Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Концептуальные подходы к изучению политического протеста
1.1 Взгляды на протест в западной политической традиции 19
1.2 Место протеста в китайской общественно-политической мысли 38
1.3 Методология анализа политического протеста в КНР 62
Глава 2 Политизация протестного движения в Китае
2.1 Традиции политического протеста в Китае 91
2.2 Мотивы и факторы политического протеста в КНР в период реформ и открытости 111
2.3 Перспективы развития протестного движения в КНР 161
Заключение 182
Список литературы и источников 192
Приложения 213
- Взгляды на протест в западной политической традиции
- Методология анализа политического протеста в КНР
- Мотивы и факторы политического протеста в КНР в период реформ и открытости
- Перспективы развития протестного движения в КНР
Введение к работе
Актуальность темы исследования обусловлена тем, что проблемы протестного поведения в политике, будучи перманентно значимыми для сохранения социально-политических систем и их развития, приобретают в последние несколько лет особую остроту в связи с нарастанием масштабов и интенсивности политического насилия в разных регионах мира. В результате так называемых «цветных революций» сменились правящие режимы в ряде постсоветских государств (в Грузии, Украине, Киргизии, также – с точки зрения некоторых аналитиков – сюда можно отнести выступления 2006 года в Белоруссии и 2008 года в Армении, а также события 2009 года в Молдавии); арабский мир также испытывает нарастающее давление протестных движений на правящие режимы, некоторые из которых – при явной иностранной поддержке протестующих либо без оной – уже не устояли (Ливан, Тунис, Египет, Ливия). Нарастание интенсивности политических протестных выступлений в Европе и США (акции формата «Occupy the Wall street», волнения в Великобритании) делает данную проблематику в высшей степени актуальной не только с теоретической, но (возможно, даже в большей степени) с прикладной точки зрения.
В свою очередь, Китай представляет интерес для исследователей как один из новых лидеров мировой экономики и геополитики, поэтому состояние социально-политической системы КНР, несомненно, является актуальным предметом для изучения. Растущее влияние Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе и в мире в целом стимулирует дискуссию о роли китайского государства и общества в глобальных процессах, создавая потребность в изучении значимых аспектов его социально-политического развития.
Культурная и рыночная глобальная интеграция, равно как и практическая потребность в прогнозировании процессов политической эволюции, диктуют необходимость с повышенным вниманием отнестись к насущным проблемам КНР, претендующей на роль регионального военно-политического и социально-экономического лидера с прицелом на мировую гегемонию.
Степень разработанности проблемы
Этно- и политогенез китайской национальной общности, возникновение и эволюция мировоззренческих констант наряду с устойчивыми паттернами организации социально-экономической и социально-политической жизни китайского общества, специфически национальные духовные ценности, нашедшие отражение в философских системах, характеризующихся кроссэпохальной преемственностью, являются определяющими в традициях длительного слитного функционирования политических институтов, исторической науки, культуры в самом широком её смысле; указанные процессы в большой степени детерминировались моральными императивами.
Данные особенности рассматриваемой страны обуславливают внимание к политической культуре. Анализ политической культуры, называемой Л.Паем «душой китайской политики», позволяет глубже проникнуть в специфику и вскрыть определяющие факторы исторического развития Китая, помогает найти ориентиры в современной политической жизни КНР, даёт инструменты прогнозирования её дальнейших трансформаций.
Основы концепции политической культуры сформулированы С.Вербой и Г.Алмондом в середине прошлого века. Весом вклад в разработку понятийных схем и моделей У.Блюма, М.Дюверже, Д.Каванаха, Л.Пая, И.Розенбаума, Р.Ж.Шварценберга, Д.Элазара и других. Как правило, в их работах объектное поле политической культуры ограничивается сферой образцов ориентации, детерминирующих политическое поведение (Л.Пай), сферой сознания, сводимой к совокупности психических состояний индивида (Алмонд и Верба), либо сферой репрезентации политического поведения (Е.Вятр, Д.Пол). Бихевиористский подход, доминировавший на стадии становления политической культурологи, отождествляет политическую культуру с субъективным содержанием политики, имея в виду полную совокупность духовных явлений. Такой подход встретил оппонентов в лице интерпретативистов: такие исследователи, как Л.Дитмер, А.Мейер, Р.Такер, Ч.Тейлор, С.Уэлш стремятся выявлять и объяснять взаимосвязи между типами политических культур и политических систем. Они ориентированы на поиск и анализ корреляций политической культуры и политического процесса, а также на представление политической культуры как смыслового видения политической системы и в целом политики.
Особо отметим принципиально важную для нашего исследования концепцию незападного политического процесса, введённую в научный дискурс и развиваемую такими исследователями как Л.Пай, Дж.Кахен, Г.Паукер. В своей статье 1964 года Л.Пай выводит ключевые черты политических систем незапада, разбираемые в третьем параграфе первой главы настоящей работы.
В отечественной науке политическая культура также рассматривалась как важный аспект политических систем. Одной из ключевых работ, обобщающей опыт исследований политической культуры и знаменующей активизацию международного сотрудничества в исследовании данной проблематики, является совместный труд В.О.Рукавишникова, Л.Халмана и П.Эстера «Политические культуры и социальные измерения. Международные сравнения».
В советском и российском китаеведении понятие политической культуры операционализировалось посредством концептов «традиции», «идеологии», «образцов политического поведения». Большинство синологов так или иначе касалось вопросов, связанных с традиционной политической культурой. Идеолого-философскому аспекту данной проблемы посвящены исследования А.С.Мартынова, Н.И.Конрада, С.Л.Тихвинского, М.Л.Титаренко, Л.С.Переломова и других. К.М.Тертицкий делает акцент на ценностной стороне политико-культурных традиций. Исследования по проблемам управления в традиционном Китае проводились Л.С.Васильевым, Б.Г.Дорониным, Е.И.Кычановым, Ю.Л.Кроль. Н.В.Абаев и Л.Е.Янгутов разрабатывали тему культуры религиозной деятельности в традиционном Китае, касаясь, в том числе, политических аспектов. Значение традиции в историческом аспекте детально рассмотрено в коллективной монографии «Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР» под редакцией М.Л.Титаренко и Л.С.Переломова. Изучением политической системы, в рамках которой политическая культура формируется и актуализируется, занимались Р.М.Асланов, Л.М.Гудошников, К.А.Егоров, К.А.Кокарев и другие. Основное содержание административной реформы (часто именуемой – на наш взгляд, ошибочно, ввиду расширительного толкования, – политической) детально освещается Л.П.Делюсиным и рядом других исследователей. Фундаментальный анализ культурно-исторической эволюции Китая с позиций системного подхода при большом внимании к политическим аспектам произвёл коллектив авторов под руководством А.В.Меликсетова в работе «История Китая», вышедшей в 2002 году.
Помимо вышеназванных, следует упомянуть отечественных исследователей (преимущественно, как и многие из вышеназванных, работающих под эгидой Института Дальнего Востока Российской Академии Наук), рассматривающих проблемы модернизации Китайской Народной Республики и других государств региона с позиций выявления социально-экономических и политических последствий и факторов данного процесса, а также применимости китайского опыта в России; эти авторы уделяют внимание, в том числе, философским аспектам трансформации китайской экономической системы в связи с эффектами, производимыми в области массового, элитарного и научного сознания Китая, идеологии и пр. Многие из авторов прямо или косвенно указывают на существование в Китае дефицита социальной стабильности и на наличие как многочисленных протестных проявлений, так и значимого протестного потенциала. В нашей работе мы отталкиваемся, в числе прочих, от исследований О.Н.Борох, А.В.Виноградова, М.Ю.Галеновича, В.Г.Ганшина, Т.В.Лазаревой, А.А.Москалёва, А.В.Островского, Э.П.Пивоваровой, Г.А.Степановой.
В среде китайских ученых с началом реформ в 1980-е годы возрос интерес к исследованию философской теории политической жизни Китая. К наиболее значимым в секторе методологии исследований политической сферы относят работы Ван Хунина и Линь Шанли. Взаимозависимости функционирования государства и политической культуры освещены Ан Цзингуном, Хуа Аньганом, Ван Шаосинем. Многочисленные исследования также посвящены процессам трансформации традиционной политической культуры. Национальный аспект политической культуры рассмотрен Сюй Датуном. Общий разносторонний анализ политической культуры Китая представлен в трудах Ван Панцзо, Ли Чуаньчжу, Чжан Канчжи, Чжан Ююя, Ши Сяочуна.
В рамках западных методологических схем проблемы политической культуры изучаются в Лаборатории исследований и измерений политических систем Университета Тайваня. В качестве предметов анализа наиболее популярны типология, структура, функции политической культуры, а также её субстанциональное содержание, ценностные аспекты, закономерности эволюции политической культуры китайского «материкового» и «островного» сообществ, отдельно рассматривается общество Гонконга (Сянгана) и его политическая культура (как показано в нашей работе, это особое выделение неслучайно и оправдано). Особое внимание уделяется компонентам политической культуры .
Таким образом, обосновывается актуальность культурно-исторического метода в качестве базового, а также соотносимость его с нашим предметом.
Актуализация темы социального протеста в мировой науке относится к периоду подъёма массовых молодежных движений и «духа революции» в 1960-х гг., когда потребность в объяснении причин и сути молодежного бунта вызвала рост интереса к проблематике протеста вообще. Формируются теоретические концепции протеста – теория коллективного действия (Ч.Тилли, М.Залд, С.Тэрроу) и теория относительной депривации (Дж.Дэвис, Т.Р.Гарр, Р.Тернер), в которых основное внимание уделяется мотивам участия личности в протесте. Эти подходы до сих пор преобладают в американских исследованиях социального протеста (Д.Сноу, У.Гэмсон) и один из них – депривационный – мы применяем в качестве аналитического инструмента.
В советской социологии исследования протеста также возникают в 1960-е, большинство было посвящено критике западных подходов, с позиций классовой и революционной теории, среди них нужно прежде всего выделить труды философского толка Э.Я.Баталова, В.В.Большакова и К.Г.Мяло. Следующий этап – с 1980-х гг.: радикальные перемены, равно как и бурный рост протестного движения, обуславливают возникновение новых направлений исследований протеста. В области методологии выявились следующие тенденции: ориентация на теорию относительной депривации (Ю.А.Левада, М.М.Назаров и другие); обращение как к депривационным схемам, так и к мобилизационным теориям, теории политического процесса (Е.А.Здравомыслова, В.В.Сафронов и другие).
Цель диссертационного исследования – выявление актуального состояния протестного движения в КНР и установление закономерностей в его развитии и функционировании. Данная цель обуславливает постановку и решение следующих задач:
-
Изучение эволюционных особенностей феноменологии политического протеста на материале европейской социально-политической мысли.
-
Подбор соответствующей предмету методологической базы исследования политического протеста на основе историко-сравнительного анализа подходов, имевших место в западном гуманитарном познании;
-
Анализ методологических подходов и политико-философских систем, созданных китайскими учеными, применительно к проблеме политического протеста;
-
Определение релевантной методологии исследования, анализ генезиса и эволюции политического протеста в КНР;
-
Определение субстанционального содержания современного протестного движения; характеристика ключевых факторов политического протеста в современной КНР;
-
Выработка прогноза и развития ситуации.
Объектом исследования является политический протест в КНР.
Предмет наших изысканий – особенности эволюции форм политического протеста в КНР в условиях реформ второй половины XX века.
Методологическая база исследования основывается на общенаучных историческом и сравнительном методах, а также на комплексном подходе, подразумевающем рассмотрение разных аспектов и сторон объекта в их взаимосвязи; применяются инструменты системной методологии.
Сочетающиеся в современном Китае мощный институт официальной идеологии и пропаганды, набор специфических политико-культурных традиций, процессы модернизации и глобальной интеграции формируют в дискурсе китайских ученых ряд понятий, идентичных представлениям отечественных и западных исследователей, однако многие национальные концепции в данной области по-прежнему лишены адекватного перевода и понимания в среде некитайских политологов и социологов. Вкупе со специфическими социально-политическими практиками, это актуализирует проблему выбора методологии исследования в области современной политической жизни КНР.
Ключевой методологической схемой в специфически политологическом аспекте выступает бихевиоралистский подход, предполагающий рассмотрение политического бытия через призму реальных действий субъектов политики, а также их мотивов и установок.
Непосредственной опорой для настоящего исследования служат такие теории среднего уровня, как теория относительной депривации в изложении Т.Р.Гарра и концепция незападного политического процесса Л.Пая.
Поскольку важным фактором политического протеста является политическая культура наряду с её суммой в социально-политических идеях и течениях, изучение протестных движений видится иррелевантным вне культурно-исторического контекста. Отношение к протесту в политической сфере в разные эпохи в разных регионах мира было неодинаковым и для придания настоящему исследованию должной связности, а также для выявления в китайской политической культуре черт, характерных для общемирового дискурса на тех или иных этапах развития, наряду с чертами особенными и уникальными, мы считаем крайне важным рассмотреть, по крайней мере, в общих чертах генезис феноменологии протеста в общественно-политической мысли как Китая, так и Европы, поскольку автор относит себя к европейской гносеологической традиции и так или иначе опирается на эту традицию, исходя из её постулатов, стремясь при этом, безусловно, к объективности познания, диверсификации и эффективному синтезу исследовательских подходов.
Для нас не в меньшей степени важно принять в расчёт ключевые институциональные особенности китайского государства, в чём, безусловно, познание политико-культурного базиса послужит нам опорой. В контексте анализа протестных проявлений наиболее значимыми нам видятся институты легитимации центральной власти (на основе теории небесного мандата) и передачи требований к политической системе с нижнего социального яруса (петиционная система). Оба этих института являются весьма специфическими для Китая, будучи укоренёнными в историческом опыте государственного строительства и дают ключ к пониманию природы некоторых направлений протестного движения, имеющих место в современном Китае. Принимая во внимание то обстоятельство, что китайское государство и общество всегда исходили в своём развитии из соотнесения насущных проблем с историческим опытом – опираясь на традицию или отталкиваясь от неё, – особенно важной видится роль ретроспективного анализа и кросстемпоральных сравнений при изучении эволюции и современного состояния протестного движения в Китае. Цель такого анализа состоит в установлении основных закономерностей проявления политического протеста и факторов, оказывающих на этот феномен наибольшее влияние. Результатом поисков должна стать система индикаторов, позволяющая производить оценку состояния политической сферы общества с точки зрения протестного потенциала, протестных настроений и реальных проявлений политического протеста, а также строить обоснованные прогнозы развития ситуации. При этом можно выделить два основных типа таких сравнений, используемых в работе: пространственно-временные, применяемые преимущественно в разделе, посвящённом феноменологии протеста (рассматриваются и сопоставляются позиции различных социально-политических идейных систем, возникших в разные эпохи в разных регионах), и вертикально-исторические, обеспечивающие задачу выявления общих исторических закономерностей в развитии идейно-идеологического и институционального комплексов Китая.
Эмпирическая база исследования составлена из материалов докладов государственных и неправительственных исследовательских групп, занимающихся проблемами общества и политики в КНР. Также за основу взяты труды отечественных и иностранных учёных по указанным проблемам, посвящённые преимущественно отдельным аспектам процесса модернизации в КНР, включая анализ современных идейных течений Китая. Кроме того, в работе используются сообщения СМИ о фактах протестных действий, инициативах правительства и пр. Помимо этого, в анализ включены законодательные акты КНР, затрагивающие исследуемую проблему.
Личный вклад автора в получение научных результатов, изложенных в диссертации заключается в подборе и анализе массива данных по теме исследования (научных докладов, статей, сообщений СМИ, официальных документов и т.д.), а также в обосновании оригинальных выводов, основанных на данном анализе и характеризующих внутриполитическую реальность КНР в связи с потенциалом и проявлениями политического протеста.
Положения диссертации, выносимые на защиту:
-
Оптимальная модель анализа политического протеста в КНР предполагает синтез ряда общенаучных подходов и методов с бихевиоралистской методологией и рядом политологических концепций среднего уровня, основанных на ней.
-
Значительный протестный потенциал, выявляемый в современном китайском обществе и множественные протестные выступления в КНР обуславливаются рядом факторов:
а) Эффекты экономических реформ (проблемы социальной структуры, экологии, отношений собственности и т.д.);
б) Комплекс политико-культурных традиций (общая преемственность, теория небесного мандата, институт подачи петиций и др.);
в) Фактор национально-этнического сепаратизма (Синьцзян, Тибет).
-
Протестное движение в Китае носит на текущий момент неорганизованный характер, имеются группы с принципиально различными мотивами.
-
Неоднородность и деконсолидированность протестного движения в КНР снижает общую эффективность протестной деятельности и способствует дисперсии воздействия на проводимую правительством политику.
-
При сохранении репрессивного характера взаимоотношений между КПК и оппозицией, лишённой на данный момент выраженной институционализации, наблюдаются тенденции к «собиранию» отдельных протестных сообществ в более крупные неформальные общности, что может служить угрозой выживанию существующей политической системы.
-
Вероятны несколько сценариев развития сложившейся в КНР ситуации:
а) Снижение социальной напряжённости и потенциала политического протеста вследствие смены поколений политических лидеров центристского толка (Си Цзиньпин и другие) и делегирования ответственности за негативные аспекты реформ предшественникам при принятии долгосрочной программы политических преобразований;
б) Нарастание протеста, катализируемого убывающей депривацией в случае прихода к власти представителей левого крыла и сворачивания ряда рыночных механизмов;
в) Рост экономически детерминированной депривации (сочетание убывающего и прогрессивного типов) при взятии власти праволиберальным крылом и ослаблении госконтроля;
г) Рост устремлённой депривации в случае проведения Си Цзиньпином и его командой политики реакционизма.
Научная новизна
-
В работе делается акцент на динамике форм и факторов политического протеста в Китае.
-
Аргументировано положение о необходимости применения синкретической методологии изучения протестного движения в КНР, опирающейся на историко-культурный анализ и концепцию относительной депривации. В результате сравнительно-исторического анализа эволюции взглядов на место и роль протеста в политике как западной гносеологической традиции, так и китайской традиционной и современной политической науки, выявлены особенности и общие черты этих двух гносеологических систем. На основе систематизации теоретико-методологических подходов западных, отечественных и китайских ученых выработана специальная методология исследования политического протеста в Китае.
-
В рамках выработанной концептуальной схемы сформулированы основные социально-политические проблемы современного китайского общества. Выявлены определяющие факторы, мотивы и особенности протестного движения в КНР и потенциала политического протеста в китайском обществе. В частности, определены факторы политизации социального протеста. Аргументировано положение о ключевой роли трансформационных процессов в экономике и в духовной сфере через соотношение традиционализма и модернизма в политическом процессе.
-
В научный оборот введен массив источников по проблемам современной социально-политической жизни КНР, в частности, по вопросам политической философии, социально-экономической модернизации, государственному строительству, политическому процессу и т.д. на английском и китайском языках.
Гипотеза исследования. Политизация форм социального протеста в КНР детерминируется спецификой политической системы и в частности партийной структуры этой страны, политическая культура Китая задаёт специфические рамки как политическому процессу КНР, так и протестному движению. Ключевым фактором социально-политической нестабильности является продолжающаяся с 1978 года экономическая реформа; для КНР характерна разобщённость протестных сообществ и невысокий уровень влияния их на принятие политических решений. Смена поколений партийного руководства, являясь конвенциональным механизмом рециркуляции элит и не нарушая формальной структуры властных институтов, может катализировать ряд изменений в политическом процессе КНР, в зависимости от конкретных параметров смены.
В части обоснования теоретической значимости результатов диссертационного исследования следует отметить заострение внимания научного сообщества на проблемах политической системы Китая в связи с высоким протестным потенциалом. Результаты могут быть использованы при дальнейшей разработке теоретических проблем изучения политического протеста не только в Китае, но и в современной России как модернизирующемся государстве, по ряду параметров схожем с КНР.
Выдвигаемые в работе теоретические положения дополняют и развивают теоретико-методологические подходы к анализу политического протеста вообще и предлагают специальный инструментарий для анализа китайского протестного движения.
Сформулированные в исследовании выводы, как и фактологический материал, расширяя и углубляя научные представления о протестности китайской политической культуры, закладывают основу выработки сбалансированных решений и адекватного подхода к взаимодействию различных организаций и государственных органов с соответствующими сегментами китайского общества или с обществом в целом.
Исследование механизма развития, трансформации и актуализации политического протеста в Китае создает базу для глубинного сравнительного анализа российских и китайских внутриполитических отношений и способствует определению перспектив их эволюции.
Практическая значимость обуславливается тем, что материалы диссертации могут быть положены в основу учебных курсов по политологии, социальной психологии, социологии, политической конфликтологии и политической регионалистике.
Полученные в ходе исследования результаты могут быть полезны при разработке программ по повышению квалификации партийных и государственно-административных работников, сталкивающихся с протестными формами поведения и при выработке политических решений органами государственной и местной власти.
Апробация результатов работы
Основные положения диссертации были представлены на ряде научных конференций регионального, российского и международного уровней. В частности, в 2010 году автор делал доклад на Всероссийской научной конференции с международным участием «Политические институты в современном мире», проводившейся 10-11 декабря на базе Санкт-Петербургского государственного университета; в этом же году на конференции «Герценовские чтения-2010 - Актуальные проблемы социальных наук» на базе РГПУ им. А.И.Герцена. В декабре 2011 года принял участие в Международной конференции «Модернизация России и Китая: сравнительный анализ» проводившейся на базе Санкт-Петербургского государственного университета.
Ряд положений диссертации изложен в статьях, помещённых в периодических изданиях по политологии, а также в сборниках статей и тезисов конференций.
Всего по теме диссертации имеется 5 публикаций, одна из которых – в журнале, включённом в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных ВАК Минобрнауки России
Структура работы
Работа состоит из введения, двух глав, включающих 6 параграфов (по три в каждой главе), заключения, списка источников, включающего 229 наименований, и дополнительных материалов, включённых в 5 приложений, содержащих в том числе 5 диаграмм и 1 карту. Работа изложена на 191 странице без учета библиографического списка и приложений.
Взгляды на протест в западной политической традиции
Поскольку центральным феноменом, рассматриваемым в данном исследовании, является политический протест, к определению его надлежит подойти с особенным тщанием.
Дабы иметь опору в изысканиях, мы примем в качестве рабочих дефиниций следующие: в общем случае под социальным протестом понимаются действия (в самом широком смысле - как поступки, так и высказывания, а также поведенческие стратегии), антагонистичные (то есть, противопоставляемые) объекту или субъекту социальной реальности (программе действий, явлению или единичному действию, институту, личности и т.д.). Под политическим протестом, соответственно, мы подразумеваем поведение, антагонистичное субъекту властных отношений или отдельным проявлениям его деятельности. Проверка валидности данных дефиниций в связи с гипотезой исследования и уточнение определения политического протеста является целью данного параграфа. Особо следует отметить, что ряд исследователей включает в систему социального и, в частности, политического протестного поведения не только различные виды активности индивидов и групп, но и осознанно выбираемое бездействие, имеющее общественный смысл и значение. Мы солидарны с данной точкой зрения и поэтому особо указываем на то обстоятельство, что осознанно выбранное бездействие представляет собой специфическую поведенческую стратегию или её компонент, а поэтому включается в репертуар протестных действий в соответствии с нашей версией допустимой дефиниции политического протеста.
О протестных действиях или настроениях, имеющих явную или латентную, поддающуюся выявлению политическую природу либо ориентацию, рассуждали многие философы, социальные мыслители и учёные. Поскольку данная работа создаётся в рамках академической традиции, имеющей в качестве когнитивного базиса классическую европейскую философию, изучение вопроса о сущностном и формальном определении политического протеста необходимо начать с анализа взглядов античных авторов, проявлявших наибольший интерес к сфере политического.
Гомер и Гесиод (VIII-VII вв до н.э.), создавая свои поэмы, имеющие явную социально-политическую направленность, действовали в русле мифологической традиции, объясняя ключевые моменты в жизни общества и его отдельных членов через призму божественных дел и интересов. Тема бунта и протеста в их произведениях представлена весьма широко, причём отношение к своеволию подданных в произведениях этого периода носит негативный оттенок: Гомер описывает плачевные последствия непослушания людей и героев богам, Гесиод, будучи апологетом патернализма, в поэме «Труды и дни» также объясняет упадок человечества (имеющий, по его мнению, место в современной ему Греции) воинственностью и непокорностью людей, отвергающих опеку старших - богов или правителей27.
В идеях таких мыслителей (и, зачастую, практических политиков) как Фалес, Солон, Хилон и др. (VII-VI вв до н.э.), плеяду коих в целом именуют «семью мудрецами», явственно вычерчена линия главенства закона, необходимости подчинения ему жителей полиса. Будучи в той или иной степени сторонниками цензовой демократии, они выступали против проявлений политического насилия, считая закон достаточным инструментом урегулирования полисных проблем; так, один из представителей этой плеяды древнегреческих мудрецов - Биант - утверждал, что лучшее государство - то, где граждане боятся закона не меньше, чем тирана.
Пифагор (VI в до н.э.) и его последователи развивали идеи законопослушания, выраженные «семью мудрецами», однако негативно относились к демократии, считая оптимальной формой государственного правления аристократию — власть интеллектуальной и нравственной элиты. Приверженцы этой школы создавали тайные общества на территории многих полисов Греции, однако потерпели поражение от сторонников демократии. Как и их предшественники, Пифагор и пифагорейцы считали закон высшим благом для государства, а законопослушание - высшей гражданской добродетелью; высказываясь за соблюдение традиционных установлений , расценивали как «хорошее дело» пребывание «в отцовских обычаях и законах, даже если бы они и были немного хуже других». Наихудшим злом для государства и общества они считали анархию, то есть отсутствие доминирующего образца, авторитета Именно в этот период распространяется и популяризуется такая форма социально-политических концепций, как проект идеального государственного устройства.
Сократ, суммируя идеи своих предшественников и закладывая своими рассуждениями новую школу философского осмысления политики, постулировал вслед за семью мудрецами и Пифагором, что основой полисного устройства является закон. В качестве оптимальной формы государственного управления он рассматривал либо цензовую демократию, предполагающую компетентность соискателей и управленцев, либо аристократию, приведшую Спарту к победе над Афинами. Сократ считается основоположником методологии теоретического познания, он уделял колоссальное внимание построению и соотнесению друг с другом дефиниций, вознося идею выше обыденного опыта. Отождествляя закон со справедливостью, Сократ призывал не пренебрегать законом в угоду частным интересам, подавая личный пример гражданской ответственности (согласно свидетельствам Платона, Ксенофонта, Аристотеля и других, Сократ открыто противостоял произволу тиранов, узурпировавших власть в Афинах после поражения в Пелопоннесской войне). Таким образом, он обосновывал и оправдывал политический протест в случае его направленности в поддержку закона против несправедливой власти, одновременно практикуя такой протест самостоятельно.
На новый уровень теорию и методологию познания выводят Платон и Аристотель - наиболее изучаемые древнегреческие философы, уделявшие политическим проблемам значительное внимание. Античные концепции идеальных государств Платона и Аристотеля подспудно содержат определение роли, отводимой протесту в моделируемых обществах, хотя и не дают конкретного определения данному феномену.
Платон в «Государстве» неоднократно затрагивает тему политического насилия и поддержки, указывая на естественное присутствие протеста в политике (не давая ему, однако, формального определения). Эта естественность и порождаемое ею пренебрежение дефинициями, очевидно, проистекают из демократического анамнеза греческих политий, где участие различных социальных групп в управлении и перераспределении власти было нормой. Если мы попытаемся приложить наше определение протеста к анализу взглядов автора «Государства», мы обнаружим его валидность: когда Платон приводит в своих рассуждениях различные варианты внутригосударственной борьбы, наблюдается ситуация антагонизма в рассматриваемой политической системе, перетекающая в конфликт вследствие утраты консенсуса по поводу «Блага» (под этим термином в данном случае понимается господствующее в конкретной модели политической организации представление о типе ценностей, к обладанию которыми стремятся члены сообщества или которые представляются базовыми для существования государства и нормальной жизни общества; в буквальном смысле Благо как высшая ценность, с точки зрения Платона, присутствует лишь в аристократической модели (то есть в идеальном государстве, где каждый гражданин занимается тем, к чему расположен от природы и естественным образом власть находится в руках лучших из граждан), в других типах политических сообществ место Блага занимают соответствующие им ценности). Таким образом, протест возникает не одновременно с антагонизмом, а является проявлением конфликта, разворачивающегося при утрате консенсуса, который уместно соотнести с идеациональной согласованностью .
Методология анализа политического протеста в КНР
Как отмечалось во введении, всплеск интереса к проблематике политического протеста относится к 1960-м годам. В этот период формируются такие ключевые исследовательские подходы в области теорий среднего уровня, как теория коллективного действия и теория относительной депривации, объясняющие суть и факторы протеста в политике с различных позиций. Манкур Олсон, разрабатывая теорию коллективного действия, отталкивался от господствовавших в тот период в западной, а равным образом и в марксистской социологии представлений о детерминирующем групповое поведение факторе рациональной эгоистичности индивида, входящего в группу. Согласно преобладающей парадигме (до сих пор, что характерно, не утратившей широкого влияния), принималось за норму следование рациональными индивидами групповым интересам в случае, если существует консенсус относительно таких интересов и тактик их реализации; то есть, рациональный эгоизм, движущий индивидом в частной социальной практике, должен аналогичным образом стимулировать его в стремлении к достижению общегрупповых целей; однако Олсон замечает, что это допущение, апеллирующее к логике, на деле оказывается логически дефицитным. «Предполагается, что идея о стремлении групп действовать в общегрупповых интересах логически следует из общепризнанного тезиса о рациональном и эгоистичном поведении индивида. Другими словами, если у членов какой-либо группы есть общий интерес или цель и если все они выиграют от достижения этой цели, то вполне логично предположить, что индивиды в этой группе, если они рациональны и эгоистичны, будут направлять свои усилия на достижение этой цели.
На самом деле не факт, что идея о действии групп во имя своих собственных интересов логически следует из предпосылки о рациональном и эгоистичном поведении. Она не следует потому, что все индивиды в группе выиграют от достижения общей цели, будут они действовать для достижения этой цели или нет, но если они будут действовать, то несмотря на всю их рациональность и эгоистичность. В самом деле, до тех пор, пока не существует какого-либо принуждения или группа недостаточно мала, рациональные, своекорыстные индивиды не будут прилагать никаких усилий к достижению общегрупповых целей. Другими словами, даже если все индивиды данной большой группы рациональны, действуют в собственных интересах и выгадают от достижения данной цели в рамках группы, они все равно не станут добровольно прилагать усилий к достижению этой цели. Замечание, что группы индивидов будут действовать для достижения общегрупповых интересов, далеко не является логическим выводом из допущения о том, что индивиды в группе рационально продвигают свои индивидуальные интересы. На самом деле, такой вывод несовместим с этим допущением»84. Олсон делает крайне важный вывод относительно ошибочности весьма распространенного в среде общественно-научных исследователей мнения, согласно которому группы априорно склонны прикладывать усилия к реализации своих целей, «по крайней мере, тогда, когда оно основано,- а обычно оно действительно основано на нём, - на предположении, что группы действуют в своих интересах исключительно потому, что индивиды обычно поступают согласно своим интересам. Существует, однако, парадоксальная логическая возможность для групп состоящих из альтруистов или иррациональных индивидов, иногда действовать в своих интересах» . Для нас эта теория в первую очередь важна как доказательное предостережение против необоснованных упрощений и допущений в ходе исследования социальных движений, групповых интересов и групповой деятельности.
Отдельно стоит отметить весьма для нас ценное наблюдение, сделанное Олсоном относительно корреляции между размерами группы, эффективностью её деятельности и степенью включённости составляющих группу индивидов в процесс реализации стремления к общегрупповому благу. Он объясняет эти процессы следующим образом: в случаях, когда участники большой группы пытаются рационально максимизировать индивидуальное благосостояние, они с малой вероятностью станут прилагать усилия для достижения общегрупповых целей, по крайней мере, пока они не испытывают давления, либо каждым не получена личная мотивация, отличная от общего интереса группы, мотивация, реализуемая при условии, что все индивиды примут часть издержек по достижению общегрупповой цели на себя. Иными словами, большие группы не склонны формировать организацию для достижения общей цели в отсутствие принуждения или индивидуальных побудительных мотивов. Эти положения признаются справедливыми и в случае наличия единогласия в группе относительно сути общественного блага и путей его получения .
Что касается малых групп, то ситуация с ними более сложна. Вышеприведенные утверждения не подходят к ним полностью. В малых группах возможно добровольное содействие индивида достижению групповой цели; однако в большей части случаев оно прекращается быстрее, чем достигает оптимального уровня. Если рассматривать вклад каждого индивида в достижение общей цели, то обнаруживается интересная тенденция к эксплуатации большинства меньшинством.
Помимо вышеизложенного, интерес в рамках теории коллективного действия представляют те гипотезы, которые Олсон строит относительно институциональной основы деятельности социальных групп интересов.
Теория относительной депривации создаётся во второй половине XX века с опорой на наработки теории фрустрации-агрессивности (Дж.Доллард, Р.Баркер, Л.Берковитц, Н.Миллер и др., 1930-е - 1960-е гг.) и их переосмысления, а также поисков более строгой операционализации психологических понятий и подходов в социологии, неизбежных, учитывая то обстоятельство, что теория фрустрации базировалась на фрейдовом психоанализе и теории научения Халла , будучи потому изначально личностно (или, вернее, индивидо) сфокусированной. Эта связь, однако, не была полностью разорвана, о чём свидетельствует соавторство Олсона с Хегенханом, в результате которого вышла книга «Теории научения»89, обобщающая исторический опыт осмысления и анализа данного вида человеческой деятельности. Эрих Фромм считал единственной общей теорией агрессии и насилия, современной ему, теорию фрустрации Дж.Долларда, Н.Миллера и др., признавая за ней претензию на объяснение причин любой агрессии в социуме. Эта теория утверждает наличие фрустрации при возникновении агрессивного поведения и указывает на обратную связь фрустрации с агрессивностью. Фромм особо отмечает, что Н.Э.Миллер вскоре после опубликования теории дополнил исходную гипотезу, введя допущение способности фрустрации продуцировать вариативный набор реакций, среди которых агрессивность лишь одна из многих. Как утверждает Фромм со ссылкой на Басе, эта теория была принята, за редким исключением, практически всеми психологами и приводит критический вывод последнего, согласно которому «исключительное внимание к фрустрации приводит к тому, что большой класс актецеденций (то есть, вредных раздражителей) оказывается выброшенным за борт вместе с трактовкой агрессии как инструментальной реакции. На деле же фрустрация - лишь одна из многих актецеденций агрессивности, притом не сильнейшая». Фромм подчёркивает, что исходно простая формулировка рассматриваемой теории сильно пострадала от многочисленных толкований самого базового понятия. Главными субстанциальными определениями источника фрустрации остаются два значения: 1) прерывание начатой целенаправленной деятельности; 2) отказ в удовлетворении желания, вожделения, страсти.
Многозначность толкований понятия фрустрации, по мнению некоторых аналитиков, связана, во-первых, с тем, что Доллард и другие недостаточно четко и точно сформулировали свои идеи, а во-вторых, - с тем, что в обыденном языке слово «фрустрация» употребляется чаще всего в значении, к которому можно применить психоаналитическое толкование, что обусловлено во многом корнями данной теории. Каждому из определений сущности фрустрации соответствуют радикально отличающиеся теоретические подходы .
Мотивы и факторы политического протеста в КНР в период реформ и открытости
Эпоха Мао Цзэдуна, наполненная борьбой между стремлением Председателя к абсолютной социальной справедливости через тотальное уравнение и необходимостью развивать китайскую социально-экономическую сферу посредством рыночных механизмов, осознаваемой и лоббируемой фракцией «прагматиков» в КПК, завершилась победой последних. Разворачивание политического курса в сторону эффективного развития экономики посредством её ограниченной либерализации встретило на первом этапе широкую поддержку как народных масс (приученных за предшествующие годы с энтузиазмом воспринимать инициативы правительства во избежание репрессий), так и большой части политико-административной и интеллектуальной элиты . Естественно, учитывая разрыв с идейным комплексом Мао Цзэдуна (хотя в официальной пропаганде подчёркивалось сохранение опоры идеологии КПК на его учение), новый курс не мог не получить оппозицию в лице, в первую очередь, ряда выдвиженцев Культурной революции как в высших органах партии, так и на местах. Однако поддержка «прагматиков» со стороны военных и их популярность в народе создавали неблагоприятный фон для открытых демаршей. В основном, протест «маоистов» выражался в ненадлежащем исполнении решений, принимаемых высшими руководящими органами страны и партии, что, несмотря на сохранившееся на местах «прогрессистское подполье», пережившее последнюю волну репрессий, повлияло на снижение темпов развёртывания политики нового курса. Это противостояние леворадикального и прагматически-ориентированного направлений в рамках КПК закладывает основу для очень болезненного и весьма важного раскола в китайском обществе, проявляющегося сегодня со всё большей остротой: раскола между ценностным комплексом справедливости и комплексом ценностей развития. Соответствующим образом в противостоящих лагерях оказываются люди, разделяющие те или иные ценностные паттерны, при этом «прогрессисты» занимают в основном проправительственную позицию, будучи бенефициантами политики реформ, а те, кто в итоге реформ испытывает рост фрустрации на основе депривационных воздействий различного характера, естественным образом начинают искать альтернативу, и здесь они могут выбирать из двух стратегий. Первый путь для оппозиции - требовать расширения и углубления реформ, распространения их на сферу политики, что позволит указанным группам получить доступ к принятию решений, то есть снизит степень их депривации; вторая стратегия предполагает зеркально противоположный путь, то есть -реставрацию уравнительной политики и сворачивание рыночных механизмов, поскольку такие меры, согласуясь с духом и буквой маоизма, предполагают восстановление социальной справедливости в статусе главной и определяющей цели и ценности в государственном строительстве и принятии политических решений. Разумеется, поскольку речь идёт о борьбе идейных комплексов, нельзя говорить о том, что весь политический протест в Китае подчинён этому фактору. Напротив, можно отметить такие сегменты протестного движения, которые весьма слабо связаны с проблематикой государственной идеологии и политикой экономических реформ (в частности, это касается национального сепаратизма в Тибетском и Уйгурском автономных районах). Но учитывая специфику китайской традиционной культуры, в том числе её политического пласта, нельзя не указать на большую значимость исхода идеологической борьбы. Мао Цзэдун стремился подчинить всю жизнь в стране своим идеям, направить развитие Китая по видящемуся ему лично оптимальным пути. Дэн Сяопин, напротив, заявил о необходимости деидеологизировать китайскую действительность в той мере, в которой это необходимо для интенсификации экономического роста. Именно этот подход иллюстрируется его знаменитым афоризмом «неважно, какого цвета кошка - чёрная или белая; хороша та кошка, что ловит мышей» . Более предметно мы рассмотрим данный фактор социальной нестабильности и политического протеста далее в этой главе, после анализа факторов второго порядка, связанных с проведением политики реформ и открытости с 1978 года по настоящее время.
Одним из ключевых моментов, оказавших серьёзное влияние на формирование новых социально-экономических отношений и изменение структуры китайского общества на первом этапе реформ, предложенных Дэн Сяопином, стал земельный закон 1986 года135. Наметившаяся с самого основания КНР общая тенденция к снижению пахотных площадей (что было вызвано как погоней за товарностью сельского хозяйства, так и отвлечением больших масс землепашцев на иные политически детерминированные задачи) с новой силой активизировалась с началом экономических реформ; за период 1986-1995 гг. пашня сократилась на 6,8 млн.га, причём около трети земель были изъяты из сельхозоборота под строительство предприятий, инфраструктуры и жилья, остальные потери пришлись на реструктуризацию аграрного сектора и переход фондов под неземледельческие отрасли сельского хозяйства. Однако, начиная с 1996 года, отмечается исправление ситуации: в статистических сборниках указывается площадь пашни 94,97 млн.га в 1995 году и около 130 млн. с 1996 по 2000 годы . Впрочем, возможно отнесение этих серьёзных изменений показателей на счёт применения иных методов учёта земель (аэрофотосъёмки и пр.). Отмечается, что тенденция к изъятию пахотных земель на состояние в 2002 году не была переломлена, хоть темпы и удалось снизить (с момента пересмотра методики подсчёта в 1996 году к 1999 году потери пашни официально составили 866,7 тыс.га, что привело к снижению среднедушевой обеспеченности пахотной землёй на 0,05 му за указанный период, составив в 1999 году 1,54 му, или 0,1027 га) . Закон КНР об управлении землёй в редакции 1998 года предоставил крестьянам гарантии в течение действия срока подряда (30 лет) сохранения за ними права на решение вопросов упорядочения земельных участков при условии участия в решении не менее чем 2\3 общего собрания жителей деревни или 2\3 собрания представителей. Закон предусматривает возможность передачи права на подряд другому крестьянину, внести землю в качестве пая в хозяйственный кооператив, сдать в аренду или залог. При этом возможность любых подобных действий «определяется конкретными условиями каждой деревни, в том числе и позицией её административного руководства» . Как фактор активизации крестьянства можно рассматривать создание в деревне Комитетов сельского управления в 1980-х - начале 1990-х годов по инициативе центрального правительства. Эти структуры были призваны обеспечить на организационном уровне проведение экономической реформы в аграрном секторе, и их создание сразу встретило противодействие ряда местных руководителей. Вначале эти организации не имели единого названия и отличались по функциям - это было следствием непроработанности данного вопроса в деталях при формулировании общей задачи. Первый подобный комитет был создан в 1980 году в уезде Ишань провинции Гуанси . Конституция 1982 года в статье 111 закрепила официальное название этих структур - нунцунъ вэйюаньхуй - и их основные функции и организационные принципы. Это было первым в истории КНР случаем официального формулирования принципов МСУ, произведённого на высшем уровне.
С 1983 по 1985 годы было создано более 900 тысяч комитетов, но они зачастую служили низшим уровнем государственной администрации, создаваясь на базе упразднённых ранее больших производственных бригад. С 1987 года активизировалась работа по сужению географической юрисдикции комитетов до рамок малых производственных бригад и отдельных деревень, при этом на комитеты ложатся масштабные задачи по просветительской, организационной и пропагандистской работе (под эгидой КПК) и развитию товарного хозяйства. В том числе задача комитетов была и в развитии у крестьян демократических навыков. Сразу начинают фиксироваться массовые нарушения закона о комитетах от ноября 1987 года - выборы не проводились в установленные сроки, либо проводились с грубыми нарушениями (безальтернативность, несоблюдение тайны голосования, использование административного ресурса и т.п.).
Перспективы развития протестного движения в КНР
В предшествующих параграфах мы рассмотрели подходы к определению сущности политического протеста и его места в политической системе и общественной жизни, принятые в западной гносеологической традиции, к которой относит себя автор данного диссертационного исследования. Также мы проанализировали с этой точки зрения китайскую общественно-политическую мысль, выявив ряд специфических концепций, оказавших значительное влияние на государственное строительство в Древнем Китае и сохранившим влияние на политическую культуру и её идеологический сегмент в современной КНР.
Мы выявили основные направления политического протеста в КНР и соответствующие им группы ценностей и факторов. Учитывая то многообразие протестных практик, с которыми сталкивается сегодня Китайская Народная Республика, очевидна трудность предстоящего выбора вектора дальнейшего развития в 2012 и 2013 годах в связи со сменой поколений в руководстве КПК и, коль скоро установлена фактическая тождественность партийной элиты государственно-администартивной, в руководстве КНР.
Многие авторитетные исследователи заявляют об оправданности тех социальных издержек, которые Китай понёс в результате изменения стратегического курса в 1978 году; они указывают на объективные показатели впечатляющего экономического роста, уже не первое десятилетие демонстрируемого КНР, и относительно приемлемый уровень снижения социально-экономических позиций масс трудящихся (при признании такого снижения) . То же можно сказать и об оценках социальной стабильности, каковая называется некоторыми авторами вполне удовлетворительной, причём отмечаются успехи руководства КНР в нахождении ответов на вызовы эпохи реформ.
Э.П.Пивоварова, анализируя социальные аспекты экономической реформы в КНР, отмечает: «Назвав развитие производительных сил центральной задачей и одновременно критерием оценки экономической политики и фактически сняв какие бы то ни было «социальные оговорки» при формулировании целей развития, китайское руководство, тем не менее, на практике сумело решать эту задачу в интересах народа переориентацией усилий на производство потребительских товаров и услуг, сосредоточением их на проблемах трудоустройства, а также на повышении качества работников как главной производительной силы общества. По мнению автора, главными особенностями китайской реформы, которые способствовали значительному социально-экономическому прогрессу в стране, явились следующие:
Во-первых, КНР не тратила много сил на разрушение и критику прошлого, а сосредоточила их на созидании нового.
Во-вторых, китайская реформа сразу обернулась лицом к нуждам населения. Задачи обеспечения его продовольствием и товарами широкого потребления стали главными в деятельности вновь создаваемых хозяйственных структур. Это обеспечило общенародную поддержку реформы уже на первых ее этапах.
В-третьих, руководство страны не стало осуществлять реформу по каким-либо чужим рецептам, а, изучив существующий свой и зарубежный опыт, пришло к выводу о необходимости исходить из особенностей своей страны и решительно встало на путь «строительства социализма с китайской спецификой». Последний требовал серьезного учета такого основополагающего исходного фактора, как громадность населения при крайней ограниченности ресурсов страны.
В-четвертых, в КНР не было обвальной либерализации, а главным методом стало поэтапное, апробированное экспериментом продвижение к рынку, переход от малого к большому, от частного к общему, постепенное, но решительное расширение масштабов реформы и углубление ее. Этот метод получил здесь образное название «переходить реку, нащупывая камни».
В-пятых, создание субъектов рынка осуществлялось в КНР не путем разрушения существующих государственных структур, а, главным образом, путем заполнения имеющихся брешей, то есть с первых шагов реформа работала на уменьшение дефицитности экономики страны. Для этих целей не только мобилизовывались внутренние резервы, но и активно привлекались зарубежные капиталы.
В-шестых, стимулируя хозяйственную инициативу на микроуровне, китайское руководство не выпускало из поля зрения макроконтроль и в периоды опасного нарастания несбалансированности экономики принимало дополнительные меры по его усилению.
В-седьмых, практика уже первых лет реформы показала, что самый естественный путь к рынку - это развитие многообразных по формам собственности типов хозяйств (коллективных, единоличных, частных, совместных китайско-иностранных). Оно не только обеспечивало быстрый рост субъектов рынка, но и, меняя структуру народного хозяйства по формам собственности, корректировало структуру инвестиций и производства в направлении приближения ее к реальным потребностям народа»214.
Данная точка зрения имеет серьёзные объективные основания и подкреплена как авторитетом автора и научной организации, так и вполне релевантными аргументами. Если мы примем её за основу, то перспективы развития протестного движения в Китае видятся сомнительными, коль скоро государство, руководимое КПК, уделяет внимание нуждам народа и нацеливает стратегическую линию развития в направлении расширения благосостояния максимально широких слоев. Развитие экономики по дополняющему принципу (в пику принципу «... до основанья, а затем...») с широким привлечением иностранных инвестиций и эффективное использование рычагов макрорегулирования, снижающее степень влияния таких факторов, как мировые экономические и финансовые кризисы, на экономику Китая, - всё это подводит нас к выводу о том, что социальной стабильности в КНР нет серьёзных вызовов в общесистемном масштабе, а те негативные проявления, которые неизбежно возникают при переходе от сугубо государственно-плановой экономики к смешанной системе с приоритетом рыночных механизмов и форм, окупаются дивидендами от модернизации. Эта логика строится главным образом вот на каком допущении: «Признавая неизбежность некоторых социальных потерь при переходе к рынку, нельзя, однако, не задаваться вопросом об их величине и оправданности. О последней, очевидно, можно говорить лишь постольку, поскольку вносимая в ходе реформирования социальная плата оказывается сопоставимой с достижениями в повышении эффективности производства, служащими в конечном счете росту народного благосостояния. [...]КНР, пойдя по пути постепенного внедрения рыночных начал в экономику, достигла того, что социальная плата оказалась посильной для населения и сопоставимой с тем действительным экономическим прогрессом, ради которого и вносилась»215.
Если мы принимаем за основу исключительно макроэкономические показатели, прогресс Китая неоспорим: ежегодный прирост ВВП в 1990-х годах превысил 10%, и в 1995 году руководство КНР приняло решение об ограничении роста экономики во избежание её перегрева; прирост ВВП стабилизировался в пределах 7-9% в год. Кризисный 2008 год Китай прошёл также с ростом, что указывает на высокую эффективность политики макрорегулирования, применяемой КПК . Однако в рамках избранной логики автор априорно допускает, что рост валовых экономических показателей коррелирует с ростом благосостояния, уровня и качества жизни широких народных масс. Если мы прибегнем к анализу структуры китайской экономики, мы обнаружим признаки, указывающие на несостоятельность этого допущения (во всяком случае, неполную состоятельность).
Как мы отмечали в предшествующем параграфе, рост китайской экономики носит, во-первых, в значительной степени экстенсивный характер, а во-вторых, он крайне несбалансирован по отраслям народного хозяйства с учётом структуры занятости. Если в 2011 году в Китае число занятых в аграрном секторе составляло 39,5%» всех трудовых ресурсов, то доля этого сектора в ВВП составила 9,6%), в то время как 27,2 % занятых в промышленности произвели почти 47% ВВП. Это первая, но не единственная глобальная диспропорция китайской экономики, прямо связанная с социальной стабильностью, поскольку неравенство доходов по отраслям производства очевидно как специалистам, так и наименее квалифицированным рабочим. Эта диспропорция порождает неудовлетворённость аграрных рабочих, вызывая фрустрацию в связи с дефицитом справедливости, которая, как мы выяснили в предшествующих частях нашей работы, является одной из центральных категорий китайской культуры. Данная ситуация стимулирует отток трудовых ресурсов из деревни в промышленные районы и крупные города, где доходы в сфере обслуживания также значительно выше, по сравнению с аграрным сектором217.
