Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Автобиографическая и лирико-философская доминанта в прозе В.П. Астафьева 1980-х годов 11
1.1. Автобиографическое начало в «повести в рассказах» «Последний поклон» и публицистике В. Астафьева 11
1.2. Эсхатологические мотивы в рассказах и очерках В.П. Астафьева 1980-1990-х гг 29
1.3. «Печальный детектив» (1986) и «Людочка» (1989) как сплав публицистики и беллетристики: диалог автора-повествователя с читателем 41
Глава 2. Общенародное и проповедническое в поэтике романа «прокляты и убиты» (1992-1994) 56
2.1. Философия войны и новая роль автора-повествователя, виды авторских «вхождений» в повествование 58
2.2. Структура повествования и художественного пространства в романе "Прокляты и убиты" 70
2.3. Система образов и композиция романа «Прокляты и убиты» 91
2.4. Жанровое своеобразие романа «Прокляты и убиты» 100
Глава 3. Динамика романного и очеркового в повестях В.П. Астафьева 1990-х - 2001-го годов 113
3.7. Типические обстоятельства и автопрототипические герои в повестях «Так хочется жить», «Обертон», «Веселый солдат» 115
3.2. Женские образы в поздней прозе В.П. Астафьева: "страстотерпицы" и "песнопевицы" 125
Заключение 141
Список использованной литературы: 145
- Автобиографическое начало в «повести в рассказах» «Последний поклон» и публицистике В. Астафьева
- Философия войны и новая роль автора-повествователя, виды авторских «вхождений» в повествование
- Система образов и композиция романа «Прокляты и убиты»
- Типические обстоятельства и автопрототипические герои в повестях «Так хочется жить», «Обертон», «Веселый солдат»
Введение к работе
Виктор Петрович Астафьев - писатель, занимающий одно из ведущих мест в развитии русской литературы второй половины XX века, признанный мастер русской прозы, ее классик. Творчество В.П. Астафьева изучено глубоко и многосторонне, с самых его первых шагов в литературе в конце 1950-х годов. Это работы разных лет - А. Макарова, А. Ланщикова, Н. Яновского, В. Курбатова, В. Чалмаева, И. Дедкова, Н. Лейдермана, В. Агеносова, Ю. Ростовцева, П. Басинского, П. Гончарова, И. Золотусского,
A. Немзера, Т. Вахитовой, М. Павловца, Г. Нефагиной, М. Дунаева,
И. Есаулова, Е. Колобова, дискуссия в журнале «Вопросы литературы» в
1986 году (Е.Старикова, В. Соколов, А. Кучерский). Следует подчеркнуть
значение для изучения творчества писателя двух изданий: вышедшего в
Красноярске в 1998 году пятнадцатитомного собрания сочинений,
составленного и откомментированного самим В. Астафьевым, а также
однотомника, включающего всю переписку писателя, собранную иркутским
издателем Г. Сапроновым, - в 2009 году.
В литературоведении выделены главные проблемы, смысловые центры и особенности прозы писателя - единство автобиографического и общенародного, бесстрашная правдивость и искренность в воссоздании русского национального характера, открытое выражение авторской позиции в повествовании. Определен литературный контекст творчества Астафьева -художественно-публицистическая ветвь русского реализма XX века, вершины которой - творчество А. Солженицина, В. Распутина и самого
B. Астафьева.
Актуальность данной работы обусловлена следующими факторами. До сих пор ощутима существенная диспропорция в исследовании творчества писателя: его поздняя проза изучена значительно в меньшей степени, чем ранние произведения и зрелые шедевры. Не получили достаточно полной литературоведческой интерпретации повести и рассказы конца 1990-х и
2000-х годов: «Так хочется жить», «Веселый солдат», «Обертон», «Трофейная пушка», «Жестокие романсы», «Пролетный гусь». «Роман «Прокляты и убиты» продолжает оставаться загадочной вещью», - отмечает в 2009 году П. Басинский1.
Остро актуальным остается вопрос об оценке этих произведений В.П. Астафьева как в критике, так и непосредственно читателями. В середине 1990-х годов имели место упреки в очернительстве, фактической и психологической недостоверности в изображении писателем Великой Отечественной войны. Участники войн, ветераны в большинстве болезненно восприняли роман «Прокляты и убиты» как вызов и оскорбление, словно Астафьев что-то самое значительное и опорное отнял, выдернул ось, на которой стояла их жизнь.
Астафьев, сам прошедший войну, раненый, контуженный, почти 40 лет ждал, чтобы в свои 70 лет сказать эту неподъемную правду о войне, и его книга «выступила столь невозможной к привычному понятию, что общественности оставалось лучше... не слишком заметить ее - либо неубедительно громить как клевету»2, - так А.И. Солженицын охарактеризовал ситуацию вокруг романа.
Актуальность изучения поздней прозы Астафьева обусловлена еще и обстоятельствами текущего литературного процесса: художественный опыт писателя явственно отражается в повестях и романах военной темы современных «тридцатилетних» - Захара Прилепина, Германа Садулаева, Максима Амелина, Дениса Гуцко, Сергея Шаргунова. «Сегодня, когда я читаю наших молодых «афганских» и «чеченских» прозаиков, я испытываю
'Басинский П. Контуженная муза. О Викторе AcTa^)beBe//2 Солженицын Л.И. Виктор Астафьев. Из «Литературной коллекции», 2005. Впервые текст был прочитан Н.Д. Солженицыной на церемонии вручения литературной премии Александра Солженицына В.П. Астафьеву (посмертно) 24 апреля 2009 года в Доме русского зарубежья в Москве. Опубликовано: «Российская газета» - центральный выпуск №4897 от 27 апреля 2009г. В.П. Астафьеву присуждены также следующие премии:
- Российская независимая премия «Триумф»,
- Государственная премия России за роман «Прокляты и убиты»,
- Международная пушкинская премия,
- Премия «За честь и достоинство таланта» Международного Литфонда,
1998 - Премия им. Аполлона Григорьева АРСС (Академия русской современной словесности).
абсолютное «дежавю», потому что я уже читал «Прокляты и убиты», - пишет П. Басинский1.
Событием, высветившим современное звучание произведений Астафьева, было присуждение ему премии Александра Солженицына (посмертно) в 2009 году, в 85-ую годовщину со дня рождения. В ее формулировке сказано: премия: «солдату литературы», и в прочитанном на церемонии посвященного Астафьеву эссе из «Литературной коллекции» Солженицына говорится о романе «Прокляты и убиты»: «эта книга - во всяком случае в русской литературе - уникальный случай, когда война описывается не офицером, не политруком, не прикомандированным писателем, — а простым пехотинцем, «черным работником войны», который воюя, и не думал, что писателем станет. Через сколько миллионов убитых надо было выжить этому солдату, чтобы вот такое написать нам спустя полвека!... и это течет у Астафьева не как литературная претензия, но как. изболелая память о натуральной жизни»2.
Материалом исследования являются произведения В.П. Астафьева 1980-1990-х годов, рассмотренные в их целостности как новый для творчества писателя этап.
Объект изучения - особенности поэтики поздней прозы В.П. Астафьева, эволюция от лирико-философской доминанты в авторской позиции к открытому - яркому и яростному публицистическому пафосу в двух главных для писателя темах этого периода - солдат на войне и его, как говорил Астафьев, «сразу-послевоенные мытарства».
Целью данной работы является анализ взаимодействия публицистического и художественного начал в прозе В.П. Астафьева 1980-1990-х годов, рассмотрение новых форм и функций авторского присутствия в произведениях этого периода.
Задачи исследования:
'Басинский П. Контуженная муза. О Викторе Acтaфьeвe//http^//vvwvvrp-net.гu/book/premia/2009/basinskivphp 2 Солженицын А.И. Виктор Астафьев. Из «Литературной коллекции», 2005.
Сопоставление различных критических и литературоведческих интерпретаций поздней прозы писателя.
Определение типа художественной целостности и способов ее достижения в произведениях писателя.
Характеристика новой для творчества В.П. Астафьева роли автора в повести «Печальный детектив», рассказе «Людочка» и романе «Прокляты и убиты»: публицистические монологи, гневные инвективы, «учительная» эстетика, «профетическая» проповедь, уникальный комментарий к роману.
Анализ жанрового своеобразия романа «Прокляты и убиты».
Раскрытие системы образов-символов как философско-метафизического плана изображения действительности: символ сточной канавы, танцплощадки-загона для стада, чертовой ямы, — и символы «сердечного высветления» - хлебное поле, образы песни, россыпь стихотворных строк, амбивалентный образ «веселого солдата», символ креста.
6. Исследование художественной системы В.П. Астафьева как комплекса
элементов разных поэтик: поэтики натурализма, включения в текст
«неприличного», «на самом краю дозволенного» («жестокий реализм» -
Г.Нефагина), поэтики сентиментализма («слезный дар», «натуралистический
сентиментализм» - Н. Липовецкий), поэтики и стилистики публицистических
жанров и приемов постмодернизма.
Основой для хронологии творчества В. П. Астафьева послужили работы П.А. Гончарова1, выделяющего «уральский», «вологодский» и «сибирский» периоды на основе событий биографии писателя и его этапных произведений.
Первый период (1951-1969) Гончаров характеризует как период становления жанрово-стилевой системы и кристаллизации проблематики В.П. Астафьева. Он связан с жизнью писателя в городах Чусовой и Пермь, а
1 Гончаров П. А. Творчество В.П. Астафьева в контексте русской прозы 1950-1990-х годов: Монография. -М.: Высшая школа, 2003. СЮ.
потому условно может быть назван пермским, или уральским. Этот период завершается созданием значимых оригинальных произведений писателя («Перевал», «Стародуб», «Звездопад», «Кража», первая книга «Последнего поклона», первые редакции «Пастуха и пастушки»), проявлением тематических пристрастий (автобиографическая тема, темы природы и войны). В это время Астафьев ощущает свою духовную близость с другими писателями и литературными течениями (К.Симонов, Ю.Нагибин, Е.Носов; «лирическая», «деревенская», «военная» проза, «тихая лирика»). Происходит осознанное отталкивание писателя от «лекал соцреализма» (В.Астафьев). Все характерные для писателя жанровые формы (рассказ, роман, повесть), все темы и мотивы его творчества (природы, искусства, поисков веры, войны, деревни, власти, злодейства, сиротства) были намечены Астафьевым уже в этот период. Рубежным между первым и вторым периодами творчества В.Астафьева стало издание повести «Последний поклон» (1968).
Второй этап (1969-1980) творчества В.Астафьева, по версии Гончарова, относится к вологодскому периоду жизни. Это время жанрово-стилевых открытий писателя. Он создает оригинальные, универсальные по жанру и стилю «современную пастораль» «Пастух и пастушка», «Оду русскому огороду» и «повествование в рассказах» «Царь-рыба», синтезирующие миф с жанром рассказа и повести, с традициями лирики. Философской основой мировидения писателя наряду с пантеистическими представлениями всё более оказываются христианские мотивы греха, жертвы, искупления, воскресения. Для этого периода характерно как самоотождествление В.Астафьева с «деревенской прозой», так и реализовавшееся стремление вычленить в ее рамках или вне их свой «голос» (внимание к семье и роду в «деревенских» главах «Последнего поклона» и «Царь-рыбы», лиризованный сказ как форма организация текста, усиление функции символических образов за счет ассоциирования их с мифологией, фольклором, христианской культурой). Для стилевой манеры В.Астафьева этого периода характерно повышение роли автора, автобиографического
героя. Писатель приобретает значительную известность (особенно после публикации «Последнего поклона», работ А.Н. Макарова об Астафьеве).
С переездом В.П.Астафьева на родину начинается третий (красноярский, или сибирский) период его творчества (1980 - 2001), который, как полагает П.А. Гончаров, оказался для писателя самым длительным и продуктивным по числу созданных произведений. Для Астафьева наиболее значимым представляется в этом периоде завершение эволюции от пантеизма к христианскому мировосприятию, обогащение поэтики и стиля за счет синтеза трагического и комического в образности произведений. В рамках этого двадцатилетия возможно членение на два временных отрезка. Литература 1980-1988 годов разрабатывает темы кризиса нравственности, тональность её приобретает мрачные тона (Ч.Айтматов, В.Крупин, В.Распутин, А.Рыбаков и другие). В.Астафьев находит в себе силы и возможности для критики социальных и политических устоев, для национальной самокритики, выразившейся в усилении тенденции отрицания, сатирической образности в произведениях той поры.
1989-2001-й годы характеризуются ослаблением идеологического давления государства на литературу в целом. «Деревенская проза» в это время продолжает существовать, но уже не продуцирует новых идей. Больший вес и влияние в литературном процессе приобретает «возвращенная» литература (А.Солженицын, В.Максимов, Г.Владимов, В.Аксенов и другие). В этих условиях, придерживаясь традиционалистских взглядов в оценке фактов и явлений русской истории, Астафьев воспринимает происходящее как события, позволяющие вернуть русской жизни се христианские нравственные основы. В области поэтики и стилистики В.Астафьев эволюционирует к апокалиптической образности, к проповедническим интонациям, к беспристрастному анализу новых жизненных явлений и новых модификаций «русского характера».
Осуществленное при жизни В.Астафьева издание пятнадцатитомного собрания его сочинений (Красноярск, 1997-1998), безусловно, помогает
представить в целостности и эволюции все его творчество. Но и в связи с этим появляются новые проблемы для изучения хронологии и периодизации его произведений. Так, писатель включил в собрание оба варианта «Стародуба» (Тт.2, 13), оба варианта рассказа «Ловля пескарей в Грузии» (Тт. 9, 13), но лишь одну редакцию (1989 года) повести «Пастух и пастушка» (Т.З), тяготеющую по стилистике к прозе 1990-х годов. Перед исследователями творчества Астафьева теперь неизбежно возникает вопрос, как воспринимать первую и последующие редакции повести, насколько правомерно относить это произведение к «пермскому», «вологодскому» или «сибирскому» периодам.
Цикл лирико-философских миниатюр «Затеей» (Мысли ко времени) начинается с 1960-х годов и продолжается до конца творческого пути писателя.
Научная новизна представленной работы состоит в. попытке конкретно-текстуального анализа прозы В.П. Астафьева с точки зрения соотношения художественного и публицистического начал. Прослеживается эволюция и многообразие форм и функций прямых авторских «вхождений» в произведение: от эмоциональных отступлений до высокого пророческого красноречия, от патетических обращений к героям и к русским людям до «ругательной» риторики с лихими «заворотами». Напряжение и мощь авторской индивидуальности рассматриваются как композиционный фактор, образующий художественную цельность произведения, связь публицистического и художественного в творчестве В.П. Астафьева глубоко органична: это сама природа его таланта.
Теоретико-методологической основой диссертационного
исследования является целостно-системный подход к изучению литературных произведений. Поэтому в работе используется совокупность исследовательских методов структурно-семиотического анализа, элементы имманентного и интертекстуального анализа, мотивный анализ. Используются работы по теоретической поэтике, особенно по теории
авторской позиции в произведении и по эволюции эстетических категорий в современном искусстве: Ю. Лотмана, Ю. Манна, В. Хализева, В.Н. Топорова, А.Ф. Лосева, М. Гаспарова, С. Бочарова.
Апробация. Основные положения диссертации и отдельные проблемы исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской и зарубежной литературы Российского университета дружбы народов, были изложены в докладах на научных межвузовских конференциях в РУДН «Личность в межкультурном пространстве» (2005-2009 г.г). По теме диссертации имеется четыре публикации, две из них в издании, рекомендованном ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание учёной степени кандидата наук.
Структура работы: исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.
Автобиографическое начало в «повести в рассказах» «Последний поклон» и публицистике В. Астафьева
Повествование в рассказах «Последний поклон» создавалось более тридцати лет (с 1957 по 1991 год). История создания «Последнего поклона» отразилась в его художественной структуре. «Последний поклон» начат в 1957 году, как лирические рассказы о детстве: «Зорькина песня» (1960), «Гуси в полынье» (1962); «Конь с розовой гривой» и «Далекая и близкая сказка» (1964); «Запах сена» и «Монах в новых штанах» 1967 и др. Повесть в новеллах «Последний поклон» сложилась в 1968 году из лирических рассказов.
Близость «Последнего поклона» к лирической прозе отмечал Э.Бальбуров1. Н.Молчанова, напротив, акцентировала «эпическое звучание» «Последнего поклона» . Н.Яновский определил жанр автобиографического произведения как «лирический эпос».
В 1970-е годы Астафьев вновь обратился к книге о детстве, тогда были написаны главы «Пир после победы», «Гори-гори ясно», «Сорока», «Приворотное зелье». Автобиографический замысел о деревенском мире, который сформулировал сознание писателя, обретает явно эпический характер. Писатель показывает гибель традиционного деревенского уклада в 1930-е годы. К 1978 году общее название объединило уже две книги, двухчастная композиция запечатлела две эпохи в развитии народной русской жизни на примере сибирского крестьянства и две стадии становления характера лирического героя, представляющего современный тип личности, вырванной из национальных традиций жизни.
В 1989 году «Последний поклон» делится уже на три книги, что осталось не только не исследовано, но и почти не замечено критиками. В 1992 году появляются последние главы - «Забубённая головушка» и «Вечерние раздумья», но третью книгу отличают не столько появление этих новых рассказов, сколько их место в новой, трёхчастной композиции целого.
Автобиографическая основа «Последнего поклона» связывает его с классической традицией русской литературы («Детские годы Багрова-внука» СТ. Аксакова, трилогия Л.Н. Толстого «Детство», «Отрочество», «Юность», трилогия М.А. Горького «Детство», «Отрочество», «Мои университеты», трилогия Н.Г. Гарина-Михайловского и т.п.). «Последний поклон» в таком контексте может быть представлен как автобиографическое повествование. Но эпическое начало (изображение национального бытия, с которым связана судьба автора-персонажа) расширяется в трехчастном тексте благодаря тому, что народное бытие осмысливается уже не только в социальном, но и в историко-философском и экзистенциальном аспектах. Масштабы географического пространства - малая родина (деревня Овсянка), Сибирь, национальный мир - устанавливаются тремя книгами.
В издании 1989 года «Последний поклон» назван «повествованием в рассказах», в последнем собрании сочинений - «повесть в рассказах». Обозначение «повесть» вместо «повествование» указывает на усиление центральной роли автобиографического персонажа. В «Последнем поклоне» остаются два центра повествования: мир народной жизни, представленный «малым миром» сибирской деревни Овсянка, исчезнувшим в потоке исторического времени, и судьба личности, утратившей малый мир, и вынужденной самоопределиться в большом мире социальной и природной жизни. Поэтому автор-повествователь является не только субъектом повествования, но и действующим героем, персонажем.
Судьба автора становится центром повествования, а летопись народной жизни соединяется с повествованием о судьбе героя. Первая книга повествует о детстве мальчика, рано ставшего сиротой. Витю Потылицына воспитывает народный мир. В отрочестве, изображаемом во второй книге, Витя оказывается втянут в социальный «провал» (1930-е годы), сталкивается с миром противоречивых ценностей. Третья книга изображает юность (1940-е годы), взросление и становление защитника негармоничного мира. И, наконец, в последних главах, изображающих 1980-е годы, возникает современный облик автора-персонажа, пытающегося сохранить в памяти национальный мир. Последнюю главу третьей книги - «Вечерние раздумья», наполненную публицистическими авторскими обличениями современной действительности, предваряет эпиграф: «Но хаос, однажды выбранный, хаос застывший, - есть уже система». Астафьев писал об исчезновении дикой природы вокруг села, засилии дачников, вырождении села и селян. «Хаос» -это беззаконие, ставшее законом, системой нарушения нравственных норм. Истоки современного «хаоса» лежат в хаосе 1930-х годов: в коллективизации, в разорении села, в выселении и истреблении крестьян, о которых почти в каждой книге рассказывает автор-повествователь.
Сюжет повествования (настоящее время) не имеет фабульной основы: нет фабулы создания текста, нет ситуации рассказывания кому-либо. Хотя интонация устной речи сохраняется, каждый рассказ «Последнего поклона» - это момент возвращения памятью в прошлое.
В субъектной организации эта позиция проявляется в соединении двух голосов: авторатперсонажа, «другого» (для современного сознания автора), -мальчика, затем юноши Вити Потылицына и повествователя. Так соединяются лирический и эпический принципы повествования: повествование о судьбе мира, в котором появился и вырос автор, и повествование о судьбе собственных духовных ценностей, о собственном меняющемся мироотношении. Субъект повествования играет важнейшую, организующую, структурирующую роль. Повествователь — это то же лицо, что и герой (Витя), только в другом времени. Персонаж - главный герой, единственный очевидец — Витя Потылицын или уже взрослый персонаж -Виктор Петрович - в последних главах.
Повествование разворачивается на речевом уровне автора-повествователя (повествование от первого лица — от «я» или «мы» о конкретных событиях прошлого). «И в самом деле, вечером, когда я катался с ребятами на санках, с другой стороны реки послышались тревожные крики...» (4, 32)1.
В финале главы автор-повествователь возвращается в свое настоящее, то есть в будущее (по отношению к описываемому, рассказываемому событию): «Левонтьевские орлы как ни стерегли гусей - вывелись они. Одних собаки потравили, других сами левонтьевские приели в голодуху. С верховьев птицу больше не приносит - выше села ныне стоит плотина самой могучей, самой передовой, самой показательной, самой...в общем, самой-самой ...гидростанции» (4, 37).
Философия войны и новая роль автора-повествователя, виды авторских «вхождений» в повествование
Роман «Прокляты и убиты» вызвал противоречивые отклики критики и читателей. В отзыве на роман критик И.Дедков, сравнивая произведение Астафьева с «военной» прозой В.Семина и В.Быкова, отмечает разрушение традиционной эстетики: перегруженность астафьевского романа очерковостью, запальчивой публицистичностью, страшными натуралистическими подробностями войны. Критик видит в этом слабость Астафьева-писателя. По его мнению, резкая обличительная направленность романа и обилие риторических авторских отступлений разрушает цельную объективную картину мира в произведении: «На этот раз, - пишет И.Дедков, - чувства отслаиваются и верховодят, мысль тушуется и перед напором чувств отступает; сколько-нибудь объективное понимание фактов оказывается ненужным; главное - вместе с автором и его героями негодовать, возмущаться, обвинять...»1. Критик И. Штокман видит главную особенность романа в жестоких крайностях натуралистических описаний войны . С ним солидарны Н. Лейдерман и М. Липовецкий, назвавшие новый роман Астафьева «физиологическим лубком», не имеющим сюжетной динамики: «Если в предшествующих произведениях В.Астафьева, - пишут критики, - общий стилевой колорит определялся диалогическим равновесием между сентиментализмом и натурализмом, то в «Проклятых и убитых» сделан явный крен в сторону натурализма. Здесь Астафьев создал максимально телесный мир войны»3.
Разрушение привычных стереотипов в романе Астафьева дало повод критику В.Бондаренко в статье «Порча Виктора Астафьева» оценить весь роман как «откровение люмпенизированного сознания», как «запредельную искренность порченого человека, как исповедь талантливого писателя, но, увы, необразованного, с навечно оставшейся психологией приблатненного детдомовца». К счастью, критик отметил, что «если попробовать снять пласт этой «новой правды порченого человека», которой хотел подивить всех уважаемый писатель, то мы получим прекрасные батальные сцены, живые человеческие образы, мы увидим тот самый героизм русского человека, который и привел его к Победе»1.
В критике также были предприняты попытки представить произведение Астафьева христианским и еще конкретнее - православным романом о войне. Наиболее отчетливо эта концепция изложена в работах М. Дунаева и И. Есаулова. Оба исследователя убеждены, что «роман Астафьева, может быть, первый роман об этой войне, написанный с православных позиций и построенный на антитезе патриотизма (в советском его варианте) и христианской совести» . По мнению М. Дунаева, религиозная идея в «Проклятых и убитых» сопряжена с образом Коли Рындина - солдата-старовера, который отвергает ненависть к врагу и даже на учебных занятиях не может деревянным ружьем «уколоть» условного противника; исследователь считает, что центральное место Рындина в образной системе романа подчеркнуто и тем, что само название произведения взято из старообрядческой стихиры, где было сказано, что «все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут прокляты Богом и убиты» .
Столь полярные и противоречивые отзывы критики на роман Астафьева говорят о сложности произведения, синтезирующего различные повествовательные структуры: документальную хронику, очерк, лирическую повесть, сказовую новеллу.
Роман состоит из двух частей, двух книг - «Чёртова яма» и «Плацдарм»; тем не менее в нем отчетливо различаются и другие важные составляющие: вставные новеллы, развернутые лирико-эмоциональные отступления, резкие публицистические авторские «вхождения» в объективное повествование, причем нередко политизированная риторика сочетается с глубокими философско-этическими проникновениями часто исповедального плана в природу переживаний солдата в экстремальных условиях войны. Различные повествовательные пласты не гармонизированы; сама романная структура «Проклятых и убитых» проникнута «поэтикой дисгармоний», стилистических сбоев: с одной стороны, возникают эпические батальные сцены, живые образы, с другой — множество импульсивных заявлений «от автора» (о пагубной роли марксизма в судьбах России, о Суворове - «браконьере» русского народа; ругательная публицистика в адрес Жукова, «штабов», комиссаров, партии и т.д.).
Эти очевидные противоречия нуждаются в серьезном теоретическом анализе. Прежде всего следует подчеркнуть, что в своем новом произведении, как нигде, автор привержен фактографичности, изображению жестоких натуралистических сцен. Поэтика романа «Прокляты и убиты» определяется принципом документализации бытового плана1, и в смысле воссоздания общей внешней картины войны произведение В.Астафьева представляется своего рода «подстрочником» ко всей предыдущей «военной» прозе: автор рисует в деталях тот убийственный быт войны (вши, голод, холод, болезни) и бесчеловечность отношения к людям, говоря о которых до сих пор писатели соблюдали пределы эстетически допустимого. При сопоставлении книги В. Астафьева и произведений более раннего времени мы видим, как изменилось представление об «эстетичности» в искусстве, что обусловлено не просто внешними общественными факторами, но и их взаимодействием с факторами внутрилитературными.
Система образов и композиция романа «Прокляты и убиты»
В письме к В.Я. Курбатову Астафьев так характеризует проблематику романа «Прокляты и убиты»: «Я усложнил себе задачу тем, что не просто решил написать войну, но и поразмышлять о таких расхожих вопросах, как что такое жизнь и смерть, и человечишко между ними»1. С некоторой иронией и смущением писатель подчеркивает важность философского плана романа.
Дело в том, что к началу 1990-х годов взгляды писателя, его мировидение оказываются ближе всего к христианскому. Это, конечно, не ортодоксальное христианство, Астафьев по-своему, в своих художественных целях осмысляет христианскую этику: он утверждает ответственность человека и справедливость Бога: война, убийство, братоубийство — происходят по воле человека, но одновременно являются возмездием человеку за нарушения им своего высокого предназначения. Поэтому у Астафьева ад - это не то, что грешник получает после смерти, а что-то, что уже на земле ожидает и виновных, и безвинных, что предшествует смерти. Бог может «оставить» человека», людей, страну — так в романе возникают жестокие слова о России XX века как «проклятой стране» (10, 62).
В этой системе идей развивается в романе философия войны: ее главное губительное воздействие - воочию подступившая массовая смерть становится обычным явлением, порождает согласие с ней - знаменитый эпизод с безымянным «серым солдатом, только что выбежавшим из укрытия с криком: «да убивайте же скорее!..» (10, 719).
Герои романа говорят о смерти как об избавлении от ада. С высоты пережитого под украинским селом Великие Криницы однополчане вспоминают о смерти безвинных братьев Снегиревых: «это ж хорошо, что не попали они на этот бережок, в эту ямину-ров» (10, 612). И сам автор в публицистическом финале второй книги романа интерпретирует гибель врага как проявление последней божественной милости: «Голодные, изнуренные, больные, накрытые облаком белых вшей, будут чужеземцы замерзать тысячами, терять и бросать раненых, их станут грызть одичавшие собаки, волки, крысы, и, наконец, Бог смилуется над ними: загнанные в пустынное, овражное пространство, остатки немецких дивизий подавят гусеницами танков, дотопчут в снегу конницей, расщепают, разнесут в клочья снарядами и минами преследующие их советские войска» (10, 743-744).
Астафьевский ад - «проклятое место», «сдохший мир», «мир мертвых» - имеет конкретное название - Великокриницкий плацдарм. «Десять дней» «проклятого» Великокриницкого плацдарма можно рассматривать и как саркастическую параллель к изображению революции в книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», она была переиздана во время «оттепели».
Л.А.Смирнова, не принимающая безоговорочно астафьевское видение войны, справедливо замечает, что для Астафьева «война — это закономерное продолжение революции, большевистской политики»1. «Десять дней» пребывания астафьевских героев на плацдарме не просто «потрясли», а уничтожили мир и человека, превратили его последние дни в ад - вместо обещанного единомышленниками Рида земного рая. «И царей, и королей, и вождей - на десять дней, из дворцов, храмов, вилл подземелий, партийных кабинетов - на Великокриницкий плацдарм! Чтоб ни соли, ни хлеба, чтоб крысы отъедали им носы и уши, чтоб приняли они на свою шкуру то, чему название - война» (10, 719), такова страстная политическая инвектива в астафьевском лирико-публицистическом монологе.
В романе «Прокляты и убиты» полно и предельно откровенно выражены философские воззрения Астафьева конца 1980-х - 1990-х годов. Внутренний сюжет романа точен и четок - это движение от навязанного годами революции безверия - к вере, к постижению христианской этики. Для Астафьева главная победа в войне — не столько победа над фашизмом, сколько победа над атеизмом. Главная тема романа и главное содержание динамики характеров героев - возвращение к забытым, но не вытравленным христианским ценностям (Рындин, Щусь, Шестаков, Васконян и другие). Эта повествовательная модель имеет место и в повестях «Последний поклон», «Так хочется жить», «Весёлый солдат». В целом она воспроизводит эволюцию мировосприятия самого Астафьева. Христианские ценности в его прозе 1990-х годов становятся приоритетными, ведущими. Благодаря этому система и иерархия образов романа оказалась вполне отчетливой, определенной, что позволяет в какой-то мере снять вопрос о завершенности -незавершенности романа.
Типические обстоятельства и автопрототипические герои в повестях «Так хочется жить», «Обертон», «Веселый солдат»
Художественная новизна этих повестей определяется прежде всего характером главного героя. Первая повесть «Так хочется жить» имеет посвящение: «Во здравие живых, во славу павших побратимов-окопников». Для Астафьева эпицентром войны и истории является особый народный характер. В «Так хочется жить» это Колька-свист, Николай Иванович Хахалин, «говорун, пересмешник, анекдотист, песельник, ротный запевала, мастер по части чтения, пенья, всяческого сочинения»1. В повести «Обертон» - Сергей Иннокентьевич Слюсарев-Слесарев, тяжело раненный осколком авиабомбы, раскрошившей ему кость в бедре, выбившей ребро, камни избороздили его лицо. Он глубоко переживает искалеченную войной судьбу женщин - его несбывшейся любви, красавицы-певицы, её зовут Любовь, Люба, и перенесшей немецкий плен, репрессированной на родине, сгоревшей в подожжённом совхозе «Победа» Изабеллы.
Героем повести «Весёлый солдат», наиболее значительном произведении цикла, является сам автор, Виктор Петрович Астафьев, с заявленной в заглавии амбивалентной характеристикой. В «Весёлом солдате» и «Обертоне» повествование ведется от «я» героев, а рассказчик повести «Так хочется жить» максимально приближен к главному герою, они фактически сливаются в едином речевом потоке, похожем на несобственно-прямую речь.
Все герои открыто несут черты автора - биографические, личностно-психологические, даже портретные - особенно точные в описании ранений. В.Я. Курбатов справедливо заметил, что в этих произведениях «живо слышно дыхание дневника. Переодетый-то переодетый, но всё-таки дневник!»1. Сам Астафьев неоднократно признавал: «повесть мне родная получилась, ибо о таком же она мудаке, как я сам» - это о «Так хочется жить». О «Весёлом солдате» - «вот там тебе всё про нашу с Марьей Семёновной житуху» .
Сквозной автопрототипический образ героя варьируется в конкретно воссозданных типических обстоятельствах войны и послевоенной действительности. Сила творчества В. Астафьева — его органическая народность, мощный демократизм коренится именно в этом естественном слиянии лично-автобиографического с общенародным. История Великой Отечественной войны 1941-45 годов без произведений В.П. Астафьева не может быть полной.
В «Дороге на фронт», первой части повести «Так хочется жить», описан перегон сибирского автополка в Москву, на автозавод им. тов. Сталина и далее в составе гаубичной артиллерийской бригады на западный фронт. Курсанты были еле научены водить полуторку - «газушку», а ждали высококлассных водителей для студебеккеров с подготовкой по иностранной технике. Колонна артдивизии растянулась на много километров, и для курсанта Коляши Хахалина главным было - не потерять из вида белое пятнышко - лист бумаги, наклеенной на задний борт передней машины, чтобы не отстать. Однажды, выталкивая машину, по пояс в грязи, упершись плечами в кузов, солдаты уснули! — нечеловеческая мера усталости.
Эти части повествования близки очерку. Очерковое начало определяет беглость описаний — персонажи появляются и исчезают, для Астафьева важно зафиксировать характерность происходящего. По сути классическим очерком является материал о событии в западно-украинской селе Подкобылинцы: тамошняя учительница сообщает, что «самостийщики» живьём сожгли подполковника с сержантом и вместе с их виллисом и просит похоронить их. Капитан Ермолаев забирает в кузов горелые трупы — головешки людей, но считает, что искать и наказывать «самостийщиков» - не его дело, это «поганое дело конвойного полка», который занимается поимкой прячущихся в лесах. Астафьев завершает этот эпизод публицистическим обобщением: «Уже после войны, в ковельских и других украинских лесах будут гибнуть люди, ведь до 50-х годов растянется здешняя, от всех своих, братских и чужих, не братских народов скрываемая война. Совсем ли она утихла - никто и по сей день сказать не может»1. Астафьев-публицист вернётся к этой теме в повести «Весёлый солдат» на примере ровненских лесов и конвойного полка около Ровно, но и тогда признается, что «не до конца понял, что творится на Западной Украине, «кто тут кого бьёт, кто за кого и за что борется»2.
Вторая часть повести «Дорога с фронта» также имеет множество повествовательных вкраплений, в которых присутствует очерковое начало. Это прежде всего военные описания Коляши Хахалина о его фронтовой работе связиста, они вводятся словами: «А то ещё случай получился...»3 (с. 18,30). «И того хлеще случай вышел...» (с.20). Самый поразительный из них - солдаты слышат по радио - голос Левитана - об освобождении города Староконстантиново героическим броском их родного стрелкового полка, названа фамилия командира. Это не соответствовало действительности и погубило массу солдат - пришлось начать неподготовленный штурм, чтобы оправдать полк и подтвердить сообщение, не обмануть Верховного главнокомандующего. И Коляша Хахалин «этаких историй знает и наслышался столько, что если их порассказать, - тысяча и две ночи получится» (с.77).
