Содержание к диссертации
Введение
Глава І. Проблемное поле концепций рациональности
1.1. Идея развивающегося Разума 22
1.2. Плюрализм в интерпретации феномена рациональности 31
1.3. «Нормирование» как атрибут классического субъекта 41
1.4. Ratio как начало философии и научная рациональность: опыт соотнесения 51
Глава II. Классический рационализм и его неклассические формы
2.1. Социально-исторический контекст смены рациональной парадигмы 60
2.2. Постулаты классической рациональности: эпистемологический аспект 71
2.3. «Кризис разума»: феноменологические характеристики и парадигмальные проблемы 81
2.4. В поисках выхода из кризиса: основные направления развития «cogito» (А. Бергсон, 3. Фрейд, Ж.-П. Сартр) 95
Глава III. История рациональности как история формирования понятия «субъект»
3.1. Проблемы методологии исторического исследования Разума: доксография versus логика истории 110
3.2. Эпоха античности: «преднаучная рациональность» 122
3.3. Средневековая концепция конечного разума 135
3.4. «Наукоучение» как фундаментальная характеристика новоевропейской рациональности 141
Глава IV. Модели рациональности: сущность и способы типологизации
4.1. «Эпистемологическая» и «историко-сциентистская» типология: специфика и эвристический потенциал 150
4.2. Локализация «экономической рациональности» в типологической системе координат 163
4.2.1.Концепция «целерациональности» М. Вебера 164
4.2.2. Специфические признаки «экономической рациональности» 178
4.3. Классический и неклассический разум как два полюса типологии рациональности 191
4.4. Внешние границы типологии: иррационализм, сенсуализм, вера 204
Заключение 214
Список использованных источников и литературы 218
- Плюрализм в интерпретации феномена рациональности
- «Кризис разума»: феноменологические характеристики и парадигмальные проблемы
- «Наукоучение» как фундаментальная характеристика новоевропейской рациональности
- Классический и неклассический разум как два полюса типологии рациональности
Введение к работе
Актуальность исследования. Базовый постулат настоящего исследования – тезис об исторической стабильности, типологической устойчивости и неизменности сущностных характеристик феномена рациональности. Вектор исследовательского интереса находится в эпицентре философских проблем, наиболее актуальных для современной эпистемологической и социально-философской мысли. Тезис о типологической устойчивости феномена ratio является важным аргументом в противостоянии современным тенденциям релятивизма и вытекающего из него иррационализма самых разнообразных форм.
Диссертационная работа ориентирована на решение фундаментального вопроса современных социально-гуманитарных наук: насколько возможно (и возможно ли вообще) науке сохранить классическую форму рационального познания на фоне воздействий внешних социокультурных и психологических детерминаций?
В современной философской методологии познания одно из центральных мест занимает проблема плюрализма исследовательских подходов к феномену рациональности. Существуют концептуальные и методологические различия в самих способах истолкования этого феномена, выделения основных смыслов и способов интерпретации данного образования. Принципиально, что указанный вопрос рассматривается не только в историческом разрезе, но и в плане анализа собственно парадигмального ядра тех или иных частных концепций.
В этой связи представляется целесообразным, основываясь на разработках данной проблематики в современной методологической литературе, выделить два полюса, вокруг которых структурируется все многообразие рефлексии о смысле рациональности. Позитивизм и постпозитивизм делают акцент на научности и применяют строгие критерии к упорядочению и систематизации материала. Экзистенциализм, персонализм, «философия субъективности» ограничивают или отрицают те функции разума, на которых сосредоточивалась рассудочная форма позитивистски ориентированной науки, акцентируют внимание на спонтанности эстетического, этического, политического, религиозного и прочего действия.
То общее, что структурно объединяет приведенные выше содержательно весьма несхожие концепции, можно сформулировать следующим образом:
тенденция к постепенному отказу от объясняющих схем и процедур, от поиска закономерностей и зависимостей внутри анализируемого предмета. В рамках прагматико-функциональной ветви такая тенденция реализуется через акцент на типологизацию реальности, в ущерб ее понятийной проработке. В целом, можно говорить о своеобразной «инфляции» классического философского инструментария, во главе которого всегда стояло «понятие»;
приоритет онтологической реальности мысли над ее истинностью и когнитивным своеобразием;
тенденция к переосмыслению функции философии как всеобщей формы постижения истины в сторону процедур самораскрытия истины через спонтанную витальность, практическое действие и т.п.;
ориентация на донаучный опыт (прагматико-функционалистские концепции рациональности) или даже на контакт с миром до всякого знания (позднейшие варианты ценностно-гуманитаристической парадигмы);
признание внешней социальной заданности мышления (в том числе – научного мышления) в ущерб вниманию к внутренней понятийной логике мысли.
Следует подчеркнуть, что обе вышеназванные парадигмальные трактовки рационального мышления в ХХ столетии были бы попросту невозможны без исходной концепции рациональности в том ее виде, в котором она сформировалась в эпоху Нового времени. Ведь чтобы быть критикой по существу, критика рациональности хотя бы по своей форме сама должна быть (и, по сути, является таковой в большинстве приведенных нами примеров) рациональной. Рассматривая те или иные содержательные аспекты классических эпистемологических учений, современная философская теория вынуждена заимствовать отдельные элементы своего метода у этих самых учений. Именно опора на такую предпосылку, являющуюся принципиальной для нашей работы, делает возможной связность и преемственность философского (а также научного) опыта, то есть прямое сообщение критики со своим предметом.
При всестороннем рассмотрении избранного вопроса становится очевидным, что современные эпистемологические теории (или даже теории, постулирующие невозможность всякой эпистемологии) пребывают в достаточно двусмысленном положении. С одной стороны, они более или менее явно декларируют свою принципиальную несводимость к традиционным формам «ratio», намеренно дистанцируясь от классики. С другой стороны, реализуя свои проекты «редукции» или даже «деструкции» Разума, такая критика апеллирует именно к рациональным способам аргументации.
Обобщив приведенные выше характеристики, можно получить достаточно полную картину характерного для современности «кризиса рациональности».
Вместе с тем, настоящее исследование в качестве одной из своих базовых задач преследует цель описать общее концептуальное единство феномена рационального мышления. Речь идет о попытке выделить идею «единой рациональности», раскрыв основные структурные элементы этого феномена как бы «поверх» всех концептуальных различий отдельных подходов, даже в известной мере абстрагируясь от последних.
Именно поэтому тот концептуальный инструментарий и богатый понятийный ресурс, который заимствует и широко использует современная критика рациональности, должен стать предметом специального философского осмысления.
Степень теоретической разработанности проблемы. Размышления о судьбах Разума неизбежно приводят к констатации так называемого кризиса рациональности (и кризиса научной парадигмы познания как одного из его симптомов). В этой связи ряд видных западных исследователей поднимают сегодня вопрос о «конце науки» (Джон Хорган, например), который видится им как один из аспектов более общей тенденции мировой цивилизации, обозначаемой в терминах «конца истории» (Ф.Фукуяма) или «пост-истории» (Ж.Бодрийяр). Анонсированная выше идея «конца науки» согласуется с выводами таких критиков научного мировоззрения, как А. Бергсон, Р. Генон, М. Шелер, М. Хайдеггер, О.Шпенглер, К. Г. Юнг, М. Элиаде и другие, настаивавших на исчерпанности гносеологического подхода, лежащего в основании научного мышления Нового времени, а также с мнением многих ученых и философов, свидетельствовавших об утрате той социокультурной и мировоззренческой функции, которую наука реализовывала в последние столетия в качестве регулирующей, нормативной инстанции при решении основных исторических, культурных, идеологических, гносеологических, философских и социальных вопросов (В. Гейзенберг, Ж. Делез, П. Фейерабенд, М. Фуко, Ф. Капра, Ф. Лиотар, Ж. Лакан, И. Пригожин, В. Паули и др.).
Проведенная в диссертации детальная дифференциация ключевых проблем в контексте современной критики Разума образует следующие исследовательские блоки, значимые для данной работы:
кризис науки и рациональности как центральная проблема философии и теории познания (Э.Гуссерль и феноменологическая школа, Р. Тарнас, исследования М.К. Мамардашвили, Н.Н. Трубникова и мн. др.);
альтернативные, инновационные формы cogito Э. Гуссерль, феноменологическая школа в целом, М. Шелер, А. Шюц, экзистенциально-феноменологическая парадигма (Ж.-П. Сартр, М. Мерло-Понти, Э.Левинас), интуитивистское учение А. Бергсона, прагматизм У. Джеймса и целый ряд других авторов и концепций конца XIX – начала XX вв.;
радикальная критика классической картезианской процедуры cogito (философы-постмодернисты Ж. Деррида, Ж. Делез, М. Фуко, П. Слотердайк, С.Жижек, З. Фрейд, Р.Рорти, Ю. Хабермас);
современное развитие идей классического рационализма (Г. Башляр и представители школы «неорационализма»);
методологическое и логико-эпистемологическое обоснование идеи научной рациональности (труды Л. Витгенштейна, К. Поппера, работы авторитетных отечественных исследователей В.А. Бажанова, В.В. Ильина, В.А. Лекторского, А.Л. Никифорова, Н. Мудрагея, В.Н. Поруса, Б.И. Пружинина, А.И. Ракитова, В.С. Степина, и др.);
историко-философский и социокультурный анализ внерациональных детерминант формирования ratio (исследования К.Маркса, М. Вебера, В. Зомбарта, Г. Маркузе, Г. Лукача, П. Бергера, Т. Лукмана, Ф. Броделя; работы А.В. Ахутина, П.П. Гайденко, Н.С. Автономовой, А.Ф. Лосева, М.К. Мамардашвили, Л.А. Микешиной, Э.Ю. Соловьева, В.С. Швырева, А.Ф. Зотова, В.С. Библера, С.С. Аверинцева, И.Т. Касавина, А.М. Карпеева, В.Г. Кузнецова, Ю.П. Кулькова, Н.Ю. Ворониной, В.П. Филатова, А.А. Шестакова и мн. др.);
анализ структур экономической рациональности как «максимизации полезности» (М. Вебер, М. Алле, Г. Саймон, Д.Н. Хайман, П. Вейзе, Дж. Хикс, В.С. Автономов, А.Н. Сорочайкин, Н.М. Кизилова);
идея развивающегося Разума и диалектическая концепция познания (Г.В.Ф. Гегель, К. Маркс, Ф. Энгельс, Э.В. Ильенков, А.В. Маслихин);
проблема рациональной реконструкции истории науки (И. Лакатос, П. Фейерабенд, Т. Кун, К. Поппер, работы отечественного исследователя М.А. Розова и др.);
философские и эпистемологические основания неклассической естественнонаучной картины мира (А. Эйнштейн, В. Гейзенберг, И. Пригожин, Л. де Бройль, А. Койре и др.);
анализ концепции практической рациональности (работы Н.Н. Козловой, З. А. Сокулер, И. Т. Касавина и мн. др.);
расширительное истолкование понятия рациональности в контексте феноменов веры, иррационализма и внерациональных форм познания (К.Ясперс, М. Полани, Ф.Ницше, К.Г. Юнг и мн. др.).
По способам интерпретации рациональности, представленным в современной методологической литературе, условно можно выделить два подхода: (1) прагматико-функционалистский и (2) ценностно-гуманитаристический. Подчеркнем, что в обоих случаях мы имеем дело с идеальными, парадигмальными линиями, вокруг которых структурируется все многообразие современных подходов к рациональному мышлению. В настоящем диссертационном исследовании мы опираемся на такую дихотомию в членении проблемного поля феномена рациональности.
1). Прагматико-функционалистский подход.
Ведущий метод аналитико-эмпирический; центральные вопросы и темы сводятся к выявлению критериев, по которым дифференцируются такие отличающиеся друг от друга комплексы рациональности, как «научный рассудок», «обыденное сознание», «практическое действие» и т.п. Внутри этой достаточно неоднородной парадигмы диссертант выделяет (1.1.) концепции классического позитивизма, с одной стороны, и (1.2.) более поздние модификации позитивистских принципов (теория К. Поппера, когнитивная социология, поздний Р. Рорти) – с другой. В общем плане этому подходу свойственны детальная разработка критериев рациональности (как правило, представленных в виде шкал или градаций), конвенционализм или конвенционалистские тенденции в определениях рациональности.
2). Ценностно-гуманитаристический подход.
Эта группа концепций характеризуется более широким истолкованием рациональности, не ограничивая последнюю лишь только сциентистским и познающим разумом. Акцент здесь делается на экзистенциально значимых, а также эстетических моментах жизни сознания. Такой подход неизменно сопровождается идеей о вторичности или даже незначительности функций разума на фоне всех прочих проявлений человеческого мироотношения.
Важное отличие от упомянутой выше парадигмы заключается в том, что присутствие рациональности в той или иной ее форме постулируется также и в спонтанном поступке, обладающем индивидуально-экзистенциальным содержанием, или, к примеру, в политической акции, или, наконец, в непосредственной работе философа или художника (эти два типа деятельности в данном случае онтологически приравниваются друг к другу). Все эти сферы деятельности в рассматриваемом контексте образуют широкую область так называемой «творческой разумности» (Х.-Г. Гадамер), которая становится предметом самого пристального внимания философов.
Центральный концепт всех подобных теорий – так называемая «инновационная способность» (М. Дюфрен, П. Рикер), то есть способность к преобразованию действительности в любых ее формах, способность к порождению нового, имеющая, как правило, более или менее выраженную эстетическую направленность. Отметим, что этот подход представлен в наиболее явном виде в экзистенциалистских и персоналистских концепциях, в менее «чистых» формах – в современных «философиях субъективности».
В целом, полюсом отнесения любых вышеприведенных рефлексий всегда иначе выступает одна из моделей рациональности, выработанных философской и научной мыслью на протяжении трех столетий, от эпохи Нового времени до конца ХХ века:
1. Классический рационализм (Р. Декарт, Г. Лейбниц, Б. Спиноза, И. Кант, И. Фихте, Г. Гегель). Сюда следует также отнести, например, и более частный тип – «неорационализм» А. Башляра как своеобразное развитие классических принципов в контексте неклассической эпистемологии.
2. Парадигма «целерациональности» (М. Вебер, «экономическая социология» А. Шютца и др.).
3. Концепция «практической рациональности» (социологическая школа П. Бурдье). В качестве своего предельного основания данная теория отсылает к анализу соответствующей «структуры рациональности», то есть тех правил, норм и процедур, которые задействуются «человеком социологическим» (так называемый «Homo Sociologicus») в процессе принятия социально значимых решений и выбора предпочтений.
4. Концепция «ограниченной рациональности» (Г. Саймон). Это в большей степени прикладная концепция, в связи с чем ряд исследователей расходятся в вопросе о том, насколько оправданно помещать данную парадигму в один ряд с более распространенными и теоретически разработанными парадигмами.
5. Неопозитивистский редукционизм с соответствующими, пусть и не сформулированными явно, эпистемологическими (и антиметафизическими) допущениями и предпосылками. (М. Шлик, «Венский кружок» и др.)
6. Современное понимание «экономической рациональности». Рациональность данного типа трактуется в современной экономической науке как «максимизация полезности».
Для более полной картины следует также упомянуть альтернативные формы ratio, основанные на иных предпосылках, касающихся смысла и природы рационального поведения. Современной европейской науке, значительно расширившей свои исследовательские горизонты в ХХ веке, известен целый ряд мировоззренческих систем, которые вообще не порождают специфически западной формы рациональности. Примером здесь может служить конфуцианский (и, шире, вообще восточный) тип рациональности.
Объектом диссертационного исследования является парадигма рациональности научного знания в её основных, типологически устойчивых характеристиках.
Предметом исследования выступают исторические формы и теоретические модели научной рациональности.
Цель и задачи исследования. Целью настоящего исследования является выявление типологически устойчивых и неизменных характеристик и признаков феномена рациональности, кристаллизующихся в существующих социально-философских моделях разума.
Достижение поставленной цели возможно как последовательное решение следующих исследовательских задач:
обосновать критерии, посредством которых возможно выстраивание единой и концептуально непротиворечивой истории рациональности;
разработать систему понятий, позволяющих провести типологизацию феноменов рациональности;
определить место «экономической рациональности» в типологической системе координат рациональности;
сформулировать и подвергнуть осмыслению основные структурные моменты кризиса рациональности в ХХ веке;
выявить и проанализировать критерии демаркации (в теоретическом плане) и узловые пункты развития (в историческом плане) классической и неклассической моделей рациональности.
Методологические основания исследования. В диссертационном исследовании ставилась задача проанализировать проблему рациональности в рамках концептуальной связки «история – типология». Это позволило «встроить» все многообразие эмпирического (исторического и историко-философского) материала в адекватные типы и модели. Последовательность в логике раскрытия вопросов при этом выглядит следующим образом: от конкретных, специальных проблем теории рациональности (глава I) ход исследования движется к выявлению их общего исторического контекста (глава II), что позволяет затем выстроить единую линию истории рациональности как истории формирования понятия «субъект» (глава III). Последнее одновременно ставит целый ряд фундаментальных вопросов методологического характера (п. 3.1 главы III). Завершается исследование описанием типологической проблематики (глава IV), в рамках которой также поднимается ряд более общих методологических вопросов (п. 4.1. главы IV).
В соответствии с широко известной концепцией Н.С. Автономовой, современное исследование рациональности и ее форм может строиться на основе эмпирико-аналитических методов. Кроме того, в контексте раздвигающей собственные аналитические горизонты современной теории познания уместным и даже необходимым представляется исследование более широкой проблематики в рамках ценностно-гуманитаристической парадигмы.
Противостояние релятивизму при анализе феномена рациональности возможно сегодня благодаря системно-историческому подходу, методу сравнительного анализа и, в первую очередь, диалектического и структурного методов.
Уловить современные тенденции рассматриваемой проблематики помогает применение герменевтического метода с его ориентацией на нестрогие понятийные конструкции, на средства образно-метафорического выражения мысли. Именно такой подход позволяет зафиксировать проявляющуюся в эпистемологии тенденцию к расширительному истолкованию самого феномена рациональности, изучить ее основные следствия, имеющие решающее значение для трансформации как классической структуры субъекта, так и основанной на ней концепции Разума Нового времени.
В целом, данное исследование было бы невозможно без более или менее широкого применения целого ряда вспомогательных и прикладных методов и аналитических процедур: исторического и аналитического методов, дедукции, идеализации, абстрагирования. В частности, при выделении типов рациональности был использован метод сравнительного и исторического анализа.
Научная новизна исследования заключается в следующем:
1.Обоснованы критерии, позволяющие выстроить единую и концептуально непротиворечивую историю рациональности, главным из которых признаётся наличие у исследователя некоего исходного «предпонимания» феномена ratio. Всякий исторически конкретный «образ науки» отнюдь не является пассивным слепком положения дел в науке, а выступает в виде рефлексии эпохи о самой себе посредством науки. В этом контексте феномен рациональности предстает не просто в виде специфического набора логико-методологических процедур, а в качестве базовой ценности, задающей всё здание человеческой культуры.
2. Осуществлена типологизация феноменов рациональности: выделены и описаны два («эпистемологический» и «историко-сциентистский») способа этой методологической процедуры. Данные способы принципиально не сводимы друг к другу и позволяют трактовать саму структуру, динамику формирования, характер и природу познающее-рационального отношения человека к миру.
3. В процессе определения места «экономической рациональности» в типологической системе координат осмысления феномена рациональности осуществлена демифологизация понятия «экономическая рациональность», необоснованно претендующего на статус автономного и самостоятельного типа ratio.
4.Сформулированы и всесторонне проанализированы основные структурные моменты кризиса рациональности в ХХ столетии, связанные с (1) необоснованной идеализацией научного прогресса; (2) верой в субстанциальный характер технического и экономического развития.
5.Обоснован исследовательский тезис, согласно которому парадигмальные характеристики рациональности детерминируются более первичными различиями концептуальных допущений о природе «cogito». Руководствуясь этой установкой. зафиксированы и описаны классическая, неклассическая и постнеклассическая модели рациональности.
Положения, выносимые на защиту:
1. Методологически строгий подход к проблеме рациональности предполагает такую исследовательскую установку, которая позволила бы истолковать исторически различные типы рациональности как вариации некоего единства. Вместе с тем такой подход должен считаться с полиморфностью исторических типов рациональности. В этой связи историю рациональности корректно представить как историю формирования понятия «субъект». Без предварительного обсуждения этого ключевого понятия, осмысление которого даёт возможность «прочитать» все различные концепции рациональности, исторический анализ рациональности неизбежно вырождается в бессистемную доксографию.
2. Обоснованный способ типологизации ratio сводится к выделению различных эпистемологических допущений о структуре рациональности. Вытекающая из этого подхода дифференциация первичных эпистемологических предпосылок порождает различия в исторически проявленных типах рациональности. Иной срез типологии, в основании которой лежит принцип трансформации доминирующей научной парадигмы, задает «историко-сциентистский» способ классификации. Полученные в результате типы представляют собой следующие парадигмальные образы: «классическая наука» (в двух её состояниях – дисциплинарная и дисциплинарно организованная), «неклассическая наука» и «постнеклассическая наука».
3. В контексте обоснования ratio средствами теории познания, понятие «экономическая рациональность» (ratio как оптимальность) теряет свою исключительность. Это обстоятельство означает, что предикат «экономический» лишь локализует феномен рациональности, указывая на ту частную сферу, в которой он в данном случае реализуется. Термин «рациональность» вполне работает в качестве объясняющей схемы, упорядочивающей «сырую» эмпирию экономической жизни. В частности, эта категория эвристически продуктивна, в вопросах структуры экономического действия, а также в проблематике экономического выбора и предпочтений. Вместе с тем, феномен рациональности остается сущностно одним и тем же, вне зависимости от того, проявляется ли он в сфере экономики, партикулярной жизни человека, в процедуре принятия экзистенциальных решений, этическом выборе и т.д.
4. Кризис классических представлений о рациональности является не только внутренним кризисом философских предпосылок, но также обусловлен разложением традиционной структуры общественных отношений и, следовательно, трансформацией культурно-экономических условий духовного производства. С середины XIX столетия философия обнаруживает свою зависимость от успехов в области прикладной науки и техники, поскольку не только логически и методологически обслуживает интересы научного развития (в качестве теории познания), но и в качестве особого типа мировоззрения опирается на науку, заимствуя у неё свой предмет, методы и принципы, а во многом также и собственную теоретическую форму.
5. Главная особенность «неклассического» мышления заключается в том, что живая динамика реальных общественных процессов не замещается и не в полной мере дублируется структурами человеческого разума (универсальность которых постулировалась в рамках классической парадигмы). Современный теоретик призван интерпретировать эти образования в качестве реалий, не позволяющих всецело редуцировать себя лишь к данностям Разума, как в смысле онтологической реальности, так и в смысле объекта познания.
Теоретическая и практическая значимость работы. Теоретическая значимость настоящего исследования, заключается, прежде всего, в обосновании положения, согласно которому каждый новый тип научной рациональности характеризуется особыми, свойственными ему основаниями познания, которые позволяют выделять и исследовать соответствующие типы объектов (простые, сложные, саморазвивающиеся системы), а также в демонстрации этого тезиса на базе широкого историко-научного материала.
Вместе с тем, возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не следует понимать упрощенно в том смысле, что каждый такой этап приводит к полному исчезновению представлений и методологических установок предшествующего. Напротив, между ними существует преемственность. Не имея смысла вне человеческой деятельности, разум задает общую форму ее организации. Именно этой форме свойственны устойчивые типологические черты, постоянство воспроизводства (на разных исторических этапах). Конкретные, исторически обусловленные формы рациональной действительности можно рассматривать как его вторичные кристаллизации. Именно поэтому будет закономерным утверждение, что, к примеру, неклассическая наука вовсе не уничтожает классическую рациональность, но лишь ограничивает сферу ее действия. В этом смысле ничто не мешает нам трактовать проект неклассической науки как новый уровень «критики разума» (в исконно кантианском смысле), обращенной, однако, уже на сами основания науки Нового времени.
Практическая значимость работы заключается в возможности корректно работать с историческим и историко-философским материалом, структурируя его не произвольным образом (как это зачастую случается в преподавательской практике), а основываясь на системе отношений между исторически несходными моделями ratio. Содержание диссертации может быть использовано в преподавательской практике при чтении лекций по базовому вузовскому курсу философии, а также курсу истории и философии науки для аспирантов. Ряд положений работы может привлекаться при подготовке учебных курсов истории философии, теории познания, социальной философии.
Апробация работы. Результаты исследования докладывались на ежегодных итоговых научно-технических конференциях Самарского государственного архитектурно-строительного университета «Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре: образование, наука, практика» (1999-2010 гг.); Областной научной конференции СГОО «Союз Молодых Ученых» (Самара, 11-13 апреля 2002 г.); Международной научной конференции «Энгельмейеровские чтения» (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2003 г.); ХI Российской научной конференции профессорско-преподавательского состава, научных сотрудников и аспирантов (Самара, 2-7 февраля 2004 г., Поволжская государственная академия телекоммуникаций и информатики); Всероссийской научно-практической конференции «Особенности постсоветских трансформационных процессов» (Пенза, 1-2 февраля 2004 г., Пензенский государственный университет); Международной научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры «Наука и культура России» (Самара, 12-13 мая 2004 г., Самарская государственная академия путей сообщения); Международной научной конференции «Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики» (Тольятти, 4-7 апреля 2004 г., Волжский университет им. В.Н. Татищева); Научной конференции «Ломоносовские чтения – 2007» (Москва, МГУ, 2004 г.); 2-й международной научно-практической конференции «Наука и культура России» (Самара, 24-25 мая 2005 г. Самарская государственная академия путей сообщения); Международной научной конференции «Энгельмейеровские чтения» (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2005 г.); Региональной научно-методической конференции «Актуальные проблемы многоуровневого высшего профессионального образования» (Самара, 18-20 октября 2005 г., Самарский государственный архитектурно-строительный университет); Научной конференции «Ломоносовские чтения- 2006» (Москва, МГУ, 2006 г.); Международной научно-практической Интернет-конференции «Современные направления теоретических и прикладных исследований». Www.sworld.ilhome.net (15-25 декабря 2006 г.); Международной научно-практической конференции «Наука и культура России» (Самара, 24-25 мая 2007 г., Самарская государственная академия путей сообщения); Научной конференции, посвященной 40-летию Казанского государственного энергетического университета и 10-летию Института экономики и социальных технологий «Навстречу XXII Всемирному философскому конгрессу: переосмысливая философию» (Казань, 22-23 февраля 2008 г., Казанский государственный энергетический университет); Международной юбилейной научно-практической конференции «Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики» (Тольятти, 16-19 апреля 2008 г., Волжский университет им. В.Н. Татищева); Всероссийской научно-практической конференции ученых и педагогов-практиков «Актуальные проблемы развития высшего и среднего образования на современном этапе» (Самара, 14-18 апреля 2008 г., Самарский государственный архитектурно-строительный университет); Всероссийской научно-методической конференции преподавателей вузов «Подготовка будущих экономистов и менеджеров в вузе: актуальные проблемы содержания и опыт формирования профессиональной компетентности» (Самара, 9 марта 2008 г., Российский гуманитарный университет, Самарский филиал); Межрегиональной научной конференции «Принцип наглядности в познании» (к 80-летию со дня рождения проф. Феизова Э.З) (Чебоксары, 16 мая 2008 г., Чувашский государственный университет им. И.Н. Ульянова,); Международной научно-практической конференции «Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики: Гуманитарные науки и образование» (Тольятти, 16-19 апреля 2009 г., Волжский университет им. В.Н. Татищева).
Структура и объем диссертации. Структура диссертации определяется логикой изложения и целью исследования, отражает последовательность решения поставленных задач и состоит из введения, четырех глав, шестнадцати разделов, заключения и списка литературы, включающего 292 источника.
Плюрализм в интерпретации феномена рациональности
Выяснив мировоззренческую основу любой научной деятельности,, мы должны, тем не менее, поставить своеобразный контрвопрос: насколько возможно (и возможно ли вообще) современной науке сохранить свою классическую форму рационального познания на фоне воздействия внешних социокультурных и психологических детерминаций? В ландшафте проблематики теории современного рационализма одно из центральных мест занимает феномен плюрализма подходов к понятию рациональности, иначе говоря — существование нередуцируемых концептуальных и методологических различий в способах и толкованиях самого феномена рациональности, выделение основных смыслов и способов интерпретации данного явления. Принципиально, что указанный вопрос следует рассматривать не в историческом разрезе (этому посвящена отдельная глава данного исследования), но в чисто систематическом аспекте, анализируя собственно парадигмальное ядро тех или иных частных концепций, независимо от исторического процесса их становления. Авторитетный отечественный специалист в области современных форм рационального мышления Н.С. Автономова выделяет два основных способа интерпретации рациональности — прагматико-функционалистский и ценностно-гуманитаристический [См.: Автономова Н.С. Рациональность: наука, философия, жизнь]. Сразу оговоримся, что речь идет только о неких идеальных, парадигмальных типологиях, вокруг которых организуется все многообразие современных подходов к рациональному мышлению. Другими словами, реальная картина современных концепций и теорий рациональности на порядок сложнее и богаче, но исследовательское внимание в этом вопросе должно выделить те базовые принципы и положения, из которых все эти разнообразные концепции вытекают.
Прагматико-функционалистская трактовка делает акцент на научности, она применяет строгие формы и средства упорядочения систематизации материала. Такой подход на современной философской карте представлен, прежде всего, позитивистскими и постпозитивистскими концепциями (К.Поппер, И.Лакатос, Т.Кун, П.Фейерабенд, Р.Рорти и др.). Ведущий метод здесь — аналитико-эмпирический, а центральные вопросы и темы сводятся к выяснению критериев, по которым дифференцируются такие разные комплексы рациональности, как «научный рассудок», «обыденное сознание» и «практическое действие». Этот подход отличает детальная проработка критериев рациональности (как правило, представленных в виде шкал или градаций), конвенционализм или конвенционалистические тенденции в определениях рациональности.
Внутри этой достаточно неоднородной парадигмы мы можем выделить (1.1) концепции классического позитивизма, с одной стороны, и (1.2) более поздние, современные модификации позитивистских принципов (теория К.Поппера, когнитивная социология, поздний Р.Рорти) — с другой.
1.1. Если для классических позитивистов главным критерием обоснования рациональности высказываний было выяснение их опытной подтверждаемости, логической истинности и принципиальной выводимости из предшествующих положений, то, например, уже для Поппера и других постпозитивистов предикат «рациональный» оправдан только применительно к высказываниям (а также состоящим из них гипотезам и теориям), способным выдержать ряд опровержений, делающих зримыми их слабости и недостатки. [См. напр.: Поппер К. Объективное знание. С. 34-36, 112-115 и др.; Поппер К. За пределами поиска инвариантов. С. 68-69].
По настоящему революционным для своего времени стал подход Т. Куна, объясняющий смену теоретических парадигм посредством прагматических и социально-психологических критериев (в частности, «настроенности умов» научного сообщества). Не менее революционным был и вывод из данного положения: поскольку причины изменений в науке, с одной стороны, и ее нормального развития, с другой, совершенно различны, то не существует каких-то единых логических критериев для того и другого [См.: Кун Т. Структура научных революций. С. 78-82, 314-320 и др.].
Еще дальше в этом направлении в своем программном исследовании «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» идет И.Лакатос, согласно взглядам которого критерий рациональности той или иной новой теории выясняется только в результате сопоставления исследовательских программ, содержащих либо позитивную (в терминологии автора — «прогрессирующую»), либо негативную («регрессирующую») эвристику [См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. С. 211].
Как справедливо замечает Н.С. Автономова, несмотря на критику Поппером и его последователями концепции Т. Куна, между этими подходами существует много общего. Прежде всего, это характерная для конвенционализма апелляция к социально-психологическим и институциональным критериям истинности научных теорий. Тем самым прорисовываются и некоторые ограничения в таком понимании рациональности: последняя трактуется здесь как рациональность методологии, связанная с описанием правил и норм деятельности ученого. К самой же деятельности понятие рациональности не применимо, поскольку в ней нет достаточных оснований для выбора теорий или гипотез [См.: Автономова Н.С. Рациональность: наука, философия, жизнь. С. 63]. В еще большей степени эту" тенденцию к конвенционализму демонстрирует концепция П. Фейерабенда.
Анализ показывает, что основные виды рациональности, на которых. сосредоточено внимание представителей данного подхода — «эпистемическая» и «практическая» формы рационального мышления и действия. Если первая связана с обоснованием так называемых «мнений-убеждений» (понятие «beliefs» в традиции англо-саксонской философии), то вторая отвечает уже за выбор наилучшего способа практического действия.
Однако именно с такой дифференциацией рационального и связана одна из главных методологических проблем рассматриваемой парадигмы. Как известно, понятие «мнение-убеждение» весьма многозначно, оно не обладает каким-то единым фиксированным смыслом, опираясь на который мы могли бы четко отграничить область приложимости рациональных схем от всех прочих областей и сфер человеческой деятельности. Безусловно, сфера «beliefs» заполняется, прежде всего, суждениями и высказываниями ученого, из которых тот строит свои теории и гипотезы. Но стоит ли, к примеру, отнести к этой категории также и многообразные суждения здравого смысла, или религиозные убеждения, или ожидания бизнесмена и основанные на них схемы целерационального поведения? Если нет, то каковы тогда критерии, с помощью которых исследователь мог бы провести демаркационную линию, расположив с одной ее стороны все подлинно рациональные мнения и положения, а по другую поместив все прочие квази- рациональные формы? Внятный ответ на этот методологически заостренный вопрос представители первого направления, к сожалению, не дают.
Вместе с тем именно это понятие скрепляет воедино практическую и эпистемическую рациональность, т.е., другими словами, «несет» на себе всю целостность и непротиворечивость теорий позитивистов и неопозитивистов.
1.2. Современные варианты рассмотренной парадигмы (например, когнитивная социология) считают ложными любые традиционные гносеологические понятия и антиномии, подчеркивая «псевдопредметность» и одновременно социологическую наполненность мышления. Ссылаясь на одного из видных современных представителей этой парадигмы Ричарда Рорти,5. Н.С. Автономова так характеризует данный подход: «Эта общая траектория — движение от логического и теоретического обоснования рациональности мнений и убеждений к «полипрагматизму» работы философа, уподобляемого, по сути, литературному критику, который высказывает свои вкусовые суждения в беседе «просвещенных дилетантов», отказываясь при этом от самого понятия истины, порождает «проект, неминуемо нигилистический»» [Там же. С. 54].
«Кризис разума»: феноменологические характеристики и парадигмальные проблемы
Опыт соотнесения социально-исторического и эпистемологического аспектов интересующей нас проблемы обнажает их общее смысловое ядро — кризис классических представлений о рациональности. Только в первом случае следует говорить о кризисе традиционной структуры объективных общественных отношений и, стало быть, кризисе культурно-экономических условий духовного производства, а во втором — уже о внутреннем кризисе самих философских, логических и эпистемологических предпосылок и установок (вызванном, прежде всего рядом научных открытий в области физической науки в XX столетии, для объяснения которых у философии и теории познания попросту не оказалось адекватных концептуальных схем).
Кризис разума (под которым, прежде всего, следует понимать кризис научной парадигмы Нового времени и, как следствие — переосмысление самих основ европейской философии) оказывается теснейшим образом связан с успехами и достижениями в научно-технической сфере. С середины XIX столетия философия обнаруживает свою зависимость от этих успехов, поскольку не только логически и методологически обслуживает интересы научного развития (в качестве теории познания), но и в качестве мировоззрения опирается на науку, заимствуя у нее свой предмет, методы и принципы, а во многом также собственную теоретическую форму.
В условиях общего кризиса науки с потрясений в самих культурных основаниях европейского разума классический рационализм обнаруживает уязвимость своих фундаментальнейших предпосылок, среди которых можно выделить следующие:
- некритическую веру в научный прогресс (в поступательное, линейное приращение знания);
- веру во всесилие и субстанциальный характер технического и экономического развития;
- предпосылку, согласно которой именно этими достижениями всецело определяется и навечно гарантируется в сущностно неизменном виде все бытие европейской культуры.
Речь, таким образом, идет о той мировоззренческой установке, основания которой были заложены гуманистической революцией эпохи Возрождения, и которая начала давать первые ощутимые плоды в эпоху Бэкона и Декарта. Именно с эпохой Нового времени в истории Европы связано начало научной экспансии Разума, подкрепленной великими научно-техническими изобретениями Нового времени.
Если же иметь в виду европейское философское развитие только в XIX в. — более узкий и близкий к нам промежуток времени — и проследить роль философии и ее отношение к науке и научному разуму, то можно заметить, как вся европейская философия XIX в. от Канта и Гегеля до Конта и Спенсера, за достаточно редкими исключениями, развивалась под лозунгами научности и рационализма. Эта философия стремилась быть или хотя бы выглядеть научной философией и в общей своей массе отвергала как антинаучность и иррационализм все то, что было или казалось ей несовместимым с наукой. Другими словами, европейская философия в целом (за теми же самыми исключениями) принимала исходные принципы и конечные критерии научного разума как свои высшие и окончательные принципы и критерии. При этом наиболее строгие и развитые из наук (математика и математически ориентированное естествознание) философия первой половины XIX столетия почитала за образец [См. подр.: Гайденко П.П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. С. 184-191].
Как следствие такой преимущественно сциентистской ориентации, вполне естественным представляется тот факт, что кризис европейского сознания в начале XX в. не мог не проявиться в самой существенной переориентации значительной части европейского мышления, культуры, науки, и, наконец, философии — среди тех ее передовых представителей, которые наиболее остро прочувствовавали приближение этого кризиса. Главный предмет такого переосмысления — научные принципы и критерии, а также сама идея научности в той ее специфической форме, какую она приобрела в ходе предшествующего развития.
Важно при этом заметить, что указанные потрясения отнюдь не исчерпываются лишь своими духовными и идейными составляющими (кризис европейской образованности, науки, культуры и социальных норм поведения), — не менее мощными и ощутимыми стали и их исторические и общесоциальные последствия (инновации в области техники, болезненная ломка традиционных устоявшихся экономических структур и институтов, существенные трансформации в политическом сознании) [Подр. см.: Заборская М.Г. Неклассическая рациональность и субъект образования. С. 160-165; Геллнер Э. Разум и культура: историческая роль рациональности и рационализма. С. 119-125]. Глубокую, но во многом лишь описательную, характеристику данного феномена мы можем найти у Н.Н. Трубникова. Для отечественного исследователя рассмотренный кризис сводится к «...настоятельной потребности в самой существенной переоценке сложившихся в европейском культурном сознании ценностей и к поиску новых оснований не одного только человеческого познания, но самого человеческого бытия. Само по себе знание, и прежде всего европейское положительно-научное знание, как оно сложилось к XX веку, — и именно это со всей очевидностью показала новая духовная эпоха — не оправдало тех огромных надежд, какие возлагались на него со времен Возрождения и Просвещения. Положительное знание, принимавшееся до той поры как знание в собственном смысле, каким бы строгим и всеобъемлющим оно ни было, каким бы мощным орудием человеческой власти над силами природы оно ни явилось на самом деле, оказалось в условиях европейского бытия недостаточным, чтобы изыскать эффективные способы устройства человеческого мира на разумных гуманистических началах ... Уже в самом начале XX века общественное сознание начинает остро ощущать нужду в каких-то иных, чем прежние, основаниях и критериях разумного» [Трубников Н.Н, Кризис европейского научного разума. С. 150].
Предысторию и дальнейший генезис кризиса научной рациональности убедительно описывает Р. Тарнас, характеризуя идейные течения конца XIX столетия: «Поскольку философия и религия оказались в затруднительном положении, то стало казаться, что освободить современное мышление из плена неизбывной неопределенности сможет только наука. В XIX и начале XX столетия наука вступила в свой золотой век; во всех ее важнейших областях произошли сногсшибательные открытия, широко распространилась сеть институтов и академий, организованно проводивших специальные исследования различного рода. На основе систематического объединения науки с техникой чрезвычайно быстро расцвели прикладные области. Оптимизм этой эпохи был напрямую связан с верой в науку и ее способность до неузнаваемости преобразить состояние человеческого знания, здоровья и общего благосостояния. Религия и метафизика продолжали медленно, но верно клониться к закату, тогда как в решительном, час от часу набиравшем силу и скорость продвижении науки уже нельзя было усомниться. Ее заявления о своем твердом знании мира — пусть подвергшиеся критическим нападкам посткантианской философии — не только по-прежнему представлялись правдоподобными: казалось едва ли уместным ставить их под вопрос» [Тарнас Р. История западного мышления. С. 114].
Ввиду познавательной действенности науки, а также в силу строгой и безличной точности ее построений, религия и философия были вынуждены определять собственное положение, сообразуя его с наукой, — точно так же, как в эпоху средневековья наука и философия были вынуждены сообразовывать свои позиции с религиозными представлениями, имевшими неизмеримо больший вес в культуре. Вместе с тем, мышление именно в зеркале науки нашло наиболее реалистичную и устойчивую картину мира — пусть эта картина и сводилась к «техническим» знаниям, имеющим отношение к природным феноменам. В XX в. место науки в культуре и в познании было кардинальным образом переосмыслено в результате открытий двух типов, значение которых невозможно переоценить. Открытия первого типа носили теоретический характер и касались внутреннего строения самой науки, другой тип открытий имел и внешнюю прагматическую ценность.
«Наукоучение» как фундаментальная характеристика новоевропейской рациональности
Решающая роль в формировании нового типа рациональности принадлежит Галилео Галилею. Именно он нанес существенный «урон» аристотелизму, создав новое понимание природы науки. Значение влияния учения Галилея на построение новой картины мира было столь весомым и общепризнанным, что исследователями истории науки часто употребляются термины «галилеевская наука», «галилеевский образ знания».
В отличие от Аристотеля, Галилей был убежден, что подлинным языком, на котором могут быть выражены законы природы, является язык математики. В знаменитом труде «Пробирных дел мастер», являющемся своеобразным методологическим компасом для новой рациональности, он заявлял: «Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана. Написана же она на языке математики, и знаки ее — треугольники, дуги и другие геометрические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них тщетное кружение в темном лабиринте» [Галилей Г. Пробирных дел мастер. С. 41].
Закономерно возникает вопрос: как можно выразить бесконечно разнообразный и изменчивый мир природных явлений на абстрактном и неизменном математическом языке? Чтобы это стало возможным, доказывал Галилей, нужно ограничить предмет естествознания только объективными, «первичными» качествами вещей. Это такие качества, как форма тел, их величина, масса, положение в пространстве и характеристики их движения. «Вторичные качества» — цвет, вкус, запах, звук — не являются объективными свойствами вещей. Они суть результат воздействия реальных тел и процессов на органы чувств и в том виде, в каком они переживаются, существуют только в сознании воспринимающего их субъекта.
Ученый, правда, отмечал, что характеристики некоторых вторичных качеств соответствуют определенным, точно фиксируемым изменениям в первичных качествах. Например, высота звука, испускаемого струной, определяется ее длиной, толщиной и натяжением. Субъективное ощущение теплоты можно соотнести с измерением уровня жидкости в трубке термометра. Таким образом, ряд вторичных качеств можно свести к измеряемым геометрическим и механическим величинам.
Благодаря такому методологическому шагу, Галилею удалось осуществить «математизацию природы». Объяснению явлений, исходящему из «сущностей», «качеств» вещей (характерному для аристотелевской науки), было противопоставлено убеждение в том, что все качественные различия происходят из количественных различий в форме, движении, массе частиц вещества. Именно эти количественные характеристики могут быть выражены в точных математических закономерностях. В рамках такого метода Галилею не требовалось уже прибегать к объяснению явлений через аристотелевские «целевые причины». Этой процедуре он противопоставил идею «естественного закона» — бесконечной механической причинной цепи, пронизывающей весь мир.
Органическое соединение математических методов исследования природы с эмпирическим исследованием, формирование теоретической науки, включающей в качестве своего необходимого элемента научную эмпирию; действительно характеризуют существо научной революции Нового времени и отличают научно-познавательную деятельность, возникшую в этот период, как от замкнутой сугубо теоретической науки, так и от эмпирико-описательной науки. Понять существо этой революции, ориентируясь лишь на имманентные закономерности науки, нельзя. Характерный для Нового времени тип научного познания стал возможен благодаря общему процессу развития производства, общественной жизни, культуры. Важнейшей его предпосылкой выступила связь науки и производственного опыта, внедрение технологического стиля мышления в научное познание. Технический производственный опыт стимулировал саму теоретическую мысль, определял характер стоящих перед ней задач. Схемы, формулировки и решения этих задач, ассимилированные в науке, сплошь и рядом составляют основание идеализированных теоретических объектов естествознания, прежде всего механики Нового времени.
Это проникновение конструктивно-технологического стиля мышления в теоретическое исследование в решающей мере способствовало преодолению разрыва «идеального» и «реального», «небесного» и «земного» мира, которое было осуществлено в Новое время. Подход к теоретическим объектам не как к интеллектуально созерцаемым неподвижным «идеальным сущностям», а как к инженерным конструкциям открыл широкую дорогу экспериментальному мышлению, стилю активной преобразовательной деятельности в «идеальном плане». Это позволило строить схемы научной эмпирии, которые предполагают рассмотрение объектов в их изменении, в напряженности критических, предельных ситуаций, преобразуя, варьируя их элементы и связи между ними, вводя различные опосредствующие и промежуточные факторы и т. д.
Строгий стиль логико-геометрического мышления, характерный для античности, сменяется более раскованным, свободным стилем экспериментально-технологического мышления. Взаимодействие с опытом при этом становится важнейшей конституирующей особенностью научного мышления. Научное мышление античности, по существу, замкнуто В мире идеальных объектов, и его конструктивные возможности ограничены дедуктивной разработкой признаков, свойств и отношений, предопределенных исходными мыслительными построениями. Напротив, «динамика научной мысли Нового времени предполагает взаимодействие концептуально-теоретических построений с опытными данными, постоянное движение от одних к другим» [Швырев B.C. Научное познание как деятельность. С. 158].
Важнейшими чертами новоевропейского образа знания, складывающимися в XVII-XVIII вв., можно считать следующие: стремление к объективности знания о природе; секуляризация знания; опытный характер науки; ориентация на практику и экспериментальное исследование; использование языка математики как универсального средства описания и репрезентации природных процессов; динамизм науки; постоянная ориентация на поиск нового. Разумеется, в полной мере эти характеристики приложимы уже к достаточно зрелой стадии развития классической науки, к эпохе Декарта и Ньютона, но формирование их относится к более раннему периоду.
Индустриальная техногенная цивилизация, начавшая собственное развитие в XVII-XVIII вв. в Западной Европе, имеет своей основой форсированное развитие техники и технологий за счет генерации все новых объективных знаний и их внедрение в технико-технологические процессы. Тем самым утверждается иной тип развития, опирающийся на постоянное изменение природной среды, предметного мира, в котором живет человек. Изменение мира приводит к активным трансформациям социальных связей: способы общения людей, формы коммуникаций, жизненные уклады меняются вслед за технико-технологическим развитием. Так возникает и упрочивается принципиально новый тип научной рациональности. Он вызывается к жизни новым пониманием сущности и предназначения человека, целей и ценности его познавательной деятельности. Основы этого понимания были заложены еще в эпоху Возрождения. Человек отныне понимается как сила, противостоящая природе и преобразующая ее объекты в необходимые, полезные для себя предметы. Сама же природа воспринимается бездонной кладовой, из которой можно черпать любые материалы и средства. Деятельность человека обеспечивает ему господство над природой с целью извлечения из нее максимальной пользы. Главным условием этого господства являются объективные (объектные) знания, которые должен получить человеческий разум, исследующий вещи «сами по себе», в их собственной логике, при полной обособленности от любых человеческих, субъективных проявлений (воли, влечений, переживаний, веры, интуиции).
В этом плане разум, объективно и непредвзято изучающий мир, рассматривается как самое достойное проявление человеческой природы. Его предназначение состоит в том, чтобы выявить сущность различных сфер человеческой жизни (политики, права, нравственности, религиозной веры, искусства и т.д.) и на этой основе установить, каковы должны быть рациональное технико-технологическое развитие, истинное право и политика, разумные нравственные установки, эстетические идеалы и т.п. Однако эти разумность, истинность, рациональность ищутся исключительно в объектно-вещном смысле, путем подведения общественных явлений под принципы соотношения вещей-объектов, сведения людей-субъектов — с их свободой воли, нравственными чувствами, эстетическими вкусами, страстями, верой и т.п.— к природным вещам. В контексте этих установок новый классический тип научной рациональности формируется как универсальный способ достижения объективного, внеличностного знания, в котором природа в качестве объекта познания отчуждена от человека. Это, пожалуй, самая главная черта классической рациональности.
Классический и неклассический разум как два полюса типологии рациональности
Во второй главе настоящего исследования мы уже рассматривали проблему соотношения классических и неклассических форм рациональности. Однако реализованный там метод анализа не следует смешивать с тем, который будет использоваться в данном параграфе. В первом случае речь шла преимущественно об историческом (динамическом) аспекте проблемы, в соответствии с которым обе формы ratio трактовались как две относительно автономные парадигмы познания, два «идеала» рациональности, один из которых постепенно сменяет другой в ходе исторического развития. Теперь же логика исследования требует иного, сугубо типологического (статического) рассмотрения, при котором «классику» и «неклассику» следует понимать в качестве двух типов (или видов) некоего единого, более общего рода — поверх и независимо от исторически сменяющих друг друга парадигм и концепций.
Проблема рациональности, рассмотренная под таким углом зрения, трансформируется в проблему фиксации типов рационального познания и, прежде всего, научной рациональности. Для такого подхода, без сомнения, есть основания. Идет ли речь о рациональности сознания или рациональности действия, под «ratio» подразумевается главным образом определенная форма познающего мышления. Нам представляется, что кризис идеи рациональности в современном сознании, безусловно, связан с размыванием четких критериев рациональности познания, в первую очередь научной рациональности. Здесь следует еще раз подчеркнуть, что проблема рациональности, в принципе, шире проблемы рациональности в науке и в теоретическом познании вообще. Она охватывает не только рациональные формы сознания, познания и знания, но и-основанные на рациональном осмыслении способы человеческого действия, поведения. «Существует различие сознания, вплетенного в ткань реальной-жизнедеятельности людей в качестве ее идеального плана, и сознания, выделенного из этой жизнедеятельности и ставшего предметом рефлексии. Рациональность как таковая, как определенный тип работы сознания, охватывает оба этих смысла» [Швырев B.C. Рациональность в современной культуре. С. 105].
Этот тип работы сознания, будь то в теоретическом познании (в философии и науке) или в различных видах практической жизнедеятельности, и составляет специфику рационального отношения к реальности, взятой в самом широком смысле как совокупность внешнего мира, окружающего человека, и его внутреннего ментального мира. Данный специфический (рациональный) тип отношения к реальности связан с определенным способом работы, с идеальным планом деятельности вообще.
Как было показано в историческом разделе данного исследования, античная культура подготовила коренной сдвиг в развитии цивилизации, заключавшийся в формировании рационально-рефлективного сознания, когда предметом исследования становятся предпосылки самого когнитивного отношения к действительности. Последние тем самым превращаются в особый теоретический мир, работа с которым подлежит рациональному контролю сознания. Новое время продолжило и развило эту линию, выдвинув на первый план принципы органически связанной с ответственностью имманентной свободы мысли. Субъект рационального мышления полностью ответственен за содержание своей мысли, которое не заимствуется некритично извне, а представляет собой рефлексивно контролируемую конструкцию.
Естественно, что подобные трансформации мыслительной культуры задаются эпохой. Тип мироотношения делает осмысленными, предпочтительными определенные виды творческих инициатив и интеллектуальных актов. Изменение самого пласта мыслительной культуры существенно модифицирует само поле рациональности и происходит, к примеру, переход от классики к неклассике. Для такого истолкования рациональности весьма ценные идеи содержатся в анализируемой выше работе М.К. Мамардашвили «Классический и неклассический идеал рациональности» [См.: Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности].
Если рассуждать вообще, то классическое обычно трактуется в смысле законченного, завершенного, развитого, достигшего максимума представительности, выразительности и т.п. Соответственно, неклассическое — незаконченное, незавершенное, разобщенное с устоявшейся практикой и т.д. И в одном, и в другом случае, понятно, имеется некоторая расплывчатость вводимых признаков, их недоопределенность. Вместе с тем, ясно отсутствие каких-то противопоказаний такой интерпретации: к дихотомии классическое — неклассическое прибегают при выработке оценочного суждения относительно фаз, этапов какой-либо базисной закрепленной традиции.
Противопоставленность классического неклассическому задается в указанной работе М.К. Мамардашвили по отношению к субъективному фактору: классическое — неприятие, неклассическое — приятие субъективного. В этом плане доминанта классической рациональности — это вещность, избегающая тематизации вопросов субъекта (проблематика жизненного мира) и сосредотачивающаяся на познании «объективно сущего».
Классический идеал рациональности присущ классической науке Нового времени, метафизические основания которой были представлены Декартом. Как показал М. Хайдеггер в своей работе «Время картины мира», «до науки как исследования дело доходит впервые, тогда и только тогда, когда истина превращается в достоверность представления. Впервые сущее определяется как предметность представления, а истина — как достоверность представления в метафизике Декарта» [Хайдеггер М. Время картины мира. С. 48]. При этом мир становится картиной, а человек субъектом: «...человек делается субъектом ... это значит: он становится тем сущим, на которое в роде своего бытия и виде своей истины опирается все сущее» [Там же. С. 48]. В отличие от древнегреческого и средневекового отношения к миру, «человек, собственно, захватывает это положение как им же самим устроенное ... Человек ставит способ, каким надо поставить себя относительно опредмечиваемого сущего, на себе самом» [Там же. С. 50].
Как видим, создается впечатление определенной противоречивости: классический тип рациональности предполагает возможность отвлекаться от субъекта, получать совершенно объективное знание, элиминируя какое бы то ни было упоминание о субъекте, а классический идеал рациональности опирается на исходно определяющую роль субъекта как на свое метафизическое основание. В действительности же эта противоречивость мнимая. Как раз самая возможность классического субъекта засвидетельствовать объективность познания некоторого предмета определяется, по М.К.Мамардашвили, способностью субъекта рационально воспроизвести объект так, чтобы тот оказался полностью артикулирован внешне, пространственно, чтобы не оставалось места ни для чего внутреннего, не контролируемого самим субъектом. Именно эта способность обеспечивает то проведенное Декартом принципиальное различение духовной, мыслящей и материальной, протяженной, субстанций, которое впервые дало возможность квалифицировать последнюю в качестве предмета естествознания.
Изучая классический идеал рациональности, М.К. Мамардашвили подчеркивает, что речь идет о принципиальной возможности теоретически воспроизвести рационально понятый объект непрерывным образом (чему соответствует, в частности, использование в теоретической механике дифференциального исчисления, а значит, и бесконечно малых величин). Что касается практики, то предусматривается возможность бесконечного усовершенствования измерительных приборов и процедур, что в принципе должно аппроксимировать идеальную точность величин, теоретически заданных относительно математических точек, не имеющих размера.
Самая возможность мыслить актуальную и потенциальную бесконечность в математике предполагает примысливание точно такого же рода субъекта, способного осуществить эти процедуры. С самого начала классическое мышление имело в виду божественный интеллект, по образу и подобию которого был создан интеллект человеческий. Решающей для мыслительных процедур классического идеала рациональности была возможность предельного перехода между процедурами, которые способен осуществлять человек, и их бесконечным повторением, на которые способен бесконечный субъект. Такое понимание объективации рационально понятого выступает исходным моментом физического метода, созданного Галилеем [Подр. см.: Гуссерль Э. Кризис европейских наук. С. 48-52, 64-71]. Отсюда следует, в частности, и бесконечная делимость пространства и времени, в любой точке которого субъект может проверить в физическом эксперименте теоретический закон, описывающий поведение объекта.
