Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблема понимания в естественнонаучной парадигме исследования в психологии Роджерс: личность или наука? Постановка проблемы 15
Научные исследования Роджерса и его понимание науки 19
Философия науки Карнапа как методологическая рамка исследований Роджерса 21
Левин об «аристотелевском» и «галилеевском» способах мышления 24
Методология Карнапа реализует «аристотелевский» тип мышления 27
Кассирер о необходимости «усмотрения» в аристотелевской логике 33
Неоднородность аристотелевской мысли: проблема индукции и идея «наведения» по Аристотелю 36
«Галилеевский» способ мышления и неокантианская философия науки 45
Неудовлетворительность роджеровского решения проблемы объединения позиций ученого и терапевта 53
Глава 2. Понимание в психотехнической парадигме Поиск нового отношения теории и практики 59
Особое отношение психотехнической теории к практике: теория как «орган» практики 61
«Техне» как вид причинности, понятой «по-гречески» 66
Представления о природе в естествознании Нового времени и их действительный статус 67
Психотехника «поставляющего производства» человека 69
Индирективная терапия Роджерса и границы психотехники «постава» 84
Альтернатива психотехнике «постава» 86
Глава 3. Идеи феноменологии и герменевтики в современной философии Дильтей: «жизненные понятия» и «категории жизни» 91
Идеи и границы феноменологии Гуссерля 99
Хайдеггеровский поворот в понимании феноменологии 111
Герменевтика традиционная и майевтическая 127
Глава 4. К феноменологии инициального опыта Идея индирективности в современной психотерапии и понятие инициального опыта 130
Инициальный опыт в традиционных обществах и в эзотерике 131
Феноменология инициального опыта в современной индирективной психотерапии 149
Заключение 180
- Научные исследования Роджерса и его понимание науки
- Особое отношение психотехнической теории к практике: теория как «орган» практики
- Идеи и границы феноменологии Гуссерля
Введение к работе
Актуальность выбранной темы
Исследования и дискуссии последних лет, не только в психологии, но и в других научных дисциплинах, а также в философии (Василюк, 1984, 1992, 2003; Братусь, 1990; Психология и новые идеалы научности, 1993; Паршин, 2003, Пузырей, 1997, 2003, 2004, Петровский, 1993, 1996-а, Розин, 2000, и др.) показывают, что в самых разных науках, в том числе и в психологии, все с большей настоятельностью встает задача поиска нового - альтернативного естественнонаучному - способа мышления. Даже в самом современном естествознании, например, в современной физике, естественнонаучный тип рациональности обнаруживает свою несостоятельность перед лицом новых ситуаций исследования, оказывается недостаточным для их понимания и, как показывает анализ, неадекватным их неклассической природе. В качестве примера можно привести эпизод из разговора двух выдающихся физиков - В.Гейзенберга и Н.Бора. Отвечая на критические замечания Гейзенберга, относящиеся к планетарной модели атома, Бор говорит об особой ситуации познания, которая, по его мнению, сложилась в связи с последними открытиями в квантовой механике: «Мы, - говорит Бор, - в известном смысле оказываемся в положении мореплавателя, попавшего в далекую страну, где не только условия жизни совершенно иные, чем известные ему с детства, но и язык живущих там людей абсолютно чужд. Ему нужно добиться понимания, а у него нет в распоряжении никаких средств для этого. (...) Надо отдавать себе отчет в том, что ее языком (то есть, языком классической физики - В.А.) здесь можно пользоваться лишь подобно тому, как им пользуются в поэзии, где, как известно, его цели не в точном изображении ситуации, а в создании у слушателя определенных образов и внутренних ассоциаций». И далее Гейзенберг пишет: «Поэтому я спросил у Бора: «Если внутреннее строение атомов столь мало поддается наглядному описанию, как Вы говорите, и если у нас, собственно, нет языка, на котором мы могли бы вести речь об этом их строении, то сможем ли мы вообще когда бы то
ни было понять атомы?». Бор секунду помедлил, а потом сказал: «Пожалуй, сможем. Но нам надо будет все-таки сначала узнать, что означает слово «понимание»» (Гейзенберг, 1990, с. 172, выделено нами - В.А.). Если уже физика - по отношению к своим «неклассическим» ситуациям - сталкивается с невозможностью применения понятийных средств классического естествознания и осознает необходимость пересмотра самого понимания «понимания», то тем более это оказывается справедливым по отношению к тем ситуациям, с которыми имеет дело современная психология и, ближайшим образом, - психология личности.
Практическая психология, складывающаяся внутри разного рода психопрактик, образует своеобразную «точку роста» современной психологии личности. «Опыты о человеке», получаемые в гуманистических направлениях современной психотерапии, образует своего рода «зону ближайшего развития» для собственно научной психологии, мимо которых она не может пройти.
Однако эти опыты о человеке, с которыми психолог имеет дело в современных психопрактиках: не только в рамках психотерапии, но также и в области творчества, искусства и разного рода эзотерических практик работы человека с собой - не получают и, как оказывается, не могут получить адекватного психологического осмысления. Поиск «гуманитарной парадигмы» в психологии связан с осознанием того, что естественнонаучно ориентированная психология, держась строгих канонов экспериментальной науки, обречена иметь дело только с «частичным человеком» (Пузырей, 1986), теряя его целостность и, тем самым, возможность его полноценного понимания, а, значит, и адекватного и ответственного (Бахтин, 2003) практического действия. Для научной психологии «опыты о человеке», которые предоставляет практика, часто оказываются — относительно реализуемого ею типа рациональности - «иррациональными», недоступными строгому пониманию и осмысленному действию.
С особой остротой необходимость поиска адекватного понимания и полноценного критического осмысления опытов различных психопрактик выступает сегодня в отечественной психологии в силу того, что за последние пятна
дцать-двадцать лет в России появилось множество различных направлений психотерапии и различных духовных практик, каждое из которых в явном или скрытом виде содержит свою «реальную» психологию личности и реализует соответствующие способы работы, которые по большей части не получили удовлетворительного анализа и осмысления. При этом очевидно, что научная психология не может пройти мимо этого и должна найти возможность осмыслять весь огромный, практически ценный и значимый для развития самой психологии материал, предоставляемый практикой.
Поиск альтернатив естественнонаучному типу понимания в научной психологии уже ведется. В частности, этому посвящены ряд работ и дискуссий последних лет (Психология и новые идеалы научности (материалы круглого стола) 1993; Психология и философия. Возвращение души, 2003), где поставлены вопросы о «возвращении души в психологию» и о поиске гуманитарной парадигмы в психологии.
Альтернативные стратегии понимания фактически уже существуют и реализуются в практической психологии, например, в практике индирективнои психотерапии. Они позволяют адекватно понимать те опыты, которые в этой практике возникают, и развертывать соответствующее им терапевтическое действие. Однако эти новые стратегии, реально уже присутствующие в практике не получают в ней адекватного и полноценного осмысления.
В связи с этим, данная работа видит необходимым провести критический анализ уже сложившихся и существующих в психологии типов понимания, и наметить пути поиска новой стратегии понимания, извлекая опыты практической психологии.
Объектом исследования являются различные психопрактики, реализующие различные стратегии понимания: практики научных исследований, психотерапевтические практики, психотехники.
Предметом исследования выступают психологические концепции и психотехнические стратегии понимания, а также сами феномены понимания в различных психопрактиках.
Цели работы
1) Показать необходимость выработки нового типа понимания, который позволил бы психологии осмыслять опыты индирективнои психотерапии
2) Осмыслить и артикулировать тот особый тип понимания, который характерен для индирективнои психотерапии и который фактически реализуется в ее практической работе.
Гипотезы исследования:
1. Существующие в научной психологии концепции понимания не позволяют полноценно осмыслять опыты индирективнои терапии в силу стоящего за ними типа рациональности.
2. Новый тип понимания, открывающий возможность иметь дело с опытами индирективнои терапии в их существенных особенностях, следует искать на пересечении по-новому понятых - по сравнению с существующими в философии - феноменологии и герменевтики.
Задачи исследования:
1 .Проанализировать основные концепции понимания, характерные для различных парадигм современной психологии:
а) для естественнонаучной парадигмы
б) для психотехнической парадигмы
в) для парадигмы, сформировавшейся в традициях понимающей психологии и феноменологии.
2. Проанализировать тип понимания, который реализуется в индирективнои психотерапии.
3. Вскрыть условия возможности и наметить путь к новой концепции понимания, которая позволила бы иметь дело с опытами индирективнои психотерапии.
Методология исследования
В центре нашего исследования стоят те особые формы понимания, которые реально практикуются в современной индирективной психотерапии, и которые по своей сути являются феноменологией инициального опыта. Однако внутри самих индирективных психопрактик не всегда достигается адекватное осмысление этих форм понимания, а, как выясняется, в силу характерного для этих практик способа концептуализации такое осмысление часто и не может быть достигнуто. «Реальная» феноменология инициального опыта должна быть, поэтому, еще извлечена: т.е. специально установлена в качестве таковой. Это и составляет главную задачу нашего исследования. Но для того, чтобы соответствовать особой природе этого опыта и не утерять его существо, само его извлечение должно по необходимости реализовывать феноменологический метод, причем, в особой версии феноменологии, которая в противовес обычной стратегии анализа, реализует идею «аналитики» опыта.
Анализ осуществляется всегда по отношению к некоторому преднаходи-мому этим анализом «предмету», который до выполнения анализа всегда уже установлен в своем существе. Анализ производит «разложение» этого «предмета» по содержанию. Таким образом, анализ реализует познавательную установку по отношению к реальности, которую он всегда уже «преднаходит» в качестве существующей, и его целью является получение некоторого представления о ней.
«Аналитика» же в противовес анализу имеет дело не с уже установленным, преднаходимым ею «предметом» (в данном случае это - «реальная» феноменология инициального опыта, существующая в индирективных психопрактиках), а с тем, чему она как раз и позволяет впервые установиться в своем присутствии как таковому, причем установиться в качестве того, что «само себя показывает», предъявляет, то есть, устанавиться в качестве феномена. Аналитика нацелена не на получение «представления о» своем «предмете», а на «пре-до-ставление» самого этого «предмета» в присутствие, на приведение его самого к присутствию в опыте здесь и сейчас. Важно подчеркнуть, что это «приве дение к присутствию» имеет в данном случае не гносеологический, а онтологический смысл: оно означает не устанавливание предмета в познании, но - устанавливание его в бытии.
Таким образом, для того, чтобы извлечь опыт «реальной» феноменологии инициального опыта, т.е. позволить этой феноменологии как таковой впервые установиться и начать присутствовать и действовать в качестве метода психотерапии, необходимо реализовывать стратегию аналитики.
Об «аналитике опыта» как особой версии феноменологического метода, говорит Хайдеггер (Хайдеггер, 1997), отправляясь от идеи «аналитики чистых понятий», которую в противовес их анализу по содержанию развивал в своей «Критике чистого разума» Кант (Кант, 1968, стр. 164). Сам Хайдеггер не просто продумывает кантовскую идею аналитики, но и фактически реализует ее в своей работе. Наиболее яркими примерами реализации этой стратегии понимания являются его чтение глав из «Физики» Аристотеля (Хайдеггер, 1995) и разборы конкретных произведений искусства, например, стихотворений Гельдерлина (Хайдеггер, 2003). Подобную же стратегию «аналитики нового (т.е. - «инициального») опыта» реализует и Мамардашвили в своих опытах чтения Декарта (Мамардашвили, 1993), Канта (Мамардашвили, 1997-а) и Пруста (Мамардашвили, 1997-6). Феноменологический метод в версии аналитики инициального опыта разрабатывает и реализует А.А.Пузырей - как в своих публикациях (Пузырей, 1997, 2004), так и в своих лекциях, семинарах и в своей терапевтической работе. В данной работе делается попытка продолжить разрабатывать в ключе аналитики тему феноменологии инициального опыта.
Научная новизна
В исследовании разрабатывается новая концепция понимания, составляющая альтернативу естественнонаучным и психотехническим концепциям и отвечающая необходимости развития гуманитарной парадигмы в психологии личности. В ходе анализа различных концепций понимания данное исследование вскрывает имплицитно содержащиеся в них представления о личности и о способах работы с ней и, тем самым, включается в разработку подхода, кото рый бы реально воплощал гуманистические ценности в практической работе с человеком. Тем самым этот анализ имеет значение не только для развития практической теории индирективной терапии, но и для разработки проблем общей психологии личности. Исходя из выполненного в исследовании анализа индирективного подхода, начинает по-новому видится и гуманистическая психология личности.
Обращение феноменологического метода на реальные задачи индирективной психотерапевтической практики, необходимость иметь дело с особыми инициальными опытами человека, заставляют радикально переосмыслить и сам феноменологический метод как он сложился в рамках феноменологической философии, в частности - центральную для нее идею интенциональности. Для того, чтобы соответствовать особой природе инициального опыта и не утерять его существо, само его извлечение должно по необходимости реализовывать феноменологический метод, причем, в особой версии феноменологии, которая в противовес обычной стратегии анализа, реализует идею «аналитики» опыта. Такая попытка и была предпринята в данном исследовании.
Практическая значимость
Предпринятая в исследовании разработка проблемы понимания в рамках феноменологии инициального опыта открывает возможность не только полноценного извлечения и осмысления - в рамках психологии - опыта, полученного в различных направлениях современной индирективной психотерапии, но и позволяет также индирективному психотерапевту с более полным и адекватным пониманием вести саму терапевтическую работу, создавать условия для получения новых терапевтических опытов и для развития самой терапевтической практики. Выполненный в диссертации анализ практик индирективной психотерапии в контексте проблемы понимания позволяет также по-новому осмыслить ряд вопросов, встающих в современной практической психологии личности и реально определяющих работу практического психолога: о месте психотерапевта в терапевтическом процессе, о характере отношений между терапев
том и клиентом, а также о статусе психотерапевтической теории в рамках психотерапевтической практики.
Результаты выполненного исследования находят применение в педагогическом процессе при подготовке практических психологов и психотерапевтов. Они реализуются в рамках спецпрактикума «Психология и психотехника самоопределения личности» для студентов старших курсов специализации «психология личности» факультета психологии МГУ.
Научные исследования Роджерса и его понимание науки
Научные исследования Роджерса и его понимание науки Научное исследование опыта терапии, как пишет Роджерс, должно начинаться с попытки анализа — разложения на «элементы» - того «бесформенного материала», который терапевт получил в виде записей терапевтических бесед (там же, с. 304). Например, такими элементами могли стать «категории терапевтических методов» и «категории ответов» клиента. Задачу научного исследования Роджерс видел при этом в том, чтобы научно проверить предположение о том, что «определенные элементы, - т.е. характеристики работы терапевта, - связаны с определенными результатами события, - т.е. с терапевтическими изменениями у клиента» (там же, с. 258). После того, как выделены «элементы», формулируется гипотеза о связи этих элементов, которая должна подвергнуться научной проверке.
Важно, что и выделение элементов, и выдвижение гипотез об их связи, осуществляются Роджерсом на основе того понимания, которое уже сложилось у него в позиции терапевта. И то, и другое привносится в научное исследование извне: из совсем другого, существующего независимо от научного исследования, опыта терапии и его извлечения. Роджерс так и говорит об этом: «Так как в психотерапии, центрированной на клиенте, уже существует «приблизительная» теория (хотя она и не является теорией в точном, научном смысле этого слова), мы имеем отправную точку для выбора гипотезы». И далее: «Любое новое продвижение в психотерапии, любое новое знание в ее области, любая революционно новая гипотеза должны прийти из опыта терапевта и клиента и никогда не могут прийти из науки» (там же с. 259).
Рассмотрим дальнейший ход научного исследования роджеровской терапии, опираясь на примеры, приводимые самим Роджерсом. Одно из таких исследований было выполнено Г.Хоулкайдс1.
В качестве гипотезы было взято предположение о том, что существует значимая связь между качествами работы консультанта и успешностью терапии, т.е. позитивными личностными изменениями у клиента.
Для измерения выделенных показателей были найдены способы их опе-рационализации. Были выделены отдельные взаимодействия клиента и терапевта, и каждое из них было оценено по четырем выделенным параметрам. В данном случае использовался метод судейских оценок. Каждая из четырех переменных оценивалась по семизначной шкале.
Было использованы различные процедуры для контроля побочных факторов: предъявление взаимодействий в случайном порядке, привлечение нескольких судей, не знакомых с участниками бесед и степенью успешности каждого случая и т.д.
Можно привести еще один пример. Это исследование Баррет-Леннарда, которое Роджерс также приводит в своей книге2.
В своем понимании научного исследования Роджерс и его ученики (Medinnus, Curtis, 1963; Suinn, Osborn, Winfree, 1962 и др.) реализует методологию логического позитивизма. Можно показать, что собственно научные исследования Роджерса и его последователей оказываются прекрасным примером воплощения принципов логического позитивизма в психологии.
Философия науки Карнапа как методологическая рамка исследований Роджерса
Рассмотрим основные понятия и принципы научного метода, как они понимаются в логическом позитивизме, обратившись к классической работе Р. Карнапа «Философские основания физики» Одним из ключевых понятий методологии науки является понятие закона. Как же понимается закон в неопозитивистской философии науки? «Наблюдения, делаемые нами в повседневной жизни, - пишет Карнап - также как и более систематические наблюдения в науке обнаруживают в мире определенную повторяемость, или регулярность (...)» (Карнап, 2003, с. 39). Если регулярность выполняется «во все времена и во всех местах без исключения» (там же, с.39), то такие законы называются универсальными, а если регулярность наблюдается не во всех случаях, но с определенной, достаточно высокой вероятностью -статистическими. «Наука начинается с непосредственных наблюдений отдельных фактов. Ничто кроме этого не является наблюдаемым. Конечно, регулярность не наблюдается непосредственно. Она обнаруживается только тогда, когда многие наблюдения сравниваются друг с другом. Эти регулярности выражаются с помощью утверждений, называемых законами» (там же, с 43). Таким образом, наука, согласно Карнапу, должна иметь дело с повседневной реальностью, в которой живет человек, с ситуациями его обыденной жизни. Факты этой обыденной жизни, данные в непосредственном наблюдении наравне с фактами, получаемыми в эксперименте, могут и должны браться как факты науки. И наоборот - научное исследование должно рассматривать и давать объяснения ситуациям повседневной жизни. Наблюдения, выполняемые в эксперименте - это всего лишь более строгие и систематические наблюдения, так как они специально организуются исследователем. Но эти более систематические и строгие наблюдения точно также как и наблюдения в обыденной жизни, имеют дело с конкретными жизненными ситуациями. «В экспериментальных исследованиях, - пишет Карнап, - мы играем активную роль. Вместо того чтобы быть случайными зрителями, мы что-то делаем для получения лучших результатов, чем те, которые мы получаем путем простого наблюдения. Вместо того чтобы ждать, когда природа обеспечит нам ситуацию для наблюдения, мы пытаемся создать такую ситуацию. Короче говоря, мы делаем эксперименты» (там же, с.86). Поэтому собственно «научные» наблюдения принципиально по своему статусу, ничем не отличаются от наблюдений обыденной жизни. И если в таких наблюдениях исследователь может обнаружить определенные повторяемости, регулярности, то фиксация этих регулярностей и будет, по Карнапу, установлением законов: «Законы науки представляют собой не что иное, как утверждения, выражающие эти регулярности настолько точно, насколько это возможно» (там же, с. 39).
Подобное понимание закона фактически и реализуется Роджерсом и его последователями. Так, в приведенном примере исследователь замечает в своей психотерапевтической практике, что наличие таких условий, как «эмпатия», «конгруэнтность», «искренность» т.д. способствуют продвижению клиента на пути его личностного роста. Эти «наблюдения» имеют тот же статус, что и наблюдения «обыденной жизни». Важно то, что это ситуации, с которыми Роджерс сталкивается в практике своей терапевтической работы, т.е. до и независимо от научного исследования. И только потом, чтобы в более строгих условиях «проверить» регулярность своих практических наблюдений, он организует собственно научное исследование, строит эксперимент. Для этого утверждение, которое возникает у терапевта, как «обобщение» наблюдений сходных фактов, переформулируется в гипотезу, которая подвергается экспериментальной проверке. Выделяются «переменные», находятся способы их измерения и т.д. - и все это делается для того, чтобы можно было более строго установить, сходны ли наблюдаемые факты и насколько они сходны. Научное исследование здесь -это установление в специально организованном, строгом наблюдении регулярности событий. Закономерности, выявляемые в наблюдении, и являются, согласно такой логике исследования законами, определяющими динамику наблюдаемого объекта. Гипотеза оказывается подтвержденной, когда вероятность событий, сформулированных в гипотезе, действительно оказывается достаточно высокой. Таким образом, доказывается регулярность наблюдаемых событий (которая здесь и называется «закономерностью»), а, следовательно, «закономерность» их связи. Можно сказать, пользуясь словами Карнапа, что в исследовании устанавливается «статистический эмпирический закон». Понимаемый таким образом закон, который позволяет с определенной вероятностью пред 24 сказывать события, и является тем научным знанием, на которое нацелено исследование такого типа. Именно такое понимание науки мы и находим у Роджерса: «Если бы цели науки в этой области - пишет он - были бы полностью достигнуты, то мы бы, по-видимому, узнали, что некоторые элементы ситуации были особым образом связаны с определенными элементами события. Зная это, мы могли бы предсказать, что определенный вид терапевтических отношений будет иметь определенный результат (в некоторых вероятностных пределах). В этом случае мы могли бы контролировать результаты психотерапии, умело обращаясь с элементами, входящими в психотерапевтические отношения» (Роджерс, 1998, с. 258).
Реконструкция причин и механизмов (Щедровицкий, 1975), стоящих за наблюдаемыми закономерностями, прояснение «необходимости» их связи, не только не являются задачей исследования, и если вообще осуществляются, то в терминах чисто эмпирических регулярностей. Установления эмпирических закономерностей в принципе оказывается достаточным для достижения целей науки.
Особое отношение психотехнической теории к практике: теория как «орган» практики
Ситуация, которую описывает Роджерс, по сути, ставит вопрос о соотношении теории и практики. Роджерс ищет такую теорию, такое понимание, которое, с одной стороны, позволяло бы осмыслять то, что происходит в терапевтической ситуации и с другой стороны - оказывалось бы таким пониманием, которое было бы небезразлично по отношению к плану самой терапевтической ситуации, а позволяло бы действовать в терапевтической ситуации. Причем, это действие совершенно особого рода - действие, открывающее возможность клиенту и терапевту соединиться со, своим внутренним началом, попасть в поток трансформации и становления. Роджерс полагал, что такой тип понимания он сможет найти в науке.
Однако уже относительно классических экспериментов левиновской школы, спланированных в духе галилеевского естествознания, становится ясно, что даже эти ситуации невозможно адекватно понять внутри той методологии, в которой они выполнялись. Они оказываются неклассическими ситуациями, в них экспериментатор существенным образом влияет на возникновение и протекание исследуемых процессов.
Например, как это было показано в А.А. Пузырем (Пузырей, 1986; Зей-гарник, 1987), в экспериментах Т.Дембо по генезису гнева экспериментатор, вступая в диалог с испытуемым, выполняет определенные действия для личностного включения испытуемого в экспериментальную ситуацию, создает значимость ситуации для него, работает с его мотивационной сферой, выполняет критику решений, усиливая фрустрацию. Поведение экспериментатора построено по определенной схеме, и именно от успешности выполнения задач этого поведения зависит успех эксперимента. В анализ этих ситуаций должно быть включено взаимодействие экспериментатора с испытуемым, включающее то психотехническое действие, которое он выполняет. Уже эти ситуации обнаруживают свою «неклассичность», т.е. невозможность исключить действия экспериментатора из плана описания объекта. Традиционное описание этих экспериментов, выполненное по правилам естественнонаучного исследования, не включает и не может включать в себя этот план анализа ситуации, и тем самым, не позволяет адекватно осмыслить ситуацию. В то же время включение этого плана в анализ ситуации не позволяет вернуться к исходным естественнонаучным схемам, в которых этот эксперимент строился и анализировался.
И если это оказывается справедливым даже по отношению к ситуациям, изначально заданным как особые - экспериментальные, исследовательские -ситуации, то тем более это верно для ситуаций практической, психотерапевтической работы (в которых с самого начала стоит, например, Роджерс).
Суть затруднения здесь, также как и в случае с неклассическими ситуациями в физике связано с тем, что научное описание с его основными установками на достижение «природы», по сути, должно принципиально исключать план активной позиции и действий экспериментатора.
Невозможность гомогенного описания техники и природы
Ученый Нового времени стремится достичь такого описания «природы», в которой она должна быть представлена как существующая по своим имманентным законам, не зависящим от актов познания ее исследователем и, тем более - от знаний, получаемых о ней в исследовании. Описание плана природы должно быть максимально «очищено» от присутствия экспериментатора и плана его технических манипуляций и средств познания. По сути, план естественнонаучного описания природы исключает возможность активного присутствия человека с его технической установкой: установкой на овладение природными процессами и на направление их определенным образом, в соответствии со своими целями. Ведь план собственно технического, развитие техники, как определенных средств, отвечающих тем или иным потребностям и задачам, происходит не по «естественным» законам, а по законам человеческой деятельности. Поэтому в рамках естественнонаучной картины мира оказывается невоз можно достичь гомогенного описания техники и природы. Иначе говоря, естественнонаучное описание в терминах «законов природы» нельзя «продолжить» так, чтобы в их терминах представить и план операций исследователя. В то же время в рамках естественнонаучной картины мира должна быть принципиально недопустима (а в некоторых случаях, как, например, в квантовой физике и с очевидностью невозможна) и попытка так «продолжить» описание ситуации исследования в терминах процедур исследования, чтобы в их терминах представить и сами изучаемые объекты. Здесь возникает проблема «дополнительных описаний», на которую указывал Бор (Бор, 1961) в связи с неклассическими ситуациями в физике. (При этом обнаруживается очевидный парадокс: с одной стороны, естественнонаучное описание по своим же собственным установкам принципиально исключает активное присутствие исследователя и его технические действия, а, с другой стороны, именно естествознание и открывает возможность развития современной техники).
Таким образом, неспособность естественнонаучной парадигмы мышления адекватно осмыслять ситуации практической работы в психологии (а такими, как было показано, часто оказываются даже собственно естественнонаучные, экспериментальные ситуации) ставит перед необходимостью сделать переход к другой - психотехнической — парадигме.
Особое отношение психотехнической теории к практике: теория как «орган» практики
Как пишет Пузырей (Пузырей, 2003), для психотехнической парадигмы характерен особый тип теории и особое отношение между теорией и практикой: теория выступает в качестве особого «органа» осуществления и развития практики, а практика, в свою очередь, дает теории возможность развиваться через «извлечение опыта» практической, например, психотерапевтической работы.
«Психотехническая теория» представляет собой особого рода знание, которое находится в особом отношении к тому «предмету», который оно «описывает». Если естественнонаучное знание есть описание объекта, существующего по своим имманентным, «естественным» законам независимо от знания о нем, то психотехническое описание фиксирует условия возможности определенной трансформации представляемого в нем объекта.
Классическим примером здесь может служить психоанализ. В этом анализе важными оказываются работы Пузырея.
Психотехнический статус психоаналитических представлений
По мнению самого Фрейда (Фрейд, 2003) психоаналитическая теория — это строгая естественнонаучная теория. Она имеет вид описания некоторых естественных процессов (например, процесса психического развития человека и тех стадий, через которые это развитие проходит) существующих вне и независимо от самой психоаналитической работы. Однако, как было показано, Пузырем (Пузырей, 2003), даже в последующем развитии самого психоанализа была признана несостоятельность такой объектной интерпретации. Психоаналитическим представлениям ничего в реальности не соответствует. Нет и не может быть такой независимой от самого психоанализа, «естественной» реальности, в которой можно было.бы найти что-то, соответствующее основным конструктам психоаналитической теории: представлениям об инстанциях личности, стадиях развития влечений, о механике образования сновидений и невротических симптомов, о перенесении и т.д.
При этом, однако, как показывает Пузырей, эти, совершенно «неадекватные», несостоятельные по критериям собственно научного знания, представления нельзя отделить от самой психоаналитической практики: просто «отбросить» их и заменить на более адекватные, соответствующие «действительному положению дел» естественнонаучные представления. Такой шаг невозможен именно потому, что фрейдовские представления по своей сути не являются естественнонаучными представлениями. Они не являются описанием некой независимо существующей от самого психоанализа реальности, а оказываются «встроенными» в саму психотехническую практику как ее необходимая функциональная часть. В определенном смысле психоанализ организует получение «нового опыта сознания» (Мамардашвили, 1996). Эти представления выполняют, прежде всего, инструментальную, психотехническую функцию, они обеспечивают возможность самого психотехнического действия. И в этом смысле они чрезвычайно точно и адекватно «схватывают» ту реальность, которая возникает внутри психоаналитической работы. Доказательством этого является та регулярность, с которой воспроизводятся основные психоаналитические феномены. Это означает, что психоаналитические представления очень эффективно выполняют особого рода психотехническую работу с человеком. Как пишет Пузырей: «По отношению к терапевту функция каждой из этих конструкций состоит в том, чтобы обеспечить определенный тип понимания того материала, который обращается внутри психоанализа — то сновидения пациента, или его воспоминание о своем прошлом, или же предъявляемый им — положим, в форме феномена перенесения - невротический симптом и т.д. В каждом из этих случаев психоаналитические конструкции - это... некое средство, но уже средство понимания психоаналитиком материала, поставляемого пациентом, понимания того, что происходит в ходе психоанализа, причем, понимания не столько в познавательной, созерцательной установке, сколько «действенного» понимания - понимания с точки зрения тех психотехнических задач, которые стоят перед терапевтом, понимания с точки зрения условий возможности для успешного выполнения соответствующего психотехнического действия» (Пузырей, 2003, с.248). Как указывает вслед за Бахтиным (Волошинов, 1993) Пузырей, все основные теоретические представления фрейдовского психоанализа должны браться в отнесении к ближайшей ситуации психоаналитической работы - как то, с помощью чего «сценируется некое событие общения», несмотря на то, что прямо эти представления обычно относятся к чему-то внешнему по отношению к этой ситуации. В качестве примера можно привести конструкцию эдиповского комплекса. Во фрейдовской теории она описывает ситуацию взаимоотношений пациента с родителями в раннем детстве, которая за 64 тем воспроизводится в обыденной жизни пациента и проецируется им на отношения с терапевтом, давая о себе знать в форме перенесения. Взятая со стороны реальной психотехнической работы, которую эта конструкция выполняет в ситуации общения терапевта и клиента, она выступает как особое средство, позволяющее определенным образом извлекать опыт отношений пациента и терапевта в процессе анализа. «Можно было бы сказать вслед за Ж.Лаканом, что она «выделывается» пациентом в ходе анализа в совместной работе с терапевтом и под направляющим действием его интерпретаций, выделывается как элемент «индивидуального мифа» пациента, в составе которого эдиповская ситуация и размещается как «факт биографии» пациента» (Пузырей, 2003, с.249).
Такие представления как представления о стадиях развития влечений, об эдиповском комплексе как об универсальной ситуации развития, через которую проходит каждый человек и т.п., всегда действенно присутствуют в работе психоаналитика. Они могут присутствовать не прямо, но они присутствуют как необходимый элемент самого психоаналитического метода. В этом смысле оказывается невозможным реально выполнить требование самого Фрейда (Фрейд, 1923) на время анализа «отбросить» все теоретические знания, которые имеет психоаналитик, и начинать работать с каждым новым пациентом «с чистого листа», опираясь только на сам психоаналитический метод. Каждый шаг работы аналитика, каждая его интерпретация - независимо от его установок и желаний - определяется и направляется этими уже встроенными в сам метод теоретическими представлениями, даже его профессиональное видение и понимание «поставлено» ими.
Важно отметить, что не только все собственно методические, и узко теоретические представления, но даже и самые широкие онтологические представления являются здесь самым непосредственным образом «органами» практики в силу того, что собственно теоретические представления оказываются встроенными внутрь определенной онтологии. Эти более широкие представления, например, представление о том, что каждый человек проходит как через ключевую - «антропогенную» - ситуацию своего развития и становления чело 65 веком, через эдиповскую ситуацию, а также о том, как эта ситуация может быть (правильно или неправильно) разрешена, определяет видение аналитиком целей и задач своей работы. И именно в свете этих целей и задач выстраиваются и более конкретные представления о средствах и путях ее достижения. В частности, то, что в работе психоаналитика всегда должно происходить конструирование особого рода основных «событий» в опыте пациента, потому что именно прохождение пациента через них оказывает необходимый психотерапевтический эффект. Поэтому именно психоаналитик ведет и направляет движение анализа. Именно он, «зная» благодаря психоаналитической теории, основные особенности и закономерности «естественного» развития человека, а также цели и «правильные пути» этого развития, должен раньше и лучше пациента понимать то, что происходит в ситуации «здесь-и-теперь», чтобы правильно организовывать следующий шаг в направлении к цели.
По сути, все «психотерапевтические» теории оказываются по своему статусу психотехническими теориями в том смысле, что они не являются подобно теории естественнонаучного типа описанием некой независимой от самой психотехнической работы, «естественной» реальностью, а являются представлениями, обеспечивающими возможность самой этой психотехнической работы. И ко всем теориям этого типа относится то, что все знание, входящее в такого типа теорию, начиная от конкретных методических разработок и заканчивая онтологическими представлениями (которые, впрочем, часто имеют вид описания некоторой независимо существующей реальности) участвуют в организации практики, выполняя определенную психотехническую функцию. Эти теории могут быть адекватно поняты именно в качестве. Психотехнические теории включают в себя не только конкретные инструменты и средства организации психотехнического действия. Они всегда имеют в виду более широкую рамку представлений о целях и ценностях практической, в данном случае - психотерапевтической - работы, определенные представления об идеале человека и цели человеческого существования. Эти предельные, «онтологические» представления оказываются не просто некой необязательной «рамкой» для практики, но являются реально «действующими» инструментами работы в психотехнической ситуации, «устанавливая» профессиональное «видение» психопрактиком ситуаций своей работы.
Учитывая это, можно сказать, что психотехники могут быть разными: они могут открывать возможность начать присутствовать разного рода часто несовместимым друг с другом реальностям и событиям в зависимости от того, в какой более широкий онтологический контекст они включены.
Для того, чтобы более точно понять существо техники, нужно обратиться к работе Хайдеггера «Вопрос о технике» (Хайдеггер, 1993-а), в которой он делает важнейший шаг для понимания техники вообще и современной техники в частности (а в случае психологии этот шаг важен для понимания психотехники).
Идеи и границы феноменологии Гуссерля
Ситуация, которую описывает Роджерс, по сути, ставит вопрос о соотношении теории и практики. Роджерс ищет такую теорию, такое понимание, которое, с одной стороны, позволяло бы осмыслять то, что происходит в терапевтической ситуации и с другой стороны - оказывалось бы таким пониманием, которое было бы небезразлично по отношению к плану самой терапевтической ситуации, а позволяло бы действовать в терапевтической ситуации. Причем, это действие совершенно особого рода - действие, открывающее возможность клиенту и терапевту соединиться со, своим внутренним началом, попасть в поток трансформации и становления. Роджерс полагал, что такой тип понимания он сможет найти в науке.
Однако уже относительно классических экспериментов левиновской школы, спланированных в духе галилеевского естествознания, становится ясно, что даже эти ситуации невозможно адекватно понять внутри той методологии, в которой они выполнялись. Они оказываются неклассическими ситуациями, в них экспериментатор существенным образом влияет на возникновение и протекание исследуемых процессов.
Например, как это было показано в А.А. Пузырем (Пузырей, 1986; Зей-гарник, 1987), в экспериментах Т.Дембо по генезису гнева экспериментатор, вступая в диалог с испытуемым, выполняет определенные действия для личностного включения испытуемого в экспериментальную ситуацию, создает значимость ситуации для него, работает с его мотивационной сферой, выполняет критику решений, усиливая фрустрацию. Поведение экспериментатора построено по определенной схеме, и именно от успешности выполнения задач этого поведения зависит успех эксперимента. В анализ этих ситуаций должно быть включено взаимодействие экспериментатора с испытуемым, включающее то психотехническое действие, которое он выполняет. Уже эти ситуации обнаруживают свою «неклассичность», т.е. невозможность исключить действия экспериментатора из плана описания объекта. Традиционное описание этих экспериментов, выполненное по правилам естественнонаучного исследования, не включает и не может включать в себя этот план анализа ситуации, и тем самым, не позволяет адекватно осмыслить ситуацию. В то же время включение этого плана в анализ ситуации не позволяет вернуться к исходным естественнонаучным схемам, в которых этот эксперимент строился и анализировался.
И если это оказывается справедливым даже по отношению к ситуациям, изначально заданным как особые - экспериментальные, исследовательские -ситуации, то тем более это верно для ситуаций практической, психотерапевтической работы (в которых с самого начала стоит, например, Роджерс).
Суть затруднения здесь, также как и в случае с неклассическими ситуациями в физике связано с тем, что научное описание с его основными установками на достижение «природы», по сути, должно принципиально исключать план активной позиции и действий экспериментатора.
Невозможность гомогенного описания техники и природы
Ученый Нового времени стремится достичь такого описания «природы», в которой она должна быть представлена как существующая по своим имманентным законам, не зависящим от актов познания ее исследователем и, тем более - от знаний, получаемых о ней в исследовании. Описание плана природы должно быть максимально «очищено» от присутствия экспериментатора и плана его технических манипуляций и средств познания. По сути, план естественнонаучного описания природы исключает возможность активного присутствия человека с его технической установкой: установкой на овладение природными процессами и на направление их определенным образом, в соответствии со своими целями. Ведь план собственно технического, развитие техники, как определенных средств, отвечающих тем или иным потребностям и задачам, происходит не по «естественным» законам, а по законам человеческой деятельности. Поэтому в рамках естественнонаучной картины мира оказывается невоз можно достичь гомогенного описания техники и природы. Иначе говоря, естественнонаучное описание в терминах «законов природы» нельзя «продолжить» так, чтобы в их терминах представить и план операций исследователя. В то же время в рамках естественнонаучной картины мира должна быть принципиально недопустима (а в некоторых случаях, как, например, в квантовой физике и с очевидностью невозможна) и попытка так «продолжить» описание ситуации исследования в терминах процедур исследования, чтобы в их терминах представить и сами изучаемые объекты. Здесь возникает проблема «дополнительных описаний», на которую указывал Бор (Бор, 1961) в связи с неклассическими ситуациями в физике. (При этом обнаруживается очевидный парадокс: с одной стороны, естественнонаучное описание по своим же собственным установкам принципиально исключает активное присутствие исследователя и его технические действия, а, с другой стороны, именно естествознание и открывает возможность развития современной техники).
Таким образом, неспособность естественнонаучной парадигмы мышления адекватно осмыслять ситуации практической работы в психологии (а такими, как было показано, часто оказываются даже собственно естественнонаучные, экспериментальные ситуации) ставит перед необходимостью сделать переход к другой - психотехнической — парадигме.
Особое отношение психотехнической теории к практике: теория как «орган» практики
Как пишет Пузырей (Пузырей, 2003), для психотехнической парадигмы характерен особый тип теории и особое отношение между теорией и практикой: теория выступает в качестве особого «органа» осуществления и развития практики, а практика, в свою очередь, дает теории возможность развиваться через «извлечение опыта» практической, например, психотерапевтической работы.
«Психотехническая теория» представляет собой особого рода знание, которое находится в особом отношении к тому «предмету», который оно «описывает». Если естественнонаучное знание есть описание объекта, существующего по своим имманентным, «естественным» законам независимо от знания о нем, то психотехническое описание фиксирует условия возможности определенной трансформации представляемого в нем объекта.
Классическим примером здесь может служить психоанализ. В этом анализе важными оказываются работы Пузырея.
Психотехнический статус психоаналитических представлений
По мнению самого Фрейда (Фрейд, 2003) психоаналитическая теория — это строгая естественнонаучная теория. Она имеет вид описания некоторых естественных процессов (например, процесса психического развития человека и тех стадий, через которые это развитие проходит) существующих вне и независимо от самой психоаналитической работы. Однако, как было показано, Пузырем (Пузырей, 2003), даже в последующем развитии самого психоанализа была признана несостоятельность такой объектной интерпретации. Психоаналитическим представлениям ничего в реальности не соответствует. Нет и не может быть такой независимой от самого психоанализа, «естественной» реальности, в которой можно было.бы найти что-то, соответствующее основным конструктам психоаналитической теории: представлениям об инстанциях личности, стадиях развития влечений, о механике образования сновидений и невротических симптомов, о перенесении и т.д.
При этом, однако, как показывает Пузырей, эти, совершенно «неадекватные», несостоятельные по критериям собственно научного знания, представления нельзя отделить от самой психоаналитической практики: просто «отбросить» их и заменить на более адекватные, соответствующие «действительному положению дел» естественнонаучные представления. Такой шаг невозможен именно потому, что фрейдовские представления по своей сути не являются естественнонаучными представлениями. Они не являются описанием некой независимо существующей от самого психоанализа реальности, а оказываются «встроенными» в саму психотехническую практику как ее необходимая функциональная часть. В определенном смысле психоанализ организует получение «нового опыта сознания» (Мамардашвили, 1996). Эти представления выполняют, прежде всего, инструментальную, психотехническую функцию, они обеспечивают возможность самого психотехнического действия. И в этом смысле они чрезвычайно точно и адекватно «схватывают» ту реальность, которая возникает внутри психоаналитической работы. Доказательством этого является та регулярность, с которой воспроизводятся основные психоаналитические феномены. Это означает, что психоаналитические представления очень эффективно выполняют особого рода психотехническую работу с человеком. Как пишет Пузырей: «По отношению к терапевту функция каждой из этих конструкций состоит в том, чтобы обеспечить определенный тип понимания того материала, который обращается внутри психоанализа — то сновидения пациента, или его воспоминание о своем прошлом, или же предъявляемый им — положим, в форме феномена перенесения - невротический симптом и т.д. В каждом из этих случаев психоаналитические конструкции - это... некое средство, но уже средство понимания психоаналитиком материала, поставляемого пациентом, понимания того, что происходит в ходе психоанализа, причем, понимания не столько в познавательной, созерцательной установке, сколько «действенного» понимания - понимания с точки зрения тех психотехнических задач, которые стоят перед терапевтом, понимания с точки зрения условий возможности для успешного выполнения соответствующего психотехнического действия» (Пузырей, 2003, с.248). Как указывает вслед за Бахтиным (Волошинов, 1993) Пузырей, все основные теоретические представления фрейдовского психоанализа должны браться в отнесении к ближайшей ситуации психоаналитической работы - как то, с помощью чего «сценируется некое событие общения», несмотря на то, что прямо эти представления обычно относятся к чему-то внешнему по отношению к этой ситуации. В качестве примера можно привести конструкцию эдиповского комплекса. Во фрейдовской теории она описывает ситуацию взаимоотношений пациента с родителями в раннем детстве, которая за 64 тем воспроизводится в обыденной жизни пациента и проецируется им на отношения с терапевтом, давая о себе знать в форме перенесения. Взятая со стороны реальной психотехнической работы, которую эта конструкция выполняет в ситуации общения терапевта и клиента, она выступает как особое средство, позволяющее определенным образом извлекать опыт отношений пациента и терапевта в процессе анализа. «Можно было бы сказать вслед за Ж.Лаканом, что она «выделывается» пациентом в ходе анализа в совместной работе с терапевтом и под направляющим действием его интерпретаций, выделывается как элемент «индивидуального мифа» пациента, в составе которого эдиповская ситуация и размещается как «факт биографии» пациента» (Пузырей, 2003, с.249).
Такие представления как представления о стадиях развития влечений, об эдиповском комплексе как об универсальной ситуации развития, через которую проходит каждый человек и т.п., всегда действенно присутствуют в работе психоаналитика. Они могут присутствовать не прямо, но они присутствуют как необходимый элемент самого психоаналитического метода. В этом смысле оказывается невозможным реально выполнить требование самого Фрейда (Фрейд, 1923) на время анализа «отбросить» все теоретические знания, которые имеет психоаналитик, и начинать работать с каждым новым пациентом «с чистого листа», опираясь только на сам психоаналитический метод. Каждый шаг работы аналитика, каждая его интерпретация - независимо от его установок и желаний - определяется и направляется этими уже встроенными в сам метод теоретическими представлениями, даже его профессиональное видение и понимание «поставлено» ими.
Важно отметить, что не только все собственно методические, и узко теоретические представления, но даже и самые широкие онтологические представления являются здесь самым непосредственным образом «органами» практики в силу того, что собственно теоретические представления оказываются встроенными внутрь определенной онтологии. Эти более широкие представления, например, представление о том, что каждый человек проходит как через ключевую - «антропогенную» - ситуацию своего развития и становления чело 65 веком, через эдиповскую ситуацию, а также о том, как эта ситуация может быть (правильно или неправильно) разрешена, определяет видение аналитиком целей и задач своей работы. И именно в свете этих целей и задач выстраиваются и более конкретные представления о средствах и путях ее достижения. В частности, то, что в работе психоаналитика всегда должно происходить конструирование особого рода основных «событий» в опыте пациента, потому что именно прохождение пациента через них оказывает необходимый психотерапевтический эффект. Поэтому именно психоаналитик ведет и направляет движение анализа. Именно он, «зная» благодаря психоаналитической теории, основные особенности и закономерности «естественного» развития человека, а также цели и «правильные пути» этого развития, должен раньше и лучше пациента понимать то, что происходит в ситуации «здесь-и-теперь», чтобы правильно организовывать следующий шаг в направлении к цели.
По сути, все «психотерапевтические» теории оказываются по своему статусу психотехническими теориями в том смысле, что они не являются подобно теории естественнонаучного типа описанием некой независимой от самой психотехнической работы, «естественной» реальностью, а являются представлениями, обеспечивающими возможность самой этой психотехнической работы. И ко всем теориям этого типа относится то, что все знание, входящее в такого типа теорию, начиная от конкретных методических разработок и заканчивая онтологическими представлениями (которые, впрочем, часто имеют вид описания некоторой независимо существующей реальности) участвуют в организации практики, выполняя определенную психотехническую функцию. Эти теории могут быть адекватно поняты именно в качестве. Психотехнические теории включают в себя не только конкретные инструменты и средства организации психотехнического действия. Они всегда имеют в виду более широкую рамку представлений о целях и ценностях практической, в данном случае - психотерапевтической - работы, определенные представления об идеале человека и цели человеческого существования. Эти предельные, «онтологические» представления оказываются не просто некой необязательной «рамкой» для практики, но являются реально «действующими» инструментами работы в психотехнической ситуации, «устанавливая» профессиональное «видение» психопрактиком ситуаций своей работы.
Учитывая это, можно сказать, что психотехники могут быть разными: они могут открывать возможность начать присутствовать разного рода часто несовместимым друг с другом реальностям и событиям в зависимости от того, в какой более широкий онтологический контекст они включены.
Для того, чтобы более точно понять существо техники, нужно обратиться к работе Хайдеггера «Вопрос о технике» (Хайдеггер, 1993-а), в которой он делает важнейший шаг для понимания техники вообще и современной техники в частности (а в случае психологии этот шаг важен для понимания психотехники).
