Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I Чеховские мотивы и принципы художественной организации текста в творчестве символистов 17
1. А. П. Чехов и лирика символистов 19
2. А. П. Чехов и драматургия символистов 44
3. А. П. Чехов и проза символистов . 65
Глава II Образ А. П. Чехова в творческом сознании символистов 76
1. А. П. Чехов в критических статьях и мемуарах Д. С. Мережковского 78
2. Символисты и литературная репутация А. П. Чехова на рубеже XIX – XX вв . 105
3. Образ А. Чехова в прозе З. Гиппиус 121
4 «Поэтический венок» А. П. Чехову и одно стихотворение А. А. Блока 135
Заключение 145
Список литературы
- А. П. Чехов и драматургия символистов
- А. П. Чехов и проза символистов
- Символисты и литературная репутация А. П. Чехова на рубеже XIX – XX вв
- «Поэтический венок» А. П. Чехову и одно стихотворение А. А. Блока
А. П. Чехов и драматургия символистов
А. П. Чехов – знаковая фигура переходного периода рубежа XIX-XX веков в истории русской литературы. Долгое время в литературоведении практиковался подход к изучению данной эпохи под разными, едва ли не противоположными углами зрения: существовали обособленно А. П. Чехов – писатель-реалист и «запоздалый классик» и декаденты, будущие символисты, на первых порах неуверенно пробивающие себе дорогу в литературу, а литературе – в мир новых художественных форм, искусства будущего. Складывалось впечатление, будто речь идет о двух совершенно разных эпохах.
В творчестве А. П. Чехова явственно обозначился переход от реализма к символизму. Как заметил однажды А. Белый, «Чехов — художник-реалист, который «не может не быть символистом». Его герои очерчены внешними чертами, а мы постигаем их изнутри. В мелочах, которыми они живут, открывается какой-то тайный шифр, всюду открывается что-то грандиозное. «Разве это не называется смотреть сквозь пошлость? А смотреть сквозь что-либо – значит быть символистом»75.
В своих произведениях писатель сумел запечатлеть эмоциональную матрицу эпохи рубежа XIX-XX веков. Звучащие в его пьесах (а для современников Чехов был, прежде всего, драматургом) мотивы упадка, скуки, уныния, напрасно прожитой жизни, одиночества, смерти, самоубийства и др. парадоксальным образом сочетающиеся с верой в будущее счастье «через двести-триста лет», а также ставшее объектом пристального внимания критиков изображение пошлости повседневного существования человека, маркируют литературу конца XIX в. и оказываются
То, что А. Чехов сумел почувствовать и выразить настроения времени, с одной стороны, обеспечило ему благодарность, любовь и поклонение читателей, которые стали воспринимать автора «Чайки» и «Трех сестер» как писателя-друга, «выразившего их». С другой стороны, в 1880-е годы еще не изжили себя идеи народников, в литературе еще не отзвучали призывы к борьбе и подвигу, к самопожертвованию. Содержательная сторона чеховских пьес и других произведений не соответствовала данной тенденции, была лишена героического пафоса, и это было, как говорят структуралисты, «значимое отсутствие». По этой причине народническая критика заговорила о Чехове как о «нытике», «хмуром человеке» – так на писателя был наклеен «ярлык», который не спешили снять и критики из числа представителей «нового искусства». А за набором мотивов, ставшим приметой эпохи и впервые представленном в творчестве Чехова, было закреплено наименование «чеховщина».
В данной главе мы обращаемся к вопросу о влиянии творчества А. П. Чехова на художественную практику символистов. Отдельно рассматриваются поэзия, проза и драматургия представителей нового искусства в соотношении с творчеством писателя. Для каждого из родов литературы выбрано по одному автору, тексты которого наиболее наглядно, на наш взгляд, демонстрируют ту или иную грань того диалога, который выстраивают писатели-символисты с Чеховым на страницах своих произведений. Данный подход позволяет произвести более глубокий анализ отдельных текстов, которые, вместе с тем, отражают общую тенденцию творческого осмысления символистами художественного наследия А. П. Чехова.
Впервые главная роль в оценке творческих взаимоотношений между литераторами отводится анализу собственно художественных произведений, критические же высказывания, манифесты и различного рода декларации служат лишь необходимым дополнением.
Наша цель в данной главе – проследить, каково было влияние писателя на художественную практику символистов, определить, к какой из сторон – формальной или содержательной – относятся заимствования, как символисты выстраивают диалог с А. П. Чеховым в своих произведениях, с чем полемизируют, что творчески переосмысливают, какие образы используют. Задачи главы: 1. Выделить различные группы чеховских мотивов в творчестве символистов. 2. Проследить характер функционирования определенной группы мотивов в лирике, драматургии и эпических произведениях символистов. 3. Определить особенности влияния поэтики чеховских произведений на творчество символистов, проявившиеся на различных уровнях организации художественного текста – формальном и содержательном. 4. Исследовать характер чеховских аллюзий и реминисценций в символистских произведениях на разных этапах творческого пути авторов.
А. П. Чехов и проза символистов
Надо семьей обзавестись, чтобы было, для кого и работать148. Ср. у Чехова: «Ты ведь больше насчет философии? – Да. Читаю психологию, занимаюсь же вообще философией. – И не прискучает? – Напротив, этим только я и живу. – Ну дай бог… – проговорил Егор Семеныч, в раздумье поглаживая свои седые бакены. – Дай бог… Я за тебя очень рад… рад, братец» [C., 10, 231] […] – «Говорю прямо: ты единственный человек, за которого я не побоялся бы выдать дочь. Ты человек умный, с сердцем, и не дал бы погибнуть моему любимому делу. А главная причина – я тебя люблю, как сына… и горжусь тобой. Если бы у вас с Таней наладился как-нибудь роман, то – что ж? я был бы очень рад и даже счастлив» [С., 10, 237]. Далее следует сцена неудавшегося предложения, после которой герои (опять же, как в чеховском «Ионыче») на время расстаются.
Более любопытным и заслуживающим внимания является, на наш взгляд, другое совпадение. У героя Allegro есть собственный любимый мираж, общение с которым недоступно никому другому (а значит, требует если не тайны, то просто осторожности) и наполняет радостью и настоящим счастьем. Если у Коврина таким миражом является черный монах, то в «Племяннице» это призрак вымышленной героем возлюбленной:
«Шагая по направлению к Пречистенке, я старался вообразить, какая могла быть племянница у Петра Петровича Кожина. Как только я начинал думать о ней, мне представлялась высокая худенькая блондинка в зеленом институтском платье с белой пелеринкой. И хотя я знал, что ее звали Катерина Павловна, но мысленно называл ее Олей.
Allegro [Соловьева П. С.] Племянница /П. С. Соловьева // Новый путь. СПб, 1903. – № 1. – С. 87. Кожин встретил меня с распростертыми объятиями и прямо провел в столовую. Я был взволнован, смущен и не сразу понял, что сидевшая за самоваром особа женского пола и была племянница. «–Вот, познакомьтесь! – весело закричал старик Кожин, подталкивая меня в спину по направлению к самовару.
Незнакомая особа приподнялась со стула. Только тогда я понял, что передо мною находилась племянница и что в ней не было ничего общего с моею Олей. Во-первых, вместо институтского зеленого платья с белой пелеринкой, на ней было модное, темно-кирпичного цвета […] Во-вторых, она была, хотя высокого роста, но не худенькая, а скорее плотная. Не блондинка, а сильная брюнетка с довольно красивыми черными глазами и ровными белыми зубами. Ее лицо портил только нос, и даже не весь нос, а только кончик его, напоминавший треугольник одним углом книзу. Казалось, был нос, как нос, и вдруг кто-то взял да и приплюснул его. Кончик склонился к верхней губе и грозил, в старости, соединиться с подбородком149.
Образ загадочной светловолосой Оли будет преследовать героя на протяжении всего развития действия произведения. Всякий раз, думая о «племяннице», юноша будет представлять себе именно ту девушку, которую создало его воображение и мечтать неизменно именно о ней. «Они (туристы – О. М.) шли в горы потому, что, приехав в Швейцарию, надо осматривать красивые места, а я… я шел на любовное свидание. Этим туристам, конечно, казалось, что я был один, да при них я и шел одиноко, но только что сворачивал я с проложенной заботливыми людьми дорожки и начинал лезть кверху, через камни, траву и неизвестные цветы, обдававшие меня незнакомым ароматом, – тотчас же ее тонкая рука опиралась на мое плечо.
Это была она – девушка, которую я любил, племянница, незаметно для меня самого снова превратившуюся в тоненькую белокурую Олю. […] Мы говорили; не помню, кто именно говорил: она или я. Слова были те же, что и
Как видим, в сопоставляемых текстах немало общих элементов, однако говорить о безусловном влиянии произведений А. П. Чехова на П. С. Соловьеву (Allegro) – автора рассказа «Племянница» без анализа кульминационной сцены произведения писательницы, на основании только приведенных выше аллюзий и реминисценций к «Ионычу» и «Черному монаху» было бы невозможно.
Кульминационной является сцена запоздалого объяснения главного героя и Катерины Павловны. Непосредственно объяснение предваряет следующее описание (мы приводим его полностью): «Как раз над ее головою вырезалась, заметно колеблясь, темная большая ветка пирамидального тополя. Я уже не в первый раз обращал внимание на эту ветку.
Она отделилась от дерева и своими очертаниями была очень похожа на монаха с четками в руке. Днем сходство пропадало, потому что были видны все листья и мелкие ветки, но по вечерам, когда все сливалось, получался правильный рисунок фигуры в монашеской одежде с зернами четок, спускавшимися с протянутой руки. Каждый вечер я взглядывал на монаха и здоровался с ним, как со старым знакомым. Теперь он приходился как раз над головой племянницы и чуть заметно шевелился и кивал мне. Я сидел у стола и перелистывал толстую книжку журнала. Кругом была прозрачная вечерняя тишина и по этой тишине, со стороны деревни, ползли длинные, унылые и страстные звуки песни. Долго дрожала последняя нота и неожиданно обрывалась. Точно слово и звук, дойдя до глубины души, вдруг понимали, что им не выразить того, что там, на самом дне, и сразу умирали от ужаса»151.
Символисты и литературная репутация А. П. Чехова на рубеже XIX – XX вв
Оценка критиков поспособствовала возникновению определенного «образа Чехова» в сознании массового читателя. Последний, в свою очередь, поспешил дополнить портрет писателя соответствующими биографическими подробностями. Так, в воспоминаниях М. Горького представлении анекдотический случай, вряд ли имевший место на самом деле, но наглядно иллюстрирующий отношение к Чехову широкой публики. Описан случай, когда к Чехову пришла «какая-то полная дама, здоровая, красивая, красиво одетая, и начала говорить «под Чехова»: – скучно жить, Антон Павлович! Все так серо: люди, небо, море, даже цветы кажутся мне серыми. И нет желаний… душа в тоске… Точно какая-то болезнь… – Это – болезнь! – убежденно сказал Антон Павлович. – Это болезнь. По-латыни она называется morbus pritvorialis. Дама, к ее счастью, видимо не знала по-латыни, а может быть, скрыла, что знает246.
В целом можно говорить о том, что, как отмечает в своей работе И. Е. Гитович, Чехова и все, что с ним связано, современники – и профессиональные критики, и рядовые читатели (что, впрочем, не мешало последним восторгаться писателем) воспринимали как некую систему штампов. Чехов воспринимался как абсолютно «правильный», «нормальный» писатель, который понимает всю ничтожность современного человека, но не презирает его, а относится, напротив, с большим снисхождением. Не хирург, способный удалить нежизнеспособные элементы из жизни, из душ своих читателей, всего русского общества, но только врач-терапевт… Он любит свой сад, в его доме всегда много гостей, и всем оказывается равный почет, уделяется достаточно внимания. Вокруг всегда много людей, но он не перестает чувствовать себя одиноким среди них. Он немного сутулится при ходьбе, его не оставляет кашель – он смертельно болен и знает это (знает, но не признает). Впрочем, он мужественно держится, не унывает и т.д. Нельзя не отметить, что недуг, которым страдал Чехов, в эпоху рубежа XIX-XX веков воспринимался как болезнь избранных, как нечто возвышенное, как свидетельство тяжести того подвига, который совершает человек (особенно писатель), беря на свои плечи ответственность за все человечество.
Следует разграничивать понятия литературной репутации писателя, которая складывалась и во многом зависела от отношения профессиональных критиков, а также рядовых читателей, от образа Чехова, основанного на бытовом поведении художника и т.д.
Особую роль в формировании символистского «чеховского мифа», являющегося частью общей литературной репутации писателя сыграла «демоническая женщина» З. Н. Гиппиус.
Если о Д. С. Мережковском Чехов всегда будет отзываться доброжелательно, с симпатией и уважением, признавая, впрочем, разность мировосприятий: «…Я уважаю Д. С. и ценю его, и как человека, и как литературного деятеля, но ведь воз-то мы если повезем, то в разные стороны» [П., 11, 234]; в том, что касается отношения Чехова к супруге поэта – З. Н. Гиппиус – то оно, пожалуй, более однозначно: неприятие и ирония.
Нередки случаи, когда на страницах чеховских произведений с иронией изображаются экстравагантные, неестественные поведенческие стратегии («Темпераменты» и др.). Можно предположить, что ирония по данному поводу объясняется широким распространением «жизнетворческих» приемов, активно применяющимися представителями литературой среды. Например, в воспоминаниях В. Ф. Ходасевича описаны присущие В. Я. Брюсову чудаковатые жесты, вызывающие улыбку (фокус с рукопожатием, стремление отметить свое появление на каком-либо вечере выключением света), а также, к сожалению, фокусы отнюдь не безобидные (история Нины Петровской), к которым прибегал поэт, видя в них важную составляющую образа художника. Серебряному веку вообще, как писал Б. Пастернак, было свойственно «зрелищное понимание биографии»247.
Манера поведения, вызывающая смех в юмористических рассказах Чехова, в полной мере была свойственна З. Н. Гиппиус, которая сыграла не последнюю роль в том, что в кругах творческой элиты рубежа веков было узаконено экстравагантное поведение и тяга к театральным эффектам.
Значительная часть высказываний Чехова о Гиппиус не могла не вызывать раздражения последней. «Восторженный и чистый душою Мережковский хорошо бы сделал, если бы свой quasi-гётевский режим, супругу и «истину» променял на бутылку доброго вина, охотничье ружье и хорошенькую женщину. Сердце билось бы лучше» (письмо к Суворину 1 марта 1892 года) [П., 5, 8]. Д. С. Мережковский несколько раз «проговаривался» в своих сочинениях о том, как относился Чехов к Гиппиус: «С нами была молоденькая декадентка, в те времена явление – редкое. Чехов с любопытством приглядывался. Видя, как ухаживает за декаденткой какой-то юный поэт, Чехов заботливо отвел его в сторону.
«Поэтический венок» А. П. Чехову и одно стихотворение А. А. Блока
Чтобы обнаружить возможные следы влияния личности и творчества А. П. Чехова на художественное творчество символистов, в работе мы рассмотрели отдельно прозу, поэзию и драматургию представителей «нового искусства» и обратились в том числе к мотивному анализу, выделив несколько различных групп «чеховских мотивов»:
Набор мотивов, звучащих в унисон с философскими и социально-психологическими основами символизма: мотивы скуки, упадка, умирания, бессмысленности и бесцельности существования, предчувствия надвигающейся катастрофы и т.п., с которыми сочетается и мотив веры в далекое будущее счастье. Все эти мотивы в конце XIX века воспринимались как «чеховские»: писатель первым сумел уловить и запечатлеть в своих произведениях те идеи и настроения, которые стали отличительной особенностью литературы новой эпохи. Данную группу мотивов мы, воспользовавшись терминологией современной А. П. Чехову критики, обозначили как «чеховщина».
Образы чеховских произведений (черный монах, человек в футляре, чайка, вишневый сад и др.), приемы (знаменитый «диалог глухих», звуковые детали, ставшие «визитной карточкой» Художественного театра: стук топора, звук лопнувшей струны и пр.), хронотоп (старинная усадьба с садом, озером), отдельные выражения – как из произведений Чехова («В Москву!», «Через двести-триста лет», «многоуважаемый шкаф», «недотепа» и т.д.), так и из области биографической составляющей литературной репутации писателя – высказывания Чехова («выдавливать раба», «в человеке все должно быть прекрасно», «ружье на стене»); детали-«мифологемы»: писатель-интеллигент, доктор, поездка на Сахалин, болезнь, смерть. «Принципы художественной организации текста» (Ю. М. Лотман) – особенности поэтики произведений А. П. Чехова, встречающиеся в текстах символистов.
Выбранный подход позволил установить, что в драматургии «старших» символистов ярко представлены темы и мотивы, близкие к декадентским и в конце XIX века получившие название «чеховщина», поскольку именно в творчестве Чехова они были выражены впервые и наиболее полно. Драматургия символистов использует чеховские принципы и художественные приемы, в частности, в построении диалогов, развитии «ритма» пьесы, организации пространства и т.д. Имеют место и прямые заимствования из чеховских пьес.
Лирика – род литературы, к которому, как известно, А. П. Чехов не обращался. Тем не менее, как это ни парадоксально, особенно значительным было влияние поэтики чеховских произведений и, главным образом, самой личности писателя, на создание как современниками, так и авторами последующих лет стихотворений, посвященных Чехову или содержащих детали мифа о писателе, образы его произведений. Лирика испытала наибольшее влияние не столько непосредственно чеховских произведений, сколько литературной репутации писателя, «мифа» о нем: здесь нашли отражение детали, связанные с именем Чехова, так сказать, в «усредненном сознании»: это вновь «чеховщина», хронотоп и образы из произведений писателя, превратившиеся в его «визитные карточки». Все упомянутое встречается в произведениях «старших» символистов – Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, Ф. Сологуба и др., а также далеких от символизма многочисленных авторов стихов, составляющих «поэтический венок» А. П. Чехову. Прежде всего, на примере творчества А. А. Блока мы рассматриваем в работе проблему влияния Чехова на «младших» символистов. В данном случае роль литературной репутации Чехова в сознании поэта уже не столь велика, как у предшественников, и в стихотворениях Блока обнаруживаются «чеховские принципы художественной организации текста», творчески переосмысленные образы произведений писателя, не вошедших в структуру мифа.
В прозе обнаруживаем стремление писателей дать, в первую очередь, характеристику личности А. П. Чехова. Нами были выявлены художественные тексты, до сих пор не введенные в научный оборот, содержащие как отсылки к произведениям, творческий диалог с автором «Ионыча» и «Черного монаха» (рассказ Allegro «Племянница»), так и «портрет» А. П. Чехова (рассказ З. Н. Гиппиус «Голубое небо»). Данные тексты приводятся в Приложениях к диссертации.
Влияние А. П. Чехова на творчество символистов настолько значительно, что возможно поставить вопрос о существовании «чеховской школы» в литературе Серебряного века. Исследователями, в частности, Э. Полоцкой300, отмечено, что данное понятие может быть применимо к таким писателям, как В. Н. Ладыженский, Б. А. Лазаревский, С. А. Найденов, А. М. Федоров и др. Однако примечательнее значительное влияние А. П. Чехова на писателей
Перспективы исследования заключаются в дальнейшей работе с источниками – символистскими изданиями, являющимися библиографической редкостью и содержащими произведения, которые, по преимуществу, не републиковались и не вводились в научный оборот. Данное диссертационное исследование – первое, где смена направлений в литературе, воплотившаяся в истории взаимоотношений реалиста А. П. Чехова и писателей-символистов изучается на материале художественных произведений. Необходимы дальнейшие исследования в данном направлении с использованием выбранной методологии.
Похожие диссертации на А. П. Чехов и художественное творчество символистов
