Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Мифология советской действительности в ранних произведениях В.Пелевина . Стр. 10-86.
1.1 «Омон Ра»: фантомная природа советской реальности . Стр. 10-41.
1.2 «Жизнь насекомых»: пастиш «индивидуальных мифов» . Стр. 41-86.
Глава II. Гипертекстуальный роман В.Пелевина «Чапаев и Пустота» . Стр. 87-138.
Глава III. «Generation 'П'» и массовая культура конца XX века . Стр. 139-166.
Заключение. Стр. 167-174.
Библиография. Стр. 175-199.
- «Омон Ра»: фантомная природа советской реальности
- «Жизнь насекомых»: пастиш «индивидуальных мифов»
- Гипертекстуальный роман В.Пелевина «Чапаев и Пустота»
- «Generation 'П'» и массовая культура конца XX века
Введение к работе
В диссертационном исследовании мы обратились к обширному художественному материалу текстов Виктора Пелевина, рассмотрели и проанализировали разные этапы творчества одного из наиболее ярких и читаемых писателей последнего десятилетия XX века. Имя Виктора Пелевина упоминается в учебных пособиях по новейшей русской литературе и энциклопедиях: «Русская проза второй половины 80-х - нач. 90-х г.г. XX века» Г.Нефагиной, «Русские писатели XX века: биографический словарь» под редакцией П.Николаева, «Русская постмодернистская литература» И.Скоропановой, «Первая десятка современной русской литературы» Б.Туха, «Современная русская литература» М.А.Черняк, «Современная русская литература» Н.Л.Лейдермана и М.Н.Липовецкого, «Новейшая русская литература 1987-1999» Н.Шром, «Эстетика постмодернизма» Н.Маньковской, «Русский литературный постмодернизм» В.Курицына. В целом лишь в самое последнее время начала формироваться тенденция основательного осмысления вклада Виктора Пелевина в современный литературный процесс. Появляются обзоры его творчества в исследованиях, посвященных современной русской литературе («Русский литературный постмодернизм» В.Курицына), и диссертации (И.Азеева. Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин. Ярославль, 1999; А.Дмитриев. Неомифологизм в структуре романов В.Пелевина. Астрахань, 2002). Но в основном работы, касающиеся творчества В.Пелевина, сводятся к критическим публикациям в периодике.
В каждом своем произведении Пелевин описывает воображаемую картину жизни: это мнимая прямая, проходящая через несколько
плоскостей и тем самым являющаяся их связующим звеном. Герои пелевинской прозы одновременно и находятся в каждой плоскости, и существуют лишь виртуально. Они в некоторой степени являются оптическим трюком, как в случае, когда перед нами два предмета - один вблизи, другой вдалеке: сфокусировав взгляд на ближнем предмете, мы видим дальний нерезко, размыто, и наоборот. И только тогда предмет становится четким и реальным, когда попадает в поле нашего зрения. Таким образом, если провести еще одну аналогию, пелевинские герои являются диапозитивами в проекторе; кадры либо проектируются на экран, либо, при его отсутствии, луч растворяется в темноте. Руководителем процесса в данном случае является читатель: как он повернет проектор, с какой стороны взглянет на экран, так и отпечатается изображение в его сознании. Вот как комментирует эту ситуацию критик А.Генис: «В героях Пелевина больше и от насекомых, и от людей. Собственно, между ними сообще нет разницы, насекомые и люди суть одно и то же. Кем их считать в каждом отдельном эпизоде, решает не автор, а читатель» (А.Генис. Поле чудес. С.112).
Основной темой пелевинского творчества можно считать буддистский тезис «мир — это только мои впечатления», и эти впечатления нередко не только навязаны, но и заменены; поэтому человеческая личность несвободна и зависима. Все произведения Пелевина отображают сочетания реальностей, миров, внешних оболочек, ситуаций их пересечения, жизнь «на стыке» или нечто запредельное: «меня не столько интересует формальный диагноз, сколько та внутренняя причина, по которой человек выпадает из своей нормальной социально-психической ниши. Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой <...> Одни люди оказываются в силах начать новую жизнь <...>, а другие так и остаются
выяснять несуществующие отношения с тенями угасшего мира»1. Еще одна из тем, которые разрабатывает Пелевин, - тема исторического рубежа России: перехода от советской власти к демократии. Хотя советская власть и не смогла изменить реальность, она видоизменила сознание людей, и именно такие люди, находящиеся в плену у собственного сознания, не понимающие, что их существование виртуально, поскольку обусловлено чужой волей, являются героями многих произведений писателя. Эта тема особенно ярко проявилась в романе «Омон Ра», а также в рассказах «Миттельшпиль», «Вести из Непала» и в повести «Принц Госплана». В целом же любое произведение Пелевина — это текст, вызывающий вопросы и работу сознания, это мысль, оставляющая самому читателю воспринимать меру ее серьезности. Такой текст не может переубедить, но он заряжает сомнением. Сомнением, направленным на привычную структуру личности, на ее внутренний ландшафт. Цель Пелевина - деконструкция внешнего мира, всех социальных норм и предрассудков, всех конкурирующих идеологий и религиозных догматов. И в этой отрицательной задаче он с постмодернизмом сходится полностью.
Рассказ, повествование - это не столько литературная форма или структура, сколько «эпистемологическая категория», «бессодержательная форма», налагаемая нашим восприятием на неоформленный, сырой поток реальности <...>, иными словами, мир доступен и открывается человеку лишь в виде историй, рассказов о нем» (И.П.Ильин, 1996, С.217). Повествование в такой же степени открывает и истолковывает мир, в какой скрывает и искажает его. В этом проявляется специфическая функция повествования как формы «повествовательного знания»: она служит для реализации «коллективного сознания», направленного на подавление исторически возникающих социальный противоречий.
1 В.Пелевин. Чапаев и Пустота // В.Пелевин. Чапаев и Пустота. Желтая стрела. М.: Вагриус, 2000,416 с, С.43-44.
Однако поскольку эта функция, как правило, не осознается, ее, вслед за Ф.Джеймсоном, можно назвать «политическим бессознательным». Метарассказы не исчезают бесследно, а продолжают влиять на людей, существуя при этом в «рассеянном, дисперсном виде», как всюду присутствующая, но невидимая «власть господствующей идеологии» (И.П.Ильин, 1996, С.217). «Политическое бессознательное» позднесоветской эпохи становится объектом внимания повествователя в романе Виктора Пелевина «Омон Ра». Меняющееся коллективное сознание постсоветского времени исследуется и в трех последующих романах писателя - «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», «Generation 'П'».
Первая глава диссертации посвящена исследованию ранних произведений В.Пелевина (романов «Омон Ра» и «Жизнь насекомых»). Исследуемые романы, созданные с привлечением советских мифов, наполненные образами, за которыми стоит метафизика советского общества, советской мифологии, не до конца реконструируются современным читателем. Вторая глава призвана осуществить подход к роману «Чапаев и Пустота» с точки зрения буддийского учения и обосновать гипертекстуальность произведения. Этот подход позволяет осветить вопрос о целостности текста, то есть по сути своей проблему взаимодействия текстов друг с другом и с читателем. Игра текста со смыслами дает возможность создать свой, личный текст из выявленных смыслов; происходит конструирование своего отношения благодаря деконструкции романа. В третьей главе рассматривается роман «Generation 'П'», в котором повествователя в первую очередь интересуют современные ему манипуляции с сознанием, манипуляции, доходящие до навязывания определенных мифологем. Этот интерес, присущий так или иначе всем текстам В.Пелевина, в данном случае вырастает в создание фабулы произведения.
Творчество Виктора Пелевина - «знаковое явление в современной
литературе» (П.Басинский, 1997, СП). Так считает П.Басинский, добавляя, что из «сегодняшних новейших» Пелевин в наибольшей степени имеет право претендовать на роль если не «властителя дум», «то все-таки литературного лидера для своей доли читательского пирога». Критик И.Роднянская назвала Пелевина «превосходным писателем» (И.Роднянская, 1996, С.212-216). М.Липовецкий ставит Пелевина в один ряд с авторами постмодернистской культурно-этетической ориентации: Д.Галковским, В.Шаровым, А.Слаповским, З.Гареевым, А.Королевым, специфику прозы которых, по мнению исследователя, «определяет артистизм». СКорнев идет дальше и отводит Пелевину «доселе вакантную» в русской литературе нишу Х.Л.Борхеса, Х.Кортасара, К.Кастанеды, отчасти Ф.Кафки и Г.Гессе: «Это доступная, увлекательная и предельно ясная философская проза с оттенком мистики и потусторонности, простая для восприятия и обладающая концентрированным содержанием» (СКорнев, 1997, С. 246). СКорнев находит для Пелевина место в современном литературном процессе и даже формирует под Пелевина особую «школу»: «Русский Классический Пострефлекторный Постмодернизм» (СКорнев, 1997, С.244-259). Исследователь громко заявляет, что «так, как пишет Пелевин, сейчас не пишет никто» (СКорнев, 1997, С.256). С безапеляционностью этого утверждения можно и не согласиться, но нельзя не обратить внимание на очевидные особенности пелевинской прозы, позволяющие говорить о ее яркой самобытности. О необходимости глубокого анализа этой прозы говорит и другое «громкое» заявление: Л.Рубинштейн пишет о претензии Пелевина «не на «хорошую», а на «новую» прозу, основанную на иных, внелитературных, технологиях» (Л.Рубинштейн, 1999, С. 57). Ему вторит Б.Дмитриев, обнаруживающий, что «на излете либеральных реформ появляется реальная литература о современности, странная и неоднозначная, как наша жизнь» (Б.Дмитриев, 1999, С.4).
Можно дальше цитировать полярные оценки, «выставленные»
Пелевину критиками, чтобы вывод об отсутствии единой точки зрения был более убедителен. Существует лишь одна определенность: интерес к прозе Пелевина. О популярности этого автора у массового читателя говорит не только тираж его книг. Романы и рассказы Пелевина переведены на многие европейские языки, а также корейский и японский. Пелевин — лауреат многих литературных премий: «Золотой шар» (1990 -повесть «Затворник и Шестипалый»), «Великое кольцо» (1990 -«Реконструктор»; 1991 - повесть «Принц Госплана»; 1993 - рассказ «Бубен верхнего мира»), Малая Букеровская премия (1992 - сборник рассказов «Синий фонарь»), «Бронзовая улитка» (1993 - роман «Омон Ра»), «Интерпресскона» (1993 - роман «Омон Ра» и рассказ «Принц Госплана»), «Странник» (1995 - эссе «Зомбификация»). В 1998 году Пелевин появился на страницах журнала «Нью-Иоркер», одного из самых авторитетных в мире литературы, в списке шести наиболее многообещающих писателей Европы. А.Генис писал, что Пелевин входит в мировую литературу «не как русский писатель, а как писатель просто — это лучшее, что может быть» (А.Генис, 1998, С. 10). В 1999 году о нем говорят уже как об «исполнителе некоей культурной роли» (Л.Рубинштейн, 1999, С.57). В 2001 году в составе группы популярных отечественных писателей (Т.Толстая, В.Сорокин, Б.Акунин) он участвует в литературных семинарах в Токио. В 2003 году его еще не опубликованный в России роман «Шлем ужаса» выдвигается на премию «Национальный бестселлер». В 2003 же году в издательстве «ЭКСМО» выходит его новая книга «Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда», сразу попадая в список бестселлеров.
Популярность не всегда может быть причиной и тем более обоснованием научного интереса. Пелевиным интересуется не только массовый, но и так называемый «элитарный» читатель. Столь разноплановая популярность говорит о востребованности явлений культуры подобного рода, предполагает серьезное научное изучение и,
следовательно, объяснение истоков такого явления с опорой на традиции, из которых оно вырастает. Артистическая легкость, с которой писатель в своих повествованиях любое событие делает поводом для игры, дает возможность предположить, что игровое восприятие мира и игровое же его отображение близки к художественной позиции Пелевина. В его книгах «нет героев, там одни действующие лица» («На провокационные вопросы не отвечаем», 1997, С. 10), как правило, реализующие метафору, положенную автором в основу текста. Характер игры у Пелевина соответствует модели игры в постмодернизме. Но игра, которая, казалось бы, не имеет в этой ситуации конкретного целеполагания, раздвигает постмодернистские рамки. Реальность, подвергшаяся сомнению и трансформации, вдруг дает о себе знать через нравственные категории.
Все это еще раз подчеркивает неоднозначность, неодноплановость творчества Виктора Пелевина. В связи с этим цель настоящей работы -рассмотреть романное творчество Виктора Пелевина в контексте позднего русского литературного постмодернизма. Задачи исследования:
1. Дать краткую характеристику основных закономерностей
развития русского литературного постмодернизма 90-х годов.
Рассмотреть творчество В.Пелевина 90-х годов в контексте русского литературного постмодернизма.
Выявить систему структурных элементов текста.
4. Раскрыть жанровую специфику романов В.Пелевина.
Говоря о писателе, воспользуемся словами Игоря Северянина:
«...Моя двусмысленная слава и недвусмысленный талант». Чего же, однако, больше в этом явлении русской литературы — «двусмысленной славы» или «недвусмысленного таланта»? И не в созвучии ли его творчества с нашей действительностью кроется причина успеха Виктора Пелевина?
«Омон Ра»: фантомная природа советской реальности
Первый роман писателя «Омон Ра» продолжил ряд постмодернистских текстов, среди которых можно назвать «Роммат» В.Пьецуха, «До и во время» В.Шарова, «Великий поход за освобождение Индии» В.Золотухи. Предметный мир этих произведений оказывается нетождественным изображаемому. Декабристы у В.Пьецуха одерживают победу, Жермена де Сталь у В.Шарова толкает Сталина на проведение репрессий, советское общество у В.Пелевина оказывается почти избежавшим индустриализации. Советская мифология и ее цели, механизмы, доведенные, как это свойственно поэтике Виктора Пелевина, до гротеска, в соответствии с художественными задачами конкретного текста - вот что становится одним из главных объектов внимания в романе, активным средством структурирования произведения. «Пелевин развивает миф по закону самого мифа. Следовательно, метод соцреализма «для работы с политическими мифами» подходит как адекватнейший» (А.Вяльцев, 1993, С. 10). «Омон Ра», по В.Губанову, в первую очередь -«непредсказуемый сюжет, глубокий смысл и оригинальность символики» (В.Губанов, 1999). Это структура, созданная с привлечением советских мифов, наполненная образами, за которыми стоит метафизика советского общества, советской мифологии, не до конца реконструируемая современным читателем. «Пелевин часто работает обманутыми ожиданиями», - пишет о его творчестве А.Немзер. Таков поп-культурный элемент поэтики, типичный для тривиальной литературы: неожиданный сюжетный ход, развязка, которой не предполагалось, сведение всего смысла повествования к последней фразе. «Омон Ра» наиболее характерен с этой точки зрения как поле применения данного приема. Вслед за А.Немзером соотнесем роман «Омон Ра» с повестью Ю.Алешковского «Маскировка» (1977), хотя критик и не высказывается на этот счет подробнее. Юз Алешковский создает гротескный, фантастический предметный мир своего текста - особенность, принципиально свойственная ему как автору. Старопорохов захолустнейший городишко с покосившимися домами, кривыми улочками и пьяными прохожими, но под землей - завод водородных бомб, под кладбищем - сцена подъемного Дворца съездов, пьяницы -«маскировщики», люди, чья профессия не только скрыть происходящее под ногами от американских спутников, но и показать принципиальную неспособность СССР производить нечто высокотехнологичное и наукоемкое. Население тотально участвует в мифотворчестве: «А народ понимает, змей, задачу партии и правительства, кует ядерный щит и меч, х.й кладет на качество пищи и что тресковое филе куда-то пропало» (Ю.Алешковский, 1999, С.231). В финале обнаруживается, что герой -пациент психиатрической больницы, доведенный до своего состояния «вредительством в вино-водочной промышленности, ... вопросом обмана, унижения и издевательства над человеком в сфере бытового обслуживания» (Ю.Алешковский, 1999, С.272). У Виктора Пелевина «за гнилым фасадом существования наших недостатков» - ничего, пустота, у Алешковского - «главное». Последний творил в описываемую в текстах эпоху, первый - постфактум. Пелевин отнюдь не высмеивает советскую космонавтику или быт, ибо они уже обрели свое место и оценку. Повествователь в «Омоне Ра» деконструирует советскую систему создания и модификации мифов, хотя сам относится к поколению, находившемуся под воздействием советской метафизики. Рассказчик, оставаясь все же остраненным по отношению к опыту автора, выдает это фразой: «...я больше времени проводил в пионерлагерях и группах продленного дня — кстати сказать, удивительную красоту последнего словосочетания я вижу только сейчас» [С.9]2. Русская литература последних десятилетий знает и иные способы применения мифов о советской истории и реалиях. Саша Соколов в «Палисандрии» (1985) структурирует мир сосуществования всех персонажей «советского космоса» от Каплан до Брежнева, наделяя привычные мифологемы либо способностью к реализации, либо демонстративным опровержением. «И вспомнилось детство, когда ... я коридорами власти прибегал к утешению вот таких же усатых и важных опекунов моих. Дядя ли Иосиф, Серго ли Орджоникидзе, Буденный ли - они никогда не отказывали мне в ласке. И сколь худо о них не писалось бы задним, давно загробным числом, я никогда не поверю в эту бессовестную, суесветную чушь» (С.Соколов, 1999, С.90). Саша Соколов создает хаотичный предметный мир, игровой и не претендующий на демонстрацию потенции советского мифа, на вскрытие его структуры через гиперболизацию возможностей. Протагонист романа Пелевина Омон Кривомазов осознает, что навязываемое представление о светлом будущем современного ему общества — миф. «Единственным пространством, где летали звездолеты коммунистического будущего ... было сознание советского человека, точно также, как столовая вокруг нас была тем космосом, куда жившие в прошлую смену запустили свои корабли, чтобы те бороздили простор времени над обеденными столами, когда самих создателей картонного флота уже не будет рядом» [С. 15]. Главное, что должно было отличать эти бутафорские аппараты - множество блестящей фольги, густо написанное «СССР», красные звезды, - и вот уже для ребенка само слово «звездолет» «связано с красными звездами на бортах советской космической техники» [С. 15].
Главный герой романа «Омон Ра», Омон Кривомазов, с детства мечтает о космосе и, пытаясь осуществить свою мечту, вместе с другом Митей поступает в летное училище имени А. Мересьева, где будущих пилотов учат не только полетам, но и «подвигам» - всецело и безотказно отдаваться воле родины. Сюжетная линия построена на взрослении Омона, познавании им окружающего мира; но на первый план выступает тоталитарная реальность, от давления которой главный герой по мере взросления пытается освободиться. В.Пелевин отнюдь не высмеивает советскую космонавтику и быт, ибо они уже обрели свое место и оценку. Повествователь романа деконструирует советскую систему создания и модификации мифов, хотя сам относится к поколению, находившемуся под воздействием советской метафизики. Государство в «Омоне Ра» - это колоссальная всепоглощающая конструкция, создающая миф о социалистических подвигах путем тотального обмана и мистификации, эксплуатирующая живых людей в качестве автоматики, где растворяется все личное, превращаясь в единицу всеобщего. Произведение поражает многообразием символов вездесущего режима. И действительно, детство главного героя окрашено космической тематикой: «Из своего детства я запомнил только то, что было связано... с мечтой о небе... Я жил недалеко от кинотеатра «Космос». Над нашим районом господствовала металлическая ракета, стоящая на сужающемся столбе титанового дыма, похожем на воткнутый в землю огромный ятаган...
«Жизнь насекомых»: пастиш «индивидуальных мифов»
В «Жизни насекомых», втором романе В.Пелевина, отражается еще более широкое поле, тезаурус современных мифов, в основном социальных и индивидуальных, то есть тех, которые составляют индивидуальную картину мира «объективной реальности».
В период создания романа писатель еще считался относящимся к направлению, призванному обновить фантастическую литературу. Оно стало называться «турбореализм», и то, что выходило из-под пера его адептов, напоминало некоторым критикам «сюрреальные в своей стерильности картины Дейнеки» (Д.Бавильский, 1993, С.7). Соответствующие тексты отличались тем, что реалистическое описание «объективно существующего мира» постоянно соседствовало с «одним-единственным фантастическим допущением». Помимо В. Пелевина, к этому течению в начале 90-х годов относили А. Лазарчука и А. Столярова, в конце 90-х - П. Крусанова. Позже В. Пелевин отошел от «турбореализма», но обративший на себя наше внимание роман был создан как раз на основе «одного-единственного фантастического допущения»: люди - это одновременно и насекомые. В зависимости от момента времени. «По отношению к людям насекомые играют двойную роль. Они меньше всего похожи на человека, но чаще других живут с ним. К тому же они близки нам своей многочисленностью», - так мотивирует выбор метафоры А. Генис в своей работе «Поле чудес» (А.Генис, Поле чудес, С.112).
Композиционно текст поделен на нумерованные и номинированные главки, включающие небольшие рассказы или части более продолжительных повествований, протягивающихся через весь роман. В основу названий глав, за небольшим исключением, легли клише, представляющие собой фразеологические обороты. Среди них выделяются общеупотребительные цитаты, крылатые выражения («Жить, чтобы жить», «Третий Рим», «Жизнь за царя»), фразеологические сочетания или словосочетания, близкие к ним («Русский лес», «Черный всадник», «Убийство насекомого», «Памяти Марка Аврелия»), фразеологизмы, подвергнутые авторской стилистической обработке («Полет над гнездом врага», «Три чувства молодой матери», «Стремление мотылька к огню»). Последние имеют отчетливо каламбурный характер. Оставшиеся главы именуются отдельными словами, но слова эти в своем многозначном символическом и метафорическом звучании также очень близки к фразеологизмам («Инициация», «Колодец», «Paradise», «Энтомопилог»), Особенно выделим среди их авторский неологизм «энтомопилог». Пелевин «уточняет» значение слова, конструирует удвоение смысла посредством удвоения звучания.
Заголовки главок создают определенный культурный контекст: в постмодернистской литературе этот прием встречается у А.Битова в романе «Пушкинский Дом». Полупародийные за счет рефлексии отсылки к русской классической литературе присутствуют у А.Битова в названиях глав, эпиграфах, в родословной героя, в перифразах классических мотивов: Раздел I озаглавлен «Отцы и дети», раздел II — «Герой нашего времени», в III разделе пародийность перерастает в откровенную травестию, что видно по названиям глав «Бедный всадник» и «Медные люди».
Пелевин в изобилии использует элементы повтора, рефренов, чередований, симметрии. И если говорить о структурном принципе построения романа, то следует говорить о структурообразующей системе повторов. Мы будем наблюдать использование повторов и на лингвистическом уровне, в приемах создания облика действующих лиц. Повторяющийся прием в создании системы образов - демонстрация двойного существования персонажей: в обличье человека и насекомого. Правила игры объявлены в первой главе, и далее от них автор не отступает. История о людях-комарах, которая может быть определена как экспозиция, служит не столько для того, чтобы изобразить положение действующих лиц и обстоятельств на момент начала действия, сколько для того, чтобы заявить правила игры. Мы видим окружающее то глазами человека, то зрительными органами насекомого. Чтобы добиться «естественной» двойственности этого мира автор предлагает нам двойное видение одних и тех же предметов: спичечный коробок оборачивается «длинной узкой палаткой, похожей на стоящий на боку спичечный коробок» [С. 171]; в тумане просвечивают «размытые зеленые полосы, похожие не то на огромные стебли трав, не то на деревья» [С. 172]. Два мира в романе так же размыты, как эти зеленые полосы. И полную сумятицу во впечатления вносит попытка «развести» эти два мира, беря на вооружение «нормальную логику» или «здравый смысл»: казалось бы, большими предметы должны быть в глазах насекомых, а маленькими в глазах людей. Нет ничего более трудного в романе, чем понять, чьими глазами смотрит автор в один и тот же момент времени на окружающие предметы. Более того, не происходит и разделение мира на настоящий и иллюзорный. У Пелевина есть два мира; граница между нами размыта, и к «размытой» зоне самое пристальное внимание писателя (многомирие, сосуществование множества реальностей — главный лейтмотив всего пелевинского творчества). А.Генис, обращая внимание на эту закономерность, объясняет ее так: «Проза Пелевина строится на неразличении настоящей и придуманной реальности... Всякая граница подчеркивает, а иногда и создает различия. При этом она не только разделяет, но и соединяет. Чем больше границ, тем больше и пограничных зон, где возникают условия для такого смежного существования, при котором не стираются, а утрируются черты и своей, и чужой культуры. Граница порождает особый тип связи, где различия, даже непримиримый антагонизм, служат скрепляющим материалом... Пелевин - поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты - одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах» (А.Генис, Поле чудес, С. 109).
Гипертекстуальный роман В.Пелевина «Чапаев и Пустота»
В середине 1990-х годов русский постмодернизм наполняется экзистенциальными проблемами. Оставаясь по форме постмодернистскими, произведения, написанные в этот период, не только констатируют утрату реальности, но пытаются найти ориентиры в образовавшейся пустоте. «Писатели используют все характерные для постмодернизма приемы: игру стереотипами массового сознания, архетипами мировой культуры, философскими концепциями; обращение к культурным кодам разных народов и эпох; фантастические и мистические аберрации действительности; неразличение «своего» и «чужого» в тексте. Но все они приобретают наполнение, позволяющее говорить об изменении постмодернизма» (Г.Л.Нефагина, 2003, С.295). Писателя занимает проблема соотношения вымысла и реальности, искусства и действительности, в конечном счете упирающаяся в проблему реальности вообще. Автор делает читателя свидетелем череды кризисов: сначала демонстрируется исчезновение «объективной реальности», затем растворяется и субъект познания — собственно личность, что оставляет нас наедине с пустотой. «Ее-то Пелевин и сделал фамилией героя своего дзен-буддийского боевика «Чапаев и Пустота». Буддизм в нем — не экзотическая система авторских взглядов, а неизбежный вывод из наблюдения над современностью. Однако изысканная прелесть этого романа не в «месседже», а в «медиуме». Заслуга автора в том, что путь от одной пустоты к другой он проложил по изъезженному пространству. Роман заиграл оттого, что содержание -буддийскую сутру — Пелевин опрокинул в форму чапаевского мифа» (А.Генис, Поле чудес, С. 122).
Система образов романа соотносится с системой культурных героев и трикстеров мифа: фигуры Чапаева и Петьки у В.Пелевина совмещают в себе черты нескольких мифологических персонажей, при том, что данные образы структурируются на основе современного мифа о них, созданного книгой Дм.Фурманова, одноименным фильмом, бесчисленными анекдотами, в которых Пелевин увидел дзеновские коаны, буддийские вопросы без ответов, вроде знаменитого — «как услышать хлопок одной ладони?»
Каждая из десяти глав романа написана на своем языке, отражающем тот или иной уровень реальности, в рамках которой автор проводит испытание своего героя. Стилистический метапсихоз, перевоплощение идеи в разные языковые формы не меняют ее сути. Серьезность темы только выигрывает от того, что разговор о высших истинах ведется в разных стилевых регистрах: роману, как произведению постмодернистскому, свойствен особый характер повествования. «Постмодернистский текст демонстрирует абсолютную неустойчивость, пренебрежение правилами и нормами языка. Текучесть, относительность текста проецируется на относительность мира» (Г.Л. Нефагина, 2003, С.259).
Пелевин пишет роман о пустоте, повествование о пути к сокровенной истине. Со времен ранних рассказов Пелевин проявляет стойкий интерес к этому жанру. Кем бы ни были его герои — цыплятами, насекомыми или космонавтами — они постепенно осознают иллюзорность «реальности» и устремляются навстречу подлинному бытию, символами которого выступают мир за окном инкубатора, «лиловое зарево над дальней горой» или «условная река абсолютной любви» (сокращенно «Урал»), в которую и погружаются в финале герои. В романе прослеживаются мотивы ранних произведений Пелевина: накокаиненная революционная Россия напоминает о «Хрустальном мире», название фирмы, возглавляемой одним из персонажей, - о крайней Фуле рассказов о третьем рейхе, многофигурная самопересекающаяся структура - о «Жизни насекомых». В эклектическом мире пелевинского романа место находится всем.
Пелевинская концепция пустоты как альтернативы «реальному миру» находит корни в буддийской мифологии. Религиозная школа буддизма абсолютизирует идею человека, достигшего нирваны, но не успокоившегося на этом и стремящегося помочь на этом поприще другим. Философская школа буддизма постулирует отсутствие объективной реальности как таковой (все — пустота). А так как Вселенная лишена реальности, следовательно, и познающий ее субъект также является пустотой. Что и постулирует Чапаев, герой романа Пелевина, уже сошедший в свою нирвану, но помогающий Петру в достижении этой цели. Происходящее с Пустотой «религиозное преображение» по терминологии дзен-буддизма - сатори, освобождение от привычно детерминированных представлений, от довлеющего над человеком мифа. Пустота сам называет стремление к нирване своей «целью в жизни», хотя пользуется при этом иной терминологией: «Уже много лет моя главная проблема - как избавиться от всех этих мыслей и чувств самому, оставив свой так называемый внутренний мир на какой-нибудь помойке» [С. 147] . Отказ от метафизики, умозрительности и приход к спокойному состоянию в первую очередь духа — уже это оказывается соотносимо с буддийскими представлениями о цели существования. У нескольких ключевых персонажей наличествуют черты, указывающие на ту или иную связь с Востоком: барон Юнгерн командует Особым Полком Тибетских Казаков [С. 230], сам Чапаев - Азиатской Конной Дивизией [С. 78], оба они, а также Анна, Урган Джамбон Тулку VII (эксплицитный издатель романа) — «обитатели» Внутренней Монголии. Но последняя оказывается местом не географическим, а скорее метафизическим, и с Азией ее роднит лишь восточная мифология, которая играет большую роль в структуре романа.
Пелевин пишет, «контаминируя последовательно крепкий реалистический зачин, элементы соцарта и модернистский абсурд» (П.Басинский), а затем подмешивает элементы фантасмагории. Читатель успевает настроиться на ясное, реалистическое повествование, но незаметно для себя соскальзывает в описание сновидения. Мировая литература накопила богатейший опыт описания сновидений, строящихся по особой логике, отличной от логики «реальной жизни». Литературная фантастика может подаваться весьма реалистично, как это делалось, например, М.Булгаковым в романе «Мастер и Маргарита», к которому мы уже неоднократно обращались. С другой стороны, проза, строящаяся по канонам сновидения, может и не включать в себя элементов фантастики: их нет, например, в романах Кафки, которые будто созданы для того, чтобы всесторонне продемонстрировать характерную логику видения. «Передо мной, скорей всего, был один из тех вралей-самородков, которые, не задумываясь, сочинят любую историю любой степени неправдоподобия, но уснастят ее таким количеством реальных деталей, что хоть на секунду заставят в нее поверить», - говорит Петр Пустота об одном из встретившихся ему призраков. Так же поступает и Пелевин: описания конкретны, четки, зримы и вещественны настолько, что приближены к кинематографу.
«Generation 'П'» и массовая культура конца XX века
«Generation IT» - роман, в котором внимание повествователя обращено в первую очередь на феномен современного массового сознания, в немалой степени, как показано Пелевиным, несвободного, автоматизированного, порабощенного навязанными извне мифологемами. В призме посмодернистской игры с симулякрами предстают российская действительность и реальность внутреннего бытия личности. Продолжая традицию предыдущих текстов В.Пелевина, «Generation П » рассказывает о манипуляции сознанием, результат которой должен доказать полное отсутствие этого сознания. Этот интерес, присущий так или иначе всем текстам В. Пелевина, в данном случае вырастает в создание фабулы произведения.
Роман был признан более других у В.Пелевина, независимо от воли автора, соскальзывающим в массовую литературу. «Слова прямо с клавиатуры компьютера шли на печатный станок - настолько незаметен зазор между реальностью письма и реальностью чтения» (П.Басинский, 1999, СП). Однако правомерно допустить, что многое в полемике вокруг Виктора Пелевина как писателя может быть сведено к дихотомии «высокого» и «низкого» постмодернизма. В.Курицын иллюстрирует ее в своей работе «Русский литературный постмодернизм» следующими примерами. «Имя розы» - это как бы «постмодерн сверху»: интеллектуал пишет бестселлер для миллионов». Литературовед утверждает, что популярностью пользуется и так называемый «постмодерн снизу», который «имеет место» в том случае, когда «бульварный писатель сочиняет массовый роман, а так как публика уже успела привыкнуть к постмодернистским коктейлям и не будет себя уважать, если останется без элитарно маркированной пищи, автор вставляет «интеллектуальный» слой» (В.Курицын, 1998).
В.Пелевин создает трактовку расцветки «символического зонтика 90-х» (Л.К.Салиева, 2002, С.75), действительно «пишет памфлет на информационное общество», но не руководствуется лишь тем, «что у него накипело» (И.Роднянская, 1999, С.207), стараясь использовать максимально большее количество средств своей поэтики с тем, чтобы привлечь своего столь разностороннего «эксплицитного потребителя». Миф об информационном обществе и его очевидном неблагополучии и послужил толчком к созданию романа. Оказавшись же подвержено влиянию «чужих» мифологем, сознание повествователя все же вычленяет мифемы, свойственные поп-культуре вообще и своему имплицитному потребителю в частности. По мнению большинства критиков, рецензировавших роман «Generation П », В.Пелевин и эксплуатировал существующий у данного эксплицитного читателя миф для «раскрутки романа по всем правилам PR»: «точка зрения, согласно которой вся нынешняя жизнь - нелицеприятный морок, весьма популярна» (А.Архангельский, 1999, С.4). Посвященный технологии public relations, роман неожиданно столь удачно создает миф о себе, что звучат следующие полусерьезные заявления: « ... сперва было написано «Generation П », потом состоялись Большие Выборы. ... наша серьезная литература преображает [жизнь]» (Л.Пирогов, 2000, С. 10). Уместно привести высказывание Н.Ивановой относительно последнего по времени романа В.Пелевина «Числа» из книги «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда» (2003): «[Роман] появился в печати роман накануне дела ЮКОСа. Пелевин, конечно, не пророк, но, определенно, грядущие изменения, политические тенденции и общественные сломы чувствует удивительно» (Иванова Н., 2004, С. 181)
С.Корнев приписывает писателю стремление в первую очередь разрушить комплекс базовых дихотомий, свойственных сознанию современного интеллигента. «В мире пелевинских текстов подвергаются сомнению не просто отдельные штампы и стереотипы нынешнего интеллигентского сознания, но сами базовые бинарные оппозиции, на которых оно держится, которые составляют его фундамент» (С.Корнев, 1999).
Согласно пелевинской концепции мира окружающая нас реальность суть комплекс не являющихся единственно достоверными конструкций, внутри которых и существует человек, лишенный возможности «прозреть» изначальную действительность. Каждая такая конструкция существует до тех пор, пока в нее кто-то верит, пока она влиятельна. Предоставленная концепция мира присутствует во всех романах В.Пелевина - «Омон Ра», «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», «Generation П ». Более того, в романе «Омон Ра» повествователь также занимается деконструкцией механизма создания мифологии: «Омон Ра» и «Generation П » - «та же тема виртуализации действительности» (А.Гаврилов, 1999, С.1). Но в первом романе повествователь пользуется метафизикой советского мифа, а в последнем не чувствует никакой «метафизики» в современной мифологии, и ему приходится наделить ее трансцендентностью в первую очередь и фантастичностью генезиса во вторую. Как утверждает писатель: «Мы живем во время, когда «имиджи», отражения ... отрываются от оригиналов и живут самостоятельной жизнью ... . То есть субстанцией такого символа является ничто, пустота ... Из подобных калейдоскопических конструкций и строится картина мира современного человека» (Б.Войцеховский, 1999, С. 12). Все вокруг нас - пустота, что было осознано Петром Пустотой, героем романа «Чапаев и Пустота»; в ней существует еще более «пустая» пустота -«картина мира современного человека», - постулирует повествователь романа «Generation П ».
При создании системы образов В.Пелевин, по словам А.Гениса, использует «общеизвестных фольклорных персонажей»: в романе «Чапаев и Пустота» это были Василий Иванович и Петька, в «Generation П » эксплуатируется миф о «новом русском». В.Пелевин комментирует выбор образа «начальника всей реальности»: «Меня интересует фольклорный тип, клонирующий себя в реальной жизни, а не настоящие богачи, о которых я мало что знаю» (Эксперт, 1999, №11, С.59).
