Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Лингвистическая природа инверсии подлежащего
1. Инверсия и система языка 21
2. Инверсия подлежащего в свете теории актуального членения предложения 33
Выводы 41
ГЛАВА II. Стилистический потенциал инверсии подлежащего
1. Функционирование инверсии подлежащего в прозаическом тексте 43
2. Инверсия подлежащего в стихотворной речи 57
3. Сочетание инверсии подлежащего с другими стилистическими средствами 81
3.1. Конвергенции с инверсией в стихах 85
3.2. Конвергенции с инверсией в прозе 98
Выводы 102
ГЛАВА III. Инверсия подлежащего в индивидуальном стиле
1. Инверсия подлежащего в романах Маргерит Дюрас 104
1.1. Общая характеристика стиля М. Дюрас 104
1.2. Место инверсии в системе стилистических средств Дюрас 109
2. Инверсия подлежащего в стихотворениях Ива Бонфуа 116
2.1. Характеристика идиостиля И. Бонфуа 117
2.2. Инверсия в версификационной системе Бонфуа .122
Выводы 130
Заключение 132
Список основных источников 141
Библиографический список...
- Инверсия подлежащего в свете теории актуального членения предложения
- Инверсия подлежащего в стихотворной речи
- Конвергенции с инверсией в стихах
- Место инверсии в системе стилистических средств Дюрас
Введение к работе
Наш интерес к инверсии подлежащего во французском языке как фигуре экспрессивного синтаксиса и выбор этой темы в качестве объекта научного исследования объясняется рядом причин. С одной стороны, это связано с возросшим в последние десятилетия в стилистике интересом к проблемам экспрессивного синтаксиса. Предпринимаются попытки создания общей системы экспрессивных синтаксических средств. В связи с этим объяснимо появление многочисленных исследований, представляющих собой многоаспектный анализ изучаемого явления с точки зрения различных теорий, подходов и на материале разных языков. Действительно, для создания единой системы необходимо детальное изучение каждой составляющей. Инверсия как особая аффективная синтаксическая конструкция известна очень давно, но изучена далеко не полностью.
С другой стороны, явление инверсии подлежащего во французском языке тем более интересно для исследователя, что налицо тенденция отказа современного разговорного французского от грамматической инверсии как нормы в вопросительных предложениях и замены ее прямым порядком слов. Именно это противоречие, характерное для сегодняшнего состояния французского языка, объясняет наш выбор в качестве материала для исследования текстов различной функциональной направленности французской литературы XX века.
Однако прежде чем приступить к рассмотрению интересующего нас явления инверсии, необходимо обратиться к проблеме экспрессивности вообще как одной из языковых категорий и ее проявления на разных языковых уровнях, в частности, в области синтаксиса.
Проблема экспрессивности языковых
средств, поднятая Шарлем Балли еще в
Различные подходы начале XX века, получила развитие в
к категории целом ряде монографий и научных ис-
экспрессивности
следований общего и частного характера как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике [Акимова 1981; Арнольд 1970, 1975, 1990; Береговская 1984; Брандес 1983; Васильев 1962; Галкина-Федорук 1958; Геллер 1991; Голуб 1986; Гридин 1990; Капацинская 1987, 1992; Каражаев, Джусоева 1987; Каражаев, Кулов 1992; Кожина 1987; Кухаренко 1988; Литвин 1987; Лукьянова 1986; Лустрэ 1982; Малинович 1980; Павлова 1987; Панасюк 1973; Пекарская 1999, 2000; Сковородников 1981; Скребнев 1975; Телия 1997; Тимофеев 1984; Формановская 1978; Хазагеров 1987, 1992; Чайковский 1971; Чеботарева 1989; Шаховский 1975; Якобсон 1965; Cohen 1966; Courault 1957; Cressot 1959; Genette 1972; Guiraud 1967; Henry 1977; Marouzeau 1959; Mazaleyrat, Molinie 1989; Riffaterre 1971; Rostand 1951; Sauvageot 1957; Schlocker 1957; Todorov 1967].
Общим моментом, объединяющим большинство подходов к этому вопросу, является признание экспрессивности объективно существующей языковой категорией, характерной для всех уровней языка. Под экспрессивностью обычно понимают "совокупность се-мантико-стилистических признаков единицы языка, которые обеспечивают ее способность выступать в коммуникативном акте как средство субъективного выражения отношения говорящего к содержанию или адресату речи" [Гридин 1990, с. 591]. Наряду с экспрессивностью языковые единицы могут обладать и другими свойствами: эмоциональностью, образностью, оценочностью.
Проблема разграничения экспрессивного и эмоционального до сих пор является предметом дискуссий. Некоторые лингвисты ото-
6 ждествляют эти понятия, не разграничивают их. В других работах они трактуются как совершенно независимые различные понятия. Так, М.Н. Кожина рассматривает экспрессивность как речевое, коммуникативно-функциональное понятие, эмоциональность же изначально присуща единицам языковой системы. Автор считает целесообразным употреблять термин экспрессивность применительно к соответствующим явлениям "лингвистики речи", а эмоциональность -"лингвистики языка" [Кожина 1987, с. 14]. Эту позицию разделяет Н.М. Павлова, которая утверждает необходимость полного разграничения понятий эмоционального и экспрессивного. Такое разграничение должно проходить "по линии языка и речи" [Павлова 1987, с. 50].
А.Н. Мороховский относит эмоциональность и экспрессивность к фактам речи. Различие между эмоциональным и экспрессивным определяется, исходя из речевой интенции говорящего: эмоциональность - качество речи, обусловленное психическим состоянием говорящего, а не намерением достичь каких-либо прагматических целей. Это намерение характерно для экспрессивности [Мороховский 1991, с. 95].
Однако наибольшее распространение получило рассмотрение экспрессивного и эмоционального с позиции определенной иерархии. Тезис Е.М. Галкиной-Федорук о том, что экспрессивность возможна без эмоции [Галкина-Федорук 1958, с. 121], получил поддержку у большинства современных лингвистов, которые занимаются этой проблемой, и экспрессивность понимается как категория более высокого порядка, куда эмоциональность может входить в качестве компонента наряду с другими характеристиками.
Так, И.В. Арнольд, говоря о коннотативном значении лексических единиц, отмечает, что "наличие эмоциональной коннотации почти всегда влечет за собой экспрессивность, но обратное неверно" [Арнольд 1990, с. 113].
Т.Г. Винокур указывает на обобщающий по отношению к эмоциональности характер термина "экспрессия" [Винокур 1980, с. 57].
Н.А. Лукьянова определяет эмоциональную оценку в качестве одной из составляющих семантической основы экспрессивности наряду с образностью и интенсивностью [Лукьянова 1986, с. 80].
В словаре стилистических терминов СЕ. Никитиной и Н.В. Васильевой эмоциональность, образность и оценочность также характеризуются по отношению к экспрессивности оппозицией "частное -общее", однако в комментариях уточняется, что они "представляют собой лишь набор возможностей, а не то, что всегда присутствует в любом выражении экспрессивности" [Никитина, Васильева 1996, с. 151-152].
Категория экспрессивности рассматривается преимущественно в стилистике, где, как известно, основной оппозицией в вопросах трактовки выразительных средств современная наука признает оппозицию между нормой и отклонением от нормы [Арнольд 1990, с. 56; Балли 1961, с. 46; Винокур 1974, с. 267 - 282; Долинин 1987, с. 264 -267; Дюбуа 1986, с. 50 - 51; Золотова 1974, с. 145 - 175; Кузнец, Скребнев 1960, с. 65; Риффатер 1980, с. 85; Dubois 1994, р. 172; Ducrot, Todorov 1972, p. 349; Mounin 1968, p. 174 - 177; Riffaterre 1971, p. 149]. Правомерным представляется перенести эту оппозицию и на экспрессивность: таким образом, экспрессивное будет противопоставлено нейтральному. Дихотомия этих понятий отмечалась не раз [Никитина, Васильева 1996, с. 152].
Экспрессивная функция языка проявляется через определенную систему экспрессивных средств на всех языковых уровнях. В области фонетики - это "фонологически нерелевантные для данного языка изменения звуков" [Гридин 1990, с. 591]. Изучение экспрессивных фонетических средств базируется на принципах фоностилистики, заложенных Н.С. Трубецким в "Основах фонологии". Развивая идеи Тру-
бецкого, Пьер Гиро в качестве предмета изучения фоностилистики выделяет фоностилистические варианты и делит их, используя терминологию Балли, на варианты с собственной эмоциональной окраской: ассонанс, аллитерация, ономатопея и т.п. (сюда же можно отнести и звуковой символизм [Журавлев 1981; Sauvageot 1957, р. 189 - 197]) и варианты с социальной окраской: акцент, особенности произношения и т.п. [Guiraud 1967, р. 57].
К экспрессивным словообразовательным средствам относятся словосложение и система мейоративных и пейоративных аффиксов. Их значимость в общей системе экспрессивных средств варьируется в разных языках. Так, например, Пьер Гиро отмечает относительную бедность французского языка в плане выразительности морфологических структур, объясняя это отвращением французов к громоздким суффиксам и чересчур длинным словам [Guiraud 1967, р. 58].
На лексико-семантическом уровне сосредоточен основной фонд экспрессивных языковых средств, в который входят слова, "имеющие помимо своего предметно-логического значения оценочный компонент" [Гридин 1990, с. 591], стилистически дифференцированная лексика, фразеологизмы и тропы.
Применительно к области синтаксиса категория экспрессивности получает несколько иное выражение. Если на фонологическом, морфологическом и лексико-семантическом уровнях экспрессивные средства являются носителями четко выраженной положительной или отрицательной коннотации, то на уровне синтаксиса ярче всего проявляется "различие функционального использования экспрессивных языковых средств в многообразии видов общественно-речевой практики" [Гридин 1990, с. 591]. Кроме того, именно стилистические значения синтаксических структур имеют первостепенную важность для стилистики, так как они составляют "основу стиля" [Долинин 1987, с. 63], являются одним из важнейших источников выразительности
[Солганик 1981, с. 22]. Этой же точки зрения придерживается Пьер Гиро, назвавший структуру фразы "душой стиля" [Guiraud 1967, р. 61]. Альбер Анри, говоря об экспрессивном синтаксисе французского языка, цитирует Поля Валери, назвавшего синтаксис "свойством души", и соглашается с ним: "Великий писатель - во фразе" [Henry 1977, р. 168].
Интерес к раскрытию экспрессивного потенциала синтаксических структур в последние десятилетия значительно возрос в связи с расширением круга проблем, освещаемых лингвистикой, в частности, вопросов организации и функционирования текста как формы существования речи. Именно целостный текст представляется объектом лингвистического и стилистического исследования в целом ряде работ [Арнольд 1975, 1990; Бухбиндер, Розанов 1975; Гальперин 1981; Долинин 1985; Кононенко 1972; Кухаренко 1988; Леонтьев 1979; Лотман 1970, 1996; Лустрэ 1982; Малинович 1980; Николаева 1978; Попова 1992; Сильман 1974; Тураева 1986; Хазагеров 1992; Хованская 1988; Шаховский и др. 1998].
Несмотря на различия в подходах к освещению проблем экспрессивного синтаксиса, и отечественные, и зарубежные исследователи сходятся в одном: особенность экспрессивных синтаксических конструкций заключается в том, что, по выражению Г.Н. Акимовой, "большинство из них выходит за рамки предложения в его традиционном понимании и фактически осознается на уровне текста" [Акимова 1981, с. 115]. В свою очередь, экспрессивность текста есть величина, являющаяся результатом сложной комбинации различных составляющих текста, в том числе и синтаксических конструкций [Малинович 1980, с. 6]. Следовательно, экспрессивность присуща таким явлениям, участвующим в создании и функционировании текста, как членение текста, его ритмическая организация, объем конституентов текста - фраз и сверхфразовых единств, пунктуация и графическая орга-
низания текста. Все эти явления анализируются в ряде исследований как признаки, обеспечивающие не только целостность и связность текста, но и его экспрессивность.
Так, например, ритм как языковая универсалия рассматривается в тексте в качестве средства, конституирующего, организующего речь (текст). Ритм стихотворной речи принципиально отличается от ритма прозы [Винофадов 1963, с. 134], ритм текста научного характера от ритма художественного текста. Признанным является тот факт, что ритм поэзии связан с метрикой, а ритм прозы реализуется за счет повторов образов, лексики, за счет параллельных конструкций, однородных членов и т.д. [Александрова 1984, с. 76-83; Арнольд 1990, с. 222 - 225; Гучинская 1975; Cressot 1959, р. 217-219; Marouzeau 1959, р. 189 - 193]. И.В. Арнольд, развивая идеи X. Гросса, отмечает, что ритмическая организация текста стилистически релевантна как в поэзии, так и в прозе [Арнольд 1990, с. 223]. Этой же точки зрения придерживается и О.В. Александрова, признавая ритм компонентом стиля и индивидуально-творческого метода писателя [Александрова 1984, с. 80]. В.Е. Холщевников рассматривает перебои ритма как яркое выразительное средство, являющееся по сути эффектом обманутого ожидания [Холшевников 1991, с. 209 - 224].
Явление ритма напрямую связано с объемом (длиной) конститу-ентов текста: синтагм, фраз, сверхфразовых единств; здесь тоже проявляется экспрессивная функция языка [Александрова 1984, с. 80 - 82; Cressot 1959, р. 207 - 208; Marouzeau 1959, р. 189 - 193].
Экспрессивность пунктуации реализуется в тексте за счет использования авторами знаков препинания в качестве эффективного средства выражения смысловых и экспрессивных отношений; пунк-туационно выделяются элементы текста, несущие эмоционально-экспрессивную окраску (эмоциональные паузы, ирония) [Александро-
11 ва 1984, с. 83; Арнольд 1990, с. 227; Береговская 1988; Веденина 1975; Рождественский 1997, с. 240].
В синтаксисе стилистический эффект реализуется, как известно, на базе синтаксической синонимии, которая выражается в передаче "приблизительно одинаковой предметно-логической информации разными синтаксическими конструкциями с разной функционально-стилистической и экспрессивной окраской и коннотациями" [Арнольд 1990, с. 160]. Р.Г. Пиотровский в "Очерках по стилистике французского языка" отмечает большие стилистические возможности синтаксиса, объясняя это существованием синтаксических категорий обычно "в форме нескольких стилистем-синонимов, каждый из которых имеет свои дополнительные стилистические и экспрессивно-смысловые оттенки" [Пиотровский 1960, с. 168].
Таким образом, предметом изучения экспрессивного синтаксиса является весь спектр синтаксических структур, которые способны привносить в сообщение дополнительную аффективность, которые используются как "выразительные средства, придающие высказыванию дополнительные смысловые оттенки" [Кузнец, Скребнев 1960, с. 65], которые имеют "кроме латентно существующих в них коннота-тивных значений дополнительные характеристики, способствующие осуществлению прагматико-художественных интенций автора" [Чайковский 1971, с. 194]. Многочисленные исследования последних десятилетий, проведенные на материале различных синтаксических конструкций, демонстрируют актуальность этой области стилистики [Бо-женкова 1998; Васильева 1990; Власова 2002; Гарузова 1977; Геллер 1991; Егорова 1983; Иванчикова 1979, 1992; Калуга 1983; Кварцхава 1978; Новикова 1992; Пугачева 1999; Пуленко 1988; Чеботарева 1989; Червакова 1977; Шоблинская 1986].
По традиции, берущей начало в античной риторике, экспрессивно отмеченные
Инверсия
в системе синтаксические конструкции относят к
риторических фигур риторическим фигурам. Привлечением
внимания к категории экспрессивности в синтаксисе лингвистика XX века обязана Шарлю Балли, отнесшему аффективность к чертам, характерным не только для прямых, но и для косвенных (синтаксических) выразительных средств [Балли 1961, с. 298].
Переиздание классических трудов по риторике Цицерона [Цицерон 1972], Дюмарсе [Dumarsais 1988], Фонтанье [Fontanier 1977], а также исследования П. Бакри [Васгу 1992], П. Гиро [Guiraud 1967], Ж. Женетта [Genette 1972], А. Сюами [Suhamy 1981], Ц. Тодорова [Todorov 1967], Р. Якобсона [Якобсон 1965] свидетельствуют о возрождении интереса к риторике вообще и к фигурам в частности, что особенно показательно на фоне целого ряда появившихся в последние десятилетия работ, в которых выразительные средства синтаксиса (в традиционном обозначении - фигуры) анализируются с точки зрения современных лингвистических теорий [Александрова 1984; Арнольд 1990; Береговская 1984; Дюбуа 1986; Корольков 1974; Мороховский и др. 1991; Пекарская 1999, 2000; Сковородников 1981; Скребнев 1975, 1987, 1997; Mazaleyrat, Molinie 1989].
Среди многочисленных дефиниций фигуры как явления речи [Ахманова 1966, с. 492; Горнфельд 1911, с. 335; Топоров 1990, с. 542; Ducrot, Todorov 1972, p. 349; Fontanier 1977, p. 64] одним из наиболее удачных нам представляется определение фигуры в "Экспериментальном системном толковом словаре стилистических терминов" СЕ. Никитиной и Н.В. Васильевой: "Фигура, -ы (figure). Обороты речи, отклоняющиеся от нейтрального словоупотребления и направленные на усиление выразительности высказывания" [Никити-
на, Васильева 1996, с. 141]. Действительно, фигуры экспрессивны, так как они представляют собой отклонения от нормы, от нейтрального [Безменова 1991, с. 36]. Ведь, как известно, экспрессивность и нейтральность - понятия дихотомичные: "все, что не нейтрально, экспрессивно" [Никитина, Васильева 1996, с. 152].
М.Л. Гаспаров, характеризуя античную риторику как систему, приводит классификацию Г. Лаусберга, выделявшую фигуры мысли (средства выделения излагаемой мысли) и фигуры слова (средства привлечения внимания к данному месту в речи). Среди фигур мысли выделялись фигуры: 1) уточняющие позицию оратора, 2) уточняющие смысл предмета, 3) уточняющие отношение к предмету, 4) уточняющие контакт со слушателями. К фигурам слова относились: фигуры прибавления (повтор, полиптот, полисиндетон), фигуры убавления (эллипсис, зевгма, асиндетон), фигуры перемещения или расположения (анастрофа, гипербатон, гомеотелевтон) и фигуры переосмысления (тропы) [Гаспаров 1991, с. 40 - 45].
В традиционной французской риторической системе, повторяющей александрийскую риторику, все фигуры (включая тропы) де- -лятся на фигуры мысли и фигуры слова. К первой группе относятся фигуры доказательства (сравнение...), страсти (восклицание...) и украшения (эвфемизм, гипербола...). Ко второй - фигуры выражения или собственно словесные (ономатопея...), грамматические фигуры (инверсия, анаколуф...) и тропы. По мнению А. Горнфельда, подобная система, "разделяющая слитное и объединяющая несовместимое", научного значения не имеет [Горнфельд 1911, с. 337]. Более удачной он признает немецкую традиционную классификацию, четче разграничившую фигуры и тропы. Собственно фигуры делятся на регулирующие движение изложения посредством расположения слов (полисиндетон, инверсия...) и останавливающие внимание на отдельной мысли (антитеза, умолчание...).
В основу современных классификаций положены различные принципы. Классификация льежской группы, предложенная в "Общей риторике", построена с учетом операций, формирующих риторические отклонения - метаболы. Все метаболы (среди них выделяются метаплазмы - фигуры, изменяющие звуковой или графический облик слова, метатаксы - синтаксические фигуры, видоизменяющие структуру предложения, метасемемы - семантические отклонения (тропы) и металогизмы - фигуры, изменяющие логическую значимость фразы) образуются в результате одной из четырех операций: сокращения, добавления, сокращения с добавлением или перестановки [Дюбуа 1986].
Ж. Мазалейра и Ж. Молинье делят фигуры на микроструктуры (традиционные фигуры способа выражения и построения) и макроструктуры (традиционные фигуры мысли). Микроструктуры могут быть вычленены из отрезка речи, исчезают или видоизменяются при изменении составляющих их элементов, определимы с первого предъявления, могут быть интерпретированы в рамках узкого контекста. Макроструктуры не могут быть вычленены из отрезка речи, не исчезают при изменении составляющих их элементов, не всегда определимы в результате первого предъявления и могут быть интерпретированы лишь в рамках широкого контекста. Макроструктуры могут включать в себя микроструктуры, но не могут быть сведены к их сумме [Mazaleyrat, Molinie 1989].
Система синтаксических фигур Э.М. Береговской выстроена по принципу симметрии / асимметрии и наглядно подтверждает выдвигаемый тезис о симметрии как факторе, организующем материю языка. Среди элементов экспрессивного синтаксиса выделяются: симметричные фигуры, придающие высказыванию дополнительное равновесие (синтаксический параллелизм, хиазм, антитеза, большинство видов повтора, асиндетон, полисиндетон), асимметричные фигуры, разрушающие нормативную структуру фразы и тем самым повышающие
ее экспрессивность (инверсия, эллипсис, умолчание, парцелляция, сегментация, риторический вопрос) и симметрично-асимметричные фигуры, реализующие принцип симметрии / асимметрии одновременно (деривационный повтор, полиптот, антанаклаза, гомеотелевт, градация, зевгма) [Береговская 1984, 2000].
В основу классификации фигур В.И. Королькова положен горизонтально-вертикальный способ систематизации. По горизонтали все фигуры делятся на три типа: фигуры протяженности, фигуры связности и фигуры значимости. Каждый тип разделен на два вида: первый тип - на фигуры убавления (асиндетон, эллипсис.) и добавления (полисиндетон...), второй тип - на фигуры разъединения (парантеза, гипаллага...) и объединения (зевгма, гомеотелевт...), третий тип - на фигуры уравнивания (отсутствие инверсии, парцелляции, антитезы...) и выделения (инверсия, парцелляция, антитеза...). Все фигуры первого вида автор условно называет фигурами уменьшения или "минус-фигурами", составляющими немаркированный член оппозиции, а фигуры второго вида - фигурами увеличения или "плюс-фигурами", образующими маркированный член оппозиции [Корольков 1974]. Это своего рода вертикальное деление рассматриваемых явлений.
В "Стилистике английского языка" А.Н. Мороховского и др. четко разграничиваются понятия "выразительное средство" (маркированный член стилистической оппозиции элементов языка данного уровня) и "стилистический прием" (способ комбинации речевых единиц данного уровня в пределах единиц более высокого уровня). В синтаксисе выделяются 3 группы выразительных средств: 1) выразительные средства, основанные на редукции исходной модели (эллипсис, умолчание, бессоюзие), 2) основанные на экспансии исходной модели (повтор, перечисление, тавтология, полисиндетон), 3) основанные на изменении порядка следования компонентов исходной модели (инверсия, дистантность, обособление). К стилистическим прие-
16 мам на синтаксическом уровне относятся: 1) стилистические приемы, основанные на формальных и смысловых взаимодействиях нескольких синтаксических конструкций или моделей предложений в определенном контексте (параллелизм, хиазм, анафора, эпифора), 2) основанные на транспозиции значения синтаксической структуры или моделей предложения в определенном контексте (риторический вопрос), 3) основанные на транспозиции значения способов связи между компонентами предложений или предложениями (парцелляция, сочинение вместо подчинения) [Мороховский 1991, с. 137-139].
По классификации Ю.М. Скребнева фигуры в зависимости от характера своей структуры могут относиться либо к сфере парадигматического и синтагматического синтаксиса (если структура имеет чисто синтаксический характер: синтаксический параллелизм, инверсия...), либо к сфере синтагматической семасиологии (если в структуре отражается семантическое значение входящих в состав фигуры лексических единиц). Синтагматическая семасиология занимается фигурами совмещения, среди которых в зависимости от характера соотношения значений выделяются фигуры тождества (синонимические вариации...), фигуры неравенства (градация...) и фигуры противоположности (оксюморон...). Фигуры замещения (тропы) относятся к области парадигматической семасиологии [Скребнев 1975].
А.П. Сковородников представляет общую систему экспрессивных синтаксических конструкций современного русского литературного языка в виде поля, выстроенного по принципу градационного ряда между двумя осями: экономии и избыточности, моделирующими основные факторы организации языковых явлений. В частности, рассматривается группа фигур, входящих в состав "градационной парадигмы модификатов" (термин А.П. Сковородникова): усечение, эллипсис, антиэллипсис, позиционно-лексическии повтор, парцелляция [Сковородников 1981].
Т.Г. Хазагеров и Л.С. Ширина делят все фигуры, исходя из принципа сопоставления, на дискретные и недискретные. К дискретным авторы этой классификации относят звукоподражательные фигуры (аллитерация, ассонанс), паронимические (каламбур и различные инструментовки) и графические фигуры (палиндром, логогриф). Недискретные фигуры делятся на тропеические и нетропеические (или диаграмматические). К первым относятся тропы, фигурные амплификации (антитеза, сравнение...) и грамматические тропы (риторический вопрос...). К последним - фигуры прибавления (анафора, эпифора, полисиндетон...), фигуры убавления (эллипсис, асиндетон...), фигуры размещения (парцелляция, тмезис.) и фигуры перестановки (инверсия, гистерология...) [Хазагеров, Ширина 1999].
Инверсия как нарушение обычного порядка слов, влекущее за собой повышение экспрессивности речи, обратила на себя внимание еще представителей эллинистическо-римской риторической системы. Если исократовцы предостерегали от инверсии, требуя упорядоченного построения фразы и логической последовательности слов, обусловленной строгими правилами, то уже в более поздних трудах соединенное с изяществом нарушение обычного порядка слов причисляется к достоинствам речи, так как, например, по Квинтилиану это отвечает требованиям поиска симметрии и красоты [Античные теории языка и стиля 1996, с. 239-240].
Способ образования (перестановка) роднит инверсию с другими риторическими фигурами. Кроме инверсии в результате перестановки образуются анастрофа, гипербатон, анадиплозис, гистерология. Между этими фигурами наблюдаются достаточно сложные иерархические отношения, во всяком случае, единой точки зрения на них нет.
В словаре риторических приемов Т.Г. Хазагерова и Л.С. Шириной анастрофа определяется как самое общее название различных типов и видов фигур, основанных на обратной перестановке (метатеза,
палиндром, гипербатон, инверсия, простой хиазм, антиметабола, гис-терология). Гипербатон, в свою очередь, служит более узким термином для обозначения недискретных фигур, связанных с обратной перестановкой (простой хиазм, антиметабола, инверсия, гистерология, анадиплозис). Под анадиплозисом понимается стык, контактный и цепной повтор, под гистерологией - нарушение временной последовательности (...Умрем /Ив гущу сражения ринемся) [Хазагеров, Ширина 1999, с. 199, 200, 218,228].
СЕ. Никитина и Н.В. Васильева рассматривают анастрофу и гипербатон в качестве видов инверсии: анастрофа - перестановка смежных слов (muros intra вместо intra muros), гипербатон, или дистантная инверсия, - разъединение смежных слов (На море синее вечерний пал туман) [Никитина, Васильева 1996, с. 81].
В "Словаре лингвистических терминов" Ж. Марузо инверсия рассматривается как наиболее общий термин, посредством которого объясняется понятие анастрофы (перестановка в обратном порядке членов той или иной группы) и гипербатона (перестановка слова, приводящая либо к инверсии типа, именуемого анастрофой, либо к разделению двух членов предложения, обычно связанных друг с другом) [Марузо 1960, с. 29, 69, 121].
А. Сюами называет анастрофу типом гипербатона, гистероло-гию - стилистической инверсией, нарушающей хронологический порядок событий. К списку родственных инверсии фигур Сюами добавляет пролепс, своего рода инверсию с антиципацией (une forme d'inversion par anticipation), менее очевидную, чем гистерология, так как контекст важен здесь не менее, чем форма (Le monstre surgit devant les voyageurs terrifies) [Suhamy 1981, p. 83 - 86].
Современные дефиниции инверсии разграничивают, как правило, термины "грамматическая инверсия" (синтаксическое средство, исторически закрепленное, например, в языках с аналитическим стро-
ем, результатом которого является изменение грамматического значения всей синтаксической конструкции) и "стилистическая инверсия" (нарушение обычного порядка следования членов предложения без изменения синтаксических связей, в результате чего "какой-нибудь элемент оказывается выделенным и получает специальные коннотации эмоциональности или экспрессивности" [Арнольд 1990, с. 162], "оказывается стилистически маркированным" [Никитина, Васильева 1996, с. 79]). В системе экспрессивных средств синтаксиса инверсия определяется как фигура, образованная посредством операции перестановки [Дюбуа 1986, с. 160; Никитина, Васильева 1996, с. 80; Хаза-геров, Ширина 1999, с. 230; Fontanier 1977, р. 284], и выполняющая экспрессивную, эмфатическую или ритмико-мелодическую функцию [Никитина, Васильева 1996, с. 80].
***
Целью нашего исследования является всестороннее детальное изучение стилистической инверсии подлежащего во французском языке, ее функционирования как синтаксической фигуры, реализующей экспрессивную функцию языка.
В задачи исследования входит:
анализ существующих данных о природе инверсии подлежащего как реалии современного французского языка;
анализ инверсии с точки зрения соотношения ее коммуникативной и экспрессивной функций;
определение стилистического потенциала инверсии подлежащего как синтаксической фигуры;
выявление особенностей функционирования инверсии подлежащего в индивидуальных стилях современных французских писателей и поэтов.
Материалом исследования послужили произведения французской литературы XX века различной функциональной направленности: художественные прозаические и стихотворные тексты, научные монографии, учебные пособия, газетные статьи.
Корпус примеров составил 1230 случаев инверсии подлежащего.
В ходе анализа использованы следующие методы: наблюдение, сопоставление, комментирование, описание языковых и речевых фактов. Для обработки материала на определенных этапах используется метод симптоматической статистики.
Инверсия подлежащего в свете теории актуального членения предложения
Проблема категории информативности неоднократно поднималась в лингвистической литературе, начиная с трудов А. Вейля и Ш. Балли, заложивших основы анализа французского предложения с точки зрения содержащейся в нем информации. Эти взгляды развил в своей "Теории коммуникации" Роман Якобсон, определивший коммуникативную функцию языка как одну из базовых. Правомерно соотносить интересующее нас явление инверсии подлежащего с коммуникативной функцией, так как в содержании любого высказывания отражается "коммуникативное намерение" адресанта - желание говорящего сообщить слушающему (адресату) определенную информацию. Якобсон определяет коммуникативную (референтивную) функцию языка как установку на референт, ориентацию на контекст [Якобсон 1975]. Таким образом, понимание информации, содержащейся в высказывании, возможно при наличии ситуации, контекста.
Категория информации исследуется и с точки зрения ее прагматического назначения. И.Р. Гальперин, например, рассматривает информацию как основную категорию текста и выделяет содержательно-фактуальную информацию, всегда эксплицитную, содержательно-концептуальную информацию, определяемую замыслом автора и его содержательной интерпретацией, и содержательно-подтекстовую (скрытую) информацию, извлекаемую из содержательно-фактуальной [Гальперин 1981, с. 27 - 28].
На уровне предложения проблема информации получила выражение прежде всего в теории актуального членения предложения, разработанной членами Пражского лингвистического кружка [Мате-зиус 1967; Фирбас 1972] и представителями отечественной лингвистики [Аполлонская 1976, 1977; Золотова 1973; Ковтунова 1976; Кормилицин 2000; Крушельницкая 1956; Лаптева 1963, 1972; Николаева 1972; Панова 1977; Пуленко 1988; Серова 1985; Сильман 1974; Слюсарева 1986; Шанцев 1977; Шевякова 1982, 1990].
Теория актуального членения базируется на факте бинарности информативной структуры предложения, состоящей из темы (известного) и ремы (того, что говорится о теме). Однако в последнее время положение Вилема Матезиуса об обязательной известности темы опровергается. Так, В.Е. Шевякова отмечает, что фактор новизны не является релевантным при определении в предложении темы и ремы, так как темой может быть и неупомянутое ранее, а ремой - уже упоминавшееся. Информация заключается не в теме или реме, а в их динамическом сочетании, где ведущая роль принадлежит реме, всегда выраженной эксплицитно, тогда как тема может быть и имплицитной [Шевякова 1982, с. 11 - 12; 1990, с. 23]. Этой же точки зрения придерживается В.Я. Плоткин, который считает экспликацию темы необязательной, если она задана контекстом или ситуацией [Плоткин 1986, с. 36].
Традиционно выделяют просодические (интонация), синтаксические (порядок слов) и лексические (артикль, детерминативы, выделительные частицы) средства выражения актуального членения. Исходя из принадлежности феномена актуального членения к речи [Ков-тунова 1976, с. 128; Лаптева 1972, с. 38; Реферовская 1983, с. 187; Шевякова 1990, с. 23], является неоспоримым тот факт, что именно интонация служит основным средством выделения компонентов коммуникативной структуры в звучащей речи, хотя особенности французского синтаксиса в значительной мере ограничивают интонационное выделение ремы.
В письменной речи (тексте) основная выделительная роль принадлежит лексическим средствам и порядку слов. Для нашего исследования представляет интерес функционирование порядка слов (в частности, инверсии подлежащего) как средства коммуникативной организации предложения наряду с проявлениями экспрессивной функции инверсии.
Инверсия подлежащего в стихотворной речи
Функционирование синтаксических конструкций в поэзии изучалось такими известными теоретиками стиха, как В.М. Жирмунский, Ю.М. Лотман, Б.В. Томашевский, Б.М. Эйхенбаум и др. [Жирмунский 1977; Лотман 1996; Томашевский 1999; Эйхенбаум 1969]. В.М. Жирмунский отмечал, что "внешнее построение стихотворения как целого определяется художественным упорядочением синтаксических элементов на фоне метрического членения на строфы. ... Не всегда оно (синтаксическое членение - А.Т.) построено и на точной симметрии: возможны и здесь перестановки (инверсии), переносы за пределы метрической единицы, которые ощущаются нами как своеобразное изменение художественной композиции, как прием нарушения художественной композиции простой математической повторносте" [Жирмунский 1977, с. 80]. Ю.М. Лотман, развивая идеи Романа Якобсона о художественности грамматических значений, об их функционировании в качестве художественных приемов, говорит о самостоятельном содержании грамматических элементов в поэтическом тексте в отличие от фонологических, значимость которых зависит от лексических единиц. По мнению Ю.М. Лотмана, именно на грамматических элементах, выражающих в поэзии реляционные, субъектно-объектные отношения, в первую очередь строится модель поэтического видения мира. "Ясно, сколь ошибочно сводить специфику поэзии к "образности", отбрасывая то, из чего поэт конструирует свою модель мира" [Лотман 1996, с. 82].
В этой части нашей работы мы обратимся к функционированию инверсии подлежащего в современном французском стихотворном тексте. Материалом исследования послужили сборники стихотворений французских поэтов XX века Ива Бонфуа, Алена Боске, Луизы де Вильморен, Жана Жубера, Жан-Пьера Лемэра, Жака Реда, Клода Руа, Жана Тардье, Поля Элюара, антология поэзии XX века Жака Шарпан-тро. Для анализа привлекались также примеры из других поэтических сборников. Общее количество инверсий в стихотворных текстах составило 600 случаев.
Признанным является тот факт, что инверсия в большей степени характерна именно для стихотворной речи. Основная функция инверсий (и не только инверсий подлежащего) в стихах хорошо известна: благодаря инверсиям в стихе сохраняется стиховой ритм и стиховая интонация и не происходит перехода к прозаической интонации. И.И. Ковтунова, описывая порядок слов в современном русском языке, указывает на то, что инверсии "в стихотворной речи способствуют динамической изоляции слов (а тем самым и их смысловой обособленности) и делают более отчетливым стиховой ритм" [Ковтунова 1976, с. 205 - 206]. Мы согласны с И.И. Ковтуновой в том, что инверсии присущи стихотворной речи по самой ее природе и являются таким же характерным для стихов элементом, как и стиховой ритм, однако вывод о том, что "присутствие инверсий ... еще ничего не говорит об индивидуальном своеобразии стихотворного произведения" [Ковтунова 1976, с. 206], представляется нам слишком категоричным.
Инверсия подлежащего во французских стихотворных текстах выполняет несколько функций: - структурно-грамматическая функция инверсии реализуется в синтаксическом членении предложения; - ритмико-мелодическая функция инверсии проявляется в сохранении ритма и рифмы; - эмфатическая функция инверсии заключается в вынесении в сильную позицию (в конец стиха, перед цезурой и т.д.) наиболее важных для поэта слов. Как правило, эмфатическая функция инверсии в стихотворном тексте взаимодействует с экспрессивной функцией, при этом инверсия становится средством выделения самых значимых слов, групп слов, более крупных отрезков текста, а также образов; - экспрессивная функция инверсии подлежащего реализуется: 1) в блоках выдвижения (по Риффатеру), 2) в нарушении "нормального" построения стихотворения при наложении инверсии на стиховой перенос (анжамбман), который является результатом несовпадения метрического и синтаксического членения стиха; - архитектоническая функция инверсии заключается в том, что она может выполнять роль текстоорганизующего элемента.
Как правило, перечисленные нами функции сочетаются, дополняют друг друга, и подчас бывает сложно определить, какая из них первична, является ведущей в том или ином случае. Наиболее часто в стихах кроме структурно-грамматической функции проявляются рит-мико-мелодическая и эмфатическая функции инверсии. Они реализуются либо поодиночке, либо вместе, либо в сочетании с экспрессивной и архитектонической функциями. Для стилистического анализа интересны экспрессивная, архитектоническая и эмфатическая функции, ритмико-мелодическая же функция присуща инверсии по самой природе стихотворной речи.
Конвергенции с инверсией в стихах
На наш взгляд, наибольшей экспрессивности инверсия достигает в конвергенции с другими синтаксическими фигурами. Тот факт, что экспрессивность инверсии может меняться в зависимости от окружения, говорит о необходимости создания механизма определения уровня экспрессивности инверсии.
Поскольку в состав стилистических конвергенции входят самые разнообразные элементы, возникает потребность оценить значимость каждой составляющей сложной, подчас многоуровневой системы, которую представляет собой каждая конкретная конвергенция. Нам представляется целесообразным рассматривать любую конвергенцию как структурное целое, состоящее из ядра (более значимых для данной конвергенции элементов) и периферии (менее значимых). Эта оппозиция применяется исследователями по отношению к различным явлениям и аспектам языка. Так, В.Г. Гак говорит о необходимости различения на каждом участке языка ядерных и периферийных элементов [Гак 1986 а, с. 24].
Менее значимые для данной конвергенции элементы - не значит ненужные, ведь мы говорим о художественном тексте, где каждый элемент ведет свою стилистическую партию, обогащая весь аккорд. Мы предлагаем оценивать не уровень мастерства автора, не качественный состав конвергенции, а степень выразительности ее составных частей, которые находятся в иерархических отношениях. Этот анализ может, по-видимому, включать два этапа: определение функции конкретной конвергенции в тексте и оценку необходимости присутствия того или иного звена конвергенции для выполнения этой функции.
Рассматривая стилистические конвергенции с инверсией подлежащего в стихотворной речи, мы пришли к выводу, что инверсия может входить и в ядро, и в периферию.
Например, если одна и та же инверсия (инверсии) входит в состав и конвергенции и сцепления (где выполняет архитектоническую функцию), то ее (их) можно отнести к ядру. Такие примеры характерны для Рэмона Кено, Алена Боске: s ecartent les trottoirs s allongent les collines comme des mammiferes apres la digestion des langages trop gras se fendent mille portes s ebattent mille fleurs qui volaient tant de levres a nos fleurs prient prient les choses pour que les autres choses s abstiennent de prier (Alain Bosquet, pour epouser la voyelle...) Ален Боске создает образ хаотичного мира не только за счет лексико-семантического наполнения, но и за счет синтаксической организации текста: с одной стороны она упорядочена благодаря синтаксическому параллелизму, с другой - неоднократно нарушена инверсиями.
Это стихотворение можно охарактеризовать как организованное и по принципу конвергенции и по принципу сцепления одновременно. Оно построено при помощи параллелизма синтаксических конструкций с абсолютной инверсией. Последняя инверсия осложнена повтором сказуемого и тем самым делает последние три стиха самыми важными в смысловом отношении.
Клод Руа в одном четверостишии создает картину внутреннего мира лирического героя, добиваясь этого за счет использования двух параллельных инвертированных предложений, содержащих антитезы s en monte I descend и douleur I bonheur. Подлежащие попадают в сильную позицию конца стиха, эта выделенность неслучайна. Она обусловлена не только ритмом, но и необходимостью показать, что именно эти два состояния владеют лирическим героем. Надвигающаяся боль и уходящее счастье - не просто абстрактные понятия, они персонифицируются, и это уже два человека, с каждым из которых тесно связана жизнь героя. Двухуровневая конвергенция объединяет метафору, олицетворение, антитезу, инверсию и синтаксический параллелизм, причем, на наш взгляд, ядро конвергенции образуют синтаксические фигуры и антитеза: II у a au creux de топ соеиг deux grands escaliers de cristal Par l un s en monte ma douleur par Г autre descend топ bonheur ... (Claude Roy. Coplas)
Фредерик Кизель в качестве однородных сказуемых использует антонимичные глаголы mourir и naitre. Антитеза и инверсия объединяются в конвергенцию, выделяя противоположные понятия "смерть" и "рождение".
Место инверсии в системе стилистических средств Дюрас
Говоря о месте инверсии в системе стилистических средств Дюрас, необходимо заметить, что инверсия наиболее заметна как фигура в сочетании с другими экспрессивными средствами: в конвергенциях и сцеплениях. Анализируя функционирование инверсии подлежащего в романах Дюрас, мы приходим к выводу, что инверсия выполняет в них все те же функции, что мы выделили для современной прозы в целом: структурно-грамматическую, коммуникативную, эмфатическую, ритмическую и стилистическую. Наибольший интерес для нас представляет рассмотрение стилистической функции инверсии подлежащего, которая реализуется в более частных (см. главу II, 1).
Экспрессивная функция реализуется, прежде всего, в конвергенциях. Чаще инверсия конвергирует с синтаксическим параллелизмом, хиазмом и различными видами повтора. Приведем пример из романа "Le vice-consul": Non, поп, je n oublie pas, ie suis ici ou sont mes mains. (Le vice-consul) Синтаксический хиазм, в образовании которого участвует инверсия, подчеркивает отчаяние героини, беременной девушки, которая, сама еще почти ребенок, скитается где придется из-за жестокости своей матери, прогнавшей ее из дома, чтобы избавиться от лишнего рта. Девушка, обезумевшая от голода, заставляет себя не думать о манящей грязно-желтой воде реки, в которой ее воспаленное сознание видит спасение от страданий. В этом примере экспрессивная функция инверсии сочетается с прнемообразующей функцией.
В следующем примере инверсия сочетается с корневым повтором: II lui aurait suffi peut-etre de desheriter M. Jo; et M. Jo echap-pait a cette heredite trop lourde qu etait pour lui I heritage. (Un barrage contre le Pacifique) За счет инверсии в сильную позицию конца предложения попадает слово 1 heritage, оно выделяется и за счет деривационного повтора desheriter - heredite - Г heritage. Все это позволяет читателю почувствовать всю тяжесть этого слова и понятия, которую они имеют для господина Жо, влюбленного в Сюзанну, героиню романа "Un barrage contre le Pacifique". Наследство мешает ему обрести счастье и любовь, к нему относятся лишь как к денежному мешку.
С помощью инверсии происходит эмоциональное выделение разных членов предложения (эмоционально-выделительная функция как частная от экспрессивной).
Tout autour d eux, attables ou en train de danser, se trouvaient tous les grands vampires de la colonie, du riz, du caoutchouc, de la banque, de l usure. (Un barrage contre le Pacifique) В этом предложении выделенной оказывается группа подлежащего tous les grands vampires de la colonie, du riz, du caoutchouc, de la banque, de l usure. Мы чувствуем в слове vampires отношение Сюзанны, Жо-зефа и их матери к богачам, окружающим их; именно в сильных мира сего, вампирах, пьющих кровь бедняков, видят они причину своих несчастий.
В следующем примере эмоционально-выделительная функция реализуется в конвергенции, которую образуют инверсия, нисходящая градация и асиндетон:
On se demande d ou sortent ces gens, ces vetements parfaits apres six ans d occupation, ces chaussures de cuir, ces mains, ce ton altier, cinglant, toujours meprisant que ce soit dans la fureur, la con-descendance, l amabilite. (La douleur) Героиня автобиографического романа "La douleur" полна презрения к тем жителям Парижа, которые в период оккупации жили так, как будто не было вокруг ни горя, ни страданий.
Использование инверсии в несобственно-прямой речи (довольно частотный прием у Дюрас) реализует, в том числе, и функционально-стилевую функцию инверсии, то есть позволяет отнести конкретные примеры к художественной речи.
Во второй главе мы показали, что инверсия в сочетании с повтором и синтаксическим параллелизмом может создавать ритм текста или какой-либо его части (лейтмотнвная функция) и его целостность (архитектоническая функция). У Дюрас эти функции инверсии чаще реализуются в одном предложении, как в следующем примере с однородными придаточными:
C etait plutot celle sur laquelle etait enfin parti Joseph apres des annees d impatience, celle sur laquelle aussi etait apparue la Leon Bollee de M. Jo aux yeux eblouis de la mere, celle sur laquelle s etait amene Jean Agosti pour lui dire qu il viendrait la chercher - dans quelques jours. (Un barrage contre le Pacifique) Речь в этом сложном предложении, вынесенном в отдельный абзац, идет о дороге, ведущей от дома Сюзанны, Жозефа и их матери в город. Эта дорога становится для всех троих и особенно для Сюзанны единственной связью с внешним миром, единственным местом, с которым девушка связывает надежду на перемены в своей монотонной и безрадостной жизни. Она проводит целые дни на дороге в ожидании того, что когда-нибудь одна из редких машин, проносящихся мимо, остановится, и ее владелец, какой-нибудь охотник, увезет Сюзанну далеко-далеко от дома.
