Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Основные концептуальные направления в социальной эпистемологии
Формирование основных концептуальных направлений в социальной эпистемологии 13
Возникновение конструктивистской парадигмы 26
Сильная конструктивистская программа 34
Критика конструктивизма 38
Теория эпистемических культур К. Кнорр-Цетины 51
Неоинституциональная теория 57
Выводы 69
Глава 2 Основные модели институциональных форм знания: исторический обзор
Академия Платона 72
Средневековый университет 84
Научные общества Нового времени 101
Выводы 112
Глава 3 Модель исследовательского университета Гумбольдта и ее эпистемологические предпосылки
Немецкая университетская революция 114
Проект университета Канта 120
Проект университета Фихте 126
Проект университета Шлейермахера 133
Проект университета Гумбольдта 137
«Университет Гумбольдта» 144
Заключение 164
Литература
- Возникновение конструктивистской парадигмы
- Критика конструктивизма
- Средневековый университет
- Проект университета Канта
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Социально-эпистемологический анализ институциональных форм знания является предметом активно развивающихся в наши дни областей науки - таких как социальная эпистемология и социология знания, а также большого числа более специальных направлений исследований, таких как организационная и (нео)институциональная теория, исследования науки и технологии. Источником этого интереса является следующая основная проблема, имеющая принципиальное теоретическое и практическое значение: выявление связи между содержанием, прежде всего, научного знания и материальными, социальными, институциональными и организационными условиями и формами его производства.
Эпистемологическая специфика вышеназванных научных направлений может быть сформулирован следующим образом: поскольку знание производится субъектами, вовлеченными в социальные отношения, то между знанием и социокультурными факторами его производства, воспроизводства и распространения (перечень этих факторов может варьироваться) существуют отношения корреляции и взаимозависимости. В рамках социальной эпистемологии и социологии знания существует множество нюансированных подходов, однако в целях генерализации можно структурировать их по двум основным идеально-типическим направлениям, противостоящим друг другу.
Концептуальным ядром первого направление является представление о том, что знание производиться социальностью, которая - в ряде концепций -детерминирована, в свою очередь, физической (материальной) реальностью. Представителями этого направления являются классические социологи знания К. Маркс и Э. Дюркгейм, Д. Блур, П.Бурдье, Б.Латур, а также представители неоинституционализма - Дж. Мейер, Б. Роуэн, П.Дж. Димаджио, У.В. Пауэлл.
Второе направление предполагает обратную зависимость - знание определяет социальный порядок, а социальность, в свою очередь, может производить физическую реальность (наши модели физической реальности). Эту позицию отстаивают Л. Флек и Т. Кун, П. Бергер и Т. Лукман, а в настоящее время - К. Кнорр-Цетина.
Вышеописанные направления задают рамки множества существующих теорий социальной эпистемологии, что приводит к своеобразному концептуальному тупику: постоянному варьированию указанной типологической оппозиции в обновляющихся понятийно-теоретических конструкциях, без существенного эпистемологического обновления исследовательских стратегий.
Поиск выхода из вышеозначенного концептуального затруднения
является актуальной задачей, решение которой позволит определить
продуктивность использования той или иной объяснительной модели на
основании исторически-контекстуального эпистемологического
преимущества: существуют такие эпизоды социальной истории знания, когда
удовлетворительным является социально-детерминистский подход, тогда как в
некоторых случаях продуктивно использовать обратную схему объяснения:
знание производит социальность. Под эпистемологическим преимуществом
здесь подразумевается использование таких объяснительных теоретических
инструментов, которые удовлетворяют стандартным критериям научного
знания: непротиворечивости, согласованности, структурированной
системности, верифицируемости и фальсифицируемости, а также простоты используемых теоретических построений. Такой подход позволяет избежать риска эпистемологического догматизма - избирательности и даже деформации фактического материала в угоду используемой теоретической конструкции.
Поскольку этот основной тезис работы имеет социально-эпистемологических характер, следует также рефлексивно определить его
собственный статус в рамках классификаций философии науки. Он выражает, во-первых, реалистическую позицию, в соответствии с которой наши теоретические конструкции и методологические приемы суждения должны сообразовываться с предметом исследования, а не наоборот. Во-вторых, он имеет историцистский характер: эпистемологические инструменты должны сообразовываться с исторической изменчивостью социальной и когнитивной реальности, а не подгонять их под свой неизменный схематизм. Следует, впрочем, отметить, что указанная - реалистическая и историцистская -интерпретация нашего основного тезиса не исключает возможность его альтернативной интерпретации, в частности, в терминах сугубо инструменталистского подхода к выбору теоретических средств объяснения -такая интерпретация будет иметь более минималистический характер. Выбор той или иной интерпретации самого этого тезиса зависит от нашей готовности (или неготовности) брать на себя определенный набор эпистемологических обязательств, подлежит отдельному обсуждению и специально не рассматриваются нами - как мета-вопрос - в рамках настоящей работы.
Демонстрация применимости сформулированных теоретических выводов происходит на конкретном историческом материале: случае формирования и последующего институционального воздействия исследовательской модели университета Гумбольдта в контексте истории становления современного институционализированного философского знания.
Выбор данного случая для ситуационного исследования также актуален, поскольку его анализ позволяет лучше понять роль и место философии в современном университете.
Степень разработанности проблемы
Исследование влияния различных социальных факторов на познавательную деятельность имеет длительную научно-философскую
традицию, начатую критикой Ф. Бэконом «идолов познания» и разработкой Р. Декартом эпистемологических критериев достоверности знания, свободных от бремени исторической традиции и социального контекста .
Современные исследования данной проблематики фрагментированы, распадаются на ряд сравнительно обособленных исследовательских программ. Наиболее обобщающим подходом отличаются работы Д. Блура (1991), Р. Коллинза (2002), К. Кнорр-Цетины (1981, 1999) и Б. Латура (2006). Среди отечественных работ данной тематики следует отметить коллективные монографии «Социальная эпистемология: идеи, методы, программы» (под редакцией И.Т. Касавина) и «Конструктивистский подход в эпистемологии и науках о человеке» (под редакцией В.А. Лекторского, 2009).
В качестве фундаментальных для современной организационной теории работ необходимо указать исследования Дж. Мейера и Б. Роуэна (2006, 2008, 2010), П.Дж. Димаджио и У.В. Пауэлла (2011). Среди отечественных работ можно назвать статью И.В. Павлюткина (2011), посвященную организационным особенностям современного университета.
Если обратится к конкретным исследованиям институциональных структур знания, то в первую очередь необходимо отметить важную для нашей постановки проблемы монографию Ю.А. Шичалина (2000), где институциональный подход используется для анализа формирования жанров античной философской литературы, и значительную работу З.А. Сокулер (2001), анализирующую взаимосвязи генезиса новоевропейской и современной науки и современных научных институтов, существующих в контексте централизованного государства современного типа.
Исследованию немецкой университетской среды XVIII-XX вв. посвящены работы Ф. Рингера (2008) и Мартина Куша (1995, 2000.). Критический анализ современных интерпретаций истории философии с позицией социологии знания предложен В.А. Куренным (2009, 2011).
Формированию и профессионализации как научного знания в целом, так и отдельных научных дисциплин в немецком университете посвящены работы К. Данцигера (1990), В.А. Куренного (2002, 2007) и ставшие классическими работы Д. Бен-Дэвида (1970, 1971, 1972) и Р. Коллинза (1987, 2002).
Объект и предмет исследования. Объектом диссертационного исследования являются социально-эпистемологические концепции объяснения связи социальных и когнитивных факторов, используемые в современной социологии знания и социальной эпистемологии, а также, в частности, применяемые в анализе истории современной философии.
Предметом исследования являются эспистемологические возможности и ограничения социально-эпистемологических моделей, используемых в социальной эпистемологии, их эпистемологически-продуктивная применимость для объяснения конкретных эпизодов истории философии, а именно, истории немецкой философии XIX в., локализованной в рамках исследовательской модели университета (Гумбольдт-университета).
Цель и задачи исследования. Основной целью диссертационного исследования является совершенствование теоретических подходов к кейс-анализу институциональных структур знания, путем разрешения сложившегося в социальной эпистемологии своеобразного концептуального тупика, состоящего в варьировании типологической оппозиции «знание производит социальность» vs «социальность производит знание» без существенного обновления исследовательских стратегий. Предложенное решение апробируется в рамках конкретного рассмотрения связи философии и институционально-организационной структуры исследовательского университета (Гумбольдт-университета).
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:
-
Осуществить критический анализ основных объяснительных моделей, используемых в социальной эпистемологии и социологии знания.
-
На основании проделанного анализа разработать методологические принципы исследования институциональных форм знания в рамках тезиса о ограниченной контекстуальной эпистемологической применимости существующих основных моделей.
-
На основе полученных на сегодняшний день в релевантной исследовательской литературе результатов осуществить ряд выборочных аналитических интервенций в историю организационных форм существования философского знания - Академии Платона, средневекового университета и академий наук Нового времени - с целью показать наличие устойчивой корреляции между когнитивными и институциональными формами существования философского знания.
-
На основе работ Канта, Фихте и Гумбольдта эксплицировать философско-теоретические истоки базисных институциональных принципов университетской реформы Гумбольдта - модели исследовательского университета.
-
Проанализировать последующее влияние организационных структур на содержание философского знания на примере выборочных кейсов из истории немецкой университетской философии.
Методология исследования. Решение поставленных в диссертационном исследовании задач осуществляется на основе методов сравнительного анализа и критики объяснительных моделей, используемых в социальной эпистемологии и социологии знания. Принятые модели исследования апробируются на эмпирическом материале, полученном методами историко-философской реконструкции в определенных методологическими подходами (нео)институциональной и организационной теории рамках.
Научная новизна исследования состоит в том, что:
-
Проанализированы границы применения основных эпистемологических и социологических подходов в изучении социально-культурного контекста производства знания.
-
Предложена эпистемологически-оптимальная модель согласованного использования различных типов объяснительных подходов при анализе конкретных эпизодов истории знания.
-
Предложенная модель апробирована на материале истории современной философии (немецкой философии в рамках исследовательского Гумбольдт-университета).
-
Исследовано влияние когнитивных посылок, сформулированных в немецкой классической философии, на формирование исследовательской модели немецкого университета.
5. Определены основные направления последующей трансформации
содержания философского знания под давлением институционально-
закрепленных норм производства научного знания в реформированном
исследовательском университете.
Положения, выносимые на защиту:
-
В рамках социальной эпистемологии и социологии знания можно выделить два идеально-типических генерализирующих направления, задающих границы множеству теоретических вариаций центрального тезиса о наличии каузальной взаимосвязи между знанием и социокультурными факторами его производства: утверждающих детерминистский приоритет социальных и, напротив, когнитивных факторов.
-
Оба направления имеют ограниченную эпистемологическую применимость и обладают исторически-контекстуальным эпистемологическим
преимуществом, определяемым фактическим историческим предметом исследования.
-
В истории европейского знания существует устойчивая корреляция институционально-организационной формы и господствующими представления о базовых структурных характеристиках моделей знания, принятых в рамках этой институциональной формы. Наличие установленной корреляции не дает эпистемологического преимущества ни одному из двух основных выделенных направлений ее объяснения.
-
В истории современной философии можно выделить эпизоды определяющего влияния когнитивных представлений на учреждение его новых институциональных и организационных форм существования и воспроизводства (Гумбольдтовская модель исследовательского университета).
5. В истории современной философии можно выделить эпизоды определяющего
влияния институциональных факторов на формирование базовых
содержательных особенностей философских исследовательских программ.
Теоретическая и практическая значимость исследования
Теоретическая значимость исследования заключается в критическом анализе основных объяснительных направлений в социальной эпистемологии, прежде всего - конструктивистских и неоинституциональных подходов, недостаточно включенных в российский научных оборот, обосновании и апробации новой модели их использования в научно-исследовательской работе.
Практическая значимость работы состоит в том, что её материалы могут применятся при подготовке как к общего курса по эпистемологии и теории познания, так и спецкурсов по развитию современной истории философии (результаты диссертации были использованы при подготовке и чтении курса «Институциональная история философского знания» для направления
030100.62 «Философия» подготовки магистра на факультете философии НИУ ВШЭ), а также служить материалом для работ по социальной истории знания. Выводы работы могут послужить основой дальнейших исследований институтов знания и роли философии в их формировании, а также для расширения экспертной базы знания для решения прикладных задач с сфере управления высшим образованием.
Апробация работы. Результаты работы представлены в статьях общим объемом 6 п.л.
Отдельные положения и выводы диссертации нашли свое отражение в выступлениях автора на
1) Международной научной конференции «Философские проблемы
образования: университетская система в России, Франции и Германии», 24
апреля 2008 г., ГУ-ВШЭ и университет Париж-IV Сорбонна, доклад
«Философские предпосылки исследовательского «университета Гумбольдта»;
2) VII Международной научной конференции «Высшее образование для
XXI века», 18-20 ноября 2010 г., Московский гуманитарный университет,
доклад «Кризис исследовательского университета: от bildung к excellence»;
-
Межвузовской конференции «Философия свободы», 14-15 июня 2011 г., НИУ-ВШЭ, Московский Философский Колледж, доклад «Новый смысл старых понятий: академическая свобода и автономия университета»;
-
Всероссийской конференции «Языки общественных наук: философия и социология в поисках взаимодействия», 18-19 ноября 2011 г., РАНХиГС, доклад «Языки описания институциональных форм знания».
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка. Первая глава содержит семь подглав,
вторая глава состоит из четырех подглав, в третьей главе насчитывается шесть подглав.
Возникновение конструктивистской парадигмы
В последнее время идеи конструктивизма получили широкое распространение в различных областях знания, что позволяет некоторым ученым говорить об оформлении новой исследовательской парадигмы – парадигмы конструктивизма [Collin 1997, Улановский 2010: 279]. Несмотря на употребительность, термин «конструктивизм» оставляет свободу для интерпретаций. Существуют работы, находящие истоки конструктивизма в классической немецкой философии, у мыслителей эпохи Возрождения или у древнегреческих философов [Hacking 1999, Rockmore 2005, Глазерсфельд 2001, Касавин 2008]. Кроме того, для описания целей новой парадигмы употребляется целое семейство схожих понятий: «конструктивизм», «радикальный конструктивизм», «социальный конструктивизм», «интерпретирующий социальный конструктивизм», «объективный социальный конструктивизм». Следует отметить, что и предмет анализа для ученых различных конструктивистских направлений может быть разным. По мнению Бергера и Лукмана, основным вопросом, которым должен задаваться исследователь социальной реальности, является вопрос: «Кто говорит?» [Бергер, Лукман 1995: 204]. В то время как Ян Хакинг настаивает, что вопрос задается не о значении, а о точке зрения1. Таким образом, невозможно дать единственное адекватное описание методических установок ученых, исповедующих конструктивистскую парадигму. Однако, по выражению Вивьен Бурр, существует «некоторое фамильное сходство», объединяющее этих исследователей. Бурр выделяет следующие четыре установки, которые должен иметь ученый, чтобы называться конструктивистом [Burr 2003: 3-5]: - критическая позиция по отношению знанию, считающемуся доказанным; - признание исторического и культурного разнообразия; - знание понимается как поддерживаемое социальным процессом; - знание и социальное действие рассматриваются в совокупности. Иначе конструктивистские установки описывает Ян Хакинг: пусть Х - некое явление, тогда социальный конструктивист скажет, что Х не следовало существовать или быть таким, каково оно сейчас: 1) Х, или Х в его настоящем виде, не обусловлено природой вещей, оно не неизбежно. Иначе говоря, Х возникло или сформировано событиями, силами, историей, которые могли бы повернуться совсем иначе. 2) Х в его настоящем виде плохо. 3) Было бы лучше, если бы Х не было или, по крайней мере, оно было бы радикально изменено [Hacking 1999: 5-12]. Кроме вышеперечисленных установок, исследователей конструктивистов может объединять общий язык (например, использование таких терминов, как «реификация»).
Впервые само понятие конструктивизма было использовано при обсуждении проблем теории познания Ж. Пиаже и Дж. Келли в 1950-е гг. Теоретический статус оно приобрело после публикации работы П. Ватцлавика «Изобретенная действительность» (1981) [Социальная эпистемология 2010: 280]. Однако следует признать бесспорным тот факт, что именно публикация в 1966 г. работы Бергера и Лукмана «Социальное конструирование реальности» положила начало конструктивистской исследовательской парадигме: в течение двадцати пяти лет после публикации именно эта книга была самым цитируемым социологическим исследованием [Eberle 1992: 493].
Работа Бергера и Лукмана появилась в тот момент, когда господствовавшая ранее парсоновская теория структурного функционализма начала терять свои позиции, что породило «кризис западной социологии» [Gouldner 1970]. Исследовательская методология, предложенная Бергером и Лукманом, открывала радикально новые перспективы для изучения социальных действий. С другой стороны, то развитие, которое получили идеи социального конструктивизма в некоторых направлениях, не было поддержано Бергером и Лукманом. Речь идет прежде всего о различных типах гендерных исследований [Berger 1992: 15]. Так как исследование Бергера и Лукмана является ключевым для понимания современных проблем конструктивизма, рассмотрим его основные положения. Стремясь избежать излишней философичности исследования, авторы предлагают «очевидные» определения терминов, вынесенных в заголовок книги. Тем не менее эти понятия могут быть прояснены, если обратиться к работе А.Щюца «Структуры жизненного мира», оказавшей сильное влияние на Бергера и Лукмана. В свете вышеназванной работы термин «конструирование» может быть определен как социальный процесс, имеющий как статический, так и динамический аспект. Реальность в том виде, в котором она существует и проявляется, определяется статическим аспектом конструирования. Динамический аспект – это собственно процесс конструирования реальности. Причина возникновения социальных институтов, с точки зрения Бергера и Лукмана, заложена в самой природе человека, биологические особенности которого не позволяют ему в должной мере упорядочивать свое существование: «Внутренняя нестабильность человеческого существования вынуждает его к тому, чтобы человек сам обеспечивал стабильное окружение для своего поведения. Человек должен сам классифицировать свои влечения и управлять ими. Эти биологические факторы выступают в качестве необходимых предпосылок создания социального порядка» [Бергер, Лукман 1995: 89]. Определяя человеческую природу как нестабильную, Бергер и Лукман следуют представлению А. Гелена о человеке как о «недостаточном существе». Биологическая (отсутствие специализации органов) и психическая (редукция инстинктов) недостаточность человека предполагает развитие орудийной деятельности и коммуникации, т.е. специфически человеческого мира культуры [Руткевич 2001].
Социальные институты характеризуются двумя особенностями: историчностью (процесс взаимных типизаций действий социальных акторов занимает длительное время) и контролем, проявляющимся не только в системах санкций за нарушения норм поведения, но и в «навязывании» определенного образа действий, в то время как существуют и альтернативные варианты действий. Таким образом, институализированные практики становятся первичным и основным механизмом социального контроля; когда процессы институализации происходят с нарушениями, применяется вторичный и вспомогательный механизм – механизм санкций. Необходимым условием процесса создания институциональных структур является опривычивание (хабитуализация) различных видов человеческого действия: часто повторяемое действие становится образцом, освобождающим индивида от бремени выбора и делающее социальное взаимодействие предсказуемым. «Задний план опривыченной деятельности предоставляет возможности переднему плану для рассуждения и инновации» [Бергер, Лукман 1995: 91].
Вторым этапом создания институтов является типизация: рутинные действия постепенно классифицируются социальными акторами. «…Взаимная типизация опривыченных действий деятелями разного рода…» [Бергер, Лукман 1995: 92] и является социальным институтом. В процессе становления социальных институтов важным является и типичность деятелей, обеспечивающая доступность понимания действия для всех членов сообщества. При передаче знания система типизированных действий приобретает качество объективности: институты начинают восприниматься индивидами «как обладающие собственной реальностью; реальностью, с которой индивид сталкивается как с внешним и принудительным фактом» [Бергер, Лукман 1995: 98]. Таким образом, все действующие в обществе социальные институты являются объективированной человеческой деятельностью. Процессу объективации подвергаются не только типизированные институты, но и типизированные деятели, в результате чего происходит утверждение социальных «ролей». Роли позволяют институтам «воплощаться в индивидуальном опыте», тем самым продлевая свое существование. Первостепенное значение для интеграции общества имеют те роли, которые «оказывались в ведении политического или религиозного институтов» [Бергер, Лукман 1995: 126.]. Завершающим этапом становления социальных институтов является реификация – «…восприятие человеческих феноменов в качестве вещей … вроде природных явлений, следствий космических законов или проявлений божественной воли» [Бергер, Лукман 1995: 146]. Реификация имеет следствием тот факт, что человек начинает воспринимать мир как нечто неподверженное изменениям и корректировкам.
Критика конструктивизма
Наиболее влиятельными современными критиками конструктивистской программы знания являются Ян Хакинг и Пол Богосян. Однако если книга Яна Хакинга «Социальный конструктивизм чего?» в большей степени посвящена конструктивистским установкам в различных гуманитарных областях, то работа Поля Богосяна «Страх знания» рассматривает общие эпистемические проблемы конструктивистской программы. Сам термин «социальный конструктивизм»2 вызывает подозрение Хакинга не только своей политической ангажированностью, но и семантической избыточностью. Конструктивистские исследования часто (если не всегда)1 имеют дело с объектами, производство которых может быть только социальным. Кроме того, термин «конструктивизмом» может пониматься и как процесс, и как продукт, получаемый в результате процесса. Хакинг определяет конструктивистские исследования как «…различные социологические, исторические и философские проекты, целью которых является обнаружение или анализ актуальных и исторически сложившихся социальных интеракций, которые получают свое воплощение в наличных социальных сущностях или фактах» [Hacking 1999: 48]. Несмотря на то что конструктивистская программа претендует на звание постсовременной, по существу она оказывается весьма старомодной: «…под вывеской постсовременного дискурса складывается своеобразный вариант фундаментализма, при котором источником объяснения служит коллектив субъектов, общество, диктующее реальности, какой она должна быть. Следовательно, мы имеем дело с объектами в субъективной перспективе; внешний мир остается «вещью в себе», о которой неправомерно спрашивать» [Столярова 2003: 40]. Конструктивисты продолжают оставаться в рамках классической дихотомии явления и реальности, настаивая на диктате субъекта, смотрящего на мир сквозь призму категорий культуры.
Широкое распространение конструктивистских установок, особенно в гуманитарных областях2, оба автора связывают с распространением в постколониальную эпоху идей мультикультурализма и связанной с ними доктрины «равной ценности» (equel validity). Последняя, по определению Богосяна, заключается в следующем: «Существует множество радикально различных и все же обладающих «равной ценностью» способов познания мира; наука является всего лишь одним из них» [Boghossian 2006: 2]. Любое знание, таким образом, не является нейтральным отображением независимо существующей реальности, а его истинность или ложность не устанавливаются посредством прозрачных процедур рационального доказательства.
Доктрина «равной ценности» порождает две методологические проблемы: проблему выбора объекта исследования и проблему анализа разнородных объектов. Касательно первой проблемы Барнс и Блур [Barnes, Bloor 1982: 27] предлагают решение, очевидность которого может поспорить с трудностью его выполнения: так как все социальные конструкты в силу своей природы являются равноправными, исследователь должен использовать наиболее распространенные в его культуре, но критически рассмотренные, установки. Таким образом, существует особое предварительное условие, которое делает возможным сам конструктивистский дискурс. Предмет исследования должен восприниматься коллективным сознанием как реально существующий и считаться доказанным.
Хакинг выделяет следующие типы объектов конструктивистских исследований. Предметом конструктивистского анализа, во-первых, может быть некая идея, концепт или качество1. Например, способ классификации определенных групп населения может быть рассмотрен как идея некоего типа субъекта. Любые идеи существуют не изолированно, а в совокупности, и находят свое отражение в социальных установлениях. Таким образом, следующим уровнем конструктивистского анализа становится матрица (the matrix), в которой формируются идеи, концепты или качества. Очевидно, что сформулированные в матрице определения в конечном счете будут влиять и на субъект, как только он начнет осознавать себя как типологизированный подобным образом. С другой стороны, предметом конструктивистского анализа может выступать конкретный объект, а не его идея1. Некоторые из этих объектов, если пользоваться терминологией Дж. Серля [Searle 1995], обладают качеством онтологической субъективности при эпистемологической объективности. И наконец, конструктивистскому анализу могут подвергаться комплексные объекты, идеи и субъекты, а также их взаимоотношения2.
Таким образом, по мнению Хакинга, невозможно однозначно определить объект конструктивистских исследований3. Существует, однако, такой тип конструктивистского анализа (а именно универсальный конструктивизм Бергера и Лукмана), который, по крайней мере, избегает трудностей с определением предмета исследований. Если весь существующий «жизненный мир» является социально сконструированным, то вся совокупность повседневного знания должна являться объектом конструктивистского анализа. Кроме того, для универсального конструктивизма не существует проблемы онтологического статуса исследуемых объектов, так как рассмотрению подвергается всегда опыт переживания и рассмотрения «жизненного мира», а не последний как таковой. Вторая методологическая проблема чаще всего решается обращением к принципу симметричности Д. Блура, который, однако сам по себе подвергается критике. Один из наиболее последовательных критиков конструктивистской установки Л. Лаудан отмечает несколько слабых сторон сильной программы. Во-первых, Лаудан отрицает ведущую роль социологии в понимании научного знания: «Это просто плохой каламбур, утверждать, что благодаря тому, что наука является социальным действием, лучше всего она понимается как социологический феномен» [Laudan 1981: 194]. Во-вторых, сильная программа не может быть названа научной, так как сам Блур не различает науку и не-науку; она является, скорее, «метасоциологическим манифестом» [Laudan 1981: 174]. Во-третьих, все четыре принципа в той или иной степени бессодержательны. Принцип причинности, по мнению Лаудана, является избыточным, так как фундированность человеческих воззрений теми или иными факторами является общепризнанной [Laudan 1981: 182]1.
Нивелирование принципа причинности влечет за собой и признание бесполезности принципов рефлексивности и беспристрастности. Принцип симметричности является, по мнению Лаудана, «сильной формулировкой когнитивного релятивизма» [Laudan 1981:184]. Однако этот принцип слишком размыт и неопределенен для его успешного методологического применения. Вопрос о том, действительно ли два класса феноменов причиняются одними и теми же причинами, остается открытым, даже если мы применим принцип симметричности.
Средневековый университет
Трудности изучения средневекового университета заключаются не только в недостатке документального материала, но и в разнообразии структуры самих университетов: профессиональная организация, управлявшаяся, как правило, объединенными в коллегии докторами, не совпадала в своих границах с корпоративной и финансовой организациями, где роль мэтров и студентов была различной. Разнообразие проистекало также от вариативности преподаваемых дисциплин и статусов факультетов. Не претендуя на детальное описание средневекового университета, отметим те характерные особенности, которые придавали этой институции необычайно высокое положение и обеспечивали ее жизнеспособность.
Средневековый университет как институциональная структура оформляется к XIII в.2. В отличие от Академии Платона, представлявшей собой школу со схолархом во главе, университет являлся корпорацией студентов или студентов и мэтров (universitas magistrorum et scholarum), чьим ремеслом были мышление и преподавание. Трансформация монастырских и соборных школ в новую институциональную структуру была длительным процессом, требовавшим, с одной стороны, внутренней самоорганизации, а с другой стороны, внешней санкции властей – церковных, имперских и местных (муниципальных властей городов, сеньориальной, княжеской и королевской властей)1.
Особый вес и значение университетская корпорация получила благодаря папским и императорским привилегиям, первыми из которых были привилегии, утвержденные в 1155 г. Фридрихом Барбароссой для университета в Болонье (Authentica Habita)2. Нуждаясь в юридическом обоснований своих притязаний на престол и желая распространить Кодекс Юстиниана на территории всей империи, Фридрих обратился к услугам болонских юристов, которые в свою очередь желали получить цеховые привилегии. Обосновывая дарование особых свобод, Фридрих I утверждал, что посредством науки мир освещается и упорядочивается. Столь любимая в Средние века метафора света отражает те функции, которые государственная власть вкладывает в понятие университета, – распространение знания и поддержание стабильности и социального порядка [Regg 1992: 14].
Муниципальные и городские власти поддерживали создание университетов во многом по тем же причинам, что и власть имперская, – они нуждались в юристах, способных разрешать правовые затруднения. Кроме того, городская элита предпочитала видеть своих студентов обучающимися в местном университете. Поддержка привилегий университетов со стороны папской власти преследовала иные цели: укрепление и развитие господствующей интеллектуальной традиции в борьбе против ересей, усиление центральной папской власти и обучение будущих служителей церкви1. Несмотря на то что учреждение собственных папских университетов представляется наиболее очевидным способом решения всех вышеописанных задач, такие университеты представляли собой скорее исключение: первый из них был учрежден в Тулузе в 1229 г. как оплот против альбигойской ереси.
Основные привилегии, дарованные Фридрихом I Болонскому университету, имели юридический статус. Любой член университетской корпорации получил право самостоятельного выбора судьи, причем из числа членов его же собственной корпорации. Этим же указом запрещалось широко распространенная практика заключения студента под стражу за долги, сделанные одним из его соотечественников. Таким образом, университетская корпорация выводилась из-под юрисдикции местных властей. Знаменитое понятие академической свободы первоначально формулировалось именно как право самостоятельной судебной инстанции. Впоследствии некоторые университеты получат право издавать новые законы2, а к периоду XIV-XV вв. юрисдикция университетов распространится еще шире: университетский суд будет наделен полномочиями приговаривать к смертной казни, для осуществления приговоров и наблюдением за общественным порядком будет учреждена университетская полиция, также отдельная университетская тюрьма – карцер1. Другой важной привилегией, дарованной Фридрихом I, было право свободного перемещения в границах империи. Значимость этой привилегии заключалась в том, что она легко оборачивалась оружием университетской корпорации в борьбе за свои права: в случае конфликтов с властями студенты и мэтры весьма часто применяли уход из университета и забастовку [Ле Гофф 2003: 61].
Что касается папской власти, то она наделила университетские корпорации другим важнейшим правом – правом присуждения действующей на всей территории христианского мира докторской степени (licentia ubique docendi)2. Данная привилегия фундировала экзаменационную практику университетов. Наконец, участники университетской корпорации получили от папы право пользоваться бенефициями (мэтры) и пребендами (студенты), не служа по месту их получения. Данное право было призвано поддержать последовательно отстаиваемый церковными властями принцип бесплатности образования, который мотивировался, во-первых, представлением о том, что знание есть дар Божий, а значит, торговля им равнозначна симонии, и, во-вторых, желанием обеспечить доступ к образованию для бедных студентов1. К тому же обучение рассматривалось как необходимая часть церковного служения. Данная привилегия оборачивалась рядом проблем как для университетской корпорации, так и для самой церкви: во-первых, стала расти пропасть между университетским образованием и образованием в светских школах (последние давали не общее образование, а обучали чтению, письму и иностранному языку – предметам, необходимым для купеческой деятельности); во-вторых, многие участники университетской корпорации были мирянами, но получали бенефиций; в-третьих, увеличилось количество священнослужителей без постоянного места. Наконец, развитие дисциплин нерелигиозного характера было практически парализовано, даже такой традиционный для изучения в университете предмет, как юриспруденция, подвергся нападкам представителей церкви [Ле Гофф 2003: 92].
Несмотря на вышеозначенные привилегии, а иногда и благодаря им, статус членов университетской корпорации оставался неопределенным: папские привилегии сближали мэтров и студентов с духовным сословием, однако их реальное социальное положение могло быть и мирским2. Неопределенность корпорации придавала и интернациональность его студентов, объединенных в «нации», количество и характер которых варьировались и не всегда строго соответствовали национальной и географической принадлежности. Экономическое положение членов корпорации тоже было неопределенным. Университеты получали от светских властей важные экономические привилегии: освобождение от налогов, податей и дорожных пошлин. Кроме того, в университетских городах действовали специальные тарифы на жилье и продовольствие1. Мэтры, в отличие от представителей церковных властей, поддерживали взимание платы за обучение. Тем не менее студенческие сборы (или оплата натурой), выплаты и подарки по поводу экзаменов не могли возместить всех расходов мэтров. Основная часть их доходов, за исключением церковных бенефициев, состояла из сумм, специально выделяемых городами или князьями взамен связанного с покровительством права предоставления должности. Таким образом, экономическая зависимость от местной власти во многом лишала университетскую корпорацию одной из основных привилегий – самокомплектования.
Проект университета Канта
Общая идея и набросок институциональной структуры немецкого университета представлены в работе Канта Спор факультетов (1798). Университет для Канта является инструментом решения стоящей перед человечеством определенной исторической задачи. Для прояснения сути последней необходимо обратиться к другим работам Канта: Что такое Просвещение? (1784), К вечному миру. Философский проект (1795), Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане (1784).
Кант определяет Просвещение как выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Освобождение от авторитета и использование собственного рассудка – вот задача и обязанность человечества. Однако человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Более реалистичным представляется просвещение всего общества при условии предоставления ему свободы мысли [Кант 1966b: 26]. Условием выхода человечества из состояния несовершеннолетия является правильное применение свободы мысли и свободы слова: «…публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным, и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе» [Кант 1966b: 28]. Таким образом, человек осуществляет частное применение своего разума, исполняя социальную роль налогоплательщика, священника или чиновника. Публичное применение разума имеет место тогда, когда человек размышляет как разумное существо (а не как часть социальной машины), как член разумного человечества. Таким образом, круг субъектов, способных к публичному применению разума, сужается – это по преимуществу ученые, а среди последних – философы [Кант 1966а: 318].
Стремление к совершенствованию – естественное движение человечества и его священное право. «Никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои … познания… Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперед» [Кант 1966b: 30]. Следовательно, требуется политическое условие публичного употребления разума – власть, поддерживающая повиновение, должна быть сообразна всеобщему разуму: «… истинность этих учений [богословского, медицинского и юридического факультетов] ни в коей мере не должна быть безразличной правительству; в отношении ее ему необходимо оставаться в подчинении разуму … но это возможно, только если предоставляется полная свобода публичной проверки учений» [Кант 1966а: 330]. Инструментом, при помощи которого просвещенная власть может осуществить переход к совершеннолетию, является университет. В работе Спор факультетов Кант определяет просвещение народа как процесс обучения гражданским обязанностям и правам. Заботиться о просвещении народа должен философский факультет. Именно поэтому Кант подчеркивает, что университет основан на разуме; разум является имманентным объединяющим принципом университета.
Структура университета должна отражать запросы просвещенной разумом власти: «Согласно разуму (т.е. объективно) побудительные причины, которые может использовать правительство для [достижения] своих целей, идут в следующем порядке: сначала вечное благополучие каждого, затем гражданское благополучие каждого как члена общества и, наконец, физическое благополучие (жить долго и быть здоровым)» [Кант 1966а: 317]. Эти цели достигаются посредством соответственно высших факультетов - богословского, юридического и медицинского. Правительство сохраняет за собой право контролировать содержание образовательных программ высших факультетов [Кант 1966а: 314]. Все три высших факультета подкрепляют вверенные им правительством учения печатным словом, так как без печатного слова не может быть никакой постоянной, доступной каждому нормы, с которой можно бы было сообразовать свои действия (принцип гласности Канта). Учения, излагаемые тремя высшими факультетами, исходят из воли начальства; следовательно, не имеют своего источника в разуме, иначе эти уставы не могли бы требовать утвержденного правительством беспрекословного подчинения. Три высших факультета выполняют функции социальной интеграции: основываясь на традиции и авторитете, они воспитывают граждан. Кроме трех высших факультетов существует факультет низший – философский1. Низший факультет следует не предписанному высшими властями учению, а разуму. «В ученом сообществе, обязательно в университете, должен существовать еще один факультет, который, будучи в отношении своих учений независимым от правительственных приказов, должен иметь свободу не отдавать распоряжения, а обсуждать все распоряжения, касающиеся интересов науки, т. е. истины, когда разум должен быть вправе говорить публично, так как без такой свободы истина (в ущерб самому правительству) никогда не станет известной, а ведь разум по своей природе свободен и не принимает никаких приказов считать что-то истинным (не crede, а только свободное credo)» [Кант 1966а: 315].
Философский факультет контролирует три высших факультета и проверяет истинность всех учений, - это по преимуществу факультет критики. Каким же образом философский факультет исполняет возложенную на него обязанность – просвещение народа? Философский факультет ведет публичный, основанный на автономии разума, спор с высшими факультетами. Кант не описывает те институции, посредством которых может происходить этот спор. Вероятнее же всего, что полемика велась бы исключительно на страницах книг. Спор между факультетами может касаться только теоретических вопросов, а не должностных уставов, так как нельзя наносить ущерб престижу правительства. Спор подготавливает отмену всяких ограничений свободы общественного мнения со стороны правительственной власти. Политическим условием спора факультетов является автономия университета, что порождает парадокс: одна из функций университета исключает другую. Воспитание граждан и будущих чиновников требует надзора за «уставами» трех высших факультетов и обратное, контроля факультетов над применением знаний чиновниками; с другой стороны, воспитание граждан как принадлежащих не государству, но человечеству требует автономии разума, а следовательно, и университета как структуры, на разуме основанной.
Кроме того, в «Споре факультетов» Кант подчеркивает, что историческое (опытное) решение проблемы прогресса невозможно ввиду изначального смешения в человеке добра и зла, мера которого человеку неведома. История a priori возможна только тогда, когда предсказатель сам творит и вызывает будущие события. Каким же образом институция, структура которой сложилась исторически и случайно, может быть основана на разуме и выполнять свое предназначение?
Действительно, человек не склонен осуществлять моральную цель, диктуемую ему разумом, – создание всеобщего правового гражданского общества. Тем не менее, человеческие поступки, подобно всякому другому явлению природы, определяются общими законами природы [Кант 1994а: 12].
