Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Историческая эпистемология: проблема дисциплинарного статуса и эволюция представлений 27.
1.1. Философия истории: от историософии к исторической эпистемологии 27.
1.2. Становление исторической эпистемологии как научной дисциплины (пропедевтический период) 56.
1.2.1. Модель «объективной» истории «как она была на самом деле» (позитивизм) — — 56.
1.2.2. Опыт преодоления позитивистской методологии (критика исторического разума В. Дильтея, неокантианская рефлексия исторического познания) - - 65.
ГЛАВА 2. Ключевые парадигмы современной эпистемологии истории: классика, опыт неклассической рефлексии и ситуация «-пост» 79.
2.1. Классическая парадигма исторических исследований 79.
2.1.1. Проект «истинной истории» как науки о человеке и проблемной «истории-интерпретации» («Анналы») 79.
2.1.2. «Территория исторического» и принципы ее организации (диалогизм, инаковость, вненаходимость) 101.
2.2. Неклассическая парадигма эпистемологии истории 126.
2.2.1. История как прерывность: эволюция дисконтинуальных представлений в структурализме — 127.
2.2.2. «Смерть субъекта» и «полевой поворот» в историческом познании - - 140.
2.3. Постнеклассическая парадигма исторической эпистемологии 164.
2.3.1. Постмодернистские инновации в эпистемологии истории (концепты, принципы, проблемы) — 165.
2.3.2. Между текстом и дискурсом: феномен «лингвистического поворота» в историографии 182.
ГЛАВА 3. Синтетические тенденции на «территории исторического»: роль «средней позиции» 210.
3.1. «История философов» и «история историков»: в поисках компромисса - 210.
3.2. Возможности и перспективы межпарадигмального синтеза в современной эпистемологии истории 232.
3.2.1. Классика и неклассическая эпистемология истории: конфронтация или взаимодействие? 233.
3.2.2. Постмодернистская рефлексия истории: pro et contra 243.
Заключение -— 263.
Список цитированной литературы
- Становление исторической эпистемологии как научной дисциплины (пропедевтический период)
- «Территория исторического» и принципы ее организации (диалогизм, инаковость, вненаходимость)
- История как прерывность: эволюция дисконтинуальных представлений в структурализме
- Возможности и перспективы межпарадигмального синтеза в современной эпистемологии истории
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена тем, что философия истории как специфический раздел философского знания является малоизученным проблемным полем: не в полной мере прояснен ее статус в качестве самостоятельной философской дисциплины, нечетко очерчен предмет исследования, не выверен категориальный аппарат. Это утверждение в полной мере можно отнести и к эпистемологии истории, которая сегодня на Западе считается ведущей отраслью философско-исторического знания. Под термином «философия истории» здесь понимается именно теория исторического познания, а не теория исторического процесса – историософия. В отечественной философской традиции ситуация складывалась противоположным образом: здесь превалировали труды историософского плана; число же работ, затрагивавших эпистемологическую проблематику философии истории, было невелико, и они не пользовались особой популярностью.
Лишь в последние годы наметился некоторый перелом: эпистемологические вопросы исторической науки стали все чаще фигурировать на страницах отечественной периодики и Интернета, вошли в состав справочных изданий по философии, стали рассматриваться на страницах диссертационных исследований по профильной тематике. Однако большинство имеющихся на сегодняшний день философско-исторических трудов обобщающего плана по-прежнему либо вообще отказываются от рассмотрения эпистемологической проблематики в пользу историософской, либо включают ее на уровне некоего второстепенного подраздела, что, естественно, недостаточно для полного и всестороннего осознания природы и задач исторического познания.
Положение дел усугубляется также и тем, что в среде профессиональных историков (и это относится не только к отечественным, но и к зарубежным специалистам) бытует расхожее мнение, согласно которому «историки и не испытывают особой нужды в философии». У них якобы «…и своих забот выше головы, из которых бесспорно главная – установить, “как все, собственно, происходило”». Вовсе не отрицая первостепенной значимости этой фундаментальной научно-исследовательской задачи, отметим, что в теоретическом плане она чревата односторонностью, ибо на всех этапах научной деятельности историка неизбежно присутствует определенный арсенал когнитивных средств и методов, та или иная методология (или философия), на которую он сознательно или неосознанно опирается. И эта методология, разумеется, требует обстоятельного осмысления.
Однако, за редким исключением, специалисты-историки не склонны концентрироваться на осмыслении специфики своего ремесла, его методологических особенностей, «переадресуя» данные вопросы в ведение философов науки. В результате получается, что две близкие по своей природе дисциплины – историческая наука и философия истории – существуют в изоляции друг от друга: с одной стороны, это специалисты-историки, разрабатывающие свою конкретную проблематику; с другой – философы истории, занимающиеся осмыслением методологических и мировоззренческих вопросов исторического познания в своем узкоспециализированном кругу, вне которого их труды не вызывают особого резонанса.
Работа по преодолению указанной конфронтации только начинается и затрагивает сравнительно небольшую часть научного сообщества. Это обстоятельство обусловливает актуальность предпринимаемого исследования, одной из главных задач которого является обсуждение путей продуктивного сотрудничества между профессиональной историографией и философией (эпистемологией) истории. Данное начинание способствует нахождению компромисса в затянувшейся «войне» двух школ - исторической и философской. Война эта тем более неконструктивна, что ведется на объединяющей их взаимные интересы «территории исторического».
Обсуждение эпистемологической компоненты философско-исторического знания предполагает его анализ в теоретическом (проблемном), историческом (эволюционном) и, главное, парадигмальном (структурно-конфигуративном) аспектах. На базе проведенного рассмотрения в работе предлагается общая концепция эпистемологии истории как целостной и самостоятельной научной дисциплины. Еще одно перспективное направление исследовательской деятельности видится нам в том, чтобы критически проанализировать арсенал исследовательских принципов и методов, который был унаследован от предшествующей (пропедевтической) стадии развития исторической науки, осмыслить его мировоззренческие и гносеологические основания, которые далеко не всегда ясно осознаются самими историками.
Кроме того, необходимо эксплицировать ведущие тенденции современной историографии, систематизировать круг новых проблем, которые перед ней возникли, осмыслить новые, нетривиальные способы обращения с источниками. Речь идет об освоении опыта новейшей постмодернистской историографии, которая зачастую отвергается с порога как несостоятельная, но, которая, тем не менее, уже стала частью современной интеллектуальной традиции. Изучение этой традиции требуется для адекватной самооценки и верной ориентации на постоянно флуктуирующей и перестраивающейся «территории исторического». Из вышеизложенного становится ясным, что предпринимаемое исследование выстраивается с учетом новейших тенденций в гносеологическом строении исторического знания, предполагает творческое освоение ведущих достижений отечественной и мировой историографической практики.
Подчеркнем, что в рамках данного исследования не ставится задача создания некоего всеохватывающего обзора идейных течений, определяющих в своей совокупности облик современной эпистемологии истории. Во-первых, это вряд ли осуществимо в виду колоссального объема уже имеющегося по данной тематике материала; во-вторых, попытки создания подобного рода обзоров, охватывающих как практику мировой историографии в целом, так и ее отдельные и, в том числе, национальные ответвления, уже неоднократно предпринимались учеными - как отечественными, так и зарубежными. Принимая во внимание указанное обстоятельство, автор данного исследования фокусирует внимание не на подробном изложении всего хода эволюции теории исторического познания, а на выявлении и характеристике типологически устойчивых (в эпистемологическом плане) проектов, нашедших свое реальное воплощение в теории и практике конкретно-исторических исследований и их последующей философской интерпретации.
Речь идет о тех масштабных и всеохватных в рамках конкретно-исторического периода конфигурациях, которые могут быть названы «парадигмами» в силу своего основополагающего влияния на сферу свойственных той или иной эпохе мыслительных приоритетов. Как правило, подобного рода парадигмальные образования охватывают одно или несколько масштабных течений, объединенных сходной идеей, как, например, в случае с классической парадигмой современной эпистемологии истории, базирующейся на конкретно-исторических и методологических достижениях французской Школы «Анналов» и ряда родственных ей направлений – истории ментальностей, исторической антропологии и школы микроистории. Всем им свойственна приверженность антропологическому идеалу и диалогизму в сфере исторических исследований, утверждение активной гносеологической позиции познающего субъекта (т.е. историка) в деле реконструкции прошлого, признание первостепенной значимости работы его творческого сознания.
Предпринятый в исследовании всесторонний критический анализ ключевых эпистемологических парадигм (антропологической, «полевой» и дискурсивной) позволит по возможности более глубоко проникнуть в пространственно-временную сферу исторического исследования, лучше разобраться в определяющей его суть противоречивой диалектике прошлого и настоящего. И, что самое важное, на базе проведенного анализа может быть осуществлен полноценный синтез ключевых парадигм современной эпистемологии истории, выявлены потенциальные точки пересечения между ними. Результатом работы в области межпарадигмального синтеза будет выработка «средней позиции», способной объединить наиболее продуктивные в эпистемологическом плане достижения разных парадигм. Все это требуется для обоснования общей методологической стратегии или, как минимум, достижения элементарной согласованности между различными, зачастую противоречащими друг другу познавательными конфигурациями, которые составляют единое «поле» современной эпистемологии истории. Установкой на их экспликацию, последовательное осмысление и интеграцию определяются, в конечном счете, актуальность и значимость данного исследования.
Степень разработанности проблемы. Поскольку проводимый в исследовании анализ предполагает изначальную демаркацию философии истории на ее онтологическую и гносеологическую версии (историософию и эпистемологию истории), стоит специально остановиться на посвященной каждой из них научно-исследовательской литературе.
Что касается историософии, число ее приверженцев, особенно в рамках отечественной философской традиции, поистине велико. Здесь можно назвать имена Н.А. Бердяева, Л.Н. Гумилева, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, Л.И. Мечникова, В.С. Соловьева и мн. др. мыслителей, в чьих трудах нашли отражение поиски ответов на вопросы о смысле, начале и конце истории, о всеобщих началах человеческой культуры, о судьбах и миссии России в мировом историческом процессе. Философско-исторические воззрения указанных мыслителей получили глубокое осмысление в работах А.И. Введенского, В.В. Зеньковского, С.А. Левицкого, А.Ф. Лосева, Н.О. Лосского, А.В. Малинова, Л.И. Новиковой, Э.Л. Радлова, Ю.И. Семенова, И.Н. Сиземской, А.Д. Сухова, Г.В. Флоровского, Л.Е. Шапошникова. Кроме того, они были освещены на страницах изданий энциклопедического плана, позволивших создать целостное представление о специфике отечественной историософской мысли.
Из западных философов – приверженцев историософского подхода можно выделить имена А. Августина, Дж. Вико, Г.В.Ф. Гегеля, И.Г. Гердера,
И. Канта, М. Кондорсе, К. Маркса, А. Тойнби, Ф. Фукуямы, С.П. Хантингтона, О. Шпенглера, К. Ясперса. Историософские воззрения указанных мыслителей получили широкое освещение в трудах отечественных и зарубежных ученых, составивших основательную традицию изучения западноевропейского философско-исторического наследия. Ведущие тенденции этой последней были обстоятельно отражены в работах В.Ф. Асмуса, А.С. Ахиезера, М.А. Барга,
Дж. Бентли, В.И. Герье, Б.Л. Губмана, П.П. Гайденко, В.И. Гараджи,
Б.Т. Григорьяна, Ю.Н. Давыдова, М.А. Кисселя, И.С. Кона, Т.И. Ойзермана,
Ш. Раппорта, Л.В. Скворцова, Э. Трёльча.
Итак, историко-философский аспект историософии представлен в научно-исследовательской литературе достаточно широко. Вместе с тем, работ, содержащих проблемный анализ историософского знания, как прошлого, так и настоящего, не так уж и много. К числу трудов, созданных именно в этом, наиболее ценном в теоретическом плане ракурсе, можно отнести работы
Н.В. Зайцевой, В.И. Игнатьева, В.В. Ильина, Ю.А. Кимелева,
С.Б. Крымского, Л.А. Мусаеляна, О.Ф. Русаковой, С.Ю. Трофимцевой. Все они содержат проблемное изложение материала, дающее возможность охватить наиболее фундаментальные вопросы историософского знания, осуществить их всесторонний, комплексный анализ. Некоторые аспекты данной проблематики, раскрытой в критическом ключе, содержатся в работах В.П. Филатова и
А. Данто.
Философская литература, посвященная осмыслению вопросов исторического познания и его отдельных теоретических и методологических аспектов, отличается существенным многообразием. Отечественным научным сообществом была проведена серьезнейшая исследовательская работа по комплексному изучению данной тематики. Начиная с конца 50-х гг. ХХ в. были созданы обобщающие труды по философии и методологии истории, концентрирующие внимание на узловых вопросах «теории исторического процесса и познания». Участвовавшие в их подготовке авторы обстоятельным образом проанализировали предмет и методы исторического познания, раскрыли многообразный характер исторического процесса и способы его отражения.
Среди ученых, плодотворно работавших в этой области, можно особо отметить имена Г.А. Антипова, М.А. Барга, Б.А. Грушина, А.В. Гулыги,
В.А. Дьякова, Н.А. Ерофеева, Е.М. Жукова, В.В. Иванова, Г.М. Иванова,
В.Ж. Келле, М.Я. Ковальзона, И.Д. Ковальченко, А.М. Коршунова, Э.Н. Лооне, Б.Г. Могильницкого, Ю.В. Петрова, А.И. Ракитова, А.И. Уварова, С.Л. Утченко, В.С. Шмакова. Признавая несомненную научную значимость и познавательную ценность созданных этими авторами трудов, следует все же отметить, что все они в той или иной мере несут на себе отпечаток создавшей их исторической эпохи, вследствие чего некоторые изложенные в них положения не могут считаться адекватными в современных условиях.
Сегодняшняя ситуация в эпистемологии истории обусловлена необходимостью коммуникации, интеллектуального обмена с зарубежной традицией, нацелена на вдумчивое осмысление свойственных ей достоинств и недостатков. Именно такой подход продемонстрирован в ряде работ отечественных философов и историков, созданных за последние десятилетия. К их числу относятся труды Ф.Н. Блюхера, И.А. Василенко, В.П. Визгина,
И.А. Гобозова, А.Я. Гуревича, Г.И. Зверевой, И.Т. Касавина, В.Ф. Коломийцева, Н.Е. Копосова, О.М. Медушевской, В.М. Межуева, А.С. Панарина,
А.В. Полетаева, Л.П. Репиной, М.Ф. Румянцевой, О.Ф. Русаковой,
И.М. Савельевой, А.Б. Соколова, В.И. Стрелкова, В.И. Уколовой,
В.П. Филатова, В.К. Финна, К.В. Хвостовой, Б.В. Царева. Следует особо отметить и изданные за последнее время исследования более общего характера.
Весьма ценным материалом при подготовке данного исследования стали труды классиков отечественной философской мысли, внесших (прямо или косвенно) значительный вклад в становление и развитие эпистемологии истории как самостоятельной (т.е. независимой от историософии) научной дисциплины – М.М. Бахтина, Р.Ю. Виппера, Н.И. Кареева, Л.П. Карсавина, А.С. Лаппо-Данилевского, В.М. Хвостова, Г.Г. Шпета. Нельзя не отметить и работы зарубежных авторов, освещающих сходную проблематику, – позитивистов (Л. фон Ранке, Ш.-В. Ланглуа, Ш. Сеньобоса), неокантианцев
(В. Виндельбанда, Г. Риккерта), В. Дильтея, Р.Дж. Коллингвуда, Б. Кроче, а также современных исследователей - Ф. Анкерсмита, Р. Арона, П. Вена,
К. Гемпеля, У. Дрея, А.-И. Марру, А. Мегилла, А. Про, П. Рикёра, Дж. Тоша,
Р. Шартье.
Еще один блок литературы, определившей «поле» данного исследования, связан с работами, посвященными осмыслению идейного наследия французской исторической Школы «Анналов». Прежде всего, здесь следует отметить уже ставшие классическими в этой области труды теоретиков данной Школы – как ее основателей (М. Блока и Л. Февра), так и их многочисленных последователей, составивших соответственно второе и третье поколения Школы. Из широкого спектра литературы, освещающей историю «Новой исторической науки», можно особо выделить труды Ю.Н. Афанасьева,
Ю.Л. Бессмертного, П. Бёрка, Е. Браун, А.Я. Гуревича, В.М. Далина,
А.Д. Люблинской, Л.А. Пименовой, О.В. Сарповой, Л.Ю. Соколовой,
М.Н. Соколовой, Е.Б. Хромовой. Следует также упомянуть сборник работ российских и зарубежных авторов, изданный по итогам международной конференции «Школа “Анналов” вчера и сегодня» (1989 г.), а также уникальную в российском контексте подборке обзоров и рефератов зарубежных исследований, в том числе созданных учеными Школы «Анналов», объединенных в рамках общего издания «История ментальностей, историческая антропология».
Следующий блок литературы по теме исследования связан с осмыслением новшеств, внесенных в изучение «территории исторического» теоретиками «структуралистской революции». При изучении осуществленных ими теоретических преобразований, повлекших за собой «смерть субъекта» и так называемый «полевой сдвиг» в эпистемологии истории, автор опирался на весьма авторитетные в этой области труды Г. Башляра, Ж. Кангилема, Р. Барта, М. Фуко. Важно также отметить, что работы двух последних мыслителей стали, помимо прочего, методологическим основанием осмысления следующего, «лингвистического поворота» в историографии, ибо в творчестве Р. Барта и М. Фуко явно прослеживаются тенденции перерастания структурализма в постструктурализм и постмодернизм.
Что же касается собственно структуралистских историографических инноваций, значительный вклад в их осмысление и оценку внесли такие видные отечественные ученые как Н.С. Автономова, В.П. Визгин, М.Н. Грецкий,
И.П. Ильин, Т.А. Клименкова, Г.К. Косиков, И.М. Кутасова, Т.А. Сахарова, Р.П. Трофимова. Особое место в этом ряду занимают работы, посвященные творчеству М. Фуко, – одного из наиболее ярких и оригинальных мыслителей современности, влияние которого было настолько значительным, что «…без него вообще было бы невозможным говорить и о формировании поструктурализма, и о его существовании в тех формах, которые мы можем сегодня наблюдать». Обстоятельная оценка теоретическим достижениям
М. Фуко дается в работах Н.С. Автономовой, В.П. Визгина, Ж. Делёза,
И.Н. Ионова, З.А. Сокулер, С.В. Табачниковой и целого ряда др. отечественных и зарубежных авторов.
Еще один блок научной литературы по теме исследования связан с осмыслением феномена постмодернизма. В первую очередь, здесь следует отметить работы самих классиков этого интеллектуального движения – историков и философов – Ф. Анкерсмита, Д. Ла Капры, Х. Уайта, а также
Ф. Гваттари, Ж. Дерриды, Ж. Делёза, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийара,
Ф. Джеймисона. Из многочисленных исследований, популяризирующих постмодернизм, можно выделить работы зарубежных социологов и философов З. Баумана, Дж. Ваттимо, В. Вельша, Э. Гидденса, У. Зоннемана, Д. Кампера,
П. Козловски, М. Мюллера, И. Хассана. Среди отечественных мыслителей, освещающих проблематику постмодернизма, в том числе в его историографическом ракурсе, можно назвать имена В.В. Ветрова,
В.В. Зверевой, И.П. Ильина, М.А. Кукарцевой, А.А. Кусаинова, В.С. Малахова, Н.В. Мотрошиловой, Л.П. Репиной, О.Ф. Русаковой, В.И. Стрелкова,
Н.А. Терещенко, Е.Г. Трубиной, Т.М. Шатуновой.
И, наконец, завершающим блоком источников по теме исследования выступают работы, посвященные осмыслению синтетических тенденций на современной «территории исторического». Сама идея межпарадигмального синтеза в эпистемологии истории еще нова и не получила сколько-нибудь развернутого обоснования в научно-исследовательской литературе. Однако ее постановку можно обнаружить в целом ряде работ, освещающих смежную тематику, в том числе аспекты междисциплинарности в исторической науке и проблематику историографического синтеза. В этом плане следует выделить работы классиков французской исторической Школы «Анналов», а также
Л.И. Бородкина, А.Я. Гуревича, А.Ю. Соломеина, О.С. Поршневой,
О.М. Медушевской, Л.П. Репиной, Л. Стоуна, Дж. Тоша и ряда др. авторов. В них закладываются основы «междисциплинарной кооперации в сфере социально-гуманитарного познания» (О.С. Поршнева), производится обсуждение тематики «исторического синтеза» и «синтетической истории» (А.Ю. Соломеин), наводятся «мосты» между традиционной историографией и новейшими эпистемологическими «вызовами» философии постмодернизма (Л.П. Репина). Все эти наработки представляются весьма ценными при проведении философско-методологического анализа ключевых парадигм современной эпистемологии истории в плане их синтезирования и интеграции.
Объектом исследования является современная философия истории, рассматриваемая в ее эпистемологическом измерении. Эпистемология истории представлена как самостоятельная научная дисциплина, обладающая собственным проблемным полем, концептуальным аппаратом и специфической методологией научно-исследовательской деятельности.
Предметом исследования выступают философско-методологические основания синтеза на «территории» современной эпистемологии истории, что позволяет констатировать единство и взаимодополнительность трех ее ключевых парадигм – классической, неклассической и постнеклассической.
Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в осмыслении парадигмальной специфики современной эпистемологии истории и на этой основе экспликации синтетических тенденций, связывающих воедино ее ключевые парадигмы. Сама возможность межпарадигмального синтеза получает обоснование путем подробного анализа и последующей критической оценки ведущих теоретических наработок классической, неклассической и постнеклассической парадигм, на базе которых затем выводится «средняя позиция», объединяющая их наиболее продуктивные в эпистемологическом плане достижения.
Реализация поставленной цели предполагает формулировку и решение следующих научно-исследовательских задач:
-
Осуществить дисциплинарное позиционирование эпистемологии истории в сфере современного философско-исторического знания. С этой целью произвести демаркацию двух его основных разновидностей (онтологической и гносеологической) – соответственно, историософии и эпистемологии истории. Выявить их специфические черты, проследить особенности становления, поставить вопрос об их теоретической состоятельности в современном идейном контексте;
-
Выделить ключевые парадигмы современной эпистемологии истории, произвести всесторонний анализ последних. Дать им развернутую характеристику и конструктивную оценку, опираясь на опыт научно-исследовательской и методологической деятельности исторической Школы «Анналов», который считается классическим и общепризнанным на современной «территории исторического»;
-
Эксплицировать сущность и специфику новейших постмодернистских инноваций в эпистемологии истории; осмыслить особенности теории и практики постмодернистской историографии, все еще недостаточно изученные отечественным научным сообществом. С этой целью реконструировать общее движение мысли ведущих теоретиков постмодернизма (Х. Уайта, Ф. Анкерсмита и др.) в процессе обоснования «новой» исторической теории;
-
Выработать компромиссную позицию в отношениях между «историей философов» и «историей историков» - философией истории и исторической наукой. Установить суть и причины разногласий, имеющих место между профессиональными историками и философами истории; наметить возможные пути сближения между ними в целях их последующего примирения и дальнейшей сотрудничества на объединяющей их общие интересы «территории исторического»;
-
Выявить реальные возможности и методологические принципы достижения «средней позиции» между классической и неклассической парадигмами современной эпистемологии истории. Взяв за основу ключевые положения классики и отбросив противоречащие им крайности неклассической рефлексии исторического познания, установить точки пересечения между ними, доказав тем самым их дополнительность в процессе освоения единого исторического опыта;
-
«Привязать» достижения постнеклассического проекта к «почве» классической эпистемологии истории. С этой целью прояснить разницу между постмодернизмом и традиционализмом, дать конструктивную оценку постмодернистской рефлексии исторического познания. Акцентировать те ее специфические особенности, которые не противоречат духу классической рациональности и могут способствовать развитию последней в новых неожиданных ракурсах.
Методологические основания исследования. В диссертационном исследовании были использованы следующие методы: метод сравнительно-исторического анализа для исследования идей, выдвинутых в ходе развития эпистемологии истории от пропедевтического к современному состоянию; метод логико-теоретического анализа для изучения внутренней структуры ключевых парадигм современной эпистемологии истории; метод логико-исторической реконструкции в аспекте экспликации принципиальных положений различных парадигм с целью их дальнейшего сопоставления; метод синтетической редукции для выведения «средней позиции» между базовыми парадигмами исторического познания.
В качестве методологического основания исследования выступает также принцип парадигмальной оформленности научного знания Т. Куна. Однако базовый концептуальный инструментарий Т. Куна несколько корректируется в соответствии с историко-эпистемологической направленностью данного исследования, со сложившимися в отечественном научном сообществе концептуальными стереотипами. Так, термин «научная революция» заменяется на тождественное ему понятие «поворота» («полевого», лингвистического и т.п.), имеющее широкое хождение в среде отечественных историков и философов науки.
Куновское парадигмальное видение развития научного знания дополняется в работе теорией исторических этапов его развития, разработанной академиком В.С. Степиным. Изначально данная теория, фиксирующая наличие классического (в двух его состояниях – додисциплинарном и дисциплинарно организованном), неклассического и постнеклассического периодов развития науки, была сформулирована применительно к области естествознания, а позднее распространилась на прочие сферы научного знания. В тех или иных своих вариациях (классика / неклассика; классика / постклассика; классика / неклассика / неонеклассика; классика / неоклассика / постнеоклассика и т.п.) она фигурировала в трудах многих отечественных ученых - В.В. Ильина,
Е.Н. Коломоец, М.А. Кукарцевой, М.К. Мамардашвили, М.А. Можейко,
Е.А. Рузанкиной, Т.Г. Стоцкой, С.Ю. Трофимцевой и др..
В данном исследовании типология научного знания В.С. Степина совмещается с парадигмальным видением науки Т. Куна и затем накладывается на схему развития современной эпистемологии истории в том ее виде, в каком она представляется автору данного исследования. В результате выделяются следующие стадии ее развития:
-
пропедевтическая, включающая в себя позитивистский, герменевтический и неокантианский опыты рефлексии исторического познания;
-
классическая – выражающаяся в безусловной гегемонии идейного наследия Школы «Анналов»;
-
неклассическая – связанная с усвоением историческим сообществом достижений «структуралистской революции»;
-
постнеклассическая – явившаяся следствием «лингвистического поворота» в историографии и воздействия на нее инновационных эпистемологических проектов постмодернизма.
Первая стадия знаменует собой подготовительный этап, три последующие – вехи становления собственно современной эпистемологии истории. Ситуация в последней складывается, в целом, «революционная» (в терминологии Т. Куна), характеризующаяся совместным бытием и противостоянием сразу трех мощных познавательных стратегий – классической, неклассической и постнеклассической, - каждая из которых несет на себе несомненные отпечатки парадигмальности. Исходя из этого, теоретической платформой исследования выступают работы классиков философской и исторической мысли, принадлежащие соответственно классическому (Л. Февр, М. Блок, Ж. Ле Гофф, Ж. Дюби, Р. Мандру, Ж. Ревель), неклассическому (М. Фуко, Р. Барт, Ж. Кангилем, Г. Башляр) и постнеклассическому (Х. Уайт, Ф. Анкерсмит, Ж. Деррида) периодам в ее развитии.
Научная новизна исследования заключается в следующем:
-
Философия истории подразделена на две разновидности – онтологическую и гносеологическую – соответственно, историософию и эпистемологию истории. Показано, что каждая из них специализируется на собственном круге вопросов, имеет свою предметную область и теоретико-методологический инструментарий. Задачи историософии заключаются в экспликации сущностного содержания, процессуальной формы и смысла истории; историческая же эпистемология имеет дело не с историей самой по себе как особого рода реальностью, ограниченной рамками прошлого, а с историческим знанием и познанием, с наукой «историей». На фоне данного противопоставления доказано, что современная философия истории формулируется не как историософия, а как эпистемология, что коренным образом меняет расстановку сил на «территории исторического»;
-
Впервые осуществлен парадигмальный анализ эпистемологии истории, выделены и проанализированы ее ключевые познавательные конфигурации: классическая («анналистическая»), выросшая из недр исторической Школы «Анналов» и ряда родственных ей направлений - истории ментальностей, исторической антропологии и школы микроистории; неклассическая (структуралистская), засвидетельствовавшая крах свойственной классике «антропологической иллюзии» и совершившая «полевой поворот» в историческом познании; постнеклассическая (постмодернистская), спровоцировавшая «лингвистический поворот» в эпистемологии истории и связанная с утверждением принципов деконструкции, интертекстуальности, нарративизма и пр. По характеру предмета познания указанные парадигмы квалифицированы как антропологическая, «полевая» и дискурсивная;
-
Формирование постнеклассической парадигмы исторических исследований связано с осознанием решающей роли языка в производстве исторического дисциплинарного дискурса. Главным следствием этого «лингвистического поворота» в историографии признана невозможность прямого доступа к исторической реальности: представленная в различных вариантах языковой репрезентации, она всегда уже истолкована. На этом основании сделан вывод, что если любому пониманию реальности предшествует формирующее влияние языка, то неизбежна множественность исторических реальностей - языковых игр и их интерпретаций. Акцентирована метафоричность языка историков, сплошь и рядом приводящая к реификации понятий, которым придается самостоятельное бытие. На базе анализа трудов ведущих теоретиков постмодернистской историографии показано, что зависимость историка от современности – не только мировоззренческая, но и, в первую очередь, лингвистическая;
-
В контексте поиска синтетических тенденций на «территории исторического» продемонстрирована пагубность разрыва между «историей историков» и «историей философов» - профессиональной историографией и философией истории, намечены пути их сближения в процессе освоения единого исторического опыта. Приоритет в этом плане отдан философскому осмыслению исторического знания и его места в ряду других наук об обществе, но с учетом принципиальной значимости воззрений на историю самих историков. Ибо подобно тому, как специалист-историк не в состоянии выполнить функции философа в методологическом анализе над- и междисциплинарных вопросов, так и философу не заменить конкретного специалиста в попытках определить ведущие тенденции развития его собственной науки. Объединение их совместных усилий может стать реальной платформой для синтеза современной «территории исторического»;
-
Показано, что классика и неклассическая эпистемология истории являются противоположными в своем отношении к субъекту: первая признает его активным действующим началом, творцом истории, вторая вписывает в некие абстрактно-всеобщие структуры. Несмотря на это, классическая и неклассическая парадигмы квалифицируются как дополнительные. Неклассические разработки в области «полевой» истории и «истории разрывов» признаются созвучными идеалам классической рациональности в том случае, если за скобки выносится свойственная им в рамках неклассического проекта бессубъектность. С этой существенной оговоркой история «полей» и структур, в которые субъект вписан и которые в значительной мере предопределяют его жизнедеятельность, может считаться расширяющей традиционное проблемное поле «истории людей», а внедрение «разрывов» на «территорию исторического» - способствовать акцентировке специфических параметров мировосприятия человека той или иной исторической эпохи;
-
«Средняя позиция» между постмодернизмом и традиционализмом выводится на базе признания факта наличия реальности вне дискурса - независимой от наших представлений о ней и, вместе с тем, активно на эти представления воздействующей. Отсюда констатируется несостоятельность постмодернистского утверждения автономии «дискурса», что ведет к его признанию совершенно независимым историческим фактором. На этом основании постнеклассический проект дедукции всего богатства исторической реальности к языку, тексту, дискурсу объявляется недостаточным и требующим своего дополнения хотя бы за счет реконструкции лежащих в его основании глубинных ментальных пластов. Тем самым актуализируется одна из ключевых тем классической эпистемологии истории – реконструкция ментальностей, чем косвенно подтверждается возможность синтеза между постмодернизмом и традиционализмом.
Положения, выносимые на защиту:
-
На фоне развитого и специализированного исторического знания историософия не может оправдать свой когнитивный статус. Низкая степень предсказательности и проверяемости, теологизм и склонность к пророчествованиям, интерпретация значительной части исторического материала через строгие априорные схемы – все это свидетельствует о псевдонаучности историософского жанра. И хотя прагматическая потребность в самых многообразных историософиях вряд ли когда-нибудь будет полностью исчерпана, в целом, время подобных философий истории ушло, и в сфере современного философско-исторического знания получил преобладание иной подход к осмыслению прошлого. Современная философия истории формулируется не как историософия, а как эпистемология, - только в этом случае она имеет реальную практическую значимость, а профессиональные историки могут пользоваться ее достижениями;
-
Современная фаза развития эпистемологии истории ознаменована сосуществованием трех ее ключевых парадигм – классической (антропологической), неклассической («полевой») и постнеклассической (дискурсивной). Несмотря на все имеющиеся между ними различия, данные познавательные конфигурации являются не взаимоисключающими, а дополнительными. Частично они пересекаются между собой, местами переходят друг в друга (преемственность между неклассической и постнеклассической парадигмами), а в отдельных случаях друг другу противоречат (как, например, в случае с признанием решающей роли субъекта в рамках классической парадигмы и констатацией его «конца» и «смерти» в структурализме и постструктурализме). Однако данные противоречия ничего не меняют в существе вопроса, так что анналистический, структурный и постмодернистский подходы, если не возводить во главу угла некоторые свойственные им крайности, помогают глубже и, что самое главное, с разных точек зрения взглянуть на суть исторического;
-
Пропагандируемое постмодернистами сведение всего наличного опыта к тексту, реальности к языку, истории к литературе не выдерживает критики. Но если не доходить до тех крайних пределов, за которыми факт и вымысел становятся неразличимыми, влияние постмодернизма на историографию может быть признано благотворным. В ряде моментов его сторонники фиксируют внимание на реальных методологических слабостях, которые до недавнего времени не привлекали к себе должного внимания ученых. Так, сочинение историка действительно подчиняется требованиям поэтики и риторики и в этом смысле представляет собой литературный текст с присущими ему «сюжетом» и «интригой», язык обладает свойством структурного воздействия на своих конкретных «носителей», а тексты прошлого содержат в себе ряд скрытых и неосознанных смысловых уровней, которые как раз и придают им главную «силу» и нуждаются в расшифровке;
-
Конфронтация между «историей историков» и «историей философов» бесплодна и требует преодоления. Возможность нахождения «средней позиции» между ними состоит в тематической переориентации философии истории, связанной с отказом от историософии в пользу сугубо эпистемологических изысканий. В этом смысле главная задача философов состоит в том, чтобы стать не историософами, а эпистемологами истории, не толкователями исторического процесса, а теоретиками исторического познания. Историки же, в свою очередь, обязаны встать на путь преодоления «философофобии», т.к. философское невежество и беспомощный эклектизм неизбежно обрекают их на теоретическую несостоятельность. Конечным результатом всего этого должен стать новый синтез на «территории исторического», имеющий целью переосмысление самого дисциплинарного статуса философии истории: из препятствия, помехи и «худшего врага» исторической науки она должна превратиться в подспорье конкретно-исторических исследований;
-
«Полевые» аспекты исторического познания способны существенно расширить его традиционную антропологическую проблематику, равно как и элементы дискретности, призванные подчеркнуть своеобразие отдельных историко-культурных периодов, - но, не вынося за скобки субъект как принципиально активное и деятельностное начало, творца истории. На первом месте всегда должен быть человек, а в качестве иллюстративного материала к базовой антропологической тематике вполне допустима расшифровка его деяний на уровне «полевого», структурного анализа, в терминологии «истории разрывов». Это приемлемая платформа для синтеза классической и неклассической парадигм: если взять за основу классический подход и дополнить его не противоречащими его сути достижениями неклассического образца, то на этой «почве» может быть выстроено единое здание современной эпистемологии истории;
-
«Средняя позиция», намечающаяся в «поле» пересечения классического и постнеклассического интеллектуальных проектов, по существу отлична и от научно-объективистской, и от сугубо лингвистической. Она не приемлет крайностей «лингвистического поворота», но ориентирована на переосмысление исторической дисциплинарной практики в свете новых перспектив. Это предполагает осознание того, что историческое знание неизбежно включает в себя известное «противостояние» прошлого и настоящего, где настоящее порой слишком сильно «давит» на прошлое, что первоисточники ничего не «говорят» напрямую, что факты отбираются, а не просто выставляются на всеобщее обозрение, что задача научного объяснения неразрывно связана со способностью человеческого мышления к ретроспекции, и что каждый исторический труд в каком-то смысле формируется эстетическими и политическими предпочтениями его автора.
Теоретическая и научно-практическая значимость исследования. Диссертационное исследование граничит, с одной стороны, с философией истории, а с другой – с тем, что можно было бы назвать методикой конкретных исторических исследований. Его основные выводы могут быть использованы в преподавательской практике при чтении лекций по историографии, источниковедению, методике и методологии исторических исследований, исторической антропологии. Содержание диссертации может быть оформлено и как самостоятельный курс по философии или эпистемологии истории. Ряд сюжетов работы может привлекаться при подготовке учебных курсов по истории философии, теории познания, социальной философии, философии культуры, психологии, философской антропологии.
Следует особо подчеркнуть, что данное исследование не является «последним словом» в сфере современной эпистемологии истории и ни в коей мере не претендует на создание ее законченного образа. В нем проводится предварительная «разметка» современной «территории исторического», закладываются основания ее синтетического понимания, намечаются пути дальнейшего, углубленного изучения эпистемологической проблематики исторической науки.
Апробация работы. Результаты исследования докладывались в выступлениях на следующих конференциях: областных 56–58-й научно-технических конференциях «Исследования в области архитектуры, строительства и охраны окружающей среды» (Самара, СамГАСА, 1999-
2001 гг.); региональной 59-й научно-технической конференции «Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика» (Самара, СамГАСА, 2002 г.); международной научной конференции «Энгельмейеровские чтения» (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2003 г.); 60-й Юбилейной региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2002 г. (Самара, СамГАСА, 2003 г.); научной конференции «Ломоносовские чтения – 2004» (Москва, МГУ, 2004 г); 61-й региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2004 г. (Самара, СамГАСА, 2005 г.); международной научной конференции «Энгельмейеровские чтения» (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2005 г.); научной конференции «Ломоносовские чтения – 2006» (Москва, МГУ, 2006 г); итоговых научных конференциях Самарского государственного университета (Самара, СамГУ, 2006-2008 гг.); 64-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2006 г. (Самара, СГАСУ, 2007 г.); IV Международной научно-практической конференции «Наука и культура России», посвященной Дню славянской письменности и культуры памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, (Самара, СамГУПС, 2007 г.); 65-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2007 г. (Самара, СГАСУ, 2008 г.); III Всероссийской научной конференции «Философия и методология истории» (Коломна, КГПИ, 2009 г.); 66-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2008 г. (Самара, СГАСУ, 2009 г.).
Структура диссертации подчинена целям и задачам исследования. Работа состоит из введения, трех глав основной части, включающих семь разделов и десять подразделов, заключения и списка цитированной литературы.
Становление исторической эпистемологии как научной дисциплины (пропедевтический период)
Объектом исследования является современная философия истории, рассматриваемая в ее эпистемологическом измерении. Эпистемология истории представлена как самостоятельная научная дисциплина, обладающая собственным проблемным полем, концептуальным аппаратом и специфической методологией научно-исследовательской деятельности.
Предметом исследования выступают философско-методологические основания синтеза на «территории» современной эпистемологии истории, что позволяет констатировать единство и взаимодополнительность трех ее ключевых парадигм — классической, неклассической и постнеклассической.
Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в осмыслении парадигмальной специфики современной эпистемологии истории и на этой основе экспликации синтетических тенденций, связывающих воедино ее ключевые парадигмы. Сама возможность межпарадигмального синтеза получает обоснование путем подробного анализа и последующей критической оценки ведущих теоретических наработок классической, неклассической и постнеклассической парадигм, на базе которых затем выводится «средняя позиция», объединяющая их наиболее продуктивные в эпистемологическом плане достижения.
Реализация поставленной цели предполагает формулировку и решение следующих научно-исследовательских задач:
Осуществить дисциплинарное позиционирование эпистемологии истории в сфере современного философско-исторического знания. С этой целью произвести демаркацию двух его основных разновидностей (онтологической и гносеологической) — соответственно, историософии и эпистемологии истории. Выявить их специфические черты, проследить особенности становления, поставить вопрос об их теоретической состоятельности в современном идейном контексте;
Выделить ключевые парадигмы современной эпистемологии истории, произвести всесторонний анализ последних. Дать им развернутую характеристику и конструктивную оценку, опираясь, на опыт научно-исследовательской и методологической деятельности исторической-Школы «Анналов», который считается классическим и общепризнанным на современной «территории исторического»;
Эксплицировать сущность и специфику новейших постмодернистских инноваций в эпистемологии истории; осмыслить особенности теории и практики постмодернистской историографии, все еще недостаточно изученные отечественным научным сообществом. С этой целью реконструировать общее движение мысли ведущих теоретиков постмодернизма (X. Уайта, Ф. Анкерсмита и др.) в процессе обоснования «новой» исторической теории;
Выработать компромиссную позицию в отношениях между «историей философов» и «историей историков» - философией истории и исторической наукой. Установить суть и причины разногласий, имеющих место между профессиональными историками и философами истории; наметить возможные пути сближения между ними в целях их последующего примирения и дальнейшей сотрудничества на объединяющей их общие интересы «территории исторического»;
Выявить реальные возможности и методологические принципы достижения «средней позиции» между классической и неклассической парадигмами современной эпистемологии истории. Взяв за основу ключевые положения классики и отбросив противоречащие им крайности неклассической рефлексии исторического познания, установить точки пересечения между ними, доказав тем самым их дополнительность в процессе освоения единого исторического опыта;
«Привязать» достижения постнеклассического проекта к «почве» классической эпистемологии истории. С этой целью, прояснить разницу между постмодернизмом и традиционализмом, дать конструктивную-оценку постмодернистской рефлексии исторического познания. Акцентировать те ее специфические особенности, которые не противоречат духу классической рациональности и могут способствовать развитию последней в новых неожиданных ракурсах. Методологические основания исследования. В диссертационном исследовании были использованы следующие методы: метод сравнительно-исторического анализа для исследования идей, выдвинутых в ходе развития эпистемологии истории от пропедевтического к современному состоянию; метод логико-теоретического анализа для изучения внутренней структуры ключевых парадигм современной эпистемологии истории; метод логико-исторической реконструкции в аспекте экспликации принципиальных положений различных парадигм с целью их дальнейшего сопоставления; метод синтетической редукции для выведения «средней позиции» между базовыми парадигмами исторического познания. В качестве методологического основания исследования выступает также принцип парадигмальной оформленности научного знания Т. Куна [163]. Однако базовый концептуальный инструментарий Т. Куна несколько корректируется в соответствии с историко-эпистемологической направленностью данного исследования, со сложившимися в отечественном научном сообществе концептуальными стереотипами. Так, термин «научная революция» заменяется на тождественное ему понятие «поворота» («полевого», лингвистического и т.п.), имеющее широкое хождение в среде отечественных историков и философов науки [См., напр.: 207. С. 25; 54. С. 42].
Куновское парадигмальное видение развития научного знания дополняется в работе теорией исторических этапов его развития, разработанной академиком B.C. Степиным. Изначально данная теория, фиксирующая наличие классического (в двух его состояниях — додисциплинарном и дисциплинарно организованном), неклассического и постнеклассического периодов развития-науки, была сформулирована применительно к области естествознания [См.: 240; 241], а позднее распространилась на прочие сферы научного знания. Втех или иных своих вариациях (классика / неклассика; классика / постклассика; классика / неклассика / неонеклассика; классика / неоклассика / постнеоклассика и т.п.) она фигурировала в трудах многих отечественных ученых - В.В. Ильина, Е.Н. Коломоец, М.А. Кукарцевой, М.К. Мамардашвили, М.А. Можейко, Е.А. Рузанкиной, Т.Г. Стоцкой, СЮ. Трофимцевой и др. [См.: 116; 150; 178; 189; 220; 242; 255].
В данном исследовании типология научного знания B.C. Степина совмещается с парадигмальным видением науки Т. Куна и затем накладывается на схему развития современной эпистемологии истории в том ее виде, в каком она представляется автору данного исследования. В результате выделяются следующие стадии ее развития: 1. пропедевтическая, включающая в себя позитивистский, герменевтический и неокантианский опыты рефлексии исторического познания;
«Территория исторического» и принципы ее организации (диалогизм, инаковость, вненаходимость)
Философия истории является одним из тематических разделов философского знания и, кроме того, определенным типом философского рассуждения. Однако при всем при этом она не может быть отнесена к числу основополагающих, базисных сфер философского знания - дисциплин, образующих фундамент философской теории и существующих столь же долго, как и сама философия (таких, например, как онтология/ и гносеология). Для философии истории характерна относительная недолговременность существования. Само терминологическое обозначение «философия истории» появилось в истории европейской философской мысли сравнительно недавно, и время его появления можно указать точно - это 1765 г., когда оно было впервые употреблено Вольтером, озаглавившим таким образом свою работу «Essai sur les moeurs et l esprit des nations».
Однако, просуществовав вот уже более двухсот лет, понятие «философия истории» все еще остается «крайне неопределенным» [136. С. 1]. По свидетельству Н.И. Кареева, «...выражение это встречается теперь в самых разнообразных смыслах, т.к. ему не придано одного постоянного значения» [Там же]. Эти слова отечественного философа, относящиеся по времени к концу XIX столетия, в полной мере сохраняют свою актуальность и сегодня. Причем современная ситуация значительно усложняется за счет появления большого числа разнообразных философско-исторических течений, отличающихся к тому же существенной пестротой и разнонаправленностью. Поэтому, прежде чем приступать к какому бы то ни было теоретическому анализу, следует определиться с тем, что же мы, собственно, будем понимать под «философией истории».
В последнее время в отечественной научно-исследовательской литературе активно обсуждаются возможности и проблемы двух основных типов философии истории - историософии и исторической эпистемологии [См., напр.: 143. С. 5; 204. С. 145; 271. С. 88]. Это, по всей видимости, неустранимое деление обусловлено их соответствием двум разным значениям, которыми в большинстве языков обладает само слово «история». Еще Гегель как-то заметил, что оно может относиться и к «res gestae» (само прошлое непосредственно), и к «historia rerum gestarum» (рассказ о прошлом). Примерно-то же зафиксировал и Н.И. Кареев в своей статье «История», подготовленной для энциклопедического словаря Брокгауза- и Ефрона. «В настоящее время, -читаем.в ней, - слово "история" употребляется в,двояком смысле, а именно для обозначения известного знания (historia rerum- gestarum, или история как наука) и для обозначения того; что составляет предмет этого знания (res gestae -история в смысле совокупности фактов прошлого)» [134. С. 500].
Итак, с одной стороны, история - это совокупность реально совершившихся в прошлом- событий, с другой- - научная дисциплина, изучающая эти прошлые события во всей их конкретности и многообразии. История как наука является сферой деятельности ученых-историков, которые описывают и объясняют, каким именно был ход истории в первом смысле. Еще раз обратим внимание на то, что данная двусмысленность накладывает известный отпечаток и на сферу философской рефлексии об истории, что является главной причиной ее разделения на обозначенные выше разновидности — историософию и историческую эпистемологию. Каждая из этих базовых отраслей философско-исторического знания специализируется на определенном круге вопросов, имеет собственную предметную территорию и теоретико-методологический инструментарий. Историософия осуществляет философскую тематизацию, исследование и осмысление исторического процесса как некоей бытийной сферы, объективной данности, одного из важнейших компонентов существования человека. Она стремится выявить его общую природу, основные закономерности и движущие силы его развития. В силу этого она является «...самой общей, предельно общей теорией исторического процесса. Значение этой предельной теории исторического процесса заключается в том, что она представляет собой самый общий метод проникновения в сущность исторических явлений» [232. С. 3]. Объектом философского рассмотрения становится в данном случае определенный аспект исторической жизни человечества или же всемирная история в целом, т.е. все объективное историческое бытие. «Предмет историософии можно представить в виде определенного комплекса проблем, фиксирующих внимание на тех или иных характеристиках объективного исторического процесса, ракурсах исторического бытия» [223. С. 55]
В западноевропейской философской традиции историософия обычно обозначается как «онтологическая» [См.: 142. С. 434], «материальная» [См.: 271. С. 88], «субстантивная» [См.: 91. С. 11] или «спекулятивная» [См.: 7. С. 5] философия истории. Согласно характеристике Ф.Р. Анкерсмита, в общих чертах совпадающей с интерпретацией, принятой в отечественной философии, «...спекулятивная философия истории есть философская рефлексия непосредственно самого прошлого. Она принимает во внимание все, что происходило в прошлом и затем пробует отыскать в этом некое скрытое значение, недоступное историкам, так как они занимаются описанием прошлого профессионально и отказываются рассуждать о каком-то его "более глубоком" значении» [Там же]. Такой тип философии истории представлен в философских концепциях Г.В.Ф. Гегеля, К. Маркса, О. Шпенглера, А. Тойнби и мн. др. западных мыслителей.
История как прерывность: эволюция дисконтинуальных представлений в структурализме
Внедрение прерывности на «территорию» историографической практики имеет, по М. Фуко, троякое следствие (причем следствие, несомненно, позитивного характера). Во-первых, она обусловливает преднамеренность действий историка, ибо, предваряя любое свое исследование, он должен, хотя бы гипотетически, наметить возможные уровни анализа, выявить методы, соответствующие каждому из этих уровней, установить присущие им периодизации. Кроме того, прерывность предстает в качестве «результата самоописания», целью которого является разметка границ тех или иных процессов, свойственных им точек изломов, амплитуды колебаний, порогов функционирования, разрывов причинно-следственных связей и т.п. И, наконец, прерывность сама по себе есть универсальный концепт, которому ученый способен придавать все новые спецификации, описывая, к примеру, пороги эпистемологизации, падение рождаемости, технологические революции и пр. [Там же].
В идеале, современный историк должен уметь свободно работать и с разрывами, и с уровнями, и с пределами, и с границами, рассматривая их не только как средство или объект своей научно-исследовательской деятельности, но и одновременно как ее конечную цель и результат. В соответствии этим практически во всех дисциплинах, которые ранее традиционно объединялись под именем «истории» (истории идей, истории науки, истории философии, истории мысли или истории литературы) происходит смещение фокуса исследовательских интересов — от описания широких общностей типа «эпохи» или «века» ученые переходят к изучению скрытых в них феноменов прерывания [Там же. С. 8]. Свою основную задачу они теперь видят в том, чтобы выявлять и описывать разрывы, разбивающие устойчивые непрерывности мысли, духа, ментальности, науки и пр.
В русле данного начинания сам М. Фуко пытается проиллюстрировать своеобразие и уникальность человеческого знания в каждый отдельно взятый исторический период его развития. С этой целью он фиксирует внимание на двух крупных разрывах, выявленных им путем «археологических» изысканий в истории западноевропейской цивилизации: во-первых, это разрыв, знаменующий начало классической эпохи (около середины XVII в.) и становление присущего ей классического порядка мышления, а во-вторых -«...тот, которым в начале XIX века обозначается порог нашей современности» [290. С. 35]. Эти два фундаментальных разрыва, а также последствия их влияния на историю развития западной культуры становятся главным предметом анализа в программной работе М. Фуко «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук».
Представленное в ней, а также в ряде других сочинений М. Фуко восприятие истории как дисконтинуитета, как постоянно совершающегося и наблюдаемого разрыва непрерывности влечет за собой требование избавиться от всех тех понятий, которые обеспечивают континуальность, протяженность пространства и времени в исторических исследованиях, исключить их из сферы деятельности историков. К числу таких отвергнутых М. Фуко понятий относятся концепты «традиции» и «влияния», «подобия» и «повтора», «развития» и «эволюции», «ментальности» и «духа», «книги» и «произведения». [См.: 280. С. 23-24]. Все они долгое время служили «гарантами» существования истории как таковой, и потому воспринимались историками как нечто предзаданное и самоочевидное. Ими пользовались, не задумываясь об их сущности и содержании.
В противоположность такому подходу, М. Фуко выступает с категорическим требованием положить конец бездумной эксплуатации понятийного аппарата традиционной историографии. Он стремится лишить входящие в его состав концепты присущего им «ореола квазиочевидности» [Там же. С. 28], да и вообще отказывается принимать что-либо за очевидное в сфере исторических исследований. Именно поэтому он начинает свою «Археологию знания» с выполнения так называемой «негативной работы», главной задачей которой является «...освобождение от хаоса тех понятий, которые (каждое по-своему) затемняют понятие прерывности» [Там же. С- 23]. «Необходимо усомниться во всех этих предзаданных общностях, - полагает философ, - группах, существующих до чистого рассмотрения; связях, чья истинность предполагается с самого начала...» [Там.же. С. 24].
Процесс «изгнания» всей этой,- «нечистой силы» [Там же] М. Фуко планирует осуществить при помощи своеобразной процедуры «подвешивания» (suspension), которая ставит целью приостановку действия очевидности аппарата классической терминологии. Однако, «подвешивая» базовые концепты предшествующей историографии, М. Фуко прекрасно сознает, что на данный момент ни он сам, да и никто другой, не в силах окончательно от них отказаться. Речь идет лишь о том, чтобы «...нарушить то спокойствие, с которым мы относимся к ним [...], показать, что они не следуют из самих себя...» [Там же. С. 27]. Так что на сегодняшний день вполне допустимо продолжать использовать «подвешенный» концептуальный инструментарий, не забывая, однако, при этом и о главной задаче - обогащении исторической науки понятиями, позволяющими «мыслить прерывность» (такими как «порог», «разрыв», «изъятие», «изменение», «трансформация») [Там же. С. 9] .
Впоследствии М Фуко дополнит данный- терминологический перечень концептами, «события» и «серии», а также сопряженными с ними понятиями «регулярности», «непредвиденной случайности», «прерывности» и «зависимости» [См.: 288. С. 82].. Благодаря этому новому понятийному набору анализ дискурсов, посредством которого французский философ как раз и осуществляет свои «археологические» изыскания, «...сочленяется, конечно, вовсе не с теми традиционными темами, которые философы вчерашнего дня еще принимают за "живую" историю, но с реальной работой историков» [Там же]. Тем самым проводится «...важная линия водораздела [...] между теми, кто считает все еще возможным мыслить сегодняшние разрывы в историко-трансцендентальной традиции XIX века, и теми, кто прилагает усилия к окончательному освобождению от нее» [291. С. 18].
Подводя некоторые итоги, отметим, что обогащение арсенала историка дискретными и дисконтинуальными представлениями является несомненным позитивным достижением «структуралистской революции» второй половины XX в. Разработанная ее сподвижниками (М. Фуко, Г. Башляром, Ж. Кангилемом) «теория прерывных систематик» [298. С. 83], а также внедрение в практику историографической деятельности аналитически выверенных приемов работы с «разрывами» и «разломами» оказались весьма продуктивными в плане усовершенствования самой исторической мысли, которая тем самым существенно расширила свои методологические горизонты.
Возможности и перспективы межпарадигмального синтеза в современной эпистемологии истории
В поисках синтеза, объединяющего начала на «территории исторического» стоит, в первую очередь, обратиться к обсуждению специфики коммуникативного» взаимодействия между профессиональной исторической наукой (историографией) и философией истории (как историософского, так и эпистемологического типа). Отношения между указанными отраслями знания изначально сложились напряженные, конфликтные, а порой даже и просто враждебные. В этой связи представляется важным прояснение сути их взаимных претензий друг к другу, что позволит в дальнейшем наметить пути сближения- и продуктивного взаимодействия. Речь идет о выработке некоей «средней позиции», в рамках которой могут быть найдены точки пересечения, или, по меньшей мере, соприкосновения интересов профессиональных историков и философов истории. Сама возможность подобной солидарности обусловлена единством исходного материала, с которым всем им приходится иметь дело, - задачей восприятия и интерпретации исторического процесса.
Выработка «средней позиции» предполагает установление равновесия в общем соотношении сил на «территории исторического», объединение в этом плане совместных усилий философов истории и историков-профессионалов. Для этого необходимо, во-первых, подтверждение самостоятельного проблемного и интерпретативного статуса философии истории, в котором ей нередко отказывают историки-профессионалы; во-вторых - обязательная «привязка» философских исследований к реальной историографической «почве», к сфере конкретно-исторических исследований. Это действительно важно, так как любая философия истории (и, в первую очередь, историческая
211 эпистемология) имеет смысл лишь в том случае, если профессиональные историки могут пользоваться ее достижениями.
Начнем с того, что обоснуем выдвинутый нами тезис о наличии конфронтации между «историей историков» (профессиональной историографией), с одной стороны, и «историей философов» (философией истории) - с другой. Ее существование признают многие исследователи, как отечественные, так и зарубежные, наши современники и представители прошедших эпох. О наличии «конфликта» между философией и историей писал, к примеру, Н.И. Кареев [См.: 133. С. 37], а В.О. Ключевский декларативно заявлял, что «...философия истории и история - это две различные сферы ведения, которые никогда не сойдутся», и что «...историческое изучение не должно быть философским, если оно хочет оставаться историческим» [145. С. 61]. В свою очередь, Г. Риккерт считал возможным говорить об «известного рода антагонизме», имеющем место.-между историческим и философским мышлением [См.: 218. С. 182].
Затрудненность диалога между философами и историками отмечает и современный исследователь В.М. Межу ев. Причину этого он усматривает в наличии двух крайностей - «исторической необразованности философов», с одной стороны, и «философской необразованности историков» - с другой [182. С. 74]. О непонимании, разделяющем философов и историков на два лагеря, пишет также известный французский историк Р. Шартье. В одной из своих работ он упоминает о «чувстве страха», испытываемом большинством представителей исторической профессии по отношению к «спящим призракам "философий истории" в духе Шпенглера или Тойнби» [27. Р. 149]. Согласно Р. Шартье, любой историк готов предпринять все возможное, чтобы их не «разбудить» и не стать очевидцем нового расцвета гигантских историософских построений [Ibid].
В своей совокупности изложенные соображения подтверждают тот факт, что на протяжении довольно длительного периода времени (а именно, конец ХІХ-го - XX вв.) существовало немало разногласий между профессиональными историками, и философами истории. Это существенно затрудняло, а порой делало и просто невозможным коммуникативное взаимодействие между ними, исключало саму возможность синтеза между «историей историков» и «историей философов». Однако следует иметь в? виду, что под «философами истории» в данном случае подразумеваются, в основном, те из, них, которые подвизаются на ниве историософии. Именно против них, а вовсе не против теоретиков исторического познания, были обращены наиболее резкие. критические нападки и особое неприятие со стороны приверженцев профессиональной историографии.
Так, давая совместную характеристику историософским сочинениям О. Шпенглера и А. Тойнби, известный французский историк Л. Февр не без иронии отмечал, что, как бы они ни разнились между собой, в каждом из них налицо одна и та же «смесь», содержащая чуть ли не в равных.пропорциях: элементы критики (нападки на: историков и неэффективность их методов); конструктивные моменты (философию истории, выдающую себя за- нечто" оригинальное) и, наконец, политическую подоплеку, вполне осознанную и определяющую суть всего труда [См.: 268. С. 79].
Надо думать, что именно эта своеобразная вольность, допускаемая историософами в обращении с историческим материалом и распространяющаяся в равной мере на применяемые ими приемы его трактовки и интерпретации, и восстановила против них большинство историков-профессионалов. Немалую роль в этом сыграли также и предъявляемые историософами претензии .на «всезнание», на абсолютную ценность и бесспорную истинность собственных суждений. Не приемля подобных позиций, профессиональные историки в большинстве своем выказывают резко негативное отношение к историософии, называют ее приверженцев не иначе как «...шарлатанами; наивными w в то же время лукавыми чудотворцами, сочинителями дешевых (но зато двадцатитомных) опусов по философии истории» [Там же. С.-96].
В качестве иллюстрации можно еще раз сослаться на цитировавшуюся статью Л. Февра «От Шпенглера к.Тойнби», в которой французский историк весьма язвительно повествует о свойственной обоим авторам «извращенной» страсти к неожиданным аналогиям, столкновениям между разнородными фактами, идеями и-точками зрения. Эта пагубная страсть превращает А. Тойнби в «фокусника [...], с легкостью жонглирующего народами, обществами и цивилизациями прошлого и настоящего, тасуя и перетасовывая Европу и Африку, Азию и Америку» [Там же. С. 75], а О. Шпенглера - в «пленительного краснобая» [Там же. С. 78], способного обнаружить неожиданные и многообразные соответствия между фактами, дотоле раз и навсегда распределенными по различным отсекам с непроницаемыми перегородками. «Геометрия Евклида протягивает руку дорической колонне - ну не потрясающее ли зрелище?» - иронизирует Л. Февр [Там же. С. 87].
Подводя итоги проведенному критическому рассмотрению крупнейших историософских систем XX в., Л: Февр задается вопросом: что нового могут почерпнуть в них для себя историки-профессионалы? И приходит к выводу: ничего, что представляло бы для них какую-то значимость, ценность или научную новизну. «Здесь нет ничего, относящегося к нашей работе, к нашим заботам, к нашим методам», - резюмирует свои рассуждения Л. Февр [Там же. С. 90].
