Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Философско-культурологические и антропологические определения феномена терроризма
1. Философские парадигмы в определении понятия «терроризм» 13-29
2. Культурно-антропологические предпосылки терроризма 30-87
Глава 2. Культурно-историческая типология терроризма .
1. Культурно-конфессиональный терроризм 88-102
2. Этнокультурный терроризм 103-116
3. Политико-идеологический терроризм 117-131
Заключение 132-139
Литература 140-162
- Философские парадигмы в определении понятия «терроризм»
- Культурно-антропологические предпосылки терроризма
- Культурно-конфессиональный терроризм
- Этнокультурный терроризм
Введение к работе
Актуальность исследования. Насилие сопровождает человечество на всех этапах его исторического развития, нередко облекаясь в форму терроризма. На протяжении всей мировой истории «человек разумный» соседствует с «человеком террористическим», «тень» которого становится особенно явной в периоды войн, социальных потрясений и трансформаций, в ситуациях апокалиптических ожиданий. Закат одних цивилизаций и обществ, последующее становление и развитие других, переселение народов, утрата привычных связей и очевидности устоявшихся ценностей - все это приводило к насилию и террору, репрессиям, казням, войнам и, в конце концов, к изменению картины мира и повседневности жизни человека.
XX столетие вместило в себя две мировые войны, установление тоталитарных режимов, грандиозные экономические катаклизмы, что повлекло за собой кризис идей «демократического модерна» (А. Панарин) — прогресса, рациональности и гуманизма. Разрушение религиозных устоев, нравственных норм и ценностей, обострение социальных противоречий в мире «традиционных культур» под давлением «развитых стран» вольно или невольно провоцировало проблему терроризма. Постмодернистская глобализация XXI века наряду с политико-идеологическим терроризмом актуализировала и другие его формы - биологический, этнокультурный, религиозный, экономический, информационный и т.п.
Терроризм перерос рамки государств и отдельных регионов, став проблемой всего мирового сообщества. Угроза, носящая столь всеобъемлющий характер и имеющая сложную природу, требует такого же комплексного решения и междисциплинарного исследования на стыке философии, религиоведения, культурологии, антропологии, социологии, истории, политологии, психологии. Выяснение истоков терроризма, его сущности и культурно-типологических форм невозможно без исследования социокультурной природы данного феномена.
Степень разработанности проблемы. В культурно-идеологической практике понятия «террор» и «терроризм» в современном значении стали употребляться в период Французской революции 1791-1794 гг. С XVIII в. в лице М. Робеспьера возникает традиция рассмотрения террора как жестокого, насильственного действия в сфере политики с целью реализации прав субъектами революционной власти от имени «народа»
Революционная риторика апеллировала к теории «общественного договора» как гаранту своей правоты и основе легитимности чрезвычайных мер, репрессивных законов 1791-1792 гг. От идей Локка о необходимости и неизбежности чрезвычайных властных полномочий, «прерогатив власти», к необходимости исправления описанного Гоббсом естественного состояния «войны всех против всех» и испорченности человеческой природы посредством революционных преобразований, вели чрезвычайные законы, крайние меры, трибуналы, террор. Государство, обеспечивающее реализацию прав и свобод каждого в случае внешней или внутренней угрозы своему существованию, было вправе отменить свободу индивидуальную, ибо «спасение парода есть высший закон» (Монтескье).
Продолжая сложившуюся традицию, насилие (и терроризм) рассматривается как социально-политический феномен Е. Дюрингом, К. Марксом, Ф. Энгельсом. И если у Е. Дюринга насилие есть основа социального и политического устройства, то у К. Маркса и Ф. Энгельса это материальные достижения, а значение насилия неоспоримо лишь в том, что оно необходимо для сохранения всех форм общества. Наряду с этим насилие играет так называемую «революционную роль», выступая «повивальной бабкой» всякого стареющего общества. Иначе говоря, насилие и террор представляют собой орудие разрушения устаревших социально-экономических и политико-идеологических форм. В полной мере теоретические воззрения К. Маркса и Ф. Энгельса о революционной сути насилия получили практическое подтверждение на «русской почве».
Конец XIX века, прошедший под знаменем русских революционеров-террористов, внес существенный акцент в проблему понимания и определения феномена терроризма. Весной 1862 г. в камере Тверской полицейской части Петр Заичневский пишет прокламацию «Молодая Россия»: отныне террор становится по преимуществу средством реализации политических притязаний оппонентов официальной власти.
Именно как эффективное средство изменения господствующего политического строя терроризм рассматривается практиками и теоретиками русского террора конца XIX - начала XX вв.: организатором тайного общества «Народная расправа» C.F. Нечаевым, основателем «Земли и воли» В.А. Осинским, членом «Земли и воли» СМ. Кравчинским (Степняк), теоретиком «Народной воли» Н.А. Морозовым, народовольцем, идеологом» бланкистского направления в народничестве и организатором покушений на Александра II А.И. Желябовым, а также публицистом, философом и литературным критиком П.Н. Ткачевым, основателем и руководителем «Союза русских революционеров» Х.О. Житловским, одним из основателей «Рабочей партии политического освобождения России» Г.А. Гершуни, позже присоединившимся к эсерам, ведущим теоретиком, идеологом и автором большинства программных документов партии эсеров В.М. Черновым, руководителем Боевой организации эсеров Б.В. Савинковым (Ропшин) и другими.
Революционный террор трансформировался в террор «тоталитарный», что позволяет нам рассматривать феномен терроризма сквозь призму концептов теории тоталитаризма, в котором полицейский терроризм определяется как один из основных типологических признаков этой культурно-цивилизациошюй системы. В работах Э. Фромма, К. Поппера, X. Арендт, Р.Н. Арона, Ф.А. Хайека, К.З. Бжезинского исследуются психологические, социальные, экономические основания тоталитаризма и насилия. На исходе XX века появляются отечественные исследования феномена тоталитаризма и терроризма. Можно выделить работы А.С.
Ахиезера, К.С Гаджиева, Н.В. Загладина, Ю.И. Игрицкого, В.М. Кайтукова, А.А. Кара-Мурзы, М.П. Одесского, А.С. Панарина, В.А. Подороги, В.П. Римского, Д.М. Фельдмана и др. Несмотря на значительность исследований тоталитаризма в уже прошлом веке, интерес к данной теме не ослабевает. Значительный культурологический материал по проблеме терроризма содержится в работах Дж. Массе «Нацизм и культура»1, а также Ш. Плаггенборга «Революция и культура»".
11 сентября 2001 года, по мнению многих исследователей, открыло новую эпоху - «глобального терроризма», что обусловило обилие исследований и публикаций по проблеме терроризма. Новый взгляд на историю русского терроризма конца XIX - начала XX веков представлен в? работе О.В. Будницкого «История терроризма в России» и А. Гейфман «Революционный террор в России 1894-1917»3. В новой и оригинальной работе французского автора Г. Патрис «Политика революционного террора 1789-1794», подробно анализируется социологический, психологический, политический и дискурсивный аспекты террора Французской революции4. Доминирующий подход к определению феномена терроризма как политически обусловленного, нелегитимного насилия, представлен в работах Б. Хоффмаиа, И.М. Ильинского, А. Бернгарда, В. Маллисона, С. Маллисона, Д. Лонга, В. Петрищева, В.В. Лунева, В.Н. Кудрявцева, 10.С. Ромашева, Ю.И. Авдеева, Б.С. Крылова.
Трактовка терроризма как разновидности войны находит выражение в работах таких зарубежных авторов, как М. Либиг, Ф. А. Фрайхер фон дер Хейдте, П. А. Шерер, Д. Стерлинг, Л. Ларуш, которые не рассматривают его как самостоятельный феномен. Акцентируется внимание на том, что
1 Моссе Дж Нацизм и культура Идеология и культура национал-социализма/Пер с англ ЮД Чупрова -
М,2003 -446с
2 Плаггеиборг Шг Революция и культура Культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией
и эплхоп сіалпнизма/ Пер с нем Ирины Карташевой -СПб,2000 -416с
' История іерроризма в России в документах, биографиях, исследованиях Ростов-на-Дону 1996-576 с , Геифмап Л Революционный іеррор в России, 1894 — 1917/ Пер с англ D Дорман -М, 1997 -448с 1 Генифе Паїрис Полшика революционного террора 1789-1794 Пер сфр/Подред АВ Чудинова-М, 2003 -320 с
терроризм является довольно эффективным средством достижения государством своих интересов (М. Либиг); в терроризме усматривают разновидность войны (современная нерегулярная малая война), которая характеризуется рядом специфических свойств и применением «террористических тактик» (Фон дер Хейдте); феномен терроризма определяется как террористическая война, некая новая форма войны, характеризующуюся «силой бессилия» и «игровым характером» (X. Хофмайсіер). Проблему террора в контексте эволюции войны затрагивает также А.Е. Снесарев .
Рассмотрение сущности терроризма, являющегося, прежде всего насилием, невозможно без обращениям работам 3. Фрейда, К. Лоренца, К.Г. Юнга, Э. Фромма, раскрывающим биологическую и социокультурную природу насилия и агрессии. С позиции психологии проблема терроризма находит свое отражение в работах таких современных авторов, как Д.В. Ольшанский, М. Коупленд, Ч. Руби, в которых терроризм раскрывается как психологический феномен.
Большое значение для определения терроризма как социокультурного феномена имеют работы таких крупных западных и отечественных ученых, как М. Мосс, Р. Жирар, Р. Кайуа, Ж. Батай, Д. Кемпбелл, А.Ф. Лосев, Р. Апресян, Н. Фоушин, В. Остроухов, СЕ. Юрков, В. Никитаев. Работы М. Элиаде, Е.М. Мелетинского, С.А. Токарева, Г.В. Драча, Л.Н. Гумилева, А.Я. Гуревича, П.С. Гуревича, А. Дж. Тойнби, Э. Тоффлера, М.А. Шенкао, О. Шпенглера, А. Лейтес, И. Хейзинги, Дж. Ф. Бирлайна и многих других авторов, которые позволяют проследить феноменологию насилия и терроризма в глубинных культурно-исторических контекстах, исследовать культурный хронотоп терроризма в пространстве мифа, игры, религии.
Выделение культурно-феноменологических типов терроризма невозможно без использования конкретно-исторического и теоретического материала, изложенного в трудах А. Парфрея, Г. Джемаля, А. Ландабасо
1 Снесарев Л С Философия воины - М,2003 -287с
Ангуло, Л. Коновалова, В.А. Тишкова, А. Рашида, Ф. Дафтари, А. Панченко, У. Майнхоф, Т. Вэйга, С. Кутба, О.Г. Большакова, A.M. Васильева, СМ. Прозорова, A.JI. Дворкина, А.И. Хвыли-Олинтера.
Таким образом, терроризм достаточно изучен с позиций многих социально-гуманитарных наук, но, если не считать некоторых философско-культурологических работ, феномен терроризма почти не исследован в философско-культурологическом, религиоведческом и культурно-антропологическом аспектах. Очевидна необходимость целостного философско-культурологического, философско-антропологического и философско-религиоведческого рассмотрения феномена терроризма, что определяет конкретную проблему, цель и задачи исследования.
Объектом исследования выступают культурно-исторические формы терроризма.
Предметом исследования являются культурно-антропологические и общесистемные основания терроризма в мире традищюнализма и современности.
Основная проблема диссертационного исследования определяется противоречием между необходимостью философско-культурологического осмысления проблемы терроризма как специфического феномена, и фактическим отсутствием специальных диссертационных и монографических работ, где проводилось бы такое исследование.
Цель и задачи исследования. Цель диссертационной работы — философско-культурологическое исследование терроризма как культурно-идеологического феномена, имеющего в основании конкретные архетипы человеческой деятельности и возникающего в особых пространственно-временных условиях человеческого бытия
Реализация цели обусловила следующие задачи исследования:
- предложить философско-культурологическое определение понятия «терроризм»;
исследовать культурно-антропологические предпосылки терроризма;
определить основные культурно-феноменологические типы терроризма;
произвести описание форм культурно-конфессионального, этнокультурного и политико-идеологического терроризма;
Теоретико-методологические основы исследования.
В работе автор использует общенаучные методы анализа и синтеза, обобщения и экстраполяции, системный подход.
При исследовании терроризма как специфического социокультурного феномена применяются общефилософский, философско-антропологический, культурно-антропологический и философско-культурологический подходы, сравнительно-исторический и структурно-функциональный методы.
Научная новизна диссертационного исследования:
дано определение терроризма как нелегитимного, антисистемного насилия;
выявлены культурно-антропологические предпосылки терроризма;
разработана типология основных феноменологических форм терроризма,
дано описание политико-идеологического, этнокультурного и конфессионального терроризма;
Основные положения, выносимые на защиту:
Терроризм определяется не просто как нелегитимное насилие, но и как антисистемное насилие, обусловленное природно-антропологическими и социокультурными факторами, «отпечатанными» в устойчивых культурных формах - архетипах. Мы выделяем два основных мифологических архетипа насилия: жертвоприношение и война.
Разрушительная сущность насилия обуславливает появление культурпо-антрпологических механизмов его сдерживания и ограничения,
что осуществляется в рамках легитимных форм (ритуалы жертвоприношения
и войны), которые посредством сакральных запретов вытесняют и
локализуют насилие на периферию социума и в сферу бессознательного
(коллективного и индивидуального). В рамках сакрально-символического
кризиса легитимные формы насилия - жертвоприношение и война -
трансформируются в терроризм (коллективный, индивидуальный,
магический и т.п.). Кризис сакрального характеризуется разрушением
традиционного хронотопа. Новые пространственно-временные
характеристики сакрально-символического кризиса характеризуются безвекторностью и апокалиптичностью, что поддерживает в обществе и в сознании индивида соответствующие психологические эмоции и ожидания (страх, ужас и т.п.).
Антисистемные, террористические проекты делятся нами, исходя из доминирующих мифологем, на культурно-конфессиональный, этнокультурный и политико-идеологический, которые могут совпадать в культурно-историческом пространстве, накладываться друг на друга, высвобождая неуправляемую, антисистемную энергетику социальных групп и индивидов.
Культурно-конфессиональный терроризм, рождаемый сакрально-символическим кризисом, предстает как кризис культурно-цивилизационный и религиозный одновременно, характеризуется актуализацией мифологем религиозной войны, жертвоприношения, героя, врага. Сакрально-символический кризис в рамках этнокультурного террористического проекта есть кризис идентичности, который меняет акценты традиционных мифологем (национального героя, земли-Родины, врага) и задействует инструменты террора. Политико-идеологический терроризм есть следствие утраты легитимности, как внешнего отражения утраты сакрального. Данный проект характеризуют мифологемы героя-Правителя, героя-Революционера, Отечества-партии.
Теоретическая и научно-практическая значимость исследования
Результаты исследования имеют практическое значение в качестве
теоретико-методологической основы разработки методических
рекомендаций и технологии профилактики терроризма, в экспертизе государственных и общественно-культурных проектов, моделировании
региональных систем безопасности и профилактики терроризма.
Диссертационная работа будет использоваться в дальнейшей научно-исследовательской работе в сфере социально-гуманитарных дисциплин; в преподавании философии, культурологии, религиоведения, политологии в высшей школе, в научно-просветительской деятельности среди населения и молодежи.
Апробация работы. Результаты исследования докладывались на межвузовских конференциях молодых ученых, аспирантов и докторантов «Духовная жизнь и культура российской провинции» (Белгород, 2002, 2003 гг.); на региональной научно-практической конференции «Опыт духовного просвещения в современной системе образования» (Белгород, 17 апреля 2003 г.); на I Международных Иоасафовских чтениях (Белгород, декабрь 2003 г.); на конференции молодых ученых «Науки о культуре - шаг в XXI» (Москва, 2-3 декабря 2004 г.); на Международной научной конференции «Кондаковские чтения: проблема культурной преемственности» (Белгород, 15-16 октября 2004 г.); Международной научной конференции «Наука, идеология, религия» (Санкт-Петербург, 30 марта - 2 апреля 2005 г.); Ш Международной научно-практической конференции «Фундаментальные и прикладные исследования в системе образования» (Тамбов, 1 марта 2005 г.), IV Российском философском конгрессе «Философия и будущее цивилизации» (Москва, 24-28 мая 2005 г.) и других. По теме диссертации опубликовано 8 научных работ общим объемом 2,1 п.л. Часть материалов диссертации подготовлена при поддержке и в рамках научной программы «Университеты России» (проект № 573 «Культурная антропология терроризма в трансформирующемся мире модерна и тоталитаризма»); а
также при содействии конкурса 2004 года для поддержки научно-исследовательской работы аспирантов государственных образовательных учреждений высшего профессионального образования, находящихся в ведении Федерального агентства по образованию (проект А 04-1.1-68 «Мифологемы и социокоды современного терроризма»).
Диссертация обсуждалась и была обсуждена на аспирантском семинаре социально-теологического факультета, рекомендована к защите на совместном заседании кафедры культурологии и теологии и кафедры философии Белгородского государственного университета.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух глав, включающих пять параграфов, заключения и списка литературы.
Философские парадигмы в определении понятия «терроризм»
Как феномен терроризма вошел в повседневность современного мира, так и понятия, связанные с этой культурной реалией прочно вписаны в коммуникативную практику не только специалистов, но и широких слоев населения. Обилие литературы по этой проблеме может соперничать только с количеством точек зрения по ее решению. Однако, общепринятого определения понятий «террор» и «терроризм» до сих пор не сложилось.
В культурно-идеологической практике понятие «террор» и «терроризм» в современном значении стали употребляться в период Французской революции 1791 - 1794 гг. Современная семиотика и лексикологияг связывает с террористическим дискурсом, прежде всего, жестокие насильственные действия в сфере политики и реализации прав субъектами власти. «Террор», в переводе с латинского означающий «страх», «ужас», определяется современным «Большим энциклопедическим словарем» как «насильственные действия (преследования, разрушения, захват заложников, убийства и др.) с целью устрашения, подавления политических противников, конкурентов, навязывание определенной линии поведения»1. Применение понятия «террор» к политической сфере значительно сужает реальное поле феномена терроризма, акцентирует внимание на политической власти, имеющей аппарат принуждения, и относит «террор» к оппозиционным власти силам.
Этот подход в определении понятий «террор», «терроризм» является устоявшимся и его разделяет значительная часть отечественных и зарубежных исследователей. В данном контексте трактует террор «Словарь иностранных слов», понимая его как «политику устрашения, подавления политических противников насильственными мерами» . Почти аналогично в «Словаре русского языка» СИ. Ожегова: «террор - физическое насилие, вплоть до физического уничтожения, по отношению к политическим противникам» . Такое же определение террора как политики, обусловленной классовыми или политическими причинами, дает «Военный энциклопедический словарь» . Террор как отношение государства к своим оппонентам, репрессивное и жесткое, понимается также И.М. Ильинским, делающим акцент на государственной привилегии сильЛ А. Бернгард в работе «Стратегия терроризма» так же указывает на связь терроризма с силой, но понимает его как применение силы слабыми в отношении сильных
Все вышеперечисленные определенрія террора и терроризма, так или иначе, возводят рассматриваемую проблему на уровень взаимодействия государства и его политических оппонентов, тем самым не рассматривая ни религиозного терроризма, ни современного глобального, которые характеризуются надгосударственностью, не обусловлены политической борьбой. Помимо того, указанный подход обладает рядом других недостатков: сведение терроризма к физическому устранению политических лидеров подменяет тем самым понятие «терроризм» другим «террористический акт». Понимание терроризма как политики устрашения политических оппонентов не вполне соответствует и современным реалиям, так события 11 сентября явно не укладываются в это дефиниционное поле; делается акцепт на исключительно политической мотивации терроризма (определения американских исследователей В. Маллисона и С. Маллисона, которые трактуют терроризм как систематическое использование насилия и угрозы насилия для достижения политических целей). Таким же недостатком обладает определение терроризма, данное сотрудником Государственного департамента США Д. Лонгом, который сводит феномен терроризма к действиям по изменению существующего политического строя и мирового порядка. Ф. Уилкокс, координатор по борьбе с терроризмом Госдепартамента США, видит в терроризме политически обусловленное насилие, направленное против мирного населения1.
Общим для всех перечисленных определений является взгляд на терроризм как на политически, социально обусловленное насилие. Так В. Петрищев в работе «Заметки о терроризме» дает следующее определение: «Терроризм - это систематическое, социально и политически мотивированное, идеологически обоснованное использование насилия либо угроз применения такового, посредством которого через устрашение физических лиц осуществляется управление их поведением в выгодном для, террористов направлении, и достигаются преследуемые террористами цели»". Такой подход в определении терроризма вполне приемлем для юридической фиксации данного явления. Он и нашел отражение в Федеральном законе РФ «О борьбе с терроризмом», принятом в 1998 г., в котором терроризм определяется как «насилие или угроза его применения в отношении физических лиц или организаций, а также уничтожение (повреждение) или угроза уничтожения (повреждения) имущества и других материальных объектов, создающие опасность гибели людей, причинение значительного имущественного ущерба либо наступления иных общественно опасных последствий, осуществляемые в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения, или оказания воздействия на принятие органами власти решений, выгодных террористам, или удовлетворение их неправомерных имущественных и (или) иных интересов...» . Между тем правомерность такого определения терроризма для юридического применения не совсем соответствует требованиям научного анализа.
Культурно-антропологические предпосылки терроризма
Избранный нами ракурс рассмотрения проблемы терроризма как преимущественно социокультурного феномена обуславливает постановку вопроса о соотношении культуры/человека и насилия/терроризма, их взаимовлиянии.
Необходимо отметить, что возникновение культуры, как сугубо человеческого способа действия, тесно связано с насилием, как формой принуждения, ради достижения каких-либо целей. В исторической ретроспективе, согласно модели предложенной Б. Поршневым, «человечество как целое первоначально выступает в виде мелкоячеистой! сетки, нити которой (границы и контакты) несут преимущественно отрицательный заряд; и связь, и взаимопроникновение отдельных племен с соседями выступают главным образом в виде негативного взаимодействия, отталкивания, обособления друг от друга. Наряду с этим наличествуют и» формы диффузии и смешения, однако главной остается связь противопоставления... Вместе с тем, та или иная связь от одной общности к другой и дальше по цепочке существовала практически всегда. Начиная3 с верхнего палеолита, она укреплялась и умножалась, по мере расширения Эйкумены выделялись центры и периферия, возникали многообразные культурные контакты». Таким образом, можно утверждать, что на ранних ступенях бытия культуры обмен деятельностью в значительной степени носил насильственный характер (негативное взаимодействие племен в рамках дуально-этнического отношения «мы-они»"). Деятельность, лежащая в основе, как культуры, так и насилия, связывает эти два феномена человеческого бытия.
С ходом развития истории происходило естественное умножение контактов, характеризующееся единством и взаимопроникновением, общением и обособлением, взаимодействием и отталкиванием. Результатом генезиса форм культурного бытия стала, по мнению В.Е. Давидовича и Ю.А. Жданова, наличная система обмена деятельностью, которая и есть тот «внутренний скелет», обрастающий покровами культурных связей «в совокупности составляющих целостное тело мировой культуры»1. Таким образом, многообразный опыт культурных связей «отливается» в устойчивые культурно-опытные ментально-антропологические формы — «архетипы» и возникает закономерный вопрос о времени их происхождения.
История человека начинается в нижнем плейстоцене около двух миллионов лет назад с появлением предковой формы (гомо хабилис), обладающей прямой походкой, гоминидным скелетом, развитым мозгом и употребляющей обработанную гальку в качестве орудий труда. Можно предположить, что организация стада была схожей с антропоидными сообществами с относительно подвижными внутренними структурами и активными контактами с соседними стадами. Данные условия позволяли передвигаться на значительные расстояния и исключали серьезные конфликты внутри группы, так как всегда имелась возможность перехода в соседнюю группу при смене доминирующей особи. Всеядность предковой формы являлась также адаптивным приобретением, позволявшим занять пустую эконишу что позволяло существовать в различных экологических условиях. На данном этапе орудийная деятельность не требовала перестройки в нейрофизиологии или внутристадной коммуникации. Мы можем говорить скорее не об инстинктивном труде гомо хабилис, а о необычайно развитой подражательной способности, имитативной деятельности, в процессе которой происходило соотношение труда с кинетической коммуникацией и звуковой сигнализацией. Следующая антропогенная ступень в лице археоантропов заселила не только африканский материк, но также Евразию. Следствием развития имитативного труда было изменение всех структур поведения. «Производство орудий и их применение все более дифференцировались, отодвигая удовлетворение первичных биологических потребностей и опосредуя их. Сам акт изготовления каменных орудий усложнялся, требовал коррекции, дифференциации материала и способов его обработки»1. Этот процесс не только! усиливал механизм имитации, но также тормозящий механизм интердищии (запрета), основанный на соединении неадекватных рефлексов и имитации.
Культурно-конфессиональный терроризм
Ни одна религия не избежала «паразитизма» антисистемы. К религиозному антисистемному проекту, реализуемому в наши дни, мы можем отнести израильский, исламский терроризм, терроризм многочисленных деструктивных культов и сект, американских радикальных «христиан-патриотов» (термин Б-. Хоффмана). Многие слова, используемые сегодня для обозначения деятельности8 террористов, произошли от названий террористических проектов древности. Так значение слова zealot («фанатичный адепт», «ярый сторонник», «фанатик»), восходит к еврейской секте зилотов, которые с 66 по 73 год н.э. сражались против римских войск на территории Израиля. Зилоты совершали публичные акты насилия, террористические акты, а также осуществляли саботаж коммуникаций римской оккупационной администрации. Слово thug, означающее «убийца», «бандит», произошло от названия религиозного культа, существовавшего с VII века в Индии, члены которого терроризировали страну до момента ликвидации этого культа в середине XIX века. Еще одно название террористической группы, которое стало нарицательным - ассасин (assassin), «наемный убийца», часть исмаилитской общины, которая с XI века использовала террористические методы в своей борьбе. Таким образом, религиозный терроризм известен задолго до появления самого термина его обозначающего и довольно активен. Некоторый спад реализации антисистемных проектов религиозной формы исследователи (Б. Хоффман) отмечают в XIX начале XX века, что связывают с процессом секуляризации. Однако, если в 1980 году только 2 из 64 террористических групп могут быть отнесены к религиозным (по классификации Б. Хоффмана), то в 1992 году их число возросло до IIі. Б. Хоффман»- дает следующие объяснения росту религиозного терроризма: «одним из возможных объяснений подобной тенденции является? тот факт, что многие этнонациональные/ сепаратистские группы конца эпохи «холодной войны» неожиданно для себя оказались вовлеченными в ожесточенные конфликты и гражданские войны, происходившие на родине-этих организаций... Поэтому времени и сил на участие в международном терроризме у них оставалось крайне мало. Другим правдоподобным объяснением может служить тот факт, что в то- время, когда жесткая биполярная структура политики «холодной войны», сдавливающая более полувека ООН, начала рушиться и начали возникать новые независимые государства, немедленно включаемые в состав международного сообщества, почти не оставалось причин прибегать к международному терроризму ради обретения национальной независимости»". К 1994 году уже треть всех террористических групп можно определить, как «религиозные», а в следующем году они составили около половиньїг (26 из 56 известных). По мнению Б. Хоффмана в 90-е годы «религия стала куда более распространенным мотивом для террористической деятельности...чем старые идеологические направления, чью несостоятельность продемонстрировал развал СССР и крушение коммунистической идеологии, в то время как щедрые обещания либерально-демократических капиталистических государств...никак не выполняются во многих странах по всему миру» . Духовный кризис дополняется социальной неустроенностью многих неразвитых стран, а также и экономическими проблемами. Подтверждением вышесказанному служит то, что самые крупные теракты последнего десятилетия XX века имеют существенную религиозную составляющую: «атака нервно-паралитическим газом зарином на пассажиров токийского метро в марте 1995 года, совершенная японской религиозной сектой, в ходе которой погибло 12 человек и пострадало еще 3796 (имеются данные о том, что группа также планировала подобные теракты в США); « взрыв в федеральном административном здании в Оклахома-Сити в апреле 1995 года, унесший жизни 168 человек, устроенный христианскими патриотами, с разворачиванием революционных действий по всей стране; взрывы в нью-йоркском Центре международной торговли в 1993 году, устроенные исламскими радикальными террористами; которые предприняли попытку завалить одну башню на другую, а также, по имеющимся данным, выпустить в воздух облако ядовитого газа;
Этнокультурный терроризм
Терроризм, будучи антисистемным феноменом, воспроизводит и «перекодирует» не только религиозные элементы системы, но также «паразитирует» на этнокультурных и национальных, всю совокупность которых можно обозначить как этнокультурный антисистемный проект. Термин «нация», возникший от латинского nation, означающего родовую общность, в европейской традиции первоначально6 означал подданных того или иного государства. «В настоящее время широкое распространение получили два достаточно устоявшихся подхода к его пониманию: «французский», который исходит из идеи свободного общества : граждан государства, основанного на политическом выборе, и «немецкий», который зиждется «а культуре и общем происхождении»1. При всем многообразии подходов и определений к понятию «нация»! для нас важно, прежде всего, то, что нация, всегда есть некая общность, выводимая из общего языка, территории, религии, традиций и обычаев, государства. Совокупность перечисленных факторов втягивают в, дефиниционное поле нации понятие «этнос», имеющего те же характеристики за исключением государственной общности: «Наряду с возникшими в средние века территориальными и позднее государственными толкованиями нации всегда сохранялось ее первоначальное этническое понимание, согласно которому этнос (часто называемый народом или нацией) как союз людей характеризуется не зависящими от территориальной принадлежности качествами - типа общности происхождения (близкородственные отношения), традиций и обычаев, порой конфессии и, особенно, языка...»". Общность же, как национальная, так и этническая, ставит вопрос идентичности, отношения «Мы - Они», «Свои - Чужие». Так как этнос по Л.Н. Гумилеву есть природная или групповая общность, где отдельный человек не мыслит себя вне коллектива и применяет к себе только категории группового мышления, то: «для такого сознания любая другая группа предстает как «чужая», враждебная «своей». Между «своим» и «чужим» здесь нет никаких опосредствующих звеньев, никаких общих ценностей, побуждающих к взаимному согласию и сотрудничеству. Отсюда и противостояние одного этноса другому, которое разрешается либо силой, либо путем духовного «прорыва» к надэтническим ценностям... либо и тем» и другим»1. Архетипическая оппозиция «Мы - Они», лежащая в основе этнического самосознания, так же «преломляется» в сакральных категориях «святое - скверное»". «Своя» нация, общность наделяется святостью и благостью:; «чужая» есть скверна, враг. Рассматриваемый нами сакрально-символический» кризис, который в религиозном проекте проявляется как кризис сакральности, для проекта национального - кризис идентичности, который- меняет акценты» традиционных мифологем, задействует инструменты насилия. Кризис идентичности в условиях актуализации антисистемы проявляется в возврате к упрощенным схемам дуально-этнического противостояние «мы-они». Причем если в религиозном антисистемном проекте сакрально-символический кризис, кризис сакральности, позиционируется в сакрально-профанных категориях, воспринимается мистически и трансисторически, то для нации переживание кризиса предельно реально и исторично. Идентичность, рассматриваемая нами как сохранение формы объекта во времени, позволяет говорить об этнической идентичности как о совокупности характеристик некоей общности (выделяемой на основе происхождения, традиций и обычаев, конфессии, языка) в истории. (В. Хесле) Исходя из этого, кризис этнической идентичности проявляется как большее или меньшее несоответствие представлений членов этой общности ранее определенной совокупности характеристик. Причинами возникшего несоответствия могут быть различные факторы, и, прежде всего утрата сакрального (сакрально-символический кризис) и связанного с ним системы символов, утрата исторической памяти, что возникает как следствие десекуляризации истории народа, разрыв с традицией. Коллективная идентичность (национальная и этническая) не только определяет идентичность индивидуальную, но также и индивидуальная идентичность может влиять на идентичность коллективную, что обуславливает локальность проявления кризиса идентичности с последующим «заражением» этим кризисом всего общества. Утрата идентичности неизбежно сопровождается возвратом к упрощенным, архаическим моделям поведения и идентичности (именно поэтому распад многонациональных государств сопровождается усилением этнонационализма, а не сохранением более сложных структур идентификации). Определение «себя» начинается во многом с «другого», позволяющего определить не только индивидуальную самость, но и коллективную. Методом «от противного» перебираются те самые характеристики, которые и позволяют самоопределиться, заново определяются поколебленные характеристики сходства и различия. На этом пути, прежде всего, реанимируется первобытная форма противостояния «Мы-Они». Рассматриваемая в сакральных категориях, эта оппозиция закрепляет за своей группой качества «святости», а противоположную наделяет качествами «скверности». Действия этих групп также заранее определены простой и архаичной схемой: «мы» - носители легитимности, «они» - не легитимности. Историчность этноса, как и нации, определяет предельную конкретность в восприятии кризиса. Общность борется за конкретную территорию (палестино-израильский конфликт), определенные права (политическая самостоятельность Израиля и Кипра).
