Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Специфика городской прозы 23
l.1. Принципы выделения городской прозы 23
1.2. Мирообразы горо да-деревни в контексте историко-литературного процесса 70-80-х годов 47
1.3. Хронотоп и образы-символы дома в петербургской-московской линии литературы и городской прозе 108
1.4. Характерологические черты города в произведениях А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской 155
1.5. Образы-символы города в рассказах, повестях и романах А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской 177
ГЛАВА 2. Особенности освоения действительности в "городской прозе" 199
2.1 "Квартирный вопрос" в произведениях А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха 202
2.2 Мотив "другой жизни" в городской прозе 70-80-х годов 230
2.3. Мотив побега-"убега" в рассказах, повестях, романах А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха 264
2.4. Мотив воздействия города на человека 291
ГЛАВА 3. Концепция личности в городской прозе 332
3.1. Герой-горожанин в русской литературе 19-20 веков 332
3.2. Концепция аутсайдерства в произведениях Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской 366
3.3. Городская проза: поиски идеального в человеке 389
3.4. Женские образы в городской прозе 417
Заключение 436
Литература 443
- Мирообразы горо да-деревни в контексте историко-литературного процесса 70-80-х годов
- Образы-символы города в рассказах, повестях и романах А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской
- "Квартирный вопрос" в произведениях А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха
- Концепция аутсайдерства в произведениях Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской
Введение к работе
Город в качестве условного фона, специфического историко-национального колорита, существующих условий жизни появляется в литературе с древнейших времен. Достаточно вспомнить египетские, вавилоно-ассирийские, греческие, римские мифы. В Ветхом завете среди первых строителей городов названы Каин и потомки Хама, проклятого Ноем (Нимрод, Ассур). Нечестивыми и грешными заклеймены при основании Вавилон (за честолюбие и стремление его жителей возвести башню до небес, сравнявшись со всевышним), Содом и Гоморра. Книги пророков Иезекииля, Иеремии рисуют картины погибающих городов, уничтоженных направляемыми Богом стихийными силами природы - огонь, землетрясение, потоп. Можно с полным правом утверждать, что город был обязательным и непременным условием появления огромного количества произведений, в числе которых можно назвать мировые шедевры, начиная с известного сборника новелл "Декамерон" Д.Боккаччо. Непосредственным продуктом городской цивилизации стали и "Отец Горио" О.Бальзака, и "Дэвид Копперфильд" Ч.Диккенса, и "Идиот" Ф. Достоевского, и "Будденброки" Томаса Манна, и "Чума" А. Камю, и "Петербург" А.Белого, и "Манхэттэн" Дос Пассоса и т.д. Исследователи также не могли пройти мимо данного факта. Сложилось целое научное направление, анализирующее особенности изображения города в художественных произведениях. Характерно, что проблема город и литература наполняется в разные исторические периоды и у разных исследователей порой взаимоисключающим смыслом.
Так, идейная направленность ряда произведений античной литературы (характерный пример "Антигона" Софокла) рассматривается учеными как этап развития цивилизации: переход от родовых, племенных уз к законам городов-полисов. Применительно к западноевропейской средневековой культуре исследователи-медиевисты активно пользуются термином "городская литература".
Ученые выделяют во французской и немецкой литературах "развитие в течение исторически непродолжительного периода" "сословных литератур в чистом виде, без примесей". "Появляется деление национальной литературы по сословному признаку на "литературу замков", т.е. куртуазную, "литературу монастырей", т.е. клерикальную и "литературу городов", литературу третьего сословия (Михайлов 1986, Очеретин 1993, Сидорова 1953, Смирнов 1947 и т.д.). "Это почти "стерильное", почти полностью изолированное друг от друга развитие сословных литератур в своих культурных центрах в течение пусть и непродолжительного расцвета своего и было "звездным часом" каждой из них, периодом, когда они предстают в наиболее ярких, наиболее чистых и наиболее характерных своих проявлениях", - пишет Ю.В.Очеретин.(Очеретин 1993: 306). На основании культурологического подхода делается следующий вывод: городская литература - явление сословное, создается в городе и для горожанина и по воплощенной картине мира выступает антиподом по отношению к клерикальной и куртуазной поэзии и прозе.
Безусловно, такой аспект относится прежде всего к области социологического исследования. Традиционно город в большинстве работ культурологов и литературоведов рассматривается как определенная предметная сфера социологии, выявляющая смысловое содержание на основе литературного текста. Город, деревня, нация, "почва" и т.д. - это основные узлы социальной структуры, и художественное произведение "опознает" их в контексте культуры на уровне тема-тизации ценностно-нормативных систем, концептуальных схем. С этих позиций исследователи давно отметили, что творчество писателей может быть рассмотрено с точки зрения функционирования в рамках аграрного (земледельческого) или городского (урбанистического) русла развития человечества. Так, социально-актуальный и народно-мифологический слой произведений Н.А.Некрасова, Л.Н.Толстого, М.А.Шолохова, А.Т.Твардовского восходит не только к художественным "ритмам преемственности", но и к земледельческой ветви культуры. С
" ; 5
развитием городской цивилизации элементы, образующие деревенский ми-рообраз (образ земли, неба, поля, вещи, дома, труда, смерти, времени, пространства и т.д.), претерпевают определенные изменения и превращения. Это находит соответствующее художественное воплощение в творчестве писателей, стремящихся осмыслить действительность через особенности городской среды обитания. Процесс выделения урбанистической ветви культуры из аграрно-земледельческого мирообраза был рассмотрен в работах М.М.Бахтина и А.Я.Гуревича. В книге "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" автор отмечает превращение народно-крестьянского образа земли в образ городской. Это определено, по мнению М.М.Бахтина, "отрывом тела и вещей" "от того единства рождающей земли и всенародного растущего и вечно обновляющегося тела, с которым они были связаны в народной культуре" (Бахтин 1990: 30). В результате "тела и вещи" превращаются в образы "объектов", "предметов" приложения субъективного, материально-ценностного смысла, что означает становление городского (публично-овнешненного) мирообраза. Другими словами, литературовед подчеркивает, что городская ветвь культуры ориентирована на практически-деятельностные ритмы в противовес внеутилитарным и внепроизводственным. А.Я.Гуревич связывает начало становления городского образа времени с наполнением "конкретно-чувственной оболочки хроноса" материально-ценностным, трудовым смыслом. ("В европейском городе впервые в истории начинается "отчуждение" времени как чистой формы от жизни, явления которой подлежат измерению" (Гуревич 1984: 163). Этот процесс исследователи относят к концу Средних веков. В дальнейшем происходит глобальное размежевание аграрно-земледельческой и городской ветвей культуры, что находит свое отражение и в произведениях художественной литературы. Однако социологический подход в диссертации не является определяющим, это прежде всего изначальная
методологическая предпосылка, выводящая к проблемам поэтики.
В русском литературоведении интерес к проблеме город-литература зародился в XIX веке (очерк "Город и деревня" Ф.Глинки, статьи В.Белинского, А.Григорьева и т.д.). Кроме выбора авторами определенного жизненного материала, тяготения к тому или иному типу персонажей, системе конфликтов художники слова в отдельных статьях обосновывали специфику осмысления действительности в образе города или деревни. Очень важно подчеркнуть, что уже в XIX веке начинает противопоставляться деревня—городу как две различные концепции личности и пространственно-временные координаты.
Высказывания писателей XIX века проводят разграничительную линию и в жанровых моделях. Так, А.Григорьев пишет об "особой петербуржской литературе" (Григорьев 1988: 5), термин "петербургский" как жанровоопределяющий закрепляют за произведениями и другие художники слова: "Медный всадник" ("Петербургская повесть") А.С.Пушкина; "Петербургские повести" Н.В.Гоголя; "Двойник" ("Петербургская поэма") Ф.М.Достоевского и т.д. Эта традиция сохранилась и к 90-м годам XX века.
Ф.М.Достоевский поднимает вопрос и об "особом петербургском периоде" в русской истории. Истоки его, по мнению писателя, начинаются с реформ Петра Великого, его логическое завершение - казенно-бюрократическая монархия, повернувшая страну на западноевропейский путь развития. Итогом же стало углубление пропасти между народом, не принявшим преобразований, и правящей верхушкой; апатия, бездеятельность, усилившиеся в обществе; упрощение взглядов высшей России на Россию народную и т.д.
В начале XX века к проблеме город-литература обратились Д.С.Мережковский ("Жизнь и творчество Л.Толстого и Достоевского"), В.Брюсов ("Некрасов как поэт города"), А.Белый ("Мастерство Гоголя"). В своей книге критик-символист противопоставляет авторов романов "Война и мир" и "Преступление и наказание" не только как "ясновидца плоти" и "ясновидца ду-
ха", но и как художников, относящихся к различным типам культуры: земледельческой и нарождающейся городской.
Вслед за Д.С.Мережковским В.Брюсов, а за ним и А.Белый раскрыли специфику восприятия действительности в образе Петербурга у ряда писателей XIX века. В статье "Некрасов как поэт города" (1912) один из основателей символизма отмечает урбанистический характер лирики, посвященной северной столице, автора "Размышления у парадного подъезда", "О погоде". Прежде всего это отразилось, по мнению В.Брюсова, в преломлении петербургской темы в социальном аспекте (жизнь горожан-бедняков) и в городском строе речи поэта, "торопливой, острой, свойственной нашему веку" (Брюсов 1973-1975: т.6: 184). Такой подход не был случайным: в своих статьях писатель неоднократно характеризует поэзию Бодлера, Верхарна как урбанистическую. Подобный акцент сделал и А.Белый на творчестве автора "Петербургских повестей". В своей книге "Мастерство Гоголя" (1934) он называет классика литературы XIX века родоначальником литературы урбанизма. А.Белый пишет об особенностях гоголевского видения города, сближающим его с футуристами и художниками-авангардистами. Точки соприкосновения - в сдвиге плоскостей изображения, урбанистическом пафосе восприятия природы. "Для урбанистов, конструктивистов типичен поверт к аппарату, отверт от природы, - отмечает А.Белый. - Гоголь в урбанистическом пафосе отказывается от природы, в которую он же влюблен..."(Белый 1934: 310).
В указанных работах художники слова ещё только намечали подходы к теме "писатель и город", первопроходцем в этой области может быть признан Н.П.Анциферов, автор книг "Душа Петербурга" (1922), "Петербург Достоевского" (1923), "Быль и миф Петербурга" (1924). Ученый в своих работах сформулировал и применил на практике два важнейших принципа исследования: выявление образа города в творчестве прозаиков и поэтов и анализ отображения урбанистической среды в текстах произведений. В книге "Душа Петербурга"
Н.П.Анциферов намечает "этапы развития образа города", начиная с Сумарокова и завершая А.Блоком, А.Ахматовой, В.Маяковским (Анциферов 1991: 48). В книгах ученого наглядно обозначились аспекты темы "писатель и город", получившие свое дальнейшее развитие в литературоведении. Из наиболее важных следует отметить: соотнесенность Петербурга с другими городами; мотив борьбы человеческого творения со стихией, перерастающий в мотив гибели города под натиском природных сил; выделение характерологических черт северной столицы (умышленность, отвлеченность, трагичность, миражность, фантастичность, двойственность); описание пейзажной, ландшафтной и архитектурной рамки; преемственность и традиции в изображении города на Неве; эволюция образа-символа Медного всадника; "петербургские" мифы и т.д.
Для Н.П.Анциферова "текучий", "творчески изменчивый" образ города определяет единство и "особые ритмы развития" произведений о Петербурге. Подход ученого во многом предвосхищает принципы структурно-семиотической школы, однако он не адекватен идее "петербургского текста". Учитывая, что Н.П.Анциферов связывает развитие образа северной столицы на протяжении XYIII-XX веков с понятием la duree (длительность), заимствованным у А.Бергсона, то метод автора книги "Душа Петербурга" можно охарактеризовать как исследование петербургской линии литературы. Принципы, разработанные ученым, получили дальнейшее развитие в работах Л.Видгофа, Л.Долгополова, Г.Кнабе, В.Кривоноса, В.Марковича (Видгоф 1998, Долгополов 1985, Кнабе 1996, Кривонос 1994, 1996а, 19966; Маркович 1989 и т.д.).
Особый подход к проблеме воплощения Петербурга в произведениях художественной литературы сложился у представителей структурно-семиотической школы (Ю.Лотман, З.Минц, В.Топоров и др.). Исследователи развивают идею города-текста, в частности, "петербургского текста". Сущность этого подхода -формирование на основе конкретных произведений литературы эмпирического монолитного сверхтекста. Цементирующее начало и критерии отбора связаны с
единством описания объекта (Петербурга), с единым локально-петербургским словарем, с подчиненностью максимальной смысловой установке - путь к нравственному, духовному возрождению, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром, - реализуемой в элементах внутренней структуры (объективный состав, природные и культурные явления, душевные состояния) Петербургского сверхтекста, со сгущением напряженности, остротой или расслабленностью энергетических предсмыслов, проявляющихся на уровне подсознания. Для исследователей не играет никакой роли разножан-ровость произведений, время создания, идейно-тематические, философские, религиозно-этические представления авторов. В этом главное различие, отмечает В.Топоров, между темами "Петербург в русской литературе" ("Образ Петербурга") и "Петербургский текст русской литературы". При всей специфичности подхода и методов исследования выводы структурно-семиотической школы весьма плодотворны и важны. Достижениями данного направления литературоведческой мысли воспользовались ученые, обратившиеся к проблеме город-литература с более традиционных позиций.
Отметим, что к середине 90-х годов XX века в традициях структурно-семиотической школы разрабатывается и понятие "московского текста" литературы (Москва и "московский текст" русской культуры 1998; Вайскопф 1994, Лотмановский сборник 1997 и т.д.).
Однако наиболее распространенный подход к проблеме большого города в литературе в трудах советских литературоведов - тематический. И в этом случае Москва, Петербург или Ленинград воспринимаются лишь как фон, а горожане как действующие лица произведений (Александров 1987, Борисова 1979, Вернадский 1987, Макогоненко 1987 и т.д.).
Анализ научной литературы по теме позволяет выделить ряд понятий, функционирующих на терминологическом уровне: тема Петербурга, Москвы (большого города) в русской литературе, петербургская традиция в русской ли-
тературе, петербургская - московская линия (ветвь) литературы, петербургский - московский текст. В соответствии с указанными литературоведческими концепциями автор и использует их в диссертации.
В зарубежном литературоведении появление работ, связанных как с темой города, так и отражением урбанистических процессов в искусстве, стало довольно традиционным. Исследователи обращаются к противопоставлению "желанной деревни" и "ужасного города" и их значению в европейской культуре от античности до наших дней в различных аспектах (Sengle I. Wunschbild Land und Schreckbild Stadt; Зенгле Ф. "Образ желанной деревни и ужасного горо-na");Williams R. "The country and the city; ( Уильяме P. "Село и город"); Knopflmacher U.C. The novel between city and country; (Кнопфлмахер У. "Роман между городом и деревней"), к изучению города как проекции центральных тем в произведениях, к проблеме пространства города и деревни как идеального утопического пространства (Poli В. Le roman american, 1865-1917: Mythes de la frontiere et de la ville" (Поли Б. "Американский роман 1865-1917 г.г.: Мифология границы и города"); Stange G.R. The frightened poets (Стэндж Г. Испуганные поэты); Watkins F.C. In time and space: Some origin of American fiction. (Уоткинс Ф. "Во времени и пространстве: Об истоках американского романа") и т.д.
Из написанных зарубежными учеными книг особо следует выделить исследования: Fanger Donald "Dostoevsky and Romantic Realism. A Stady of Dostoevsky in Relation to Balthac, Dickens and Gogol". (Фангер Д. Достоевский и романтический реализм. Изучение Достоевского в контексте Бальзака, Диккенса и Гоголя) и Pike В. Image of the city in modern literature. (Пайк Б. "Образ города в современной литературе"). В первой из названных работ литературовед подробно характеризует бесовский город ("душевный город" Беньяна или Иоанна Златоуста, захваченный бесами-страстями) в его столично-европейской проекции, получившей художественное воплощение у Гоголя, Достоевского, Бальзака и Диккенса (Fanger 1965:106-115). В книге американского исследователя Б.Пайка город в ев-
ропейской литературной традиции рассматривается через взаимодействие противоречивых, а зачастую полярных установок. С одной стороны, это итог развития цивилизации, хранилище накопленных знаний, богатств, а с другой - выродившийся, вымороченный источник нравственного и духовного разложения. Литературовед анализирует город как социально-психологический организм и мифологическую структуру в пространственной и временной протяженности.
В работах зарубежных исследователей сложилась и особая точка зрения на город как на "locus of modernism" и как результат - усвоение стиля модернизма стилем литературы города (F.Maierhofer "Die unbewaltige Stadt: Zum problem der Urbanisation in der literatur". Майерхёффер Ф. Непокорённый город: К проблеме урбанизации в литературе; W.Sharpe, L.Wallock "Visions of City". В.Шарп, Л.Уоллек "Путешествие в город").
В отмеченных трудах исследователей в центре внимания оказались прежде всего те писатели, одни из которых, как писал Н.П.Анциферов, "...создавали сложный и цельный образ северной столицы", другие "вносили...свои идеи и стремления осмыслить Петербург в связи с общей системой своего миросозерцания", третьи, "совмещая все это, творили из Петербурга целый мир, живущий своей самодовлеющей жизнью" (Анциферов 1991: 47). Другими словами, литературоведы обращались к творчеству прозаиков и поэтов, прежде всего и в большей степени воспринимающих действительность в образе большого города.
Особо в связи проблемой город и литература необходимо остановиться на оценке учеными произведений А.П.Чехова (в контексте творческого влияния мастера короткого рассказа на городскую прозу 70-80-х годов XX века). Н.П.Анциферов давал следующую характеристику творчества автора "Скучной истории", "Черного монаха": "А.П.Чехов также остался равнодушен к проблеме города как индивидуального существования. Русское общество к концу XiX века совсем утратило чувство личности города. У А.П.Чехова можно найти лишь мимолетные замечания, характеризующие быт Петербурга" (Анциферов 1991: 108).
Действительно, изображение большого города не занимает в художественном мире мастера коротких рассказов такого места, как в творчестве А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского. Наиболее характерный хронотоп его произведений - провинциальный городок или дворянская усадьба, Петербург, "самый отвлеченный и умышленный", и Москва, все больше усваивающая эту отвлеченность и умышленность, - место действия сравнительно небольшого количества нарративов А.П.Чехова.
Так, облик северной столицы нашёл своё отражение в рассказах "Хитрец", "Протекция"", "Тоска", "Рассказе неизвестного человека" и некоторых других. Москва выступает как фон, на котором происходят события, в следующих произведениях - "Сильные ощущения", "Хорошие люди", "Без заглавия", "Припадок", "Дама с собачкой", "Анюта", "Свадьба", "Три года", и др. И все же многие исследователи признали, что творчество А.П.Чехова прежде всего связано с развитием городской культуры. "Если не бояться некоторого обострения формулировки, то можно утверждать, что на смену эпическому, "деревенскому" образу мира в творчестве Чехова приходит хронотоп "большого города", ибо ра-зомкнутость и неоднородность, несовпадение географического пространства с психологическим полем общения - признаки городского социума, - справедливо указывает И.Сухих. - "Большой город" - вовсе не тема и не образ в творчестве Чехова (формально он, конечно, менее "городской" писатель, чем Гоголь или Достоевский), а именно способ, принцип, художественного видения, который объединяет разные сферы изображения"(Сухих 1987: 139-140). "Большой город" как принцип художественного видения проявляется в творчестве А.П.Чехова и в снижающем звучании мотивов, получивших концептуальное значение в рамках произведений о северной столице (изображение психического надлома и "возрождения падшей женщины, тяжелой жизни "униженных и оскорбленных"), и в воплощении типа дезориентированного миропредставления, и в обостренном интересе к "среднему человеку" - неудачнику и "обыденной жизни", и в пони-
мании мира как утратившего свою цельность, связи, ставшего механическим набором случайных, разнородных и разноплановых явлений, и в доведении до предела психологической несовместимости действующих лиц, и в теме отчуждения, и в особых средствах поэтики. Многое из того, что гениально почувствовал и художественно воплотил мастер коротких рассказов, современные культурологи и социологи будут использовать для характеристики и идентификации "урбанизированной среды обитания".
Учитывая значение набоковских традиций для городской прозы 70-80-х годов XX века, отметим похожий подход (аналогичный оценке рассказов и повестей А.П.Чехова ученым И.Сухих) литературоведов к творчеству автора романов "Приглашение на казнь", "Подвиг" и т.д. З.Шаховская в своей книге "В поисках Набокова" подчеркивает, что В.Набоков "столичный, городской петербургский человек", прямая противоположность "русским писателям-помещикам, имевшим земельные корни и знание крестьянского говора" (Шаховская 1991: 62-63). Для исследовательницы это доминирующее мироощущение Набокова-человека оказалось лейтмотивным способом видения и принципом художественного воплощения действительности, характерным для творческой индивидуальности прозаика. Как отмечает З.Шаховская, в творчестве В.Набокова "описания русской природы похожи на восторги дачника, а не человека, с землею кровно связанного", в основном "пейзажи усадебные, а не деревенские", в описаниях преобладают "новые слова, новые оттенки красок и сравнений" - необычные и экзотические, непривычны для русской литературы и увлечения героя - коллекционирование бабочек (Шаховская 1991: 63). "Набоковская Россия - очень закрытый мир, с тремя персонажами - отец, мать и сын Владимир", - делает вывод исследовательница. Широко распространена, в том числе в трудах зарубежных литературоведов, трактовка произведений В.Набокова как модернистского "локуса" городской культуры. В последнее время появились и специальные работы, рассматривающие специфику преломления темы города в творчестве В.Набокова
(Engel - Braunshmidt 1995). Данный подход - попытка оценить того или иного писателя с позиции развития прежде всего городской культуры - представляется неординарным ракурсом, позволяющим увидеть неожиданные черты творческой индивидуальности художника слова.
Следует отметить ещё ряд аспектов проблемы город - литература, к которым обращались исследователи.
Мифологический аспект ориентирован не только на петербургские или московские мифы, но и на урбанистический тип культуры в контексте космогонического процесса (сакральное знамение, сакральное месторасположение; культ основателя, наделенного чертами космократора, демиурга и постепенно приобретающего функции охраняющего духа, божества; особые ритуалы, связанные с основанием города). В этом же ряду может быть названо и выявление за конкретно-историческими реалиями специфического "архаического прототипа" города (Анциферов 1924, Брагинская 1999, Бусева-Давыдова 1999, Вайскопф 1994, Виролайнен 1997, Грачёва 1993, Доценко 1994, Кнабе 1996, Кривонос 1996а, Ло Гатто 1992, Назиров 1975, Осповат, Тименчик 1987, Pike 1981, Петровский 1991, Скарлыгина 1996 и т.д.). Другой аспект проблемы город-литература - жанровый. Целый ряд исследователей выделили жанр "петербургской повести" (Макого-ненко 1982, Маркович 1989, Захаров 1985, О.Дилакторская 1995, 1999). Л.П.Гроссман пишет о "городском романе", Л.Долгополов и Дилакторская о "петербургском романе (Гроссман 1939; Долгополов 1985, 1988, Дилакторская 1999). Подобный подход к художественным произведениям не ограничивается русской литературой Х1Х-начала XX века. Исследует тип городского романа в американской литературе и B.Gelfant ( Gelfant 1954).
Одним из путей развития исследовательской мысли, обратившейся к специфике соотнесенности город-литература, стала попытка увидеть через осмысление действительности в образе очагов цивилизации концептуальность символизма, акмеизма и футуризма как литературных направлений. Однако эта про-
блема скорее заявлена, чем решена. Пожалуй, лишь для футуризма как литературного направления практически все исследователи подчеркивали значимость урбанизма, причем, как для программных заявлений, так и для творчества ("Футуристы проявили интерес к материальной культуре города", - фиксирует А.Михайлов (1998: 86); "Как известно, жизнь большого современного города была частью футуристической программы", - пишут авторы "Истории русской литературы. XX век. Серебряный век" (История русской литературы. XX век 1995: 575)). Литературоведы отмечают упоение описанием техники и достижениями цивилизации, желание отразить лихорадочную жизнь большого города, "религию скорости", передающую динамизм развития действительности, воплощение принципа "симультанизма" (передача хаоса и какофонии разнородных восприятий), введение "телеграфного стиля", культивирование композиционных и сюжетных сдвигов, смещения и перебои формы. Можно выделить и целый ряд научных работ, посвященных исследованию образа города в творчестве футуристов (Stahlberger 1964, Киселёва 1978; Чернышев 1994; Марченкова 1995; Берн-штейн 1989; Старкина 1995; Bjornager Jensen 1977, 1981и т.д.).
Город всегда интересовал как явление культурно-исторического плана и представителей ещё одного литературного направления русской литературы начала XX века - акмеистов. Исследователи писали о Петербурге А.Ахматовой ( Leiten 1983, Степанов 1991, Васильев 1995); О.Мандельштама (Барзах 1993; Van Der Eng-Liedmeier 1997, Седуро 1974, Широков 1995 и т.д.); Москве, Риме О.Мандельштама (Видгоф 1995, 1998, Пшыбыльский 1995, Немировский 1995 и т.д.). Однако соотнести специфику акмеизма как литературного направления с художественными принципами воплощения образа города в творчестве названных поэтов и Н.Гумилёва ещё предстоит. Впервые эту проблему поставил В.Вейдле. В статье "Петербургская поэтика" литературовед указал, что акмеизм органично вырастает из петербургской поэтики ( "То, что оказалось общим у трёх поэтов, писавших стихи "Чужого неба", "Колчана", "Камня", "Вечера" и
"Чёток", положило начало тому, что можно назвать петербургской поэтикой. Гумилёв был зачинателем её, поскольку врожденная его склонность к поэтической портретности или картинности нашла отклик у Мандельштама, а на первых порах и у Ахматовой..." (Вейдле 1990: 113). Однако в дальнейшем обозначенная линия исследования своего развития не получила.
Проблема Петербурга (и шире город) и символизм как литературное направление также становилась предметом внимания ученых. (Минц, Безродный, Данилевский 1984, Мирза-Авакян 1985, Бронская 1996 и т.д.). Речь прежде всего идет об урбанизме В.Брюсова (Бурлаков 1975, Дронов 1975, 1983, Некрасов 1983,Максимов 1986, Гаспаров 1995 и др.) и о Петербурге А.Блока (Лотман 1981, Минц 1971, 1972, Орлов 1980, Александров 1987, Приходько 1994) и А.Белого (Долгополов 1985, 1988, Дубова 1995; Тарасевич 1993; Черников 1988; Фиалкова 1988; Симачёва 1989 и др.). Материала по данному вопросу накопилось достаточно, чтобы дать ответ: центр или периферия мистического учения "страшный мир" города? Или, если сформулировать поставленную проблему другими словами: является ли осмысление действительности в образе Петербурга концептуальным для символизма и символистов? И в случае утвердительного высказывания, как соотносятся северная столица и другие города (Москва, Рим) с идеей Вечной Женственности, характерной для творчества "младших символистов" и составляющей квинтэссенцию этого направления? Ответы на данные вопросы помогут выявить законы и принципы, по которым конструируется обобщенная модель города у символистов, и существенно расширить представление о воплощении Петербурга в творчестве отдельных представителей "серебряного века".
При этом необходимо отметить и следующий факт: ряд исследователей считает, что "младшие символисты" решают городскую тематику в духе эсхатологического антиурбанизма. Однако, как справедливо отмечает Д.Максимов: "...антиурбанистический дух характерен для всякого подлинного и глубокого урбанизма..." (Максимов 1986: 26-27). Действительно, замечание литературове-
дов не совсем точно: эсхатологичность не может определять антигородской характер творчества А.Блока, А.Белого и др. Речь идёт о различных концепциях очагов-цивилизаций рубежа XIX-XX веков. Урбанизм не сводится к пониманию его в качестве только положительной тенденции, взятой в противопоставлении природе. Для одних писателей он связывается с процессами технизации, для других - с предельной мифологизацией, для третьих - с представлениями о возможном равновесии между искусственным и естественным и т.д.
Творчество символистов, акмеистов и футуристов не стало для литературоведов "окончательным подведением итогов". За последние несколько лет появился целый ряд работ, исследующих специфику осмысления действительности в образе города в произведениях писателей 20-30-х годов. Традиционен интерес литературоведов к творчеству А.Ахматовой, М.Булгакова, О.Мандельштама, появился и ряд новых имен - Д.Хармс, А.Егунов, К.Вагинов, А.Платонов, Б.Лифшиц, Б.Пильняк, А.Ремизов, М.Козырев. (Арензон 1995, Васильев 1995, Гапоненко 1996, Гаспаров 1997, Горинова 1996, Григорьева 1996, Дарьялова 1996, Доценко 1994, Друбек-Майер 1994, Кацис 1996, Кибальник 1993, Кнабе 1996, Любимова 1995, Мягков 1993, Обухова 1997, Петербургский текст 1996 и т.д.).
В творчестве отмеченных писателей (и это неоднократно подчеркивали литературоведы) нашла свое завершение тема города в том ракурсе, в котором она получила воплощение в XIX веке. Не случайно у представителей структурно-семиотической школы получила развитие идея "закрытости" петербургского текста, его завершенности произведениями К.Вагинова (хотя В.Топоров поставил вопрос о возможности включения в петербургский текст произведений В.Набокова и А.Битова).
На наш взгляд, целесообразно говорить не об угасании традиции, а о наметившихся изменениях в осмыслении действительности в образе большого города в 20-30-е годы.
' , I
Л.Долгополов в книге "Андрей Белый и его роман "Петербург"" выделил особый путь, по которому идет развитие темы города": "Петербург порождает новую и самостоятельную линию в возникающем жанре исторического романа. Элементы мифологизма дают знать о себе и здесь" (А.Н.Толстой, Ю.Н.Тынянов и др) (Долгополов 1988: 202).
Исследователи отметили ещё одно специфическое осмысление действительности в образах города и деревни как драматического противопоставления двух начал русской жизни в произведениях Б.Пильняка, Н.Клюева, С.Клычкова, Н.Никитина, Л.Леонова, Л.Сейфуллиной и др. Подчеркнём, что возникшая оппозиция город-деревня и определяла идейно-художественный аспект в рассказах, романах, поэмах указанных писателей в силу самой антиномичности использованных понятий. Город и деревня в послереволюционных произведениях оказались теми разнозарядными полюсами, между которыми и возникало динамическое смысловое напряжение повествования.
Тема города в 30-е годы XX века трансформировалась и в преломлении через соотнесенность с материально-практической сферой. Это было связано с особым мироощущением человека, пережившего революцию и гражданскую войну. Люди внезапно почувствовали себя Робинзонами, выброшенными после кораблекрушения на необитаемый остров. Разруха, отсутствие необходимых вещей и товаров, нехватка продовольствия привели к активному "включению" человека в материально-практическую сферу. И как следствие появляется большое количество произведений на производственную тему - "Соть" (1929) Л.Леонова, "Время, вперед!" (1932) В.Катаева, "Кара-Бугаз" (1932), "Колхида" (1934) К.Паустовского, "Мужество" (1934-1938) В.Кетлинской, "Гидроцентраль" (1929-1941) М.Шагинян, "Живая вода" (1940-1949) А.Кожевникова, "На диком бреге" (1959-1961) Б.Полевого и другие. Книги, рассказывающие о строительстве металлургического гиганта ("Время, вперед!"), целлюлозно-бумажного комбината ("Соть"), гидроэлектростанции ("Гидроцентраль"), нового города ("Мужество"),
плотин ("На диком бреге") писались с 1929 по 1951 год. Однако общим для них оказывается тяготение проблематики к единому центру: человек - время - дело, в материально-практическом преломлении. В данных произведениях обнаруживается существенная и отличительная черта собственно городской цивилизации - преобладание исключительно деятельностно-трудовых, производственных смыслов человеческого существования. Здесь, как отмечают культурологи, и обозначилось главное отличие деревенского мирообразования от урбанистического. Для первого характерно "центральное положение земли как единого и целостного духовно-телесного явления родовой "почвеннической" основы жизнедеятельности и жительствования человека в мире" (Историческая поступь культуры 1994: 120). Для второго образ земли выступает как производственный объект приложения сил, в сугубо утилитарном плане. Романы, повести и рассказы на производственную тему 20-60-х годов художественно зафиксировали "вхождение" человека в материально-практическую сферу, что обозначило совершенно особый применительно к ходу общественно-исторического развития поворот темы города.
С этих позиций городская проза 70-80-х годов XX века обозначила отход от изображения человека в материально-практической, деятельностно-трудовой сфере и возвращение к петербургско - московской традиции русской литературы.
Отмеченные литературоведческие аспекты и определяют особенность подхода к городской прозе как к одному из вершинных достижений историко-литературного процесса 70-80-х годов XX века. Этот важнейший пласт нашей культуры до сих пор остается недостаточно исследованным. Отсюда вытекает и цель диссертации - всесторонне проанализировать русскую городскую прозу 70-80-х годов как художественную систему, выяснить её составляющие и особенности функционирования в историко-литературном процессе.
Достижение цели исследования потребовало решить ряд теоретических и
историко-литературных задач:
-рассмотреть городскую прозу 70-80-х годов как одну из тенденций развития историко-литературного процесса, как эстетическую общность;
-проследить петербургско - московскую традицию русской литературы в городской прозе;
-определить характер эстетической продуктивности городской прозы;
-представить различные формы психологизма в городской прозе;
-проанализировать творческие открытия городской прозы в контексте как русской литературы 19-20 веков, так и мировой.
Научная новизна диссертации заключается в целостном монографическом исследовании городской прозы 70-80-х годов как художественной системы, как эстетической общности и как одной из тенденций развития историко-литературного процесса. Данная работа одной из первых рассматривает произведения Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха под таким углом зрения. Новаторство диссертации и в том, что городская проза анализируется в едином типологическом ряду с петербургско - московской линией русской литературы как её продолжение и развитие в 70-80-е годы XX века. Особое место уделяется выявлению специфики городской прозы на основе сходства и различия с западноевропейской, деревенской, эмигрантской прозой. В диссертации городская проза впервые анализируется через разнообразный спектр характеристик - хронотоп, традиции, специфика освоения действительности, типология героев. Автором намечен ценностный вектор преемственности, определяющийся художественной ориентированностью на творчество А.С.Пушкина, Ф.М.Достоевского, А.П.Чехова, М.А.Булгакова, В.В.Набокова. Впервые предложено изучение городской прозы как художественного явления, предшествующего становлению постмодернизма в русской литературе.
Теоретическое значение диссертации
-в создании теоретических основ, позволяющих ввести городскую прозу как терминологическое понятие в историю русской литературы 70-80-х годов;
-в обосновании целостности и системности городской прозы как литературного феномена;
-в выделении единой мотивной структуры применительно к городской прозе;
-в разработке концепции личности и типологии героев в художественной системе городской прозы.
Достоверность и обоснованность результатов исследования определяется обращением к фундаментальным, методологическим трудам литературоведов, философов и культурологов XX века, связанных с поставленной проблемой, а также разнообразными формами апробации. Выводы, к которым пришел диссертант, - итог непосредственной исследовательской работы над художественными текстами изучавшихся авторов.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии.
Апробация работы осуществлялась в ходе спецкурса, прочитанного автором в Брянском государственном университете, в Брянском областном институте повышения квалификации учителей, а также в публикациях и докладах на международных, межвузовских научно-практических конференциях в Москве (МГОПИ 1994, АПК и ПРО 1998, МГУ 2000), Измаиле (1994), Калуге (1994, 2000), Соликамске (2000), Липецке (2000), Белгороде (2000), Туле (2000), Екатеринбурге (2000), Волгограде (2000),Брянске.
Решение поставленных в диссертации задач повлекло за собой необходимость использования системного подхода и сочетания различных методов исследования, в частности, сравнительно-исторического, генетического и типологического.
Практическая значимость диссертации. Работа может использоваться в школьном и вузовском преподавании литературы, при создании учебников по русской литературе XX века. Основные её выводы могут послужить основой для дальнейших фундаментальных разработок в области истории русской литературы и теории литературы, работ в области исторической поэтики.
Мирообразы горо да-деревни в контексте историко-литературного процесса 70-80-х годов
Нередко доказательством, позволяющим отрицать развитие линии городской прозы в современном историко-литературном процессе, служит и констатация того факта, что писатели, которые раньше развивались в русле деревенской прозы, неожиданно повернулись к городской тематике (В.Белов, В.Тендряков, В.Астафьев). Такую идею проводит и А.Михайлов в своей книге "Право на исповедь. Молодой герой в современной прозе". Да, действительно, в деревенской прозе произошли значительные изменения, касающиеся темы, проблематики, стиля, и на передний план вышла ситуация "между городом и деревней". Однако герой, покинувший "малую родину" и переехавший в индустриально развитый центр, оказался не способен на полнокровный диалог с "очагом цивилизации". Да, безусловно, какие-то черты жизни, в которую персонаж влился, найдут отражение в произведениях, вполне возможно, что они в чем-то будут совпадать (в том числе и в нравственно-этическом плане) с теми, которые воплощают в своих рассказах, повестях и романах Ю.Трифонов, А.Битов, Л.Петрушевская и др. И всё же такой герой переведет диалог "человек - город" в свой привычный и понятный аспект, осмыслит его в рамках культурной традиции, к которой он принадлежит.
И для писателей, выбравших ситуацию между городом и деревней, отошедшим от изображения лишь жизни села, такой подход также оказался концептуально значимым. Именно в этом прозаики видели специфику и особенности развития русской жизни в данный период. "Так у меня вышло к сорока годам, что я - ни городской до конца, ни деревенский уже, - писал В.Шукшин. - Ужасно неудобное положение. Это даже не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато. Но и в этом положении есть свои "плюсы"... От сравнений, от всяческих "отсюда-сюда" и "отсюда-туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и о "городе" - о России" (Шукшин 1992, т.5: 382). Если отбросить некоторую публицистичность высказывания (ведь пишущие только о деревне или только о городе тоже пишут о России), позиция писателя обозначилась предельно четко: сопоставлять, сравнивать, нащупывать нити, как связывающие село и технополис, так и обрывающиеся. В своих двух статьях "Вопросы самому себе" (1966) и "Монолог на лестнице" (1967) В.Шукшин попытался определить специфику города и деревни. В первой статье автор выдвигает три важных для него тезиса: патриархальность деревенского уклада ("Крестьянство должно быть потомственным. Некая патриархальность, когда она предполагает совесть духовную и физическую, должна сохраняться в деревне" (Шукшин 1992, т.5: 369)); влияние "надменной" городской культуры на село; деревенская неустроенность быта. В статье "Монолог на лестнице" В.Шукшин продолжает начатый разговор, поясняя некоторые тезисы: патриархальность - вековые обычаи, обряды, уважение заветов старины; и как продолжение этой мысли: "...нельзя... насаждать в деревне те достижения города, которые совершенствуют его жизнь, но совершенно чужды деревне" (Шукшин 1992, т.5:380). Вторая часть статьи - о возможной судьбе селянина, оказавшегося в городе. Не разбирая всех перепитий шукшинской мысли, отметим, что для писателя граница город - деревня не эфемерна, а реально существующая, как, впрочем, и граница между деревенской и городской прозой.
Чтение интервью Ю.Трифонова "Город и горожане", статей В.Шукшина оставляет какое-то двойственное впечатление: с одной стороны, непоколебимая уверенность в правоте идеи об оппозиции города-деревни, а с другой, сдержанность в примерах и выводах, недоговоренность. Конечно, сказалось уважительное отношение автора московских повестей к оппонентам, которых он имел в виду. Так, Ю.Трифонов называл В.Шукшина в числе своих любимых писателей. Да и сами творческие принципы представителей деревенской и городской прозы оказались во многом схожи - изображение противоречивых характеров, попытка художественно исследовать многогранность человеческой натуры, а не вынесение однозначного приговора. Собственно говоря, ощущая не подлежащую никакому сомнению специфику, Ю.Трифонов и В.Шукшин в то же время чувствовали и много общего, объединяющего в путях развития деревенской и городской прозы. Отмеченная дискуссия-полемика - неотъемлемая часть традиции, берущей свое начало в литературе XIX века. Спор о России в контексте глобальной проблемы "Восток - Запад" воспринимался русскими писателями и философами в том числе и в виде противопоставления мудрого восточного отношения к природе как к матери-богине европейскому научно-техническому прогрессу (особо в этом плане следует отметить работы С.Булгакова, К.Леонтьева, П.Струве, С.Франка). Такой подход позволяет говорить о концептуальности и специфике осмысления изображаемой действительности, исходя из выбора авторами определенного жизненного материала - деревня, провинциальный город, Москва, Петербург.
Здесь достаточно упомянуть полемику Москва - Петербург, ставшую ведущей темой очерков "Петербургские записки 1836 года" Н.В.Гоголя, "Москва и Петербург" (1842) А.И.Герцена, "Петербург и Москва" (1845) В.Г.Белинского и отразившуюся в художественных произведениях, начиная с поэмы "Медный всадник" А.С.Пушкина; оппозицию город - деревня, Петербург - деревня в стихотворении "Когда за городом, задумчив, я брожу" А.С.Пушкина, в очерке "Город и деревня" Ф.Глинки, в романах "Обломов" И.А.Гончарова, "Воскресение" Л.Н.Толстого и т.д. Дискуссия с новой силой разгорелась в начале XX века. Словами книжника Балашкина, одного из героев повести "Деревня", высказывает свою точку зрения И.А.Бунин: "А Сухо-носый, не народ, не Россия? Да она вся - деревня, на носу заруби себе это! Глянь кругом-то: город это, по-твоему? Стадо кажный вечер по улицам прет -от пыли соседа не видать... А ты - "город!" (Бунин 1988, т.2:153). Как полемический отклик на заявление бунинского персонажа воспринимается речь Тиунова, действующего лица повести "Городок Окуров" М.Горького: " Что ж Россия? Государство она, бессомненно, уездное. Губернских-то городов -считай - десятка четыре, а уездных - тысячи, поди-ка! Тут тебе и Россия!" (Горький 1979, т.5: 292). Свое художественное исследование предпринял и А.Белый: "Русская Империя наша состоит из множества городов: столичных, губернских, уездных, заштатных; и далее: - из первопрестольного града и матери городов русских" (Белый 1990, т.2:8).
Образы-символы города в рассказах, повестях и романах А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской
В.Белов в романе "Все впереди" воссоздает образ-символ Москвы: "В субботу Москва стихала, словно сбавляющая обороты турбина или грандиозная медеплавильная печь между двумя плавками. Такое затишье было похоже и на тонкий, напряженно-тревожный трансформированный гул, не стихавший в большой заводской пристройке... Однако же этот безбрежный город в каждом из его состояний можно сравнить с чем угодно. Любая стихия, любой самый фантастический образ годился для этого" (Белов 1991, т.2: 254). В своем романе на городскую тему автор "Лада", "Плотницких рассказов" прибегает к сравнению мегаполиса с индустриально-техническими агрегатами (турбина, медеплавильная печь). Противопоставление мира живой природы и искусственного, созданного цивилизацией, было характерным, часто встречающимся контрастным приемом как у писателей-антиурбанистов, так и в деревенской прозе. В.Белов в приведенной цитате расширяет границы и возможность использования данного образа-символа. Один из основоположников деревенской прозы утверждает, что "любой самый фантастический образ" может быть соотнесен с городом.
Между тем в петербургской и московской линии литературы сложилась определенная традиция. В произведениях на петербургскую тему писатели активно вводят в тексты метафору города-книги. В "Медном всаднике" проводится параллель между северной столицей, созданной по законам гармонии и красоты, и вдохновенным поэтическим творчеством. ("Люблю тебя, Петра творенье, / Люблю твой строгий, стройный вид... / Твоих задумчивых ночей / Прозрачный сумрак, блеск безлунный, / Когда я в комнате моей / Пишу, читаю без лампады, / И ясны спящие громады /Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла (Пушкин 1981, т.З: 261-262)). В "Петербургских повестях" Н.В.Гоголя Невский проспект сопоставляется с адрес-календарем ("Никакой адрес-календарь... не доставит такого верного известия, как Невский проспект"), а улицы, по которым проходит Акакий Акакиевич, со строкой ("...только тогда замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы" (Гоголь 1984, т.З: 5, 125)). В повести "Хозяйка" Ф.М.Достоевского есть прямое сравнение города с книгой. ("Все ему казалось ново и странно. Но он до того был чужд тому миру, который кипел и грохотал кругом него, что даже не подумал удивиться своему странному ощущению... он читал в ярко раскрывшейся перед ним картине, как в книге, между строк" (Достоевский 1988-1996, т.1: 339)).
В XX веке эта традиция продолжилась. Через весь эпический цикл "Москва" А.Белого лейтмотивом проходит сопоставление города с книгой. ("Москвы"-то и не было! Был лишь роман под названием "Москва"; за страницей читалась страница; листались страницы, и думали, что обитают в Москве... Повернулась страница: "Конец!" Год издания, адрес издательства только" (Белый 1990, т.2: 568)).Роман "Пушкинский дом" А.Битова также начинается с метафоры Ленинград - "письмо": "...утро восьмого ноября 196... года более чем подтвердило такие предчувствия. Оно размывалось над вымершим городом и аморфно оплывало тяжкими языками старых петербургских домов, словно дома эти были написаны разбавленными чернилами, бледнеющими по мере рассвета. И пока утро дописывало это письмо, адресованное когда-то Петром "назло надменному соседу", а теперь никому уже не адресованное и никого ни в чем не упрекающее, ничего не просящее, - на город упал ветер" (Битов 1996, т.2: 7). Это же описание завершает раздел "Бедный всадник" романа А.Битова. Петербург, ассоциирующийся у писателей, говоря словами автора "Преступления и наказания", с "какими-то таинственными знаками" - текстом, книгой, - которые необходимо расшифровать и прочитать, в "Пушкинском доме" - письмо, написанное "разбавленными", "бледнеющими", выцветшими от времени чернилами, письмо с исчезающими строками, не имеющее конкретного адресата (Достоевский 1988-1996,т.3:485).
Близкий образ есть в повести "Слабое сердце" Ф.М.Достоевского, где Петербург, готовый "исчезнуть", "искуриться паром", наподобие волшебной грезы, метафорически уподоблен непроявленному на бумаге письму (Вася Шумков сходит с ума, когда не может ускорить переписывание документов. Он водит сухим пером по бумаге, воображая, что запечатлевает текст). Во "Времени и месте" Ю.Трифонова соотнесение города и рукописи романа Ан-типова также происходит опосредованно. Для произведений писателя стало постоянным символическое отождествление судьбы героя и его книг. ("Понял Антипов, что как он выступит на суде, так и с книгой получится. Не с книгой - с судьбой"; "Да и как мог роман получиться? Ведь это была книга о писателе, который тоже писал роман, который не получился, внутри которого был скрыт другой роман, который тоже не получился. У всех что-то не получилось. И то, что опрокинуло его жарким дыханием, помутило сознание и протащило, беспамятного, через недели и дни, - оно ведь тоже не получилось" (Трифонов 1985-1988, т.4: 409, 495)).
Несочинившийся роман Антипова - знаковый хронотоп Москвы 60-х годов. И символическая соотнесенность проявляется в том, что герой нашел свое время и место в признании закономерности и осознании истоков принципиальной невозможности написать произведение, и в том упорстве настоящего писателя, с которым он воплощает неподдающийся материал. В романе "Один и одна" В.Маканина жизнь главных действующих лиц постоянно накладывается-проецируется на какой-нибудь сюжет: рассказ-детектив или киноповесть со шпионами и разведчиками, или альтернативную реальность из возможных, но так и не произошедших событий. ("Как хорош и как человечен и, возможно, как пошл был бы рассказ, где Геннадий Павлович приходил бы к нам в семью ужинать раз в неделю... Мог быть такой вот нерассказ" (Маканин 1990: 521)). Письмо с размытыми, исчезающими строками, версия и варианты из "Пушкинского дома", несочинившийся роман Антипова ("Время и место"), нерассказ В.Маканина - эмблематическое выражение жизни и судьбы героев, находящейся в прямой связи с местом обитания и проживания персонажей, - хронотопом большого города и временем бурного подъема 60-х, сменившегося стагнацией 70-х.
"Квартирный вопрос" в произведениях А.Битова, Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха
"Квартирный вопрос". Именно такое словесное выражение приобретает одна из центральных смысловых парадигм мотивной структуры городской прозы. Цитату "квартирный вопрос" чаще всего принято возводить к тексту "закатного романа" М.Булгакова. Однако ещё до "Мастера и Маргариты" её "адрес" обнаруживается в "Рассказе неизвестного человека" А.П.Чехова. ("Обед приносили из ресторана, квартирного вопроса Орлов просил не поднимать..." (Чехов 1985, т.8: 130)). Такая двойная прописка цитаты (более известная для читателя - булгаковская и менее известная - чеховская) симво-лична. Это только одно и незначительное проявление принципа повествования, когда "мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз, выступая при этом каждый раз в новом варианте, новых очертаниях и во всё новых сочетаниях с другими мотивами" (Гаспаров 1994: 30).
"Квартирный вопрос" в городской прозе действительно резонирует самыми разнообразными смысловыми обертонами. Это прежде всего семейные отношения, коммунальная перенаселённость, благоустройство жилья и т.д.
Однако доминирующим оказался мотив обмена, который вошёл в городскую прозу вместе с романами, повестями и рассказами Ю.Трифонова, В.Маканина, Л.Петрушевской, В.Пьецуха. Это весьма распространенная и узнаваемая жизненная ситуация, связанная с манипуляциями квартирами. Происходили переезды в другие города, свадьбы, разводы, рост семьи - и все это требовало размена, увеличения или уменьшения жилплощади. Однако в 70 -80-е годы, когда доход для большинства законопослушных граждан был ограничен заработной платой, получаемой по постоянному месту работы, и практически соответствовал среднестатистическому, квартира оказалась некой вершиной, символизирующей материальный достаток. Это была своего рода одна из немногочисленных возможностей приобретения каких-то реальных ценностей, пространственно измеряемых в квадратных метрах. Обмены, покупка кооперативной квартиры превращались для людей в манящую цель, наполняли жизнь смыслом, становились своего рода "маленькими трагедиями" и "маленькими радостями" эпохи стагнации.
Однако "истоки" мотива обмена восходят в том числе и к петербургской линии русской литературы XIX века. Дом в произведениях А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского и других имеет самые различные формы воплощения. Это и убогие, нищенские каморки для бедных студентов, и холодные, сырые притоны - ночлежки для бездомных, и сдающиеся внаем грязные, неухоженные комнаты при трактирах для небогатых постояльцев, и громадные внутренние пространства аристократических особняков. Кроме такого рода интерьеров с образом дома связан и мотив поиска пригодного для жизни жилья. В романе "Подросток" Ф.М.Достоевского одно из главных действующих лиц - Аркадий Долгорукий - пытается найти даже не квартиру, а хотя бы угол, "чтоб только повернуться". Огромные цены, странные развязные соседи, нелепые, неудачные ответы на расспросы хозяев - вот "ничтожности", "мелочи жизни", с которыми сталкивается герой и которые мешают ему снять комнату. Безуспешные поиски жилья воспринимаются в "контексте" общей неустроенности петербургской жизни. Герои произведений А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского постоянно сохраняют ощущение временности своего настоящего местопребывания. Для них поиски квартиры не столько конкретная форма поступка - действия, вызванная насущными потребностями и возможностями, сколько реакция на безопорность, неустойчивость своего положения. Другими словами, в подсознании героев заложена готовность к переезду, смене жилья.
Что касается литературы XX века, то адекватное городской прозе 70 — 80 -х годов звучание мотив обмена получил прежде всего в романе "Мастер и Маргарита" М.Булгакова. Во время сеанса черной магии на сцене Варьете мессир Воланд произносит фразу, ставшую крылатой: "...Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Ну, легкомысленны... ну, что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... В общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их..." (Булгаков 1990, т.5: 123). "Квартирный вопрос" получает в романе М.Булгакова особое художественное воплощение. Его первый аккорд - безуспешные попытки Максимилиана Андреевича Поплавского, считавшегося одним из умнейших людей в Киеве, обменять квартиру в столице Украины на "меньшую площадь в Москве".
Прозаичнейший бытовой вопрос о квадратных метрах оказывается увязан с таинством смерти. Гибель племянника жены Поплавского - Берлиоза неожиданно открывает возможность унаследовать заветную московскую квартиру. Для героя жилплощадь в столице превращается в цель и смысл жизни. Изображая характер, одержимый "квартирным вопросом", Булгаков ироничен... ("Квартира в Москве! Это серьезно. Неизвестно почему, но Киев не нравился Максимилиану Андреевичу, и мысль о переезде в Москву настолько точила его в последнее время, что он стал даже худо спать" (Булгаков 1990, т.5: 191)). Поплавский теряет вкус к жизни: его "не радовали весенние разливы Днепра", не трогала красота пробуждающейся от спячки природы, он не замечает солнечные пятна, играющие на кирпичных дорожках Владимирской горки. Герой "хотел одного - переехать в Москву" (Булгаков 1990, т.5: 191).
Для автора находятся в прямой зависимости суживающийся внутренний мир Поплавского, из которого "выпадает" необозримость и красота окружающего, и возрастающее желание персонажа получить квадратные метры.
Однако прозаичнейший "квартирный вопрос" в фантастической атмосфере романа М.Булгакова также приобретает сверхъестественное звучание. На вопрос Маргариты, как на обычной московской жилплощади размещаются необъятные апартаменты Воланда, Коровьев рассказывает не менее невероятную историю о "чудесах" по расширению метража. ("...Один горожанин, получив трехкомнатную квартиру на Земляном валу, без всякого пятого измерения и прочих вещей, от которых ум заходит за разум, мгновенно превратил ее в четырехкомнатную, разделив одну из комнат пополам перегородкой. Засим эту он обменял на две отдельные квартиры в разных районах Москвы -одну в три и другую в две комнаты. Согласитесь, что их стало пять. Трехкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем, как вы сами видите, шести комнат, правда, рассеянных в полном беспорядке по всей Москве. Он уже собирался произвести последний и самый блистательный вольт, поместив в газете объявление, что меняет шесть комнат в разных районах Москвы на одну пятикомнатную квартиру на Земляном валу, как его деятельность, по не зависящим от него причинам, прекратилась. Возможно, он сейчас и имеет какую-нибудь комнату, но только смею вас уверить, что не в Москве" (Булгаков 1990, т.5: 243)).
Концепция аутсайдерства в произведениях Ю.Трифонова, А.Битова, В.Маканина, В.Пьецуха, Л.Петрушевской
В произведениях на петербургскую тему А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Ф.М.Достоевского воплощен широкий диапазон психологических состояний: от благородных в мыслях и чувствах до амбициозных и озлобленных натур. Однако два крайних типологических проявления - мечтатель и подпольный парадоксалист - отражение прежде всего развития образа "маленького человека". "Маленький человек" - своего рода "визитная карточка" русской литературы XIX века. После выхода повестей "Станционный смотритель" А.С.Пушкина и "Шинель" Н.В.Гоголя этот тип героя надолго стал объектом сочувствия для писателей. И лишь А.П.Чехов в конце XIX века в ряде рассказов ("Смерть чиновника", "Слова, слова и слова" и др.) смещает акценты, подчеркивая ущербность "маленького человека" (самоунижение ради выгоды). Исследователями, наряду с термином "маленький человек", как синонимичные используются "бедный человек", "бедный чиновник", "человек - ветошка" и т.д. Ученые отмечают следующие типологические признаки данного персонажа: "заурядность, принадлежность к низшим слоям социума, погруженность в сферу обыденного, неспособность противостоять силе обстоятельств" (Выгон 2000: 302). Подобное характерно и для городской прозы. И Гриша Ребров, и действующие лица нарративов В.Пьецуха и В.Маканина, и героини Л.Петрушевской - также развитие этой линии "униженных и оскорбленных", правда, в другое время и в другой обстановке. Знаменательно, что персонаж романа "Предсказание будущего" Владимир Иванович Иов носит фамилию библейского страдальца, на которого Бог обрушивает всевозможные беды и испытания. Данный тип героя, по меткому выражению В.Пьецуха, может быть назван "несчастной личностью". ("...Русский-то писатель тем и отличается от писателя вообще, что он сосредоточен на духовной жизни так или иначе несчастной личности..." (Пьецух 1990: 77)). Это определение в дальнейшем будет использовано в работе именно для обозначения концепции "униженных и оскорбленных" петербургской линии литературы в противовес персонажам-неудачникам, генетически восходящим к действующим лицам произведений А.П.Чехова.
Так, герой повести "Долгое прощание" Ю.Трифонова вынужден зарабатывать деньги, создавая нелепые пьесы о строительстве университета и корейской войне, однако даже это "графоманское" сочинительство не спасает его от бедности и нищеты. Гриша Ребров остро чувствует неустойчивость своего социального положения. Комнату на Башиловке, где он прописан, хочет отсудить себе сосед, доказывающий, что квартиросъемщик, постоянно не проживающий на данной жилплощади, должен быть ее лишен. Ощущение безысходности усугубляют неполадки в семье, отсутствие постоянной работы и надежного заработка. Один из героев рассказа "Ключарев и Алимушкин" -"маленький человек", жизнь которого "пошла под откос" (Маканин 1979: 14). Его бросила жена, выгнали с работы, переселили в "конуру, дыру". ("Комнатушка была мала, ободрана, вся в потеках и без мебели. Поржавевшая кровать да стол" (Маканин 1979: 13)). Алимушкин "доедает последние рубли", и героя ждет жизнь за гранью нищеты. Финальный аккорд существования этого "маленького человека XX века" трагичен - инсульт, паралич и смерть.
Безденежье, полуголодная жизнь - характерологическая мета большинства героев городской прозы, воплощающих развитие линии "униженных и оскорбленных", ("...больших средств у меня не было..."; "...я зарабатывала немного..."; "...в животе у меня подвывает, в душе, которая не знаю, как у других, у меня находится в верху живота между ребер..." (Петрушевская 1993: 308)). В рассказах и повестях Л.Петрушевской, из которых процитированы данные строки, у героинь душа "находится в верху живота между ребер". Их переживания, все внутренние силы, эмоциональные порывы направлены на одно - добывание пищи, чтобы накормить семью и детей. Тут и унизительные посещения знакомых с одной целью - оказаться за обеденным столом, и украденные во время чаепития в пионерском лагере бутерброды с маслом, и жесточайшая экономия на самой необходимой пище. "Продуктовый вопрос" оказывается глобальным, заключающим в себе весь жизненный смысл. Испытание "достатком", через которое прошли трифоновские герои, в прозе Л.Петрушевской сменилось испытанием нищетой, бедствиями, страданиями.
Маленький человек произведений на петербургскую тему и "несчастное существо" городской прозы во всех диапазонах - от черт мечтателя до подпольного парадоксалиста - носитель сознания, ориентированного на "униженность и оскорбленность". Создается впечатление, что герой не выдерживает испытания удачей. Любое мало-мальское успешное стечение обстоятельств оказывается роковым для персонажей. Характерологической в этом смысле является ситуация из рассказа "Слабое сердце" Ф.М.Достоевского. У Васи Шумкова, бедного чиновника, все в жизни складывается удачно: у него есть и настоящий друг, и невеста "Лизанька", и даже высокий покровитель. Протекция и продвижение по службе, счастливая семейная жизнь доступны герою. Однако сознание персонажа, воспринимающее все с позиции "униженных и оскорбленных", не в состоянии справиться с неожиданно обрушившимся счастьем. Внезапно, без особых видимых причин, Вася Шумков сходит с ума. Не пытается изменить свою жизнь, когда представляется возможность, и Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской "Шинели". Попытка директора департамента вознаградить героя за долгую службу оказывается безуспешной. Прикрепленный к более важным делам, где требовалось "переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье", Акакий Акакиевич "вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: "Нет, лучше дайте я перепишу чего-нибудь" (Гоголь 1984, т.З: 124).
