Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Теоретическое моделирование логико-процессуальной организации истории социума 15
1.1. Эпистемологические основания социально-исторической рациональности 15
1.2. Дискурсивные константы логико-процессуальной организации социальной истории и проблема социальной субъективности 45
1.3. Философско-антропологические репрезентации процессуальной организации социума и стратегии идентификации субъектов истории 70
Глава II. Теоретическое моделирование структурной организации исторического процесса 103
2.1. Становление основных направлений эпистемологической осмысленности социально-исторического знания 103
2.2. Проблема принципов построения теоретических моделей истории 128
2.3. Опыт отечественной эпистемологии исторического знания (вторая половина XIX - начало ХХ веков) 148
2.4. Объяснение и понимание как формообразующие принципы социально-исторического знания 172
Глава III. Эпистемология исторического сознания современности 194
3.1. Кризис культуры и кризис рациональности начала ХХ века: поворотный пункт формирования современного исторического сознания 195
3.2. Историзм и историческое сознание в социокультурной динамике: от эпохи кризиса к циническому разуму эпохи глобализации 214
3.3. Историческое сознание и рефлексия исторического 241
3.4. Историческое сознание и его саморефлексия: время постмодерна 259
Заключение 290
Список литературы 298
- Дискурсивные константы логико-процессуальной организации социальной истории и проблема социальной субъективности
- Философско-антропологические репрезентации процессуальной организации социума и стратегии идентификации субъектов истории
- Проблема принципов построения теоретических моделей истории
- Историзм и историческое сознание в социокультурной динамике: от эпохи кризиса к циническому разуму эпохи глобализации
Введение к работе
Актуальность темы исследования. На современном этапе развития исторической науки проявился особый интерес к проблемам эпистемологии социально-исторического знания, выявлению специфики его философско-методологических репрезентаций. Это объясняется отсутствием достаточно разработанного методологического инструментария исследовательского поиска, способного обеспечить объективное и научно обоснованное объяснение социальных явлений и процессов исторического прошлого.
Отсутствие эффективной методологической базы современных социально-исторических исследований ведет к подмене объяснения истории множеством субъективных её интерпретаций, обусловленных политическими, корпоративными, этническими, социокультурными и личными интересами. Их субъективность и методологическая произвольность создает едва ли не непреодолимые трудности на пути научно обоснованного осмысления прошлого, уяснения сущности настоящего и предвидения будущего.
Между тем, проблемы эпистемологии социально-исторического знания остаются мало изученными.
Современное состояние и тенденции эволюции исторической науки порождают в обществе многочисленные сомнения относительно самого существования исторической истины и возможностей ее достижения. Очевидным тому подтверждением служит наличие множества не только различных, но прямо противоположных объяснений, интерпретаций, оценок событий и процессов прошлого.
Под влиянием кризиса оснований математического естествознания XX века, утраты логикой и математикой значения универсальных языков описания и укрепления идей множественности типов рациональности, современная эпистемологическая ситуация в социально-историческом познании характеризуется едва ли не безбрежным плюрализмом мнений. Существующие проекты преодоления скептицизма, релятивизма и неопределенности за счет «модернизации» исторических (неомарксизм, неопрагматизм, неолиберализм и т.д.) и выдвижения новейших доктринальных «изобретений» социально-исторической рациональности (информационное общество, общество знания, мультикультурализм и др.) служат целям не столько разрешения, сколько еще большей актуализации вопросов природы социальной субъективности, социальной теории и ее предмета, исторического факта, методов и логики социально-исторического познания, и наконец, - условий его достоверности и истинности. В сущности, вплоть до настоящего времени отсутствуют не только знания, но и строгая постановка вопроса о характере философско-эпистемо-логических предпосылок синтетического, целостного видения объекта социально-исторического познания.
Факт господства принципа плюрализма мнений свидетельствует, что стартовавшее с конца 70-х - начала 80-х гг. XX столетия «состояние постмодерна» (Лиотар) выражает характерные и наиболее существенные черты эпистемологической ситуации в социально-историческом познании сегодняшнего дня. Для нее свойственна принципиальная смена акцентов в самом подходе даже не к решению, а самой постановке проблемы значений истинности и условий достоверности выдвигаемых утверждений. Если в недавнем прошлом было едва ли не общепринятым считать вопросы достоверности социально-исторического знания по самому существу своему методологическими, а возможность уяснения истины связывать с совершенствованием системы средств научного метода, то в последние десятилетия положение дел радикально изменилось. Под влиянием укрепления позиций «состояния постмодерна» речь идет уже не об условиях (методологических, логических, эпистемологических и др.), а о природе истины вообще, и социально-исторической истины, в особенности.
Видимость эпистемологической непроницаемости плотной стены абстракций, отделяющих социально-историческое знание от его естественной референциальной основы - процессов культурно-цивилизационной эволюции, - главная причина распространения и генерализации тенденций тотального скептицизма и релятивизма в познании человека и общества.
Особая актуальность вопросов эпистемологии истории диктуется потребностями уяснения сущности социальных изменений в пространстве «переходного периода» в развитии российского общества. В силу масштабности и беспрецедентности протекающих в нем процессов смены общественного строя, их сопряженности с прогрессом информационных технологий и глоба-лизационными трансформациями, решение задач идентификации достоверного социально-исторического знания затрагивает «физический баланс» самого существования отечественной культуры, воздействует на все без исключения аспекты жизни человека и развития общества.
Нет нужды доказывать, что построение антропологически аутентичных и исторически перспективных социальных практик находится в прямой зависимости от степени изученности проблем становления и пространственно-временной динамики социально-исторического знания, эпистемологической оценки познавательного значения и границ применимости его методологических, концептуальных и терминологических средств.
Степень разработанности проблемы. Отдельные моменты эпистемологии социально-исторического познания затрагиваются уже в нормативно-телеологических построениях философско-исторической классики XVIII столетия (Дж.Б. Вико, Ж.Ж. Руссо, М.Ф. Вольтер, И.Г. Гердер). Сосредоточение внимания на принципе историзма как методе онтологической осмысленности закономерности эволюции социума в терминах концепции трансцендентальной субъективности (И. Кант, И. Фихте, Ф. Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель), исторического материализма (К. Маркс, Ф. Энгельс), «абсолютного историзма» (Б.
Кроче), «универсальности исторического сознания» (Дж.Р. Коллингвуд) и др. способствовала выявлению тенденций предельной актуализации вопросов эпистемологии в рамках «наук о духе» (В. Дильтей), «наук о культуре» (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), а как следствие этого, - началу их кризиса 20-х гг. XX столетия.
Существенный вклад в его преодоление на путях эпистемологизации социально-исторического гносиса внесен исследованиями М. Вебера, О. Шпенглера, К. Ясперса, Э. Гуссерля, Э. Юнгера, X. Ортеги-и-Гассета, Т. Адорно, М. Хайдеггера, Г. Маркузе, Ж.П. Сартра, М. Фуко и др., а также отечественных мыслителей - Н. Бердяева, Л. Шестова, С. Франка, Г. Федотова, Л. Карсавина, А. Лосева и др.
Они определили основные стратегии понимания природы социально-исторической рациональности, культурно-цивилизационных условий объекта и предмета социально-исторического познания.
Превращение исторического познания в специальный эпистемологический предмет исследования связано с развитием философии позитивизма (X. Адельман, Р. Аткинсон, Дж. Виздом, Р. Вилсон, Г. Вригт, А. Донаган, У. Дрэй, К. Гемпел, П. Ленгам, П. Ноуэлл-Смитт, К. Поппер, У. Уолш, Г. Фал-лер, Дж. Фетцер и др.)
В современной зарубежной литературе активно исследуется проблематика эпистемологии истории в трудах представителей ряда влиятельных философских направлений, развиваемых в работах Ф.Р. Анкерсмита, Р. Арона, А. Бадью, 3. Баумана, Г. Башляра, Д. Белла, Д. Ваттимо, Ф. Йейтса, К. Касто-риадиса, А. Тойнби, П. Хаттона, М. Хардта, А. Негри, С. Хаттингтона, И. Валлерстайна, Ф. Фукуямы, А. Горца, Г. Маркузе, К. Вульфа, Ф. фон Хайека.
Проблема объяснения истории вот уже более двух десятков лет актив-но обсуждается в отечественной философской литературе. Научные разра-ботки, ведущиеся в данной области, можно сгруппировать по следующим основным позициям:
анализ системы процедур научного познания истории и отдельных его элементов. К данной проблеме обращались Г.П. Батищев, С.С.Батенин, В.А. Баулин, СИ. Дудник, А.А. Грякалов, Ч.С. Кирвель, С.С. Гусев, В.Г. Кузнецов, В.А.Лекторский, И.Б.Микиртумов, Е.П. Никитин, А.М.Соколов, Г.И. Рузавин, В.И. Стрельченко, В.Ю. Сухачев, А.П. Мозелов, B.C. Пусько, В.Г. Федотова, В.В. Миронов, И. Керли, А.А. Корольков, Н.Н. Седова, В.М. Розин, К.С. Пиг-ров и др.
изучение структуры и процедуры исторического объяснения. В дан-ной области можно выделить работы В.В. Балахонского, И.Д.Осипова, Л.П. Буе-вой, Ю.Г. Волкова, М.А. Кисселя, Н.Г. Козина, В.В. Косолапова, Э.Н. Лооне, В.Н. Орлова, А.А. Порка, А.И. Ракитова, Е.М. Сергейчик, В.П. Фомина, И.Т. Фролова, В.А. Ядова.
Отдельным направлением исследований в современной отечественной философии выступает выяснение специфики исторической истины и ее кри-
териев. Этому посвящены исследования Л.А. Котельниковой, Ю.В. Петрова, А.И. Ракитова, Л.А. Никифорова, П.П. Гайденко, В.Г. Кузнецова, С.Г. Кара-Мурзы.
Методологически важными для определения гносеологического статуса исторического познания на определенных этапах его становления является разработка проблемы генезиса достоверного знания, которая представлена в работах В.Ю. Верещагина, П.П. Гайденко, Б.А. Ерунова, В.Г. Кузнецова, П.В. Копнина, В.М. Межуева, Ю.В. Пую, В.Н. Садовского, В.А. Светлова, А.М.Соколова, В.И. Стрельченко, И.Б. Романенко, Л.А. Никифорова, B.C. Степина и др.
Большую помощь при раскрытии темы диссертации оказывают работы философов, посвященные общеметодологическим проблемам исторического познания, логике социального исследования. К их числу можно отнести работы И.Д. Андреева, В.В. Балахонского, С.С. Батенина, Ю.М. Бородая, А.А. Грякалова, А.В. Гулыги, Э.Ф. Караваева, А.А. Королькова, В.Ж. Келле, А.Ф. Лосева, A.M. Коршунова, Б.А.Навроцкого, Е.Ч. Плимака, В.А. Кутерёва, Б.Г. Могильницкого, В.В. Савчука, В.И. Стрельченко, В.Г. Федотовой, Н.П. Франпузовой, Г.Х. Шингарева, А.В. Шубина и др.
Значительный вклад в развитие теории научного познания социальных явлений сделан философами и историками, которые исследуют качественное своеобразие объектов исторического объяснения (М.А. Барг, B.C. Библер, А.Я.Гуревич, Ю.И. Семенов, В.Г. Федотова.)
Следует отметить, что, несмотря на столь пристальное внимание философов и историков, теория социально-исторического познания продолжает оставаться недостаточно разработанной и содержит немало спорных вопросов. Наиболее дискуссионными являются: проблемы эпистемологии социально-исторического знания, формирования теоретических моделей истории и их философско-антропологических репрезентаций. Практически неизученным остается вопрос о динамической структуре исторического познания как основе повышения его правдоподобия. Отсутствуют работы обобщающего характера, охватывающие накопленный опыт осмысления различных аспектов понимания истории.
Объектом исследования является социально-историческое познание.
Предмет исследования - эпистемологические условия теоретических реконструкций и философско-антропологических репрезентаций социально-исторического процесса.
Целью диссертации является идентификация эпистемологических оснований социально-исторического познания, оценка их познавательного значения, границ применимости и особенностей философско-антропологических репрезентаций.
Достижение поставленной цели связано с решением следующих исследовательских задач:
б
-
раскрытия сущности теоретической модели истории и реконструкция методологии её построения;
-
уяснения эпистемологических условий идентификации субъекта, объекта и предмета социально-исторического познания;
-
выявления принципов построения теоретических моделей социально-исторического процесса;
-
определения факторов культурно-цивилизационной детерминации социально-исторического познания;
-
уяснения эпистемологического смысла тенденций антропологизации современного социально-исторического познания.
-
выявления зависимости стратегий социально-исторического познания от смены типов рациональности;
-
выяснения степени и характера влияния современной массовой культуры на теоретические модели социально-исторического процесса;
-
исследования тенденций «элитарной» и «профанной» осмысленности истории в соотнесенности с трансформациями современного массового сознания;
-
анализа динамических сторон рефлексии «социального времени» современным историческим сознанием;
В основе осуществления диссертационного исследования лежат следующие научные методы: диалектический, историко-субстратный, структурно-функциональный, системный и вариативно-моделирующий. Применены методы и принципы феноменологии, исторической герменевтики, философского диалога и принципы культурно-исторической компаративистики.
В диссертации выносятся на защиту следующие основные положения:
-
Теоретическая модель истории представляет собой одновременно и высшую форму её культурно-цивилизациоиных и антропологических репрезентаций, служащих сложно-опосредованным выражение доминирующих стратегий эпистемологической осмысленности природы социально-исторического гнозиса, идентификации имманентных ему типов рациональности и предметного самоопределения. Взаимодополнительность методов диалектики, феноменологии и исторической герменевтики в построении теории, -необходимое условие её аутентичной предметной и смысловой оформленно-сти, и тем самым преодоления ошибочных практик отождествления объекта и предмета социально-исторического познания, являющихся источником культурно-цивилизацио иных утопий и философско-антропологических фантазий.
-
Кризис культуры и рациональности начала XX века кардинальным образом изменил отношение европейского человечества к статусу истории и социально-исторического знания. Осознание факта релятивности оснований науки (математика, физика, логика...) обнаружило её очевидную зависимость от исторической относительности явлений культуры. Утрата ценностями культуры значения абсолютных, раз и навсегда данных, надисторических
норм жизненно-практического поведения, ознаменовалась существенным расширением пространства инициатив их произвольного конструирования. Овладение своей историчностью означало, одновременно, и снижение роли историзма как практически доминирующего принципа социальной жизни и её познания.
-
Историческое знание образует в современности поле возможностей эпистемологически непосредственного опыта переживания исторического события. Потребность такого рода порождается динамикой современной массовой культуры, осваивающей прошлое человечества в целях обоснования современного состояния массовости («массовое сознание», «массовый человек» ...) как выражения смысла исторического процесса. Такой опыт переживания исторического бытия создает иллюзию единства социально-исторической реальности.
-
Парадокс интерпретации в случае рефлексии исторического является мнимым. Динамика рефлексирующего исторического мышления свидетельствует, что понимание социальных явлений не может быть завершено не в силу пространственно-временной ограниченности, а потому, что её актами осуществляется историческая эволюция. Основание подлинного исторического сознания составляет практическая моральная сила, реализующая творческие смыслополагающие акты и действия. Относительность смыслов не исключает абсолютности фактов наличного бытия субъекта в мире. Историческое сознание современности представляет собой, поэтому, антропологическое измерение обновленного историзма, взятое в двух модусах - дискурсивном, или теоретическом, и духовно-практическом, или социально-этическим.
5. Со временное историческое сознание амбивалентно и противоречиво.
Элитарная его часть интерпретирует профанную, а последняя отвергает при
тязания элитарной в связи с ее неспособностью к ценностному выбору и
практическому действию.
6. Эпистемология социально-исторического знания принципиально диа
логична. Она основывается на двух различных и вместе с тем взаимодополни
тельных предпосылках.
Первая из них - органика истории. Вторая - символические конструкции истории. В пункте пересечения этих предпосылок и возникает эпистемология истории современности. Социально-историческое знание формируется не только посредством творческого освоения и перераспределения «символического капитала» истории, но и путем постоянной актуализации жизненного опыта «органики истории».
7. Органические образы истории «действуют» в коллективной памяти и в
памяти интеллектуальных сообществ как формообразующие принципы орга
низации социальной истории и процессов её познания. Так восстанавливается
органическая стихия языка, в котором история осознается (тематизируется
чувственная сторона мысли, актуализируются сферы органической жизни,
антропологические практики, проекты образования и др.). Из органической
компоненты истории могут быть выведены силы «живой истории» каждого сообщества, а значит и возможности его идентификации. Органика бытия вводит процессуальность социально-исторического события в определенную форму жизненно-практической упорядоченности, придавая эпистемологии истории содержательность и аксиологическую аутентичность.
8. Теоретическое моделирование логико-процессуальной истории социума может быть последовательно конструктивным только при условии эпистемологической осмысленности проблематики социальной субъективности. Подобная эпистемология процессуальности истории приобретает вид синтетической эпистемологией. В ее пределах диалогическое рассмотрение современной исторической ситуации может служить основой построения релевантной современности эпистемологической прагматики. Реализующиеся здесь «транс-эпистемологические тенденции» совпадают с трансверсальным поворотом в современной философии.
-
«Транс-эпистемологический дискурс» - важнейший фактор понимания, как истории, так и современности. Для обоих случаев характерно наличие «конфликта интерпретативных схем» как актуальной стратегии современного социально-исторического познания в единстве его структур и ценностных интенций. Эпистемология истории оказывается именно тем связующим началом, которое удерживает пространство познания в единстве.
-
В эпистемологии процессов истории выстраивается внутреннее единство между различными «дискурсивными проектами» (искусство, философия, религия, политэкономическая организация общества). В этом топологическом взаимодействии обнаруживается внутренний диалогизм культуры как естественной основы «дискурсивная энергия» эпистемологического единства социально-исторического знания.
Научная новизна предпринятого в диссертации исследования состоит в следующем:
-
Раскрыта сущность теоретической модели истории и выяснены основы методологии её построения.
-
Выявлены принципы построения теоретических моделей социально-исторического процесса.
-
Выявлены особенности и раскрыта сущность кризиса культуры и рациональности начала XX века. Определено его влияние на формирование моделей истории и ее философско-антропологические репрезентации..
-
Показано действие органических образов истории в коллективной памяти и в памяти интеллектуальных сообществ.
-
Обоснована и проанализирована рефлексия топологической соотнесенности «органики истории», субъективности и стратегий идентификации субъектов истории.
-
Обоснована необходимость и основные положения синтетической эпистемологии истории.
-
Определено познавательное значение и границы применимости современного «трансэпистемологического дискурса» и трансверсального поворота в современной эпистемологии социальных процессов.
-
Показаны степень и характер влияния современной массовой культуры на теоретические модели социально-исторического процесса.
-
Выявлен эпистемологический смысл динамических характеристик рефлексирующего социально-исторического мышления.
-
Обоснован вывод о внутреннем расщеплении исторического сознания под влиянием эволюции массовой культуры на элитарную и про-фанную части.
Теоретическая значимость результатов диссертационного исследования состоит в том, что результаты и материалы могут быть использованы при разработке теории и практики моделирования социальных процессов. Взаимообразное отношение социальной эпистемологии и социальной антропологии способно внести новые конструктивные положения в социальную философию и практику научных исследований истории.
Практическая значимость диссертационного исследования определяется его ориентацией на методологическую помощь историкам в понимании природы и функций, принципов и способов теоретического моделирования социально-исторических процессов с учетом их антропологической составляющей.
Рассматриваемые в диссертационной работе проблемы являются методологически значимыми не только для социально-исторических наук, но и для научного познания в целом. Это определяется общенаучными потребностями систематического предметного обогащения, как эпистемологии, так и методологии и структурно-функциональных и историко-генетических репрезентаций явлений природы, жизни человека и истории общества.
Кроме того, результаты исследования могут быть использованы в образовательных целях при разработке и чтении вузовских общих и специальных курсов по философии, истории философии, методологии, эпистемологии и философии социальных наук.
Апробация работы. Основные идеи диссертации получили отражение в «5» монографиях, «17» статьях, опубликованных в рецензируемых научных изданиях, из перечня российских рецензируемых научных журналов, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученых степеней доктора и кандидата наук, в нескольких десятках публикаций в журналах, сборниках научных трудов, материалах конференций:
1. Философия XX века: школы и концепции. Материалы конференции, посвященной 60-летию философского факультета СПбГУ. - Санкт-Петербург, 20-21 ноября 2002 г., СПбГУ
2. Социальный кризис. Социальная катастрофа. - Санкт-Петербург, 16 марта 2003 года, СПбГУ.
ю
-
Идеалы и реальности культуры российского города. - Пенза, 18-20 сентября 2005 года, ПГПУ им. В.Г. Белинского.
-
Цивилизация знаний: российские реалии. - Москва, 21-22 апреля 2006 года, Российский новый университет.
-
Глобальная динамика социальных процессов современности. -Санкт-Петербург, 19-20 апреля 2009, РГПУ им. А.И. Герцена.
-
Социализация личности в глобальном мире. - Санкт-Петербург, 22-23 апреля 2010, РГПУ им. А.И. Герцена.
-
Патриотизм в диалоге поколений. Санкт-Петербург, 20-22 апреля
2011, РГПУ им. А.И. Герцена.
8. Актуальные проблемы религиоведения. Санкт-Петербург, 25 апреля
2012, СПбГУМВД.
-
А.И. Герцен: идеи образования и науки. Санкт-Петербург, 22 ноября 2012, РГПУ им. А.И. Герцена.
-
Ребенок в современном мире. XX Международная конференция. Санкт-Петербург, 21-23 апреля 2013, РГПУ им. А.И. Герцена.
В докладах и сообщениях на заседаниях теоретических семинаров Научных центров факультета «Философии человека» РГПУ им. А.И. Герцена «Проблемы истории и философии науки» и «Философии современности» (2010-2013гг.), при выполнении пятилетнего проекта Минобрнауки РФ «Построение инвариантной философско-эпистемологической модели процедур идентификации и оценки достоверности научно-теоретических репрезентаций» (2011-2014гг.) № 01201170760.
Результаты исследования нашли применение при подготовке и публикации учебных и учебно-методических пособий по социально-политической истории России, религиоведению, истории философии, истории и философии науки и др.
Результаты исследования используются при разработке учебных программ общих специальных курсов по социальной философии, истории философии, эпистемологии и философии социальных наук, отечественной истории, религиоведения и др. (Бахтин М.В. Очерки истории философии (от Античности до наших дней). М.: ИДК, 2013. - 652 с; Бахтин М.В. Очерки истории этических учений. М.: ИДК, 2013. - 440 с; Бахтин М.В. Большаков В.П. История мировой культуры. М.: ИДК, 2013. - 740 с).
Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры философии Российского государственного педагогического университета им. А.И.Герцена «06» сентября 2013г. (Протокол № 1).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и списка литературы. Общий объем диссертации - 331 страница, из них основного текста 294 страницы. Список цитированной и использованной литературы включает 368 литературных источников, в том числе 29 иностранных.
Дискурсивные константы логико-процессуальной организации социальной истории и проблема социальной субъективности
Проблема понимания и интерпретации логико-процессуальной организации бытия социума предполагает обращение к герменевтическим стратегиям создания исторического смысла в соотнесенности с дискурсивными константами эпистемологии истории. Именно во взаимоотношении универсалий и констант эпистемологии исторических процессов выстраивается дискурс субъективности, в свою очередь соотнесенный со смыслами и ценностями истории.
Необходимо в этом случае, прежде всего, обосновать роль интерпретации как базисной эпистемологической процедуры гуманитарно исторического познания в отношении к истории. Далее, требуется выход за пределы жесткой дихотомии «фундаментализм / релятивизм» в понимании процессов истории, Наконец, нужен системный анализ и последовательное выстраивание типология интерпретаций истории, что предполагает в свою очередь выявление теоретической структуры интерпретативной деятельности в гуманитарном познании, обоснование предпосылок понимания и обращение к диалогически понятой целостности эвристически-креативных про грамм эпистемологии истории.
Последовательное применение принципа интерпретации эпистемологического «текста» процессуальной организации истории предполагает обращение к более общей проблеме – рассмотрению идеального и реального объектов гуманитарно-исторического познания. Конечно, содержательное наполнение базовых категорий может быть разным, но это дает возможность выхода за антитезу релятивизма и фундаментализма, необходимость которого была показана при рассмотрении органики истории. Должны быть разработана диалогически ориентированная интертекстуальная эпистемология процессуальности истории – такой объединяющий взгляд дает возможность понять эпистемологию как непосредственно реализуемый опыт формирования и становления исторического знания.
Как было показано выше, стандарты, идеалы и нормы современной эпистемологии, являясь ориентирами для социально-исторического знания, порождают соответствующую рефлексию истории. И именно в свете процедур объяснения и понимания происходит формирование соотнесенной с эпистемологией субъективности, принципиально определяемой дискурсивными практиками. В свою очередь формирующаяся субъективность оказывает воздействие на производство дискурса.
В означенном проблемном поле как раз и происходит сложное переплетение отношений дискурса и субъективности. В отношении друг к другу они оказываются как бы в пространстве герменевтического круга: постоянно воспроизводя «следы» своего иного, дискурс и субъективность соотнесены в опыте понимания истории далеко не всегда очевидно и однозначно. Их отношения во многом напоминает природу интенциональности, когда сознание и предметный мир скоррелированы в единстве установок сознания – именно на этом принципиальном фоне могут быть поняты характеристики исторической эпистемологии субъективности. «Сегодняшняя ситуация в мире окрашена богатым спектром человеческих переживаний, устремлений, саморефлексий, что приводит к антропологизации теоретического мышления – причем не только в области философии и гуманитарного знания в целом, но и в сфере естествознания»1. А в рамках российского национального дискурса социальных проблем, как справедливо подчеркивает В.Г. Федотова, тем более важно раскрыть весь «запас» повседневного знания об обществе, социальное распределение знания об обществе, социальное распределение знания между специализированными и неспециализированными слоями, точки схождения и расхождения. Именно это создает методологическую основу социального знания и конструирования реальности1. Теоретическое моделирование логико-процессуальной истории социума, следовательно, может быть конструктивным только в случае размещения в центре эпистемологии истории проблематики субъективности.
Именно в связи с актуализацией темы субъективности имеет смысл обратить внимание на герменевтику истории в том ее варианте, который принципиально соотнесен с пониманием и жизненным опытом людей. П. Хаттон, исследуя историю с точки зрения социальной памяти, обращает внимание на ключевые моменты понимания, где речь идет об экзистенциальном опыте жизни, где темпоральные характеристики сознания создавали представление о единстве человеческой истории.2 Герменевтический подход к истории в известной степени наследует идеи представителей историцизма (Й. Дройзен, В. Дильтей), когда историческое понимание рассматривается в пересекающихся перспективах памяти и предвидения. Р.Дж. Коллингвуд рассматривал историю через единство мышления – истории придается континуальный характер, что позволяет преодолеть разрыв между прошлым и будущем.
Здесь, следует отметить, важна подчеркнутая значимость континуальности мышления для понимания процессуальности истории. Историк, - писал Р.Дж. Коллингвуд, - исследуя любое событие, проводит грань между тем, что можно назвать его внешней и внутренней стороной. Историк «проникает» во внутреннюю сторону событий, «он в сущности занят только мыслями» (Р.Дж. Коллингвуд). Точнее, занят именно тем, что «дух совершил в про-шлом»3. Иными словами, история предстает как познание духа – в таком случае, как критически отмечает Г.Г. Гадамер, происходит как бы «возвышение над современностью» на том основании, что она рассматривается на фоне незыблемого прошлого. Однако, представители историцизма (В. Дильтей, Р.Дж. Коллингвуд) слишком полагаются, справедливо отмечает П. Хаттон, на теорию вневременной, неизменной человеческой психологии как основания для разработки объективной модели прошлого1. В целом происходит возвышение переживания над дискурсом – в результате субъективность оказывается как бы изъятой из рационального описания и экзистенциального понимания истории.
Исследуя генетические истоки дискурса эпистемологии истории, нужно иметь в виду тот факт, что произошел пересмотр классической схемы эпистемологии, где основное гносеологическое отношение представало как «субъект/объект». Это предполагает обращение к другой целостности детерминант познания истории: специфика видения исторической предметности изменяется таким образом, что в познание непосредственно включен, с одной стороны, дискурс эпистемологии истории, а с другой – антропологический «жизненный мир» субъективности. Необходимо, стало быть, рассмотрение отношений дискурса эпистемологии истории и субъективности в смысле их принципиальной когерентности и диалогической продуктивности.
Философско-антропологические репрезентации процессуальной организации социума и стратегии идентификации субъектов истории
Формирование «транс-эпистемологического дискурса» процессуальной организации истории выступает важнейшим фактором понимания современности и существенным компонентом институализации социально-философской теории. В обоих случаях необходимо констатировать общее звено – наличие «конфликта интерпретативных схем» как актуальной стратегии современного смыслогенеза истории при сохранении универсальных структур познания и его ценностных интенций. Эпистемология истории оказывается именно тем связующим началом, которое удерживает пространство познания в единстве – тем самым философии и философской эпистемологии возвращается родовое начало, вне отношения к которому современная философия истории невозможна.
Речь должна идти скорее об «откате» от доминанты аналитической традиции: в центре внимания оказываются данности, которые «проваливаются» сквозь текст, интерсубъективность, метарассказ – это традиция, мен-тальность, жизненный ландшафт, архетипы истории, социальная память. Эпистемологический процесс в такой проекции ориентирован рефлексивно-топологически, оказываясь в противоречии с доминантой лингвоцентризма и даже определяя ее как «лингвостерию». Имеет смысл утверждать, что но вейшая эпистемология истории ориентирована не столько лингвоцентриче-ски, но «дискурсивно-онтологически». То есть, дискурс как бы предписывает порядок истории, но сама языковая субстанция глубинно связана с органикой исторического существования. Имело бы сказать об «онтологизации» эпистемологии истории. Теоретическое моделирование логико-процессуальной организации социально-исторического процесса предполагает обращение к трем позициям развития социально-философского знания: – во-первых, определение эпистемологического дискурса исторической процессуальности; – во-вторых – анализ философско-антропологических репрезентаций социокультурной реальности; – в-третьих, дескрипцию и понимание исторического опыта исторических процессов в их непосредственном содержании. В этом моменте следует отметить чрезвычайно важную роль представителей русской философии, в которой были сформированы достаточно продуктивные эпистемологические термины и стратегии понимания, оказывающиеся значимыми для современности1. Разумеется, реальный познавательный процесс истории предполагает диалектическое взаимопроникновение дискурса и опыта, что подразумевает, однако, не просто констатацию связей, а последовательную проблематиза-цию такого соотнесения в его историческом своеобразии. Что касается введенного выше положения об онтологизации дискурса эпистемологии процессуальной организации истории, то аргументом в его пользу является утверждение о существовании нарратива истории. Мир современности различен и противоречив, но до известной степе ни организован как целое уже в силу того, что существует нарративная цело стность философско-исторической мысли, нарратив истории. «…Нарратитивистский подход, подчеркивает Ф. Анкерсмит, во многом близок к историзму: он не что иное, как перенесение энтелехии или «historische Idee», которые согласно историзму, относятся к самой исторической реальности, на языковой уровень нарративной репрезентации прошлого»1. Реально исторический мир организован хотя бы в том смысле, что испытывает общие потрясения и переживает общие опасности экологических, антропологических и гуманитарных катастроф. Однако, такие стратегии соединения могут быть квалифицированы только как негативные – их историческая действенность всегда оказывается как бы запаздывающей по отношению к деструктивной причине или истоку события. Не менее серьезные затруднения для понимания позитивных стратегий организации истории вызывает неопределенность самой теоретической мысли о процессах истории. Субъекты современности достаточно неясно определяют свое собственное положение в мире, оказываясь в весьма неустойчивом положении между «глобальными гладиаторами» современного мира, транснациональными корпорациями, региональными центрами силы. При этом для современных людей в гораздо большей степени, чем для людей традиционной истории характерна «интеллектуальная неопределенность» их положения в мире. Космические образы остаются привлекательными, но мало соответствуют современной реальности. Традиционная трансцендентность тоже вымывается из предельно насыщенной потоками информации современности.
У современного человека, можно сказать, ничего не остается кроме собственной истории, которая тоже должна быть проблематизирована. Герменевтика «исторической фактичности», следовательно, в ее актуальном осмыслении необходимо обращена к проблеме идентификации субъектов истории: «…бытие, в которое мы брошены и на которое мы отвечаем изнутри, характеризуется в исторических терминах»1. Особенно остро проблема интерпретации встает в ситуации глобального и постглобального мира, когда предельно проявлены информационные и массмедиальные эффекты воздействия на историческое сознание. Таким образом, весьма значимый извод герменевтической проблематики исторических процессов состоит во внимании к теме производства – экономики субъективности, когда на место классических системо-логик встают постклассические системо-техники: субъекты достраивают фрагменты до сферы, двигаясь иногда в совершенных «потемках истории», подвергаясь репрессиям, участвуя в неравноценных обменах, жертвуя собой, утрачивая жизненные силы, во многом утрачивая представление о своем месте в истории2. Классические эпистемологические ресурсы философско-исторического знания оказываются в таком случае во многом исчерпаны.
Следует также признать тот факт, что эпистемологическое пространство современности пребывает в ситуации противоречия и деструкции классических границ и рубрикаций. Такова, конечно, не только сегодняшняя ситуации: «если историей называть динамическую и открытую реальность общества, находящегося в состоянии функционального неравновесия или колеблющегося, нестабильного и все время компенсируемого равновесия, включающего не только институциализированные конфликты, но и конфликты, порождающие изменения, восстания, разрывы и расколы, тогда первобытные общества наполнены историей, они весьма далеки от стабильности или же от гармонии, которой их хотят наделить во имя главенства некоей единогласной группы»3. Такие «разрывы мысли» способны приводить не только к утрате исторически сложившихся ценностных ориентиров, но и к вытеснению самой проблематики исторического опыта из эпистемологической рефлексии, что ведет к элиминации темы идентичности из исторической эпистемологии.
Следует подчеркнуть, что современная историческая эпистемология формируется под определяющими воздействием дискурса экономики и политики – духовные и идеологические компоненты истории оказываются смещенными. Идентификация, следовательно, обращена к философии политического, учитывающей реальное соотношение сил и способной прогнозировать реальное развитие действий. И хотя это действительно так, необходим обратный жест интеллектуального усилия, направленный на анализ самого дискурса эпистемологии истории – в таком случае оказывается нужна особая процедура «онтологизации» исторического текста, что способно актуализировать проблематику опыта на фоне текстоцентризма современной мысли1. Но если главным проводником по бесконечному лабиринту культуры понимания и изучения прошлого выступает язык исторических сочинений, то за его пределами может оказаться непосредственный опыт восприятия прошлого. Нужно иметь в виду тот факт эпистемологического анализа истории, что история именно постигается: история становится таковой только под воздействием интерпретации.
Проблема принципов построения теоретических моделей истории
Освальд Шпенглер строил теоретическую модель социально-исторического процесса на базе принципа движения по замкнутым циклам рождения и гибели культур, под которыми он понимал «законченный в себе феномен,... тело и выражение определенной души» (античной, египетской, индийской, вавилонской, китайской и т.д.)1. Каждая культура, по его мнению, налагает на свой материал – человечество – свою собственную форму, и у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования.
Исходя из этих позиций, О. Шпенглером были сформулированы три важных для моделирования истории проблемы: 1. Проблема оценки значимости событий истории, которая состоит в том, что люди пытаются определить принцип построения всемирной истории на основании своей принадлежности к определенной культурной среде. Шпенглер называет это «кругозором провинциала» и указывает, что, руководствуясь им, историки отбрасывают, как второстепенные, многие важнейшие события истории культур, характерных для других стран и регионов, отличающихся от их собственной культуры. В обоснование этого, О. Шпенглер указывает на тот факт, что западные историки игнорируют целые тысячелетия истории Египта или Китая, а китайские историки, в свою очередь, составляют такой план всемирной истории, при котором обходятся молчанием, как нечто неважное, крестовые походы и Ренессанс, Цезарь и Фридрих Великий2. 2. Проблема периодизации всемирной истории, которая непосредственно выводится из первой проблемы и состоит в отрицании О. Шпенглером традиционного ее подразделения на древний мир, средние века и Новое время. Он объясняет свою позицию указанной выше несостоятельностью европоцентристского подхода к оценке событий и порочностью разработки периодизации истории на основе географических понятий. В частности, он выступает против понятия “Европа”, как чисто географического и не имеющего исторического содержания. В истории это понятие весьма изменчиво, указывает О. Шпенглер, и если допустить, что Греция во времена Перикла находилась в Европе, то теперь она там больше не находится. Вместо подразделения: Европа - Азия, он предлагает понятия: Запад и Восток, как более наполненные настоящим историческим содержанием, а в качестве основы периодизации выдвигает различие культур и - их неизбежного завершения - циви-лизаций1. 3. Проблема критериев истинности исторического познания. О. Шпенглер указывает на недостаточность таких критериев, как “собственный опыт”, “внутренний голос”, “разум”, “мнения предшественников или современников”, применимых лишь к событиям своего времени. Явления же иных культур говорят на другом языке. В этой связи он делает важный вывод о том, что истина объяснения истории имеет смысл лишь в контексте конкрет-ной культуры2. В качестве оснований теоретического моделирования истории О.Шпенглер вводит представление о двух формах космической необходимости: первая из них - это причинность, как судьба органической формы, а вторая - причинность, как физико-химическая причинно-следственная связь. Тем самым, О. Шпенглер указывает на две формы причинности, несводимых одна к другой, - “идею судьбы” и “каузальность”. Первая объясняет логику истории, вторая - логику природы. Вызывает серьезные возражения отрицание О. Шпенглером телеологического момента моделирования истории, признававшегося большинством представителей предшествующей философии истории. В обоснование этого отрицания философ указывает на то, что у человечества нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, так же как нет цели у вида бабочек или орхидей1. Подобный вывод, быть может, верный по отношению к поиску целей социального процесса вне самой истории, ошибочно лишает исторические события такого важнейшего компонента, как целеполагающая деятельность их субъектов, что, соответственно, резко ограничивает перспективы их объяснения и выявления философско-антропологических репрезентаций процесса и результата теоретического моделирования истории. Возможности подобного моделирования О. Шпенглер выводит из идентичности определенных периодов развития различных культур, причем в качестве основания сравнения берет их политические, умственные, художественные и социальные формы. Так, он указывает на идентичность периода перехода от эллинизма к римской эпохе и периода первой мировой войны, из чего делает заключение об осуществимости исторического ретросказа-тельного и предсказательного моделирования, так как «греки и римляне -разделение и нашей судьбы в той ее части, которая уже для нас свершилась, и той, которая нам еще предстоит»2.
Ключ к пониманию метода построения теоретической модели истории Шпенглера можно найти в первой главе его книги «Закат Европы», которая называется «О смысле чисел». Суть его идеи восходит еще к философии Пифагора, который толковал античное число, как принцип мироустроения осязаемых вещей.
О. Шпенглер приводит многочисленные примеры того, как смысл чисел используется в разных культурах для выражения специфики философско-антропологической репрезентации «мирочувствования» человека конкретной культуры, при этом важно подчеркнуть, что философ связывает это с ощущениями социального пространства и времени, и хотя роль исторического пространства и времени в теоретической модели истории не получила у О.Шпенглера своего законченного концептуального оформления, сама идея явилась очень плодотворной и нашла свое дальнейшее развитие в моделях истории К. Ясперса, Л.Н. Гумилева и других исследователей. По мнению О. Шпенглера, история, как саморазвитие культуры, возникает лишь тогда, когда её субъекты осознают значение исчисления, измерения, формирования образов внешнего мира. Отсюда он делает вывод о том, что объяснить античное общество можно с помощью различения возможностей античной и западноевропейской математики, создающих различные образы мира. В своей трактовке эпистемологии социально-исторического знания Шпенглер исходил из того, что, если для античности характерно конечное, целостное исчисление, то западное математическое мышление тяготеет к понятию бесконечности. Такая исходная аксиологическая установка позволяет объяснить, например, различие архитектурных стилей античной и западноевропейской культуры. Если дорическая колонна, подпирающая древнегреческий храм, является образом античного числа (в первую очередь, единицы), то готический собор воплощает устремленность души европейской культуры в бесконечность1.
Историзм и историческое сознание в социокультурной динамике: от эпохи кризиса к циническому разуму эпохи глобализации
Попытаемся теперь раскрыть причины, которые привели к краху историзма – этой фундаментальной установки культуры, согласно которой, во-первых, человечество развивается согласно определенным законам, которые доступны познанию и пониманию, так что, углубляя историческое знание, человечество, в конечном счете, получит возможность эффективно управлять своим развитием, достигая каждый раз лучшего, и, во-вторых, историческое знание является стержнем идентификации человека и общества, а потому должно иметь доминирующий статус в системах воспитания и образования1. Вместе с падением историзма на протяжении ХХ века произошла и утрата историческим знанием своего ведущего положения в системе гуманитарных наук и культуры в целом. В связи с этим потребуется ответить на вопрос о том, в какой степени культурное состояние современности – эпохи ускоряющейся глобализации – детерминировано теми же факторами, что и культурное состояние эпохи кризиса, и можно ли считать, что те культурные явления, которые с ценностных позиций XIX века рассматривались как индикаторы кризисного или упадочного состояния европейского человечества, сегодня могут быть оценены как соответствующие его нормальному развитию.
Приведенный выше взгляд И. Канта открывает разуму его историческую определенность, т.е. существенно меняет его взаимоотношения с историей и историческим знанием по сравнению с наивным восприятием исторического и философского познания. Но сам по себе вопрос о месте истории и исторического знания с самого начала был одним из центральных вопросов, обсуждавшихся в связи с кризисом. Для того чтобы уяснить себе, почему это так, кратко, даже схематически, охарактеризуем путь исторического знания в европейской культуре, начиная с эпохи Возрождения.
Не подлежит сомнению, что европейская культура Нового времени пользуется историческим знанием и располагает историческим сознанием как фундаментальными основаниями структур своей рациональности и практики. Обосновать это положение можно как экзистенциально-онтологически1, так и культурно-исторически. В последнем смысле источником исторического сознания Нового времени является гуманизм эпохи Возрождения, который знаменовал собой коренное обновление идентичности европейского человека. История как наука и как такой производитель сведений о прошлом, который дает максимально возможное ручательство в их правдивости, получила здесь уникальный статус, который можно сравнить только со статусом философии в древнегреческом полисе. История стала центром и основанием самосознания, как индивида, так и общества. Ответ на любой вопрос, касающийся сущности и цели бытия человека, общества и даже природы должен был содержать в себе отсылку к исторической определенности, вне которой этот вопрос просто терял смысл. «Осознание смысла человеческой деятельности, обретение самосознания, полемика со средневековым варварством, выявление собственных характеристик античности как таковой и раскрытие специфического характера своего времени в сравнении с нею – все это выступало в единстве. Но именно эта скрупулезность и порой педантичность в выявлении характеристик и черт, присущих античности, это стремление познать каждое слово древних в его истинном значении, в его своеобразии и специфике в его отличии от современного слова и потом, если возможно, имитировать его, но с полным сознанием, что это нечто иное, внеположенное современности, – вот чувство истории, богатое, живое, которым обладал гу-манизм»1.
В Новое время сформированное гуманистической традицией самосознание стало условием как развития наук, так и развития нового типа политических, гражданских и правовых отношений, теоретически разработанных в многочисленных этических и политико-правовых учениях XVII-XVIII веков. Этот период можно назвать «золотым веком» социальной мысли, которая становится главенствующей формой самосознания общества, отводя историческому и, в целом, гуманистическому знанию важную роль воспитателя ума и души. Как в католических – в рамках созданной иезуитами системы образования, – так и в некатолических странах Европы уже в середине XVI века действуют хорошо организованные учреждения образования, программы которых были основаны на изучении древних языков, истории и литературы античности. С одной стороны, гуманистическое образование было тем самым окончательно институционализировано, а с другой, оно стало доступным гораздо более широкому кругу людей, нежели ранее. Это значило также, что гуманистическое образование получило и общепризнанную социальную задачу, а именно воспроизводство соответствующих идеалов.
В эпоху Просвещения дидактическая роль гуманистического образования стала восприниматься еще более отчетливо, а соответствующее образование стало еще более доступным. Одновременно завершилась и трансформация статуса исторического знания. Там, где раньше оно служило источником личностной идентификации, его новый статус сводится к дидактической и социально-пропагандистской роли как используемой для воспитания и назидания части комплекса знаний, обещавших устроение общества на началах гражданского порядка, нравственности и разума. Вслед за Цицероном, по словам которого «… история – свидетельница времен, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины …»1, Габриэль-Бонно де Маб-ли писал: «Видеть в истории только необъятную груду фактов, которую человек пытается расположить в хронологической последовательности, значит лишь угождать пустому ребяческому любопытству, обнаруживающему ограниченный ум, или обременять себя бесплодной ученостью, способной породить лишь педанта. К чему нам знать об ошибках наших предком, если они не помогут нам стать благоразумнее? … На протяжении всей жизни история должна быть той школой, где Вы2 будете познавать свои обязанности. Являя Вам живые картины уважения, каковое сопровождает добродетель, и презрения, преследующего пороки, история должна когда-нибудь заменить собой людей, призванных ныне развивать те отрадные достоинства, коими природа наделила Вас»3. Здесь Мабли проявляет озабоченность также и тем, что подлинно гуманистическое отношение к истории как к всегда актуальному постепенно утрачивается. В другом месте он писал: «Было бы великим несчастьем, если бы перестали изучать греков и римлян; история сих двух великих народов есть великая школа нравственности и политики: в ней можно видеть, до чего могут возвыситься добродетели и таланты людей под законами мудрого правления, и даже самые их ошибки послужат вечным уроком людям. Пусть же государи при виде следствий гибельного честолюбия Спарты и Афин и разделения греков познют и возлюбят обязанности свои перед об-ществом!»1 Романтизм как движение во многом контрпросвещенческое переместил на второй план все те цели историзма, которые могли быть полезными для конституирования естественнонаучного и гражданского разума, сконцентрировавшись на формировании этических и эстетических идеалов. История при этом не только не утратила своего значения, но, в рамках предписанной романтическим идеализмом системы образования и воспитания, приобрела доминирующий характер2. К концу XIX века он вошел в очевидное противоречие как с бурным ростом естествознания и техники, так и с существенными социальными изменениями в странах – лидерах европейской цивилизации. С развитием капитализма наступает кризис старых элит, кризис традиционных устоев общества, а на арену общественной борьбы выходит новый субъект социальной реальности – масса, постепенно эмансипирующееся большинство, переставшее быть носителем «народной» культуры, утратившее связи с общинным укладом, выходящее из под опеки церкви, постепенно становящееся нацией и претендующее на полноценный доступ к образованию и культуре не только в роли потребителя знаний и ценностей, но и в роли их генератора.
