Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор формирования общественно-политического участия протогражданского типа 16
1. Предпосылки для развития вечевых форм участия. Урбанизация и полицентризм 18
2. Социальная природа веча 26
3.Развитие функции веча и зарождение протогражданских механизмов взаимодействия общества и власти 31
4. Вечевые институты и органы власти домонгольской Руси 38
5. География распространения вечевых институтов 45
6. Упадок городов-государств и кризис вечевого строя 50
ГЛАВА 2. Развитие форм общественно-политического участия в московскую эпоху 54
1 .Общество и власть после монгольского нашествия. Складывание религиозно-общественного типа участия 55
2. Институциализация участия в форме Земских соборов. Кризис патерналистской государственности 65
3. Гражданский подъем Смутного времени и развитие социально-политических форм участия 75
4. Столкновение патерналистских и гражданских тенденций в московской системе «власть-общество». Ликвидация институтов участия 88
ГЛАВА 3. Институты участия в пореформенной России и попытка гражданской трансформации имперского общества 98
1. Формирование системы «дворянского самодержавия» в рамках «сращенной» империи и ее кризис 99
2. Земская реформа. Структура и функции новых институтов участия 107
3. Земство и крестьянская община. Проблемы взаимодействия 115
4. Упущенные возможности Великих реформ. Незавершенная гражданская трансформация и ее последствия 122
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 127
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 134
- Предпосылки для развития вечевых форм участия. Урбанизация и полицентризм
- .Общество и власть после монгольского нашествия. Складывание религиозно-общественного типа участия
- Формирование системы «дворянского самодержавия» в рамках «сращенной» империи и ее кризис
Введение к работе
В отечественных социальных науках доминирует представление о русской политической традиции как сугубо недемократичной, авторитарной. Пресловутый миф о «тысячелетнем рабстве» давно стал общим местом в размышлениях об истории и перспективах формирования в России общества гражданского типа, возможность построения которого видится многим лишь через отказ от сущностных характеристик российской социально-культурной идентичности.
Конечно, трудно спорить с тем, что сегодня взаимоотношения общества и власти в России носят во многом патерналистский характер1, недостаточно выработаны механизмы гражданского контроля, политическая культура населения далека от стандартов развитых демократий. Как сложно не согласиться и с тем, что многое из этого стало наследием нашего исторического прошлого. Однако существует ряд явлений и фактов, которые плохо вписываются в концепцию извечного российского авторитаризма, якобы никогда не имевшего в нашей стране серьезных альтернатив - речь идет, например, о вечевой традиции древнерусских городов, насчитывающей более двух столетий, о мощных процессах социальной и политической интеграции в Смутное время, о широком земском движении пореформенной России. А раз
Мы используем в работе термин «патернализм» для характеристики взаимоотношений между властью и обществом, однако его употребление в таком контексте является еще во многом новым для отечественной науки, поэтому мы считаем необходимым пояснить его значение. Термин «патернализм» (от лат. paternus -отцовский) пришел к нам из западных общественных наук, в самом общем смысле под ним понимается такой тип отношений между индивидами, социальными группами и т.д., при котором один из участников этих отношений считает возможным определять цели другого, решать без его согласия, что является для него полезным и наилучшим. Соответственно, применительно к системе «власть-общество» патернализм означает доминирование и всестороннюю опеку государства над обществом. В рамках патерналистской социальной системы общество является объектом управления, лишенным права полноценного соучастия в социально-политических процессах, при этом отсутствуют институты гражданского контроля за политической элитой. В данном случае противоположностью патернализма является гражданская система «власть-общество», предполагающая равноправие обоих элементов. Среди иностранных источников по этому вопросу отметим следующие работы: VanDeVeer D. Paternalistic Intervention. Princeton: Princeton University Press, 1986; Sartorius R. Paternalism. Minneapolis: University of Minnesota Press. 1983; R.J. Arneson. Paternalism, Utility and Fairness II «Revue Internationale de Philosophie», № 3, 1989, pp. 409-437. В России с этим термином работает, например, А.Г. Глинчикова - она использует его для описания домодернистских отношений между властью и обществом. См.: Глинчикова А.Г. Модернити и Россия// Вопросы философии, №6, 2007.
4 так, то может быть правильнее вести речь не о некой авторитарной доминанте, изначально присущей русской государственности, но о том, что в России на разных исторических этапах имели место- определенные предпосылки и тенденции к становлению гражданских институтов, которые были сорваны и не получили своего завершения?
Ответу на этот вопрос и посвящена настоящая диссертация. Ее главную проблему можно сформулировать так: почему в России так и не сформировался гражданский тип взаимоотношений между властью и обществом и соответствующие ему гражданские формы политического участия? Для решенияэтой проблемы мы предложили обратиться к прошлому, выбрав в качестве объекта исследования характер взаимоотношений между обществом и властью в России на протяжении достаточно длительного временного отрезка - от становления- древнерусской государственности и до начала XX в. Предметом исследования, и в то же время инструментом, позволившим нам провести необходимый анализ, стали институты участия, которые всегда являются своеобразной «лакмусовой бумажкой» для характеристики политической конфигурации «власть-общество». Три крупных исторических периода (домонгольская Русь - Московское государство -Императорская Россия), каждый из которых сформировал свой тип (или типы) общественно-политического участия, мы рассматриваем сквозь призму определенного института (вече - Земские соборы - земство), в наибольшей степени, на наш взгляд, раскрывающего специфику эпохи, логику ее политического развития, а также особенности сложившихся здесь взаимоотношений между правящей элитой и остальным населением.
Безусловно, российская традиция общественно-политического участия не исчерпывается этими тремя институтами, например, в имперский период большой интерес для исследователя представляет крестьянская община со своим особым укладом и типом социального взаимодействия или первый опыт российского парламентаризма в лице Государственной Думы; можно вспомнить и о таких специфических институтах, как казачье самоуправление
5 или вайнахская военная демократия, которые, с определенными оговорками, могут рассматриваться в качестве неких протополитических типов участия. Но поскольку нашей задачей был не исторический обзор всех существовавших в России форм участия, а прояснение конкретной политологической проблемы, то нас интересовали, в первую очередь, те «узловые моменты», анализ которых имеет непосредственное отношение к этой самой проблеме. Точно также мы не останавливались подробно на теоретических аспектах политического участия, размышлениях о специфике исторического пути и социально-политического развития России, предпринимаемых западниками, славянофилами, евразийцами или кем-либо еще. Все эти и многие другие вопросы, определенным образом связанные с темой диссертации, но в данном случае второстепенные (и, к тому же, обстоятельно изученные до нас), остались за скобками, поскольку они только отдаляли бы автора от решения той задачи, ради которой задумывалась эта работа.
Нельзя не отметить и еще одно важное обстоятельство — мы ограничили рамки диссертации дореволюционной эпохой, поскольку нам хотелось показать, прежде всего, сам момент зарождения того негражданского типа взаимоотношений общества и власти, который до сегодняшнего дня во многом определяет облик российской социально-политической системы. Каким образом сформировался этот тип? Какие факторы оказывали на него влияние? Почему в России не смогли получить должного развития импульсы противоположного характера? - вот вопросы, которые волнуют автора диссертации в данном исследовании. Что касается событий 1917 г. и последующего периода, то мы видим здесь весьма специфичную попытку революционным путем преодолеть разрыв между властью и обществом, утвердить новую социальную систему. И эта попытка требует осмысления в рамках отдельного исследования. С другой стороны, при всех своих особенностях, постреволюционная эпоха так и не смогла переломить сложившийся патерналистский механизм взаимодействия государства и
общества, а потому она видится нам во многом уже результатом рассматриваемых в работе тенденций.
Также хотелось бы оговориться по поводу употребления в диссертации категории «политическое участие». Как известно, теоретическое изучение проблемы участия началось во второй половине XX в. на Западе и было связано первоначально с работами американских ученых-бихевиористов, которых заинтересовало политическое участие с точки зрения человеческого поведения. Одной из первых фундаментальных работ в данной области стала книга Г.А. Алмонда и С. Вербы «The Civil Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Countries» (Princeton, 1963)1, посвященная сравнительному анализу политических культур пяти стран - США, Англии, Германии, Италии и Мексики. Позже С. Верба в соавторстве с другими учеными провел еще ряд исследований по проблеме политического участия, где были рассмотрены различные аспекты участия и факторы, влияющие на него (тендерный, имущественный, образовательный и т.д.). Речь идет о книгах «Participation in America» Verba S., Nie N.H. (N.Y., 1972); «Participation and Political Equality. A seven-nation comparison». Verba S., Nie N.H., Kim Jae-on. (Cambridge a.o., 1978); «Voice and Equality. Civic Voluntarism in American Politics». Verba S., Schlozman K.L., Brady H.E. (Cambridge a.o., 1995). Важное место в корпусе работ, связанных с вопросом участия, занимает известная книга Лестера Милбратса (Milbrath L.W.) «Political Participation. How and Why Do People Get Involved in Politics?». (Chicago, 1965), а также вышедшая в свет в конце 60-х гг. работа С. Хантингтона «Политический порядок в меняющихся обществах» (русское издание - М., 2004), где автор рассматривал политическое участие в его связи с процессом модернизации, указывая на массовую вовлеченность людей в политику как на важнейший критерий современного общества. Особое внимание политическому участию уделяют сторонники т.н. партиципаторной демократии, например, «новые левые» (П. Гудмэн, Т. Хейден, Ф. Фанон),
1 В журнале «ПОЛИС» был опубликован перевод заключительной главы этой книги с сокращениями. См. Алмонд Г.А., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // ПОЛИС, 1992, №4.
7 сформулировавшие в 1960-1970-х гг. идею «общества участия». Сюда же можно отнести и концепцию делиберативной демократии Ю. Хабермаса, под которой немецкий философ понимает власть мнений народа, реализуемой посредством широкой и постоянной коммуникации. На сегодняшний день в западных общественных науках категория участия занимает одно из важных мест, там выработана достаточно мощная теоретическая и эмпирическая база по данному вопросу. При этом какой-то универсальной, общепризнанной интерпретации понятия «политическое участие» так и не сложилось, имеет место довольно широкая его трактовка, скажем, одно из наиболее известных определений участия, принадлежащее американскому политологу Дж. Нагелю, подразумевает под ним «действия, посредством которых рядовые члены любой политической системы влияют или пытаются влиять на результаты ее деятельности» .
Однако возникает закономерный вопрос - можно ли использовать научную категорию, созданную на Западе и применяемую, как правило, для анализа современных западных политических систем, в качестве инструмента исследования российских реалий, да еще и многовековой давности? На наш взгляд, ответ может быть положительным, и вот почему. Дело в том, что с точки зрения науки вряд ли продуктивным является чрезмерное увлечение тем, что принято называть «особым путем России». Конечно, мы не можем игнорировать значительную специфику отечественного исторического и социально-политического опыта, о который часто разбиваются многие теоретические построения, смоделированные на Западе. Тем не менее, это не означает, что для описания российской действительности нужно изобретать какой-то особый научный язык, ведь как верно отмечено по этому поводу в недавно вышедшей монографии А. Ахиезера, И. Клямкина и И. Яковенко, «наука имеет дело с классами, совокупностями явлений, а не с отдельными явлениями», а потому, придумывая для России свою собственную терминологию, мы невольно переходим на «язык метафор, а не понятий
1 Nagel J.N. Participation. N.Y., 1976. Перевод по: Гончаров Д.В. Теория политического участия. М., 1997. С. 6.
8 (курсив авт. диссер.)» . Поэтому задача исследователя, занимающегося Россией, состоит не в полном отказе от западного понятийного аппарата, а в том, чтобы переопределить, расширить, адаптировать его так, чтобы он стал адекватным изучаемому объекту. К тому же в данном случае этому благоприятствует само, предельно широкое, понимание участия - ведь если мы возьмем уже цитированное выше определение Дж. Нагеля, то увидим, что речь здесь идет ни о чем ином как о попытке обычных людей повлиять на действия элиты, их стремлении быть вовлеченными в процессы, от которых зависит их судьба и благополучие, о желании быть не просто пассивным объектом управления, но в какой-то степени участвовать в принятии общезначимых решений. И тенденции к этому мы увидим и на новгородском вече, и на московском Земском соборе, и в каком-нибудь тамбовском земстве пореформенной эпохи.
В то же время мы отдаем себе отчет в том, что в традиционном обществе, с которым данная диссертация будет преимущественно иметь дело, пространство политического, механизмы взаимодействия власти и населения и институты участия сильно отличаются от тех, что существуют в современных политических системах, и было бы все-таки неверно механически переносить понятие из XX столетия в век XI или XVII. Поэтому мы решили несколько смягчить исходный канонический термин «политическое участие», заменив его категорией «общественно-политическое участие», которую мы трактуем более широко и нейтрально — как любую инструментальную активность общества в политической сфере, любые осознанные формы социально-политической деятельности неэлитных общественных групп, целью которой является участие в принятии общезначимых решений или оказание влияния на власть.
Актуальность исследования. В настоящее время в мире происходят серьезные изменения, связанные с глобализацией, научно-технической революцией, становлением информационного общества и т.д. И в этих
1 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008. С. 190.
9 условиях конкурентоспособность того или иного социума, его достойное место в мировом сообществе будут не в последнюю очередь зависеть, от того, насколько ему удастся развить демократические, гражданские институты, выработать механизмы участия населения в политических, экономических и культурных процессах. Поэтому для стран, в которых процесс демократизации системы «власть-общество» в той или иной степени «запаздывает», вопрос о демократическом транзите сегодня - один из главных. В число таких государств входит и Россия: При этом очевидно, что демократия, превращаясь в. универсальный феномен, может и должна иметь в. каждой стране свои особенности, в зависимости не только от текущих обстоятельств; но и от менталитета, политических традиций, культурных установок общества, его истории. В связи с этим для выстраивания эффективной стратегии политической модернизации в России необходимо понять, насколько органичны для русской культуры демократические тенденции; насколько совместима русская политическая традиция с гражданским вектором развития, что из нашего прошлого может помочь, а что помешать в построении общества гражданского типа. Обращение к отечественной политической истории, изучение того, как сформировалась в России; своеобразная политическая культура: и. как складывались отношения' между властью и народом в исторической ретроспективе, могут помочь нам адаптировать демократические принципы, «переоткрыть их заново» (Плимак E.F., Пантин И.К.) применительно к российскому обществу. Также это позволит лучше понять нынешние трудности и противоречия в функционировании гражданских институтов, сложности, с которыми сталкивается процесс демократизации в России в постсоветскую эпоху.
Говоря о степени разработанности темы, стоит отметить, что данная диссертация имеет определенную специфику' — будучи по своей проблематике работой социально-политической; а не исторической, она при этом основывается преимущественно на исторических изысканиях, а потому использованный нами материал можно условно разделить на две части:
10 историографический, источниковедческий и политологический. К первой группе работ относятся многочисленные исследования веча, Земских соборов и земств, сделанные дореволюционными, советскими и российскими историками. В начале каждого раздела диссертации мы приводим список соответствующих монографий. Помимо этого нами привлекались и непосредственные источники — летописные материалы, законодательные акты, документы, воспоминания очевидцев событий и т.д. Их перечень также указан в каждой главе отдельно. Вторая часть использованных нами работ включила в себя собственно политологические труды, посвященные политической традиции России в целом или каким-то ее аспектам. Они стали основой концептуальной, мировоззренческой базы диссертации. Формулируя свою концепцию, мы опирались на определенную интеллектуальную традицию в России, корни которой идут еще от А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского. Коротко говоря, суть ее — в попытке нахождения в России, на основе аутентичных социальных институтов, альтернативы авторитарному пути развития русского общества. Для теоретиков народничества такой альтернативой, как известно, был социализм, основу которого они усматривали в крестьянской общине. Сегодня в этом же русле работает ряд известных ученых, среди которых можно выделить И.К. Пантина1, Е.Г. Плимака2, Г.Г. Водолазова3 - они делают акцент в большей степени на исследовании российской революционной традиции; А.А. Кара-Мурзу4, который много лет занимается изучением истории либеральной мысли в России; И.М. Клямкина, доказывающего с соавторами в недавно вышедшей книге, что представление о русской истории как «об истории нелиберальной социально-политической системы» является большим упрощением5; А.Г. Глинчикову, в центре научных интересов которой —
1 Пантин И.К. Судьбы демократии в России. М., 2004.
2 Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М., 2000.
3 Водолазов Г.Г. Идеалы и идолы. Мораль и политика: история, теория, личные судьбы. М., 2006.
4 Кара-Мурза А.А. Интеллектуальные портреты. Очерки о русских политических мыслителях XIX-XX вв. М.,
2006; Кара-Мурза А.А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М., 1995; Кара-Мурза А.А.
Между «Империей» и «Смутой». М., 1996; Кара-Мурза А.А. Как возможна Россия? M., 1999.
5 Ахиезер А. Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? M., 2008. СП.
особенности вхождения русского общества в эпоху модернити1. Преимущество данного подхода, объединяющего всех этих авторов (при разности их взглядов и убеждений), заключается в том, что он дает возможность для спокойного и объективного анализа и позволяет избежать двух крайностей в лице радикального западничества, видящего в России со всей ее историей какое-то аморфное, косное образование, которое обязательно нужно цивилизовывать извне и «национально-державной» идеологии, склонной к идеализации прошлого и усматривающей в патернализме российской социальной системы некое самобытное начало, которое следует всячески охранять и укреплять.
Цель исследования заключается в том, чтобы с помощью ретроспективного анализа институтов участия выяснить, существовали или нет в России тенденции к гражданской трансформации социально-политической системы и если такие тенденции были, то почему они не получили своего завершения. Для достижения этой цели автор ставит перед собой несколько промежуточных задач: во-первых, последовательно рассмотреть развитие институтов и форм общественно-политического участия в России от зарождения государственности на восточнославянских землях и до начала XX в.; во-вторых, изучить те предпосылки и возможности, которые давали институты участия для вызревания демократических, гражданских тенденций (всего мы выделяем три таких «импульса», которые могли стать толчком к гражданской трансформации русского общества, каждому из них посвящена отдельная глава); в-третьих, проанализировать причины незавершенности этих «гражданских импульсов», их связь между собой и последствия каждой неудачи для дальнейшего развития российской социально-политической системы; в-четвертых, сформулировать общие выводы относительно характера взаимоотношений между обществом и властью в России, который складывался на протяжении ее истории.
1 Глинчикова А.Г. Раскол или срыв «русской Реформации»? М., 2008; Глинчикова А.Г. Модернити и Россия // Вопросы философии, №6, 2007; Глинчикова А.Г. Российская социальная система как незавершенный гражданский проект // Философские науки, №10,2007; Глинчикова А.Г. Социальное значение русского раскола // Вопросы философии, №6, 2008.
12 Методология работы включает в себя как общенаучные, так и конкретно-научные методы исследования. К первым относятся анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, аналогия, моделирование. Ко вторым -сравнительно-исторический метод (отвечая на современную проблему, мы исследовали ее в исторической перспективе, сопоставляя социально-политические институты на разных исторических этапах), сравнительно-политологический (сравнивая различные модели общественно-политического участия, проводя определенные параллели между социально-политическими процессами и институтами в России и на Западе), институциональный, а также метод анализа документов.
Научная новизна исследования состоит в следующем:
В диссертации впервые в отечественной науке ставится задача последовательного изучения характера взаимоотношений власти и общества в России на достаточно длительном временном отрезке, используя в качестве предмета научного анализа институты участия.
При этом предпринимается попытка переопределить и уточнить категорию «политическое участие», применительно к традиционному обществу.
На основе исследования институтов участия в работе показано, что российские социальные реалии были многовариантными, в том смысле, что в разное время они давали возможности для различных путей развития общества, в том числе и демократического.
Исходя из этого, в диссертации, с привлечением значительного исторического материала, рассматривается вопрос о том, какие собственные, аутентичные импульсы для формирования гражданских институтов существовали внутри русского социума.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Характер взаимоотношений между властью и обществом в России не был одинаков и существенно менялся на различных этапах ее истории. Автор приходит к выводу, что эти взаимоотношения прошли через серьезную
13 эволюцию, в которой имел место как тренд усиления авторитарного начала, так и тенденции обратного порядка, когда патерналистская, структура властвования^ оказывалась значительно ослабленной.
2. Если отношения народа и государства» в России* не укладываются* в чисто патерналистскую модель взаимодействия, это означает, что русскому обществу не были чужды демократические, гражданские тенденции» в социально-политической^ сфере и они не являются достоянием исключительно-западной цивилизации. Более того, в вызревании гражданских тенденций в России и на Западе наблюдалась далее некоторая синхронность. Скажем, образование в Европе в X-XIII вв. городских коммун* протекало параллельно с аналогичными процессами! становления* в древнерусских городах вечевого строя; а начало буржуазных революций на европейском континенте примерно совпадает с фактически революционными событиями, в России, начала XVII'в., известными*как «Смутное время».
В то же время, синхронность в развитии не исключала важных отличий отечественных институтов участия, на базе которых протекали-демократические процессы. Так, деятельность веча и Земских соборов ^ была очень слабо формализована и> опиралась скорее на обычай, нежели на какие-то юридические основания. В России, не испытавшей влияния римской' правовой-традиции, не возникло ничего подобного европейскому «городскому праву» (хотя серьезным шагом в этом направлении можно считать установившуюся, с середины XII в. практику заключения- договора между городской, общиной и князем); не стала успешной и попытка юридического закрепления компетенции Земских соборов с помощью т.н. «ограничительной записи» царя Михаила Федоровича - ее положения были нарушены уже при преемнике Михаила. Слабость правовой традиции в России во многом предопределила уязвимость институтов участия перед лицом власти, непрочность политических завоеваний русского общества. Что касается еще одного рассматриваемого нами института — земств пореформенной эпохи, то его специфика была связана с громадным социокультурным расколом в имперском обществе. В результате этого раскола
14 социальные группы, представители которых входили в состав земских органов, не просто находились в состоянии глубокого конфликта между собой, но, более того, были культурно и цивилизационно чуждыми друг другу, что сделало невозможным устойчивый и конструктивный диалог между ними.
3. Два предыдущих тезиса необходимым образом подводят автора к мысли о том, что базовое различие социально-политической истории России и Запада состоит не в отсутствии у нас гражданских тенденций и импульсов, характерных для Европы, а в том, что в России они систематически срывались и не получили своего завершения. Этот момент часто ускользает от внимания исследователей отечественной государственности, многие из которых склонны экстраполировать характер современной российской социальной системы на все ее прошлое. Тогда как патернализм государства и власти в нашей стране -это не некая изначальная доминанта, «судьба» России, а результат действия определенных объективных и субъективных факторов, которые мы рассматриваем в данной работе.
Теоретическая и практическая значимость работы определяются тем, что данная диссертация позволяет преодолеть ряд устойчивых стереотипов, сформировавшихся в отношении русской политической традиции и политической культуры россиян, по-иному взглянуть на многие факты отечественной истории, а также на перспективы движения России к обществу гражданского типа. Материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по политической истории России.
Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы работы были изложены в статьях: «Особенности общественно-политического участия на Руси в домонгольский период» (0,8 а.л.), журнал «Эдип», №1 (4), 2008; «Вечевая традиция домонгольской Руси как фактор образования городских сообществ протогражданского типа» (0,5 а.л.), «Вестник РГГУ», № 10, 2009 г.; а также «Упущенные возможности Великих реформ или почему в России в XIX в. проиграла гражданская альтернатива?» (0,68 а.л.), журнал «Каспийский регион: политика, экономика, культура», №2 (19), 2009. Ряд
15 материалов диссертации был также использован при чтении диссертантом лекций по истории русской политической мысли для студентов 2 курса факультета политологии Государственного университета гуманитарных наук. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на секторе истории политической философии ИФ РАН.
Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, четырнадцати параграфов, заключения и списка литературы из 123 источников. Объем диссертации составляет 139 страниц.
Предпосылки для развития вечевых форм участия. Урбанизация и полицентризм
История вечевых собраний у славянских племен уходит корнями в догосударственную эпоху первобытной демократии и в этом смысле не представляет собой чего-то исключительного — аналогичные племенные сходки существовали, например, у германцев (Тацит обозначал их словом consilium -«совещания») и у скандинавов («тинги»). Однако если у других европейских народов по мере разложения родоплеменного строя и развития феодальных отношений народные собрания постепенно сходят на нет, то у восточных славян мы этого не наблюдаем - там вече под влиянием ряда социально-экономических и природных условий продолжает играть важную роль в общественной жизни и после образования государства.
Известно, что Русь, благодаря удобным речным артериям, долгое время была важнейшим звеном средневековой международной торговли - уже с VIII в. через нее проходят два великих водных пути: один - волжский, другой - «из варяг в греки», которые соединяли между собой Запад и Восток, Европу с Византией и ближневосточными странами, до тех пор, пока в XIII в. татаро-монголы не захватили приволжские земли, а Крестовые походы не создали новый маршрут сообщения через восточное Средиземноморье. Помимо этого, восточнославянские территории связывали воедино две собственно европейские торговые зоны — средиземноморскую с центром в Италии и североевропейскую, включавшую в себя Англию, Скандинавию и Северную Германию.
Транзитная торговля стала одним из важнейших факторов градообразования у восточных славян, на что обратил внимание еще В.О. Ключевский. И хотя многие города возникали изначально как центры племенных союзов, выполняя преимущественно военно-оборонительные и административные функции, не вызывает сомнения, что торговая деятельность оказала значительное влияние на социальный и культурный облик городов -они превращаются в крупные центры ремесла и торговли. О масштабах коммерческой деятельности на Руси говорит хотя бы тот факт, что рынки и торговища имелись практически в каждом городе (а в Киеве в период расцвета их было восемь), при этом русские купцы доходили даже до Багдада, а в стране в большом ходу была византийская и арабская монета. Б.Ю. Кагарлицкий отмечал, что эти рыночные черты сильно отличали экономику Руси от Западной Европы, где денежное обращение, ремесленное производство, ярмарки и рынки, по крайней мере, до начала XIII в. находились еще в зачаточном состоянии (за исключением отдельных регионов — Италии, Фландрии)1.
Богатство древнерусских городов и их численность неуклонно увеличиваются по мере развития торговли; растет и городское население, возникает замечательный городской мир домонгольской Руси, которую скандинавы именовали не иначе как «Гардарики» - т.е. страна городов. Действительно, к середине XIII в. на Руси было около 300 городов , в которых проживало примерно 15% населения. Для периода Средневековья это были действительно высокие показатели (для сравнения: в XIII столетии в Англии горожане составляли 9-10% населения страны, в Скандинавии - 3-5% , а Россия вернулась к такому уровню урбанизации лишь спустя 600 лет после татаро-монгольского нашествия - во второй половине XIX в).
Все это имело самые прямые последствия для древнерусской государственности, поскольку торгово-ремесленный характер городов, помимо того, что он способствовал распространению грамотности и культурному подъему, формировал большую массу свободного населения, которое по мере разложения родоплеменного строя и складывания новых социальных связей начинает консолидироваться в единое городское сообщество, обладавшее значительными экономическими и политическими ресурсами. Не случайно с середины XI в. мы встречаем в источниках все более частое упоминание о вече — это было внешним проявлением возросшей социально-политической активности городских общин, которые использовали для канализации своей политической воли вечевые сходки, привычные для славянского населения еще с архаичных времен. Так вече переживает своеобразное "второе рождение", теперь уже в качестве политического института.
Было естественно, что в первую очередь сильные городские общины складываются в Киеве и Новгороде - в двух наиболее крупных торговых городах Древней Руси. Там уже со второй половины X в. горожане представляют собой достаточно серьезную силу, например, в 961 г. киевляне изгоняют из города христианских миссионеров во главе с епископом Адальбертом, прибывших непосредственно по приглашению княгини Ольги, а несколько позже, в 980 г., во время усобицы между Святославичами именно мнимая поддержка киевлянами князя Владимира стала «козырной картой», которую разыграли против Ярополка его противники. Согласно летописному рассказу, осадив Киев и не видя возможности взять штурмом хорошо укрепленный город, Владимир склонил к измене ближайшего сподвижника своего брата воеводу Блуда. И Блуд нашел действительно верный способ выманить князя из города — он стал говорить Ярополку, что «Кияне слются [посылают послов — авт. диссер.] к Володимеру, глаголюще: "Приступай к граду, яко предамы ти Ярополка". Побегни за град»1. Ярополк послушал Блуда, вышел из города и вскоре был вероломно убит. Из этого эпизода мы можем заключить, что уже тогда положение князя в Киеве в определенной степени зависело от настроений горожан, иначе вряд ли Ярополка так взволновало бы сообщение о переговорах киевской общины с братом.
Рост социальной активности населения в других городах мы увидим позднее - со второй половины XI в., но так или иначе, это была общая тенденция для всех городских сообществ Древней Руси. Да и не только Руси -похожие процессы можно было наблюдать и в средневековой Европе, в особенности на Апеннинах. Там могущественные северо- и центрально-итальянские города также играли важную роль в экономической, политической и культурной жизни. Как и города Древней Руси, они находились на пересечении торговых путей, являясь связующим звеном для всего Средиземноморья. Развиваясь поэтому очень динамично, они уже в IX-X вв. начинают борьбу с феодальными сеньорами, которыми там обычно являлись епископы. В результате этой борьбы к концу XI-XII вв. в Северной и Средней Италии практически повсеместно возникли самоуправляющиеся коммуны, власть в которых осуществляли выборные институты - ассамблеи, городские советы и консулы. «Коммунальное движение» охватило не только Италию, это был, в значительной степени, общеевропейский феномен борьбы горожан за свои права, но только на Апеннинах (и частично на юге Франции) коммуны смогли отвоевать себе полную независимость и стать самостоятельными городами-государствами, распространяя свою власть на городское пространство и на прилегающую к нему территорию. Успехи прочих европейских городов были намного скромнее и сводились первоначально лишь к освобождению от наиболее тяжелых форм феодальной эксплуатации. Однако повсюду борьба за городские вольности способствовала становлению городских общин, пользовавшихся определенной автономией и самоуправлением.
.Общество и власть после монгольского нашествия. Складывание религиозно-общественного типа участия
Вскоре после крушения конгломерата древнерусских городских сообществ на северо-востоке Руси начинает складываться новая^ социальность, которая предложила иные принципы общественно-политического участия в рамках формирующегося национального- государства. И если домонгольский период не позволил нам говорить о каком-то специфическом «русском пути» в выстраивании отношений между обществом и властью, то московская эпоха, напротив, способствовала возникновению в этом смысле многих самобытных черт.
Следует заметить, что в исторической науке практически аксиомой стала интерпретация московской эпохи в терминах «государство-вотчина», «государство-военный лагерь», где, по выражению В.О. Ключевского, люди были не гражданами, а только солдатами и работниками. Возникновение подобных отношений между «Землей» и «Властью» обычно связывается с монгольским нашествием и установлением ордынского ига, когда общество на Руси, (точнее, на ее северо-восточных землях, ставших ядром новой государственности) перестает играть сколько-нибудь существенную роль в социально-политических процессах и превращается в инертную массу податного населения. Объединение же земель вокруг Москвы только усилило эту тенденцию, поскольку московские князья наиболее последовательно отстаивали авторитарную линию во взаимоотношениях с обществом. Вот как пишет об этом один из классиков русской исторической науки Н.И. Костомаров: «Признаками московского владычества было поглощение земской областной жизни, уничтожение вечевого строя, стеснение личной свободы и порабощение народных масс воле великого князя и его наместников и волостелей»1. Таким образом, Московскому государству, выросшему из княжеской вотчины Даниловичей, изначально был свойственен автократический облик и сугубо патерналистская, если не сказать холопская модель социального взаимодействия правителя и подданных. Ситуацию усугублял и крайне милитаристский характер государства, сложившийся в условиях постоянной борьбы с внешними врагами. Такова суть концепции «вотчинного государства», которая утвердилась в науке с подачи К.Д. Кавелина, затем была развита СМ. Соловьевым и В.О. Ключевским, а впоследствии стала одной из классических теорий отечественной историографии.
Однако подобный подход, мало того, что наделяет русский народ едва ли не мазохистскими чертами (как иначе объяснить поддержку объединительных усилий Москвы народными «низами», если такое объединение сулило только «стеснение личной свободы и порабощение»?), еще и сильно упрощает ситуацию и не позволяет адекватно понять большое количество фактов.
Конечно, не вызывает сомнений, что разрушение домонгольской политической системы и исчезновение городского мира Древней Руси многое изменило в отношениях между властью и обществом. Теперь мы видим на Востоке Европы совокупность не городов-государств, а княжеств; исчезают многие из тех черт, которые позволили нам ранее говорить о протогражданских тенденциях в домонгольском обществе. Например, князья уже не избирались на вече и не заключали «ряд» с народом (поскольку устанавливается практика выдачи ханских ярлыков на княжение), городская община перестала иметь собственное войско и больше не являлась коллективным собственником земельных ресурсов на своей территории. Тем не менее, это не означает, что население Северо-Восточной Руси после ордынского разгрома перестает быть деятельной силой: во всех городах по-прежнему функционирует традиционное самоуправление во главе с тысяцким, и периодически встречаются упоминания о вечах, хотя теперь чаще всего в связи с народными восстаниями. Например, в 1262 г. «люди Ростовьския земля» «изволиша вечь, и выгнаша из городов из Ростова, из Володимеря, ис Суждаля, из Ярославля (курсив авт. диссер.)»1 татарских баскаков. А в 1305 г. В Нижнем Новгороде происходит выступление против тверских бояр, которое также опиралось на вечевые институты -летописец замечает, что князь Михаил, прибыв в город, «изби всех вечъников, иже [которые - авт. диссер.] избиша бояр (курсив авт. диссер.)»2. Так горожане в критических ситуациях продолжают использовать привычный для них способ самоорганизации.
Активной и инициативной стороной проявляют себя народные массы и в ходе объединения русских земель, оказывая последовательную поддержку московским правителям. Показательно, например, что в 1371 г. владимирская община не пускает в город тверского князя Михаила, хотя тот получил в Орде ярлык на великое княжение: Михаил «поиде к Володимерю, хотя сести тамо на великое княжение, и не прияша его, но отвечащаша ему сице [так - авт. диссер.]: «не имеем сему веры просто взяти тебе великое княжение» . Подобное самовольство грозило для владимирцев серьезными последствиями со стороны хана, но это не помешало им принять сторону московского князя Дмитрия Ивановича. А спустя четыре года, когда тот же Дмитрий Иванович подступил с войском к Твери, даже в своем родном городе, в сердце собственной «вотчины» Михаил Тверской не нашел поддержки - горожане не захотели держать осаду, и князь вскоре был вынужден сдаться, видя, по выражению летописца, «озлобление люд ем своим»1.
Формирование системы «дворянского самодержавия» в рамках «сращенной» империи и ее кризис
Петровские реформы часто называют «европеизацией», и это верно в том смысле, что они стали попыткой вписать Россию в складывающуюся в Европе систему империй, политически и экономически интегрировать страну в когорту ведущих мировых держав. Однако такая «европеизация» имела весьма своеобразный характер, поскольку ее результатом стала не эмансипация, а окончательное порабощение русского общества и закрепление патерналистского типа социального взаимодействия.
Дело в том, что если на Западе создание империй протекало параллельно с процессами гражданской трансформации европейских обществ и формированием в метрополиях национальных государств, то в России вследствие срыва аналогичных гражданских тенденций, а также в силу геополитических особенностей (вновь присоединенные земли не были отделены от центра морями и океанами), возникает особый тип империи, который А.Г. Глинчикова удачно предложила назвать «сращенной империей»1 на том основании, что здесь колония и метрополия не были разделены географически и политически - эксплуатацию населения осуществляла собственная, «родная» власть. Граница между метрополией и колонией проходила, таким образом, по социальному признаку: «метрополией» стало дворянское сословие, наделявшееся в течение XVIII в. все большими правами и привилегиями, а «колонией» - остальное население, прежде всего крестьянское, положение которого к концу того же XVIII столетия все сильнее напоминало положение плантационных рабов. Об этом же пишет и Б.Ю. Кагарлицкий в своей «Периферийной империи»: «Россия являлась империей и объектом колонизации в одно, и тоже время... Русский народ...становится народом "имперским", гордящимся своими историческими победами, и народом порабощенным, в сущности, колониальным»2.
Политическим результатом этого стала система «дворянского самодержавия», просуществовавшая с некоторыми изменениями примерно полтора столетия - до Великих реформ XIX в. Суть ее заключалась в получении дворянским сословием монополии на участие в управлении государством и в общественной жизни при отрезанности от социально-политических процессов в стране всех недворянских слоев. Только дворяне занимают командные должности в военном аппарате; составляют бюрократию, управляющую страной на центральном и местном уровне; в их руках находится суд и полиция; наконец, дворяне управляют крепостными, которые составляют около 50% населения России. «Тяглые» же сословия оказываются фактически лишенными даже элементарной «низовой» организации, поскольку общинное и муниципальное самоуправление, поставленное под жесткий контроль государственных органов, должно было выполнять исключительно полицейские и фискальные функции, что выхолащивало саму суть этого института.
Апогеем развития «сращенной» колониальной системы и, как следствие, «дворянского самодержавия» стала эпоха дворцовых переворотов, усилившая зависимость императорского престола от дворянской гвардии, а значит, и от всей дворянской корпорации в целом. В этот период элитой делается попытка замкнуть «метрополию» юридически и политически, окончательно отделить ее от бесправной крепостной массы. Крестьяне последовательно лишаются почти всех базовых гражданских прав, в том числе права собственности (теперь их имущество считается принадлежащим их владельцу) и права на защиту со стороны государства (указ 1767 г. запретил крепостным жаловаться на своих помещиков); с 1741 г. они перестают приводиться к государственной присяге, тем самым им официально отказывается в праве считаться подданными империи. Наконец, в правление Екатерины II появляется Жалованная грамота дворянству, закрепившая основные привилегии благородного сословия, самые главные из которых - это освобождение от обязательной военной или гражданской службы и исключительное право владеть землей с крестьянами. Одновременно увидела свет и Жалованная грамота городам, даровавшая некоторые права купеческому сословию и создавшая в городах сословное самоуправление, правда, с очень ограниченным набором функций.
Несколько ранее Екатерина созывает свою знаменитую Уложенную комиссию, целью которой было дать государству новый свод законов при участии выборных от населения. Причем императрица под влиянием идей Просвещения впервые решает привлечь к этому делу депутатов от всех сословий вплоть до государственных крестьян. В специально написанном для комиссии «Наказе» много говорилось о «естественной вольности» человека и о развитии законности, но на крепостных эти просвещенческие принципы не распространялись — им не было позволено прислать депутатов в Петербург, что еще раз подтвердило их маргинальное общественное положение. Таким образом, крепостное крестьянство все более погружается в бесправие, при этом его эксплуатация после освобождения дворян от службы совершенно теряет свое моральное оправдание (принцип феодализма, как известно, предполагал, что крестьяне материально обеспечивают землевладельца для того, чтобы тот мог нести службу государю) и окончательно приобретает черты колониального господства.
В эпоху дворцовых переворотов дворянство предпринимает первую попытку изменить форму правления в России, ликвидировав самодержавие, -речь идет о проекте знаменитых «Кондиций», которые должна была подписать будущая императрица Анна Иоанновна. «Кондиции» предполагали серьезное ограничение ее власти вплоть до запрещения без согласия Верховного тайного совета (коллегиального аристократического органа) решать вопросы войны и мира, производить в чины выше полковника, назначать наследника, вводить новые подати, статьи государственных расходов и т.д. Таким образом, «Кондиции» фактически превращали русского монарха в чисто декоративную фигуру. За те две недели, которые Анна Иоанновна ехала на коронацию из Курляндии в Москву, в дворянской среде был создан еще ряд проектов, некоторые из которых были радикальнее «Кондиций» и предполагали полное уничтожение императорской власти.
