Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Понятие «соборность» в трактовке современного литературоведения и критики 10
Глава 2. Православное осмысление трагического как идейно- эстетический принцип художественной реализации категории соборности в литературном произведении. (На материале «малой» прозы В. Белова и других авторов 60-90-х годов XX века)» 30
Глава 3. Реализация категории соборности через типологию героев и взаимодействие голосов автора-повествователя и персонажей в «малой» прозе В. Белова 79
Глава 4. Особенности художественного воплощения пространства и времени в эволюционирующем контексте «малой» прозы В. Белова 132
Заключение 172
Список использованной литературы 180
- Понятие «соборность» в трактовке современного литературоведения и критики
- Православное осмысление трагического как идейно- эстетический принцип художественной реализации категории соборности в литературном произведении. (На материале «малой» прозы В. Белова и других авторов 60-90-х годов XX века)»
- Реализация категории соборности через типологию героев и взаимодействие голосов автора-повествователя и персонажей в «малой» прозе В. Белова
- Особенности художественного воплощения пространства и времени в эволюционирующем контексте «малой» прозы В. Белова
Введение к работе
В 70-90-е годы XX века отечественные литературоведы обратились к исследованию категории соборности. Это происходит в связи со стремлением ученых анализировать произведения русской литературы, опираясь на присущее нашей культуре духовное, религиозное понимание человеческих ценностей. В конце прошлого века также заметна активизация интереса исследователей к русской классике. Появляются работы В. Кожинова, Ю.Селезнева, В. Непомнящего, И. Есаулова, М. Дунаева и других, в которых происходит «прорыв» к духовным православным истокам русской литературы.
В научных трудах «В мире Достоевского» Ю. Селезнева, «И назовет меня всяк сущий в ней язык...», «Пророк в своем отечестве» В. Кожинова, «Благодатный дух соборности» Ю. Сохрякрова, «Категория соборности в русской литературе» И. Есаулова, «Православие и русская литература» М.Дунаева и некоторых других затрагивается и применяется непосредственно категория соборности. Учеными были осмыслены общие подходы к проблеме соборности и разработаны некоторые ее аспекты. Наиболее глубокий анализ проявления в художественной литературе интересующей нас категории проделан И. Есауловым в указанной выше монографии. В ней ученый обосновывает новую теоретическую концепцию анализа литературных произведений, связанную с «доминантным для отечественной культуры типом христианской духовности» [67. С. 3]. Есаулов справедливо утверждает необходимость создания такой истории русской литературы как научной дисциплины, которая бы «совпадала в своих аксиологических координатах с аксиологией объекта своего описания» [68. С. 382]. М. Дунаев развивает эту мысль: «Важнейшее в нашей отечественной словесности - ее православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности» [59. Т.1. С.З]. Православная духовность - та основа, на которой возросла русская культура и русская литература. На протяжении многих веков Православие было нравственной опорой русского человека. Именно под влиянием право славного христианства происходило формирование мировоззрения русского народа и отечественного типа культуры.
И. Есаулов, рассматривая категорию соборности как одну из ведущих категорий православия, проследил ее воплощение в произведениях отечественной словесности на материале произведений, которые стали этапными для развития русской литературы: «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, «Слово о полку Игореве», «Капитанская дочка» А. Пушкина, «Миргород» и «Мертвые души» Н. Гоголя, «Война и мир» Л. Толстого, «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского, рассказы А. Чехова, произведения В. Набокова и И. Шмелева и некоторые другие. Таким образом, ученый выделяет магистральную линию развития русской литературы, показывая ее неразрывную связь с православным христианством.
Продолжателями духовных традиций русской классики в литературе XX века стали авторы так называемой «деревенской» прозы: Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин и другие. Истоки ценностей этих писателей достаточно четко обозначил Ф. Кузнецов: «Вне жгучего, кровного биографического родства писателя с тем миром народной крестьянской жизни, о котором он пишет, вне глубинных, личностных связей его с народной культурой, связей ... через традиции, слово и дух русской литературы, нам не понять Ф. Абрамова, равно как и многих других современных наших прозаиков» [97. С. 87]. На фоне утверждавшегося на протяжении XX века в жизни и литературе эвдемонического типа культуры, направленного на удовлетворение земных потребностей человека, в творчестве писателей этого направления доминантой становится сотериологическое осмысление человеческого бытия. Писателям-«деревенщикам» удалось в своих произведениях воплотить особенности русского национального сознания, по сути своей «православного, опирающегося на христианскую этику» [111. С. 11].
Одним из самых ярких представителей указанного направления литературы XX века является Василий Иванович Белов. Его писательский талант неразрывно связан с северорусским крестьянством, с родной ему вологодской землей, с народным пониманием нравственности.
Литературная известность приходит к В. Белову с появлением повести «Привычное дело» (1966). Хотя к этому времени уже были написаны и опубликованы небольшая повесть «Деревня Бердяйка» (1961), а также рассказы «На Росстанном холме», «Весна» (1964), «За тремя волоками» (1965), которые по глубине художественного осмысления жизни не уступают «Привычному делу». Тем не менее, ранние рассказы и другие произведения Белова «малой» формы в 60-70-е годы не получили должного внимания критиков и литературоведов, а вокруг «Привычного дела» разгорелась критико-литературоведческая полемика. И в последствии рассказы писателя, созданные в 60-90-е годы («Скакал казак», «Такая война», «Ершов - гармонный мастер», «Гоголев», «Колоколена», «Прежние годы», «Гудят провода», «Скворцы», «Иду домой», «Кони», «Бескультурье», «Новострой», «Дама с горностаем», «Одна из тысячи», «Речные излуки», «Калорийная булочка» и многие другие) интересовали лишь отдельных историков литературы и критиков: Ф. Кузнецова, Ю. Селезнева, В. Кожинова, В. Емельянова, Л. Ершова. Исключение составляет цикл «Воспитание по доктору Споку» (1968-1978), где характер нашего современника показан в ситуации сложного духовно-нравственного поиска. К анализу этой группы рассказов обращались М. Гиршман, И. Чуйчук, А. Овчаренко, Ю. Дворяшин, Л. Ершов, А. Карпов, В. Евсеев, В. Емельянов, А. Болыпева, Ю. Селезнёв, А. Большакова, В. Не-дзвецкий и В. Филиппов.
В 80-90-е годы Белов создал цикл рассказов «В кровном родстве». В этих произведениях отразилось кризисное, критическое положение русской деревни в конце XX века. Здесь же писатель художественно воплощает эсхатологическое понимание хода истории человечества.
В нашей работе мы рассматриваем «малую» прозу В. Белова, обращаемся к «малым» прозаическим формам: небольшим повестям, отдельным рас сказам и циклам, очеркам, сюжетным и лирическим зарисовкам. Большинство произведений «малой» прозы В. Белова — это рассказы. Поэтому термины «малая» проза и «рассказы» могут использоваться как синонимы.
Наше внимание привлекли именно произведения «малой» прозы В. Белова именно потому, что они активно создавались писателем с самого начала творческой деятельности и создаются по сей день, то есть в них воплотилась большая часть волнующей писателя проблематики, максимально многообразно отражены интересующие автора характеры и, в целом, весь художественный мир его произведений. Как правило, в исследованиях, посвященных малой прозе В. Белова, игнорируется христианский подход к осмыслению произведений писателя. О необходимости применения именно такого подхода свидетельствуют слова Белова: «... религиозное отношение к жизни постепенно и сперва неосознанно вырабатывалось в моем сердце. Оно объясняет сейчас и мою чисто литературную задачу, поскольку я дерзнул заняться именно литературой» [23. С. 107].
Н. Нерезенко одна из первых указала на присутствие религиозного взгляда на мир и художественно воплощенной категории соборности в «деревенской» прозе. Исследуя особенности художественного проявления национального самосознания в произведениях Ф. Абрамова, она пришла к выводу: «Категория соборности ... играет важную роль в творчестве Ф. Абрамова, определяя его (творчества) духовный смысл, обуславливая нравственно-философскую проблематику произведений» [111. С. 19].
Актуальность нашей работы обусловлена необходимостью, во-первых, осмыслить различные подходы к категории соборности, выраженные в современном литературоведении, во-вторых, исследовать «малую» прозу В. Белова в контексте его творчества с точки зрения христианской аксиологии и выявить в произведениях писателя способы художественной реализации религиозного православного взгляда на мир.
Выбор темы связан с тем, что категория соборности - одна из центральных философско-эстетических категорий - на сегодняшний день трактуется неодинаково, и назрела необходимость подвести определенный итог ее осмысления, а также обусловлен стремлением на примере анализа конкретных произведений проследить особенности ее воплощения в русской литературе 60-90-х годов XX века. Поэтому предметом исследования является изучение реализации категории соборности в «малой» прозе В. Белова и других авторов 60-90-х годов XX века, а объектом - «малая» проза В. Белова, В. Шукшина, Ф. Абрамова, В. Распутина, В. Солоухина, В. Ерофеева, Л. Петрушев-ской, Саши Соколова и других авторов, а также труды В. Кожинова, Ю. Селезнева, И. Есаулова, М. Дунаева, Ю. Сохрякова.
Основная цель диссертации - выявить художественную реализацию категории соборности в «малой» прозе В. Белова 60-90-х годов XX столетия. В связи с этим представляется необходимой постановка следующих задач:
- определить основные особенности реализации категории соборности в художественных произведениях;
- обнаружить воплощение категории соборности в исследуемых произведениях на уровне общей идейно-эстетической и эмоционально-ценностной ориентации;
- осмыслить типологию героев и взаимодействие голосов автора-повествователя и персонажей в «малой» прозе В. Белова в связи с художественной реализацией категории соборности;
- выявить особенности воплощения пространственно-временных координат в эволюционирующем контексте «малой» прозы В. Белова.
Анализируемые произведения рассматриваются в контексте литературного развития 60-90-х годов и прежде всего такого яркого явления этого периода как «деревенская» проза, виднейшим представителем которой является В. Белов. В работе также уделяется внимание и творческому освоению В. Беловым духовных традиций русской классики XIX века.
Целью и задачами обусловлен выбор метода исследования, в основе которого синтез историко-генетического, сравнительно-исторического и типологического подходов к изучению литературного произведения. Методологической базой диссертации послужили работы философов, литературоведов, критиков М. Бахтина, В. Головко, М. Дунаева, И. Есаулова, А. Есина, И. Ильина, Н. Ильина, В. Кожинова, Б. Кормана, Д. Лихачева, Ю. Селезнева и других.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Философско-эстетическая категория соборности в области литературоведения выступает как несущее христианский код русской литературы начало, художественно реализуемое на разных уровнях содержания и формы литературного произведения.
2. Православное осмысление человеческой жизни как трагедии заключается в свободном отречении человека от своей воли и подчинении воле Божьей. Утверждение высшего предназначения личности, проявление в ней образа Божьего связано со страданиями, лишениями, утратами и гибелью. Осознание человеком неизбежности жизненного трагизма - важнейшая черта идейно-эстетического воплощения категории соборности, реализуемая в ряде произведений русской классической литературы и «малой» прозе В. Белова 60-90-х годов XX века.
3. Категория соборности в художественном мире «малой» прозы В. Белова реализуется на уровне типологии героев (соборный, внесобор-ный, амбивалентный типы), а также через взаимодействие голосов автора и персонажей.
4. Художественное воплощение пространства и времени в эволюционирующем контексте «малой» прозы В. Белова и рассказах авторов «деревенской» прозы 60-90-х годов XX века связано с хронотопом оскудения и испытания, сопряжено с православно ориентированной пространственно-временной системой координат и выражает соборное понимание жизни.
Научная новизна работы заключается, во-первых, в систематизации и формулировке противоречиво трактуемой в современном литературоведении категории соборности, во-вторых, в установлении определенных особенностей проявления этой категории в литературных произведениях и в создании на этой основе новой интерпретации «малой» прозы В. Белова и других авторов 60-90-х годов XX века.
Практическая значимость диссертации состоит в том, что предлагаемые в работе подходы к анализу, интерпретация произведений, выводы могут быть использованы для дальнейшего осмысления творчества отечественных писателей XX века и соотнесения их произведений с духовными традициями русской культуры и литературы, а также при создании общих лекционных курсов по истории русской литературы XX столетия, теории литературы, при проведении в спецкурсов и спецсеминаров по деревенской прозе и творчеству В. Белова.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации были изложены и обсуждены на заседании кафедры литературы и методики ее преподавания Армавирского государственного педагогического университета. Работа проходила апробацию на Всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива - 2002» в г. Нальчике (2002 г.), на Первой, Второй и Третьей Международных конференциях «Наследие В.В. Кожинова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии» в г. Армавире (2002, 2003, 2004 гг.), а также на ежегодных внутривузовских конференциях АГПУ «Развитие непрерывного педагогического образования в новых социально-экономических условиях на Кубани» в г. Армавире (1998, 2002, 2003 гг.). Материалы и результаты исследования использовались в лекциях и спецкурсах на филологическом факультете Армавирского государственного педагогического университета.
Структура диссертации. Работа состоит из Введения, четырех глав, Заключения и библиографии, которая насчитывает 187 источников. Объем диссертации 191 страница.
Понятие «соборность» в трактовке современного литературоведения и критики
В современном литературоведении активнейшим образом идет осмысление и применение понятия «соборность». В связи с этим появились работы Ю. Селезнева, И. Есаулова, В. Кожинова, М. Дунаева и других исследователей литературы. На наш взгляд, эта категория требует дальнейшей разработки, поскольку её понимание в различных работах достаточно противоречиво.
Ю. Селезнев в книге "В мире Достоевского" один из первых ввел в литературоведение понятие «соборность». Подходя к осмыслению этой категории, исследователь обосновал глубоко христианское отношение к действительности, выраженное в произведениях Достоевского, связанное в первую очередь с народной верой во Христа: «Но не религиозно-мистический идеал проповедовал он, а в народной вере в Христа искал «элементы веры и живой жизни», в «честь, совесть, человеколюбие», притом, веры живой («по закону природы»), и в идеал человека во плоти, то есть опять же в живой, реальный идеал, а не в отвлеченную формулу нравственности. На конец, веры в духовное единение личностного сознания с общим делом, с жизнью для всех» [144. С. 109].
Здесь практически впервые в современном отечественном литературоведении Ю. Селезнев говорит о сущности соборного единения: «духовное единение личностного сознания с общим делом, с жизнью для всех». Он определяет главное в позиции Достоевского: «Идея, не служащая народу, не может быть христианской. И напротив: поступать по-христиански - значит служить своему народу...» [144. С. 109].
В исследовании творчества Достоевского понятие соборности связано с важнейшей проблемой - проблемой изображения и постижения сущности русского народа. Сравнивая осмысление народа у Толстого и Достоевского, Селезнев отмечает противопоставленность подходов великих художников слова к этому понятию: «... народ у Толстого представлен эпически, в конкретно-историческом, пусть и по-особому, художественно-обобщенном эпическом деянии. Это народ явленный. У Достоевского народ - сокровенный, представленный не идеалом мира-общины, но тем, что хранит в себе, как идеал, как всех объединяющее (собирающее, соборное) начало» [144. С. 120]. Обе идеи народа названы Ю. Селезневым «утопическими», но критик утверждает, что «социально-христианская утопия» Достоевского неразрывно связана с упованиями, чаяниями «стомиллионного народа»[ 144. С. 120].
Отмечая противопоставленность идеалов Достоевского механическим идеалам буржуазного Запада, Селезнев говорит: «... Достоевский ... выдвигает свою идею спасения мира силой русского братства, которое есть не что иное, как, по его определению, "духовное единение... взамен матерьяльного единения"» [144. С. 348]. Эта идея всемирного «братского единения... братства и равенства и высшей духовной свободы», по Достоевскому, - «не есть исключительно русское достояние, но великая дорога, путь к "золотому веку" для всех без исключения народов» [144. С. 348], как считает автор исследования. На наш взгляд, подобное противопоставление материального, закон-нического единения силе братской любви как нельзя лучше выразил современник Ф.М. Достоевского — Ф.И. Тютчев в стихотворении «Два единства», чрезвычайно злободневно звучащем сегодня:
Из переполненной Господним гневом чаши Кровь льется через край, и Запад тонет в ней. Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши! -Славянский мир, сомкнись тесней...
Единство, - возвестил оракул наших дней, -Быть может спаяно железом лишь и кровью, -Но мы попробуем спаять его любовью, А там увидим, что прочней...[169. T.I. С.212]. Как справедливо отметил В. Попов, в книге «В мире Достоевского» Ю.Селезнёв «оспорил-дополнил» теорию М. Бахтина о полифонизме произведений русского писателя и вместо «ключевого для М. Бахтина понятия полифонизм (многоголосие) ... предложил "иное русское имя: соборность"», а также «глубоко обосновал их различия» [125. С.57]. Ю. Селезнёв так определяет явление соборности в произведениях Достоевского: «Соборность, признавая равноправие каждого из входящих в неё голосов, тем не менее, осуществляет себя не просто как многоголосие, но именно как единое слово, единая точка зрения, вмещающая в себя все составляющие внутри неё голоса» [144. С.358-359]. Соборность, по мнению критика, именно та «авторитетная ... живущая в нем, но ... независимая от его личного самосознания» точка зрения, которую нашел Достоевский. Это «идея народа как целокупной или - скорее - соборной личности с его соборным же словом», которая сливалась в сознании писателя с идеей «идеального человека во плоти» в единое понятие [144. С. 360-361].
Но соборность в произведениях Достоевского не рождается сама по себе. Для её появления нужен особый подход к изображению человека в его взаимоотношениях с другими людьми, предполагающий равноправие, равный диалог сторон, «ибо диалог действительно возможен лишь тогда, когда полноправно говорят обе стороны» [144. С. 354]. Ю. Селезнев за бахтинским понятием диалогизм, подразумевающим «самостоятельность, внутреннюю свободу ... героя», при которой герой «герой для автора... есть чужое полноправное "я"» [7. С. 107], прозревает нечто большее. Опираясь на «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, он выявляет, что отношение автора и героя у Достоевского предполагает сознание, которое Иларион определяет словом «благодать». По мнению Ю. Селезнева, в основе благодати, как типа взаимоотношений, лежит «не рабское подчинение кому бы то ни было, по закону, но признание любого авторитета лишь свободным выбором сердца» [144. С.354].
Именно такое благодатное отношение автора к героям, предполагающее духовное возвышение и связанное с осознанием величайшей нравственной ответственности человека за свободный выбор между добром и злом, проявляется в творчестве Достоевского. При этом, писатель, как считает Ю. Селезнев, «оставался под впечатлением своего идеала» [144. С.354-355], с наибольшей полнотой нашедшего отражение в личности Христа.
На наш взгляд, не случайно в работе Ю. Селезнева в осмыслении основ взаимоотношений между автором и героями, то есть основ построения художественного мира писателя, возникает понятие Благодать. Ведь именно оно связано с торжеством христианской веры (митрополит Иларион), а также является синонимом таких понятий, как любовь, милость (В.И. Даль). Здесь уместно вспомнить, что И. Есаулов через пятнадцать лет после опубликования труда Ю. Селезнева показал, что Благодать - основа соборности.
Православное осмысление трагического как идейно- эстетический принцип художественной реализации категории соборности в литературном произведении. (На материале «малой» прозы В. Белова и других авторов 60-90-х годов XX века)»
В. Кожинов в небольшой по объему работе «Понимание трагедии и разрушенное сознание» одним из первых в современной критико-философ-ской мысли обратился к феномену трагедии и трагического как «основному элементу сознания» человека, которым проникнута «вся отечественная литература в ее высшем проявлении» [86]. Корни трагического осмысления мира В. Кожинов увидел в религии и, прежде всего, в христианстве: «По-моему, истинное восприятие литургии - это переживание бытия как трагедии» [86]. И, как нам видится, ученый указал на одну из важнейших сторон категории соборности. Но обо всем по порядку.
Каковы истоки понимания трагедии и трагического? Как категория трагического рассматривалась в прошлом столетии отечественными учеными? Каковы основные подходы к ней? В чем заключается сущность христианского понимания интересующей нас категории? На эти и некоторые другие вопросы мы постараемся ответить ниже.
Понятие «трагическое», «трагический», «трагизм» находит различное толкование в словарях, а также работах по эстетике и философии. Пожалуй, одно из самых ранних определений можно встретить в словаре В.И. Даля, где трагическое (относящееся к трагедии - «высокой, трогательной и печальной драме») определено как нечто «вообще жалкое, печальное, ужасное и потрясающее» [163. Т. IV. С.425].
В «Словаре иностранных слов», вышедшем в 1907 году, «трагедия» осмыслена как «высокая, потрясающая драма, представляющая непосильную борьбу человека с обстоятельствами или средой, оканчивающуюся гибелью», а трагическое - «потрясающее, трогательное» [149. С. 648].
В 1964 году выходит в свет «Словарь иностранных слов», в котором отсутствует понятие «трагическое», но есть - «трагизм»: «1) безвыходное трагическое положение; 2) трагическое начало в художественном произведе-нии»[150. С.648]. Как и в словаре Ожегова [116. С. 740], интересующее нас понятие в данной трактовке в большей степени прилагается к искусству, а также к искусствоведению в качестве специфического термина. В последующих изданиях словарей иностранных слов понимание трагедии и трагизма остается таким же.
В «Философском энциклопедическом словаре» (1983) помещена статья русского философа А. Лосева о трагическом. С точки зрения Лосева, это философская и эстетическая категория, «характеризующая неразрешимый конфликт, развертывающийся в процессе свободного действия человека и сопровождающийся человеческим страданием и гибелью важных для жизни ценно-стей»[172. С. 690]. Ученый указывает на неслучайность трагического в жизни, поскольку оно всегда проистекает из внутренней природы самого гибнущего явления, из его жизненной раздвоенности. Важная составляющая трагического конфликта - свободный выбор губящей неотвратимой необходимости. Трагическое сродни возвышенному в том, что неотделимо от «идеи достоинства и величия человека, проявляющихся в самом его страдании» [172. С. 691]. А. Лосев связывает определение трагического с общественно-историческим содержанием, обусловливающим особенности его (трагического) формирования и понимания. В статье выделены античное и средневековое западноевропейское толкование трагического, а также осмыслено понимание трагического европейскими философами и деятелями искусства нового времени.
А. Лосев противопоставляет осмысление трагического в немецкой классической философии, исходившей из разумности воли и осмысленности трагического конфликта (победа достигается ценой гибели личности), ирра-ционалистической философии Шопенгауэра и Ницше, а также экзистенциализму, где происходит разрыв с немецкой классической традицией и «ста вится под сомнение существование какого-либо смысла в мире» [172. С. 691]. В заключении приводится марксистско-ленинское понимание трагического, основанное на социально-классовых противоречиях. О христианской православной традиции понимания трагического в словарной статье не говорится.
Философские словари, вышедшие под редакцией М. Розенталя (1975) и И. Фролова (1991) содержат, совершенно одинаковые статьи с осмыслением «трагического» как эстетической категории, выражающей «диалектику свободы и необходимости, противоречия общественного развития, личности и общества, борьбу прекрасного и безобразного» [170. С. 418]. При более подробном рассмотрении смыслового наполнения понятия трагического авторы словаря указывают на неприемлемость идеалистического понимания этой категории, подразумевающего «безысходность человеческого существования», а в основу осмысления кладется материалистическая марксистская эстетика. Причинами трагических событий, с точки зрения составителей словаря, являются столкновения «противоположных социальных сил», вызванные законами общественного развития [170. С. 418]. Таким образом, трагическое (трагическая ситуация) связывается либо с действием «новых прогрессивных сил, выступающих против отживших старых порядков и не способных в данных условиях одержать победу», либо с трагическим уходом «исторически изжившего себя класса, еще не исчерпавшего своих возможностей», либо с ситуацией, «когда отдельные представители старых общественных порядков осознали обреченность своего класса, но не смогли порвать с ним связей и перейти на позиции нового класса, которому принадлежит будущее» [170. С. 418-419]. В данной трактовке классовая теория общественных сил и смены общественных формаций главенствует при понимании трагического. При этом даже возникающие в сердцах людей скорбь и эстетическое переживание (катарсис), оказывающие очищающее воздействие на сознание человека, должны нести в себе и воспитывать «ненависть к низменным явлениям» [170. С.419], которая имеет, прежде всего, классовый характер.
В книге «Современная философия: словарь и хрестоматия» (1995) уже нет классового подхода к трагическому. Авторы словаря осмысляют его (трагическое) как эстетическую категорию, выражающую «острейшую коллизию, следствием которой является гибель людей или иных ценностных благ» [151. С. 79]. Причинами трагических противоречий названы безысходность человеческого существования и неумолимость смертного часа, а также столкновение отдельного человека или группы людей с силами природы или общества. Такое понимание причин (особенно первые две) чрезвычайно близко к осмыслению мироустройства и бытия человека в философии экзистенциализма (в этой же работе указывается, что для нерелигиозных экзистенциалистов характерно понимание смерти человека как «выход в ничто» [151. С. 90]). О диаметрально противоположном понимании категории трагического, связанного с «выходом» к Богу в словарной статье не сказано ни слова.
Реализация категории соборности через типологию героев и взаимодействие голосов автора-повествователя и персонажей в «малой» прозе В. Белова
Осмысление концепции личности в творчестве того или иного писателя немыслимо без достаточно подробного рассмотрения типологии героев, созданных им, и выраженной этой типологией системы ценностей, носителем которой будет также и автор-повествователь.
Анализ типологии героев по утверждению В. Головко является основой осмысления личности в творчестве писателя [51. С. 20]. Художественная концепция личности воссоздаётся, как замечает В. Головко, именно на основе «анализа типологии героев» [51. С. 20], то есть помимо этого важного показателя, который является ведущим, нельзя забывать и о ряде других.
Приступая к рассмотрению типологии героев в «малой» прозе В. Белова, необходимо разобраться в толковании термина «литературный герой». В "Краткой литературной энциклопедии" находим следующее определение: «...образ человека в литературе» [92. Т.4. Стлб.315]. Там же отмечается, что в литературоведении происходит постоянное отождествление понятий «литературный герой», «персонаж», «действующее лицо». Л. Тимофеев в книге «Основы теории литературы», не давая чёткого определения термина, делит литературных героев на отрицательных и положительных, соотнося в целом изображение человека в литературе с эстетическим идеалом в искусстве: «Эстетический идеал предполагает его носителя — соотнесённого с ним и прежде всего положительного героя...» [162. С. 73]. Таким образом, исследователь связывает толкование этого термина с изображением человека в литературе.
В «Литературном энциклопедическом словаре» словосочетание «литературный герой» трактуется как «художественный образ, одно из обозначений целостного существования человека в искусстве слова» [100. С. 195]. Тут же отмечается двоякий смысл этого термина: во-первых, различается значение «главного героя в сравнении с персонажем» [100. С. 195], во-вторых, говорится о литературном герое как о целостном «образе человека - в совокупности его облика, образа мыслей, поведения и душевного мира» [100. С.195]. Причём, первое толкование (как замечено в статье) находит всё меньшее применение в современном литературоведении, а второе своим общим смыслом смыкается с основным определением и во многом сходно с точкой зрения авторов КЛЭ и Л.И. Тимофеева.
В книге В. Хализева «Теория литературы» выделяются разные формы присутствия человека в литературных произведениях: «повествователь-рассказчик, лирический герой и персонаж, способный явить человека с определённой полнотой и широтой»[174. С. 159]. Автор книги указывает, что термин «персонаж» синонимичен терминам «литературный герой» и «действующее лицо», и трактует его как «изображенное в художественном произведении лицо» [174. С. 159].
Таким образом, словосочетание «литературный герой» в целом синонимично термину «персонаж» и в ряде исследований на протяжении нескольких десятков лет получает достаточно устойчивое толкование. В нашей работе мы будем опираться на традиционное понимание этого словосочетания, обозначенное в ЛЭС. Практически во всех теоретических трудах по литературоведению указывается, что литературный герой неразрывно связан с автором, как с «носителем идейной концепции художественного произведения» [70. С. 17], что он является «выражением авторской концепции человека». Следовательно, в типологии героев ряда писательских произведений будет воплощена ценностная концепция автора и прежде всего его взгляд на человека. О необходимости познания в произведениях системы персонажей совместно с авторским отношением к ним писал Г. Гуковский: «В произведении искусства "объект" изображения вне самого изображения не существует и без идеологического истолкования его вообще нет. Значит, "изучая" объект сам по себе, мы не просто сужаем произведение, не только обессмысливаем его, но, в сущности, уничтожаем его... Отвлекая объект от его освещения, от смысла этого освещения, мы искажаем его»[55. С.41]. Проблема взаимоотношений автора и героя затрагивается в упомянутой работе В. Хализева: «Автор неизменно выражает ... своё отношение к позициям, установкам, ценностной ориентации своего персонажа... При этом образ персонажа (подобно всем иным звеньям словесно-художественной формы) предстаёт как воплощение писательской концепции, идеи, то есть как нечто целое в рамках иной более широкой, собственно художественной ценности...» [174. С. 169]. Исследователь, вслед за Гуковским, подчёркивает: «Отношение автора к герою может быть по преимуществу либо отчуждённым, либо родственным, но не нейтральным» [174. С. 169].
В статье «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» М. Бахтин так осмысляет отношение автора к действиям героев и в целом к изображаемым событиям: «...художник ... занимает существенную позицию вне события, как созерцатель, незаинтересованный, но понимающий ценностный смысл совершающегося; не переживающий его: ибо, не сооценивая в известной мере события, нельзя созерцать событие, как событие именно» [5. С.33].
Итак, поскольку центральный объект литературы - человек (во всём многообразии его жизненных проявлений), типология литературных героев того или иного писателя, опирающаяся на выявление человеческих ценностей персонажей, будет основой художественного осмысления человека, основой подхода к изображению действительности и будет неразрывно связана с авторской оценкой героев, с выражением авторской концепции. В толковании термина «автор» мы принимаем формулировку Б. Кормана, в которой утверждается, что автор - это «некий взгляд на действительность, выражением которого является всё произведение» [91. С.8.]. Для обозначения автора как художественного образа в эпико-повествовательных произведениях Корман выделяет термин «автор-повествователь», хотя в названной нами книге «автор» и «автор-повествователь» используются как взаимозаменяемые термины [91. С.40-42].
В ряду многих героев «малой» прозы В. Белова можно выделить тип, действия которого характеризуются безотчётной направленностью на добро, жалость, терпение, сострадание, чувство родства и любовь к ближнему. В рассказах писателя о военном времени и первых послевоенных годах представителями этого типа можно назвать старуху Дарью («Такая война»), Степана Михайловича Гудкова («Скакал казак»), Александра Ивановича Гоголева и Паньку («Гоголев»), дядьку Ивана («Речные излуки»), Марию («На Рос-станном холме»).
Особенности художественного воплощения пространства и времени в эволюционирующем контексте «малой» прозы В. Белова
Как уже было отмечено, анализ типологии героев является основой осмысления личности в творчестве писателя [51. С. 20]. Но художественная концепция личности воссоздаётся, как замечает В. Головко, именно на основе «анализа типологии героев» [51. С. 20].
Изображение человека в эпических произведениях неотъемлемо связано с изображением времени и пространства, «образ человека всегда существенно хронотопичен» [5. С. 235], а хронотоп «как формально-содержательная категория определяет (в значительной мере) образ человека в литературе» [5. С. 235]. Из теории М. Бахтина следует, что в художественном мире произведений пространство и время в отдельности являются сторонами боле общей структуры - хронотопа: «... приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» [5. С. 235].
Художественное время-пространство - это ценностная категория, поэтому как справедливо отмечает В. Головко, «специфика хронотопа связана с авторской оценкой изображаемого» [50. С. 84].
Именно особенности художественного воплощения в «малой» прозе В.Белова пространства и времени в их связи с категорией соборности будут в центре нашего внимания в этой главе.
В ряде рассказов В. Белова («Весна», «За тремя волоками», «Плотницкие рассказы», «Медовый месяц», «На тракте», «Никола Милостивый») мы встречаем православно ориентированный топос, а в рассказе «Не гарывали» изображение пространства становится ведущим в создании символической образности произведения.
Событийная канва «Не гарывали» явно ослаблена. Рассказчик возвращается из поездки пешком и по дороге решает заночевать в одной из деревень. Вечером он беседует с хозяйкой дома, принявшей на ночлег, рассматривает деревню и засыпает.
Но не случайно этот рассказ поставлен самым первым произведением в пятитомнике сочинений В. Белова и имеет подзаголовок «вместо предисловия». «Предисловить» - по Далю - значит «оговаривать что-либо наперёд, предуведомлять, предызвещать», а «предисловие» — «вступленье, объяснение последующего» [163. Т.З. С. 386]. Можно предположить, что в тексте этого небольшого рассказа содержится общий подход к осмыслению и изображению действительности в последующих произведениях. И важное, символичное, относящееся по сути ко всем произведениям, обнаруживается особенно тогда, когда мы обращаемся к пространственно-временной организации произведения. (Следует отметить, что пространственное описание деревни в рассказе занимает практически третью часть всего текста.)
В первую очередь, символично то, что деревня была в «незнакомых местах» [22. T.I. С.6] и возникает «как раз», когда повествователь «начал подумывать о ночлеге» [22. Т.1. С.6]. «Как раз» - то есть внезапно, неожиданно, но в нужный момент. Эта деревня буквально «спасает» рассказчика от стужи и метели, ведь до станции «оставалось километров пятнадцать»[22. Т.1. С.6]. Выходя на более широкий уровень осмысления этого факта, можно сказать, что деревня даёт герою жизнь. Эта ситуация, на наш взгляд, впрямую связана с биографией Белова, выросшего в сельской местности. И в дальнейшем, в абсолютном большинстве рассказов (и не только рассказов) писателя встречаются в основном выходцы из сёл и деревень. Повествователь в этом произведении также родом из деревни. Таким образом, пространство деревни для писателя - родная среда, то место, в котором, пока есть там люди, не пропадёшь.
Вхождение рассказчика в пространство деревни оказывается необычайно желанным, к случаю. И на ночлег его принимают в первом же доме. Конечно, подобное «лёгкое» обретение ночлега обеспечивается в первую очередь людьми, живущими в деревне: «Старушка — хозяйка приветливо пригласила меня проходить и раздеваться» [22. Т.1. С.7]. Таким образом, уже в этом рассказе, хотя ещё достаточно слабо, заложена мысль о взаимосвязи пространства, в котором живёт человек, а также движения в пространстве с окружающими людьми и их отношением к человеку. Гостеприимство русских крестьян, их сочувствие любому путнику можно встретить и в других рассказах В. Белова: «Под извоз», «За тремя волоками», «Иду домой», цикл «Воспитание по доктору Споку».
В первом же абзаце рассказа «Не гарывали» выделяется мысль рассказчика о том, что движение в пространстве северной Руси (а именно там происходит действие большинства произведений В. Белова) происходит достаточно «трудно» (термин Д. Лихачёва), оно встречает большое «сопротивление среды» [101. С.335]: «метельная февральская пора», «пурга замела дорогу, машины не шли», «я, топая пешком», «опять поднималась метель» [22. T.l. С.6]. Дорога в деревенском топосе произведений Белова почти всегда преодолевается с большими усилиями («Под извоз», «За тремя волоками», «Медовый месяц», «Плотницкие рассказы»), как внешними (физическими), так и внутренними (нравственными). Подобное встречаем в рассказах «Под извоз», «За тремя волоками», «Медовый месяц», «Плотницкие рассказы», «На тракте», «Никола Милостивый» и других произведениях. Дорога в художественном мире В. Белова «это судьба» (Ю. Селезнёв). Практически всегда изображение дороги и судьбы в прозе писателя связано с мотивом испытания, проверки на способность к духовной работе. Именно испытание того или иного персонажа выявляет его ценностную ориентацию и позволяет соотнести его с определённым типом личности.
Помимо испытания, ещё одной важнейшей чертой хронотопа белов-ских произведений, относящейся больше к бытию личности в конкретном пространстве и времени, можно назвать оскудение. Первостепенную роль в образной структуре рассказа «Не гарывали» играет описание неизвестной герою деревни. Через неё он уже проезжал, но, сидя в машине, не разглядел.
Идя пешком, рассказчик «с любопытством оглядел селение»: «В начале её, образуя улицу, стояло домов шесть-восемь, а дальше белело обширное пустое место. За этим пустырём снова видны были дома, как продолжение улицы. От центра пустыря вправо и влево тоже шла улица, но опять же дома, образующие её, опять виднелись довольно далеко, и влево и вправо. Таким образом, в деревне было как бы четыре маленьких деревеньки, они стояли в виде креста с обширным незастроенным пустырём в центре» [22. Т.1. С.6]. Бабка, у которой останавливался на ночлег рассказчик, называет свою деревню «крестовой» [22. T.I. С.9]. Крест лежал в основе застройки деревни. Определяя основное значение слова «крест», В. Даль пишет: «Крест есть символ христианства»; «крестовый - к кресту относящийся» [163. Т.2. С. 191].
