Содержание к диссертации
Введение 4
Глава I. Мемуарная проза В. Набокова ("Другие берега") 27
1.1. Память и воображение 2 7
1.2."Послания" и "чужие слова" как контекст судьбы 34
1.3. Мимикрия 50
1.4.Реальность и образ 53
Контексты эпохи у Пастернака и Набокова 56
Страх времени в прозе О. Мандельштама
("Египетская марка") 63
1.7. Биографический миф в прозе М. Цветаевой
("Повесть о Сонечке") 67
Глава II "Чужое слово" в семантическом пространстве
прозы В. Набокова 73
Ранняя проза В. Набокова в контексте христианской философии искусства 74
Библейские и литературные контексты в романе "Машенька" 90
2.3.
Экзистенциальные аспекты текста - присутствия в
романе "Дар" 97
2.4. Онтология прекрасного и контексты русской литературы
в романе "Дар" 107
2.5. Диалогическое начало в рассказах 40-х гг.
("Знаки и символы", "Превратности времен") 126
2.6. Реальность "Ты" в романе В Набокова
"Подлинная жизнь Себастьяна Найта" 131
Глава III Природа имагинативной реальности
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена интересом современного литературоведения к творчеству В. В. Набокова, в частности, к природе и формам взаимодействия его произведений с традициями русской классической литературы XIX в., а также с контекстами русской литературы и культуры XX в. Изучению влияния русской литературной традиции на творчество В. В. Набокова посвящены работы Н. А. Анастасьева, А. Мулярчика, Н. Букс, Вен. Ерофеева, А. Долинина, А. Люксембурга, О. Дарка, Ив. Толстого, И. Паперно, 3. Шаховской, Ю. Терапиано, В. Вейдле и др. В этом аспекте особый интерес историков литературы вызывает проблема генезиса художественного мира В. В. Набокова. Исследователи рассматривают романы Набокова "русского периода" как синтез поэтик символизма и авангарда (М. Медарич), а также как близкие эстетике формальной школы (А. Ханзен - Леве). Романы "американского периода" воспринимаются как постмодернистские. Наиболее часто исследуемой чертой поэтики романов В. Набокова является интертекстуальность. Представления о природе заимствований и влияний в произведениях Набокова изменяются как в зависимости от методов исследования, так и в результате усложнения общей концепции творчества писателя. Методы компаративистики, историко-генетический, биографический подходы, коммуникативно-дискурсивный анализ (в нарратологии), интертекстуальный анализ, применяемые в исследованиях о Набокове, служат разрешению общей проблемы генезиса его художественного мира.
Миф символизма и деонтологизация реальности в авангарде не исчерпывают, однако, содержания романов Набокова. Есть некое "третье измерение" его прозы, которое определяет индивидуальность писателя, целостность созданного им мира. Можно сказать, что от "Машеньки" до "Смотри на арлекинов!" Набоков пытается разрешить одну и ту же проблему нахождения "подлинной реальности", этой реальностью оказывается, в конечном счете, слово.
Для героя "Машеньки" таким словом становится имя его возлюбленной, герои поздних романов ("Бледный огонь") ищут "подлинную реальность" в чужих текстах. Нельзя не обратить внимание на своеобразие этих слов, которые играют роль "медиаторов" между человеком и сокровенным сюжетом его бытия. Открытие этого "сокровенного сюжета" означает для Набокова момент экзистенциальной встречи реальности и ее "образного эквивалента", который предстает как вымышленный, или имагинативный, мир.
В диссертационном исследовании ставится проблема феноменологии художественного слова, сложившейся в эстетике русского модернизма первой трети XX в. В современных исследованиях этого периода истории русской литературы проблема подобным образом практически не ставится. Работы З.Г. Минц, СП. Ильева, Е.В. Ермиловой, A.M. Эткинда и других авторов посвящены исследованию "неомифологизма", "жизнестроительства", описанию философских и религиозных истоков русского модернизма.
Тема цитат и заимствований, интертекстуальных явлений, напротив, широко обсуждалась в статьях и монографиях, посвященных творчеству В.В. Набокова. Критики эмигрантских изданий стали первыми исследователями творчества В. В. Набокова. Именно они впервые стали обсуждать проблему заимствований в творчестве Набокова, когда пытались найти истоки его стиля в прозе Н. В. Гоголя, А. Белого и других русских и европейских писателей. Авторы статей искали и находили в романах и рассказах В. Набокова подражания французским и немецким образцам. Г. Иванов писал в одной из своих статей: "В "Короле, даме, валете" старательно скопирован средний немецкий образец. В "Защите Лужина" - французский. Это очевидно, это бросается в глаза - едва перелистаешь книги. И секрет того, что главным образом пленило в Сирине некоторых критиков, - объясняется просто. "Так по-русски еще не писали." Совершенно верно - но по-французски и по-немецки так пишут почти все"1. Близки Г. Иванову в своих оценках ранней прозы Набокова М. Цетлин, Н. Андреев,
' Иванов Г. В. Сирин. "Машенька", "Король, дама, валет", "Защита Лужина", "Возвращение Чорба" // В. Набоков: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 1997. - С.215.
6 находивший, что "прекрасное совершенство литературного искусства" Сирина является следствием влияния Запада и по причине своего "блеска" вызывает недоверие у русского читателя. Ю. Терапиано находит у Набокова склонность к "сомнительному германскому открытию - психоанализу" и упрекает его в излишнем совершенстве стиля. М. Осоргин писал о романе "Камера обскура": "Его последний роман, "Камера обскура", опять очень хороший и талантливый, утверждает взгляд на Сирина как на писателя эмиграции, не только почти совершенно оторванного от живых российский вопросов и интересов, но и стоящего вне прямых влияний русской классической литературы"2. Общее утверждение критиков-эмигрантов можно сформулировать следующим образом: искусство В. Сирина развивается вне традиций русской классической литературы, поскольку это искусство, основанное на вымысле, а не на фактах. Эта тема развивается подспудно в статьях названных авторов. Набоков воспринимается ими как "не русский" писатель, поскольку с их точки зрения русская классическая литература - это литература факта, соотносящаяся с "правдой жизни" и стремящаяся ответить на актуальные вопросы современности.
Практически любая статья критика-эмигранта о Набокове строится как явное или скрытое сопоставление с "литературой факта", то есть с русской классикой XIX в. Заметим, что сравнения с русской литературой начала XX в. встречаются довольно редко. Отталкиваясь от канона "литературы факта", В. Вейдле в своей статье формулирует "тему творчества Сирина", этой темой оказывается само творчество. Эта идея оказалась очень популярной и стала основой многих работ о Набокове в конце 80-х - начале 90-х гг. в России. Вл. Ходасевич, вдохновленный идеями формалистов, рассматривает раннее творчество Набокова как игру "самочинных приемов", а также выстраивает ряд поэтов от Горация до Державина и Пушкина, также сосредоточенных на новизне формальной стороны своих творений.
Наиболее глубокое в плане сравнений творчества Набокова с образцами
: Осоргин М. В. Сирин. "Камера обскура", роман // В. Набоков: pro et contra. - СПб.: РХГИ. 1997. - с.240.
русской и европейской литературы исследование принадлежит П. Бицилли. В статье, посвященной романам "Приглашение на казнь" и "Соглядатай", он сравнивает приемы Набокова с аналогичными явлениями у Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Гофмана, Свифта, в литературе романтизма. Бицилли рассматривает процесс превращения первоначальной идеи Набокова "жизнь есть сон" в утверждение "жизнь есть смерть" (на материале романа "Приглашение на казнь"). Ему принадлежит также мысль о том, что "сирийская Правда" состоит в прозрении "сущего" за границами жизни/смерти или жизни/сна. Эта мысль становится основой для многочисленных вариаций на тему "Набоков и потусторонность".
Г. Адамович рассматривает творчество В. Набокова в контексте творчества Н.В. Гоголя. По мнению Адамовича, Набоков описывает мертвый мир, полный духовной безысходности, в котором, в отличие от мира Гоголя, нет места идее воскресения.
Краткие сравнения творчества В. Набокова с мирами Пушкина, Гоголя, Достоевского, Жуковского, Толстого, Бунина содержатся в книге 3. Шаховской "В поисках Набокова", которая вышла в 1979 г. в Париже. Шаховская анализирует "Лекции по русской литературе", а также "Лекции по зарубежной литературе" и пытается обосновать позицию Набокова по отношению к классической литературе, найти объяснение тем или иным оценкам и интерпретациям. Многие предположения 3. Шаховской были разработаны позднее в статьях русских критиков 90-х годов, например, ее предположение о "генетическом родстве" Набокова и Достоевского, которое Набоков пытался "скрыть" и поэтому в лекциях "опровергал" Достоевского как писателя. 3. Шаховская написала свою книгу в 1979 г., но являлась наблюдателем и критиком творчества Набокова уже в 20-е годы. В ранних статьях "Мастер молодой русской литературы Владимир Набоков-Сирин", "Набоков, или Рана изгнания" Шаховская проводит аналогии между стилем Набокова и Джойса, Хаксли, Жироду, рассматривает прозу Набокова в контексте литературы абсурда. В этих же статьях появляется
мысль, общая для многих исследователей Набокова: "К каждой новой книге его надо "акклиматизироваться", запутывать нас - его, авторская, забава: когда он думает, что мы привыкли к его иронии и его скепсису, он позволяет себе нежную улыбку"3. Шаховская также, вероятно, является одним из первых авторов, выделивших в качестве основных темы памяти и времени в творчестве В. Набокова.
В отличие от большинства критиков, отказывавших Набокову в какой-либо связи с традициями русской классики, К. Мочульский в статье, посвященной роману "Машенька", говорил о "перегруженности" прозы Набокова классическими образами и приемами. "В романе В. Сирина, написанном с литературным умением, есть какая-то дряхлость. Он читается с легкостью и без волнения",4 - писал критик. Это мнение вписывается в общий контекст взглядов Мочульского, который считал, что литература постепенно "вырождается", становится литературой факта.
Таким образом, можно сказать, что эмигрантская критика в своих оценках творчества В. Набокова исходила из предпосылок сложных и не всегда очевидных. Одной из основных тем критических работ является тема взаимодействия Набокова с традициями русской классики XIX в. Литература XIX в. воспринимается частью критиков как "литература факта". Это понятие также неоднозначно. С одной стороны, критики зарубежья унаследовали взгляды на искусство, свойственные демократической критике от Белинского до Чернышевского. Отсюда требование внимания к актуальным вопросам современности, в частности - к политическим, требование изображать современника и его переживания, душевный мир. С другой стороны, русская литература XIX в., воспринимаемая как литература факта или литература "реалистическая", в плане ценностном является для критиков зарубежья христианской литературой. В статье "Тайна Набокова", вошедшей в книгу "В поисках Набокова", 3. Шаховская пи-
3 Шаховская З.А. Мастер молодой русской литературы Владимир Набоков-Сирин // З.А. Шаховская В
поисках Набокова. Отражения. - М.: Книга, 1991. - С.94
4 К. Мочульский Роман В. Сирина // К. Мочульский Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты. -
Томск: "Водолей", 1999. - С.266.
сала о постепенном "отпадении от христианства" Набокова, проводя параллель с миром Лермонтова и его Демоном. Это мнение стало также основой для восприятия Набокова как "одинокого", "гениального", но "бесплодного" и духовно мертвого писателя, которому остается лишь игра мертвыми формами. Статья 1989 г. "Набоков и Гоголь (Мастер и Гений)", автором которой является Ю. Ба-рабаш, в своем названии несет это противопоставление, заявленное 3. Шаховской. Можно заметить, что тема "мастера" является темой многих произведений в литературе XX в. Ее можно обнаружить у Г. Гессе, Т. Манна, М. Булгакова, но не у самого Набокова. Возможно, 3. Шаховская спроецировала культурный образ "мастера" на непонятого Набокова. В статье "Тайна Набокова" Шаховская писала: "Отчуждение от духовного идет у Набокова с необыкновенной яркостью и в конце жизни дойдет до какого-то потустороннего страха или отвращения от всего, что связано с христианством"5.
Г. Струве в книге "Русская литература в изгнании", в главе, посвященной Набокову, подводит определенный итог суждениям эмигрантских критиков о ранней прозе писателя и в качестве главной темы у Набокова выделяет также его диалог с русской классикой XIX в., однако не находит в Набокове-Сирине присущей русской литературе "человечности".
Наиболее широкий контекст к творчеству Набокова дала Н. Берберова в статье "Набоков и его "Лолита". Автор статьи сделала попытку вписать Набокова в общее течение европейской литературы XX в. По ее убеждению, наибольшее влияние на Набокова имел А. Белый и его роман "Петербург", а в литературе XIX века наиболее значимы для понимания Набокова Достоевский и Гоголь. Берберова в своей статье также пытается ответить на вопрос является ли Набоков русским или американским писателем. Ее ответ несколько отличается от уже приводившихся мнений. Берберова говорит об интернациональности литературы в XX веке, о постепенном стирании границ между европейскими языками, об утрате языками узко-национальной роли. В качестве примера
5 Шаховская З.А. В поисках Набокова. Отражения. - М.: Книга, 1991. - С.84.
"космополитических" писателей, создающих свои произведения на "чужих" языках, Берберова называет Уайльда, Стриндберга, Беккета. Возможно, именно в творчестве Набокова наиболее очевидно стало давно произошедшее слияние русской и европейской культур. В романе "Ада или Страсть: семейная хроника" культуры России, Америки, Европы свободно обмениваются языками, образами и пространствами.
Более поздняя критика и исследования 50-70-х гг. существуют, в основном, на английском языке. Можно сказать, что американские исследователи Набокова практическим сразу стали заниматься темой воображения или творческой памяти. Этой теме посвящены монографии Albright D. Representation and Imagination: Beckett, Kafka, Nabokov and Schoenberg (1981), Stegner P. Escape into Aesthetics: The Art of Vladimir Nabokov (1966), Vander-Closter S. Nabocovian Towers in the Mist: The Narrative Structures of Artistic Memory (1981) и множество других исследований. Русские критики, писавшие о Набокове в этот период, немногочисленны; их работы публиковались в европейских или американских изданиях и можно предположить, что они отражают общие приемы и подходы зарубежных исследований. Одним из наиболее интересных исследователей Набокова в 70-80-е годы является Ю.И. Левин. Его статьи "О "Даре" (1977), "Заметки о "Машеньке" В.В. Набокова" (1985), "Биспациаль-ность как инвариант поэтического мира Владимира Набокова" (1987), написанные в духе структуралистских исследований, посвящены проблеме перехода от вымысла к реальности и от реальности к вымыслу.
Таким образом, в исследованиях как российских, так и западных литературоведов наблюдается постоянное взаимодействие двух тем: литературных контекстов прозы Набокова и природы вымышленной реальности. Статус "чужого слова" у Набокова исследователи приводят в соответствие со своими представлениями о художественном мире писателя. Здесь можно выделить несколько условных направлений.
В.В. Ерофеев в статье "Русская проза Владимира Набокова" предлагает
11 рассматривать "русские" романы Набокова как единый метароман, обладающий прафабулой, воспроизводимой в каждом отдельном произведении. Ключом к метароману Ерофеев считает "Другие берега", в его интерпретации это автобиографическая книга. Основой прафабулы метаромана становится идея "поисков утраченного рая детства". В. Ерофеев в своей статье прослеживает движение метаромана от "Машеньки" к "Приглашению на казнь" и приходит к выводу, что в последнем романе, написанном по-русски ("Приглашение на казнь") Набоков возвращается к русской литературной традиции, преодолевая глобальный конфликт между одиноким "я" индивидуалиста и миром. На заднем плане мысли В. Ерофеева остается сравнение метаромана Набокова с мета-романом Достоевского.
М. Липовецкий в статье "Эпилог русского модернизма. Художественная философия творчества в "Даре" Набокова" также рассматривает "Дар" как метароман, но в его понимании метароман это, с одной стороны, саморефлексивное повествование, а с другой представляет собой "сплав сюрреализма и исторических документов", то есть вымышленный мир, имитирующий реальность. Рефлексия Набокова, по мнению М. Липовецкого, обращена к художественному опыту символистов и акмеистов. Роман Набокова рассматривается как системный синтез двух эстетических систем.
А.А. Долинин в статьях "Двойное время" у Набокова (от "Дара" к "Лолите") и "Три заметки о романе Владимира Набокова "Дар" рассматривает мир вымысла сквозь призму времени. Та разновидность времени, которую описывает Долинин, это время вымышленного мира, оно представляет собой само "тело" вымысла и принцип его существования. Долинин говорит о "полиреальности" как метатеме прозы Набокова. Сама возможность представления о "полиреальности" связана с концепцией иррационального времени вымысла. Время вымышленного мира у Набокова - это время со-присутствия голосов одной культуры. В романе "Дар" одним из ведущих "голосов" является Пушкин и его поэзия. "Чужие слова" рассматриваются А.А. Долининым как фрагменты ин-
тертекста. Но само понятие "интертекст" Долинин интерпретирует как характеристику текста, обращенного к прошлому и настоящему литературной традиции.
Своеобразная концепция творчества В. Набокова принадлежит автору многочисленных статей А. Люксембургу, который воспринимает вымышленный мир как мир игровой. В статьях "Лабиринт как категория набоковской игровой поэтики" [], "Английская проза Владимира Набокова" [] и других А. Люксембург описывает игровой текст с точки зрения его поэтики и "философии". Специфическими чертами игрового текста являются амбивалентность, или установка на многовариантное прочтение; принцип недостоверного повествования; интертекстуальность, а также "текстовой плюрализм". Интертекстуальность понимается Люксембургом как многоплановое аллюзивно-пародийное поле, содержащее культурологические и литературные отсылки и аналогии, объекты пародии и заимствования. Соответственно, в игровом тексте "чужие слова" и являются объектами пародии и заимствования. Можно заметить, что в восприятии А. Люксембурга мир игрового романа практически лишен категории времени.
В современном литературоведении имеются работы, в которых творчество Набокова рассматривается в контексте теории М.М. Бахтина. Т.Б. Любимова в статье "Литературные облики неосознанного покаяния (М. Бахтин, В. Набоков, Вен. Ерофеев)" пишет: "Созвучие Бахтина и Набокова не тематическое, предметное или формальное, а как бы мета - формальное, это созвучие по осознанию и использованию методов завершения своего творчества как высказывания"6. Т.Б. Любимова в данном случае разделяет мнение М. Липовецкого, А. Долинина и многих других о диалогической природе героя Набокова и в целом его художественного мира, ориентированного на воскрешение "чужого слова".
6 Любимова Т. Б. Литературные облики неосознанного покаяния (М. Бахтин., В. Набоков, Вен. Ерофеев // Диалог. Карнавал. Хронотоп. - 1995. -№4.-С. 18.
Но существует и противоположная точка зрения.
В. Линецкий в своей книге "Анти-Бахтин" - лучшая книга о В. Набокове" проводит сложные аналогии между теорией бессознательного 3. Фрейда и герменевтическим кризисом, который Набоков воспроизводит в своих текстах. Герменевтический кризис проявляет себя на уровне структуры и смысла текста. В. Линецкий считает, что, в силу наличия в произведениях Набокова асемантического, анаграмматического слоя забвения "чужие слова" создают иллюзию диалога с чужими текстами. "Полифония, цитатность, пародийность ничего не могут объяснить в тексте по существу. Все эти явления суть эпифеномены, аналогичные вторичной обработке сновидений у Фрейда и призванные замаскировать на скорую руку те глубинные процессы, которые только и заслуживают понятия "литературности",7 - пишет в своей работе В. Линецкий. В. Линецкий воспринимает вымышленный мир как мир бессознательного, в основе проявлений которого, в соответствии с теорией 3. Фрейда, лежит стремление к небытию, забвению, деконструкции смысла.
Из приведенного выше краткого обзора литературы по теме работы видно, как постепенно складывается в исследованиях проблематика вымысла. Для критиков эмиграции вымышленные миры Набокова это произведения "с преобладанием формы". Исследователи 70-80-х гг. обращаются к темам памяти и времени. Пожалуй, только А. Люксембург со своей концепцией игровой поэтики не пытается рассматривать творчество Набокова как инвариант "литературы факта", для него это изначально мир вымысла. В 90-е годы возникает представление о соотнесенности воображаемого мира и содержания бессознательного (имеется в виду работа Линецкого; в американском литературоведении тема "Набоков и Фрейд" исследуется давно, можно назвать монографию Grenn G. Freud and Nabokov, 1988). В конце 90-х гг. мир вымысла становится предметом исследования как самостоятельный феномен, а не как нечто вторичное по отношению к реальности "факта". Здесь можно назвать статьи Джона Р. Сёрля
Линецкий В. "Анти-Бахтин" - лучшая книга о Владимире Набокове. - СПб.: Типография им. Котлякова, 1994. -С.67.
"Логический статус художественного дискурса", Д. Льюиз "Истинность в вымысле", Г.К. Кастанеда "Художественный вымысел и действительность: их фундаментальные связи. Очерк онтологии совокупного опыта", В. Руднева "Введение в XX век: Прагматика художественного высказывания". В названных работах феномен вымысла рассматривается в контексте модальной логики, одним из наиболее общих понятий которой являются возможные миры. Предметом исследования здесь оказывается язык, поскольку произведение литературы обретает свое воплощение в языке. По мысли В. Руднева "...художественная проза является отражением самого языка, рефлексией над языком, изучением языка, проникновением в его глубины и скрытые возможности"8. "Чужие слова" в данном контексте исследуются как "тексты в тексте", как и в работах Ю.М. Лотмана ("Семиотика культуры и понятие текста", "Текст и функция", "Текст в тексте"). Но если Ю.М. Лотман рассматривает текст как-семиотическое пространство, В. Руднев выходит на уровень "парасемантики". Важно отметить, что "чужое слово" или "текст в тексте" является неотъемлемым атрибутом вымышленной реальности, в отношении "чужого слова" вымысел и обретает свою реальность.
Психоанализ является в XX в. еще одним инструментом изучения воображаемых миров от мифа до сновидения. Здесь исследуется вымысел как явление, природа которого выходит за границы языка. В центре внимания оказывается образ, который возникает в результате сложного взаимодействия содержаний сознательной и бессознательной психики, причем бессознательное оказывается своеобразным "хранилищем" "чужих слов", в качестве которых могут рассматриваться архетипы юнгианского психоанализа.
Воображаемый мир может также рассматриваться в контексте философии экзистенциализма М. Хайдеггера, поскольку ряд его работ посвящены языку и произведению литературы непосредственно ("Язык", "Исток художественного творения", "Гельдерлин и сущность поэзии"). В статье "Гельдерлин и сущность
s Руднев В.П. Введение в XX век: Прагматика художественного высказывания // Родник. - 1988. - №11.- С.47.
поэзии" Хайдеггер писал: "Речи поручено делать открытия в произведении и хранить Сущее как таковое"9. Язык воспринимается как посредник между бытием и сущим, называя вещи именами, язык призывает их к событию. В логике Хайдеггера речь поэта и художественный вымысел имеют непосредственное отношение к основам человеческого бытия, он называет поэзию "несущей основой истории". Обращенность речи, ее "призыв" предполагают наличие субъекта, в отношении которого говорящий осознает себя существующим. Воображаемый мир, как порождение призывающей речи, так же обращен к некоторому субъекту, которым может быть "чужое слово" (воображаемый мир) или Другой. Для Набокова, особенно с начала 40-х гг., русская литература - это, прежде всего, прибежище языка, та "мнемоническая среда" (термин Б.М. Гас-парова), в которой он существует. Безусловно, английский язык, как и французский, также были для Набокова "мнемоническими средами", что он особенно убедительно показал в романах "Бледный огонь" и "Ада, или Страсть: семейная хроника". Однако русский язык и русская литература давали Набокову гораздо более разнообразную палитру ритмов, интонаций, образов. Еще в 20-е годы Набоков пытался "оживить" в своих произведениях ("Машенька") чужую речь или даже целый вымышленный мир. Его собственные миры таились в уже сказанных "чужих словах", были предсказаны ими. "Чужие слова" содержали в себе призыв к бытию. В этот период Набоков очень близок М. Хайдеггеру с его представлением о языке как "доме бытия".
Понятие "чужое слово" возникло в работе М.М. Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского". Можно привести ряд "синонимов", употребляемых Бахтиным для раскрытия смысла понятия "чужое слово". Это "отраженное слово", "слово с оглядкой", "двуголосое слово". Герои Достоевского в интерпретации Бахтина ведут напряженный диалог с собой и с другими, они предвосхищают "чужие слова" или реплики других людей и переживают их, скорее, как обвинение в свой адрес, принижение собственной личности. Таково восприятие
4 Хайдеггер М. Гельдерлин и сущность поэзии//Логос. - 1991. - №1. - С.39.
16 "чужого слова" ("Шинель" Гоголя в прочтении героев Достоевского) Макаром Девушкииым. Для Бахтина важно подчеркнуть, что "чужое слово" или голос является возможностью диалога или встречи двух или нескольких сознаний, а подобная встреча интерпретируется им как событие. Понятие "чужое слово" значительно усложняется, если рассматривать его в контексте ранних работ М.М. Бахтина "К философии поступка" и "Автор и герой в эстетической деятельности", а также в контексте поздней работы "Проблема текста".
Другой в системе представлений М. Бубера, Г. Марселя, М.М. Бахтина является тем субъектом, в отношении которого разворачивается событие присутствия. Для М.М. Бахтина восприятие мира как Другого является основой эстетического видения.
Таким образом, "чужое слово" может быть понято как сложный субъект, к которому устремляется бытие воображаемого мира. "Чужое слово" содержит в себе структуры присутствия. В работе "Бытие и время" М. Хайдеггер рассматривает присутствие как смысл бытия сущего, которым оказывается временность. Поэтому "чужое слово" несет в себе также структуры времени. Время представляет собой как бы саму возможность существования вымышленного мира, оно лежит в основе природы вымысла, поскольку вымышленный мир, помимо воображаемого пространства, должен быть миром во времени, чтобы в нем могли происходить какие-либо события. Время вымышленного мира можно рассматривать как время присутствия или время чуда. "Чужое слово" или Другой также обладает собственным временем внутри вымышленного мира, это время предстает в образах. Реальное прошлое предстает в вымышленном мире в образах памяти, время Другого может носить характер мифа.
"Чужое слово" как носитель структур присутствия и времени, лежащих в основе природы вымышленного мира, изучено лишь частично. В исследованиях, посвященных творчеству Набокова, природа художественной реальности и интертекстуальные явления изучаются либо изолированно, либо в других аспектах. Например, "Дар" рассматривается как роман о русской литературе (И.
Паперно "Как сделан "Дар" Набокова"), причем конкретно речь идет о сопоставлении двух эстетических систем - Н.Г. Чернышевского и В. Шкловского. Проблема философии текста - одна из актуальных в истории русской литературы XX в. и она оказывается непосредственно связанной с феноменологией слова, которая в творчестве Набокова раскрывается в процессе восприятия и интерпретации слова Другого (термин М. М. Бахтина) или "чужого слова"
Материалы, предмет, цель и задачи исследования. Работа выполнена на материале романов В. В. Набокова "Машенька", "Дар", "Подлинная жизнь Себастьяна Найта", мемуарной книги "Другие берега", рассказов "Слово", "Рождество", "Удар крыла", "Превратности времен", "Знаки и символы", а также "Лекций по русской литературе". Выбор материала и логика последовательности анализа, предложенная в работе, обусловлена общей проблемой исследования. Мемуарная книга "Другие берега" является материалом исследования в первой главе, поскольку тема генезиса художественного мира является непосредственно темой данного произведения. Феноменология вымысла в "Других берегах" предстает в тесной связи с феноменами памяти и времени. Ранняя проза и романы 30-40 -х. гг. позволяют обратиться (во второй главе) непосредственно к исследованию "чужого слова", подход к которому обусловлен тем знанием о природе художественного мира у Набокова, которое сложилось в результате анализа "Других берегов". Третья глава, посвященная анализу "Лекций по русской литературе", содержит попытку анализа стратегии прочтения текстов русской классики, сложившейся у Набокова в 40 - е гг., и является продолжением исследования проблемы генезиса художественного мира на новом материале.
Предметом исследования является "чужое слово", понимаемое как сложный субъект духа, к которому обращен художественный текст как "речь" и бытие. Так понимаемый художественный текст имеет определенные особенности в плане поэтики. Исследователи прозы символистов (3. Г. Минц, А. А. Данилевский, Е. В. Тырышкина и др.) рассматривают их произведения как неоми-
фологические, описывая различные элементы мифологий, входящих в структуры романов Ф. Сологуба, А.Ремизова, А. Белого. Концепция "чужого слова" в данной работе может рассматриваться как продолжение подобного типа исследований. Однако роман Набокова представляет собой в плане структуры образование, отличное от неомифологического романа. Поэтому для обозначения своеобразия романа Набокова в плане поэтики, тесно связанной с проблематикой феноменологии времени, памяти и воображения, в работе используется понятие "текст - присутствие".
Данное понятие приходит из контекста работ М. Хайдеггера и М. М. Бахтина. Его значение связано с представлением о художественном тексте как онтологии ( в работах Хайдеггера акцент сделан на представлении об экзистенциальной природе поэтической речи). Проблематика присутствия свойственна не только произведениям В. Набокова. Для самого Набокова "поэтом присутствия" является Пушкин. "Присутствие" является обозначением такого состояния бытия, в котором раскрывается реальность Другого или реальность Духа. В плане поэтики "текст - присутствие" отличается, например, особым типом отношений автора и героя. Автор часто выступает в роли биографа, который пытается открыть истину о бытии своего героя (Мастер и Пилат, Левин и Иешуа, Цейтблом и Леверкюн, Пушкин и Онегин, Найт и В.). Достаточно часто биограф обращается к трудам и произведениям своего героя, что позволяет обратиться к исследованию "чужого слова". Особенностью философии "текста - присутствия" является тот факт, что истина о Другом в итоге раскрывается в опыте "дыхания в унисон", непосредственного переживания чужой жизни в событии экзистенциальной "встречи".
В плане методологии исследование "текста - присутствия" и складывающихся в нем отношений "своих" и "чужих" слов основывается на сложной традиции исследований взаимодействий и влияний в литературном процессе. На-боковедение стало развиваться в 50-е годы XX в. в США, где писатель считается национальным классиком. Одним из наиболее популярных подходов к ис-
следованию художественного текста в этот период является литературная компаративистика или сравнительное литературоведение. По определению И. К. Горского, литературная компаративистика представляет собой "течение литературно - исследовательской мысли, сложившееся на базе теории заимствования с его особым, сравнительно - формальным подходом к изучению литературных связей, имеющим своей конечной целью выявление литературных истоков творчества" |0. Предметом исследования компаративистики являются контакты между писателями в контексте мировой литературы. При этом, как отмечает в своей статье Горский, исследование влияний и заимствований в компаративистике развивается гораздо более успешно, чем разрешение проблемы генезиса литературы, для разрешения которой необходимо обратиться к разработке специальной компаративистской методики. Проблематика исследований творчества Набокова, сложившаяся в русле компаративистики, до сего момента практически ограничена изучением заимствований и влияний. Методы структурализма и постструктурализма позволяют вернуться к решению проблемы генезиса литературы и по-другому увидеть проблему влияний и заимствований. В работах по семиотике Р. Барт, рассматривая произведение литературы как знак, пытается определить сложное означаемое этого знака, отличное от ее содержания и конкретной формы, определить сущность "литературности", которая позволяет ему противопоставить Литературу Истории: "История предстает перед писателем с предложением обязательного выбора между несколькими языковыми моралями; она понуждает его обозначить Литературу исходя из наличных возможностей, над которыми он не властен"". Выбор между "языковыми моралями" становится выбором "способа мыслить литературу", выбором формы. Барт вводит понятие "форма - объект", представляющее собой предмет рефлексии художественного сознания: "...литературная форма как объект обрела способность вызывать к себе экзи-
10 Горский И. К. Об отличии литературной компаративистики от сравнительно - исторического литературоведения // Контекст. Литературно- теоретические исследования. - М.: "Наука", 1990 - С. 156. " Барт Р. Пулевая степень письма// Семиотика. - М.: Радуга, 1983.-С.307.
стенциальные ощущения, сопряженные с глубинной сущностью всякого объекта: ощущение чуждости, родственности, отвращения, приязни, обыкновенности, ненависти"12. Роман В. Набокова "Дар" можно рассматривать как иллюстрацию этого процесса экзистенциального переживания формы или различных типов письма. Барт рассматривает письмо как третье измерение формы, помимо языка и стиля. Стиль и письмо взаимодействуют в "ритуале словесности". Барт рассматривает стиль как "автономное слово, погруженное именно в личную, интимную мифологию автора, в сферу его речевого организма, где однажды и навсегда складываются основные вербальные темы его существования"". В данной работе проблематика феноменологии стиля складывается, в частности, и под влиянием работ Р. Барта. Письмо обладает памятью, поскольку оно есть разновидность "языковой морали" и отсылает к той или иной традиции, оно превращает писателя в "пленника" чужих или даже своих собственных слов. Такое представление о форме, как совокупности языка, стиля и письма, позволяет приблизиться к обсуждению проблемы феноменологии стиля, представленной в лекциях Набокова, а также выйти за рамки компаративистики. "Чужое слово" в контексте произведений В. Набокова может рассматриваться как тип письма, имеющий также и экзистенциальное измерение своих значений. Так, в романе "Дар" отчетливо выделяются "типы письма", присущие символистам, представителям "реализма" в литературе, а также Набоков пытается обозначить собственный "тип письма" и, хотя не дает ему определенного названия, зато неоднозначно возводит его к творчеству А.С. Пушкина. "Типы письма" в нарратологии (коммуникативно-дискурсивный анализ) рассматриваются как различные виды внутритекстовых дискурсов, но в данном случае имеются в виду дискурсы повествователя и персонажей, что приближает нар-ратологию к теории взаимодействия автора и героя М. М. Бахтина. Американский исследователь С. Паркер использует методы нарративного анализа в сво-
|: Барт Р. Указ. соч.- С.308. '"' Барт Р. Указ. соч. - С.310.
ей книге "Understanding Vladimir Nabokov".
В более поздних работах Р. Барт вновь возвращается к проблематике письма, определяя сущность литературности именно через это понятие. Письмо или текст - письмо (противопоставленное тексту - чтению) становится обозначением способа присутствия литературы в пространстве человеческого опыта: ".. .текст - письмо - это мы сами в процессе письма, то есть еще до того момента, когда какая - нибудь конкретная система (Идеология, Жанр, Критика) рассечет, раскроит, прервет, застопорит движение беспредельного игрового пространства мира (мира как игры), придаст ему пластическую форму, сократит число входов в него, ограничит степень открытости его внутренних лабиринтов, сократит бесконечное множество языков'"4. Представление Набокова о собственном "типе письма" в определенной степени соотносимо с представлениями Барта. Для Набокова генезис литературы также связан с процессом игры. Однако проблема существования, актуальная для Набокова, разрешается им не с позиций игры, как в постмодернизме.
Если компаративистика специализируется на изучении влияний и взаимодействий между литературами и писателями, а семиотика и структурализм рассматривают художественный текст как пространство взаимодействия различных "типов письма" или различных типов дискурса, то постструктуралистские концепции текста рассматривают его как пространство интертекстуальной игры. В представлениях постструктурализма каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Можно сказать, что в интертексте ведущую роль играет не стиль и не письмо, но язык. Язык выходит на первый план, он несет обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом, которые "поглощаются" текстом. Методы интертекстуального анализа сыграли значительную роль в формировании современных представлений о художественном мире В. Набокова. "Чужое слово" в интертексте предстает как анонимная формула, происхождение которой труд-
ы Барт P. S/Z. -РИК Культура, Ad Marginem, 1994. -С. 13.
но обнаружить, это бессознательная или автоматически воспроизводимая цитата. Заимствование, переработка тем и сюжетов, явная и скрытая цитация, перевод, плагиат, аллюзия, парафраза, пародия, инсценировка, экранизация, эпиграф являются конкретным проявлением литературной интертекстуальности.
В прямом смысле произведения В. Набокова не являются интертекстом. В пользу такого утверждения можно привести следующий аргумент. В произведениях писателей - постмодернистов, как правило, ослаблено авторское начало, автор превращается в "пустое пространство" интертекстуальной игры, в то время как в произведениях Набокова категория автора является чрезвычайно значимой, что косвенно подтверждается созданием трех вариантов автобиографической книги.
Художественное сознание В. Набокова, сформировавшееся в контексте европейского искусства первой трети XX в., воспринимает его как единую вселенную образов. Такое восприятие особенно усиливается в поздние периоды творчества Набокова. Проблема существования "в потоке вселенской взаимности" (М. Бубер) является одной из актуальных проблем в истории литературы XX в. Разрешение данной проблемы, которое предполагает наличие двух ком-муницирующих субъектов (я и ты), средствами искусства и, в частности, литературы приводит к появлению своеобразной философии творчества, которая находит свое отражение в плане поэтики. Художественное слово становится словом диалога во времени, получает онтологический статус события. Пространством диалога становится художественный текст, в котором особое значение приобретает категория времени. Чувство времени непосредственно связано с человеческой способностью к припоминанию прошедшего, его восстановлению и "воскрешению". Восстановление прошедшего, однако, невозможно без участия воображения. Именно воображение, основанное, по мнению А. Бергсона, на способности к проявлению иррациональной интуиции, позволяет увидеть в событиях прошлого их подлинный смысл, не сводимый к простому воспроизведению их последовательности во времени. Время прошлого, в сущ-
ности, в данной системе представлений является уже качественно другим временем, чем настоящее или будущее. Время прошлого предстает как поток метаморфоз, чудесных превращений, логика этих превращений становится иррациональной основой вымысла. Таким образом, вымысел представляет собой "запечатленное время" прошлого. В данной диссертации понятие "чужое слово" рассматривается в рамках обозначенного выше контекста.
Целью исследования является описание процесса становления художественного слова как онтологии в творчестве В. Набокова 20 - 40-х гг. Структура работы отражает цель исследования, что проявляется в распределении материала по главам. В соответствии с заявленной целью, задачи исследования могут быть сформулированы следующим образом: рассмотреть произведения ранней прозы В. Набокова в контексте христианской философии творчества, представленной в эстетике русского модерна начала XX в. Такая задача обусловлена необходимостью построения контекста для исследования феноменологии слова в искусстве XX в., поскольку в предшествующий период истории русской словесности феноменология слова была связана с традициями христианской духовной литературы. Выбранные для практического решения этой задачи рассказы "Слово", "Рождество", "Удар крыла" по своей тематике и образному решению непосредственно обращены к традиции духовного слова, с которой на уровне сюжета вступают в диалог, продолжающийся в романе "Машенька". Анализ первого романа Набокова является следующим шагом в разрешении поставленной задачи.
Представление о художественном слове как о бытийном феномене обретает определенные очертания в романе "Дар". Задачей исследования этого романа становится описание феноменологии слова как она сложилась в творчестве символистов. Исследование проблематики бытия в духе на протяжении всей работы идет параллельно исследованию феноменологии слова. В связи с этим роман "Дар" рассматривается также как текст-присутствие. Это понятие тесно связано с проблематикой бытия в духе в творчестве Набокова. Оно возникает
из контекста работ М. Хайдеггера, М. Бубера, Г. Марселя, М. М. Бахтина и является обозначением того уровня смыслов произведений Набокова, в котором текст понимается как онтология, а индивидуальное бытие является процессом истолкования этого текста или созданием собственного. Проблематика текста-присутствия наиболее ярко представлена в романе, написанном в начале 40-х гг. "Подлинная жизнь Себастьяна Найта". Задачей исследования этого романа является описание подлинных и не подлинных, с точки зрения Набокова, способов истолкования текста / бытия Другого, способов сопричастности этому бытию.
Композиция работы строится по кольцевому принципу. Анализ романов и рассказов обрамлен исследованием, посвященным мемуарной книге "Другие берега" и анализу "Лекций по русской литературе". Задачей исследования книги "Другие берега" является выявление природы или феноменологии вымысла в творчестве Набокова. Вымысел для Набокова является реальностью, в которой человек осуществляет свое подлинное бытие в духе и диалоге с Другим. Исследование природы вымысла, начавшееся в "Других берегах", продолжается в "Лекциях по русской литературе", где непосредственно приходится обратиться к проблематике вымышленного или имагинативного мира, для того чтобы описать принципы, которыми руководствовался Набоков в процессе прочтения и анализа произведений русской классической литературы.
Методологическая база исследования сложилась в результате обращения автора к работам М. М. Бахтина, М. Хайдеггера, П. Рикера, Г.-Г. Гадамера и других представителей философской и филологической герменевтики. Представление о феноменологии слова, сложившейся в традиции богословской ис-толковательной герменевтики возникло из обращения к трудам Д. Щедровиц-кого и П. Савваитова. Большую роль в формировании методологического подхода к истолкованию образной структуры романа "Другие берега" сыграло знакомство с трудами С. Грофа, К. Ясперса, К.-Г. Юнга, Э. Фромма. Методология исследования феноменологии вымысла связана с представлением о мифе в
трудах А. Ф. Лосева, М. Элиаде, Д.-Дж. Фрезера, Й. Хейзинга, Е. М. Мелетин-ского. Работы Р. Барта, Ц. Тодорова, Ю.М. Лотмана являются основными источниками представлений о семиотике и структуре художественного текста. Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Первая глава - Мемуарная проза В.В. Набокова ("Другие берега") состоит из семи разделов, четыре из них посвящены непосредственно анализу различных аспектов феноменологии вымысла, творческого воображения и памяти. Три раздела главы посвящены анализу и сопоставлению структур воображения и памяти в произведениях В. Набокова, М. Цветаевой, Б. Пастернака и О. Мандельштама. Глава вторая - "Чужое слово" в семантическом пространстве прозы В. В. Набокова - состоит из шести разделов, в которых последовательно рассматриваются ранние рассказы В. Набокова, романы "Машенька" и "Дар", "Подлинная жизнь Себастьяна Найта" и рассказы 40-х гг. В третьей главе - Природа имагинативной реальности ("Лекции по русской литературе"), состоящей из семи разделов, рассматривается проблема природы и строения воображаемых миров, а также содержится анализ лекций Набокова о Тургеневе, Гоголе, Достоевском, Толстом и Чехове. Заключение посвящено подведению итогов работы. Список литературы содержит 200 названий.
Положения, выносимые на защиту
Своеобразие и целостность художественного мира В. Набокова могут быть определены с помощью понятия "текст - присутствие". Проблематика присутствия позволяет обнаружить тот уровень значений, на котором Набоков уходит от "неомифологизма" символистов и от однозначного восприятия реальности как абсурдной, "мертвой", деонтологизи-рованной, что присуще поэтике авангарда.
Слово для Набокова является "проводником" к сокровенному сюжету существования. Истоком такого представления о слове в творчестве Набокова является приобщение к культуре слова, сложившейся в хри-
стианской традиции, преобразованной в искусстве русского модерна начала XX в. 3. "Чужое слово" в творчестве Набокова является обозначением реальности Другого, или души, в отношении которого возможно подлинное существование Я или Духа. В этом понимании "чужого слова" Набоков близок к ранним работам М. М. Бахтина, которого можно считать одним из исследователей феноменологии слова в его экзистенциальном аспекте.
