Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Личность в аспекте художественного познания 12
1.1. Художественное познание в проблемном пространстве науки о русской литературе: тенденции развития категориального аппарата 12
1.2. Проблема образной концептуализации личности 47
Глава 2. Роль образных систем в концепции личности в прозе Вацлава Михальского 76
2.1. Особенности образной концептуализации личности 76
2.2. Противоречие в художественной концепции личности В.В. Михальского 108
Заключение 154
Библиографический список 160
- Художественное познание в проблемном пространстве науки о русской литературе: тенденции развития категориального аппарата
- Проблема образной концептуализации личности
- Особенности образной концептуализации личности
- Противоречие в художественной концепции личности В.В. Михальского
Введение к работе
Актуальность исследования концепции личности в современной науке о русской литературе, во-первых, обусловлена необходимостью углубления понимания великой миссии художественного познания. Во-вторых, проблематика концепции личности связана с поиском духовных основ русского бытия на материале творчества В. Михальского, одного из ведущих прозаиков современности, произведения которого еще не стали предметом серьезного научного изучения. В этом контексте концептуально единство двух аспектов прозы писателя. Первый - его аналитические суждения, нацеливающие на актуальную гносеологическую, общефилологическую, историко-литературную миссию — познать значимость православия и роль России в мире (Октябрь. 2001. № 5. С.50-52). Второй аспект - соотнесенность этих суждений с образными системами.
Цель диссертации - обосновать художественную концепцию личности как форму эстетического познания в творчестве В. Михальского в единстве с плодотворными процессами развития русской литературы.
Две основные задачи, вытекающие из указанной цели, состоят в конкретизации роли художественного познания на избранном материале и в раскрытии специфики концепции личности у В. Михальского.
Методология исследования носит комплексный характер. Исходным является аналитико-концептуальный приоритет, органический для пластики прозы Михальского, что точно осмыслено в первой многоплановой работе о нем: "Михальский ...не воссоздает эпоху, а анализирует её" (Бондаренко, 1981, 217). Определяющим служит единство совместимых принципов: системности и этико-эстетической доминантности - с опорой на опыт армавирской литературоведческой школы (см., например: Гапон, 2005). В эстетическом анализе, как отмечал К.Г. Шаззо, у ее представителей принципиально неразрывное единство образной специфики и ценностных характеристик. Причем последние определяются в наиболее адекватной для осмысления
объекта православной парадигме познания. (Таковы эпизоды, связанные с Пасхой в повести "Холостая жизнь" и анализируемые во второй главе диссертации). Методы и приемы исследования определены методологией; в их системе ведущим является контекстологический анализ (в традициях М.М. Бахтина, Вл.Г. Бондаренко, В.В. Кожинова, В.Т. Сосновского).
Объектом служит творчество прозаика как целостная система. В качестве материала привлечены тексты В. Михальского. В исследовании привлекаются также литературоведческие и критические работы, связанные с осмыслением концепции личности и творчества этого писателя.
Предмет исследования дефинирован согласно признанному определению художественной концепции как образной интерпретации жизни, ее проблем в произведениях искусства, в творчестве художника в целом.
Научная новизна результатов - это в первую очередь выявление ранее не детерминированных категориальных связей, прежде всего между православными тенденциями в образе мира и индивидуальностью персонажей. Обосновано представление о "самоконцептуализации" в связи с ролью образа автора в художественной концепции личности. Впервые с единых позиций проанализированы образные системы прозы В. Михальского.
Теоретическая значимость исследования состоит в определенном углублении таких категорий, как концепция личности, образ автора, концептуальная деталь и ряда других. Выполнена теоретизация образов, раскрывающих личность. Они соотнесены с основными тенденциями, характерными для новейшего периода развития отечественной прозы.
Практическая значимость работы определяется ее востребованностью в системе акциональных условий. Основной аспект практической ценности - дидактический. Результаты применимы при раскрытии соответствующих тем в вузовских и школьных курсах истории русской литературы. Существен также аспект межпредметных связей: материалы второй главы могут использоваться при усвоении дисциплин теоретико-литературных и
лингвистических циклов. Практическая ценность не ограничивается учебными условиями: ряд положений может служить разработке интегративного словаря языка отечественных писателей.
Основные положения, выносимые на защиту:
Художественная концепция личности как форма познания обладает особыми признаками. Наиболее существенны в этом плане для науки о русской литературе три взаимосвязанных характеристики: тесная связь с общенаучными концепциями личности; специфическая системность, проявляющаяся, в частности, в опоре на категории концепта и образа; объяснительная неповторимость.
Концептуализация личности двояко характеризуется в плане требований цельности анализа. С одной стороны, для традиций русской литературы показательно единство концепции личности со смежными, сопряженными сторонами художественного целого. В то же время, с другой стороны, рассматриваемая концепция - достаточно самостоятельный объект исследований в науке о русской литературе. Ее объектная определенность проявляется разносторонне. В том числе - несколько парадоксально: концепция личности не замкнута в образах-персонажах, для неё оказываются существенны образы-пейзажи и некоторые другие.
Для раскрытия личности в исследуемых образных системах характерны такие особенности, как концептуальная динамика, значимость условных форм, амбивалентность. Эти особенности сочетаются с пластической простотой и не приводят у В. Михальского к переусложненности, к постмодернистским тенденциям - при определенной тематической соотносительности с ними.
4.Противоречия в художественной концепции личности у В. Михальского определяются двумя особенностями. Во-первых, преимущественной направленностью на разные стадии развития характера персонажа. Во-вторых, в персонажах, несущих негативные начала.
Апробация результатов исследования заключается в представлении докладов на симпозиумы и конференции, в том числе всероссийские (Концепт и смысл (Пятигорский государственный лингвистический университет, 2005); Когнитивность художественного образа (Ростовский государственный педагогический университет, 2006)) и международные (Наследие В.В. Кожи-нова и актуальные проблемы критики, литературоведения, истории, философии в изменяющейся России (Армавирский государственный педагогический университет, 2006)).
Структура работы. Диссертация, в соответствии с квалификационными параметрами и решаемыми задачами, состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка.
Творчеству Михальского посвящены преимущественно емкие, неразвернутые частно-проблемные исследования, в которых ставятся вопросы, актуальные для науки о русской литературы. Следует отметить две существенные особенности этих работ: специфически-сущностную и общепроблемную.
Достаточно своеобразна, специфически-сущностна такая черта работ о творчестве Михальского, как относительно четкий, определенный круг решаемых вопросов, сложившийся устойчиво за длительный четвертьвековой период, охватывающий при этом эпоху принципиальных социально-когнитивных перемен. Этот факт свидетельствует о концептуальности исследуемого объекта. В центре внимания специалистов, при весьма различных подходах, два проблемных круга. А именно - /1/личностный выбор (тем более что и сам автор соглашается с его эстетической значимостью: Михаль-ский 1989) и /2/своеобразная образная преемственность в его творчестве- см. о связи между почти хрестоматийной «Весной в Карфагене» и только недавно представляемой книгой «Для радости нужны двое» (У нас // HT-Exlibris 2006, 3).
Другая особенность работ о прозе Михальского носит общепроблемный характер; это многообразие характеристик, вплоть до противоречиво-
сти. (Такая констатация почти хрестоматийна для исследований творчества многих авторов, включая современников). Показательна, например, характеристика одного и того же произведения - повести «Холостая жизнь» -в принципиальном плане художественной достоверности-недостоверности: как несущего «следы недостоверности» (крайне поверхностный анализ: Владимирова 1982, 166) и как принципиально «достоверного» (одно из самых зорких обобщений: Пикач 1982, 185).
Характер проявления отмеченных особенностей побуждает - с учетом решаемых нами задач - выделить три основных направления исследований творчества Михальского, условно именуемые образно-проблемное, образно-формальное, интегративное. Во всех преобладает положительная оценка его творчества.
К первому, образно-проблемному направлению исследований прозы Михальского относятся работы, соединяющие общую характеристику образных систем с акцентированием «внелитературных» проблем. Нередко последнее переходит в социологическую плоскость. Однако даже при конъюнктурном подходе некоторых критиков, литературоведов пластичный объект почти не позволяет «испортить» филологическую аналитику. Примечательна статья, в которой на первое место ставится «точная социальная диагностика» и Михальский определяется как непревзойденный «диагност» (Чу-принин 1982, 252): уникальность объекта приводит специалиста, вообще достаточно ангажированного, к объективным, научно небезынтересным характеристикам, обобщающим холостую жизнь как пустую и т.п.
Впрочем, С.Чупринин «наверстывает своё», органически для себя смещаясь во вненаучную сферу и утверждая сентиментальное начало как определяющее для Михальского (конечно, из добрых побуждений...). При этом анализ конкретного материала практически отсутствует. К сожалению, новомирскому автору избыток эрудиции помешал учесть предельно точную дефиницию А.Рёскина: «Сентиментальность - это холодность, любующаяся своей растроганностью».
Впрочем, позитивный смысл такой негативной познавательной ситуации, созданной Чуприниным, также налицо: он определился тем, что полемически побудил к принципиально иной аналитике истинно эрудированного специалиста, вскрывшего истинное место «сентиментальности» в исследуемом объекте (что рассматривается далее, в связи с третьим направлением исследований прозы Михальского).
В связи с проблемностью нельзя не отметить и единственное развернутую отрицательную оценку произведения Михалького, известную в литературоведении и критике («Холостая жизнь»). Критик в «отклике» с многозначительным заглавием «Замысел и воплощение» (Владимирова 1982) упрекает писателя в недостоверности (отмеченной выше), неточности, приблизительности мотивировок. Однако сами упреки выглядят, по меньшей мере, неточно, поскольку нераздельны с ... положительными оценками. См.: «Герой тяготится своим одиночеством, завидует чеховскому Гурову. Он сам себя считает неспособным на серьезное чувство. Впрочем, уже одна эта зависть говорит в его пользу (выделено нами. — В.Д.)...Тоска по высокому чувству, призрак несбывшейся, иной судьбы, которые сумел воссоздать автор, обещали куда более объективное и разностороннее художественное исследование».
Таким образом, у Михальского отмечены воссозданные оригинальные мотивы, внутреннее богатство образа, например рефлексия,- и этому сопутствуют утверждения о неосновательности и замысла, и воплощения. То есть в суждениях критика нарушена логика (поиск причин этого не входит в нашу задачу). Из тонких чувств, говорящих в пользу героя, из призрака судьбы» можно было вывести как раз эстетические достоинства...По меньшей мере, автора судят по совершено чуждым ему художественным законам. (В «чеховском контексте» невозможно не вспомнить по аналогии, что и гения русской прозы и драматургии свыше ста лет назад упрекали в тех чертах, включая «приблизительность.., недостоверность чувств», какие ассоциируются с его сложными, в том числе отрицательными героями; как позднее за-
кономерно констатировали чеховеды, в частности, А.И.Ревякин, писателя в том, что «Вишневый сад» - -это не «Эдип в Колоне»).
Пожалуй, именно такая парадоксальная неосновательность закономерна и «целесообразна» как штрих, лишний раз акцентирующий общую художественную мотивированность в мире Михальского.
Подытоживая результаты первого направления исследований объекта, подчеркнем одну показательную черту аналитике: специалисты отмечают оригинальность, даже уникальность художественного решения проблем Ми-хальским.
Второе направление исследований прозы Михальского, условно именуемое образно-формальным, во многом контрастно первому. Специалисты, очевидно, избегая вышеотмеченных крайностей, стремятся полностью игнорировать социальные и даже нравственные аспекты творчества прозаика -словно те начисто отсутствуют. В таких размышлениях констатируется дар воображения, формальная одухотворенность (Катаев 1986, 241 и др.-см. особенно: «слово — не только обозначение предмета, но также его душа»); обобщается равновесие повествовательных и изобразительных фрагментов; систематизируется жанровое своеобразие.
И в данных трудах, однако, образная неповторимость личности также - порой вопреки априорной установке - влечет исследователя к познанию познания; и тогда достаточно емко, мотивированно выявляется концептуаль-ность: «один человеческий тип...дорог автору...натура, настроенная на волну прекрасного» (Гейдеко 1978, 221-222). Подтверждение этой генерализации святым и земным образом Николая Рубцова в глубоко специфичном контексте (рассказ «Орфей») придает обобщениям Гейдеко должную объяснительную силу.
Третье направление исследований творчества Михальского, интегра-тивное, может быть определено как плодотворное соединение наиболее продуктивных начал из двух вышеназванных, как естественная реакция на них. Для этого направления репрезентативны совместимые обобщения двух ана-
литиков: собрата по перу блестящего мастера и стиха, безвременно ушедшего В.Субботина (конгениальность, созвучие настроениям Михальского очевидно в его хрестоматийной миниатюре: «Окоп копаю...может быть, могилу») и столь же блестящего, энциклопедичного профессионала-просветителя В.Бондаренко, чьи суждения уже третье десятилетие раскрывают и освещают высокую значимость творчества ряда авторов, включая Михальского.
Для этих работ показательны многомерность и прогностичность. Так, Субботиным (1979, 285) цельно раскрыто внутреннее своеобразие прозы (на примере «Печки» и ряда иных ранних произведений): «повествование движется только сюжетом лирической мыслим». В этой системе объяснима замечательная слитность речи рассказчика и речи автора. Цельный анализ творческого мира и концептуальности первых миниатюр, новелл приводит Субботина к обоснованному прогнозу: для автора закономерен переход к крупным, романным формам. Этот прогноз, подтвержденный эволюцией творчества Михальского, свидетельствует о плодотворности интегративного анализа объекта.
Не менее принципиальны другие достижения интегративного подхода, явленные в исследованиях В.Бондаренко. Наиболее значима цельная характеристика сущностного и внешнего.
Она проявилась в категоризации всех значимых аспектов творчества, включая концепцию личности. Так, сентиментальность (которую признал у себя сам прозаик) получает не поверхностную оценку, противоречащую общему состоянию научного знания, в т.ч. филологического (как у С.Чупринина), а сущностную. Емко представлена позиция (и, по нашему мнению, концепция концепции) энциклопедиста-просветителя в следующем давнем, прозорливом суждении: «Проза В.Михальского через внешнесенти-ментальную оболочку прорывается к жизни... к типам и характерам наших современников» (1981, 217 и след.). Обобщение соотнесено со столь же емким и притом развернутым анализом конкретного материала. Это играет не
последнюю роль в том, что высоконцептуальное суждение оказалось адекватно объекту, в отличие от полярного утверждения Чупринина.
В приведенной познавательной ситуации значимо, что проза Михаль-ского становится своеобразным лакмусом, объектным измерителем для тра-диций и тенденций филологического познания: она выявляет научную неосновательность одних подходов и благоприятствует убедительности других.
В целом три направления исследований творчества Михальского относительно совместимы. Особенное в его прозе привлекает большее внимание, нежели общее. Причем не показателен, ввиду крайней пестроты, состав имен, в ряд с которыми ставят прозаика (от Е.Носова и Н.Рубцова -до Ю.Трифонова и Г.Миллера!). В данном случае эта пестрота, скорее, отрадна. .. И, как одна из закономерных перспектив, определяется поиск его места в литературном процессе - в русле следующего сущностного диалога: «Вот В.Михальский вроде бы не остался в стороне от всеобщей литературной моды, не так ли? Нет, не так» (Абрамов 1978, 191). Соотнесенность его творчества с динамикой концепций личности и образных систем русской литературы заслуживает отдельного исследования.
Художественное познание в проблемном пространстве науки о русской литературе: тенденции развития категориального аппарата
Выполнение поставленных задач требует систематизировать предпосылки, направления анализа и мотивировать обращения именно к такой форме теоретизации, как художественная концепция, а также соотнести ее с другими в познавательной системе.
Осмысление объекта в рамках художественной концепции личности закономерно, причем его детерминируют две основных взаимосвязанных предпосылки: своеобразие эмпирического пространства и объяснительная сила художественной концепции.
Проиллюстрируем первую предпосылку. Для прозы В.Михальского органична высокая сложность раскрытия личности, причем в предельно простой художественной форме. Например:
«Адам, взглянув на лампу /символ любви Лизы, дочери Адама, и Николая - В.Д./, вдруг, подумал о том, что Николай ... не полез бы за нею по обмерзлому карнизу.
- Не полез, - угрюмо сказал он вслух, - не полез бы, сдрейфил! «Нет, неправда, он не из трусливых, - подумалось следом, - но не полез бы, не дано ему этого...» («17 левых сапог» - этот роман справедливо оценивают как программный для прозаика).
В сжатом эпизоде духовное богатство главного героя, Адама (с риском для жизни добывшего предмет, бесценный для его дочери Лизы), явлено емко, пластично, достоверно. И при этом - крайне многомерно.
Многомерности служит образ спора с самим собой, представленный в элементарной триаде: внутренняя речь - мысль вслух - вновь внутренняя речь. Внутренняя мотивация поступков обогащается - и открывается различие между духовной пустотой Николая и содержательностью Адама. Это различие более существенно, чем трусость-смелость, поскольку оно для этих, тоже весьма глубоких проявлений личности выступает как причина, еще более глубокая. Через оценку другого (зятя) на глазах читателя явлено углубление самопознания, а в развитии эпизода выражено и взаимопознание личностей.
Требования целостности, поиск ценностной мотивации и побуждают с необходимостью объяснять подобные знаковые звенья эмпирического пространства в рамках художественной концепции. Такой подход поддерживается и с несколько неожиданной стороны - установкой обобщать единство простоты и сложности, которое концептуально осмысливается, например, в притчевых элементах (Кушнарева 2006, 59) - там, где это органично, включая ряд текстов Михальского.
Обратимся ко второй предпосылке анализа - оговорим отличительные признаки концепции, определяющие ее высокую объяснительную силу. Опорным служит следующее достаточно строгое общегносеологическое истолкование: «концепция - это система взглядов и идей, обозначающих смысловое поле и указывающая ориентиры познания» (Кульневич, Бондаревская 2005,11). В соотнесении с иными формами теоретизации её отличает целостность: «Обычно с помощью понятия целостности характеризуют отношения элементов некоторой совокупности (или элементов, входящих в структуру отдельного объекта), а также те связи, которые объединяют эти элементы и приводят к появлению у совокупности новых (интегративных) свойств и закономерностей, не присущих элементам в их разобщенности» (Цехмистро 1987,5-6, выделено автором). Там же отмечается органическая связь между целостностью и личностным началом, характерная именно для концепции (31): «для концепции важно участие наблюдателя.., которое позволяет раскрыть скрытые параметры целостности». Появление наблюдателя в той или иной образной подсистеме у В.Михальского избирательно: оно сопутствует наиболее глубинному, концептуальному раскрытию личности, соотнесенному с органикой целого, включая исподволь нарастающий трагизм образного бытия, парадоксы сюжета и т.п.: «И никто почему-то не хотел замечать, что Георгий по-настоящему хороший работник... держит слово, умеет взять на себя ответственность. Говоря языком футбола, Георгий видел в игре всё поле, а не только мяч у себя под ногами. Но всё это почему-то никто не брал за причину его стремительного продвижения вверх по служебной лестнице. Наверное, так было удобнее людям — такое толкование оправдывало их собственную немочь, разгильдяйство... Однако нельзя сказать, что все были слепы или предвзяты по отношению к Георгию, - некоторые видели в нем незаурядного работника, лидера» («Тайные милости»).
В теории познания акцентируют соотнесенность художественной концепции и научной картины мира (Кузнецова 1984,119). Причем она не просто заявлена абстрактно, но подтверждается исследовательской практикой - например, принципиальной общностью (даже не близостью) метафор как образов познания (Петров 1985, 196). Структура личности в принципе может познаваться художественно - таково мнение науковедов, психологов (Ананьев 2000, 219 и др.). Современные трактовки подчеркивают при этом высокую значимость ценностей. Так, определяя единство философии и искусства, исследователи выявляют «личностный характер содержания» познания (Белов 2003,61), проявляющийся в ценностных предустановках субъекта. Столь же объяснима на современном этапе развития науки о русской литературе и определенная избирательность (порой вплоть до разнобоя). Внимание к указанным аспектам фрагментарно; рассматривая концепцию на материале творчества одного автора - полностью игнорируют порой соотносительный исследовательский опыт. Именно принцип целостности позволяет исключить познавательные разочарования, упредить опасности обесценивания понятия «концепция», ср. предостережения Бахтина: «...когда в XX веке наступает какой-то своеобразный ренессанс магически-метафизического истолкования художественного слова, когда искусство становится чуть ли не средством мистического «познания» в различных символистических учениях и «философиях имени», остается только развести руками...» (2000, 500). Впрочем, такая трактовка совместима у него с внешне противоположной, что для Бахтина характерно - и требует не только критической констатации, но и аналитической, позитивной интеграции.
Эти особенности переживаемого этапа концептуального познания личности в науке о русской литературе и акцентируют острую необходимость цельного анализа, и заостряют внимание на его первых позитивных результатах.
Цельности познания сообразен учет целостности контрастных и при этом неразделимых качеств. Высока значимость качества творца (Павлов 2003, 20 и далее), которое обретает истинный смысл только в системе, в мире служения Богу и Родине. Тяга персонажей к просветлению, к православным таинствам открывает в личности различные, взаимонеобходимые грани: сокровенную сущность, надежду на нравственное укрепление и спасение, поиски истины. Благодаря этому объективируются художественные системные связи. См. эпизод, в котором святая суть духовного бытия, преодолевающего физическую кончину истинно русского человека, явлена образной неповторимостью и сердечно пронзительной системностью: «Похоронили Алексея Зыкова в ограде Ивана Дмитриевича. Когда вырос могильный холмик, Мария Ивановна, истово крестясь и всхлипывая, развязала сверток в белом платочке. Это была тарелка кутьи...- Помяни раба божьего Алексея! -Старуха по очереди обносила мальчишек. Все они, даже Толян, громко плакали и, не вытирая слез, вытягивали шеи навстречу ложке» («17 левых сапог»).
Проблема образной концептуализации личности
В настоящем подразделе проблемность раскрывается в единстве характеристик, вытекающих из ранее обоснованных обобщений. Это связь между духовным и текстологическим аспектами; концептуальный характер номинаций, раскрывающих личность (в этом ракурсе особо показательны сравнения); жанровые и макрожанровые характеристики.
Для образной концептуализации существенны как общелитературные тенденции, так и специфика определенного периода развития. Творчество Михальского как художника, критика, аналитика определяется в противостоянии негативным тенденциям. Причем его публицистика, литературно-критические заметки свидетельствуют о взаимосвязи между художественной образностью его текстов и эстетическими принципами.
Характерный текст - его беседа 2001 года (записанная И.Николаевой) «Мартовские иды Нового града». Центральная концептуальная установка -раскрыть, «сколько дала Россия миру» - закономерно ведет собеседников к анализу литературного процесса, включая объяснение безотрадного явления -усреднение, подчас резкое снижение критериев художественности. Оговорим сложившуюся ситуацию, значимую для художественной концепции.
Следует отметить, что в течение последних десятилетий в нашей стране сформировалась так называемая «рыночная литература» - массив текстов, не претендующих на высококачественный эстетический анализ действительности, но живо откликающихся на «запросы» читающей публики (см.: Дубин 2001). Во-первых, произошел процесс формирования «чтения для среднего класса», специфика которого заключается в узнаваемой фабуле, легкости в декодировании идей и образов. Во-вторых, состоялось очевидное расслоение современной литературы на мейнстрим (массовую литературу) и элитарную. Влияние второй группы на общество заметно снижается. В-третьих, литературный текст утрачивает свою эстетическую самобытность. Массовая литература не претендует на оригинальность: скрытая цитатность, ремейковость-вот признаки «средней литературы для среднего класса».
Массовизация сознания рождает массовидного автора: появляется автор-профессионал, откровенно работающий на рынок.
Аргументированная и взвешенная литературная критика сегодня все больше вытесняется из популярных и наиболее тиражных СМИ и уходит в специализированные литературные издания. С этим взаимосвязана еще одна особенность, на которую откликнулся Михальский в упоминавшем интервью- одном из недавних. Определим эту особенность как затягивание литературы в сеть, во всемирную паутину. Она вобрала в себя фактически все традиционные литературно-художественные издания. Кроме того, основная часть современных писателей, критиков и поэтов открыли собственные виртуальные страницы, на которых периодически появляются их новые тексты. Тенденция эта, появившаяся в середине 1990-х г.г., имеет серьезную экономическую причину: сократилось количество «толстых» литературно-художественных изданий, уменьшилось количество их сотрудников. Сеть стала для литературы, оказавшейся в тот момент в затруднительном положении, альтернативным способом существования.
Этой особенности сопутствует активизация гипертекста. Наиболее активная фаза литературного творчества, построенного на гипертексте и использующего его в качестве главного смыслообразующего приема, приходится на рубеж XX-XXI века. В художественном гипертексте смысл каждого из создаваемых автором отрывков зависит от того, что было написано ранее. Он может только оттолкнуться от уже созданного и добавить к нему новую «тропинку» (или несколько «тропинок»). И каждая из них будет зависима от предыдущих. Каждая сюжетная линия художественного гипертекста должна прикрепляться к существующему тексту в соответствии с законами художественной логики. Художественное гипертекстовое произведение всегда будет замкнуто на себя - вне зависимости от объема и количества ссылок, наполняющих текст. С отмеченными процессами сопряжены изменения, произошедшие в литературно-художественной критике России постсоветского периода. Огромный массив постоянно меняющейся информации, в том числе и эстетической, сегодня привел к тому, что в литературно-критических выступлениях на первый план выходят анонсовая и новостная составляющие.
Критика мельчает: занимаясь оперативной фиксацией текущих литературных событий, она не размышляет над историко-культурным контекстом развития страны. Рецензии и статьи пишутся так, словно для актуальных событий современности не существует никаких предпосылок. Критика перестает оказывать адекватное воздействие на аудиторию. Критика рассматривает себя в качестве самоценного художественно-эстетического феномена культуры, к сожалению, не объясняя и не изучая, по сути, смыслового содержания современной литературы.
Одним из необходимых в этой ситуации способов исследования становится органичная интеграция духовно-имманентного и текстологического аспектов. Она позволяет обосновать концептуальную значимость фрагментов, которые являют связь между сущностью, динамикой личностей и их речевыми характеристиками, доступными систематике. Например: «-Почему ты истязаешь ребенка из-за глупой оплошности. Прекрати! По всему было видно, что Надежда перепугалась не на шутку. -Жора!- вдруг бросилась она к мужу. - Прости! После ужина вся семья чинно смотрела мультфильмы. Дети хохотали и повизгивали от удовольствия, а родители натянуто улыбались.(...) -Чай будем пить? - спросила Надежда, когда кончились мультфильмы. -С удовольствием! - нарочито бодро отвечал Георгий. -А я с вареньем! - сказала Лялька. И все искренне рассмеялись».
Особенности образной концептуализации личности
Заслуживают внимания, в связи с выполненными в первой главе обобщениями, индивидуально-творческие особенности концепции личности. Их анализ опирается на феноменологическое двуединство: на актуальное общенаучное представление о личности и на соответствующий категориальный аппарат науки о русской литературе. При этом конкретизируются положения, обоснованные ранее (в том числе характеристика сравнений и метафор, жанров и макрожанров, выполненная в подразделе 1.2).
Подчеркнем, что названное двуединство достаточно проявило свою объяснительную силу и в трудах о творчестве В.Михальского. Об этом свидетельствует как одна из наиболее значительных ранних работ (Бондаренко 1981), так и развитие ее традиций. Укрепляет указанную объяснительную силу двуединого подхода к особенностям концепции новейшее системное объяснение этого давнего аналитического подхода с современных и в то же время «актуально-вечных» позиций (Павлов 2006).
В раскрытии авторских особенностей художественной концепции опираемся на систему общих категорий. Основными служат следующие: личность - индивидуальность - индивид - субъект - человек.
Художественно значима общенаучная корреляция «личность - индивид». Показательно определение индивида, индивидуума в "Философской энциклопедии" (т. 2, 2004 - преимущественно репринтное воспроизведение текстов 1960-х годов). «Индивид единичный, отдельный, фиксированный, отдельная, обособленная сущность или существо.., отдельная человеческая личность. (В философском определении не проводится какого-либо различия в употреблении терминов применительно к отдельному живому организму вообще и к конкретному человеку).
В этой познавательной традиции, касаясь отдельного человеческого существа как сложнейшего целостного организма, общественного деятеля, субъекта познания и практической деятельности, обобщающим служит одно понятие - личность. Его правомерность, концептуальная необходимость ярко выявляются при соотнесении, даже противоречивости граней образа-персонажа (нередко предваряющих драматическую, а порой трагическую сюжетную развязку). Это проявляется преимущественно двумя аспектами: в связи с самопознанием, рефлексией /1/; в связи с судьбоносным расхождением замыслов и их осуществления/2/. Репрезентативен фрагмент /1/, показывающий личностное единство в преодолении собственных слабостей: «Катя... Георгий постоянно помнил о ней и старался притоптать, погасить разгоравшийся огонек душевного сочувствия и мужского интереса, не давал ходу своим чувствам... Как привыкшая к шорам лошадь боялась в прежние времена живого движения улицы, так и он боялся самого себя. Впрочем, кто сейчас сравнивает с лошадьми? Кто помнит о шорах?» («Тайные милости»)
Этот контекст закономерно сопряжен с фрагментом /2/, являющим ту же динамику человека более обобщенно - и столь же детерминированно в аспекте концепции переходящим в неожиданно-живые образы «городской природы», словно наведенные переживанием героя: «Георгий подумал: хорошо бы как-то по-другому организовать службу горочистки... Но он знал, что скажет горочистка: нет машин, нет людей...И всё это недалеко от истины, хотя ради той же истины стоило бы добавить, что нет у этого дела хозяина. Был бы хозяин - нашлись бы и машины, и люди... Вдруг из тумана выплыли гнедая кобыла и тонконогий гнедой жеребенок... Административные размышления Георгия прервались сами по себе. С удивлением и неосознанной болью следил он теперь, как роются в мусорном баке лошадь и жеребенок...» Боже мой, какая зловещая картина!»- горько подумал Георгий».
Такая динамика соотнесена с потребностью терминировать многообразие личностных начал. Не случайно в 3-м томе "Философской энциклопедии", где концепты более насыщенно репрезентируются текстами художественной литературы, акценты несколько смещаются. "Понятие личности следует отличать от понятия индивида и индивидуальности. Понятие "человеческий индивид" обозначает лишь принадлежность к человеческому роду и не включает конкретных социальных или психологических характеристик. Понятие "индивидуальность» обозначает совокупность унаследованных и выработанных в процессе онтогенеза физических и психических особенностей, отличающих данного индивида от всех остальных. Понятие "личность" обозначает целостного человека в единстве его индивидуальных способностей и выполняемых им социальных функций (ролей)... Личность социальна, поскольку все ее роли и ее самосознание продукт общественного развития". Это различие понятий углубляет корреляцию индивида и личности, но недостаточно для определения индивидуальности.
Авторы энциклопедии считают относимым именно к личности определение общественной сущности человека. Эта позиция показательна. Так, и Ф.В. Константинов пишет: "...Личность, человек, если его не отнести к тому или иному исторически существующему обществу, к той или иной социальной группе, классу, - это наихудшая и самая тощая абстракция" (Константинов 1965). Несколько ранее он писал, что "весь опыт человечества свидетельствует о том, что сущностью человека является совокупность общественных отношений. Это они в первую очередь формируют личность, обусловливают его интеллектуальный облик" (1964). Допускается, следовательно, некоторое различие между сущностью человека в целом и его личностью.
Соотносителен подход к этим понятиям у В.П. Тугаринова: "...По своему объему понятия "человек" и "личность" почти идентичны: четыре миллиарда людей на Земле суть четыре миллиарда личностей (минус -определенные исключения)" (Тугаринов 1995, 4). "Но по своему содержанию эти два понятия отнюдь не тождественны. Понятие "личность" указывает на свойство человека, а человек есть носитель этого свойства" (там же, 42). Далее подчеркивается; что свойство быть личностью присуще человеку не как биологическому существу, а как социальному существу. Человек определяется как субстрат - носитель многих свойств, не только личности.
Указанная корреляция последовательно и оригинально представлена в художественной концепции Михальского. Так, внеличностное начало раскрывается через свою роль в организации событийного ряда, и в нем же этому противостоит личностное начало. Такое сооотношение определяется даже на небольших, емких текстово-событийных пространствах. Этим подтверждается его концептуальная естественность для прозаика, образная органичность (включающая даже рискованную игру слов - потенциальное совмещение смыслов в глаголе опустить)- как в нижеприведенном контексте. См.: «Были в том поселке и другие достопримечательности, никак не меньшие (чем Дом творчества и дачи писателей. - В.Д.), например церковь XVI века бояр Колычевых, служившая ныне самому патриарху всея Руси, загородная резиденция того же патриарха... Но для молвы всегда нужно только что-то одно, и молва выбрала писателей, опустив патриарха и прочее, тем более что это было легко сделать: писатели напоминали о себе часто, считай, каждый день, а патриарх и пенсионеры жили тихо...»
Противоречие в художественной концепции личности В.В. Михальского
Противоречие - важная черта личности, разносторонне концептуализуемая художником. Это связано с более общей проблемой противоречивости художественной концепции, которая в современной науке о русской литературе может определяться в разных векторах. Опорным служит общепознавательное понимание противоречия как взаимодействия противоположных, взаимоисключающих сторон и тенденций предметов и явлений, которые вместе с тем находятся во внутреннем единстве и взаимопроникновении, выступая источником самодвижения и развития объективного мира и познания. Существенны они для такой сферы, как теология: «Некоторые конфликты представляются сравнительно тривиальными. Заключается ли наша первоочередная задача в стремлении к совершенству - или к поклонению Богу? (Голова-нивская 2006, 11). По мнению исследователей, в некоторых случаях противоречия лучше рассматривать как творческие коллизии. Они демонстрируют осознанную попытку заставить читателя думать, бросая вызов нашей склонности к скороспелым выводам. Творческое столкновение одновременно обостряет толкование и делает разум более гибким. Авторы, чья цель по отношению к читателям - вовлечь не только человеческий интеллект, но также Дух Истины, исподволь ведут нас к большей восприимчивости при чтении и устном восприятии раскрываемых нам истин. Если бы авторы всякий раз вкладывали в каждое слово только один смысл, мы стали бы догматиками, которые неспособны самостоятельно мыслить и выражать истину непосредственным образом. Языковая гибкость позволяет освободить читателя от неспособности прочувствовать откровение. Иногда обе стороны коллизии сосуществуют в одном и том же абзаце. Наиболее мягкий пример использования этого метода проявляется в характере рассказа о Боге как о всеобщем духе: "Сказал древний пророк: "Вот, Он пройдет передо мной, и не увижу его..."". Если эта дружественная игра слов не остается незамеченной, она готовит нас к более сложному уроку» (Голованивская 2006,14).
Для решаемых нами задач наиболее значим закономерный характер противоречий, раскрытый, в частности, в исследованиях Е.С.Гапон (2005, 6, 12). Ее обобщениями подтверждается, например, совместимость эгоцентрической личности как народного идеала - и осуждение такой личности (на материале творчества В.Г.Распутина, равно как и в ряде иных трудов: Андреев 2005; Голованивская 2006; Ковальчук 2005 и др.).
Характеристика материала позволяет более разносторонне мотивировать причины противоречий художественных концепций в целом (см. знаменательное раскрытие единства через противоречия в упомянутых работах Е.С.Гапон и др.). Эта мотивация существенна для целостной истории отечественной литературы.
Конкретизировать роль противоречивости позволяют определенные черты художественной системы, связанные с мужскими и женскими образами, с динамикой личности на разных стадиях ее развития. Для Михальского наиболее характерны противоречия, порожденные внутренней многогранностью, многообразием личностных начал. Обратимся к соотнесению мужских и женских образов. Оригинальность, исключительная концептуальность, принципиально значимая для познания вообще (включая научное), раскрывается у Михальского с участием рефлексии на творчество Чехова. См.: «Это была ясная, живая работа, налитая юношеским максимализмом, словно спелая вишня соком. Были в ней и две-три свои мысли. Например, сам еще фактически не знавший тогда женщин, Антонов почувствовал, угадал, что Чехов знал их хорошо, может быть, лучше всех не только из русских, но и из мировых классиков...Он буквально, как остров водой, был окружен прелестными поклонницами, домашние Чехова звали их в шутку «антоновками». Да, ведь это у Чехова люди, прежде всего, делятся на мужчин и женщин, а уже потом на умных и глупых, здоровых и больных, бедных и богатых, старых и молодых, счастливых и несчастных».
Исключительная органичность фрагмента отчасти заслоняет, а по сути оттеняет приоритетную концептуальную характеристику, которую именно художник Михальский обосновал для чеховедения (да и в целом для истории литературы).
Органичность проявляется не только в «чеховской» рефлексии, но и в собственном «гендерном» взгляде на мир; так в одной из самых совершенных миниатюр «Тристан и Изольда» мужское и женское начало спонтанно определяются у абстракций, неодушевленных слов - и детская естественность фантазии соотносится с глубинным смыслом: «...Однажды, когда мне было уже лет тринадцать, я увидел толстую книгу в коричневой обложке, на которой было написано прописными буквами «САТИРА и ЮМОР». Я решил тогда, что Сатира - это девушка, а Юмор - мужчина, и сладостно думал, что они любят друг друга, как Тахир и Зухра или Тристан и Изольда».
Своеобразное противоречие придает особую значительность крохотному тексту (26 фраз, чуть более страницы). Внешне несерьезное отроческое воспоминание, опять-таки незамысловатое, в образной системе всей прозы автора необходимостью становится концептуальным.
Противоречия побуждают героя «Холостой жизни» развернуть следующую характеристику - уже без опоры на Чехова: «Загадочнейшие существа!... Непонятный они народ все-таки. Прямо непостижимый!» Она наполнена особым личностным смыслом в контексте искреннего и глубокого, сущностного убеждения персонажа: «Это (женщины) единственное, что примиряет мужчину с жизнью».
В данной характеристике концептуально предвосхищается развитие характера и сюжета, сотканное из противоречий: готовые соединить свои судьбы -герои расстаются, чтобы, возможно, вновь связать долю во взаимном духовном предназначении.
Автор перестал бы быть собой, если бы воедино с высоким женским началом не представил земную, грубоватую сторону «гендера». Одна из самых значимых для творчества Михальского личностей женщин, Катя в «Тайных милостях», одухотворенная, влюбленная в литературу, концептуализована еще и «плотской» подсистемой образного восприятия: «Лица мужского пола (от подростков и до стариков) всегда почему-то спорили в присутствии Кати... однажды она внезапно поняла, что свары вокруг нее (как это ни грубо будет сказано) напоминают весеннюю грызню у хвоста интернатской Белки -маленькой, беспородной сучонки, пользовавшейся почему-то тотальным успехом у своих собратьев. И когда Катя поняла это, соперничество и ажиотаж вокруг нее стали противны ей почти физически. Она и замуж выскочила в семнадцать, может быть, оттого, что хотелось положить конец бесчисленным ухаживаниям и приставаниям... Но вскоре выяснилось, что семейное е положение для многих не только не помеха, а дополнительный стимул».
Оговорим «долитературные» аспекты отмеченного противоречия, творчески концептуализуемые в прозе Михальского и связанные с категорией тендера. В методологии познания не так часто появляются совершенно новые категории, заставляющие по иному оценивать прежде известные явления и процессы. Одним из таких поворотных моментов в философской, филологической, исторической, социологической литературе в последние десятилетия стали тендерные исследования.
