого. В системе этических ценностей художника Паустовский считал важной высокую гражданскую позицию, согласованную прежде всего с совестью писателя, а не с догмами партии.
Подводя итог, отметим, что в понятия «художник», «время», «пространство» мы будем вкладывать литературоведческое понимание, принимая во внимание специфику этих категорий в философии и эстетике. При этом мы не можем не учитывать, что Бунин и Паустовский внесли свой вклад в определение времени и пространства, имели свое представление о личности художника. Специфику нашего исследования составляет рассмотрение понятий время и художник во взаимодействии и соотнесении их между собой. В этом случае время понимается как исторический отрезок, эпоха, тем более что личности художников в обоих случаях действуют в один и тот же исторический период. По справедливому замечанию М.М. Бахтина, «не может быть и речи об отражении эпохи вне хода времени, вне связи с прошлым и будущим, вне полноты времени. Где нет хода времени, там нет и момента времени в полном и существенном значении этого слова. Современность, взятая вне своего отношения к прошлому и будущему, утрачивает свое единство, рассыпается на единичные явления и вещи, становится абстрактным конгломератом их» (Бахтин: 1986, 182).
Цель научного исследования: изучение своеобразия и путей художественного осмысления проблемы «художник и время» в автобиографическом творчестве двух писателей-современников -И.А. Бунина и К.Г. Паустовского.
Названная цель определяет следующие задачи:
изучить личные и творческие контакты И.А. Бунина и К.Г. Паустовского;
установить типологические «схождения» и различия в творческом сознании двух художников слова при оценке эпохальных событий первой трети XX века;
обозначить особенности психологии творчества писателей-современников;
выявить аспекты нравственно-этической близости двух известных авторов;
проанализировать пути формирования творческой личности в автобиографической прозе Ив. Бунина и К. Паустовского, воздействия на художника фактора времени;
актуализировать особенности бунинского влияния на художнические поиски К.Г. Паустовского.
Методологическую основу нашего исследования составляет
комплексный подход, включающий в себя элементы сравнительно-
исторического, типологического, структурно-семантического и
гносеологического методов решения названных задач и подробный
текстуальный анализ. Планируется исследование личных и творческих
контактов двух выдающихся писателей-современников, выявление
особенностей творческого влияния И.А. Бунина на художественное
мировоззрение и литературные достижения К.Г. Паустовского.
В своей работе мы предполагаем опираться на труды известных философов (Н.А. Бердяева, И.А. Ильина и др.), литературоведов (М.М. Бахтина, А.Н. Веселовского, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Ф.А. Степуна и др.), исследователей творчества И.А. Бунина (А.К. Бабореко, Г.М. Благасовой, А.А. Дякиной, О.Н. Михайлова, Н.А. Струве и др.) и К.Г. Паустовского (Е.А. Алексанян, Л.С. Ачкасовой, Г.П. Корниловой, Л.П. Кременцова, Л.А. Левицкого, Г.Н. Трефиловой и др.), критиков и мемуаристов русского зарубежья, современников исследуемых писателей (Г.В. Адамовича, Н.Н. Берберовой, Б.К. Зайцева, Г.Н. Кузнецовой, И.В. Одоевцевой, П.Б. Струве и др.).
Теоретическая значимость диссертации состоит в переосмыслении художественного наследия Паустовского в связи с вновь открывшимися документальными фактами, а также в сопоставлении автобиографической прозы И.А. Бунина и К.Г. Паустовского с точки зрения взаимодействия творческой личности с социокультурной средой эпохи начала XX века. В работе намечены ориентиры для разработки вопроса о внутрилитературном
18 диалоге двух художников слова, что позволяет внести новые представления о литературном процессе XX века.
Практическая значимость состоит в том, что материалы диссертации могут быть использованы в разработке курсов лекций по истории русской литературы XX века, дисциплин по выбору, а также в практике изучения школьного курса литературы.
Апробация работы осуществлялась на заседаниях кафедры русской литературы XX века и аспирантских семинарах БелГУ. Основные положения работы были изложены в докладах, прочитанных на международных (Белгород, БелГУ, 2005, 2006; Москва, МГГУ им. Шолохова, МПГУ, 2007, 2008, Рязань, РГУ им. С.А. Есенина 2007, Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, 2005, 2006, Мичуринск, МГИ, 2008), межрегиональных и межвузовских (Белгород, БГИКИ, 2006, 2007), а также внутривузовских научных конференциях в БелГУ по итогам НИР (ежегодно, с 2005 г.).
Структура и объем диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, насчитывающего 237 источников. Общий объем диссертационной работы составляет 222 страницы.
Документальное и художественное осмысление судьбы Родины в прозе И.А. Бунина и К.Г. Паустовского
События 1917 - 1920 годов заставили все слои российского общества задуматься над вопросом о судьбе своей Родины. Объективной реакцией со стороны писателей было отображение своих мыслей в публицистике («Несвоевременные мысли» М. Горького); в художественном творчестве («Двенадцать», «Скифы» А. Блока); в письмах (письма В.Г. Короленко A.B. Луначарскому) и дневниковых записях, которые предполагают более прямой, открытый характер суждений. События 1917 г. принудили представителей творческой интеллигенции занять определенные гражданские позиции, вследствие чего многие были вынуждены покинуть Родину, как, например, Ив. Бунин; либо остаться в новом государстве и принять установленные властью порядки, как К. Паустовский. Ив. Бунину пришлось эмигрировать в 1920 г., так как сложившаяся политическая обстановка создавала прямую угрозу его жизни и жизни близких. В советской литературе его стали называть «белогвардейцем». Хотя он сам неоднократно подчеркивал, что не принадлежал к белому движению. Тем не менее, опубликованный во Франции дневник писателя «Окаянные дни» только укрепил за его автором клеймо «непонявшего величия революции» белоэмигранта, человека, не разглядевшего светлого советского будущего. Роман «Жизнь Арсеньева» в Советском Союзе был встречен как слабое произведение, говорили, что талант Бунина иссяк в эмиграции, что он разрабатывает старые темы, остается певцом дореволюционной России и дворянских гнезд. Лишь в 1960-х гг. на Родине писателя публикуются первые критические работы, в которых дается объективная оценка этому произведению.
Среди тех, кто высоко ценил талант И.А. Бунина, проявившийся с новой силой в «Жизни Арсеньева», был Константин Паустовский. Самому Паустовскому также довелось пережить ряд лжесвидетельств, навязывание чуждых тем, в критике же за ним упорно закрепилось звание советского писателя, воспевавшего успехи СССР и принявшего всей душой революцию. Однако опубликованные в 2005 г. журналом «Мир Паустовского» дневники писателя свидетельствуют о резком неприятии молодым литератором Октябрьской революции, а отдельные неопубликованные части «Книги скитаний» (авторское название «На медленном огне») говорят о том, что Паустовский вынужден был работать в условиях политического гнета и не принимал существующего курса партии. Любопытный материал для размышлений дают дневниковые записи двух известных современников -И.А. Бунина и К.Г. Паустовского, - а именно: аксиологические параллели в осмыслении исторических потрясений 1917 - 1920 гг.
Дневник как «периодически пополняемый текст, состоящий из фрагментов с указанной датой для каждой записи» (Жожикашвили: 2001, 232), является отражением мировоззрения его автора, что позволяет анализировать взгляд пишущего на определенный момент в истории. В нашей работе обращение к дневниковым записям будет способствовать глубокому исследованию автобиографического плана в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского. Согласимся с ученым СВ. Жожикашвили, утверждавшим, что дневники, отражающие историческую эпоху, являются ее важным свидетельством и обладают «эстетической ценностью, если у пишущего есть литературный талант» (там же). В нашем случае «эстетической ценностью» являются дневники И.А. Бунина и К.Г. Паустовского, поскольку представляют взгляды двух художников слова на историческую эпоху 1917 - 1920 гг.
С первых же дней революционных событий Бунин не скрывал своей гражданской позиции. Он видел в торжестве большевиков гибель России. Это трагическое, в оценке писателя, событие он переживал как личную драму, как конец светлого, чистого и горячо любимого этапа своей жизни: «России - конец, да и всему, всей моей прежней жизни тоже конец» (Бунин: 1966, V, 67).
Паустовский не мог открыто высказывать свое мнение, поскольку тогда он поставил бы под угрозу свою жизнь, а его произведения не были бы напечатаны. Тем не менее, в книге «Начало неведомого века» (третьей части «Повести о жизни») все же можно проследить его несогласие с официальной в Советском государстве точкой зрения на Октябрьскую революцию. Что касается Февральской революции, то к ней К. Паустовский отнесся «с мальчишеским восторгом» (Паустовский: 1982, IV, 518). Романтичность натуры молодого писателя и здесь сыграла свою роль: ему виделись перемены к лучшему, особенно в душах людей. Но жизнь показала, «что человек не так просто меняется и революция пока что не уничтожила ни ненависти, ни взаимного недоверия» (там же). К октябрьским событиям двадцатипятилетний Константин Паустовский отнесся неоднозначно: «Многое я принимал, иное отвергал, особенно все, что казалось мне пренебрежением к прошлой культуре» (там же). Однако именно это объяснение и фраза: «Первые два-три года Октябрьской революции я прожил не как ее участник, а как глубоко заинтересованный свидетель», на наш взгляд, послужили поводом к тому, чтобы советские критики определили позицию Паустовского по отношению к историческому перевороту как молодого неопытного человека с несформировавшимся мировоззрением. Например, критик А.Ф. Измайлов так объясняет «политическую несознательность» писателя в то время: «Молодому Паустовскому трудно было ориентироваться в сложной общественной жизни тех лет, что вынуждало его порой оставаться лишь свидетелем событий, вместо того, чтобы быть их активным участником» (Измайлов: 1990, 13). Критик B.C. Ильин, причисляя Паустовского к писателям рабочего класса, объяснял: «И это, можно смело сказать, благодаря Октябрьской революции, которая помогла ему сблизиться с народом» (Ильин: 1967, 25). Названный исследователь определил Паустовского в 1917 году как «безучастного в то время к вопросам политики, к общественному движению в стране» (там же). Трудно представить, что речь идет о человеке, который прошел Первую мировую войну санитаром, то есть видел ее ужасы, человеческие страдания, смерть не только солдат, но и женщин, детей. К тому же следует учитывать, что книга «Начало неведомого века» была написана в 1956 году, когда ее автору было уже шестьдесят четыре года, и тот факт, что в ней нет восторженной оценки Октябрьских событий, принадлежащей человеку, прожившему большую и интересную жизнь, советскому писателю, говорит о многом.
Автобиографическое начало и художественный вымысел в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского
Эпоха конца XIX - начала XX вв. - одно из уникальных явлений в истории человечества. Потрясенная в своих социальных, нравственных, бытовых основах жизнь огромной России вдруг стала изменяться с калейдоскопической скоростью. Писательская среда, как наиболее чувствительная часть общества, отреагировала небывалым всплеском творческой активности. То, что выпало пережить свидетелям Серебряного века русской литературы и XX столетия, периода глубочайших потрясений России, очень метко описал К.Г. Паустовский: «...На долю моего поколения выпало столько войн, переворотов, испытаний, надежд, труда и радости,-что всего этого хватило бы на несколько поколений наших предков» (Паустовский: 1982, IV, 275).
Вместе с осознанием необходимости активной творческой деятельности масштабные события рубежа веков вызывали закономерное желание запечатлеть их с большей или меньшей степенью документальности. Наибольший простор для этого давал автобиографический жанр. Это явление в русской литературе имеет свою традицию. «История о великом князе Московском» князя Андрея Курбского, «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим» - одни из первых русских автобиографических произведений, тяготеющих к мемуарам. Наиболее значительными произведениями данного жанра XVIII в. считаются «Собственноручные записки императрицы Екатерины II»; «Записки» Е.Р. Дашковой; «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гавриилы Романовича Державина»; «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях» Д.И. Фонвизина. Известно, что и «законодатели» русской классики: А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, — также стремились описывать свою жизнь и связанные с нею общественно-политические события: Пушкин составлял программы автобиографических записок, Лермонтов в 1830-1831 гг. делал записи биографического характера в своих тетрадях, которые дошли до наших дней. Н.В. Гоголь написал «Авторскую исповедь», в которой изложил не только факты своей жизни, но и свою философскую позицию в отношении писательства. И.С. Тургенев в «Автобиографии» (1876) кратко описывает свою жизнь и дает некоторые сведения о своей литературной работе. Классическими образцами автобиографической прозы стали такие произведения писателей XIX века, как «Детство» (1852), «Отрочество» (1852 - 1854), «Юность» (1855 - 1857) Л.Н. Толстого; «Семейная хроника» (1856), «Детские годы Багрова-внука» (1858) СТ. Аксакова; «Былое и думы» (1858 -1862) А.И. Герцена; «Детство Темы» (1892) Н.Г. Гарина-Михайловского. Культ творческой личности, придя с началом XX века, обусловил обращение к проблеме внутреннего мира художника на фоне стремитедьно изменяющейся культурно-исторической действительности. Поэтому вполне закономерно появление в первой половине XX столетия произведений, посвященных не только так называемым «вечным вопросам», но и обращенных к внутреннему миру человека, прежде всего творческой личности, процессу зарождения и развития самосознания автора. Целый ряд автобиографических произведений русской литературы можно считать культурно-историческим открытием века: «История моего современника» (1909) В.Г.Короленко; «Детство» (1913 - 1914), «В людях» (1915 - 1916) М. Горького; «Крещеный китаец» (1921) А. Белого; «Лето Господне» (1924 -1944), «Богомолье» (1931) И.С.Шмелева; «Жизнь Арсеньева» (1927 -1933) И.А. Бунина; «Времена» (1938, 1955) М.М. Осоргина, «Повесть о жизни» (1943 - 1963) К.Г. Паустовского. Следует отметить тот факт, что желание запечатлеть уходящую в небытие старую Россию с ее неповторимым колоритом, укладом жизни и возможность хотя бы в слове вернуться на Родину обусловили обращение к жанру автобиографии писателей-эмигрантов (Бунина, Шмелева, Осоргина). Художники слова, оставшиеся в России после революции 1917 года, также создавали произведения в автобиографическом ключе, так как их творчество могло стать частью истории нового государства.
С появлением произведений автобиографического жанра возникают и первые исследования таковых. Прежде всего теоретики литературы стремятся определить понятия «автобиографическая проза» и «мемуарная проза». Поначалу эти два понятия не разграничивались, сливаясь в единый жанр, позволяющий воссоздать прошлое на основе фактов собственной жизни. Но примерно к середине 1960-х гг. ученые разделили мемуары и автобиографии как два типа повествования о бытии. Постепенно, с возникновением в литературе устойчивого противопоставления «вымысел -правда», художественно-документальную литературу разделили на художественную автобиографию и мемуары. Первая создается по законам художественной прозы, где автор образно описывает события собственной жизни; вторая предполагает фактографичность материала, расположение-его в хронологической последовательности, документальное воссоздание жизненных реалий.
Нам импонирует опыт исследователя М.А. Кулабуховой, отметившей, что эти жанры родственны, глубоко проникают друг в друга, поскольку предполагают рассказ о прошлом. Тонкое различие между ними ученый видит в том, что автобиография предполагает сосредоточенность на личности и внутреннем мире автора, литературным портретом которого является произведение, а мемуары включают и жизнеописание автора, и документальную характеристику, и соответственно объективную оценку действительности. Современный ученый Н.А. Николина, говоря о том, что автобиография как жанр сложилась в русской литературе довольно поздно, указывает на то, что «в литературе нового времени усугубляется процесс «размывания» жанровых границ, ряд тематических жанров, возникших сравнительно поздно, сохраняет достаточно устойчивые содержательные и формальные признаки» (Николина: 2002, 8). Этот же ученый отмечает неоднородность автобиографической литературы: «Развитие жанра, его взаимодействие с воспоминаниями и мемуарами, наконец, проникновение этой жанровой формы в художественную литературу привели к возникновению разветвленной внутрижанровой системы» (там же, 12). Художественная автобиография и мемуары синкретичны по сути, что обусловило сложность и разноречивость рассмотрения теории художественно-документальных жанров. К тому же нерешенным остается вопрос о том, что же именно считать автобиографической основой произведения и каково должно быть соотношение факта и вымысла в произведениях этого жанра. Если считать, что произведение можно отнести к написанному на жизненном материале автора в том случае, когда в основу сюжета, или образа главного героя, или историко-географических реалий легли события, непосредственно происходившие в жизни писателя, его мысли и чувства, тогда большую часть или все творчество писателя можно считать автобиографичным. Сам Ив. Бунин говорил: «Для меня всякий искренний роман - автобиография. В этом случае можно сказать, что я всегда автобиографичен! В любом произведении находят отражение мои чувства» (Бабореко: 1983, 49).
Пространство и время в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского
«Жизнь Арсеньева» Ив. Бунина и «Повесть о жизни» К. Паустовского занимают особое место в творчестве обоих писателей. Этими художественными полотнами писатели подводили некий итог своей творческой жизни, оба считали их самыми значительными из всего написанного. Специфику этих произведений составляет, прежде всего, предмет изображения в них - это жизнь души, формирование сознания художника. И в романе Бунина, и в повести Паустовского мы наблюдаем теснейшую взаимосвязь пространственных и временных отношений, благодаря которой читатель видит целостную картину взросления героя. С этой точки зрения представляется интересным изучение хронотопической организации романа И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и «Повести о жизни» К.Г. Паустовского.
По словам М.М. Бахтина, «в литературном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом» (Бахтин: 1975, 235). Следуя мысли Бахтина, в пределах одного произведения возможно выделение множества хронотопов, один из которых, как правило, является всеобъемлющим или доминантным и включает в себя остальные.
Через весь роман Бунина «Жизнь Арсеньева» проходит мысль, высказанная в начале повествования: «Слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь — есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся» (Бунин: 1966, VI, 13). На протяжении всего произведения его главный герой соотносит накапливаемые знания о пространстве и времени не только с имеющимся у него жизненным опытом, но и с теми данными, которые, по мысли Бунина, заложены в нем от предков. Повествование предстает как отражение короткого мгновения человеческого существования в конкретном пространстве и времени, при этом жизнь души осознается вне этой конкретности, а сознание художника - как некий синтез ограниченности земного бытия и приобщенности к тайнам вневременной и внепространственной сущности души.
Перед первой главой «Повести о жизни» помещено небольшое вступление, которое начинается с цитаты Томаса Манна, определяющей, по мысли Паустовского, суть всех автобиографических произведений: «Нам кажется, что мы выражаем только себя, говорим только о себе, и вот оказывается, что из глубокой связи, из инстинктивной общности с окружающим, мы создали нечто сверхличное... Вот это сверхличное и есть лучшее, что содержится в нашем творчестве» (Паустовский: 1982, IV, 5). В конце этого введения автор оговаривает цель написания автобиографического цикла: «Я бы хотел сейчас, чтобы читатели этих шести повестей испытали бы то же чувство, которое владело мной на протяжении всех прожитых лет, - чувство значительности человеческого существования и глубокого очарования жизни» (выделено нами. - Ю.К.) (там же, 6). Все происходящее в автобиографической эпопее Паустовского подчинено сочетанию личного и сверхличного. Во главу угла ставится значительность человеческого существования, что определяет свободное обращение с временем и пространством внутри произведения.
Таким образом, в романе Бунина и повести Паустовского в качестве доминантного можно выделить экзистенциальный хронотоп, то есть хронотоп человеческого существования. В романе Бунина он охватывает период от первой вспышки сознания героя до времени отчуждения и потери любимой женщины (Лики). В повести Паустовского экзистенциальный хронотоп прослеживается от событий, связанных со смертью отца главного героя, затем раннего детства Кости до осознания себя как состоявшегося художника. Внутри экзистенциального хронотопа можно выделить ряд других.
Если говорить о начале романа Бунина «Жизнь Арсеньева», то пространство читатель воспринимает через сознание ребенка посредством его мироощущения. В то же время картина мира, передаваемая глазами ребенка, связана не только с окружающей действительностью, но и с возрастом ее воспринимающего, в данном случае с младенчеством. С момента первого проблеска сознания, наступление которого, по мысли Бунина, непостижимо и необъяснимо, начинается жизнь души, которой предстоит узнать, понять и осмыслить явления бытия, но которая сейчас ничего не помнит и не знает. Первое упоминание о сознании ребенка и связанные с ним размышления обусловлены таким явлением человеческого разума, как память: «Самое первое воспоминание мое есть нечто ничтожное, вызывающее недоумение. Я помню большую, освещенную предосенним солнцем комнату ... впервые вспыхнуло мое сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия памяти ... Младенчество свое я вспоминаю с печалью» (выделено нами. - Ю.К.) (Бунин: 1966, VI, 9). Все дальнейшие события жизни главного героя показаны в двойном видении: глазами очевидца-участника и через призму памяти рассказчика. Таким образом, можно выделить один из важнейших хронотопов этого произведения -хронотоп памяти, представляющий собой внутреннюю пространственно 127 временную организацию текста, в которой развиваются события. Этот же хронотоп обнаруживается и в «Повести о жизни» Паустовского.
Почти все первые главы «Повести о жизни» начинаются с какого-то объекта или события, вызвавшего в сознании автора череду воспоминаний об определенном отрезке своей жизни: «Сейчас, задержавшись в Городище после смерти отца, я вспомнил раннее свое детство, то время, когда мы, веселые и счастливые, приезжали сюда на лето из Киева» (глава «Караси») (Паустовский: 1982, IV, 21); «Грозы в Городище бывали часто ... С этими грозами связано воспоминание о моей первой детской любви» (глава «Плеврит») (курсив наш. - Ю.К.) (там же, 25). Следует отметить, что и герой Бунина, и герой Паустовского наделены не просто памятью, а особенной её формой - чувственной. Эта особенность личности позволяет Арсеньеву и Паустовскому не только реконструировать свои прежние ощущения, состояния, мысли и чувства, но и переживать их заново. Таким образом, через хронотоп памяти все абстрактные элементы произведений Бунина и Паустовского - философские и социально-обобщенные идеи, образы, события, их анализ и т.п. — «приобщаются художественной образности», по выражению М.М. Бахтина.
К вопросу о методе и стилевых чертах автобиографических произведений И.А. Бунина и К.Г. Паустовского
Специфику русской литературы конца Х1Х-начала XX в. определили социально-политические сдвиги, происходившие в России. Реальные исторические процессы обусловили активность идеологических движений, быструю смену форм и способов осмысления истории. В начале XXI столетия очевидным становится особое значение литературы предшествующей порубежной эпохи как некой схемы, предопределившей будущее. Как верно отметил ученый В. Келдыш, «особенно перспективной оказалась своеобразно посредническая миссия, которую исполнила отечественная литература этого времени: итог классической эпохи русской литературы и - вместе - исток ряда важных процессов и явлений в дальнейшей русской (двух ее ипостасях - советской и зарубежной) и всемирной литературе» (Келдыш: 1993, 15). На наш взгляд, наиболее перспективным представляется осмысление вопроса о художественном сознании представителей каждой «ипостаси» русской литературы XX в. -Ив. Бунина (как писателя русской зарубежной литературы) и К. Паустовского (как литератора советской эпохи). Осмысление этого вопроса позволит уяснить отдельные особенности творчества писателей, например, специфику стиля и метода, воссоздания природы, вопрос о внутрилитературном диалоге художников слова. Наше обращение к категории художественного сознания обусловлено тем, что, по словам исследователя С.С. Аверинцева, «именно художественное сознание, в котором всякий раз отражены содержание той или иной эпохи, ее идеологические потребности и представления, отношения литературы и действительности, определяет совокупность принципов литературного творчества в их теоретическом (художественное самосознание в литературной теории) и практическом (художественное освоение мира в литературной практике) воплощениях» (Аверинцев: 1994, 5). При этом, опираясь на понятие «художественное сознание», мы рассмотрим некоторые особенности художественного метода и стиля писателей, поскольку этот вопрос, на наш взгляд, еще не получил достаточного освещения в литературоведении.
В современной отечественной науке существует несколько определений понятия «художественное сознание». Мы будем придерживаться формулировки, выдвинутой профессором В.В. Заманской: «Художественное сознание - это единственная категория, которая способна интегрировать все сферы культуры и дать целостное представление о характере эпохи и о мироощущении человека в ней ... Художественное сознание диалектично как категория метасодержательная. Не локализуясь ни в одной известной эстетической системе, оно позволяет воспринимать явления многоуровнево и разноуровнево, в его противоположностях и противоречиях, антиномически и в многочисленных связях с иными явлениями - максимально полно, а значит, объективно» (Курсив наш. -Ю.К.) (Заманская: 2002, 14, 17). Кроме того в представленной работе мы будем рассматривать данную категорию не только как специфический инструментарий для анализа литературного произведения, но и как форму самосознания художника, специфический духовно-практический феномен. Сознание писателя отличается от обывательского прежде всего тем, что, отражая окружающую действительность, оценивает ее с позиций художественно-эстетического идеала, которое затем находит свое воплощение в литературном произведении.
Говоря о специфике художественного сознания Бунина и Паустовского, следует отметить, что их мировосприятие складывалось в конце Х1Х-начале XX в. Начало литературной деятельности Паустовского и полномасштабное вступление в литературу Бунина относятся к Серебряному веку русской литературы. Одной из особенностей этого периода является сосуществование различных литературных направлений и течений, а также переосмысление широкого диапазона художественного опыта. Крупнейшие русские писатели воспринимали рубеж XIX-XX вв. как некую отправную точку для новых путей в искусстве. При этом художественное прошлое становилось объектом рецепции и одними литераторами отвергалось как отжившее и бесполезное (например, Маяковским и Хлебниковым), другими воспринималось как некое проблемное поле, которое требует неординарных разработок и нового рассмотрения (например, у Блока), а третьими оценивалось как образец искусства (например, у Бунина, Чехова, Куприна). Задача современного литературоведения, по справедливому мнению ученого В. Келдыша, — «уяснение феномена «Серебряный век» в его собирательном опыте, сложной художественной целостности, не исключающей, разумеется, серьезных противостояний внутри себя» (Келдыш: 1993, 2). Литературный процесс Серебряного века не только обозначил тесное взаимодействие личности писателя и окружающей действительности, но и указал на необходимость ее освоения. Это обуславливает первостепенную роль литературных методов и направлений в художественном сознании эпохи. Ведущими методами в литературе XIX в. являются романтизм и реализм, и «их преемственность, взаимодействие и противостояние определяют основное литературное содержание эпохи» (Аверинцев, Гаспаров: 1994, 9), в начале XX века реализму противостояли модернизм и его течения, при этом литературный процесс характеризовался не только противоборством этих направлений, но и их взаимовлиянием.
Оценивая вопрос о художественном методе И.А. Бунина и К.Г. Паустовского, большинство исследователей сходятся во мнении, что это реализм. Однако творчество Бунина настолько многоаспектно, что иногда критики относят отдельные его произведения к разным направлениям: то к романтизму, то к модернизму, то к неореализму. В художественном методе Паустовского литературоведы, как правило, выделяют романтизм в ранних произведениях и реализм в зрелом творчестве. При этом можно отметить, что в автобиографической прозе Бунина и Паустовского (как ранней, так и более поздней) легко найти романтическое начало, что во многом обусловлено особенностями мировоззрения писателей, а также общей тенденцией в литературе и искусстве конца XIX - начала XX века - проявление романтизма в реализме. В данной работе под романтическим началом мы будем понимать следование писателя некоторым принципам и приемам романтического метода.
Уже в раннем творчестве Бунина мы находим черты романтического восприятия жизни. Однако следует отметить, что произведения 1890-1900-х годов написаны скорее в реалистической манере, хотя в них явственно проступает романтическое начало. В рассказах, созданных на основе автобиографического материала, «Над городом» (1900), «Далекое» (1903-1926), «У истока дней» (1906) можно отметить «преобладание лирической стихии, повышенную экспрессивность языка, яркую обобщенно-символическую манеру повествования» (Благасова: 1998, 7), лирико-романтическое настроение автора, романтико-философский пафос. Черты романтической манеры писателя сказались «в меланхолически-мечтательном настроении, поэзии грустных воспоминаний и одновременно радостно-счастливом упоении жизнью и культурой прошлого» (там же).
