Содержание к диссертации
Введение 3-38
Глава I. "Функционирование библейского эпиграфа в художественной
структуре романа Л. Н. Толстого "Анна Каренина" 39-69
Глава II. "Функционирование евангельских эпиграфов в
художественной системе романа Л. Н. Толстого "Воскресение" 70-105
Глава III. "Функционирование эпиграфа из Евангелия в художественной ткани романа Ф. М. Достоевского "Братья
Карамазовы" 106-139
Заключение 140-151
Примечания 152-158
Литература 159-201
Введение к работе
В древнейшие времена на надгробных плитах, зданиях, памятниках высекали надписи, возвеличивающие умерших или обращенные к Богу. Первые назывались эпитафиями, вторые - эпиграммами. Надписи делались и на книгах, где они предшествовали основному тексту и представляли собой афоризм, взятый из литературного или фольклорного источника. Они и стали называться эпиграфами (в переводе с феческого "надписи"). В литературе эпиграфы появились в XV веке во Франции, насколько известно, впервые - в "Хрониках" Ж. Фруассара ("Chronigui" написаны в 1404 г., опубликованы в 1495 г.).
В современном литературоведении эпиграф понимается как надпись, проставляемая автором перед текстом произведения или его части и представляющая собой цитату из общеизвестного текста (например, Библии), произведения художественной литературы, народного творчества, пословицу или изречение1.
В истории литературы эпиграфы рассматривались с точки зрения их источников, способов выражения авторского отношения и взаимодействия с художественной структурой произведения.
Источниками эпиграфов могут быть литературные, фольклорные, научные, религиозные произведения, справочные издания, официальные документы, письма и дневники. Особую группу составляют эпиграфы, сочиненные самим автором. Иногда писатель их подписывает, но встречаются так называемые мистификации, например, эпиграф к одиннадцатой главе "Капитанской дочки" сочинен, видимо, самим Пушкиным, а приписан А. П. Сумарокову. Выбор источника цитирования характеризует автора произведения, его духовный мир, интересы и эстетические вкусы и подчинен его творческим задачам. Писатель выбирает цитату из того или иного произведения не случайно: он таким образом определяет восприятие своего творения через призму уже существующего, сравнивая или сталкивая разные взгляды на изображаемое. Эпиграф - это особый смысловой феномен, потому что принадлежит сразу двум контекстам. Он - знак, отсылающий читателя к
4 исходному тексту, актуализирующий в его сознании воспоминания и сложные ассоциации между двумя произведениями.
Эпиграф позволяет выразить авторскую идею (точку зрения или оценку) под прикрытием некой маски, как бы от другого лица; важно, чтобы эпиграф выглядел не как сочиненный самим автором, а как исходящий из какого-либо авторитетного источника и имел конкретную отсылку, хотя бы к отрывку из разговора. Эпиграф обладает всеми свойствами литературной цитаты, создает сложный образ, рассчитанный на восприятие также и того контекста, из которого эпиграф извлечен.
Например, эпиграф к "Путешествию из Петербурга в Москву": "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй"2 А. Н. Радищев взял из поэмы В. К. Тредиаковского "Тилемахида", которая является переводом поэмы Фенелона "Путешествие Телемака". Таким образом, источник эпиграфа указывает на жанр книги Радищева - путешествие и на то, что Радищев, вслед за Тредиаковским, называл "чудищем" царей, которые видели себя в зеркале истины псом Цербером - самым страшным чудовищем в подземном царстве мертвых Аиде.
В. Г. Одиноков, проанализировав источники эпиграфов к отдельным произведениям из "Повестей Белкина", пришел к выводу, что в них прослеживается общее движение пушкинской прозы от романтизма к реализму: утверждая реалистический стиль в русской прозе, Пушкин начал с Баратынского ("Выстрел"), преодолел Жуковского ("Метель"), обратился к Державину ("Гробовщик") и Вяземскому ("Станционный смотритель"), а завершил Богдановичем, который по своей реалистической поэтике был близок Баратынскому. Таким образом, источники эпиграфов образуют композиционную симметрию.
Эпиграфы к "Капитанской дочке" А. С. Пушкина классифицированы по источникам в работе Ли Ен Бум "Поэтика "Капитанской дочки" А. С. Пушкина". "Среди фольклорных эпиграфов различаются два типа - песни и пословицы, среди эпиграфов литературных - также два (из "высокой" поэзии и из комических жанров XV1I1 века)"3. Пословицы, русские народные солдатские,
5 свадебные песни, комедии Княжнина и Фонвизина, - все эти источники эпиграфов, принадлежащие к реальности ХУШ века, характеризуют демократизм языка повести, основанного на разговорной русской речи, и подчеркивают историческую дистанцию между прошлой эпохой Екатерины II и современной Пушкину действительностью (1830-е годы).
К библейскому источнику эпиграфа к поэме М. Ю. Лермонтова "Мцыри" обращается Г. П. Макогоненко. Эпиграф "Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю"4 взят из Библии, Первой Книги царств, гл. 14, ст. 43.
В эпиграфе Лермонтов осуществил контаминацию, исключив середину фразы, и получился афоризм, имеющий предельно широкое символическое обобщение - нарушивший запрет должен умереть. Каждое слово в эпиграфе получило новое значение: слово "мед" обрело символический смысл -запретный плод, и нарушение запрета карается самым страшным наказанием -смертью. "Эпиграф Лермонтова, - пишет Г. П. Макогоненко, - не только предварял восприятие читателем судьбы Мцыри, но и задавал тон исповеди мальчика о своем неудавшемся побеге, переводил печально-эмпирический рассказ на иной - идейно-философский - уровень, открывая читателю высокий смысл жизни - подвига человека, вкусившего меда свободы113.
Таким образом, в лермонтовском контексте эпиграф получает обобщенный, философско-символический смысл: человеку ради достижения запретной цели не жалко и жизни, он умирает, но посмел нарушить запрет, однако он сожалеет о том, что слишком "мало меда" ему удалось "вкусить". В эпиграфе подчеркивается и идея неизбежной гибели героя, зависящей от судьбы, рока. Запретный земной "мед" становится символом ограничений, устанавливаемых человеку религией, официальной моралью, деспотической властью. Эпиграф, с одной стороны, подчеркивает несправедливость запретов, ограничивающих полноту земной человеческой жизни, а с другой - законность протеста против всех небесных и земных "заклятий", превращающих человека в покорного исполнителя чужой воли и чуждых ему законов.
Таким образом, источник эпиграфа, как и сам эпиграф, формирует тип восприятия, подготавливая читателя к изучению определенной художественной
структуры. Поэтому встает задача изучения эпиграфа как элемента формирования читательского восприятия той поэтической структуры, которая предстает перед читателем вслед за эпиграфом. Таким образом, с читателем связаны функции узнавания эпиграфа, его источника, пробуждения интереса к нему, психологической подготовки к восприятию авторской мысли.
Помимо изучения источника эпиграфа, особенно важной является проблема отражения в эпиграфе авторской позиции. Эпиграф может выполнять функции концептуальной передачи идейно-тематического содержания, раскрывать чувства и эмоции творческой личности, ее отношение к изображаемому, привносить дополнительную эстетическую информацию, служить опорой для автора на мнение авторитетного лица. Существуют эпиграфы-подтверждения, в которых автор прямо указывает, как следует понимать его сочинение, а бывают эпиграфы-опровержения: их значение не совпадает с содержанием текста, но дает толчок мысли читателя, заставляя его прийти к прямо противоположным выводам, чем те, что заключены в эпиграфе.
Например, эпиграф к "Капитанской дочке" А. С. Пушкина: "Береги честь смолоду"6, взятый из пословицы, выражает основную идею романа - проблему воспитания молодого дворянина - и находит подтверждение в судьбе главного героя романа - Петра Андреевича Гринева, который остался верен своему воинскому долгу и исполнил главную часть наказа своего отца: "Служи верно, кому присягнешь... береги платье снову, а честь смолоду" (С. 424).
А эпиграф к "Повестям Белкина" А. С. Пушкина является эпиграфом-опровержением:
Госпожа Простакова. То, мой батюшка, он еще сызмала к историям охотник.
Скотинин. Митрофан по мне.
"Недоросль" (С. 224).
В эпиграфе сквозит ирония и дается намек на анекдотический характер историй, рассказанных Белкину ненарадовским помещиком. Но в действительности они диаметрально противоположны подобным историям.
Эпиграф к "Станционному смотрителю": "Коллежский регистратор, почтовой станции диктатор" (С. 256) - является эпиграфом-опровержением, потому что характеристика, данная Вяземским, не совпадает с той, которую Пушкин дает в тексте повести Самсону Вырину.
Очень редко критики обращались к проблеме взаимодействия эпиграфа с различными сторонами поэтики произведения, с его жанром. Внимание в основном уделялось связи эпиграфа с тематикой и проблематикой произведения, с образной системой, с композицией.
Например, отмечалось, что эпиграфы к историческим сочинениям А. С. Пушкина - "Арап Петра Великого" и "Капитанская дочка" - выражают общую историческую и социальную идею, а эпиграфы к отдельным главам определяют частную романическую тему, носящую сугубо личный характер. Эти эпиграфы являются подтверждением концепции Пушкина, положенной им в основу жанра исторического романа, - история, воплощенная в вымышленном повествовании. Так, в эпиграфе ко всему "Арапу Петра Великого" заключена идея исторических преобразований в России в эпоху Петра I: "Железной волею Петра преображенная Россия" (С. 81). Этот эпиграф взят из стихотворной повести Н. Языкова "Ала".
В уже цитированной работе "Поэтика "Капитанской дочки" А. С. Пушкина" Ли Ен Бум доказывает, что эпиграфы, добавленные издателем к главам "Капитанской дочки" и к роману в целом, характеризуют жанр романа и "... акцентируют внимание читателя на точке зрения определенного персонажа и в то же время содействуют противопоставлению поэзии и прозы мировосприятия разных действующих лиц"7.
Эпиграф ко всей "Пиковой даме" А. С. Пушкина: "Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. Новейшая гадательная книга" (С. 376) -указывает на тему карточной игры и особую роль пиковой дамы в повести: как игральной и гадальной карты, а также демонической, роковой женщины, которая окажет губительное воздействие на судьбу поверившего ей мужчины. Однако до конца игры Германн не подозревает, что тайна трех карт, открытая ему умершей старухой, содержит ошибку: вместо туза в последней игре ему
8 выпала пиковая дама, которая странным образом напомнила Германну мертвую графиню. Так в последней главе повести раскрывается "тайная недоброжелательность", которую Пушкин предсказывал пиковой даме в эпиграфе ко всему произведению.
Эпиграфы к отдельным главам "Пиковой дамы" определенным образом трансформируются в тексте повести, являются экспозицией первой главы, дают нравственную характеристику Германна (эпиграфы ко второй, третьей и четвертой главам), характеризуют романтическую тональность пятой главы, противопоставляют высокомерие знатного лица и приниженность лица незнатного (эпиграф к шестой главе. В общем эпиграфы высвечивают как прямой, так и переносный, символический смысл темы карт и карточной игры, пиковой дамы, наполеонизма и мистицизма. В связи с этим тема карточной игры перерастает в широкое обобщение - игру (поединок, дуэль) Германна с Судьбой, с Роком, в которой все одинаково проигравшие.
Эпиграфы к "Египетским ночам" Пушкина несут философскую нагрузку в размышлениях о человеке. С одной стороны, Импровизатор - гениальный человек, "... большой талант...", "царь", "Бог", который может мгновенно сочинить стихи на любую тему. С другой стороны, итальянец вынужден заниматься материальными вопросами, интересоваться у Чарского гонораром за свое представление, и это отражается в эпиграфе к третьей главе повести: "Цена за билет 10 рублей, начало в 7 часов. Афишка" (С. 414). Эта антитеза "талант - деньги" делает Импровизатора лицом трагическим. Это подчеркивается эпиграфом к первой главе, взятым из французской книги каламбуров:
Что это за человек?
О, это большой талант, из своего голоса он делает все, что захочет.
Ему бы следовало, сударыня, сделать из него себе штаны (С. 407). Значение этих эпиграфов предвосхищает мысль Достоевского о двух
безднах человека - божеской и дьявольской. Это противостояние, говоря языком Достоевского, Мадонны и Содома заключено уже в эпиграфе ко 2 главе "Египетских ночей": "Я царь, я раб, я червь, я Бог" (С. 412), взятом из оды Г. Р.
9 Державина "Бог". Этот эпиграф построен на антитезе понятий "царь - раб", "червь - Бог", что позволяет говорить о взаимосвязи структуры эпиграфа с характером выражаемых в произведении идей.
Также эпиграф может выступать как часть композиции. Например, эпиграф к 1 главе "Сержант гвардии", взятый из комедии Княжнина "Хвастун" (диалог Верхолета и Честона в д. 3, явл. 6), заканчивается словами : "Да кто его отец?", а 1 глава начинается словами : "Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе..." (С. 420). Таким образом, эпиграф является экспозицией произведения, с него начинается повествование.
Эпиграф к поэме Н. А. Некрасова "Железная дорога" является частью повествования - экспозицией, без него было бы непонятно содержание произведения:
"Ваня (в кучерском армячке). Папаша! Кто строил эту дорогу?
Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька! Разговор в вагоне"8.
Указание на источник эпиграфа придает поэме характер жанровой сценки и определяет место действия, а содержание разговора контрастирует с авторской точкой зрения на истинных строителей железной дороги - простых рабочих; следовательно, можно говорить о полемичной композиции поэмы.
Обращает на себя внимание единственный эпиграф во всем романе А. С. Пушкина "Дубровский", поставленный перед 4 главой 1 тома: "Где стол был яств, там гроб стоит" (С. 325). Этим эпиграфом, взятым из оды Г. Р. Державина "На смерть князя Мещерского", Пушкин разделяет повествование на две части: до и после смерти Андрея Гавриловича Дубровского. "Пиру жизни", "столу яств" в 1-3 главах романа противопоставлены "гробы" (последующий после смерти А. Г. Дубровского мрачный период в истории его имения и в жизни Владимира Дубровского). Таким образом, двучастная структура эпиграфа взаимосвязана с контрастной композицией романа.
Роману Достоевского "Бесы" предпосланы два эпиграфа: один взят из стихотворения А. С. Пушкина "Бесы" и изображает тройку, застигнутую в пути и закруженную "бесовской" метелью; другой представляет собой евангельскую
10 притчу из Евангелия от Луки (глава VIII, 32-36) об исцелении бесноватого и гибели стада свиней, в которое вселились вышедшие из него бесы. Эпиграфы-символы подготавливают читателя к философской глубине, глубокому постижению обобщенного значения романа, его притчевой форме.
Полифонизм, присущий романам Достоевского, проявляется и в неоднозначном понимании эпиграфов. Во-первых, эпиграфы связаны с названием романа "Бесы", которое обозначает людей 70-х годов с их нигилистическим рационализмом, верой во всемогущество человека и его воли. В контексте романа слова из Евангелия, изложенные в эпиграфе, повторяются. Степан Трофимович Верховенский истолковывает их весьма однозначно: "Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившимися в великом и милом нашем больном, в нашей России за века, за века"9.Эпиграфы ставят вопрос о путях дальнейшего развития России. В евангельском эпиграфе выражена вера в лучшее будущее России, в ее исцеление от власти бесов, а пушкинский эпиграф придает апокалиптическое настроение всему роману. В эпиграфах заключены также философские размышления о двойственной сущности человека: кто управляет поступками людей - Бог или дьявол? Среди тех, в кого вошли "бесы", Степан Трофимович называет и сына, Петра Верховенского. Таково многоаспектное значение эпиграфов к роману "Бесы".
Таким образом, эпиграф - полифункциональный компонент художественного произведения: он формирует читательское восприятие, обладает внутренней взаимосвязью с тем источником, откуда он был извлечен, служит одним из способов выражения авторской точки зрения, разносторонне связан с различными элементами поэтики произведения, его жанром. Поэтому изучение эпиграфа как одного из элементов стиля писателя позволит лучше понять идейно-художественное значение всего произведения.
Для определения собственной точки зрения на функции эпиграфа к романам Л. Н. Толстого ("Анна Каренина", "Воскресение") и Ф. М.
Достоевского ("Братья Карамазовы") необходимо выяснить, как понимали критики и литературоведы библейские эпиграфы к этим романам.
Об эпиграфе "Мне отмщение, и Аз воздам"10 к роману Толстого "Анна Каренина" писали все, кто писал о романе (причем речь шла главным образом лишь о судьбе Анны Карениной), так как без понимания значения эпиграфа невозможно адекватное восприятие основных идей этого произведения Толстого.
Когда в печати появилась седьмая часть "Анны Карениной", читатели и критики вспомнили об эпиграфе к роману. Многие подумали, что Толстой осудил и наказал свою героиню, следуя этому библейскому изречению. В дальнейшем критики склонялись не только к этой, обвинительной точке зрения, но придерживались и другой, оправдательной позиции, которую занимает Толстой относительно своей героини. Таким образом, критика видела в эпиграфе отражение позиции Толстого по отношению к Анне Карениной и решала вопрос: кто для нее автор - гениальный прокурор или гениальный адвокат?
Кроме этого вопроса, критика рассматривала связь эпиграфа с идейно-художественным содержанием романа, с его жанром. Практически не нашла отражения в критической литературе проблема взаимосвязи эпиграфа с художественной структурой романа "Анна Каренина".
Нам представляется целесообразным обратиться непосредственно к мнениям писателей, критиков и литературоведов по поводу эпиграфа к роману Толстого, чтобы ярче высветить свое понимание библейского эпиграфа.
По-своему понял этот эпиграф Достоевский, посвятивший в "Дневнике писателя" за 1877 год "Анне Карениной" не одну главу. Автор "Преступления и наказания" видит в романе Толстого новое решение старого вопроса о "виновности и преступности людей". Отметив, что мысль Толстого выражена "в огромной психологической разработке души человеческой, с страшной глубиною и силою, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения", Достоевский пишет: "Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, что ни в
12 каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и
что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, который говорит: "Мне отмщение, и Аз воздам". Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека" (Т. 25. С. 201-202).
Достоевский переводит проблематику романа из социальной в философскую и видит причину трагедии Анны Карениной в ее натуре. Автор "Преступления и наказания" считает возможной трагедию героини романа Толстого в любом обществе, так как зло и грех таятся в человеческой природе изначально, а не возникают лишь под влиянием окружающей обстановки. В такой трактовке социально-психологический роман Толстого стал напоминать философский роман Достоевского, который, указав на вечную загадочность и таинственность человеческой души, признает только Бога в качестве единственного морального воздаятеля, знающего судьбу и потому могущего судить людей.
Для Достоевского важно, что человек "... не может браться решать ничего... с гордостью своей непогрешности...", потому что "... он грешник сам..." (Т. 25. С. 202).
Но выход из создавшегося для Анны положения Достоевский видит во всепрощении, "... милосердии и любви". Этот выход "... гениально намечен поэтом в гениальной сцене романа еще в предпоследней части его, в сцене смертельной болезни героини романа, когда преступники и враги вдруг преображаются в существа высшие, в братьев, все простивших друг другу, в существа, которые сами, взаимным всепрощением сняли с себя ложь, вину и преступность, и тем разом сами оправдали себя с полным сознанием, что получили право на то" (Т. 25. С. 202).
Как видим, Толстой и Достоевский весьма близки в решении нравственно-философских вопросов: для Толстого также необходимо показать "диалектику души" Анны, Каренина и Вронского, как Достоевскому - провести
13 своих героев через "горнило страданий". Однако следует помнить, что то была сложнейшая ситуация лишь на фоне возможной смерти Анны, когда враги простили друг друга и полюбили истинной христианской любовью. И Толстой, понимая это, показывает, что в повседневной жизни герои не могут жить по христианским заповедям.
Свою трактовку значения эпиграфа к роману предложил А. А. Фет. "Толстой указывает на "Аз воздам", - пишет Фет в своей статье об "Анне Карениной", - не как на розгу брюзгливого наставника, а как на карательную силу вещей". В начале статьи он поставил стихи Шиллера: "Закон природы смотрит сам за всем..."11
При такой трактовке романа как "строгого неподкупного суда всему нашему строю жизни"12 эпиграф получает новое, скорее философско-историческое, чем нравственно-философское значение - как указание на приближающийся "страшный суд" над целым строем жизни. Толстой был знаком с такой трактовкой идеи возмездия в его романе, имея в виду слова Шиллера о "законе природы", и был с ней согласен: "Сказано все то, что я хотел сказать"13.
Обвинительной точки зрения придерживались современники Толстого - Р. В. Иванов-Разумник и М. С. Громека. Долгое время литературо-ведение было согласно с их позицией, так как сам Толстой удостоил авторизации статью Громеки о романе "Анна Каренина". В беседе с Г. А. Русановым (1883 г.) Толстой назвал эту статью "превосходной": "Он объяснил то, что я бессознательно вложил в произведение. Прекраснейшая, прекраснейшая статья! Я в восхищении от нее. Наконец-то объяснена "Анна Каренина!"14 Поэтому мы уделяем большое внимание позиции Громеки, так как последующее литературоведение во многом повторяло оценки этого критика.
Так, Иванов-Разумник отождествлял значение эпиграфа и романа и сводил все темы "Анны Карениной" к узкой теме, выраженной в эпиграфе: "главная тема, главный смысл "Анны Карениной", все значение грозного эпиграфа" заключается в том, что "человек не может строить своего счастья на
14 несчастии другого... Анна сделала этот шаг, - и вот за это-то "Мне отмщение, и Аз воздам..."15
Но сведение всей сложной и широкой проблематики романа к одной теме, заключенной в эпиграфе, было бы обеднением смысла "Анны Карениной", этого романа "широкого дыхания" (64, 75). Значение эпиграфа распространяется не только на Анну Каренину, но и на всех персонажей романа, и идейное содержание произведения гораздо шире предложенного Ивановым-Разумником толкования эпиграфа.
"Для Анны спасения не было, - пишет исследователь. - Она принесла в жертву своему счастию несчастие другого - и погибла; если бы она принесла в жертву свое счастие и осталась бы жить с ненавистным мужем, она обрекла бы себя на вечное несчастие. Что же делать? По железному закону жизни - гибель всегда ожидает лучших и достойнейших; подлинный герой всегда обречен в жертву, ибо величие, геройство и вообще человеческое достоинство надо выстрадать"16.
Нельзя согласиться с таким объяснением причин гибели Анны Карениной, так как художественное произведение, как и история, не терпит сослагательного наклонения: нельзя по-своему домысливать будущую судьбу героя или предлагать ему свой путь действий, отличный от того, который описан в романе, не согласованный с авторской концепцией героя и логикой развития характера. Как справедливо считал А. С. Пушкин, автора произведения можно судить только по законам, им самим над собой установленным, а также поведение героев оценивать в контексте всего романа. Поэтому говорить о жертве Анны необходимо крайне осторожно, так как жертвенность нехарактерна для героев Толстого. Эта проблема в большинстве случаев была актуальна для Достоевского, но не для Толстого.
Подобно Иванову-Разумнику, М. С. Громека считает, что "нельзя разрушить семью, не создав ей несчастья, и на этом несчастье нельзя построить нового счастья"17.
Это суждение верно лишь в принципе, но применительно к героине романа Толстого не охватывает всей ее трагедии: Анна несчастлива не только
15 оттого, что сделала несчастными Алексея Александровича и Сережу, но и потому, что, полюбив Вронского и порвав с Карениным, нарушила общечеловеческие нравственные законы. Эти законы нашли свое отражение, в частности, в Евангелии: "И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею? - Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? - И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью. - Так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает. - Они говорят Ему: как же Моисей заповедовал давать разводное письмо и разводиться с нею? - Он говорит им: Моисей, по жестокосердию вашему, позволил вам разводиться с женами вашими; а сначала не было так. -Но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует"18.
Поэтому Анна нарушает евангельский закон, разрушив свой брак с Карениным, и, уйдя к Вронскому, совершает "прелюбодеяние" (по терминологии Евангелия): "И если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует"19.
Однако во Второзаконии, откуда взят эпиграф к "Анне Карениной", Моисей разрешает развод: "Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволения в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего"20.
При этом в Ветхом и Новом Завете по-разному относятся к прелюбодеице. Так, во Второзаконии Моисей заповедал побить камнями женщину, уличенную в прелюбодеянии21, а в Евангелии от Иоанна Иисус Христос не осуждает грешницу, потому что среди книжников и фарисеев, которые привели ее к Нему, не оказалось безгрешного человека ("Кто из вас без греха, первый брось на нее камень")22.
Таким образом, получается противоречие между моралью Ветхого и Нового Завета. На чьей позиции стоит Толстой, изображая историю Анны Карениной, - Моисея или Иисуса Христа - и предстоит нам выяснить, проанализировав трансформацию эпиграфа в художественной ткани романа "Анна Каренина". Но уже сейчас очевидно, что эта позиция далеко неоднозначна и вызвала поэтому ряд различных толкований.
Обращаясь вновь к анализу статьи Громеки, мы не можем не согласиться с его мнением о том, что существуют "законы человеческого духа" "... и от воли человека зависит согласоваться с ними и быть счастливыми или переступать их и быть несчастными"23. Этим высказыванием Громека признает то, что человек сам волен выбирать путь преступления или согласования с "законами человеческого духа".
Но согласование с этими законами представляется для Анны в сохранении супружеской связи с ненавистным мужем, которая, по мнению Громеки, принесла бы ей высоконравственное счастье: "Анна забыла любовь и Бога и умерла. "Мне отмщение, и Аз воздам". Но "она, если бы захотела (опять эта частица БЫ! - Д. Ш.), могла бы не умереть. Если бы в Анне вдруг проснулось сердце, если бы в ней заговорила любовь к людям, к раздавленному ею мужу, к заброшенному сыну, ко всем, от кого она убежала для своего тела; если бы она раскаянием любви умолила их возвратить свою любовь, все бы ей простилось. Она бы сделала их снова счастливыми, она не умерла бы тогда и жила на свете"24.
Этот выход не может быть признан для Анны возможным, потому что аргументы, обосновывающие его, противоречат содержанию романа. Вовсе не Анна "раздавила" своего мужа, а Каренин душил в ней самые обыкновенные человеческие чувства, заставляя жить искусственной, ложной жизнью, противоречащей натуре Анны. После разрыва с Карениным у Анны не заснуло сердце, как утверждает Громека, а проснулось для любви ко всем людям, для личного счастья. До последней минуты своей жизни Анна не переставала любить своего сына, так как без Сережи для нее не могло быть счастливой жизни. Следовательно, представление Громеки об Анне как о грешнице,
17 потерявшей сердце и заслуживающей страшного приговора, не подкреплено реальными фактами и не может быть признано достоверным.
М. С. Громека считает, что Анна "... могла быть прощена Богом и любовью людей. Бог есть любовь, а любовь есть прощение"25. Однако вспомним сцену у постели умирающей Анны: когда она попросила прощения у своего мужа, "он простил жену и жалел ее за ее страдания и раскаяние" (Т. 8. С. 490). Но как только Анна выздоровела, она осознала, что не может продолжать жить с нелюбимым мужем, лгать, притворяться, что ничего не произошло, изворачиваться, так как ложь была противна ее честной натуре. Даже сам Алексей Александрович стал "... чувствовать непрочность и неестественность своих отношений с женой" (Т. 8. С. 491). Поэтому путь прощения для Анны неприемлем: он не разрешает противоречий ее сложных и запутанных отношений с мужем, а только загоняет вглубь ненависть между супругами.
Нельзя согласиться и с мыслью Громеки о том, что Анна, разрушив свою семью с Карениным, пошла против мнений света и не смогла выдержать его изоляцию и осуждение: "Нельзя игнорировать общественное мнение вовсе, потому что, будь оно даже неверно, оно все же есть неустранимое условие спокойствия и свободы, и открытая с ним война отравит, изъязвит и охладит самое пылкое чувство"26.
Как раз общественное мнение меньше всего волнует Анну, когда в предсмертном монологе она задумывается о своей будущей жизни. Она не видит возможности стать по-настоящему счастливой в себе самой. Поэтому одно только общественное мнение, являясь лишь катализатором пагубного развития ее чувств, не могло привести героиню к самоубийству (так, у нее даже не возникло мысли о самоубийстве после знаменитой сцены в ложе петербургского оперного театра, где общественное мнение открыто высказала мадам Картасова: "Она сказала, что позорно сидеть рядом со мной" (Т. 9. С. 138), - "вскрикнула" Анна, рассказывая Вронскому о происшествии в театре).
Подобно М. С. Громеке, В. В. Вересаев в книге "Живая жизнь: О Достоевском и Л. Толстом" пишет, что Анна совершила преступление против "живой жизни" из-за того, что "... испугалась мелким страхом перед
18 человеческим осуждением, перед потерей своего положения в свете"27. Мы не согласны с этим мнением Вересаева о при чинах преступления Анны.
В. В. Вересаев, как и Громека, считал, что для Анны, по Толстому, был только один выход: она должна была "принять прощение мужа, задавить отвращение к нему и возвратиться в прежнюю ложь, мрак и узаконенный позор. Анна этого не сделала - и гибнет. Но (здесь Вересаев по-толстовски толкует значение эпиграфа) люди не должны бросать в нее камнями. "Высший нравственный закон" и без того карает ее жестоко"28.
Да, действительно, одним из значений эпиграфа "Мне отмщение, и Аз воздам" было то, что люди не могут судить других людей, потому что сами не менее грешны, чем осуждаемые. Исходя из эпиграфа, человека может судить только Бог, а им, в понимании Толстого, может быть "вечный нравственный закон", находящийся в душе каждого человека.
Но Вересаев считает эту точку зрения Толстого противоречащей содержанию романа и потому предлагает свое понимание значения эпиграфа к "Анне Карениной", и в его словах тоже есть доля истины. "Глубокое, ясное чувство (любви Анны к Вронскому - Д. Ш.) загрязнилось ложью, превратилось в запретное наслаждение, стало мелким и мутным. Анна ушла только в любовь, стала духовно-бездетною "любовницею", как раньше была только матерью. И тщетно пытается она жить своею противоестественною, пустоцветною любовью. Этого живая жизнь терпеть не может. Поруганная, разорванная надвое, она беспощадно убивает душу Анны. Живая жизнь благостна и велика. Ею глубоко заложена в человеке могучая, инстинктивная сила, ведущая его к благу. И горе тому, кто идет против этой силы, кто не повинуется душе своей... На него неотвратимо падает "отмщение", и он гибнет. И здесь нельзя возмущаться, нельзя никого обвинять в жестокости. Здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда. Если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему в его душе, если он робко проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью, то кто же виноват, что он гибнет в мраке и муках? Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа - и великий закон, светлый в самой своей
19 жестокости, говорит: "Мне отмщение, и Аз воздам"29. Несомненно, в творчестве Толстого есть услышанный Вересаевым мотив "живой жизни", протестующей против всякого нарушения природы, естественности, правды. Но Вересаев не ставил вопрос о наказании человека, нарушившего общечеловеческие законы морали, а не только закон своей души, "собственного своего существа".
Д. С. Мережковский справедливо обратил внимание на то, что "величайшее из человеческих преступлений, казнимое немилосердною божескою справедливостью в духе Моисеева Второзакония - "Мне отмщение, Аз воздам" - для творца "Анны Карениной" и "Крейцеровой сонаты" есть нарушение супружеской верности. Мера, которою сам он мерит все явления половой жизни, - стихийно-простая, здоровая, патриархально-семейственная, целомудренная чувственность, как закон, данный людям Иеговою: плодитесь и множитесь. Левин признается однажды, что он во всю свою жизнь не мог себе представить иначе счастья с женщиной, как в виде брака, и что соблазнить чужую жену ему, обладателю Кити, кажется столь же нелепым, как человеку после дорогого сытного обеда - украсть калач с лотка уличной торговли"30.
В нашем литературоведении, как и в предшествующей русской дореволюционной критике, продолжился разговор об эпиграфе к "Анне Карениной".
Так, Б. М. Эйхенбаум в статье "Толстой и Шопенгауэр" (1935 г.) доказывал, что эпиграфом к роману "Толстой, очевидно, хотел сказать не то, что Бог осудил Анну, а то, что он, автор, отказывается судить Анну и запрещает это читателям. Трактовка самоубийства Анны как наказания отпадает. Она - жертва, которую можно жалеть. Слова: "Мне отмщение, и Аз воздам" относятся не к Анне, а ко всем персонажам, ко всему роману в целом: к той неправде и лжи, к тому злу и обману, жертвою которых и гибнет Анна"31.
Таким образом, уже здесь Эйхенбаум отвергает обвинительную логику автора романа по отношению к своей героине и акцентирует внимание на толстовском приговоре светскому обществу, в котором разыгрывается трагедия Анны Карениной.
В своей книге "Лев Толстой. Семидесятые годы" Б. М. Эйхенбаум пишет: "Однако с точки зрения Толстого ... Анна и Вронский все-таки виноваты... перед жизнью, перед "вечным правосудием". Они оба ведут ненастоящую жизнь, потому что руководствуются только узко понятой "волей" - желанием, не задумываясь, как Левин, над смыслом жизни. Они, в этом смысле, не настоящие люди, а рабы своей страсти, своего эгоизма. Поэтому их любовь перерождается в страдание - в тоску, в ненависть, в ревность. ... Анна страдает и гибнет не от внешних причин - не от того, что общество ее осуждает, а муж не дает развода, но от самой страсти, от вселившегося в ее "злого духа". Страсть превратилась в борьбу - в "поединок роковой", выражаясь словами Тютчева.
Анна и Вронский стали подлежать собственному моральному суду ("вечному правосудию") только потому, что они, захваченные подлинной страстью, поднялись над этим миром сплошного лицемерия, лжи и пустоты и вступили в область человеческих чувств. ... Левин, тоже стоявший на краю пропасти, спасается, потому что живет всей полнотой жизни и стремится к осуществлению нравственного закона"32.
Но, продолжает Эйхенбаум, если "над каждым, кто оступился на своем пути, нависает грозное возмездие", то как же тогда быть с Бетси Тверской и прочими "профессиональными грешниками"? Ведь они не один раз "оступились", вся их жизнь была преступлением против норм морали. Но они живут по законам своей этики, которая расходится с нравственными заповедями христианства, не осознают нарушения этих заповедей и поэтому не могут подвергнуться собственному моральному суду: "они существуют в романе как реальное социальное зло, которое подлежит суду истории"33. Этим Эйхенбаум выразил мысль Толстого о том, что в романах Толстого все отрицательные персонажи, лишенные нравственного чувства, в романах Толстого не мучаются, а все высоконравственные положительные герои страдают и подвержены собственному моральному суду.
Б. И. Бурсов считает, что эпиграф относится не столько к судьбе Алексея Вронского, сколько Константина Левина: "ведь Вронский, в сущности, нигде не подвергает себя нравственному суду, тогда как Левин, в известном смысле,
21 судит себя не менее строго, чем Анна. "Мне отмщение, и Аз воздам", - иначе говоря, все люди под Богом, потому что над каждым, кто оступился на своем пути, нависает грозное возмездие. Оступилась не только Анна, оступился и Левин, потеряв веру в смысл жизни, - и ему угрожало возмездие, которого он избежал, обретя утраченную было веру"34, то есть для Бурсова смысл эпиграфа заключается в том, что воздает человеку за его проступки только Бог. Исследователь видит в эпиграфе выражение общей позиции Толстого: "от поведения людей все зависит, и потому каждый человек должен вести себя так, чтобы мог отчитаться в этом перед самим Богом, в сущности же - перед своей душой"35.
Е. Н. Купреянова полагает, что причиной самоубийства Анны явилась не только светская травля, но и губительное развитие своих собственных чувств. Этот смысл и вложен Толстым в библейское изречение: "Мне отмщение, и Аз воздам", поставленное эпиграфом к роману. Эпиграф далеко не объемлет всей широты и сложности того, что сказал и обрисовал Толстой в своем замечательном произведении. Религиозное представление о божественном возмездии в романе художественного воплощения не получает. Следовательно, библейский эпиграф следует понимать не в прямом, а в переносном смысле: не Бетси Тверской, не графине Лидии Ивановне и другим типичным представителям развращенной светской черни судить Анну"36.
Нельзя не согласиться с мнением Купреяновой о том, что эпиграф не покрывает всех тем романа и его не всегда следует понимать в прямом смысле. Однако в эпиграфе звучит не только тема божественного возмездия, но и толстовская мысль о том, что человек, нарушивший нравственные заповеди христианства и осознавший это, наказывает себя сам. Поэтому в трактовке Купреяновой эпиграф действительно не получает художественного воплощения в романе.
Были и другие трактовки и дополнения к смыслу эпиграфа. Так, биограф Толстого Н. Н. Гусев считает, что его "нельзя понять иначе, как признание нравственных законов, неисполнение которых влечет за собой страдания"37.
Н. Н. Арденс писал: "Эпиграф Толстой понимал в гуманистическом духе. Он никому не угрожает и никому не обещает мстить. В нем он проводит мысль о том, что суд и осуждение человеческих поступков принадлежит Богу, но никак не людям. Вопрос о мести и "воздаянии" - это дело "Бога", но не людского суда и человеческого отмщения. ("Я воздаю" - т. е., мне принадлежит право отмщения, - один Бог только может судить, но не люди)"38.
Арденс верно отметил, что Толстой эпиграфом к роману хотел показать неправомочность людского суда и единственно возможный Божий суд, но как Толстой понимал Бога, Арденс не сказал.
Об этом написал позднее М. Б. Храпченко в книге "Лев Толстой как художник": "...эпиграф "Анны Карениной" подчеркивает "обязательность" тех вечных нравственных законов, которые в представлении писателя являлись то осуществлением воли провидения, то сами по себе означали высшую силу в развитии человеческого общества. "Аз" для автора "Анны Карениной" - это не просто Иегова и даже, пожалуй, совсем не Иегова, а добро, составляющее условие истинной жизни, те требования человечности, вне которых она немыслима"39. Таким образом, Бог в представлении Толстого - это высший нравственный закон, заключенный в душе человека, и нарушение этого закона грозит человеку гибелью, исходящей от него самого.
И. Н. Успенский говорил, что "слова эпиграфа: "Мне отмщение, и Аз воздам" - не направлены писателем исключительно против Анны, а, напротив, относились им прежде всего ко всему изображенному в романе высшему обществу и выражали его, автора, идею: нельзя безнаказанно нарушать законы нравственности"40.
Развивая мысль Успенского о социальной направленности романа, Е. А. Маймин в книге "Лев Толстой" писал: "То, что люди не имеют права судить, это, очевидно, относится далеко не ко всему и не ко всем. По Толстому ... мы, люди, не имеем права судить, - и вместе с тем не можем не осуждать и не судить самым строгим судом вину бесчеловечную - бесчеловечную светскую жизнь, светскую мораль и ее ложь, ложные правовые и государственные установления и т. д. Художественный замысел, даже сам жанр произведения
23 трансформируется точно на наших глазах. Роман, задуманный Толстым на семейную тему, в силу углубленной и всесторонней разработки поставленной проблемы, естественно и почти незаметно перерастает первоначальный авторский замысел и становится одновременно и семейным, и нравственно-проблемным, и общественно-обличительным романом"41. Таким образом, рассматривая художественную систему Толстого, Маймин показывает взаимосвязь эпиграфа с темой, идеей и жанром романа. В первой главе диссертации мы подробнее раскроем эту мысль Маймина.
Для Э. Г. Бабаева эпиграф был отражением нравственно-философской позиции Толстого в семидесятые годы: "Толстой задумывается над нравственной ответственностью человека за каждое свое слово и каждый поступок. И мысль эпиграфа состоит как бы из двух понятий: "нет в мире виноватых" и "не нам судить". Оба эти понятия совершенно отвечали внутренней природе эпического мышления Толстого. Возмездие, по мысли Толстого, было в ее (Анны) душе. ...Богом для Толстого была сама жизнь, а также тот нравственный закон, который "заключен в сердце каждого человека"42. Бабаев, раскрывая точку зрения Толстого, доказывает, что Айна наказывает себя сама, потому что осознала свое отступление от божеских законов нравственности, в частности заключенных и в Евангелии (полюбила Вронского и ушла к нему от Каренина, своего законного мужа, нарушив тем самым таинство брака, которым Бог соединяет двух людей).
Справедливо и мнение Ф. И. Кулешова, считавшего, что "ее страдания и смерть явились результатом того, что Анна, страстно полюбив, превратилась в рабыню своей эгоистической страсти. Страсть Анны к Вронскому оказалась для нее губительной, разрушительной, потому что была чувственно-эгоистической. Себялюбивая любовь, по убеждению Толстого, неизбежно толкает человека на край пропасти, требует от него дорогой платы - вплоть до жертвы собой. "Отмщение" за все то, что Анна сделала и что она испытала на себе, принадлежит, как гласит эпиграф, Богу и ей самой. Анна не виновата перед обществом, перед людьми, которые сами достойны суда, и потому общество не вправе судить и осуждать ее"43.
Заслуживает самого пристального внимания и точка зрения В. В. Набокова, который писал в "Лекциях по русской литературе": "Союз Анны и Вронского основан лишь на физической любви и потому обречен.... любовь не может быть только физической, ибо тогда она эгоистична, а эгоистичная любовь не созидает, а разрушает. Значит, она греховна". По мнению Набокова, эпиграф имеет два значения: "во-первых, общество не имело права судить Анну, во-вторых, Анна не имела права наказывать Вронского, совершая самоубийство"44.
В. Я. Линков совершенно справедливо противопоставляет "грубую силу общественного мнения и внутренний нравственный закон. Именно последний олицетворен в Боге и за нарушение его человека постигает неотвратимая кара, что и выражено в эпиграфе к роману: "Мне отмщение, и Аз воздам". Будем ли мы понимать под "Аз" человека, преступившего закон и самого себя за это наказывающего, или Бога, карающего преступника, и то, и другое будет верно. Дело не в том, что Анна не может быть подвержена людскому суду, поскольку люди слабы и грешны, а в том, что их суд - недостаточная и ненадежно охраняющая закон инстанция. Охрана семьи, бывшей на протяжении тысячелетий истоком жизни и школой человечества, не может быть вверена преходящим государственным институтам или общественному мнению. Семья сохраняется силой более могущественной и совершенно неотвратимой -внутренней природой человека, абсолютизированной формой которой и является Бог"45.
И. Ф. Еремина считает, что эпиграф несет в себе мысль о Божьем суде, но мнение Эйхенбаума о том, что Толстой взял свой эпиграф из книги Шопенгауэра "Мир как воля и представление", затемняет его значение и идею всего романа. Анна Каренина, нарушив христианскую заповедь о таинстве брака, сама превращает свою жизнь в ад. "Путь прелюбодеяния - это страшный, мучительный путь, приводящий к разбалансировке, дисгармонии личности, вслед за Евангелием повторяет Толстой. Это путь слабости, безволия, бессознательности, путь недостатков и пороков. "Мне отмщение, и Аз воздам". Постепенно на наших глазах происходит перерождение Анны. Она становится
25 все более и более греховной, лживой, а следовательно, ничтожной и жалкой. ... Собрав все свои силы, Каренина бросается под поезд. Так завершилась великая любовь, не освященная законами христианской морали, построенная на чужом горе и несчастии и которая на наших глазах превратилась в борьбу полов, где каждый борется за себя, за свою власть над любимым"46.
По мнению исследовательницы, "писатель казнил свою героиню, растерзал ее из лучших побуждений. Ему казалось, что общество должно было ужаснуться при виде того, как красавица, умница, родовитая дворянка, прекрасная мать и жена, вознесенная на вершину жизни, потеряв все свои человеческие достоинства, превратилась в нравственного урода"47. Но современники Толстого в духе русской гуманистической традиции прониклись состраданием к Анне, и очень долгое время исследователи анализировали трагедию Карениной исключительно со светской стороны, тогда как ее необходимо рассматривать со стороны духовной, канонической. В I главе работы мы уделяем должное внимание обеим сторонам анализа.
О связи эпиграфа со структурой романа писала Г. М. Палишева: "В эпиграфе выявляется характерная для романа суверенность миров особенных героев, доказываемая преобладанием в них разнонаправленных сил"48 (Левин -"центробежная", Анна Каренина- "центростремительная" сила).
Нельзя не согласиться и с точкой зрения Т. П. Цапко, которая считает, что "... эпиграф "Мне отмщение, и Аз воздам" выполняет роль ситуации-основы, создающей философско-религиозный подтекст на сюжетных линиях главных и второстепенных героев. Как начало произведения, обладающее кодирующей функцией, он в предельно лаконичной художественной форме запечатлел (а точнее - обозначил) один из важнейших уровней конфликта, лежащего в основе романа, - человек и Бог. Нравственно-философский" смысл эпиграфа и обозначенный им аспект конфликта обусловливают развитие и сопряжение коллизий и сюжетных линий главных героев романа. Нарушение нравственного (божественного) закона ведет к постепенному забвению Бога, к безлюбовности, к сиротству, бессемейности, а значит, к восприятию мира как царства хаоса, от которого лишь одно спасение - смерть. Приход же к Богу равнозначен
26 признанию целесообразности и гармоничности мироздания, наличия смысла и любви в жизни человека"49. Поэтому Т. П. Цапко связывает эпиграф с сюжетными линиями Анны и Левина и на их примере прослеживает утрату и обретение Бога как высшего нравственного закона в душе самого человека.
В кратком сопоставлении различных точек зрения на библейский эпиграф к роману Толстого "Анна Каренина" были учтены позиции далеко не всех исследователей, которые касались этой проблемы. Наша задача в данном случае сводилась к тому, чтобы представить типичные взгляды на эту проблему. Из этого сопоставления видно, что в эпиграфе к "Анне Карениной" критика увидела решение старого вопроса о виновности и наказании людей. Кто-то в связи с этим считал, что Толстой осудил свою героиню и сводил все идеи, заложенные в эпиграфе, к этой узкой проблеме. Другие исследователи понимали эпиграф более широко: как признание нравственных законов, неисполнение которых влечет за собой душевные страдания самого человека. Именно такое значение, по нашему мнению, Толстой вложил в эпиграф к своему роману, тесно связанный с судьбами многих персонажей, с различными элементами поэтики произведения, его жанром. Эти положения, мало изученные предшествующими литературоведами, мы и рассматриваем в первой главе работы при непосредственном анализе идейно-художественной системы романа Толстого "Анна Каренина".
О евангельских эпиграфах к роману Толстого "Воскресение" критика предпочитала умалчивать, потому что считала их явлением искусственным, противоречащими содержанию романа. Наиболее ярко эту точку зрения выразил К. Н. Ломунов, писавший, что "все содержание романа противоречит этим призывам, свидетельствует о том, что они не только не помогают решить острейшие, мучительные вопросы, поставленные в романе, но, напротив, мешают их справедливому и верному решению. Автор видел, что евангельские эпиграфы противоречат всему содержанию романа, но не снял эпиграфы и не подчинил содержание романа библейским заповедям. Как правдивый художник-реалист, Толстой не подчинял свое творчество ни догмам
27 христианской веры, ни догмам своей "очищенной" от церковных догматов религии. Снять эпиграфы он тоже не мог, ибо в пору создания "Воскресения" еще верил в действенную силу религиозно-нравственного проповедничества"50.
Во второй главе работы мы доказываем, что содержание романа "Воскресение" не противоречит, а наоборот, является подтверждением евангельских текстов, приведенных в эпиграфах к роману и финале "Воскресения", которые вместе с евангельским финалом образуют кольцевую композицию романа.
В. Г. Одиноков, уже писавший о кольцевой композиции романа "Воскресение", характеризует произведение гениального мастера композиции, "архитектоники", по определению самого Толстого, как философский трактат: "Как только читатель, покоренный художественной мощью таланта Толстого, уверовал в окончательное "обновление" Нехлюдова и ждет продолжения дела его жизни в новых условиях, автор прерывает повествование, спеша подвести нужный ему, заданный уже ранее эпиграфом итог, текстуально в конце романа повторяя слова эпиграфа. Так Толстой "благословил" мысли Нехлюдова, почерпнутые им из Евангелия. С точки зрения структуры трактата все встало на свои места. Никакого продолжения уже не требовалось. Нужно было ставить точку. И Толстой ее поставил"51.
Точка зрения В. Г. Одинокова заслуживает, по нашему мнению, наибольшего внимания, но мы не согласны с его определением жанра романа Толстого как философского трактата. Мы же в дальнейшем доказываем, что евангельские эпиграфы и финал романа являются неотъемлемым звеном стилистической системы писателя и имеют композиционную и идейную связь с текстом "Воскресения" как художественного произведения.
Однако большинство советских литературоведов очень долгое время считало евангельские тексты в эпиграфе и финале романа Толстого "Воскресение" явлением искусственным, хотело видеть в произведении то, чего в нем на самом деле не было: программу действий, направленную на изменение существующего тогда общественного строя, и разочаровывалось, не находя в нем призывов к социальному переустройству общества путем революции,
28 считало евангельские эпиграфы и финал противоречащими обличительной направленности "Воскресения".
Так, Н. Н. Наумова считает, что "естественный вывод из того, что пережил Нехлюдов, - это призыв к социальному переустройству путем революции. Сила романа заключается в том, что он подводит читателя к такому выводу. Но сам Толстой думает иначе. Он видит выход в непротивлении. Через критику всей самодержавной системы, отказ от сословных дворянских привилегий и земельной собственности Толстой приводит своего героя, в конце концов, к нагорной проповеди Христа, утверждающей, что, если тебя ударят по одной щеке, надо подставить другую"52.
Однако Н. Н. Наумова не учла того, что если именно Дмитрий Нехлюдов, будучи выразителем взглядов Льва Толстого, на основе увиденного в российских тюрьмах, острогах, судах, этапах и других звеньях судебно-административной машины делает вывод о непротивлении, значит, этот вывод подготовлен всем ходом романа и является воплощением авторского замысла о ненасильственных способах нравственного переустройства общества.
Подобно Н. Н. Наумовой, С. П. Бычков высказывает аналогичный взгляд на проблему непротивления: "Величайшая слабость учения Толстого заключалась в том, что все его этические призывы в конечном счете адресовались лишь к отдельному человеку. Толстой полагал, что весь уклад жизни людей, все извращения человеческой породы, все аморальные явления в "обществе" исчезнут сразу же, если люди проникнутся сознанием важности своей жизни, единственный смысл которой заключался, по его мнению, в исполнении воли "хозяина", то есть Бога. Таким образом, не социальные перемены в обществе, а индивидуальное обращение каждого к Богу призвано сыграть решающую роль в преобразовании человеческой природы, в утверждении новых морально-этических норм жизни человека'03.
Действительно, Толстой считал, что основным условием общественных изменений является исполнение каждым человеком христианских заповедей, изложенных в Нагорной проповеди. Но в этом надо видеть не слабость его учения, а силу, потому что этим он подчеркивал не только вечность библейских
29 истин, но и зависимость поступков человека от его психологии, черт характера, нравственных принципов, которыми он руководствуется, избирая тот или иной жизненный путь. Толстой проводил мысль, что ни при одном общественном укладе невозможно избежать преступлений, если не позаботиться о душе человека, не изменить его взглядов, не дать ему понятие о смысле жизни, в соответствии с которым он мог бы сверять свои поступки. Следовательно, разделение Толстого на художника и мыслителя и противопоставление этих позиций в романе "Воскресение" неправомерно, так как нравственно-философские взгляды писателя нашли свое художественное выражение и в эпиграфах к роману, и во всей стилистической системе его произведения.
Несколько иное толкование позиции нравственного самоусовершенствования Толстого предлагает В. И. Кулешов, не снимая, впрочем, мысли о противоречии текста романа его финалу: "В традиционном мнении о том, что финальная сцена портит роман, есть доля истины". Обращаясь к Христу как "наивысочайшей инстанции", "Нехлюдов слышит в этих словах чистый завет тысячелетней мудрости, призыв к братству между людьми, видит полное расхождение заветов с современной действительностью. Все это видел и слышал и сам Толстой. Но ему хотелось настоять на выполнении заветов во что бы то ни стало. Толстой заставляет своего героя подумать о духовной силе заповедных слов, но нисколько не навязывает Нехлюдову непременного следования за Евангелием. Толпу каторжан Толстой хочет обратить на путь личного самоусовершенствования, к которому зовет писание, но без жандармов, попов и миссионеров-господ. Главная мысль финала такова: мир и людей надо перестраивать. Где же взять силу, чтобы это совершилось? Вот и весь финал романа"54.
Однако не следует забывать о том, что в момент написания "Воскресения" (80-90-е годы XIX века) Толстой считал, что именно путем нравственного самоусовершенствования каждого отдельного человека возможно достичь изменения общественного сознания, и не сомневался в том, что исполнение христианских заповедей поможет сделать людей нравственно лучше и духовно чище. Эти идеи, прямо заявленные Толстым в эпиграфах к
роману, проверяются потом на примере судьбы Нехлюдова и звучат в финале "Воскресения" как вывод из наблюдений главного героя над жизнью всей России. Доказательству той мысли, что эпиграф - один из важнейших способов раскрытия проблематики произведения, посвящена II глава работы.
Литературоведы, исследовавшие смысл евангельского эпиграфа о пшеничном зерне к роману Ф. С. Достоевского "Братья Карамазовы", соотносили его с судьбой Алеши (например, И. Л. Волгин, В. Н. Белопольский), с другими художественными образами романа (Н. М. Чирков, А. Б. Криницын, С. М. Телегин), с идейным содержанием (А. А. Белкин, В. Е. Ветловская), с философским жанром романа (Э. М. Румянцева), с "Легендой о Великом Инквизиторе" (Т. В. Зверева).
По мнению И. Л. Волгина, "эпиграф к "Братьям Карамазовым" относится не только к известному нам тексту романа, но и ко всей предполагаемой дилогии в целом. Тогда становится ясен его сокровенный смысл: гибель Алеши на эшафоте есть искупление. "Много плода" дается гибелью главного героя. В тексте романа слова повторяются Зосимой. На вопрос Алеши, почему старец поклонился Мите, тот отвечает, что провидит его судьбу. Таким образом, слова эпиграфа могут частично относиться и к Дмитрию Карамазову. Однако поскольку главным героем, как сказано в авторском предисловии, является Алеша и прямо к нему обращены слова "запомни сие", то, надо полагать, именно его судьбу предрекает Зосима. Знаменательно, что эпиграф повторяется при отсылке Алексея в мир"55. Однако при такой трактовке эпиграф не получает художественного воплощения в романе Достоевского, так как там Алеша не погибает.
Поэтому более объективной является точка зрения В. Н. Белопольского, который также соотносит эпиграф с образом Алеши: "Эпиграф к роману дважды повторяется в его тексте. И оба раза эти евангельские слова произносятся старцем Зосимой. Второй раз полностью, с указанием главы и стиха, а первый раз в наставлении Алеше кратко, чтобы ясней была суть. Уподобиться пшеничному зерну, по мысли старца, должен Алеша: он должен
31 отдать свою жизнь другим людям. Жить для других - значит в наибольшей степени выразить себя. Здесь Достоевский пытается художественно разрешить не только проблемы рода и индивида, но и волновавшую его проблему бессмертия души. Жизнь Зосимы продолжается в жизни Алеши, последний найдет продолжение в тех двенадцати мальчиках, которые окружают его в конце романа. Для того чтобы жить в памяти других, человек должен отказаться от узкоиндивидуалистических целей, выйти на простор общенародной жизни'"6. Таким образом, в эпиграфе заключена и проблема бессмертия души, и вопрос о смысле жизни, и противопоставление эгоизма альтруизму.
Э. М. Румянцева считает, что в эпиграфе к "Братьям Карамазовым" заключен философский смысл романа. "Достоевский подчеркнул в эпиграфе мысль об обновлении жизни как основную в романе. Он обратил внимание на неумолимую последовательность, даже жестокость естественно происходящей смены поколений. Нужны страдания и даже гибель уходящего, чтобы смогло появиться новое. Широта, трагизм, неодолимость процесса обновления жизни исследованы Достоевским во всей глубине и сложности. Жажда преодоления уродливого и безобразного в сознании и поступках, надежда на нравственное возрождение и приобщение к чистой, праведной жизни переполняет всех героев романа. Отсюда "надрывы", падения, исступленность героев, их отчаяние"57. Таким образом, исследовательница справедливо полагает, что достижение идеала возможно путем страданий и даже гибели всего грешного, несовершенного, и видит в этом неумолимом жизненном процессе философскую проблематику романа. Эту мысль мы прослеживаем на примере судеб "таинственного посетителя", Мити, двенадцати учеников Алеши.
Тему страданий у Достоевского развивает в своей работе и Н. М. Чирков. Он говорит о том, что эпиграф определяет тяжелую судьбу героев романа, их страдания, которые в будущем принесут "много плода". Судьба "таинственного посетителя" Зосимы является прообразом судеб всех действующих лиц. "Эпиграф романа относится прежде всего к судьбе Мити, ибо его падение и все его тяжелые мытарства за дело, которое он не совершил, но которого желал, являются необходимым условием всех его страданий и неожиданных,
32 нечаянных радостей, для его бурной любви к жизни и для конечного возрождения. Смысл эпиграфа прямо относится и к судьбе Илюши Снегирева. Его трагическая судьба, его смерть в детском возрасте послужила условием для сближения мальчиков, для торжественных обетов этих мальчиков на могиле Илюши. Мальчики - олицетворение жизни в ее будущем, в ее перспективах. Слова о падшем в землю и умершем зерне относятся и к безумию Ивана Карамазова. Конечно, смысл этого эпиграфа, по замыслу Достоевского, должен охватить и центральное событие романа - убийство Федора Павловича и все последствия этого события. Это убийство, будучи наиболее ярким и наглядным выражением жизни как распада, показано как условие раскрытия всех потенций жизни"58. Следовательно, страдания и гибель героев романа в некотором смысле имеют свое значение, влияют на судьбы других персонажей и, можно сказать, приносят свой "плод" в общей концепции жизни. Это положение исследователя, не доказанное текстом романа, мы рассмотрим на примере жизни героев романа, добровольно страдающих ради будущего счастья человечества и потому имеющих о себе память в поколениях, а следовательно, и духовное бессмертие.
В романе Достоевского страдания человека, приносящие "много плода", являются, по А. А. Белкину, условием новой жизни не только отдельной личности, но и всей России: "Таким образом, путь Ивана и Дмитрия, замысел развития судьбы Алеши - все это служит доказательством эпиграфа, предпосланного роману... Только преодолев недуги своей эпохи, переболев ее болезнями, пройдя все испытания, Россия обретет "много плода". Лишь победив окончательно свою эгоистическую, индивидуалистическую личность, можно обрести личность христианскую, соборную, бессмертную.
Какие пути для этого? Если человек претерпит муки, пострадает за людей, за вину всего человечества, то "принесет много плода", станет творцом. Если же закоснеет в своем грехе, неверии и себялюбии, то останется один и будет как бесплодная смоковница"59. А. А. Белкин, говоря о романе Достоевского, совершенно справедливо соотносит страдания человека за грехи всех людей, преодоление собственного эгоизма с проблемой смысла жизни и
33 бессмертия его души. Эта идея, выраженная уже в эпиграфе, проверяется, по-нашему, на примере судеб многих персонажей романа, что мы и показываем в третьей главе работы, детально анализируя образную, идейно-художественную систему "Братьев Карамазовых" Достоевского, устанавливая взаимосвязь эпиграфа с жанром и поэтикой романа.
По мнению А. Б. Криницына, "мысль о сопричастности каждого верующего крестной муке Господа и была той сокровенной идеей Достоевского, в которой он видел основание земной жизни: идущий к Христу должен следовать Его путем - "путем зерна". В мире "все за всех виноваты"... и безвинные страдальцы обретают умиротворяющее утешение в том, что своим страданием они очищают от греха весь мир и не просто гибнут, но, "падши в землю, умирают, чтобы принести много плода".
И этим путем один за другим идут герои "Братьев Карамазовых". Идти они могут только вместе, вдохновляясь каждый чужим примером и дополняя собой неразрывную цепь: ученика и учителя, духовного отца и старца"60.
В связи с этим А. Б. Криницын считает, что путем Христа в романе Достоевского следуют Зосима и его старший Зосимы Маркел, "таинственный посетитель", Митя и Алеша Карамазовы, Илюшечка Снегирев. Исследователь полагает, что Достоевский отнюдь не оправдывает безвинных страданий. "Достоевский знал, что "не хлебом единым жив человек" и что "произошедшими из камней" (т. е. не стоившими труда) хлебами нельзя накормить "дите". "Хлебу из камня" противоположил писатель "хлеб живой, сшедший с небес". Сходит же он зерном в "почву" - человеческую душу, которая для полного соединения с Господом должна повторить Его крестный путь и принять на себя добровольно часть Его страданий... Великий подвиг, посильный только для Бога, уже совершен, но от каждого из нас зависит, сколько он принесет плода, ибо мы должны послужить для умершего и воскресшего Слова доброй почвой и тем оправдать свое пребывание на земле"61.
Сходную мысль высказывает и С. М. Телегин, считающий, что эпиграф относится к грешникам, которых он подразумевает под "падшим зерном":
34 "Христос, по Его словам, пришел в мир спасать не праведников, а грешников. Поэтому особое внимание уделяет Достоевский в романе "Братья Карамазовы" мотиву "падшего зерна". Смысл цитаты многозначен, но для писателя важно показать, что духовного воскресения достоин тот человек, который, совершив грех, претерпел мучения и искупил свою вину, очистил душу страданием и добровольно принял в нее Христа"62.
В соответствии с многомерностью эпиграфа и полифонизмом романа Достоевского нам представляется, что все рассмотренные точки зрения заслуживают определенного внимания, однако в Ш главе работы мы более подробно рассматриваем, как проблематика и поэтика романа Достоевского "Братья Карамазовы" взаимосвязаны с идеями и структурой эпиграфа к нему.
ПРЕДМЕТОМ настоящего исследования являются романы Толстого "Анна Каренина", "Воскресение" и Достоевского "Братья Карамазовы", которые впервые поставлены в один ряд изучения. До этого подвергались сравнению такие романы, как "Анна Каренина" и "Преступление и наказание" (В. Я. Фрейдин), "Анна Каренина" и "Идиот" (Я. С. Билинкис, Г. А. Бялый, Е. Л. Лозовская, Г. М. Холодова), "Анна Каренина" и "Подросток" (Я. С. Билинкис, Л. С. Рыгалова, Е. П. Порошенков), "Воскресение" и "Преступление и наказание (Н. Н. Арденс), "Воскресение" и "Идиот" (А. П. Тусичишный), "Война и мир" и "Братья Карамазовы" (М. В. Воловинская).
Выбор произведений, исследуемых в диссертации, обусловлен многими причинами. Прежде всего, они принадлежат к одной эпохе - 70-90-м годам XIX века, о переломном характере которой говорил герой романа Толстого "Анна Каренина" Константин Левин. Толстой и Достоевский были близки также тем, что рассматривали закон свободы и необходимости и его воздействие на человеческую личность.
Эта проблема нашла свое художественное воплощение в последних романах Толстого и Достоевского, типологически принадлежащих к одному жанру - синтезу нравственно-философского и социально-психологического типа романов. Определение этому жанровому образованию дали М. Я.
35 Ермакова63 и А. А. Гапоненков64. Оба писателя решают глобальные, общечеловеческие проблемы, акцентируют внимание на нравственной ответственности личности перед историей, человечеством. Писателей волнуют вечные вопросы смысла жизни, бессмертия, при этом ведутся поиски высших нравственных идеалов (в отличие от романа Достоевского "Бесы", где показано разрушение этих идеалов).
Весьма характерно для последних романов Толстого и Достоевского открытое провозглашение каждым из писателей своего credo, своей программы "воскресения" и нравственного совершенствования человека. Все это в обобщенной форме открыто заявлено авторами уже в эпиграфах, взятых из Библии и цементирующих, как это нам представляется, главнейшие компоненты романов: сюжет, композицию, систему художественных образов и другие элементы поэтики. Во всех трех произведениях, принадлежащих к одному жанру романа (в отличие от эпопеи Толстого "Война и мир"), огромную идейно-художественную нагрузку несут герои-"идеологи" (К. Левин, Д. Нехлюдов, Иван и Алеша Карамазовы, старец Зосима и другие).
Вместе с тем в своих последних романах Толстой и Достоевский тяготели к разным элементам одного жанрового синтеза: Толстой - к социально-психологическому, Достоевский - нравственно-философскому. Также авторами делался акцент на разные возможности каждого из жанров, т. е. философия и психологизм Толстого и Достоевского различны:
- пути "воскресения" души человека (Достоевский зовет пройти через
добровольную жертву, "горнило страданий", Толстой предлагает нравственное
самоусовершенствование, постоянное личное обновление);
психологический метод ("изломы души", одновременное борение добра и зла у героев Достоевского; "диалектика души" у персонажей Толстого);
- особенности сюжетных и композиционных линий (элементы
детективного романа, меньшая связь с конкретной исторической жизнью эпохи,
стремительное развитие действия в романах Достоевского и противоположные
процессы в произведениях Толстого);
- своеобразие хронотопа (время и пространство у Достоевского ограничены по сравнению с большой временной и пространственной протяженностью действия в романах Толстого);
принципы расстановки художественных образов (так называемый прием "двойничества" у Достоевского, к которому практически не обращался Толстой)и др.
Также в настоящее время является актуальным изучение особенностей функционирования библейских эпиграфов, что позволяет провести анализ романов "Анна Каренина", "Воскресение" и "Братья Карамазовы" в связи с христианским мировоззрением их авторов, поскольку их творчество испытало определенное влияние православия. Нравственно-философские проблемы, поставленные Толстым и Достоевским в своих романах, приобрели особую актуальность в современном мире, и поэтому анализ этих произведений в связи с религиозной символикой и библейской образностью позволит под новым углом зрения выявить неограниченные потенции романной формы.
В работе впервые предпринята расширено представление о взаимосвязи эпиграфа с художественной структурой произведения (сюжет, композиция, система образов персонажей). В работе доказывается, что эпиграфы, взятые из Библии, углубляют семантику романа, отражают принципы композиции произведения в целом, а также системы образов.
В работах, посвященных творчеству Толстого и Достоевского, анализ художественной и смысловой функций эпиграфов не стал предметом специального исследования. Исследовались такие проблемы, как возрождение-"воскресение" человека (Н. Н. Арденс, А. П. Тусичишный, В. Б. Шкловский), изображение детства (В. С. Пушкарева), определение общественного идеала (А. Семчук), область применения и особенности использования внутреннего монолога (М. Н. Бойко), функция природы как нравственного критерия (В. Сердюченко), своеобразие жанра романов Толстого и Достоевского и изображение человеческой личности в них (Б. И. Бурсов, А. С. Долинин, Ф. И. Евнин, Г. В. Краснов, Г. М. Фридлендер, М. Б. Храпченко, Н. М. Чирков, Г. К. Щенников и др.), взгляды писателей на буржуазную цивилизацию (И. Т.
37 Мишин), тема "случайного семейства" (Е. П. Порошенков), использование автобиографического материала (Г. М. Фридлендер), обращение к древнерусской литературе как одному из источников творчества (В. Е. Ветловская, Т. Б. Истомина-Лебедева, А. Г. Гродецкая), соотношение рационального и эмоционального (А. М. Буданов), эпического и драматического (Б. И. Бурсов, М. В. Воловинская, Ф. И. Евнин, Д. С. Мережковский, В. Я. Фрейдин, Н. М. Чирков), сюжета и фабулы, времени и формы повествования (В. А. Викторович, Н. В. Живолупова, А. Б. Криницын), психологизация интерьера (И. В. Лузянина), способы изображения человека и формы времени (Л. С. Рыгалова), особенности авторской оценки (В. А. Свительский).
Прежде чем приступить к конкретному анализу романов Толстого и Достоевского, следует определить МЕТОДИКУ ИССЛЕДОВАНИЯ. Выбор метода определяется самим материалом, так как необходимо проследить взаимосвязь краткого изречения, афоризма, взятого из Библии и поставленного автором эпиграфом к своему роману, с художественной системой этого произведения. В качестве основного метода в работе используется системный подход, позволяющий рассматривать литературные явления в их целостности, в единстве содержания и формы, в широком историко-литературном контексте. Именно так системный анализ понимали Ю. Барабаш, Ю. Б. Борев, А. С. Бушмин, В. В. и И. И. Виноградовы, И. Ф. Волков, В. А. Кухаренко, В. А. Михнюкевич, Г. И. Неупокоева, Ю. Г. Нигматулина, Г. Н. Поспелов, А. И. Уемов, М. Б. Храпченко, Е. П. Червинскене и другие литературоведы. Этот подход позволит автору работы рассмотреть эпиграфы в романах Толстого и Достоевского не только с точки зрения их значения, но и в их непосредственной реализации в художественном тексте, в их взаимодействии со структурой рассматриваемых произведений.
Помимо системного подхода как основного, в работе применяется также типологический метод, который позволит через сравнение особенностей функционирования эпиграфов в романах Толстого и Достоевского по принципу контраста более глубоко познать творчество каждого из сравниваемых
38 художников, уяснить особенности их индивидуального стиля, выявить сходство и отличие их творческих манер, что поможет установить закономерности в историко-литературном процессе второй половины XIX века. Обращение исследователя к генетическому методу, который предполагает рассмотрение творческой истории произведения, дает возможность проанализировать творчество и мировоззрение писателей в единстве. При изучении историографии романов используется историко-функциональный метод исследования, направленный на установление места и роли произведения в разные эпохи, на выявление читательского восприятия, зависимого от историко-литературной ситуации.
ЦЕЛЬ исследования заключается в том, чтобы установить аспекты взаимодействия эпиграфов к последним романам Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, взятых из Библии, с художественной структурой произведений и авторской позицией.
В процессе анализа мы стремились реализовать следующие ЗАДАЧИ:
проследить художественную роль библейских эпиграфов в таких структурных элементах романов Толстого ("Анна Каренина", "Воскресение") и Достоевского ("Братья Карамазовы"), как сюжет, композиция, система художественных образов, а также их функцию в создании образной символики произведений;
установить взаимосвязь идейного содержания эпиграфов с судьбой героев анализируемых произведений Толстого и Достоевского, расширяя круг традиционно рассматриваемых персонажей;
- раскрыть роль эпиграфов в выражении авторской позиции;
- определить взаимосвязь эпиграфов со спецификой жанра романов
Толстого и Достоевского.
