Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Урал в русской литературе: современные тенденции в изображении региона 18
1.1. Развитие геопоэтической рефлексии в прозе об Урале 18
1.2. Возникновение постколониальных мотивов в прозе об Урале 55
Выводы 71
Глава 2. Геопоэтика Урала в прозе Алексея Иванова 73
2.1. Поэтика уральских рек 74
2.2. Поэтика пармы 94
2.3. Поэтика горного ландшафта 101
2.4. «Уральский язык» Алексея Иванова 123
Выводы 157
Заключение 160
Список использованной литературы
- Развитие геопоэтической рефлексии в прозе об Урале
- Возникновение постколониальных мотивов в прозе об Урале
- Поэтика пармы
- «Уральский язык» Алексея Иванова
Введение к работе
Реферируемая диссертационная работа посвящена творчеству популярного современного прозаика Алексея Иванова. Дебютировав в начале нового века, к середине первого его десятилетия писатель стал одной из ведущих фигур современной литературы России1. Литературный успех Алексея Иванова объясняется не только художественными достоинствами его прозы, связью с отечественными традициями реалистического письма, но и общественно-культурной значимостью его творчества.
При всем жанровом и тематическом многообразии в художественном творчестве Алексея Иванова присутствует (и манифестируется в его публицистических выступлениях) единая идейно-художественная стратегия: он стремится открыть России Урал как уникальную природно-географическую и культурно-историческую территорию, не раз игравшую ключевую роль в истории Отечества, вписать Урал в геопанораму русской культуры2. Программный и художественно убедительный регионализм А. Иванова оказался в высшей степени востребованным. Он попал в эпицентр актуального проблемного поля поисков новой художественной (и шире - национальной, социальной, культурной) онтологии, начала и элементы которой нам видятся, в частности, в регионализме как в реализованной идее верности родной земле, корням, традиции3.
При этом Алексей Иванов сознает себя отнюдь не первооткрывателем темы. Он принимает миссию наследника большой литературной и историко-краеведческой традиции исследования Урала. Словно бы отвечая на вопрос (и одновременно завещание) Ф.М. Решетникова: «Отчего наш край молчит...?»4, вслед за Д.Н. Маминым-Сибиряком и П.П. Бажовым Алексей Иванов своими историческими романами и художественно-краеведческой прозой вновь возвышает голос Урала в русской литературе.
1 Характерно, что критик Л. Данилкин в обзоре литературы за 2006 г. помещает Алексея Иванова в раздел «номенклатуры» - в один ряд с литературными мэтрами старшего поколения В. Аксеновым, Ю. Мамлеевым, Л. Улицкой, В. Сорокиным и др. За свой недолгий творческий путь писатель был отмечен множеством престижных литературных наград, в том числе премиями имени Д.Н. Мамина-Сибиряка, имени П.П. Бажова, а также премиями «Эврика!», «Старт», «Странник», «Портал», «Ясная Поляна», номинировался на премии «Национальный бестселлер», «Букер - Открытая Россия», «Большая книга». Его первый роман «Сердце Пармы» вышел в финал конкурса на соискание премии «Книга года», газетой «Книжное обозрение» был признан лучшим русским романом 2003 г. Роман «Золото бунта» на Московской книжной выставке-ярмарке был признан «Книгой года» в 2005 г.
2 Закономерным и симптоматичным в этой связи выглядит анонсированный писателем замысел доку
ментального телесериала «Урал - хребет России» (сценарист А. Иванов, режиссер Л. Парфенов), съемки кото
рого начнутся в марте 2008 г.
3 Ср.: «На протяжении десятилетия, если не больше, в критике преобладала уверенность в исчезновении
ниш для новых писателей-онтологов в литературе. Появление романов "Сердце Пармы" и "Золото бунта"
ставят этот тезис под сомнение» (Володихин Д. Минуя теснины / Д. Володихин // Знамя 2006. - №4. - С. 214).
4 «Материала у нас очень много. Наш край обилен характерами. У нас всякий, кажется, живет в особин-
ку - чиновник, купец, горнорабочий, крестьянин... А сколько тайн из жизни бурлаков неизвестно миру? Отче
го наш край молчит, когда даже и Сибирь отзывается?» (Решетников Ф.М. Поли. собр. соч. /
Ф.М. Решетников. - Свердловск, 1948. - С.269).
Проза А. Иванова фундирована целостным геопоэтическим образом Урала. В этом образе возможности, заложенные в художественных концепциях и картинах Урала в прозе Д.Н. Мамина-Сибиряка, Б.Л. Пастернака и, в особенности, П.П. Бажова, получили дальнейшее развитие. В своих лучших достижениях проза Алексея Иванова в существенной степени может рассматриваться как попытка синтеза уральской геопоэтики. Поэтому в диссертации творчество Алексея Иванова исследуется не изолированно, а в контексте прозы об Урале.
Реферируемая работа актуальна в двух отношениях. Своевременным, прежде всего, представляется обращение к литературоведческому исследованию прозы Алексея Иванова. Она стала заметным явлением современной литературы, поэтому заслуживает углубленного изучения. Конечно, А. Иванов не обделен вниманием литературной критики. О нем написаны десятки статей, преимущественно в жанре рецензий, многие из которых отмечены проницательностью анализа, тонкостью и эвристичностью наблюдений (И. Роднянская, О. Дарк, Л. Данилкин, В. Иткин, С. Кузнецов и др.). При всем разбросе мнений критики сходятся в плодотворности опоры Иванова на региональный культурно-исторический опыт, в признании его художественного почвенничества как источника обновления литературы. В этой связи далеко не частное значение имеет мысль В. Иткина, о том что Иванов дал художественное воплощение «самой значительной и перспективной в отечественной медиевистике и этнографии идеи» - идеи «культурных гнезд». Но все же в оперативной критической литературе преобладает оценочный аспект, многое в подходах критиков определяют интересы текущей литературной борьбы. В то же время начинают появляться прецеденты литературоведческого анализа прозы и творческой стратегии А. Иванова (М.П. Абашева, М.А. Литовская, Г.М. Ребель). Выводы и наблюдения исследователей закладывают существенные предпосылки для системного изучения творчества писателя.
С другой стороны, актуальность реферируемой работы определяется избранным в диссертации подходом к материалу - его проблемным и методологическим ракурсом. Изучение геопоэтики Алексея Иванова в контексте прозы об Урале включается в рамки весьма актуальной исследовательской парадигмы - так называемого спатиального анализа {spatial analysis). Спати -альный анализ объединяет исследования того, как социальные и культурные практики влияют на пространство и, наоборот, как пространство, место влияют на человека, его самосознание, сферу символических представлений, мотивацию, поведение, деятельность. Это обширное и развивающееся проблемное поле, в котором литература как объект, благодарный для исследования, становится предметом внимания в рамках многих научных дисциплин. Интересы филологов здесь встречаются с интересами историков, географов и этнологов. Начиная с 1990-х, спровоцированные процессом федерализации, спатиальные штудии переживают период бурного развития в России, найдя
здесь надежную опору в богатой отечественной традиции академического изучения связей места и культуры (в 1910-20-е гг. это И.М. Гревс, Н.П. Анциферов, Н.К. Пиксанов, в 1970-80-е гг. - Ю.М. Лотман, Н.П. Топоров, Т.В. Цивьян и др. ученые тартусско-московской семиотической школы, В.Г. Щукин), и в опыте краеведения, а теперь продолжившись в литературоведении. Каждая территория России сегодня пребывает, фигурально выражаясь, в поисках собственного лица, и гуманитарные исследования образа места и основ региональной идентичности оказываются востребованными1. Весьма активно это направление развивается на Урале с его устойчивыми традициями регионализма2. Характерно, что коллектив авторов разрабатываемой академической «Истории литературы Урала» впервые предполагает в изложении материала учесть геопоэтический подход, рассматривая становление геопоэтического образа Урала как один из векторов и интегральных результатов историко-литературного процесса. В работах В.В. Абашева, Ю.В. Клочковой, М.А. Литовской, Е.В. Милюковой, М.П. Никулиной, Л.М. Слобожаниновой, Е.К. Созиной, Е.В. Харитоновой накоплен большой аналитический материал по истории становления образа Урала в русской культуре. Реферируемая работа вписывается в это направление исследований.
Объектом исследования в диссертации стали романы Алексея Иванова «Сердце Пармы», или «Чердынь - княгиня гор»3, (2003) и «Золото бунта» (2006), а также (в целях создания возможно более широкого художественного контекста) проза об Урале - группа произведений русской литературы XIX-XXI века, объединенных местом действия как объектом изображения. Анализируются произведения Ф.М. Решетникова (очерк «Подлиповцы»), Д.Н. Мамина-Сибиряка (роман «Золото», повести, рассказы и очерки об Урале), К. Жакова (автобиографический роман «Сквозь строй жизни», рассказы, очерки, сказки и предания, вошедшие в книгу «Под шум северного ветра»), М.Н. Лебедева (историческая повесть «Последние дни Перми Великой», «Пермь Великая. Исторические очерки»), Б.Л. Пастернака (повесть «Детство Люверс»), М.А. Осоргина (роман «Свидетель истории», автобиографическое
1 Классическая работа В.Н. Топорова о «петербургском тексте» в русской культуре инициировала в
1990-2000-е гг. обширную и продолжающуюся серию региональных исследований и создания моделей «ло
кальных текстов» - городов и регионов: «московский текст» (Г.С. Кнабе и др.), «пермский текст»
(В.В. Абашев), «карельский текст» (И.А. Разумова), «челябинский текст» (Е.В. Милюкова), «крымский текст»
(А.П. Люсый), «екатеринбургский текст» (Ю.В. Клочкова, М.А. Литовская, Е.К. Созина, Е.В. Харитонова),
«тюменский текст» (М.В. Прокопова, Е.Н. Эртнер и др.), «тверской текст» (М.В. Строганов), «ставропольский
текст» (К.Э. Штайн), «кавказский текст» (В.И. Шульженко), «провинциальный текст» (А.Ф. Белоусов,
М.В. Строганов), «венецианский текст» (Н.Е. Меднис).
2 Уральский регионализм стал предметом исследования и западных историков. См., например: James R.
Harris. The Great Urals: Regionalism and the Evolution of the Soviet System. Ithaca and London: Cornell University
Press, 1999.
3 Всероссийскому читателю этот роман известен как «Сердце Пармы» - под таким заголовком он был
впервые издан в 2003 г. в Москве. В том же году в Перми вышла более полная авторская версия романа под
названием «Чердынь - княгиня гор». В 2006 г. роман был переиздан в Москве с двойным названием на ти
тульном листе «Сердце Пармы, или Чердынь - княгиня гор». В диссертации текст романа цитируется по перм
скому изданию.
повествование «Времена»), П.П. Бажова (сказы), Евг.А. Федорова (трилогия «Каменный пояс»), А.П. Ромашова (исторические повести «Земля для всех», «Лесные всадники»), A.M. Домнина (историческая повесть «Поход на Юг-ру»), Г.А. Юшкова (роман Бива»), В.В. Тимина (историческая повесть «Мальчик из Перми Вычегодской»), Р.А. Дышаленковой (цикл рассказов «Прощальное слово о знахаре»), М. Строганова (роман «Камни господни»), О. Славниковой (роман «2017»).
Предметом исследования в реферируемой диссертации является геопоэтика Урала1 в прозе Алексея Иванова, рассматриваемая как результат развития и синтеза традиций изображения Урала в русской литературе.
Цель исследования - анализ уральской геопоэтики в прозе Алексея Иванова как явления, сложного структурно и генетически.
Поставленная цель предполагает решение ряда конкретных задач:
формирование корпуса текстов, актуализирующих становление геопоэтического образа Урала, и их анализ;
исследование основных тенденций развития прозы об Урале в контексте интерпретации культурно-исторического ландшафта;
выявление основных компонентов геопоэтического образа Урала в творчестве Алексея Иванова;
анализ вербальной составляющей процесса формирования геопоэтики в прозе А. Иванова.
На защиту выносятся следующие положения:
Основной тенденцией развития прозы об Урале является интенсификация геопоэтической рефлексии - от ощущения красоты и своеобычности уральской природы к онтологизации ландшафта. Истоки геопоэтики Урала восходят к творчеству Д.Н. Мамина-Сибиряка. Геопоэтическая рефлексия усиливается в 1910-е гг. в уральских образах поэзии и прозы Б.Л. Пастернака, целостный геопоэтический образ Урала окончательно складывается в 1930-е гг. в творчестве П.П. Бажова. Мотивы уральской геопоэтики варьируются в произведениях Евг.А. Федорова, А.П. Ромашова, A.M. Домнина, ГА. Юшкова, В.В. Тимина, Р.А. Дышаленковой. Высокой степени рефлексивности геопоэтика Урала достигает в творчестве современных писателей О. Славниковой и А. Иванова, онтологизирующих ландшафт, интерпретирующих его как фундаментальную инстанцию человеческого бытия и истории.
В современной прозе об Урале отчетливо проявляется тенденция к формированию постколониального аспекта в освещении истории освоения Урала. В произведениях А. Иванова («Чердынь - княгиня гор») и ГА. Юшкова («Бива») преодолевается москвоцентристская модель истории, процессы колонизации и христианизации Урала предстают в свете двух правд - с точки зрения цивилизации русских и языческой культуры коренных
1 В данном случае речь идет о территории, границы которой охватывают Западный Урал, преимущественно зону среднего и северного Предуралья.
народов. Ретроспективный взгляд на литературу Урала позволяет обнаружить завязи постколониальных мотивов в прозе предшественников: К. Жакова («Сквозь строй жизни», «Под шум северного ветра»), М.Н. Лебедева («Последние дни Перми Великой»), А.П. Ромашова («Земля для всех», «Лесные всадники»).
В прозе А. Иванова геопоэтический образ Урала становится фундирующим основанием художественного мира. Наследуя черты уральской гео-поэтики Б.Л. Пастернака и П.П. Бажова, А. Иванов максимально их интенсифицирует и космизирует. Геопоэтической доминантой Урала у него становится вектор хтонических подземных глубин, задающий серию устойчивых мотивов: 'древнее', 'мистическое', 'потустороннее', 'могучее', 'хранящее сокровище', 'рубежное'. Этим мотивам подчиняется и описание реалий уральского ландшафта - рек, гор и пармы (леса).
Реализации геопоэтической доминанты прозы Алексея Иванова способствует своеобразное вербальное ее воплощение. Наиболее ярко это прослеживается в романе «Чердынь - княгиня гор», где автор практически создает особый язык, призванный утвердить уральское геопоэтическое пространство как истинно существующее. Ядро уникальной языковой системы составляет лексика, частью воспроизводимая А. Ивановым, частью им самим изобретенная. Именно лексика формирует феномен «уральского языка», предложенного писателем.
Научная новизна реферируемой диссертации определяется характером постановки проблемы: впервые проза об Урале рассматривается как объектно-тематическая общность и выделяются тенденции ее развития, связанные с процессом становления региональной геопоэтики. Новизна работы обусловлена и характером привлеченного материала. Ряд произведений, включая романы Алексея Иванова, ранее не подвергался литературоведческому анализу. Впервые исследуются постколониальные мотивы в прозе М.Н. Лебедева «Последние дни Перми Великой» (1917), коми писателей Г. Юшкова «Бива» (1998; опубликовано на русском языке в 2007 г.), В. Тимина «Мальчик из Перми Вычегодской» (2000; опубликовано на русском языке в 2001 г.); впервые предпринимается попытка анализа «собственно уральской лексики» в романе А. Иванова «Сердце пармы» («Чердынь - княгиня гор»).
Методологическую основу работы составляют исследования Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Т.В. Цивьян, В.Г. Щукина по семиотике географического пространства в литературе, а также (особенно в методическом плане) работы по изучению конкретных «локальных текстов» русской культуры (В.В. Абашев, М.А. Литовская, А.П. Люсый, И.А. Разумова). К методологическому обоснованию исследования привлекаются труды представителей культурной (или гуманитарной) географии, обращающихся к литературе в попытке осмыслить процессы символизации географического пространства (Д.Н. Замятин, В.Л. Каганский, О.А. Лавренова).
Проблемное поле, в котором развертывается реферируемое исследование, сложилось сравнительно недавно, здесь соседствуют и взаимодействуют разные дисциплины и научные дискурсы. Потому в исследованиях этого рода пока нет внятно отрефлектированной единой понятийной и терминологической системы. Даже на уровне таксономии исследований встречается множественность самоопределений направления: «метафизическое краеведение», «мифогеография» (И.И. Митин), «гуманитарная география», «сакральная география», «геокультурология», «геолитературоведение». В качестве базового в диссертации избрано понятие геопоэтика. Оно привлекает прозрачностью формулируемого смысла, фиксируя момент взаимодействия и единства ландшафта (гео) и культурной формы {поэтика). Под геопоэтическим образом в работе понимается символический образ географической территории, края, региона как единого целого. Такой образ формируется, когда территория, ландшафт в своем собственном бытии становятся предметами эстетической и философской рефлексии. Возникновение геопоэтики предполагает концептуализацию (историческую, геополитическую, антропологическую, философско-эстетическую) территории, а также выбор доминирующих черт ландшафта и их символизацию.
Теоретическое значение работы определяется тем, что в ней получают дальнейшее развитие принципы анализа и интерпретации произведений в геопоэтическом аспекте. Кроме того, новое знание в области региональной геопоэтики способствует более глубокому пониманию процессов развития региональной литературы. Практическая ценность работы состоит в том, что ее положения и выводы могут быть использованы в вузовских курсах современной русской литературы, при разработке спецкурсов по истории, культуре и литературе Урала. Материалы исследования представляют особую ценность для региональных проектов в области связей с общественностью и в сфере политики и культурного строительства.
Апробация основных положений работы состоялась в докладах, представленных на международных, всероссийских и региональных научных конференциях в Екатеринбурге, Кирове, Коломне, Красноярске, Перми, Соликамске, Сыктывкаре, Челябинске. Основные идеи диссертации изложены в 13 публикациях автора.
Структура работы обусловлена поставленными задачами и логикой исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка, включающего 291 наименование. Общий объем работы составляет 190 с.
Развитие геопоэтической рефлексии в прозе об Урале
Практически все произведения, созданные Ф.М. Решетниковым за его недолгий творческий путь, посвящены жизни уральцев. Исследователи советской эпохи в первую очередь выделяют этнографический очерк «Подлиповцы» (1864), благодаря которому Ф.М.Решетников оказался в ряду наиболее ярких представителей бытописательно-обличительной русской литературы середины XIX в. Главной темой литературного творчества писателя стал вопрос о тяжелых условиях жизни горнозаводских рабочих и пермских крестьян. В рамках данного исследования для нас представляют интерес уральские пейзажи Ф.М. Решетникова, преимущественно связанные с описанием реки Чусовой (см. об этом во второй главе диссертационного исследования). Отметим, что от взгляда писателя не ускользают суровые и мрачные черты уральской земли. Ф.М. Решетников неоднократно обращает внимание на густой высокий уральский лес, когда «едешь-едешь — и живого человека не увидишь, не услышишь не только человеческого, но даже птичьего голоса...» (Решетников 1988: 139).
Известно, что первооткрывателем уральской темы является Д.Н.Мамин-Сибиряк. «До Мамина, — писал в 1913 году уральский литературовед В.П. Чекин, - жизнь современного Урала и его недавнего прошлого рисовалась для десятков миллионов, населяющих центр, юг, запад и север России, чем-то далеким, чуждым, полусказочным...» (Чекин 1913: 11). Выход в свет в конце 1880-х гг. «Уральских рассказов» писателя (географическое определение в названии было для того времени необычным), ознаменовал собой начало тематизации Урала в русской литературе.
В период расцвета творчества Мамина-Сибиряка, а затем в советское время его произведения воспринимались односторонне: «фактически признавались и постоянно печатались лишь социально острые романы "уральского цикла"» (Щенников Г. 2002: 29). Важнейшей особенностью структуры уральских романов Мамина И.А. Дергачев называл то, что «...в качестве предмета художественного исследования выступает социально-исторический процесс и его влияние на судьбы героев» (Дергачев 1981: 67). Ученый отмечает, что Д.Н. Мамина-Сибиряка интересовали «реальные пропорции всех сил, составляющих социальный организм... он обладал особым даром чувствовать "целокупность"» (там же: 135). Кроме того, И.А. Дергачев обнаруживает в творчестве Д.Н. Мамина-Сибиряка «ориентацию автора на некоторое единство эпического национального сознания - единство, которое только и приближает писателя к подлинной художнической проницательности, передавая сложный народный мир в его истинной глубине» (там же: 162-163).
В советские годы наблюдалось, как отмечает Л. М. Слобожанинова, «чрезмерное социологизирование Мамина, который, конечно же, одновременно был историком, социологом, бытописателем, но прежде всего художником» (Слобожанинова 2002: 48). По мнению Г. Щенникова, Мамин-Сибиряк писатель «очень многообразный и исключительно емкий» (Щенников Г. 2002: 29). Вспомним, как отзывался К.В. Боголюбов об одной из своих встреч с П.П. Бажовым: «Павел Петрович крепко тогда пожурил меня и Ладейщикова за неудачные статьи о Мамине-Сибиряке. - Вы все на социологию напираете — народник или не народник. А ведь Мамин-то художник, да еще какой... Вот о художнике-то и надо говорить...» (Боголюбов К. 1948 (I): 36).
Размышляя над книгой И.А. Дергачева «Д.Н. Мамин-Сибиряк в русском литературном процессе 70-90х годов» (Новосибирск, 2005), Л.М Слобожанинова приходит к выводу, что это невозможно, чтобы «мы все "поднаторели в Мамине"...» (Слобожанинова 2006: 251). В подтверждение ее словам отметим, что в современной науке возникла тенденция нового прочтения произведений уральского писателя. Один из таких подходов - обнаружение в художественном мире Д.Н. Мамина-Сибиряка первых штрихов в создании будущей геопоэтической картины уральской земли (См. работы литературоведов В.В. Абашева1, Н.А. Кунгурцевой2, географа И.Н. Корнева3).
В прозе Д.Н. Мамина-Сибиряка встречается немало высокохудожественных описаний уральских ландшафтов, но, как правило, они лишены символического измерения. Стоит лишь отметить, что писатель нередко подчеркивает их уральскую уникальность: «летнее утро было хорошо, как оно бывает хорошо только на Урале» ; «весенняя белая ночь стояла над горами, над лесом, над рекой. Такие ночи бывают только на Урале»5 и т.п. Тем не менее, ощущение уникальности уральской природы нигде не развертывается и не переходит в углубление описания до символического уровня, не вырастает до геопоэтического обобщения.
Пожалуй, нет ни одного произведения, в котором бы Д.Н. Мамин-Сибиряк не коснулся описаний уральского ландшафта. Строки писателя о родной земле исполнены трогательной любви . Все здесь дышит суровой поэзией глухого севера . Живописные картины, сотворенные певцом Урала за его долгий творческий путь, передают особенности ландшафта Урала, но еще не формируют его геопоэтический образ. Перед читателем, дохнув о холодной древней сыростью , встает хмурый уральский лес; на долгие километры пути простирается пустынная, дикая Кама с траурным лесом по берегам; клокочет бойкая Чусовая и с неимоверной силой водяной стихии ведет борьбу со скалами.
Возникновение постколониальных мотивов в прозе об Урале
Тема христианизации коренных уральских народов занимает важное место в литературе об Урале, поскольку освоение русскими уральского региона в XIV-XV вв. сопровождалось крещением местного населения. Христианизация финно-угров Урала влекла за собой неизбежное подавление материальной и духовной культуры малых этносов, ассимиляцию коренных народов русскими - все это облегчало возможность колонизации территории.
Историки отмечают недостаток сведений о периоде, связанном с процессом вхождения Перми Вычегодской и Перми Великой в состав Московского государства. «Но где история его [коми-зырян. — А. П.] борьбы против вторжений русских войск и героических восстаний? Где история славянских колонистов в коми-зырянских землях, теснящих местное население? Почти ничего этого нет», — сожалеет исследователь истории Урала Е.Вершинин (Вершинин 2001: 38). Однако коми этнограф К.Жаков в «Этнологических очерках зырян» (1902) объясняет отсутствие данных о героическом прошлом коми тем, что в истории зырянского народа действительно нет фактов, чтобы коми «против кого-либо составляли войско, на кого-либо нападали, недовольные чем-либо, волновались, как это делали черемисы, робкие вотяки, у которых есть поэмы и богатыри, немногочисленные вогулы, у которых были князья» (Жаков 1990: 333).
Исследователь не обнаруживает в песенном фольклоре коми-зырян богатырских песен, «которые возможны лишь при военных столкновениях народа» (там же). Не без сожаления К. Жаков пишет и о том, что зыряне, «эти меткие стрелки, смелые люди, совершенно ничтожны в гражданском отношении» (там же), исследователь отмечает характерное для средневековых зырян неразвитие социальной жизни, отсутствие самосознания. В этом зыряновед видит одну их причин того, что «язычество зырян так скоро уступило место христианству» (там же: 334). Обратимся к произведениям современных уральских писателей, на страницах которых выражается точка зрения авторов на христианизацию и колонизацию Урала (В. Тимин «Мальчик из Перми Вычегодской», А. Иванов «Чердынь — княгиня гор», Г. Юшков «Бива»). В русской литературе об Урале постколониальные настроения впервые отчетливо проявились, пожалуй, в исторической прозе А. Иванова. Речь, в частности, идет о романе «Чердынь — княгиня гор». Сквозной темой романа становится тема освоения и колонизации русскими уральских земель, что повлекло насильственную христианизацию автохтонов Урала, а значит подавление материальной и духовной культуры малых этносов, полную ассимиляцию одного народа другим. В художественном повествовании А. Иванов предпринимает попытку восстановить в истории уральских народов события того периода, когда происходила христианизация коренного населения Урала. Приведем слова князя Асыки, в которых, пожалуй, сосредоточена точка зрения автора: «Можно мириться с набегами врагов; но нельзя мириться с их богами. Враги приносят к нам свои мечи, а московиты принесут нам своего бога. Мечи мы сможем отбить, а с богами человеку никогда не справиться. Если мы покоримся богу московитов, то у нас уже не будет ни родных имен, ни песен, ни памяти — ничего» (I, 3).
Действие романа А. Иванова происходит спустя более полувека после начала христианизации языческого населения Урала, организованной Москвой в 1379 году. Однако в художественном мире произведения звучат отголоски событий, непосредственно связанных с миссионерской деятельностью Стефана - первого пермского епископа, проповедника христианской веры в XIV в., автора древнепермской азбуки, «крестного отца» вычегодских пермян. Широкому кругу читателей впервые стало известно о жизни Стефана благодаря его житию, написанному Епифанием Премудрым в клнце XIV - начале XV вв. В соответствии с жанровыми особенностями житийно-панегирических произведений средневековья, в житии святителя Стефана Пермского «все... объято эмоциями, до предела обострено, полно экспрессии... Все чувства обладают неимоверной силой. Первостепенное значение приобретает даже не сам поступок, подвиг, а... эмоциональная характеристика подвига, всегда повышенная, как бы преувеличенная...» (Лихачев 1983: 466). Веками оберегаемый церковью, превознесенный «житийный» образ Стефана Пермского оказывается разрушенным в русской постколониальной литературе. И впервые читатель открывает этот лишенный апологетических коннотаций образ на страницах «Чердыни...». А. Иванов использует иные краски для создания портрета крестителя Урала: святитель является здесь воплощением лицемерия и лжи, проводником москвоцентристских политических настроений на уральской земле. С точки зрения коренных жителей Урала, лжеапостольский Стефан «геройства искал, а не духовного подвига... В божьем деле алкал мирской славы. Потому его Сергий Радонежский на Пермь и послал» (I, 417).
Осмыслив миссию Стефана Пермского на Урале, персонажи приходят к неутешительным выводам о характере проповеднической деятельности святителя: «Он церковное имя опорочил! Он с мирским делом сюда под пастырской личиной проник!.. Сто годов, почитай, здесь правда крещения попиралась епископами! Все они не церковные, а княжьи ставленники были! Покрестят ради пустого слова, а веры нет! Пермяк с крестом на капище ходит, с крестом требы языческие справляет! Не Христову веру, а лицемерие Стефан сюда принес!» (I, 432). В монологе персонажа звучат подсказанные постколониальным воззрением автора причины христианизации уральских народов. С одной стороны, принятие православной веры должно было положить конец веками не прекращавшимся спорам за уральские земли между Новгородом и Москвой в пользу последней, с другой - Урал мог сыграть «роль плацдарма для дальнейшего продвижения русской государственности на восток»
Поэтика пармы
В образах других потусторонних существ — оживших мертвецов — предстают бойцы Отметыш и Ревень: первый кажется «нелепым, как глухой мертвец, который прослугиал пение петуха и все еще торчит на перекрестке, желая пугать народ, хотя заря уже брезжит по окоему» (II, 640), второй выглядывает «из-под чудовищного, переломанного, разодранного корыта судна... как проснувшийся в могиле мертвец из-под крышки гроба» (II, 93).
Подножие Глядена в художественном мире «Чердыни...» — дурное место: легкий озноб страха пробежал по телу бесстрашного князя Асыки, когда он приблизился к горе. Князь знал, что дикими пармскими ночами, в расположенное под горой Брошенное Городище приходят духи. Они играют здесь в людей: «сидят в ямах, как в домах, ходят в гости, роют землю, таскают бревна, но потом забывают смысл игры и дико скачут по обвалившимся частоколам, вылезают в окна, прыгают с крыши на крышу, висят гроздьями на ветвях и оголившихся стропилах...» (I, 5).
С горами, скалами и пещерами, как с прибежищем потустороннего, связаны темные боги: «А откуда-то из-за медвежьей лапы Манараги, над самоедскими мертвыми кряжами, неслось из жерла огромной пещеры стылое дыхание Омоля, в потоке которого плясал и подвывал от радости демон Куль, вновь укравший солнце и спрятавший его в расселине Горы Мертвецов» (I, 144). Отметим, что для укрытия краденого солнца1 демон выбирает горы. Вообще в художественном мире А. Иванова темные боги Куль и Омоль связаны с горами, скалами и пещерами как с прибежищами темного, потустороннего.
Обратим внимание, что в финно-угорской мифологии Куль и Омоль — это разные названия одного бога — антагониста светлого бога-демиурга Ена. Вообще куль в значении злой дух этимологи связывают с допермской эпохой (См.: Лыткин, Гуляев 1970: 145). В космогонических коми Согласно одному из коми-пермяцких мифов, Омоль с помощью волшебной рукавицы крадет половину солнца. См.: Традиционная культура народа коми: этнографические очерки. -Сыктывкар, 1994. зырянских мифах Куль известен как Омоль: «Омоль. как антагонист светлого начала известен лишь в языке народа коми, у коми-пермяков в дуалистических мифах Ену противостоит Куль» (Конаков 1996: 10-11). Куль — персонаж коми-пермяцкой, мансийской и хантыйской мифологии. В мансийской — это злой дух, его войско «подвластно владыке загробного мира Куль-отыру» (МС 1990: 296); в хантыйской — дьявол1, ему противопоставляется Яных-Торум — великий бог. В коми-пермяцкий мифологии Куль - творец зла, антагонист светлого начала и, как уже отмечалось выше, в. мифах он противостоит своему брату-демиургу Ену. Интересно, что на страницах «Чердыни...» Куль и.Омоль представлены как два самостоятельных мифологических персонажа.
Как отмечалось выше, пещеры гор, скал и камней в прозе А. Иванова становятся излюбленным местом обитания представителей темных сил и мистических существ; исследователи называют пещеру «естественным жилищем для существ хтонического типа» (МНМ 1990 (2): 311). Демоны: всю уральскую землю «пещерами, изрыли». В- них живут бесы, черти,. чудища,, чусовские ведьмы; сидит, карауля своих жертв, вогульская великанша (она же ведьма-яга); в черных дырах пещер уже не одну сотню лет прячутся злые разбойники, которые стерегут свои вековые клады.
Неизвестные, огромные, уральские пещеры так или иначе связаны с миром мистики и тайны. Чтобы попасть внутрь заколдованной пещеры в романе «Золото бунта», нужно произнести волшебные слова: «Кивыр, кивыр, ам оссам!» (Однако перевод заклинания на русский язык прозвучит как насмешка над наивными кладоискателями: «Пещера, пещера, я дурак...» (И, 253).)
Причусовские пещеры - проклятое место, там идолопоклонствуют, дно пещер устлано человеческими костями. В мировой мифологической. традиции в пещере скрываются «отрицательные хтонические персонажи, которые высматривают свою жертву» (там же: 311). В художественном мире «Чердыни - княгини гор» в пещере Ледяной горы обитает владыка всех мамонтов и пещер, старший Мамонт. Он главный среди зверей, живущих под землей, — маммутов. «Когда движутся они, ходы в земле остаются, вроде нор и пещер» (I, 403). Каждый, кто оказывается один на один с косматым пещерным мраком, наваливающимся живой горой, вдруг распознает в кромешной тьме нависшие сверху страшные ледяные бивни. Мелькнувшая искра в пещере — не мираж, это где-то во мраке блеснул огонек маленького кровавого глаза...
Нередко сам горный ландшафт выступает как нечто враждебное, демоническое: «Горы чернели угрюмые, словно угроза...» (II, 116); «Весь вечер... княжич... глядел на Колву, на леса, на дальние темные горы, из-за которых поднимался угрюмый ночной мрак» (I, 360). Гора, скала в художественном мире А. Иванова освещены новым содержанием: они не только являют собой вход в нижний мир, в преисподнюю, но и сами могут выступать как воплощение нечистых сил. Так, на страницах романа «Золота бунта» гора (скала) отнимает душу у персонажей. В упомянутом эпизоде о крушении пещеры Ефимыч обращается к Осташе: «Выберешься — найди попа нашего, никонианского... Дай ему, что попросит, — пусть только молит за меня! Может, вымолит у горы душу мою!» (II, 408). Дух скалы поглощает принесенные в жертву человеческие души. Взамен во время передвижения по бурлящей реке сплавщики смогут благополучно миновать эту скалу: «Шакула украденные души в жертву скалам приносит. Дух скалы душу сожрет, а человек без души, без защиты сам где угодно сгинет. ... Кона ваш говорит Шакуле: "Заколдуй скалы, чтобы мои люди на лодках проплыли мимо них и лодки сберегли!"» (II, 258).
«Уральский язык» Алексея Иванова
Коми-пермяцкие заимствования в тексте романа также частотны, как и мансийские: вогулы живут в павьілах {«...неистово рассозвездилосъ... над низкими павылами и высокими крепостями вогулов» (I, 148)), их шаманы получают от богов вести — ляххалы («...связь между звеньями этой цепи ... шаманы называют "ляххал" — "весть"» (I, 14)), а души умерших хранятся в иттарма («...друг на друга были навалены резные чурки-иттармы, в которых жили души былых шаманов Мертвой Пармы...» (I, 9)). Обратившись к источникам, фиксирующим мансийскую речь, находим павыл деревня (СМРРМ 1982: 210); ляххал весть (СМРРМ 1982: 188); иттарма — у манси и ханты - «кукла-заместитель покойного» (Мартынова 1998: 165), имеющая вид маленькой антропоморфной фигурки из дерева для умерших физиологической смертью, «из металла — для погибших насильственной смертью» (там же). По представлениям древних вогулов и остяков, иттарма — временное вместилище души покойного; в соответствии с традицией куклу необходимо класть «с собой спать, угощать едой и т.д., ...если этого не делать, то тень умершего будет мстить... Кукла эта помещается всегда в почетном месте...» (Гондатти 1888: 43). "Куклы мертвых" угров и сегодня представлены в культовой атрибутике: в наши дни «сохранились традиции изготовления иттарма из ткани, из ткани и монеты и из дерева» (Гемуев 1990: 38). А.Иванов используя слова, называющие явления древней культуры уральцев, тем самым он создает атмосферу особого уральского мира, усиливает ощущение его загадочности и непостижимости.
В полиэтничной уральской среде XV в. пермские, угорские и тюркские народы находились, в интенсивных социально-политических, хозяйственно-культурных и языковых контактах. Отличительной чертой речевой ситуации, сложившейся на территории средневекового Урала, являлось смешение особенностей разных языковых групп, благодаря которому иноязычные вкрапления беспрепятственно перемещались из одного языка в другой. Наряду с тем, как происходило взаимообогащение коми-пермяцкого, русского, угорских языков языковыми чертами друг друга, и тюркские заимствования проникали в языки уральских народов. Этот факт нашел отражение при создании художественного пространства А. Иванова. Так, на страницах романа встречаем лексему тумен: «А велика ли у татар сила была? — заинтересовавшись, уважительно спросил Матвей. — Велика. Говорят, тридцать туменов. — Тридцать татарских туменов всю вселенную завоюют, — не поверил Матвей». (I, 393).
В Словаре М. Фасмера в статье тьма Л обнаруживаем значение бесчисленное множество, десять тысяч (Фасмер IV: 134), «считается калькой тюрк, tuman десять тысяч, мгла » (там же); в Словаре нумизмата отмечено туман первоначально татарское слово со значением «10000», позже перешедшее также в ден. единицы (Фенглер и др. 1993: 95). В приведенной иллюстрации персонажи ведут разговор о трехстах тысячах татарских воинов.
А. Иванов использует существительное тумен вместо туман, что обусловлено, судя по всему, его восприятием особенностей фонологической системы тюркских языков. В тюркских языках на месте второго гласного в лексеме туліан произносится звук, средний между [а] и [э]. Автор употребляет слово в несколько огласовке, отличной от той, которая зафиксирована в словарях тюркских языков .
Населявшие северо-западное Предуралье средневековые народы активно взаимодействовали с населением Волжской Болгарии, ставшим торговым посредником между Арабским халифатом и Приуральем. «Наиболее показательны для определения приуральской торговли монетные и монетно-вещевые клады и находки монет в могильниках и на поселениях. Предуралья и прилегающих территорий» (Белавин 2000: 182).
Об эпохе существования Камского торгового пути, о периоде тесных экономических и культурных связей между арабским миром и Болгарией свидетельствуют не только обнаруженные на территории Прикамья. монетно-вещевые клады IV-XIII вв., но и лексические единицы персидского и арабского происхождения, закрепившиеся в уральской речевой среде к XV в. Ср.: «Хакан отцепил с налобного кольца дирхем и тоже бросил его в чашу» (I, 14). В БСЭ, Словаре нумизмата и ТРС зафиксировано дирхем арабская средневековая серебряная монета... (БСЭ VIII: 880; Фенглер и др. 1993: 95; ТРС 1966: 132). В ТРС лексема подается с пометой «ист.», что подтверждает факт обращения дирхема в денежном обороте средневековых жителей Урала; историками и археологами отмечается, что «все периоды поступления дирхема в Европу оставили свои следы на предуральских землях» (Белавин 2000: 185). В тексте романа встречаем другую лексему арабского происхождения — харадж: «Парма пуста, мы едим траву и рыбу. А нам нужно платить и новгородцам, которые скоро придут, и харадж татарам» (I, 74).
Слово харадж: подается в БСЭ с пометой «араб.» поземельный налог в странах Ближнего и Среднего Востока (БСЭ XXVIII: 565). А. Иванов вполне правомерно использует данное заимствование на страницах романа: упоминание об этом виде обязательного сбора встречается в записках известного арабского путешественника XII в. Абу Хамида ал-Гарнати, который сообщал, что «... и выше этой страны обитают люди, которым нет числа, они платят джизью царю булгар. А у него есть область, жители которой платят харадж:, межу ними и Булгаром месяц пути, называют ее Вису» (цит. по: Белавин 2000: 32). Отметим, что местом локализации Вису, по мнению современных археологов, историков и географов, являлось Верхнее Прикамье X-XV вв. (см.: Белавин, Оборин 1986; Пастушенко 1995; Валеев 1995; Белавин 1997).
Этнический состав средневековых уральцев отличался удивительной пестротой; историко-культурные процессы протекали в тесной взаимосвязи, хотя и имели специфические черты в разных частях региона. Уральский мир предстает на страницах романа А. Иванова как страна разнообразия и смешения культур, традиций и языков. Автор создает уральский мир с помощью особого языка, призванного утвердить уральское геопоэтическое пространство как реально существующее.
