Содержание к диссертации
Введение
Глава первая: Гоголь и «пушкинский миф» в литературе 30-х годов XIX века 9
1. Позиция Гоголя в литературной полемике первой половины 1830-х годов (статьи о Пушкине) 9
2. Образ Пушкина в «Ревизоре» 27
3. Становление художественной индивидуальности Гоголя и пушкинская традиция («Записки сумасшедшего», «Невский проспект») 39
4. Гоголь в литературной критике 30-х годов 52
Выводы 63
Глава вторая: Мифологизация образа пушкина в творчестве гоголя 1840-х годов 74
1. Пушкинская традиция в поэме «Мертвые души» и «Выбранных местах из переписки с друзьями» 74
2. Мотив пушкинского учительства в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и «Авторской исповеди» Гоголя как мифотворчество 89
3. «Пушкинский» эпизод в статье «О лиризме наших поэтов» и мифологическое сознание Гоголя-художника 106
4. Гоголевская мифологизация образа Пушкина как путь к преодолению внутреннего противоречия 116
Выводы 122
Примечания 128
Заключение 133
Литература 136
- Позиция Гоголя в литературной полемике первой половины 1830-х годов (статьи о Пушкине)
- Образ Пушкина в «Ревизоре»
- Пушкинская традиция в поэме «Мертвые души» и «Выбранных местах из переписки с друзьями»
- Мотив пушкинского учительства в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и «Авторской исповеди» Гоголя как мифотворчество
Введение к работе
История исследовательской парадигмы «Пушкин-Гоголь» в критике и литературоведении насчитывает более полутора столетий. В известном смысле начало ей положил в свое время сам Гоголь, не раз обращавшийся к образу Пушкина в своем творчестве: художественном и публицистическом. В лирическом монологе седьмой главы «Мертвых душ» эта дилемма была метафорически сформулирована им в виде противопоставления «писателя возвышенного строя» и писателя, «дерзнувшего вызвать наружу... всю страшную, потрясающую тину мелочей», и сразу же подхвачена радикальными кругами русской интеллигенции и критики.
Одни подняли на свое знамя имя Пушкина. «Что бы ни говорили пламенные поклонники Гоголя, - писал, например, А.В.Дружинин, - нельзя всей словесности жить на одних «Мертвых душах». Нам нужна поэзия... Наша текущая словесность изнурена, ослаблена своим сатирическим направлением. Против того сатирического направления, к которому привело нас неумеренное подражание Гоголю, поэзия Пушкина может служить лучшим орудием»1. Другие связывали будущее русской литературы с продолжением традиций Гоголя. Кредо «гоголевского» лагеря было выражено, прежде всего, в статьях Н.Г.Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы».
Апологеты «пушкинского» и «гоголевского» направлений противопоставляли не столько творчество самих Пушкина и Гоголя, сколько деятельность их «последователей». И все-таки это в основе своей политизированное деление литературы наложило существенный отпечаток на всю критику XIX века. Пушкина, «поэта положительного, как жизнь на покое» и Гоголя, поэта-глашатая, поэта отрицания, противопоставляли И.С.Тургенев, А.А.Григорьев и многие другие критики и литераторы. В
4 известном смысле, оппозицией «пушкинского» и «гоголевского» направлений (только с переменой предпочтений) навеяно и сделанное на рубеже веков В.В.Розановым радикальное противопоставление эстетических принципов Гоголя как художника «восковых» фигур и Пушкина как «символа жизни». Схематичное деление литературы на два направления по «идейному» принципу, естественно, сказалось на идеологически детерминированных построениях советского литературоведения в XX веке.
Что касается биографических и творческих связей и взаимоотношений Пушкина и Гоголя, то в их толковании в XIX веке сформировались и в целом прослеживаются до сих пор две тенденции. Приверженцы одной из них отстаивают идею творческого континуума, основанного на дружбе двух гениев. Это В.И.Шенрок, отчасти П.А. Кулиш, Н.А.Котляревский, Д.Н.Овсяннико-Куликовский, С.Н.Булгаков, В.В.Гиппиус, Г.П.Макогоненко и др. «Для противопоставлений их нет оснований, ...если иметь в виду не отдельные черты, свойственные индивидуальным дарованиям того и другого, а всю систему творчества», - писал Б.В.Томашевский3. Н.Н.Петрунина и Г.М.Фридлендер, суммируя историю спора вокруг личных и творческих взаимоотношений Гоголя с Пушкиным, сводят все их разногласия к малосущественным «различиям внутри сложных процессов формирования реализма»4.
Приверженцы противоположной тенденции (Н.И.Тарасенко-Отрешков, Б.Лукьяновский, А.С.Долинин, В.В.Набоков, Ю.Н.Тынянов, Ю.М.Лотман, И.П. Золоту сский) ставят под сомнение внутреннюю близость двух писателей, склоняются к восприятию их взаимоотношений как некоего внутреннего противостояния. Противостояния", которое проявлялось и в сложном внешнем рисунке их знакомства и взаимодействия, и в глубинных движущих импульсах творчества.
Как ни парадоксально, но корни и той, и другой «версии» обнаруживаются в многоплановом наследии Гоголя. Этот парадокс до сих пор не объяснен. Так же, как до сих пор не определены причины сложностей
5 и противоречий, отмечаемых многими во взаимоотношениях двух русских гениев. Чем объяснить «дразнящие» упоминания имени обожаемого Пушкина в ' гоголевских произведениях 1830-х годов? Откуда взялась у Гоголя история о «монархическом» происхождении пушкинского стихотворения «С Гомером долго ты беседовал один»? Какова роль Пушкина в возникновении замыслов «Ревизора» и «Мертвых душ»? И если Пушкин не передавал Гоголю «своих» сюжетов, то зачем понадобилось Гоголю преувеличивать роль Пушкина в создании главных своих творений?
Так или иначе, изучение суждений самого Гоголя о Пушкине, так же, как изучение любых отражений гоголевской рецепции Пушкина, приближает нас к разгадкам, а значит, остается актуальным.
Кроме того, любое обращение к такой важной историко-литературной теме, как «Пушкин и Гоголь», мотивировано поиском путей и способов осмысления механизмов преемственности в литературе и закономерностей литературного процесса 1830-40х годов, одного из переломных моментов в истории русской культуры. Особенно актуальным представляется это обращение в свете пересмотра стереотипов, сформировавшихся в условиях во многом тенденциозного советского литературоведения.
В -настоящем диссертационном исследовании предложен подход к означенной теме, который, обобщая личностное начало писателя, учитывает не только стиль произведений Гоголя, но и стиль поведения художника (в том смысле, какой придавал проблеме Поступка М.М.Бахтин). Это определяло свойственный только Гоголю своеобразный тип творческого освоения им художественного и личного опыта Пушкина. Авторские миры больших художников - это сообщающиеся миры. Приходя в тесное соприкосновение, они, подобно «оптическому стеклу» (выражение Гоголя) «высвечивают» друг друга. Предложенный в работе ракурс рассмотрения взаимоотношений двух писателей позволяет создать в чем-то обновленное представление о творческом облике Гоголя и его наследии не только
применительно к пушкинской теме. В этом состоит научная новизна исследования.
Его основной целью является изучение динамики гоголевской рецепции феномена творчества и личности Пушкина и ее отражения в творческом наследии Гоголя: художественном, публицистическом, критическом, эпистолярном. Поставленной целью обусловлены задачи, решаемые в ходе исследования:
1). Определение общественно-литературного фона и процесса утверждения приоритетов на поэтическом «Олимпе» 1830-1840х годов.
2). Изучение противоречивой позиции Гоголя в литературной полемике, связанной с «пушкинским мифом 30-х годов».
3). Сравнительный анализ освоения пушкинских традиций в художественном творчестве Гоголя на разных этапах его писательской биографии.
4). Осмысление характера преемственных связей Пушкина и Гоголя.
5). Уяснение проблемы мифологических тенденций в творческом сознании Гоголя.
Объектом исследования явились следующие произведения Гоголя: статьи «Борис Годунов. Поэма Пушкина» и «Несколько слов о Пушкине», комедия «Ревизор», повести «Записки сумасшедшего», «Невский проспект», поэма «Мертвые души», «Выбранные места из переписки с друзьями», «Авторская исповедь», а также некоторые мемуарные свидетельства, прижизненная критика произведений Пушкина и Гоголя.
Методологической основой диссертации послужили труды Ю.В.Манна, Ю.М.Лотмана, М.М.Бахтина, В.Э.Вацуро, В.В.Прозорова, М.Е.Мелетинского, А.Ф.Лосева, В.И.Мильдона и других.
Методика исследования построена на принципах разностороннего охвата материала (как первоисточников, так и последующей интерпретативной литературы) и учета общественно-литературного контекста эпохи. А также на сочетании разнообразных методов научного
7 анализа: историко-литературного, типологического, биографического, сравнительного и др.
Практическая значимость диссертации обусловлена возможностью использования ее результатов в ходе дальнейших научных исследований по пушкинской и гоголевской теме и в практике преподавания общих и специальных вузовских курсов по истории и теории литературы.
Апробация работы осуществлялась в ходе участия автора в научных конференциях «Болдинские чтения» (Болдинский музей-заповедник А.С.Пушкина, ННГУ), «Грехневские чтения» (ННГУ), «Гоголевские чтения» (Москва, городская библиотека им. Н.В.Гоголя) и др., а также в обсуждениях на кафедре литературы Коломенского государственного педагогического института. По теме диссертации опубликованы следующие статьи:
«Ты, Моцарт, недостоин сам себя...» (Гоголь о Пушкине) // Болдинские чтения. Материалы конференции. Саранск, 2002. С. 43-48.
Пушкинские аллюзии в «Записках сумасшедшего» Н.В.Гоголя // Вторые Гоголевские чтения. Н.В.Гоголь и мировая культура: Сборник докладов. М., 2003.
Гоголь о «тайне» пушкинского стихотворения «С Гомером долго ты беседовал один» // Грехневские чтения: Сборник научных трудов. Нижний Новгород, 2001. С. 93-100.
К вопросу о «пушкинском» происхождении комедии Н.В.Гоголя «Ревизор» // Болдинские чтения. Материалы конференции. Нижний Новгород, 2000. С. 120-128.
Однажды в губернском городе NN. «Нижегородский» год Пушкина // Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст. Выпуск 2. Сборник статей. Арзамас, 2000. С. 11-19, 45-56.
«Дубровский» из Черновского // Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст. Выпуск 3. Сборник статей. Арзамас, 2001. С. 30-34.
Автор «Мертвых душ» о «пушкинском» и «гоголевском» направлении // Болдинские чтения. Материалы конференции. Нижний Новгород, 2003 (в печати).
Эстетико-литературное понимание статьи В.Г.Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя» // Грехневские чтения: Сборник научных трудов. Нижний Новгород, 2003 (в печати).
Примечания
1 Дружинин А.В. А.С.Пушкин и последнее издание его сочинений // А.С.Пушкин: pro е
contra. В двух томах. СПб, 2000. ТА. С. 105-106.
2 Тургенев И.С. Речь по поводу открытия памятника А.С.Пушкину // А.С.Пушкин: pro е
contra. В двух томах. СПб, 2000. Т. 1. С. 173.
3 Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 2. Изд. АН СССР. М.-Л., 1961. С. 441-443.
4 Петрунина Н.Н., Фридлендер Г.М. Пушкин и Гоголь в 1831 -1836 годах // Пушкин.
Исследования и материалы. Т. 6. Л., 1969. С. 197-229.
Позиция Гоголя в литературной полемике первой половины 1830-х годов (статьи о Пушкине)
Тридцатые годы XIX века - один из поворотных моментов в истории русской литературы. Вопреки кочующему в то время утверждению о том, что «у нас нет литературы» (а эта формула высказывалась А.А.Бестужевым, Д.В.Веневитиновым, Н.И.Надеждиным, И.В.Киреевским, Н.А.Полевым, В.Г.Белинским и даже Ф.В.Булгариным), литература в России существовала и развивалась, рождая новые веяния. Об этом красноречиво свидетельствовала ожесточенная литературная полемика на страницах московских и петербургских газет, альманахов и журналов «Московский телеграф», «Северная пчела», «Вестник Европы», «Телескоп», «Литературная газета», «Библиотека для чтения», «Литературные листки», «Сын Отечества», «Московский листок», «Отечественные записки», «Северные цветы», «Соревнователь просвещения и благотворения» и других изданиях. В основе перемен, происходящих в литературе, лежали социокультурные процессы, которые привели к появлению и демократизации книжного рынка, развитию сети периодических издании и собственно института рецензирования. Они выводили литературу из кружков и салонов на суд более широкой читающей публики, делали ее значимым фактором культурной жизни общества в целом. Именно в 20-30-е годы XIX века начинается активный процесс профессионализации литературного труда. Если в веке ХУШ-м оплата поэтического творчества выглядит предосудительной, то со второй четверти XIX столетия (начиная с практики альманаха «Полярная звезда» К.Ф.Рылеева и А.А.Бестужева) денежное вознаграждение автора занимает свое законное место в литературной жизни. Начинается «торговый период» русской литературы, по выражению С.П.Шевырева. И уже не помощь покровителей, как раньше, а «рынок» становится основным источником дохода для большинства литераторов (хотя исключения еще были, Н.В.Гоголь, например, до конца дней существовал благодаря поддержке богатых друзей и императорскому пенсиону). Именно в 30-е годы появляются первые профессиональные литераторы, совмещающие литературный труд с изданием и редактированием периодики - Н.А. и Кс.А. Полевые, Н.И.Греч, Ф.В.Булгарин, А.Ф.Воейков, О.И.Сенковский. Все это неизбежно влекло за собой изменения не только форм литературного быта, но во многом и проблематики и поэтики самой литературы (примером тому может служить появление массовой литературы). Менялись социальная принадлежность и статус писателя. Интересные данные по писательской родословной приводит Виктор Живов. Среди литераторов, родившихся между 1750 и 1799 годом, доля наследственных дворян составляла 71,3 процента (для сравнения - доля дворян среди художников и актеров - 5,5 процента, среди ученых - 10,1, среди медиков - 6,4, доля военной элиты из дворян составляла 78 процентов)1. Еще в начале XIX века поэзия, доминирующий род литературы, почти полностью монополизирована «аристократией» и социальной элитой. Но к концу 20-х и в 30-е годы пополнившие ряды литераторов (преимущественно профессиональных) разночинцы уже противопоставляют ценностям дворянской литературы свои третьесословные ценности. Показательно высказывание Николая Полевого в статье «Взгляд на некоторые журналы и газеты русские»: «Образованность и просвещение в наше время видимо распространены не в одном сословии дворян. Из числа людей так называемого среднего сословия начали появляться писатели. Само собой разумеется, что они составляют общество отдельное от светского. Бог знает с чего, за это обрекли их на неспособность к умственным трудам. Знаменитые друзья2 силятся доказать, что единственно в светском обществе приобретается вкус и развивается способность к изящному. Им отвечали, что, может быть, там развивается вкус к нарядам, к дорогим винам и кушаньям и способность изящно не делать ничего, но что во всяком звании и обществе может явиться душа, способная понимать изящное, ибо природа и учение доступны равно для всех» . Эту мысль продолжает его брат Кс.А.Полевой: «...В котором из своих поместий Шекспир имел счастие кормить и поить толпу светских гостей? Нет! Это был бедный крестьянин» . Менялся и социальный портрет читателей. В 20-е годы XIX века чтение широко входит в быт небогатых помещиков, мелких и средних чиновников, офицеров, купцов, приказчиков. Круг чтения русской читающей публики первой трети столетия проанализирован А.И.Рейтблатом3. Дворяне читали, в основном, все еще по-французски и, преимущественно, романы. По сведениям Ф.Булгарина («Литературные листки», 1823, № 1), опросившего петербургских книгопродавцев, в 1822 году число продававшихся романов в 20 раз превышало число продаваемых исторических и политических книг. Писатель А.И.Чуровский в романе «Примадонна» пишет об одной провинциальной читательнице: «Полюбивши с самой юности романы, она, так сказать, спала с ними, и эта страсть укоренилась в ней до глубокой старости. И теперь с таким же восхищением она любовалась малютками с Дюкре-Дюменилем, умствовала с госпожою Жанлис, бродила по темным коридорам с бесстрашной Радклиф, плакала с чужестранкой виконта Дарленкура, смеялась с Вальтер-Скоттом и Лафонтеном. Но с той эпохи, как отечественные романы появились на Руси, она привязалась к ним всей душою. Дмитрий Самозванец (Ф.Булгарина) и древний Кремль снились ей даже во сне, а жалкая участь бедной Полины из «Рославлева» (М.Н.Загоскина) всего чаще заставляла ее утирать слезы...».
Образ Пушкина в «Ревизоре»
Прежде чем продолжить разговор о «Ревизоре», сделаем небольшое отступление на тему о «дружбе двух гениев». Не так уж часто история сводит в одно и то же время в одном и том же городе двух гениев такой величины, двух писателей, каждый из которых составил не только славу, но и целую эпоху в истории культуры своей страны. Пушкин и Гоголь жили в Петербурге и на протяжении шести лет поддерживали знакомство. Это не могло не лечь в основу множества легенд, своеобразного «мифа о дружбе двух гениев».
Миф родился с легкой руки самого Гоголя. Явные преувеличения в рассказах о дружбе с Пушкиным и Жуковским в письмах 1831 года матери и друзьям, высказывания о заботливом наставничестве Пушкина по отношению к своему младшему собрату по перу в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и «Авторской исповеди» подтолкнули исследователей к преувеличенным выводам. Если первые биографы Гоголя, П.В. Анненков и П.А. Кулиш, ограничивались только общими замечаниями на этот счет, то уже у В.И.Шенрока мы читаем о дружбе Пушкина, которая «приветливым, ярким лучом озарила и обогрела томившегося среди сурового равнодушия столицы, на угрюмом севере, этого юного пришельца с юга». Об «интимных дружеских отношениях» двух писателей писали Д.Н.Овсяннико-Куликовский44 и Н.А.Котляревский. «Другом Пушкина» называл Гоголя С.Венгеров46, о дружбе между двумя писателями как о само собой разумеющемся говорит Г.П.Макогоненко.
История опровержений «мифа о дружбе» тоже насчитывает не одно десятилетие. Начиная с записок Н.И.Тарасенко-Отрешкова и статьи Б.Лукьяновского «Пушкин и Гоголь в их личных отношениях. Вопрос о «дружбе»».
Немало внимания уделили этой проблеме современные исследователи. «Существует легенда, что Пушкин давал Гоголю сюжеты, а потом сердился, что «этот малоросс обирает меня», - пишет, например, И.П.Золотусский. - Существует миф о необыкновенной дружбе Пушкина и Гоголя. Но ни того, ни другого на самом деле не было»50. Говоря о сложности и неоднозначности личных отношений между двумя писателями, Золотусский вспоминает о неловкостях, с самого начала возникавших в этих отношениях, о примерах почти хлестаковского амикошонства Гоголя по отношению к Пушкину, при всем глубоком почтении к нему. Наконец, об их принципиальных расхождениях во взглядах на журнальную критику во время работы над первым томом «Современника». Расхождениях, которые, по мнению исследователя, привели к явному охлаждению этих отношений. И к тому, что Гоголь уезжает за границу, так и не простившись с Пушкиным («Он в этом виноват», - писал Гоголь 28 июня 1836 уже из Гамбурга в письме Жуковскому - VIIT, 104). Все так. Хотя существует опасность впасть в другую крайность, когда демифологизация ведет к созданию новой мифологемы - о ссоре, о трагическом разрыве двух гениев. От этого предостерегает Ю.В.Манн" \
Тесное литературное общение двух писателей в 1831-1836 годах детально описано в научной литературе . Выявлено множество примеров гоголевского «ученичества» у Пушкина в 30-е годы. В.Э.Вацуро дал подробный перечень «плагиатов» Гоголя: начиная с журнальных замыслов и парафраз из пушкинских статей и кончая использованием пушкинских устных рассказов53. Тем не менее, очевидно, что об истинной духовной близости и о личной дружбе, в обычном представлении, речи тут не идет. «Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену «Ревизора», одним словом, выводил Гоголя в люди», - так записал воспоминания П.В.Нащокина на эту тему П.И.Бартенев54. Не любивший Гоголя барон Е.Ф.Розен едва ли не сводил его роль рядом с Пушкиным к роли своеобразного шута: «...Он (Пушкин - В.Б.) всегда желал иметь около себя человека милого, умного, с решительною наклонностью к фантастическому: «Скажешь ему: пожалуйста, соври что-нибудь! И он тот час соврет, чего никак не придумаешь, не вообразишь!»35.
О существовании отчетливой психологической дистанции между ними говорили многие исследователи. «Он (Гоголь - В.Б.) держится с Пушкиным свободно, но при этом сдержанно-свободно, - пишет Ю.В.Манн, -ощущение дистанции не покидает, когда читаешь гоголевские письма к поэту. Гоголь ни на минуту не забывает, кто перед ним, к кому он обращается. Жуковскому он может сказать: «О, с каким бы я тогда восторгом возлег у ног Вашего поэтического превосходительства и ловил бы жадным ухом сладчайший нектар из уст ваших...» Но применить шутливо табель о рангах к Пушкину Гоголь не решился бы... »
В 40-е годы, кстати, появляются высказывания современников (С.Т.Аксаков, В.Г.Белинский) о том, что Пушкин недооценивал таланта Гоголя, видя в нем только «истинную веселость»57. Даже Е.А.Баратынский, не знавший Гоголя лично, увидел, в отличие от Пушкина, за «веселой веселостью» «Вечеров на хуторе близ Диканьки» истинного поэта и в письме И.В.Киреевскому (апрель-май 1832 года) радовался: «Нашего полку прибыло» . К приведенным выше можно добавить еще один довод - почти полное отсутствие личной переписки (девять за шесть лет писем Гоголя и три пушкинских не меняют картины, так как чаще всего это даже не письма, а записки, в основном, сугубо деловые). И это при том, что каждый нередко и надолго уезжал из Петербурга. А ведь переписка для духовно близких людей в XIX веке была делом естественным.
Вместе с тем, после отъезда Гоголя Пушкин продолжает публиковать его художественную прозу у себя в «Современнике», продолжает хлопотать о постановках «Ревизора». Контакты их и раньше ограничивались профессионально-литературной сферой. Было заинтересованное внимание к творчеству друг друга и довольно непростые личные отношения. Прохладно-покровительственные, хотя и доброжелательные, со стороны Пушкина. Со стороны Гоголя, поначалу восторженные и искательные, но постепенно к ним примешивается легкое раздражение.
Глубинную причину этих сложностей и гоголевских выпадов в адрес Пушкина (в творчестве и в быту) И.П.Золотусский видит в закономерном процессе «самоопределения гения, который на те же события, на которые смотрит другой гений, глядит иными глазами. И если стихия смеха несет его, он уже не милует ни себя (в Хлестакове гораздо больше «гоголевского», нежели «пушкинского»), ни того, кто является предметом его поклонения... Это неизбежно при смене власти на поэтическом престоле»59. В подтверждение своей мысли исследователь приводит пример Достоевского, который в повести «Бедные люди», вдохновленной гоголевской «Шинелью», по существу, высмеивает эту «Шинель» с ее идеей о «брате нашем», смахивающей, в оценке Макара Девушкина, больше на «пасквиль», чем на жалость.
Пушкинская традиция в поэме «Мертвые души» и «Выбранных местах из переписки с друзьями»
1836 год, начало «великого перелома», поделившего жизненный и творческий путь Гоголя на две половины, стал своего рода водоразделом и в отношениях Гоголя с Пушкиным. Гоголь покидает Россию. На этот раз надолго. В письме Жуковскому из Германии он скажет: «С Пушкиным не простился. Впрочем, он в этом виноват» (VIII, 104). Многие из тех, кто интересовался этой темой, с уверенностью говорят о ссоре и разрыве между писателями1. Среди причин, в частности, называются разногласия, возникшие между ними в работе над «Современником». Ю.В. Манн в статье «Пушкин и Гоголь в 1836 году. Была ли ссора?» доказывает, что о личной ссоре речи идти не может. И, тем не менее, на наш взгляд, это несостоявшееся расставание на Петербургской пристани все-таки стало вехой глубокого внутреннего разрыва. (Надо подчеркнуть, что, когда мы говорим о нюансах притяжения-отталкивания двух гениев, речь идет, в основном, о перипетиях гоголевского отношения к своему старшему современнику, а не об отношении к нему Пушкина). Взгляд Гоголя на Пушкина претерпевает существенные изменения. Дело не только в том, что Гоголь не напишет больше ни одного письма Пушкину, не пошлет даже ни одного поклона ему в письмах общим знакомым. Здесь речь могла бы идти, действительно, о преходящей обиде Гоголя, вызванной тем или иным фактом. Но обратимся к скорбным гоголевским письмам марта 1837 года, когда до него дошла весть о гибели Пушкина. Весть, «хуже которой нельзя было получить из России». «Моя утрата всех больше». «Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою...», - писал он в письмах П.А.Плетневу и М.П.Погодину (VIII, 126-127), связывая все, написанное им ранее, с именем Пушкина, с его одобрением, с его советами. Однако к этому же времени относятся и многочисленные высказывания Гоголя, свидетельствующие о переоценке им своего творчества прежних лет. «Мне страшно вспомнить обо всех моих мараньях. Они вроде грозных обвинителей являются глазам моим, - напишет он из Парижа Н.Я.Прокоповичу 25 января 1837 года. - ...И если бы появилась такая моль, которая бы съела внезапно все экземпляры «Ревизора», а с ними «Арабески», «Вечера» и всю прочую чепуху, и обо мне, в течение долгого времени, ни печатно, ни изустно не произносил никто ни слова, - я бы благодарил судьбу» (VIII, 123). Не означает ли это отречение от своих творений прошлых лет, в каком-то смысле, и отречения от Пушкина, кем они были вдохновлены? В 30-е годы в полемике между зарождавшейся демократической критикой и так называемой «литературной аристократией» Гоголь публично отстаивает позиции пушкинской «партии». В годы «суда глупцов», когда под сомнение был взят самый талант Пушкина (В.В.Гиппиус), Гоголь своей статьей «Несколько слов о Пушкине» доказывает: отстал не поэт, произведения которого становятся только более зрелыми и спокойно-проникновенными, отстали критика и читатели. В своей аргументации Гоголь близок ориентации писателей пушкинского круга на поэзию для немногих ценителей, в отличие от позиции литераторов-«демократов», полагавших широкую публику высшим судом для поэта. «...Чем более поэт становится поэтом, - пишет Гоголь, - чем более изображает он чувства, знакомые одним поэтам, тем заметнее уменьшается круг обступившей его толпы и наконец так становится тесен, что он может перечесть по пальцам всех своих истинных ценителей» (VIII, 64). Эти слова почти дословно перекликаются с мыслями на этот счет не только самого Пушкина (например, в болдинской статье «Баратынский»3), но и Жуковского4. Гоголь -единомышленник пушкинского круга писателей. Он сотрудничает в их журналах, он задумывает совместный альманах «Тройчатка» с Пушкиным и Одоевским. Совсем иначе выглядит позиция Гоголя в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность», написанной в 40-х годах и опубликованной в книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Теперь Гоголь, хотя и считает по-прежнему Пушкина великим человеком, сетует на то, что, представив полный арсенал орудий поэта, «сам поэт на битву не вышел», что ему «ни до кого не было дела», что «никакой пользы соотечественникам он не замышлял» (VII, 353-355). Отношение Гоголя к «пушкинскому мифу» 30-х годов изменилось. Раньше Гоголь позволял себе разве что легкие ироничные намеки -например, о бархатных бакенбардах, принадлежавших только иностранной коллегии и прогуливающихся в толпе бездельников в дневное время в «Невском проспекте». Да еще в письме другу мог вскользь упрекнуть поэта: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах» (VIII, 57). Теперь он открыто пишет в своей программной статье о русской поэзии: «Нельзя уже заговорить о тех пустяках..., нельзя служить искусству..., не уразумев его цели высшей, ...нельзя повторять Пушкина...» (VII, 381). И сетования эти на бесцельность и легковесность поэзии можно отнести не только к Пушкину, но и к пушкинскому окружению. Так, говоря о другом «поэте-аристократе» -князе Вяземском, Гоголь в статье, о которой идет речь, называет его болезнью «отсутствие большого и полного труда». И даже сочувствует участи человека одаренного, но лишенного дела, которое заняло бы его без остатка. Эта участь, по не лишенному иронии мнению Гоголя, «тяжелей участи последнего бедняка» (VII, 364). Свидетельством перемен, происшедших в сознании Гоголя, может служить и тот факт, что при составлении собрания своих сочинений он не включает в план пятого тома статью «Несколько слов о Пушкине», зато предполагает поместить в нем статью о русской поэзии и о Пушкине из «Выбранных мест». Однако книга «Выбранные места», как известно, в целом не была принята в России. И потому статья «В чем же наконец существо русской поэзии», находясь в таком спорном контексте, не вызвала большой общественной реакции (к тому же, многие ее положения о Пушкине, в том числе, и о его «несоответствии духу нового времени», были уже знакомы читающей публике по высказываниям В.Г.Белинского, с которыми они были во многом созвучны ). Совсем другое дело - поэма «Мертвые души», издание первого тома которой в 1842 году, по словам Герцена, «потрясло всю Россию». Суждения о писателях пушкинской ориентации можно найти и в ней. Например, в известном лирическом отступлении, открывающем седьмую главу первого тома. «Счастлив писатель, который... не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы» и т.д. (V, 132-133). Отчетливо слышатся отголоски мифа о поэте-аристократе. Ощущается гоголевская ирония. «Он среди их (возвеличенных образов - В.Б.) как в родной семье». Он парит «высоко над всеми другими гениями мира, как парит орел над другими высоко летающими» (там же) и т.д.
Мотив пушкинского учительства в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и «Авторской исповеди» Гоголя как мифотворчество
В предисловии к двухтомнику «Пушкин в воспоминаниях современников» В.Э.Вацуро писал: «Одним из наиболее ярких проявлений «легенды о Пушкине» был облик поэта, созданный воспоминаниями о нем Гоголя в «Выбранных местах из переписки с друзьями». «Выбранные места» не были мемуарами в собственном смысле, это был трактат - философский, социальный, этический и эстетический. Книга, глубоко концептуальная и в глазах Гоголя даже провиденциальная, с характерным для нее укрупнением масштабов изображаемого, включала и фигуру Пушкина. Первый из русских поэтов, средоточие национальных поэтических сил - таков Пушкин в книге Гоголя. Отсюда начинает действовать закон романтического гиперболизма, проникающий всю книгу. Встречи, разговоры с Пушкиным приобретают особую значимость и расширительно-обобщенный смысл, слова Пушкина приводятся как апофегмы, «тексты», в качестве «ultima ratio», подтверждающего существенно важную для Гоголя мысль. Начинается «мифологизация», «запечатление»».
Собственно говоря, свой, «гоголевский» миф о поэте он начинает создавать уже в 30-е годы. Статья «Несколько слов о Пушкине» начиналась своеобразно: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более называться национальным, это право решительно принадлежит ему... Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» (VII, 58). Первый русский поэт, национальный гений России... Эти определения Пушкина живут в каждом образованном русском человеке до сих пор, начиная со школьной скамьи. Его образ стал своеобразной точкой отсчета, универсалией, своеобразной нормой для всей русской культуры, носителем русской писательской традиции. То есть, тем, что современная наука о мифе называет «культурным героем» . Давая характеристику мифического первопредка, Е.М.Мелетинский писал: «Постепенно «биография» культурного героя сама приобретала парадигматический характер»31. Гоголь, говоря в статье «Несколько слов» об исключительном месте Пушкина в русской культуре, тоже не разделяет творчество и жизненный путь поэта («Самая его жизнь совершенно русская» - VII, 58). И выстраивает парадигму поэтической судьбы как таковой.
Это позволяет предположить, что именно Гоголь в своей ранней статье еще при жизни Пушкина и провозгласил его этим новым «культурным героем». «Культурным героем» с его полусакральной сущностью и упорядочивающей, объясняющей основы русского духа функцией. Гораздо позднее, в дни всплеска общественного интереса к Пушкину, связанного с открытием в 1880 году первого памятника ему в Москве, и во время последующих юбилеев осознание Пушкина в качестве центральной фигуры русской культуры ляжет в основу общенационального мифа. Выступая в дни открытия памятника, Ф.М.Достоевский вослед Гоголю тоже скажет: «...В появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое»32. И.С.Тургенев в своей речи на открытии памятника назовет Пушкина «первым русским художником-поэтом» . Но это тоже вослед Гоголю34.
Таким образом, уже в первой своей печатной статье о Пушкине, отводя критические нападки на поэта и разрушая один миф - миф о поэте-аристократе, растратившем свой талант, Гоголь, по существу, создает другой миф о Пушкине - миф о первом национальном поэте России. В 40-е годы он продолжит сотворение этого мифа. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии» Гоголь во многом скорректирует свои оценки пушкинского творчества в целом, как мы уже говорили выше. Однако мысль о Пушкине-национальном поэте он в ней как раз существенно углубит, раздвинув свои представления о границах пушкинской поэтики. Если в статье «Несколько слов» Кавказ для него еще сторонний мир, и даже в описании этого стороннего мира «поэт глядит на него глазами своей национальной стихии» (VII, 60), то здесь проблема национального поэта расширяется. Гоголь говорит о том, что было названо потом у Шевырева и Белинского национально характерной «всемирной отзывчивостью» Пушкина: «В Испании он испанец, с греком - грек, на Кавказе - вольный горец в полном смысле этого слова..., заглянет к мужику в избу - он русский весь с головы до ног...» (VII, 356).
Итак, в 40-е годы Гоголь продолжает мифологизацию образа поэта. И, как всегда при создании мифа, лежащая в его основе сверхидея становится важнее фактов, имевших или не имевших место в действительности. Вот почему некоторые сведения о Пушкине и его взаимоотношениях с Гоголем в статьях «Выбранных мест из переписки с друзьями» и в «Авторской исповеди» поданы тенденциозно, оценки часто заострены, акценты смещены. Одним словом, мы переходим к анализу некоторых гоголевских утверждений, позволивших Ю.М.Лотману, например, начать одну из своих последних статей о Гоголе радикальным заявлением: «Гоголь был лгун»35. А вот что говорит об этом Ю.В.Манн: «...Гоголю было свойственно приправлять правду «маленькой ложью», комбинировать и преувеличивать мотивы, но это не значит, чтобы у них совсем не было реальной подоплеки»... Он «не просто «лгал», но превратным образом выражал свое реальное ощущение» . Нет, Гоголь не был лгуном, конечно. Скорее, мифотворцем. Потому что, начиная с ранних обращений к малороссийскому фольклору, ему близка была сама природа мифа, «повествования, которое принимается за правду, как бы оно ни было неправдоподобно»37.
Гоголь не только воспроизводил уже существовавшие мифы, но и создавал свои. Миф о себе самом, например. Знаменитое письмо к матери 1829 года, где причиной внезапного отъезда за границу объявлялась некая романтическая история о неразделенной любви38. Вымышленные рассказы о поездке в Испанию, которой, на самом деле, не было. Д.И.Чижевский называл все это «самостилизацией», в порядке которой Гоголь «преувеличивал, обострял, раздувал» факты своей жизни .
Добавим сюда склонность к самокомментированию и разъяснению значения созданных им творений, трагический жест сожжения второго тома «Мертвых душ». Что это, если не творение авторского мифа о себе самом как о писателе, каким писатель, в его представлении, должен быть? Даже имея в виду обостренный интерес к мифологии и мифотворчеству, который был присущ его эпохе в целом, надо признать, что «авторский миф» Гоголя был доведен им до некоего «артистизма». Апогея работа над этим мифом достигнет в «Авторской исповеди» («В этом апологетическом произведении события тридцатых годов подогнаны - иногда насильственно - под идейную схему сороковых годов»40). Но уже в юности он часто представлял себе событие не так, как оно в действительности происходило, а так, как оно, по его мнению, должно было происходить. Гоголь «досоздает», «додумывает» событие и сам верит в его реальность.
