Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Эрнст Юнгер: становление мыслителя .
1. Биография и контекст эпохи. Жизненный опыт 17
2. Обретение интеллектуального опыта. Влияние и традиция 36
Глава II. Концептуальная структура философии культуры Э. Юнгера .
1. Видение общества: «Тотальная мобилизация» 64
2. Видение истории: культурные эпохи, как гештальты 78
Глава III. Э. Юнгер: консервативный проект общества XX века .
1. Феномен «консервативной революции». Ее романтическая парадигма 99
2. Судьба либерализма в аспекте консервативного проекта 125
Заключение 152
Список литературы
- Биография и контекст эпохи. Жизненный опыт
- Обретение интеллектуального опыта. Влияние и традиция
- Видение общества: «Тотальная мобилизация»
- Феномен «консервативной революции». Ее романтическая парадигма
Введение к работе
Актуальность темы исследования
XX век как целостная историческая эпоха окончательно оформился в виде самостоятельной научной проблемы. Ее решение имеет не отвлеченно-теоретический интерес, а насущно-практическое значение. Последнее определяется не только тем, что еще ощущается событийная связь завершившегося века с вновь возникающей социокультурной реальностью нового периода, не только тем, что выработанные в прошлом веке культурные формы и тенденции остаются значимыми и в новых культурных отношениях, еще не определившихся в свойственных им очертаниям, но, прежде всего, тем, что прошедший век был отягощен трагическим опытом человечества такого масштаба и глубины, каких не знали все предыдущие культурно-исторические эпохи. Прошедшее столетие - период двух мировых войн и нескончаемых малых и локальных. Это век социальных революций, которых ожидало человечество предшествующих времен, но которые не привели к предрекаемым результатам. Это период грандиозного развития науки и технического преобразования мира, но не освободившего человечество, а создавшего новые угрозы его существованию. Это время, предоставившее возможность утверждения прав и свобод личности, но вылившееся в исключительные по совершенству системы тоталитаризма, диктатур и тирании государства. Наконец, это время, давшее беспрецедентный шанс развитию индивидуальности, но одновременно и эпоха господства массового общества, массовой культуры, массового потребления, массовой информации, толпы. Трагические противоречия XX века вели к трагическим способам их разрешения, главными из которых явились революции. В прошедшем веке их было несколько типов. Социальная революция, в наиболее завершенной форме осуществившаяся в России, но охватившая в специфических вариантах большую часть человечества, рассматривалось, как главный локомотив прогресса и гуманизма. Но почти
4 повсеместно устанавливала не социальную справедливость, гармонию человеческих отношений и гуманизм, а извращенные формы господства государства и насилия. «Консервативные революции» в Европе, преимущественно фашистского типа (и профашистского в Латинской Америке), апеллировали к культурным, этнопсихическим, националистическим и расовым комплексам. Но и их итогом были диктатуры, авторитарные режимы, геноцид и расовая ненависть. Третий тип революций - научно-технические. В их основе лежали программы совершенствования общества на почве его трансформаций под воздействием все более совершенной науки, технологии и индустрии. Индустриальное общество XIX века преобразовалось в широкий спектр постиндустриальных, технотронных и, наконец, информационных. Но последствия, которые рождает господство технократического подхода для культуры, личности и духовности ныне признаются катастрофическими.
XXI век делает упор не на революции, а на культуру и гуманизм, как главные факторы цивилизационных изменений. Социальные, экономико-технологические подходы рассматриваются как подчиненные средства решения гуманистических задач и утверждение ценностей и приоритетов человека. Парадоксальным образом на повестку дня выступает значение тех идей, теорий и учений, которые отмечены не столько духом сциентистского оптимизма и безудержного прогрессизма, а несут в себе мотивы и ценности обозначенные термином - консерватизм. При всей размытости этого понятия в нем видят обозначение идеалов культуры, традиции, универсальных культурно-исторических ценностей, к верности преемственности й сохранению фундаментальных форм ' жизни и нравственности. Под этим знаком происходит возврат на арену актуальных идейно-философских дискуссий мыслителей, которым были свойственны эти установки и которые актуализируются как провозвестники новой фазы культурно-исторического развития. К таковым относится и немецкий писатель, философ, культуролог Эрнст Юнгер (1895-1998 гг.). Он оставил
5 огромное литературное и философское наследие. В 20-е - 30-е годы прошлого века оно было особенно популярным. Некоторые радикально-политические черты его теорий и особенно публицистики, поставили Э. Юнгера и как мыслителя и как человека в опасную близость к становящемуся германскому фашизму. Это обстоятельство на долгие годы породило отчуждение от его учений и книг либерально-демократических поколений, наложило табу на объективное изучение его идей. И это несмотря на то, что в личном плане Э. Юнгер отмежевался от поддержки гитлеризма, ушел во «внутреннюю оппозицию» и даже в разгар Второй Мировой войны выступил с пацифистским манифестом «Мир», получивший нелегально широкое распространение в Германии. В каком-то отношении его судьба схожа с судьбой М. Хайдеггера. Несмотря на это он оставался центральной фигурой «консервативной философии культуры».
Настоящее исследование оспаривает тезис о консервативной
направленности Э. Юнгера на реакционное преодоление модерна и
возвращение к консервативному романтизму и принимает сторону
исследователей, подчеркивающих прогрессивный вектор
культурфилософских работ раннего периода творчества автора.
Степень научной разработанности проблемы.
В России интерес к фигуре Э. Юнгера резко возрос в последнем десятилетии XX в. Начали переводиться и издаваться его сочинения. В 1991 г. была опубликованы фрагменты произведений с 1920-х до 1960-х гг. в журнале «Иностранная литература». Роман «В стальных грозах» вышел в 2000 г. Тогда же в издательстве «Наука» были . опубликованы культурфилософские эссе: «Рабочий. Господство и гештальт», «Тотальная мобилизация» и «О боли». В 2002 г. были выпущены дневники периода второй мировой войны «Излучения (февраль 1941-апрель 1945)». Вышло несколько обзорных статей, дающих представление о биографии и творчестве автора (Ю.Солонин (2000, 2002), Б. Хазанов (1996, 1999),
В. Рынкевич в соавторстве с А. Лукиным (1991) и др.), а также статей в энциклопедиях (Г. Фигаль (1998), А. Михайловский (2000, 2001), А. Грицанов (2001, 2002)). Кроме того, появились исследования идеологии Веймарской республики, в частности, был исследован феномен «консервативной революции», при помощи которых работы Э. Юнгера были снабжены необходимым историческим контекстом. Сюда относится и монография О.Ю. Пленкова (1997) «Мифы нации против мифов демократии». Из современных российских исследователей наибольший вклад в изучение трудов Э. Юнгера внес А. Михайловский - переводчик «больших» эссе писателя и автор первой диссертации о его творчестве на русском языке. А. Михайловский оценивает Э. Юнгера как диагноста эпохи, как автора, в произведениях которого «сказалось время». Ему принадлежат глубокие замечания о значении понятия «зрения» для юнгеровской диагностики эпохи.
Количество иностранных исследований, имеющих своим предметом труды Э. Юнгера, превышает несколько тысяч наименований. Творчество Э. Юнгера было исследовано в рамках культурно-антропологического, социально-философского, идеолого-критического и историко-политического дискурсов. Развернувшиеся во второй половине XX века дебаты о социокультурных феноменах модерна и постмодерна не обошли стороной и творчество Э. Юнгера, тем более что сам автор своими работами дал обширные комментарии по поводу модерна и модернистского феномена техники. В этот период были опубликованы работы, внесшие важный вклад в разработку юнгеровского проекта «тотальной мобилизации» в рамках модернистского дискурса.
Основными дискуссионными моментами стали вопросы об модерниском, антимодернистском или консервативно-романтическом характере проекта «консервативной революции», а также о его романтической, модернистской, постмодернистской направленности. Г. Шварц пришел к мнению об антимодернизме Э. Юнгера, считая, что
7 автору в целом было не по себе в модерне, не указывая, однако, что понимается под модернизмом. К.-Х. Борер одним из первых систематически прочитал Э. Юнгера в контексте модерна, редуцировав, однако, понимание модерна до стилевого течения. Литературовед У.-К. Кетельсен рассматривал труды Э. Юнгера в контексте регрессивного модернизма. Исследователь пришел к выводу, что не столько эстетика его литературных произведений, сколько их содержание делает Э. Юнгера модернистом. Г. Летен охарактеризовал позицию Э. Юнгера как габитус согласия с модернизацией. Способ мышления Э. Юнгера Г. Летен оценивал как мышление, которое не объединяет судьбу истины с судьбой индивидуума, как это было в XVIII и XIX столетиях, а хочет отделить ее от фактического обесценивания индивидуальности. По мнению исследователя, в 1920-е гг. на широком фронте предпринимается попытка синхронизировать сферу искусства с самым современным технологическим уровнем цивилизации. Так как осуществление этой синхронизации происходит скоропалительно, в Германии это «согласие с модернизацией» принимает довольно-таки экзальтированные формы.
Социолог Д. Херф в своем основательном исследовании пришел к выводу о реакционности юнгеровского модернизма. Под «реакционным модернизмом» Д. Херф понимает течение мысли, чье парадоксальное достижение состояло в том, чтобы примирить антимодернистские, романтические и иррационалистические идеи немецкого национализма с наиболее очевидной манифестацией направленной на достижение цели рациональности, т.е. с современной технологией, внедрить технологию как составную часть западной «цивилизации» в немецкую «культуру», не потеряв при этом романтического и иррационального компонента. «Рабочий» представляет собой образцовое свидетельство стремящегося к апогею проекта модерна. П. Козловски предложил философскую интерпретацию произведений Э. Юнгера, трактуя его произведения как эпос столетия и мифологию модерна. Согласно П. Козловски, Э. Юнгер
8 одновременно и создает и разоблачает мифологию модерна. Исследователь подчеркнул, что юнгеровский проект имеет ярко выраженный модернистский характер, так как для него характерны два измерения, присущие всем проектам модерна: модерн в них присутствует как быстро текущее историческое время и как время ускоряющегося прогресса. Идеология тотальной мобилизации в ее мифологии и риторике - более модернистская, более радикальная по сравнению с буржуазным модерном. О. Шретер, посвятивший свое сочинение феномену техники в творчестве Э. Юнгера, не ставил своей задачей рассмотрение техники в контексте модернистских дебатов. Однако он сделал несколько важных замечаний о противоречивости, свойственной поискам смысла военного переживания и попыткам Э. Юнгера инструментализировать технику. X. Зегеберг (1889, 1990, 1991, 1994), концентрируясь в основном на аспекте техники в эссе Э. Юнгера, значительно обогатил дискуссию о модерности юнгеровских работ. Он, в частности, считает, что для «больших» эссе Э. Юнгера характерно регрессивное движение, форсированное средствами радикальной модерности; поэтому модерность, преодоление модерности и фиксация на домодернистских образцах можно спроецировать на юнгеровскую мыслительную модель. Противоположного мнения придерживается историк Т. Рокремер (1994), приводящий три причины того, почему труды Э. Юнгера следует считать консервативным романтизмом: во-первых, это понятие слишком широкое, во-вторых, идентификация модерна с Просвещением и Французской Революцией носит нормативный и ограничивающий характер, и, в-третьих, Э. Юнгер ни в коем случае не прославляет до-модерн, а наоборот, стремится к обретению сообразной времени альтернативы существующего модерна. К подобному выводу приходит и Г. Кизель (1994), полагая, что то, что в текстах Юнгера производит традиционалистское впечатление, есть не выражение его желания вернуться в до-модерн, но попытка перевести дискретный модерн в органологический сверхмодерн.
Д. Кинг использовал в своем филологическом исследовании военных дневников Э. Юнгера междисциплинарную модель «классического модерна», модернизационных процессов, травмирующего переживания первой мировой войны и противоречивой реакции «консервативной силы воображения», предложив тем самым новый контекст для прочтения ранних текстов Э. Юнгера. Рассматривая дискретность и противоречивость юнгеровских дневников, он заключил, что его работы несут на себе печать ощущения кризиса культуры, свойственного в той или иной степени всем европейским интеллектуалам того времени.
Несмотря на большое количество важных и интересных работ, рассматривающих работы Э. Юнгера в контексте модерна, следует признать наличие лакун в этой области исследования. Не был поставлен вопрос о локализации проекта «консервативной революции» в исторических координатах переходного периода от модерна к некому постмодерну. Не было выработано единого достаточно фундированного мнения о «векторе» юнгеровских работ: не решен вопрос, следует ли относить проект «тотальной мобилизации» к регрессивному/реакционному либо прогрессивному модернизму.
Несмотря на большое количество работ зарубежных исследователей, рассматривающих раннее культурфилософское творчество Э. Юнгера в контексте модерна, полноценная интерпретация проекта «консервативной революции» в рамках философского дискурса до сих пор отсутствует. Не было предпринято анализа культурного феномена «консервативной революции», как этапа ' индустриальной, социальной, культурной революции европейской цивилизации. Вопрос о локализации проекта «консервативной революции» во временных координатах периода кризиса модерна был решен лишь отчасти. До сих пор остается спорным, является ли проект «консервативной революции» прогрессивно модернистским. Таким образом, можно отметить, что:
- назрела необходимость проанализировать культурно-философский
10 феномен консервативной революции через призму индивидуума, т.е. как авторскую рефлексию Юнгером современного ему исторического периода;
- возникла потребность в разработке методики исследования, объединяющей классические исторические методы исследования и постструктуралистскую методологию. В этой связи представляется актуальным провести историческую реконструкцию и интерпретацию проекта «консервативной революции» Э. Юнгера в контексте модерности.
В российской философии до сих пор не предпринималось попыток анализа проекта «консервативной революции» Э. Юнгера в контексте проблематики модерна. Подобный анализ предполагает необходимость реконструкции культурфилософского творчества Э. Юнгера в целом. Идеологические и культурологические позиции Э. Юнгера, рассмотренные сквозь марксистско-ленинскую оптику, были отнесены к разряду крайне реакционных и отвергнуты как не вписывающиеся в марксистский идеологический канон. Кроме того, отсутствовал контекст, для восприятия и интерпретации произведений Э. Юнгера. Авторы «консервативной революции», а позднее, представители консервативного течения в литературе Западной Германии также подпали под идеологический запрет, что и сам Э. Юнгер. В определенной степени, недостаточное восприятие произведений Э. Юнгера в России было следствием его маргинального положения в немецкой литературе.
Сегодня возникли предпосылки к более беспристрастному анализу культурфилософского наследия Э. Юнгера, особенно, центрального в его творчестве трактата «Рабочий» (1932 г.) и примыкающих к нему статей и последующих книг. Снова появилась потребность в реинтерпретации его культурфилософской теории и свойственных ей категорий, его философии техники, его учения о будущем, представленных в ряде антиутопий, например: «Гелиополис» (1949 г.). Как осознание этой потребности, стало переиздание трудов Э. Юнгера в самой Германии, появление их многочисленных переводов на основные европейские языки, а также их
публикация в России, где стала складываться определенная традиция исследования творчества этого немецкого философа и культуролога, равно как и всего круга мыслителей «консервативной революции».
Данная диссертация также следует в русле этой актуальной культур-философской программы. В этой традиции работают зарубежные и отечественные исследователи: Ю. Эвола, П. Козловски, В. Куницки, М. Хиестала, О. Армин-Молер, Ю.Н. Солонин, А.В. Михайловский, О.Ю. Пленков, Ю.Л. Аркан, СИ. Дудник и др. Их работы лежат в основе данного исследования, продолжающего в ряде пунктов намеченную в них исследовательскую линию философии культуры Э. Юнгера и являющуюся предметом исследования.
Таким образом, объектом исследования диссертации является философия культуры Э. Юнгера, как в ее стандартном изложении, каким ее представил труд, вышедший в 1932 г. «Рабочий. Господство и гештальт», так и ее последующие модификации в 1950-е годы. Наряду с ним предметом анализа стали философские эссе предшествующего периода, в которых сформулированы существенные идеи «консервативной революции», в особенности «Борьба как внутреннее переживание» (1922 г.), «Огонь и кровь» (1925 г.). Они продолжали культурфилософское осмысление опыта Первой Мировой войны. Существенный сдвиг к новой философии культуры наметил сборник «Война и воин» (1930г.) с принципиальной статьей «Тотальная мобилизация», а так же эссе «О боли» (1934 г.), ключевые в идеологии Э. Юнгера довоенного периода.. Из послевоенных работ, кроме упомянутой «У стены времени», первостепенное значение имеют эссе «Через линию» и философско-публицистические дневники, в совокупности озаглавленных: «Излучения». Не осталась без внимания публицистика мыслителя и его беллетристика.
Цель и задачи исследования
Целью исследования следует считать теоретическую реконструкцию
12
философии культуры Э. Юнгера не только как факта истории идей XX
века, но и как теоретико-идеологический резервуар, содержащий
концептуальные и смысловые структуры, адекватные наиболее
конструктивному выражению современных консервативных
культурфилософских проектов. Наряду с этой центральной установкой диссертации она предполагает реализацию таких задач как:
выявить интеллектуальный контекст возникновения философии культуры немецкого мыслителя, в частности ее отношения к идеям Ф. Ницше, О. Шпенглера, философии модернизма начала XX века, политической философии К. Шмитта и Э. Никиша, социальной доктрины марксизма, социологии М. Вебера;
раскрыть формирование теоретического состава его учения в аспекте личного опыта мыслителя, особенно военных переживаний, сконцентрированных в его понятии «тотальная мобилизация»;
раскрыть идеологические установки проекта «консервативной революции» в его конфронтации с аналогичным политическим учением фашистского толка;
выявить специфику теоретико-методологического мышления Э. Юнгера, определившего структуру его философии: гештальты, мифологемы, символико-аллегорические структуры;
показать актуальность философии культуры Э. Юнгера в перспективе неоконсерватизма.
Научная новизна исследования.
Несмотря на наличие имеющейся традиции отечественного юнгероведения, насчитывающей около десяти лет, не существует не только переводов всех необходимых для его изучения текстов, но даже приемлемого изложения философии культуры Э. Юнгера. Поэтому новизна диссертации в решающей мере определена:
- адекватным изложением и экспликации концептуального состава
13 философии культуры Э. Юнгера, обычно размытого и неконкретизированного;
впервые предприняты попытки дать интерпретацию «консервативной революции», как философско-политического проекта;
- предложено системное понимание учения о «тотальной
мобилизации» в контексте культурно-исторических процессов XX века;
установлены основные проблемные центры философии Э. Юнгера, ставшие предметом дискуссий и реинтерпретаций его концепции;
выявлено политическое основание «консервативной революции», как формулы приоритета политического над социальным;
предложена версия прочтения философии культуры Э. Юнгера, как особой концентрации личного опыта и коллективной судьбы немецкой нации в период катаклизмов первой трети XX века;
поставлена проблема гештальтов, как особого типа культурфилософского мышления.
В соответствии с результатами исследования на защиту выносятся следующие положения:
Э.Юнгер по основным концептуальным и смысловым характеристикам своей культурфилософии представляет мыслителя постромантического типа;
его концепция близка «философии жизни» и «философии смысла» в наибольшей мере развитых в немецкой философской традиции;
консервативный характер его философии культуры определился культом войны, как высшей формы творчества и проявления человеческих способностей и нигилизмом по отношению к гуманистической перспективе;
«тотальная мобилизация» приобрела в философии культуры статус концепта, смысл которого раскрывается в категориях организованности, сплочения, слияния человеческого потенциала во всей полноте его
14 актуализации и технического совершенства;
«консервативная революция» — это выражение особой конструктивной программы социокультурного преобразования, направленного на утверждение верховенства духовно-культурного в фундаментальных формах жизни над социально-прагматическим и утилитарным;
- консервативная философия культуры Э. Юнгера порождает интерес, вызванный современными поисками идеологического ответа на процессы дегуманизации, кризиса исторического перспективизма и глобализации тенденций.
Методологические и теоретические основы исследования.
Методология исследования разработана с учетом того, что в работе автор с одной стороны интерпретирует теоретические конструкты, разработанные Э. Юнгером, а с другой стороны осуществляет рациональную реконструкцию, реактивацию юнгеровских проектов, чтобы затем подвергнуть их научному анализу. Методологическим основанием данной работы является синтез классической и постструктуралистской методологии. Исследуя проект «тотальной мобилизации» Э. Юнгера, закрепленный в корпусе текстов автора, данная работа стремится выявить их внутреннюю сущность и в их структуре увидеть симптомы коллективных мыслительных установок.
В целом работа написана в контексте междисциплинарных подходов, наиболее адекватно отвечающих задачам интеллектуальной истории. При рассмотрении исторических феноменов тотальной мобилизации, мифологии и представлений Э. Юнгера о своем времени автор обращался к использованию герменевтики, историко-системного метода, социокультурного и других методологических подходов, эпистемологическому наследству классической и неклассической науки.
Источники, на которые опирается исследование, являются текстами
15 в понимании «новой интеллектуальной истории». Так как основным объектом исторического исследования является текст, подлежащий декодированию и интерпретации, был применен герменевтический метод, предполагающий понимание инаковости авторского языка и мышления и критический подход к собственной предвзятости. Интерпретация юнгеровского проекта «тотальной мобилизации» не может обойтись без изучения его прочтения другими авторами, как своими современниками, так и исследователями. Методология исследования ориентирована на опыт герменевтического исследования практики в сочетании с установками системно-целостного подхода. Это определяет внимание к генетической стороне исследуемого предмета, при котором устанавливаются предпосылки, мотивации и причины, порождающие проблемную ситуацию. Поскольку в фокусе внимания стоят творчество и личность Э. Юнгера, то сделан опыт установить характеристики проникновения социокультурного контекста времени через индивидуализированный жизненный опыт мыслителя в теоретико-методологическую структуру его философии культуры.
Апробация и практическая значимость исследования.
За последние два года автор принимал участие в ряде круглых столов и научно-практических конференциях. Среди них: ежегодно проходящие в СПбГУ «Ницше-семинары», научно-практические конференции «Стратегии развития и построения гражданского общества' в России», научно-практические международные конференции «Менеджер XXI века» в РГПУ им. А.И. Герцена, международные конференции фонда «Женщины с университетским образованием», где выступал с докладами и сообщениями о Э.Юнгере, его проекте «Консервативной революции и тотальной мобилизации масс», а также о консервативном романтизме и либерализме.
Данное исследование легло в основу спецкурса
«Культурфилософские проекты Э. Юнгера как идеологические конструкты консервативной революции» на кафедрах «Государственного и муниципального управления», «Социального менеджмента» и «Управления персоналом» факультета Управления РГПУ им. А.И. Герцена.
Биография и контекст эпохи. Жизненный опыт
«Железный» Бисмарк оставил после себя процветающую Германию с динамичной экономикой, вымуштрованной армией, эффективным бюрократическим аппаратом и великолепно отлаженной системой социального обеспечения. В своем развитии эта страна значительно опережала все европейские государства, а ее экспансионистские возможности казались безграничными. Французский публицист А. Лихтенберже так описывал успехи Германии в конце XIX в.: «Если попытаться определить общее впечатление, оставляемое эволюцией Германии, то, прежде всего, нужно отметить чувство изумления перед удивительным развитием германской нации за истекший век»1, а американский историк Г.Адамс в 1897 г. писал: «Центр тяжести мировой политики находится не в Америке, не в России, а в Германии. С 1865 г. Германия стала великим элементом беспокойства в Европе, и до тех пор, пока ее экспансионистские силы не исчерпаны, покоя не будет ни в экономике, ни в политике. Россия может расширять свои территории не подрывая существующего порядка, Германия - нет. Россия — в некотором смысле слабая, загнивающая страна, Германия же чудовищно сильна и сконцентрирована, в экономической и политической борьбе у нее все козыри на руках»2. Но на смену Вильгельму I и Бисмарку пришел кайзер Вильгельм II, который за короткое время дискредитировал монархическую идею и подорвать доверие к немецкой политике у мировой общественности. И в то же время ориентация немцев на мифы национального величия, чувство собственного превосходства вызывали неприязнь остальной Европы.
Прусская военно-бюрократическая система с ее духом субординации, самодисциплины и социальной ответственности была эталоном общественной жизни, а армия — основным инструментом объединения нации. Милитаризм стал основной формой национального самосознания. Ю.Н. Солонин в своей статье об Эрнсте Юнгере так описывает эти события: «Пруссия, в результате победоносных войн и хитроумно-напористой политики Бисмарка, объединив до той поры разрозненные и копошащиеся в мелочной династической политике прежние немецкие королевства, герцогства и княжества в единое государство, неожиданно предстала перед миром великой державой, присвоившей себе гордое право именоваться «второй империей» германского народа. Ее политические амбиции и притязания, особенно питаемые тщеславием Вильгельма II, не знали меры. Если до середины XIX века Германия виделась европейцам страной, овеянной мечтательным романтическим консерватизмом, родиной отвлеченной, лишенной практического смысла философии, обществом скромных, строгих правил общежития и ревностной бытовой набожности, то к концу века в этом образе происходит решительное изменение. Немецкая техническая мысль делает впечатляющий рывок и выводит научную мысль страны на лидирующие позиции в мире. Германия становится страной ученых и изобретателей. На этой почве бурно развивается индустрия стали, машин, химии и электричества, внося существенные изменения в традиционно крестьянский средневековый пейзаж страны. Прусская военно-бюрократическая система становится эталоном организации не только всей государственной, но и общественной жизни. Утверждается дух субординации, дисциплины, ответственности, долга, самоконтроля; они включаются в кодекс основных личных и гражданских добродетелей, становятся мерилом человеческого достоинства. Армия, бывшая главным орудием единения нации и упрочения национального достоинства, возводится в символ гордости нации, а военная служба признается почетной обязанностью истинного немца. С этого момента европейцы стали все чаще сталкиваться с новым духовным комплексом - германским милитаризмом как особой формой национального самосознания. Его самоуверенная горделивость нередко плохо скрывала обывательскую кичливость; он упорно поднимал голову, и настало время, когда пангерманизм бросил вызов самой владычице морей и владетельнице колоссального колониального мира - Англии. Германия ставит перед собой задачу оспорить ее морское военное могущество и приступает к созданию грандиозного флота. Настороженность вызывали и территориальные притязания немцев на колониальных континентах; в Африке им удается прибрать к рукам территории, в несколько раз превышающие своими размерами метрополию. Семена европейского и мирового раздора, возбужденные германскими притязаниями, прорастали, давали исподволь всходы, но серьезные грозы казались невероятными миру, упивавшемуся плодами цивилизации, науки и техники»3.
Международная политическая обстановка все более накалялась, Европа приближалась к войне. Немецкий философ Макс Шелер писал в 1917 г., что: «Первая мировая война была первым событием в человеческой жизни, которое явилось общим переживанием всего человечества, и это общее переживание было связано с всеобщей ненавистью к немцам»4.
Первая мировая война стала событием в большей степени политическим, чем военным. Немцам пришлось драться против двадцати восьми наций. При этом политическая жизнь Германии была отравлена, после того как Парижская мирная конференция возложила на немцев ответственность за войну.
Обретение интеллектуального опыта. Влияние и традиция
Духовная ситуация Веймарской республики складывалась под влиянием европейских веяний и собственно немецкой специфики. В самом общем виде наиболее существенный европейский духовный импульс заключается в пересмотре рациональных, буржуазных ценностей XIX в. и постепенном отходе от них. Среди великих учителей сомнения в рациональности, унаследованной от XIX в., выделяются К. Маркс, Ф. Ницше и 3. Фрейд. От Маркса идут различные левые движения и импульсы от социал-демократии до коммунизма, значение которых в истории XX в. трудно переоценить, они внесли весьма существенный вклад в социальную, политическую, духовную эволюцию человечества. Ницше демонстрировал титаническую борьбу в преодолении морального ничтожества человеческого духа; он и Карл Буркхард внесли решающий вклад в разрушение реалистических иллюзий XIX в., от них исходит сильное европейское антиреалистическое течение, которое было весьма сильно в Германии. Таким образом, последователем Ницше был человек, разуверившийся в рационализме XIX в. и искавший внутри себя стимулы к дальнейшему росту. Излишне говорить, что привязывание нацизма к гению Ницше - это уродливая и необъяснимая гримаса европейской традиции.
Что касается Фрейда, то он раскрыл перед людьми бездонные глубины человеческой психики, с беспощадной прямотой аналитическим путем вскрыл лживость и порочность ханжеской морали и дал предпосылки для ясного толкования иррационального в человеческой жизни.
Из этих трех гениев влияние Ницше на духовную жизнь Европы было наибольшим . Вместе с тем духовная атмосфера в Германии в период Веймарской республики была исполнена глухой неудовлетворенности существующим положением вещей, кризисом сознания нации, хаотическим стремлением к новому, и решительной борьбой против старого. Этим старым, по словам К. Зонтмейера, был, прежде всего, рационализм: власть разума должна уступить дорогу власти жизни. Критическая функция разума стала второстепенной, а сам он сделался главным виновником современного кризиса. На первый план выдвинулось переживание, чувство, мистическое становление, актуализация мифа и жизненная дилемма с ним связанная. Один из немецких публицистов 20-х годов Ф. Хоуссинг писал: «Важнее всяких вивисекций интеллектуализма является рост национального мифа, не вымученного нервами, а выросшего из крови. Не рационализм, а миф рождает жизнь».
История XX века свидетельствует о том, что рациональные проекты организации социума, основанные на логических аргументах, не могут предусмотреть все возможные проявления жизненной активности человека. Актуальность обращения к мифу вызвана тем, что миф своими средствами способен упорядочить нерефлектируемые зоны инноваций, которые принципиально не доступны прежде применявшемуся логическому анализу. Миф организует хаос повседневной жизни в структуры, в то время как логика санкционирует эти структуры с точки зрения их общезначимости. Традиционно логика определяется как наука о формах правильного рационального мышления. Она произвольно не вызывает мышление и не научает ему, но формально упорядочивает готовое- мыслительное содержание позитивного, конкретно-научного знания. С другой стороны, миф обычно рассматривают как предание, устное сказание, хранящее архаический опыт и способствующее поддержанию культурной традиции в практических формах ритуала. Иными словами, миф можно определить как специфическую «науку» о формах правильного воображения (фантазии). Дело в том, что воображение не является абсолютно свободным и бесконтрольным, ему присущи собственные законы, которые фиксируются в теории мифа. Поэтому существенным вопросом в пределах данной проблемы является сопоставление мышления и воображения как смежных слоев человеческого сознания. Оказывается, что логические структуры мышления и мифические структуры воображения изоморфны и зеркально симметричны друг другу. Логика и миф, практически являясь двумя путями (методами) достижения одной и той же цели, выполняют одну и ту же работу, но различными способами, каждый из которых имеет собственную степень эффективности. В философской литературе существуют крайние антагонистические точки зрения, рационалистическая и иррационалистическая, в которых данные предметы отграничиваются друг от друга, абсолютизируются, и один из них подчиняется другому. При таком понимании логика может превратиться в тоталитарное средство репрессивной регламентации жизни, а незаметное накопление энергии в мифе может привести к социальным взрывам и катастрофам.
В течение XX века в философии, психологии, культурологии, антропологии, этнографии и прочих науках возникло несколько стратегий решения данной проблемы, сводящихся к нахождению компромисса между логикой и мифом. Феноменологический, психоаналитический, структуралистский, экзистенциальный, герменевтический и другие проекты с разных точек зрения подходят к пониманию сути этого вопроса.
Миф реабилитируется и реанимируется как коренная сторона индивидуального и коллективного человеческого творчества, не исчезающая в прогрессивном развитии человечества и не сменяющаяся формами науки, религии, искусства, морали, права и .т.д. Миф сосуществует в координации с этими формами и имеет свое собственное место в этой иерархии. Между мифом и остальными формами происходит постоянный взаимный обмен информацией и энергией. «Миф — это смысл и содержание нашего времени. Поэтому и происходит вражда между интеллектуализмом и понятием народности. Народность - это вера и развитие, а интеллектуализм — это скептицизм и бесплодие»15. Процесс сотворения таких мифов протекал стихийно, этому способствовала сама атмосфера послевоенной Германии, насыщенная неприятием того, что было связано с буржуазией, капитализмом, либерализмом, демократией, парламентаризмом. Помимо иррационализма «философии жизни» для Германии первой трети XX века очень характерно было распространение теории «органического» развития человеческого общества, которая в целом восходит к немецкой романтике и особенно рельефно она представлена в творчестве О. Шпенглера»16.
Взяв у Ф.Ницше идею заката, гибели европейской культуры под натиском либеральной философии и демократических тенденций XIX века, его подход к «генеалогии морали», О.Шпенглер экстраполировал их на все развитие Европы, в том числе и в будущее, как некий провиденциальный эсхатологический процесс. Но при всем этом словно не заметил или не захотел заметить, поскольку это не укладывалось в его схему развития мировой истории, нескольких высказываний Ф. Ницше, по-своему опровергающих всю морфологию О. Шпенглера и, в частности, его исторический прогноз о гибели европейской цивилизации, циклах развития и гибели других существовавших культур.
Видение общества: «Тотальная мобилизация»
Социальные структуры XIX столетия отклонялись от предполагаемых путей их развития, группировались в некие непредсказуемые формы, согласуясь с законами, которые наука установить не могла. Социально-политическая мысль эти формы и законы не воспринимала. Но именно они питали мысли тех людей, чьи суждения не принято было считать достойными внимания. Среди них были именно творцы нового искусства, создатели новых систем философствования, борцы за новый строй жизни. Все они были бунтарями если не по нраву, то по смыслу того, чем они занимались. Крайне отличающиеся друг от друга в идеалах, они представляли единство в том, что касалось оценок действительности, осознания катастрофичности разрешения противоречий мира в борьбе, революциях, крушениях и смертях. Они предвидели надвигающиеся потрясения. Первая мировая война стала первым звеном в цепи этих потрясений, перевернувших социальный порядок Европы и только таким образом введших ее в новый век. Все самые важные интеллектуальные открытия наступившего века были связаны с этой войной. Именно под ее воздействием социальной философии пришлось отказаться от идеи прогресса, а в сменяющих ее философиях культуры мощно утвердилась логика абсурда жизни, истории и человеческой экзистенции. Первая мировая. война во многих отношениях . оказалась явлением более, значительным, чем вторая, хотя последняя принесла больше разрушений, выявила более глубокие, запредельные глубины падения человека. В 1929 году Юнгер создает одно из самых значительных своих произведений «Тотальная мобилизация». Из нижеприведенной цитаты становится понятной отправная точка юнгеровского анализа войны и человеческих переживаний, связанных с ней: «Искать образ войны на том уровне, где все может определяться человеческим действием, противоречит героическому духу. Но, пожалуй, в разнообразных сменах декораций и масок, которые сопровождают чистый гештальт войны в череде человеческих времен и пространств, этому духу предстает пленительное зрелище. Это зрелище напоминает вулканы, в которых прорывается наружу всегда один и тот же внутренний огонь земли, но которые действуют все-таки в очень разных ландшафтах. Так, участвовавший в войне в чем-то подобен тому, кто побывал в эпицентре одной из этих огнедышащих гор, — но существует разница между исландской Геклой и Везувием в Неаполитанском заливе. Конечно, можно сказать, что различие ландшафтов будет исчезать по мере приближения к пылающему жерлу кратера, и что там, где прорывается собственно страсть, - то есть, прежде всего, в голой, непосредственной борьбе не на жизнь, а на смерть, - играет второстепенную роль, в каком столетии ведется сражение, за какие идеи и каким оружием; однако в дальнейшем речь будет идти не о том. Мы, скорее, постараемся собрать некоторые данные, отличающие последнюю войну, нашу войну, величайшее и действеннейшее переживание этого времени, от иных войн, история которых дошла до нас»39.
Из опыта первой мировой войны и в результате нее в социальный мир был введен принцип тотальности: тотальное разрушение, тотальное господство, тотальная идеология, тотальная война и т. д. Мы не будем принимать в расчет суждения о философской генеалогии этого принципа, имеющей, впрочем, немецкие корни. Однако, без опыта первой великой войны XX в. он бы не вышел из области интеллектуальных построений европейской философии. Смысл принципа — не в слиянии имеющихся потенций и сил индивида и частных сообществ в единство ради достижения желательного результата, это задача коллективизма, коммунализма, наконец, кооперации. Тоталитаризм состоит в том, что выражающий его принцип захватывает человека целиком и извлекает из него те силы, о существовании которых он и не ведал, а их потеря лишает человека его сущностного измерения, переводя его в план инструментального бытия.
Именно эта война положила конец рационалистическому оптимизму. И сколько бы раз в течение последующих десятилетий он ни возрождался, он всегда имел специфический вид, отличаясь какой-то односторонностью, — сциентизмом, технократизмом и пр. Но вместе с тем закончилась и классическая эпоха буржуазной Европы, родившей этот рационализм с идеей прогресса, организации и эффективного взаимодействия. В то же самое время социальные парадоксы классического общества распались. Их последовательная смена в исторических трансформациях общества остановилась. Вместе с этим стали меняться социальные основы господства и сам его механизм. Социальная философия и политическая мысль создали ряд квазисоциальных заместителей, пытающихся господство или идею господства выводить из сферы социальной практики в иные порядки реальности. И Юнгер был одной из ключевых фигур в этой интеллектуальной работе.
Под впечатлением войны изменилось представление о сущности человека и его месте в универсальном порядке вещей. Реальный в своей повседневности человек перестал интересовать политика, мыслителя, художника. Он стал для них слишком банальным. Литература XIX в. пришла к проблеме «маленького человека». Его частная жизнь, наполненная треволнениями и заботами, состоящая из таких ничтожных, но таких важных событий, стала источником свойственного ей попечительного и сострадательного, гуманизма. Новый век отметил свое отношение к обыденному человеку в своеобразной терминологии: «массовый человек». Его культура — массовая, его общение — это массовые коммуникации, через них приходит доступная ему массовая идеология.
Истинной философией нового века стал не марксизм, а психоанализ с его бесчисленными производными и ответвлениями. Основным подходом к человеку отныне стали его декомпозиция, деконструкция, имеющие установку на разрушение возвышенного и нравственного. Их место занимает брутальное и низменное как истинные основы сущности человека. Но потеря интереса к реальному историческому человеку немедленно компенсировалась усиленным вниманием к долженствующему человеку. Европейская мысль энергично пошла по пути специфической утопии — теории создания нового человека. Он стал объектом попечения всех тотальных идеологий XX столетия, но и гуманизм вне политических рамок уделил этой проблеме немало внимания. Идеал новой личности культивировался и в эстетических салонах, и в кружках вроде окружения Стефана Георге, и в «школе мудрости» культурфилософа Г. фон Кайзерлинга. Свои мысли о нем изложил в арийской теории Х.С. Чемберлен, к этому же сюжету, впоследствии, пришел и Э. Юнгер. С окончанием войны завершился важный период жизни Э. Юнгера, в котором высветились основные свойства личности будущего писателя, подведены первые итоги, убеждавшие Юнгера, что вне расчетливого контроля рассудка чувство — плохой руководитель жизни.
Феномен «консервативной революции». Ее романтическая парадигма
Чтобы ответить на вопрос о сущности Романтизма, необходимо проследить путь от феноменологии культуры к ее глубинным движущим силам и обратно к многообразию его форм. Они могут быть сопоставлены через порождающую их ментальность. Просвещение наиболее полно проявило себя во всех сферах культуры в силу того, что в основе его лежал Разум. Романтизм же неравномерно проявляется в разных областях духовной жизни, ибо «возникает как раз в ту пору, когда воображение и чувствительность узурпируют роль, которую нормально должна была бы всегда принадлежать знанию и разуму»57. Рационализм, прагматизм в начале XIX века уступают место доминанте переживания, интуиции, фантазии, отстаиваются права чувства, не поддающегося рационалистической регламентации. Естественно, что эти тенденции Романтизма обусловили его наиболее яркое и полное выражение в искусстве, в основе которого лежит эмоциональная выраженность, а не в науке, базирующейся на деятельности наблюдения и логического мышления. Романтизм как «призыв к свободе грезы и восстание против реального»58 невозможен в таких точных науках как математика и физика. Однако исследователи с полным правом говорят о романтической политэкономии, о романтической историографии, о романтическом языкознании, литературоведении и т.д., о проявлениях Романтизма в нравственной и политической идеологии. По тем же причинам неравномерно Романтизм реализуется и в искусстве: чем дальше он от музыкально-поэтического спектра, тем ему было труднее проявиться; в меньшей степени, нежели в литературе, он представлен в живописи и существенно ограничены его проявления в архитектуре. Рассматривая
Романтизм с точки зрения интенсивности его выражения в различных сферах культуры, нельзя забывать в этой связи и то, что он возникал и развивался неоднородно в зависимости от уровня цивилизации в разных странах и разных народов. Становление Романтизма сопровождалось переоценкой общественных ценностей, процессом политического и государственного объединения страны, как в США, буржуазной революцией во Франции, национально-освободительным движением в Польше и т.д. Впервые романтизм появляется в Англии, стране с развитой экономикой, в Германии и Италии, находившихся в преддверии капитализма. И ни в одной стране романтизм не раскрылся во всех своих аспектах.
Если Германия стала знаменита романтической философией, музыкой, обработкой национального фольклора, то Франция - школой историков, литераторов, драматургов, художников-мастеров исторического сюжета, Россия — поэзией и живописным портретом, Италия — пейзажем, США - художественными открытиями в литературе и изобразительном искусстве. Лихорадочной эпохе больших и малых революций и восстаний, когда происходит потеря социумом старой и поиск новой идентичности, когда возникает необходимость определить место человека в новой духовной ситуации, суждено было стать эпохой Романтизма. Со времен своего возникновения понятие «романтизм» претерпело множество различного рода интерпретаций. Иенскими романтиками Романтизм мыслился как определенный тип сознания, основанный на примате спонтанно-эмоционального начала. Гегель, сделав Романтизм предметом философского размышления, рассматривал его в узком значении - как форму европейского искусства христианской эры вплоть до современности. К середине XIX века, когда складывается позитивистское мышление с его культом факта, скептицизмом по отношению к возможности выйти за его пределы Романтизм сводится к стилю искусства, рассматриваясь в триаде классицизм — романтизм — реализм как узко художественное явление определенного отрезка времени — первой трети XIX века. В начале XX века, в эпоху Модернизма, когда получают огромное влияние учения А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, С. Кьеркегора, возрождается историко-культурное понимание Романтизма.
Он мыслится как явление, выросшее из романтической философии, по своей форме адекватный анти рационалистическому сознанию. Интуитивное схватывание наиболее проницательными современниками того, что мы называем рубежом культур, ведет к новому состоянию сознания, искусства. Начало XX века характеризуется возрождением романтической идеи свободы, права человека, перенесением центра внимания на личность - свободную, творческую, героическую, на внутреннее освещение человеческого прогресса. Дух Романтизма, дух новаторства и творчества возрождается в разных неоромантических формах — эстетизме, символизме, футуризме. Эпоха Романтизма совпала с эпохой свободной конкуренции, где сам принцип частного предпринимательства фиксировал личность как центр социально экономической активности. Успехи в предпринимательской деятельности, обеспечивая социальный престиж личности, выступают как мера его морального достоинства. Романтики, виртуозно пользуясь приемом иронии, старались решать проблему совпадения или несовпадения «маски» с действительным содержанием структуры нравственного сознания личности. Романтизм как крупная историческая эпоха вырабатывает и закрепляет, таким образом, идеологически, нравственно, психологически определенное представление о человеке как общественном субъекте. Новая обстановка в начале XIX века обусловила поворот внимания к человеку, его поступкам и внутреннему миру.
